Бабочка

С двумя оставшимися бойцами он по зелёнке  пробирался к своим. Продвигаться приходилось медленно, снайпер группы был ранен. Не опасно, но потерял много крови, пока удалось ускользнуть от преследователей и перевязать рану.

Операция провалилась, не успев толком начаться. Видимо информация о ней каким-то образом дошла до нежелательных ушей, или заведомо была липой. В этом предстояло ещё разобраться, когда они вернутся на базу. Если вернутся. Полагаться в сложившейся ситуации теперь можно было только на себя. Радиста вместе с рацией он потерял, так что, о «комфортном» полёте на вертушке можно было забыть.

Два дня назад из надёжного источника была получена информация, что Асхаб только с несколькими людьми охраны ушёл из отряда, вроде как проведать семью. Проверять наводку времени не было. Его группу выбросили километрах в пятнадцати от единственно возможного, безопасного для боевиков прохода, неподконтрольного нашим блокпостам. Задание казалось несложным. Перехватить Асхаба на переходе, если получится, взять живым. Вызвать вертолёт в ближайшее удобное для посадки место. Это была уже не та война,  что раньше.
 
Ночным маршем с рассветом вышли на точку перехвата. Для того, чтобы занять выгодную позицию, необходимо было преодолеть небольшой участок открытой местности. Скрываясь в зелёнке, осмотрев заранее выбранное место, сопредельное пространство, и не выявив ничего подозрительного, он и два бойца головного дозора пересекли русло высохшей речушки, сквозь прицелы оглядывая густые заросли. Организовав прикрытие остальной группе, он подал условный сигнал…
 
Их ждали. Раздались глухие хлопки, легко узнаваемый за годы войны свист мин.
Радиста и двух разведчиков, уже дошедших до середины русла, накрыло первым же залпом, разорвав в клочья. Он едва успел отдать команду сменить позицию, как мины разорвались в месте, где его дозор был несколько секунд назад. Осколком задело снайпера, чуть замешкавшегося, ведя стрельбу по дымам в зелёнке. Приказав не отвечать на огонь он, углубившись в лес, повёл остатки своей группы не от нападавших, а навстречу им. Принятое им рискованное решение их спасло. Цепь боевиков прошла мимо них, затаившихся в овражке, в десятке метров.

Перевязав раненого, они насколько возможно быстро двинулись в сторону ближайшего российского блокпоста. Долго шли по воде, сбивая след.
Продолжать движение посветлу было опасно, да и ребята передвигались из последних сил. Найдя укромное место для днёвки с хорошим обзором и удобными путями отхода он, оставив людей отдыхать, первым встал в охранение.
 
Похоже, они обманули преследователей. В зелёнке непугано  попискивала какая-то пернатая мелюзга, стрекотали цикады, густо пахло разогретыми солнцем листвой и травой. Можно было подумать о произошедшем.

Он поудобней устроился, изредка поглядывая по сторонам сквозь оптику «позаимствованной» у снайпера СВД, и мысленно принялся за «разбор полёта».
С его стороны ошибок не было. Высадились достаточно далеко. На марше не засветились, прошли скрытно и быстро. А их уже ждали. Даже миномёты развернули. Вывод один. Об операции знали. Без вариантов.

Такого с ним давно не случалось. Он был мастером своего дела. За всё время войны он потерял троих ребят. Двоих в самом начале, из-за бестолкового использования спецназа, как обычных штурмовиков, и несколькими днями позже ещё одного, на умело замаскированной в развалинах растяжке.

Этих потерь ему хватило до конца жизни. Достаточно было посмотреть в глаза матери, бессмысленно суетящейся возле "цинка" с телом сына, на ходящие под кожей лица желваки отца.
 
С тех пор он, выполняя порученные задания, всегда приводил на базу свою группу бывало потрёпанную, но в полном составе. В разведке его называли «везунчиком». Прозвище это ему не нравилось. Он всегда считал, что везение это для лотереи и карт, а для войны профессионализм, умение предугадать ходы противника, и всегда быть на шаг впереди. А главное не быть дураком.

Он им и не был. Недаром за его голову «чехи» готовы были выложить немалые деньги. Своего рода награда за успешную службу. «Сдаться что ли. Семье такие деньги не помешали бы!» - шутил он, но не сдавался, тем более, что семьи у него уже не было. Жена, последние годы лезшая на стену от его бесконечных командировок не выдержала, и ушла. Сам того не замечая, он постоянно бубнил себе под нос: «Жена моя, красавица, оставила меня…» - слова из песни «Аты-Баты», почитаемого им Трофима.

Стоп! Неожиданная мысль расставила всё на свои места. Это не он «охотился», а на него. Кто-то напоследок решил с ним рассчитаться, (а уж было много кому и за что), а кто-то неплохо подзаработать. Скорее всего, так и есть. Ребят жалко, ни за что пропали.

На ствол винтовки опустилась охристо-жёлтая бабочка, лёгким взмахом своих крылышек отогнав тяжёлые мысли. Он, призвав все свои небогатые познания в лепидоптерологии, вспомнил, что называется эта бабочка как-то совсем не романтично - «брюквенница». Сложив крылья, она замерла, инородным телом смотрясь на воронёной, кое-где вытертой до тусклого металлического блеска стали. Его поразила мысль о буквально кричащем противоречии живого, хрупкого в своей беззащитной красоте мира, с тем, что он делает, что делают другие, такие же частицы этого мира, противоречии, сконцентрированном на трёх сантиметрах ствола и прильнувшей к нему бабочки.

