Внутренние дороги края

Глава 2.

                Дорога в Шишмаки.

Если по летней дороге проехать деревню насквозь не поворачивая на перекрёстке в центре деревни Новая Указна, то через широкий прогал между огородами в средине деревни на южной стороне главной улицы выедем на дорогу в деревни Бурковская и Шишмаки. Если говорить точнее, то в Бурковской дорога разделяется на путь в Шишмаки и Пограничное. Через Пограничное она выведет к урочищу села Александровское. Об этом селе будет сказано позднее.
В первые времена, мне запомнившиеся,  прогал между огородами был довольно широким. Помнится, что он был почти таким же по ширине, как соседние участки. В нашем крае прогалы между участками назывались прогонами, так как служили для прогона стад на пастбища, расположенными за деревней. В этом прогоне со стороны улицы слева стоял какой-то сарай. Что там хранилось в те времена, не знаю, а позднее там хранился какой-то хлам Указинского сельпо. Именно хлам вроде разбитых ящиков и испорченного инвентаря. Там не было пола. Но на моей памяти тот сарай просуществовал совсем немного. Стоял он вдоль изгороди. Много позднее там построили кирпичный магазин. Справа был продуктовый отдел, а слева – хозяйственный.
На этой же стороне прогона около поля была сельповская пекарня. Помню её потому, что там в те времена работала моя мама. Вид этой пекарни не запомнился совсем, потому что там я был в то памятное время один раз. А потом её разобрали.
Справа за огородами был склад осветительного керосина, которым в те времена торговало сельпо. Электричества в деревне не было и все пользовались керосиновыми лампами и фонарями. Даже в клубе освещение было керосиновое. В дощатом сарае стоял большой зелёный угловатый бак, из которого специальным мерным ковшом керосин черпался через горловину. Приходили за ним с жестяными самодельными бачками и стеклянными бутылями, потому что в те времена не было ни канистр, ни стеклянных банок. Там же, на баке, стояло несколько воронок разных размеров для заливки керосина в эти ёмкости. Даже после подачи электричества в деревню ещё долго керосин использовался для походных фонарей типа «летучая мышь». Я уже стал взрослым, а сарай и керосин в нём всё ещё были. Потом, перед закрытием сельпо колхоз пробовал использовать тот керосин для разбавления летней солярки в морозы. Но помогало это плохо, потому что тракторный керосин сильно отличался от осветительного многими физическими свойствами.
Прогон был сырым. В нём было две широченных вязких ямы. Одна была на въезде, другая – на выезде. Да и между ямами земля была не самой твёрдой. Объехать эти ямы на технике было невозможно. Лишь конные повозки находили проезды по самым краешкам около огородов.
Проехав прогон, выезжаем на дорогу между участками полей. Это поле было с едва заметным уклоном на юг. На средине участка справа был песчанистый участок, этакая линза песка. На ней было картофелехранилище. Я его хорошо запомнил, хоть и был совсем маленьким.
Следующее за этим поле тоже было с уклоном, но в противоположную сторону. Там, где уклоны встречались, получалась лощина – низина, в которую в половодье стекала талая вода, а в ливни дождевая. Так как в наших местах чаще всего поля имели небольшие уклоны, то при обычном незатяжном дожде поверхностного стока воды не было. А грунтовый сток делал каждую лощину по-разному влажной. Так как и уклон полей, и уклон самой этой лощины были очень слабыми, то лощина была не самой сухой. По ней проходила неглубокая мелиоративная канава. В районе пересечения её с дорогой был сделана гать – настил из нетолстых брёвен. Пока по ней ездили только конные повозки, гать существовала. Но когда стали ездить автомашины, гать быстро разбили. Позднее, канава очень быстро исчезла, заплыла и ещё позднее была выровнена. Значительно позднее, уже после закрытия МТС, тут бульдозером сделали насыпь для дороги. Но проезд всё равно был затруднён.
Несколько лет были довольно засушливыми, и лощину пытались запахать в одно поле, но потом пришлось от этого отказаться. Так и оставались эти поля разделёнными до закрытия колхоза. Правда, теперь уже без мелиоративной канавы.
Сразу за этой лощиной вдоль дороги справой стороны вдоль водоотводной канавы рос ряд кустов и низкорослых деревцев. Кстати, я забыл сказать, что в те стародавние времена все проезды, считавшиеся дорогами, были окаймлены водоотводными канавами, сделанными таким же канавокопателем, что я описывал в предыдущей главе, только меньшего размера. Первым в этом ряду стояло старое и, как мне помнится, сухое дерево с завязанными на ветках тряпочками. Бабушка говорила название его, но я не запомнил. В Чувашии такие деревья называют кереметь – священное дерево. После того, как дерево упало от ветхости, его убрали. Больше таких деревьев в наших местах я не видел.
