My Personal Jesus

Лежим мы на кладбище... Наступает сороковой день. Сегодня за нами, свежачками, должны придти и повести на страшный суд. Хотя сверху и два метра земли, но лежим мы плотненько так, стенки у гроба тонюсенькие, всё слышно, что вокруг происходит.

В роскошном гробу напротив "новый русский" разлёгся, с бутылкой виски под подушкой, в малиновом пиджаке и с золотой цепью на шее. Чую, в душе он бухлецо посасывает, с девками своими известно чем занимается, да распевает бандитские песни вхлам пьяным голсом.

Поодаль батюшка Ерипений в чёрном лакированном макентоше. Молитвы оттуда доносятся и причитания, "Ах, что же я ещё нехорошего совершить мог, надеюсь, я не забыл всех своих грехов? Простиииии, господиииии!!!"

Где-то в стороне, на краю Колышкиного болота кое-как распластался неизвестный бомж. Стонет, бедняга, неопохмелённый, с того бодуна и концы отдал.

Я печально окинул взглядом своё предпоследнее пристанище из дешёвого соснового горбыля, давно уже допитую баклашку крепкой "Охоты", заботливо положенную в гроб сердобольными сослуживцами... И вот эту память о том, ради кого провёл последние годы жизни- ошейник любимой собаки. Честно сказать, умер я, как тот бомж, от отравления дешёвым алкоголем, впав в двухнедельный запой после её смерти. А кому я был ещё нужен? С бабой своей давно уже расплевался, с товарищами поругался. Один пёс у меня и остался...

Приближение едва слышных шагов заставило смолкнуть всем заткнутьсям звукам, погрузив кладбище в гробовое безмолвие.
-Эй вы там, свежие жмурики! Сейчас будете выходить по одному. Адвокат ваш пришёл!
-Отец Мой небесный! Опять одни отморозки! Как уже надоело спасать эти грешные души...- послышался голос второго посетителя.

Будь я живым, навряд ли распознал, что там происходит, но сейчас сквозь всю эту толщу грунта прекрасно видел: в корридоре стояли двое, один- видимо, охранник, в чёрном балахоне с остро отточенной косой на плече, лицо другого излучало глубокую думу о чём-то неисповедимом, а на запястьях запеклась кровь старых, но незаживающих ран.

Внезапно послышался звон ключей, скрипнула и с грохотом отошла дверь первой камеры. И в помещение к батюшке вошёл Спаситель, истощённый, бледный, оборванный.
-Я вас оставлю.- сказала Смерть и прикрыла дверь камеры.
-Господи!!! Вот и ты! Я знал, я верил! Ты меня спасёшь!
-Да... отче Иерипений, постарался ты для своей паствы на славу, помолился мне за всех грешных, утешил убогих да немощных! Что, в рай хочешь?
-Да! Да! В рай!
-Молодец! Вот только что-то ты только на словах праведник был. Что Я вам заповедовал, помнишь? Откуда у тебя "бентли", откуда вилла у моря, а счёт в швейцарском банке? А что проповедовал? Женщина- у вас до сих пор всего лишь ребро адама, вот католики ещё в каком веке признали, что душа есть и у неё, и у животных, вы же этот вопрос просто замалчиваете. А слепых в храм с собакой-поводырём Я разве запрещал пускать? Вот сам подумай, мог ли Мой отец, который есть Добро, такую ахинею сказать? Слово Моё себе в угоду переиначили? Добро пожаловать в Чистилище.

Открывается следующая дверь, и в камеру "нового русского" заходит Спаситель, явно преобразившийся- в лакейской жилетке, галстуке-бабочке, сально блестящей причёске.
-Вот он! Кушать подано! Наконец-то! Я знал, давай бабло попам- и спасён будешь!
-Дурак ты, дурак! Это ж сколько нагрешить надо, чтобы так замаливать? Священнику "бентли" купил, храм построил на свои деньги, да только не приму Я подачки твои. Грязные эти деньги, кровавые. И не сочту Я святым храм, на них построенный. Никогда в нём тебя не отмолят. В Чистилище...

Наконец отвалилась гнилая дверь камеры бомжа, чуть не отшибив Спасителю ноги, и туда вошёл Он, едва сдерживая тошноту от ужасной вони. Бомж никак не поприветствовал Его, лишь что-то бормоча себе под нос.
-О, Господи! Надо ж так... Почистить годок в кругу первом, и хватит.

И вот наконец... Открывается моя дверь, и в камеру входит... весь побитый, забросанный гнилыми овощами, исписанный неприличными словами Спаситель. На спине красовались два верблюжьих горба, а во рту, как у снеговика, торчала морковка. Несколько секунд он постоял передо мной молча, наконец растущей из зада рукой вынул морковку и, выпустив дым, произнёс:
-Ну здравствуй, грешная душа.
-Смеёшься? Какое тут может быть здравие у мёртвого? А что это ты такой... странный?
-Вот каким ты меня всю жизнь изображал, таким я к тебе и явился. В таком виде мне тебя и спасать придётся. Так что не удивляйся. Значит, говоришь, дерьмо весь этот мир, отцом моим с любовью созданный? И люди праведные для тебя все негодяи и мошенники? И ценности общечеловеческие пустая чушь? Может быть, и спасение тебе моё не нужно?
-Представь, нет. Как можно спасать тех, кто это не заслужил, а лишь вымолил?
-М-дяяя...

И он ушёл. Вновь наступила кромешная тьма и гробовая тишина. "Эх, вот оно как оказалось... закоренелый я материалист, считал что лучше собаку накормить, вместо того чтобы поставить на эти деньги богу свечек... и чёрту кочерёг"...

Собаку накормить?- тут я снова перевёл взгляд на ошейник- память о моей собаке, последнем живом существе, которое я любил. Внезапно распахивается дверь, и... вбегает мой ушедший пёс.
-Я вижу, ты берёшь ошейник? Побежали гулять!!!- закричал пёс, радостно виляя хвостом.
-Ты умеешь говорить? Ну да, конечно, здесь же "тот" свет! А куда побежали?
-Как куда?! Конечно же, в Рай! В мой Рай!