Ему вспомнилось описание натюрморта, в прочитанном когда-то, в другой жизни, рассказе о судьбе одного художника.
 
На картине была изображёна корзинка из тонкой металлической проволоки, через ажурное переплетение которой матово белели бережно уложенные в неё яйца. Рядом с корзинкой стоял, возвышаясь над ней, грубо сработанный ящик с инструментами. Небрежно сваленные инструменты холодно блестели, а зацепившиеся за что-то ножницы по металлу нависали над корзинкой, своими лезвиями напоминая клюв хищной птицы, и готовые сорваться в любой момент вниз, на беззащитную горку яиц. Заклёпка полотен ножниц выглядела глазом, безжалостно разглядывающим свои жертвы. Тогда, в рассказе, одного из героев поразила «одушевлённость» предметов натюрморта, полярное противоречие между одними, готовыми некогда подарить этому миру новую жизнь, и другими, способными жизнь отнять.

И вот теперь, через много лет, не помня уже ни автора, ни названия рассказа, он, глядя на легкокрылую бабочку на стволе СВД, понял, что хотел сказать тот художник своей картиной. Живой мир очень уязвим, и только сами люди, бесконечно изобретающие всё новое оружие и всевозможные инструменты, смогут сохранить хрупкое равновесие между желающим жить, и жаждущим убивать.

Он ещё раз взглянул на продолжавшую сидеть на винтовке бабочку.
Вот какое ей, не осознающей своё существование, проживающей свою недолгую жизнь в гармонии с самой природой, и будучи её неотъемлемой частью до нас, людей, дело? Да никакого. Она даже не подозревает о нашем существовании, и живёт себе в благодати. А мы? Мочим друг друга почём зря…
 
Сухой треск ветки оборвал его философские экзерсисы. Он подхватил СВД, и припал глазом к оптическому прицелу. Бабочка, испуганно взмахнув крыльями, поднялась в воздух.

Они шли прямо на их днёвку. В прицел он увидел сначала четверых. Все в камуфляже, в чёрных  беретах, банданах, с автоматами наперевес.  Были видны их напряжённые, загорелые лица, бритые, или заросшие бородой.

Быстро оглядев сектора, он насчитал ещё с десяток боевиков, полукольцом слева и справа охватывающие их убежище, отрезая им путь к отступлению.

Всё. Попались. Без боя уйти не удастся, впрочем, с боем тоже. Но об этом думать сейчас не надо. Отложив винтовку, он из подствольника своего автомата выстрелил по идущей на него четвёрке, и ещё до разрыва гранаты сменил позицию. Истошные крики раненых заглушили звуки автоматных очередей, ударивших с левого и правого флангов. В место, где он лежал несколько секунд назад, с противным чавканьем врезались пули. Его бойцы, выскочившие сразу после выстрела гранатомёта, заняли оборону на флангах.
 
Прячась в зарослях, боевики, сместившись к центру, с двух сторон, вдавливали их в землю плотным огнём, не давая возможности сменить позицию.
Ребята тоже один за другим разрядили подствольники по зелёнке. Несколько вскриков с той стороны дали знать, что не впустую. Огонь противника несколько ослаб.
 
Перед тем, как его убили, снайпер прокричал, что снял троих. Патронов осталось по пол рожка. Приказав стрелять только по видимым целям, он пополз к убитому, потянулся за винтовкой… По левому плечу как дубиной ударило, по всему телу пробежала дрожь, будто в него кипятком плеснули. Рука, не повинуясь хозяину повисла плетью, но боль ещё не пришла. Справа от него захлебнулся короткой очередью автомат его последнего бойца. Он, удерживая «калаш» одной рукой длинно полоснул по зарослям. Выстрелы с той стороны прекратились. Повисла звенящая, оглушающая тишина. Птицы и цикады, испуганные незнакомым грохотом замолкли, и попрятались кто куда. Он дотянулся до автомата зарывшегося лицом в траву солдата. Привстав на локте, облокотился спиной на трухлявый, покрытый мхом пень. Подогнув и сжав колени, положил на них цевьё автомата так, чтобы магазин лёг на наружную сторону правой голени. Скрипнул зубами. Боль в перебитой руке дала о себе знать резким толчком.

Из кустов, осторожно пригибаясь, прямо на него вышли два боевика. Заметив его, они что-то гортанно закричали, вскинули оружие. Выстрелы из трёх автоматов одновременно взорвали на мгновенье тишину, и замолкли.

Пороховой дым рассеялся. Минут через десять застрекотали цикады, к ним ещё опасаясь повторения грохота, присоединились несколько птичьих голосов.
Ещё немного, и лес зажил, как и пятнадцать минут назад, своей привычной и понятной жизнью.

На остывший ствол, так и оставшегося лежать на его коленях автомата опустилась охристо-жёлтая бабочка. Сложив крылья, она замерла, инородным телом смотрясь на воронёной, кое-где вытертой до тусклого металлического блеска стали.
Была ли это та же самая бабочка, или другая, ему было всё равно. Он умер.