В метрах 200 – 300 от лощины дорога проходила через небольшой куст высоких деревьев. Мне помнится, что там стоял дом. Когда я ехал с отцом на машине мы останавливались у этого дома, и отец разговаривал с хозяином. Я был слишком мал, чтобы утверждать это бесспорно. А, кроме того, мне помнится, что в том месте ещё оставались некоторое время следы от стен дома и какие-то ямы. Куда делись дом и хозяин, не знаю. А тот поворот называли «У стёпиного березника». До сих пор не знаю, что называлось «Стёпиным березником». То ли этот куст деревьев, то ли лес невдалеке от этого поворота.
В кусте деревьев дорога делала поворот направо и шла прямиком в Бурковскую. А в противоположную сторону к лесу уходила межа – граница между владениями земель. В моей памяти это была межа между бурковскими и указинскими полями. Пожалуй, это был самый сухой участок из всех мне запомнившихся. Кажется, там даже земля была несколько песчанистая.
А дорога сначала поднималась на первый довольно высокий круглый холм, потом на чуть менее высокий и не такой круглый, за подножьем которого и начиналась деревня Бурковская. На вершине первого холма мне помнится картофелехранилище, но уже в мои школьные годы от него почти следа не осталось, а позднее даже место это было распахано. Весь этот ансамбль напоминал своими контурами лежащего на земле двугорбого верблюда, сунувшего голову и шею под землю. Второй горб этого верблюда был чуть меньше, а зад немного выше и шире тела. В качестве хвоста, вытянутого вдаль, была деревня. В более поздние времена на «заднице» этого верблюда слева от дороги построили пелёду – высокий крытый дощатый сарай для различных растениеводческих работ. Там могли временно складировать только что убранное зерно или снопы льна, могли временно складировать необработанный очёс льна. Да мало ли для каких ещё дел. Но в основном для временных. Постоянно там могли более-менее долго стоять только обрабатывающие агрегаты: веялки, сортировки и другие подобные машины.
Где были фермы деревни, я не запомнил. В совсем позднее время, когда деревня уже на ладан дышала,  чуть дальше пелёды построили коровник, который однажды в жаркое лето сгорел вместе с несколькими больными коровами, которых не выгнали на пастьбу. Помнится, что сгорели там и бурковские лошади. При этом пожар случился как раз в тот момент, когда работники, обслужившие примитивную технику этой фермы только отъехали от двора. Уже у пелёды они заметили дым над коровником, вернулись, но было уже поздно. Деревянное помещение вспыхнуло, как спичка. Следствие не нашло ни следов халатности работников, ни замыкания проводки. Так и осталась причина пожара неизвестной. Рядом с фермой слева от въезда в деревню был небольшой пустырь для конной техники. По нему огибали деревню для проезда в Шишмаки. Позднее дорога стала выходить около средины деревни. А когда около деревни выкопали пруд (пожалуй, самый большой пруд в колхозе), то дорога снова переместилась на прежнее место, но выходила теперь на насыпь, ограждающую водную поверхность.
В те давние времена МТС через деревню проезда не было, потому что все деревни, кроме обеих Указен, были огорожены изгородью. Летом в ночное время личный скот с пастбища загоняли во двор только для дойки. Остальное время он бродил по улице и дополнительно питался ночью. Возчики не очень любили останавливаться два раза около ворот – открыть, а после проезда закрыть. Порой сделать это затрудняли и неспокойные лошади, а у техники запущенная тормозная система. И те, и те могли убежать, пока возчик или водитель возился с воротами. Особенно неприятно было, когда они убегали совсем в ненужную сторону. Наверно, и у обеих Указен когда-то были такие изгороди и ворота, но с постройкой МТС и пуском дороги в райцентр въездные ворота, а с ними и изгороди, в этих деревнях и в Комарихе вышли из моды. Скот через незакрытые ворота разбредался по округе. Поэтому в этих деревнях на ночь его стали загонять в хлевы. Комариха тоже стояла на магистральной дороге. Но о ней будет разговор позднее.
Я помню Бурковскую, когда ещё лошадей держали в отдельном дворе – конюшне. Она была как раз на границе огородов с южной стороны деревни. Там был небольшой пустырь – загон, на который летом выпускали лошадей, а рядом располагалась конюшня. Одной стеной она выполняла роль части этой изгороди. Но основная часть была за пределами загона. Около конюшни стояли телеги и сани. Но где и как располагалась избушка для хранения сбруи, не помню.
Вот мимо этой конюшни и стали ездить в Шишмаки, когда лошади стали выходить из моды. Место было не очень высокое, недалеко проходила водоотводная канава. От самой конюшни и до следующего поля проезд был довольно затруднён. Когда дорога переместилась на насыпь пруда, плохим остался только участок, где было пересечение с водопереливной канавой. Эта канава обходила пруд и отводила излишнюю воду. Если бы не она, переполнившая пруд вода стала бы размывать насыпь. А так при недостатке воды в пруду он пополнялся из лощины. Если же воды было много, то она обходила пруд сбоку.
От Бурковской дорога в Шишмаки уходила перпендикулярно деревне. Здесь она проходила по вершине водораздела, поэтому была почти всегда проезжей. Но около границы леса, где уклона почти никуда не было, опять начинались проблемы. Правда, самые большие проблемы были при въезде в лес. До опушки дорога прорезала несколько лесополос, оставшихся от заросших или нерасчищенных межей, существовавших при единоличном хозяйствовании. Между межами тоже были посевные площади. Так как эти места были далеки от центра, а поля не слишком плодородны, то средств на них так и не затратили.
Въезд в лес. Это место больше походило на заросшую молодняком поляну. Место было очень сырое. Наверно, сюда выходили какие-то из лощин, начинавшихся около Указны. Тут было, как на Стёпиной поляне, вложено много средств, но природа всё равно побеждала – проезд был довольно трудный почти всегда. Его и мостили гатями, и просто, заваливали хворостом. Но, как и на Стёпиной поляне, грунт был таким же глинистым и «проглатывал» всё. По дальнему краю этого места проходила ледянка. Это та самая ледянка, которая в моём описании уже попадала дважды. Она была заделана качественной гатью. А так как по ледянке в основном ездили только в зимний период, гать почти не портилась. Если поехать по ледянке влево, можно проехать до её участка в районе Старой Шоломовской, а потом пересечь летнюю дорогу и приехать на станцию Крутнский.
Если повернуть вправо, то она приведёт в лесоучасток Оборона, где я родился. Эта ледянка имеет и продолжение дальше в лес, имеет много ответвлений на всём пути. Все они заканчиваются в зарастающих после заготовки леса делянках.
Сразу за этим «гиблым» место начинаются песчанистые участки дороги. Участки, потому что они сменяются низкими болотистыми низинками с тонким торфяным слоем. Кроме этих низинок вся дорога считалась отличной и, как было сказано при описании зимней дороги, представляла большие волны с трамплинами между ними.
Метров через 300 от ледянки дорогу пересекала речка Незнайка. На ней всегда был хороший мостик. В первой памяти мостик был с поперечным настилом, а позднее представлял собой вплотную уложенные поперёк речки брёвна. Благо, хорошего леса тут было предостаточно. Небольшой наволок за речкой был позднее ликвидирован невысокой насыпью, сделанной бульдозером.
Вся остальная дорога виляла из стороны в сторону, выбирая наиболее высокие места. В конце шестидесятых лет в Шишмаки протянули просеку, по которой проходила ЛЭП-10. просеку прорубали напрямую. Она показала, как извилиста дорога, несколько раз пересекавшая её, и какие низины она обходила.
Дорога выходила на шишмаковские поля и проходила по краю вытяжка – естественного хвостика леса, врезавшегося в поля. Вытяжки часто выходили на межи, сохранившиеся со времени единоличного хозяйствования, или на лощины, особенно на низкие.  Тут и по полю дорога была прямой до чернозёмной низинки перед деревней. Позднее, когда к расчищенным землям и посевам стали относиться не так бережно, дорогу перенесли правее, прямо на средину большого поля на въезде. Геодезисты у самого края леса потом поставили триангуляционную вышку высотой больше 40 метров. Мне на практике довелось пахать это поле. У него интересна геология. До средины с левой стороны земля очень глинистая, а правая – песчанистая. На одной стороне плуг с трудом влезал в пашню, зато с другой погружался чуть не по раму. Какие тут регулировки сделаешь?
Поле слева от старой дороги памятно тем, что в год работы в безнарядном звене меня скрутил шейный радикулит. Так как я работал разнорабочим, то из работы должен быть исключён – день пропал. Но ребята меня пожалели, и тракторист поменялся со мной местами. Теперь я рулил трактором, сидя, как гонщик на велосипеде, нависая над рулём.
На здешнюю вышку я лазил с одноклассником ныне покойным Маниным Виктором Петровичем. Отец пришёл домой пьяным, а в таком виде он мне ничего не запрещал. Вот и выпросил у отца мотоцикл покататься. На улице встретился Витя. Мы решили съездить на Какшу, реку за Шишмаками. Доехав до этой вышки, решили слазить на неё. А как раз накануне, где-то в конце учебного года, нам рассказали, как приблизительно вычислять высоту с помощью брошенного вниз камешка. Про это мы вспомнили, когда были на верхней площадке. После осмотра окрестностей, из которых вокруг было видно только море леса, стали искать, что бы сбросить. Ничего не найдя, бросили ключ зажигания, надеясь увидеть место его падения. По нашим расчётам оказалось около 40 метров. А спустившись, почти час искали брошенный ключ.
Будь мы взрослее, могли бы напрямую соединить провода и уехать. Но мы были детьми. Пугало то, что мы не в состоянии были тащить мотоцикл обратно, и не могли найти брошенный с высоты ключ. Примерно через час ключ нашли, но совсем не в том месте, куда наблюдали его падение.
Перед деревней прямая дорога стала пересекать торфяник. Старая дорога, проходившая через вытяжек, его обходила. Но объезд был по глинистой окраине торфяника и был ничуть не лучше, чем напрямую по проезжаемости. Из-за того, что одно другого не лучше, стали ездить напрямую.
Этот торфяник оказывался понижением, в котором, как в огромном блюде, застаивалась вода и, как болото, зарастало низменными растениями. То, что это именно так стало видно, когда мелиораторы однажды распахали его. Глубина торфа только в некоторых местах превышала пахотный слой, поэтому то тут, то там на поверхность пашни вывернулись пласты глины, срезанные со дна плугом.
Деревня начиналась почти сразу за торфяником. Помню я её очень плохо. Помню, что она была из одной улицы, которая протянулась с севера на юг. Земля на улице была песчанистая, поэтому грязи практически никогда не бывало. Где-то в средине деревни был перекрёсток. Проезд налево вёл на дорогу, ведущую в описанные ранее Тюрики, направо – на кордон лесника. За огородами налево была пелёда, прямо – ферма, а направо понижение рельефа и кустарник. Если слева от деревни и прямо я помню поля, то справа не помню. Мне кажется, что распаханный перед деревней торфяник как раз огибал деревню в эту сторону.
Дороги из деревни все были довольно глинистые. Как на Тюрики, так и в сторону кордона были изрыты колдобинами. Ямы были не очень велики только потому, что техники в Шишмаках почти не было. Да и полей здесь было всего 60 гектар, чтобы держать тут что-то серьёзное. Похожей была и дорога мимо фермы. Но тут земля была более песчанистая, поэтому дорога была несколько лучше, чем остальные. Довольно оригинальные были и поля. Мне их приходилось и пахать, и убирать как на комбайне, так и на косилке. В большей части поля были песчанистыми, но с мокрыми линзами, под которыми была глина. Складывалось такое впечатление, что снизу, под почвой, был слой глины, которая не давала влаге дренировать в глубину. Только одно поле, которое называлось Гривой, было действительно песчанистым. Так и то левый крайний участок его был глинистым.
Грива была за нешироким участком за деревней прямо. Этот участок (не Грива) мне был памятен тем, что на практике я там пахал пар. Пыль была такой, что иногда порой приходилось на несколько секунд останавливаться, чтобы разглядеть борозду. А песок так быстро съедал гусеницу, что её приходилось натягивать каждый день.
Грива запомнилась своеобразным инцидентом. Уже работая председателем колхоза задался вопросом, как повысить урожайность этого поля. Райком требовал засеять его пшеницей. Но из-за бедной песчаной почвы там посевные культуры давали урожай зерна меньше, чем расходовали его на посев. Не было из-за бедности почвы и соломы. Зато обильно рос пырей. А пырей считается одной из лучших кормовых трав. Вот и решили мы с парторгом получить там побольше хотя бы кормов. Лучшим орудием для повышения урожайности пырея считается лущильник. Измельчённые им корневища дают обильные всходы. И по производительности обработки лущильник превосходит плуг и даже культиватор.
Мы послали туда трактор с дисковым лущильником, который за неполный день подготовил поле для посева. Засеяли это поле самыми плохими по всем показателем семенами, чем сэкономили качественное зерно. В средине лета поле покрылось густым плотным ковром всходов. Осенью убрали, как и прежде, «три пригоршни» зерна. Зато «солома» дала такой урожай, что стога стояли чуть ли не сплошь. И какая солома! Коровы её ели, как сено. Но нас скоро вызвали «на ковёр» в райком, где мы получили по выговору за срыв плана посева. Не знаю, кто доложил, но в райкоме узнали всю нашу задумку. Их совсем не волновало, что единственный раз в последние годы это поле дало небывалый урожай очень качественного корма. Складывалось впечатление, что для них было бы лучше, если бы мы не получили там и соломы, а поехали бы за ней «на юга». Главное – показатель выполнения плана!
Честно говоря, при работе председателем колхоза я стал многому удивляться в тактике районного руководства. Я раньше уже писал про то, как мне район «помог» с дорожными плитами, дорогой и бутовым камнем. Сейчас описал, как обошлись с нами по Гриве. Ещё несколько раз будут описания таких случаев и по другим местам.
За Гривой дальше от деревни дорога входила в лес, в котором совсем не далеко от опушки был крутой берег реки Какши. По берегу вдоль реки растянулась поляна, которая местами понижалась в торфяные и песчаные низины. По всей поляне стояли отдельные деревья и кусты. Здесь, где на берег выходила дорога, трава росла довольно плохо. Тут даже как-то проводился «День песен» - праздник между посевной и сенокосом. Вправо и влево берег понижался в торфяные и глинистые низины, густо зараставшие сенокосными травами. На торфяных участках трава была обильнее, зато поверхность земли была покрыта высоченными кочками, которые не давали использовать механизацию. Глинистые участки были ровными, но трава там была порой значительно беднее. И те, и другие участки были и сухими, и сырыми. На некоторых даже под покровом трав застаивалась вода, а по некоторым текли ручейки бивших из берегов ключей и родников. Некоторые такие потоки были более-менее организованы, другие покрывали значительную часть низины. Таким образом, механизированный сенокос здесь почти не использовался.
По высоким берегам реки просматривалась старая, в некоторых местах заросшая дорога. Она использовалась в те времена, когда не было прямых дорог, и ездили в основном вдоль природных ориентиров – рек. Ездили на лошадях. В некоторых местах сохранились мостики через низины, ключи и ручьи. В одних местах мостики сгнили, в других выдерживали даже автомашины. А ведь они предназначались для конных повозок.
Поле справа от дороги в Тюрики особенным ничем не выделялось. Разве что тем, что на нём были как раз те линзы сырости, про которые я уже упоминал. Мне пришлось по разу убирать его на гусеничном и колёсном комбайнах и косить на тракторе Т-25 с навесной косилкой. У трактора были комбайновские (широкие) колёса. На гусеничном комбайне и на тракторе эти линзы почти не ощущались. Замечал их только по тому, что тут было больше травы. А на колёсном комбайне и тракторе со стандартными колёсами порой почти проваливались в этих линзах на глубину пахотного слоя. При этом рядом, в следующем или предыдущем проходе проезжаешь без проблем.
Дорога на кордон из деревни была извилистой и очень грязной. Она в средине входила в перелесок. Справа и слева участок был относительно расчищен и использовался в основном для пастбища. На пастбище в некоторых местах росли кусты. Пастбище было в низине, наверно потому, что для покоса было не очень удобным.
Перед кордоном дорога выходила на высокий берег реки, заросший негустым лесом. Слева стояли постройки кордона. Там жил один из моих одноклассников Баев Николай. Его отец Василий Васильевич был лесником.
Около кордона были омуты. В основном омуте у берега было несколько коротней – соединённых между собой перекладинами выдолбленных из толстых обрубков брёвен корыт. Коротни состояли из двух таких корыт и двух перекладин. Стоять в них надо было в обоих корытах сразу. Одной ногой в одном, другой – в другом. Можно было грести однолопастным веслом или отталкиваться от дна жердью. Коротни заменяли здесь лодки. Между омутами были перекаты. На многих перекатах были сделаны перегородки из хвороста с прогалами. Как объяснил Николай, в прогалы ставились верши, по-местному морды – ловушки для рыбы. Из них периодически вынимали попавшую в них рыбу. Ещё Николай говорил, что омут, по которому мы плавали, очень глубокий. Говорил, что двух вожжей не хватило, чтобы замерить его глубину.
Меня сводили на то место, которое называлось Новой мельницей. В старые времена здесь стояла водяная мельница. Одним из половодий её смыло. От мельницы остались несколько торчавших из воды и на берегу деревянных свай и несколько брёвен каких-то строений. На другой стороне берег был низкий. Та местность называлась Водяное болото. Говорят, что когда мельница была исправной, тот берег был затоплен. А после сноса плотины остался подтопленным. На Водяном болте росла клюква. Но сам я этого ничего не видел.
Что было на кордоне, я не помню, хоть и заходил в дом. Люди говорили, что там был пруд, было ещё необычное что-то. Но мне не запомнилось ничего кроме коротней и морд.
Через кордон проходила та самая береговая дорога. Дорога вправо выводила на дорогу в Козловку и Жирново, а влево – в Тюрики и райцентр. Но так как они были давно заброшены, то проехать по ним можно было только на лёгком транспорте – велосипеде и мотоцикле. Из-за заброшенности и извилистости они не имели и экономического значения. Разве что участками для вывоза сена из полян около реки.
Саму деревню я почти не помню. Помню, что был в большом доме бригадира, где меня кормили обедами, когда я там работал на гусеничном комбайне. Был на проводах в армию Шишмакова Николая, жившего как раз у проезда в сторону баевского кордона. Больше ни к кому не заходил и к деревне не приглядывался. Был дважды в доме на кордоне. Первый раз был маленьким, когда Василий Васильевич жил там. Но посещение это не помню совсем. А второй раз как раз в то время, когда мы залезали на вышку. После вышки решили ехать дальше. Жилой дом ещё стоял, но некоторые окна были уже разбиты. По возвращении домой мы тогда узнали, что там останавливаются на ночь рыбаки и охотники. Больше в том районе я никогда не бывал.

Если через Бурковскую ехать прямо по деревне, то она выводит в низкое песчанистое поле. Я там был всего один раз, когда был председателем колхоза. В то время по левому его краю проходила мелиоративная канава, которая начиналась от пруда, описанного ранее. Как раз в тот день на поле работали шефы из районного ЛТУС на посадке картофеля. Там были одни мужики. Видимо, они предполагали, что будут работать там, потому взяли с собой бредень. В конце поля протекала речка Незнайка, которая начиналась в Острове – лесу между полями Бурковской, Пограничного, Казенской и Новой Указны. В обед они сходили на речку, но кроме травы ничего не нашли, только бредень забили.  Принесли его на стан и решили сполоснуть в канаве, так как воды в ней было достаточно. Каково же было их удивление, когда в вытащенном на берег бредне они обнаружили довольно крупного щурёнка. Тут же закинули ещё раз, потом ещё. В результате набралось 7 штук немаленьких щурят. Видимо, рыба пришла в более тёплые и менее заросшие воды вместе с половодьем. А канава как раз выходила устьем в Незнайку.
Где-то в средине деревни был проезд вправо. Как раз рядом стоял дом Буркова Василия Антоновича, который был руководителем моей практики.  Это с ним я пахал поля в Шишмаках. Дорога через него вела в Пограничное. В поле она пересекала Незнайку. Через неё был мостик, а рядом был мелкий песчаный омут – настоящий лягушатник. Взрослому человеку он в самом глубоком месте был по пояс. В этом омуте мы в детстве купались. Вода там была тёплой, потому что сама речка почти пересыхала. Но вот в таких омутах вода держалась довольно долго. Когда я стал взрослым, омут исчез, а речка почти пересохла. В ней только весной было хоть какое-то течение.
Сразу за речкой было поле. Оно особенным ничем не выделялось. Почва там была супесчаной. Но запомнилось оно тем, что однажды на нём был посеян горох, есть который мы бегали. Горох специально сеяли подальше от деревень, потому что рвать его ходили даже взрослые. А на границе этого поля начиналась деревня Пограничное.

                Дорога в Оборону и Жирново.

Если через Новую Указну проехать по зимней дороге прямо, то есть по вертикальной палочке буквы F, то на границе деревни на выезде будет небольшой поворот влево и дорога приведёт к Острову – тому самому лесу, который был между деревнями. Наверно, его потому и назвали так, что он со всех сторон был окружён полями, как окружён остров в море со всех сторон водой. Только по Незнайке он соединялся с лесом на юге парой рядов мелких деревцев и кустами.
В километре от деревни к дороге подходил вытяжек леса. Поле слева мне памятно тем, что там, когда-то был посеян лён. На уборке этого льна я соревновался с Пинегиной Еленой. Она была уже в годах, а я совсем молодой. Мы соревновались в вязке снопов. Елена каждый день вязала по 1200 снопов, у меня так не получалось. Но в один из дней, поставив себе цель, опередил её на 50 снопов. Для этого мне пришлось проработать на 3 или 4 часа больше.
Справа от дороги были деревенский копанный пруд и строения Указинской МТС. Позднее рядом с дорогой построили здание Указинского ветеринарного участка.
За вытяжком Острова слева было небольшое песчанистое поле. Это поле мне памятно тем, что, уже получив права тракториста, в одну из весенних посевных я на нём работал с картофелесажалкой. А поле справа, начавшись около Указны, тянулось до самой дороги в Казенскую. Его перерезала только межа, отделявшая когда-то казенские поля от указинских. Отец рассказывал, что старики вспоминали, как там мой дед запахал в пашню деда моего одноклассника. Но это было во времена, когда жили по-единоличному. Не совсем запахал. Они подрались из-за одного прохода конного плуга. Когда мой дед сшиб того деда с ног, тот упал в борозду. Мой дед понудил лошадь, и плугом мужика привалило землёй.  Его даже не оцарапало. Но инцидент прогремел на всю округу. А скоро землю пришлось отдать в колхоз. Теперь она никому не нужна и зарастает лесом. Знали бы они, за что дрались!
Там, где пашня слева кончалось, вправо уходила дорога в деревню Казенская, видневшуюся в километре от перекрёстка. Но хотя пахота слева заканчивалась, до следующего вытяжка леса был небольшой участок луга – покоса. Почему его не пахали вместе, я как-то не задавался целью узнать.
Следующий вытяжек леса пересекал дорогу. Или точнее, дорога прорезала его. Когда-то, ещё при царе, эта дорога предназначалась для перегона этапов из Нижнего Новгорода в Котлас, потому что другие пути шли либо через Кострому, либо через Казань. А это был довольно большой крюк. Дорога должна была выходить около Черновского на Екатерининский тракт, шедший с Костромы. Дорогу начали строить, но помешала революция, а потом она потеряла значение. Да и этапников стали больше возить в специальных вагонах. Так было быстрее и дешевле.
Дорогу построили давно. По лесу она проходила на невысокой насыпи, которая справа от дороги сделала подпор водостока. Там образовалось небольшое, но настоящее верховое болото. Через редкие чахлые сосны во все стороны были видны поля. Однако, почва была покрыта настоящим болотным сфагнумом, и на нём росла клюква. Больше, чем по колено в этом болоте не провалишься, однако под ногами чавкает торфяник, как на естественном большом болоте. Это болото выходило к фермам деревни Казенская (об этом расскажу позднее). Когда мне было лет 5, мы с бабушкой ходили туда за клюквой. А было там её очень много. Только и народу набралось не мало. На следующий день собирать там было уже нечего.
В лесу дорога опять делала небольшой поворот, выходила на мостик через переток воды из болота и на поле выходила на холм. Если бы не относительно сухая земля слева, то можно было бы сказать, что болото естественное. Но всё дело в том, что справа от дороги было болото и клюква, а слева – черничник. Либо высохло болото слева, либо появилось болото справа. Больше всего подходил первый вариант.
Земля под дорогой через вытяжек была слабой. Даже глина внизу была не как везде красной, а бледно-розовой. Поэтому на ней легко образовывались ямы, в которых автомашины застревали. Ямы засыпали, мостили, но они возрождались вновь. Относительно долго просуществовал мостик через переток, а когда его разрушили, то дорога стала непроезжей. Попытки восстановить его ни к чему не привели. Вскоре этот участок дороги забросили и стали ездить либо через Казенскую и Комариху, либо через Казенскую, Васенёво и Комариху. Этому способствовало и то, что на выезде из вытяжка леса почва под дорогой тоже была слабой, поэтому тоже образовывались большие ямы. А кроме того, дорога через Казенскую и Васенёво обеспечивала проезд ещё и в третью бригаду колхоза, а эта дорога только в Пограничное и Комариху, которые к тому времени перестали существовать. При необходимости проезд на поля урочищ Комариха и Пограничное обеспечивался через Бурковскую, Казенская и Васенёво, как для перегона техники, так и для доставки семян и вывоза урожая.
Поднявшись на холм, дорога делала поворот направо. Прямо на длинном склоне было сельское кладбище. Рядом с дорогой тут стояла деревянная церковь. В углу поворота был дома церковного батюшки и пономаря. Где стояла школа я не знаю. Всё это было ещё до появления меня на свет.
А вообще, церковь сначала была поставлена в Бурковской, которая по тем временам называлась селом Сашино. Когда батюшке выделили землю под строительство новой церкви, её отвели как раз в том месте, где она была потом поставлена. Церковь в селе Сашино разобрали и перенесли сюда. Батюшка где-то раздобыл семена сибирского кедра и посадил их. Взошли три сосенки, которые он и посадил там, где сейчас стоят три больших взрослых кедра. По-научному это не кедр, а сибирская кедровая сосна. Но в народе её принято называть кедром. Сейчас на месте домов поле, усыпанное обломками кирпича. Школу перенесли в Новую Указну.
Совсем недавно на меня вышла Победимская Марина - правнучка батюшки. Она очень хотела побывать на тех местах, где жили её предки.
Влево от поворота уходила дорога в деревню Пограничное. Дорога входила в деревню с противоположной стороны от дороги с Бурковской.  Деревня построилась в полукилометре от села Александровское. Её историю я совсем не знаю. Но помню чуть-чуть саму деревню. Там около большого тополя стоял тоже большой дом с цветными нижними оконными стёклами. Когда в начальной школе нас осенью послали убирать лён, в том доме нас кормили обедами. Ещё я помню сарай для льнообрабатывающего агрегата. Сарай стоял на противоположном углу от запомнившегося мне дома. Он был, пожалуй, самым близким к кладбищу строением деревни.
Несколько раз бригадир назначал меня работать там. Приводил в работу агрегат трактор Универсал. Работал на нём Манин Павел Антонович. Трактор был на железном ходу с железной сиденкой. Сбоку от заднего колеса у трактора был широкий шкив для плоского ремня. Ремень шёл к такому же шкиву на агрегате. Все регулировки: натяжение и перекос, делались самим трактором. Помню, как при недостатке натяжения под железный шип на колесе подставляли  чурку, не дававшую трактору подъехать ближе. Иначе ремень, особенно при нагрузке, натягивался так, что подтаскивал трактор к агрегату. Агрегат находился в помещении, а трактор снаружи. Ремень пропускали через специально сделанное окно в стене. Запускался агрегат после того, как включился рычаг включения вала отбора мощности, на конце которого и стоял приводной шкив.
Трактор был керосиновый и довольно слабый. Помню, как его мотор «сдавал», когда в агрегат неправильно подавали тресту. Выходило из агрегата расчёсанное льняное волокно. Разломанный луб неорганизованно сыпался вниз. Он походил на древесные опилки, только большей длины и немного легче по весу. Назывались эти «опилки» кострой. Вниз же сходила и пакля – нерасчесавшееся волокно, перемешанное с кострой. Потом из пакли вытрясывали костру, выбирали непереломанный луб и получалась пакля для утепления швов в стенах и уплотнения сантехнических стыков. Хорошо вычищенную паклю отправляли на заготовку. Плохо очищенную оставляли для местных нужд.
Задача ребятишек, назначенных на работу там, была уборка из-под агрегата костры и пакли. Ребятишки постарше вытаскивали паклю, а помоложе – костру. Пакля хорошо вытаскивались граблями, а потом её уносили охапкой на специальную гребёнку, которая трясла массу, выбивая из неё костру. А костру убирали в корзинах, из которых высыпали её в большую кучу. Костру использовали для утепления стен. Её недостатком было то, что она со временем слёживалась и была пожароопасным утеплителем. А, кроме того, в ней охотно селились мыши. Зато в первое время она приятно пахла и очень хорошо держала тепло.
В сарае при работе агрегата было очень пыльно. Особенно пыльно было внизу. Когда мать увидела, что при кашле из меня вылетали чёрные комья слизи, она запретила ходить туда на работу, хотя работать на агрегате мне нравилось. Года через два после тех моих походов в Пограничное, в Новой Указне поставили более современный агрегат того же назначения. Там уже было не так пыльно, да и большая часть отходов убиралась специальными устройствами. Правда, для этого требовалось больше мощности. Крутил новый агрегат тот же Павел Антонович, но уже новым трактором МТЗ-2. Мотор этого трактора не сдавал при нагрузках, да и ему не надо было всё время то давать обороты, то уменьшать, потому что в моторе стоял регулятор. Но привод так же был плоским ремнём. На этом агрегате мне поработать уже не пришлось, только пришёл посмотреть, как он работает. Но проработал он тоже не долго. В Семёновском построили льнозавод, на который заставляли сдавать необработанную тресту, а потом даже и просто льносоломку.
Чтобы непосвящённым было понятно, поясню. Лён с корня не скашивали, а выдёргивали. Сначала его выдёргивали вручную, связывали в снопы, сушили в поле, составляя снопы в два ряда десятками, очёсывали семена, а потом получившуюся соломку укладывали в стога, где хранили до тех пор, пока его не перевезут на луга, где соломку расстилали. Расстилать лён старались по невысокой траве. К зиме у вылежавшегося льна луб становился хрупким, а волокно гибким. Такой лён получал название «треста». При правильной вылежке стебли мало изменяли цвет, волокно получалось светлым и крепким. Из такого волокна получались очень прочные нитки, которые назывались суровыми. Если соломка попадала в сырые места или долго было тепло, цвет соломки становился серым, гнилостным. Волокно из него получалось коротким, тонким и слабым. Если для соломки не хватало времени вылежаться, то луб не ломался, волокно получалось толстым и его много уходило в очёс (паклю).
После вылежки тресту составляли в конусы для просушки. Из одного конуса обычно получался один сноп тресты. Если конус был плотным или большим, то он плохо просыхал и потом в стоге подгнивал, что тоже приводило к снижению качества волокна. После просушки конусы перевязывали в снопы и увозили в специальные стога для хранения перед вывозом на агрегат или на льнозавод.
Позднее лён стали дергать (теребить) специальными устройствами – льнотеребилками, но вязать его в снопы всё равно приходилось вручную. Ещё позднее придумали очёсывать с него семена специальными устройствами, а агрегат стали называть льнокомбайном. Льнокомбайн выдёргивал льносоломку из земли, очёсывал с неё семена (как тут понятно обмолачивать-то нельзя!) и расстилал рядками за собой. Там, где была хорошая культура земледелия, при посеве льна под него подсевали траву, поэтому вытеребленный лён на своём же поле становился трестой. Но при нарушениях технологии лён плохо вытеребливался и на следующий год забивал косилки, так как его неубранные остатки становились трестой, а в ней получалось волокно, которое не косилось. Да и сено с остатками льняных стеблей не только было хуже чистого сена, но и забивало желудки коров.
Чтобы такого не получалось, после расстила лён вязали в снопы либо вручную, либо специальным отдельным устройством. Снопы ставили по 10 штук, чтобы удобнее было считать, а потом увозили на луга. Часто после уборки лён не расстилали, а специальным устройством на льнокомбайне связывали в снопы, которые вручную устанавливались в десятки для просушки. И дальше по технологии. Там, где имелись подборщики льнотресты с вязальным устройством, её связывали в снопы сырую и сразу увозили на льнозавод, потому что в таком виде она быстро сгнивала. При ручной уборке перед вязкой в снопы её обязательно просушивали в конусах. Такую тресту можно было хранить в стоге больше года, лишь бы не увеличилась влажность и не забрались в стог мыши. Мышам в стоге жить было очень хорошо. Питались они в поле, а жили внутри, прогрызая в массе нужные им ходы. При нужде треста была достаточно съедобна, хоть и не совсем питательна. Но с голоду помереть не давала. А если в ней было ещё и много семян из-за плохого очёса, то стог для них становился четырёхзвёздочной гостиницей. Но побитая мышами треста плохо годилась для изготовления волокна, а то и вовсе выбраковывалась.
На льноагрегатах и перерабатывалась эта треста в волокно.
Были трудности и с очёсанными семенами. Так как для дальнейшей работы со льном требовалось, чтобы стебель был неповреждённым, то пропускать лён для выделения из него семян через обычный зерноуборочный комбайн было нельзя. Да и накрутившееся на валы волокно могло не только испортить комбайн, но и при длительном трении на нём загореть. Поэтому с льносоломки и счёсывали головки с семенами. В старые времена семена частично сохли при сушке снопов, а после очёса перед укладкой на луга их вывозили с поля. Отдельных чесальных устройств я не помню. При мне сразу стали использоваться льнокомбайны.
Было время, когда на льнозаводе стали принимать неочёсанный лён, но каждому колхозу и совхозу тогда разрешалось сдать только определённое количество такого льна. Там ведь тоже появились мыши, да и семя льна не могли долго храниться в буртах льна.
Кроме описанных сложностей существует ещё проблема переработки льносемени. Очёс после комбайна представлял собой смесь перепутанной льносоломки с головками льна и выделившимися семенами – волоти. Они были достаточно влажными и не могли храниться вообще. Поэтому для сушки этой массы использовались напольные сушилки. Другого типа сушилки не могли принимать и просушивать такую массу.
Напольная сушилка представляла собой огромный очень плоский ящик без крышки. На высоте около 20 – 30 см от дна устанавливалось дно из мелкой сетки, на которую укладывались волоти. Под сетку подавался горячий воздух, который высушивал массу над сеткой. Так как воздух под такой массой было трудно распределить по всей плоскости, то сушка в разных местах шла не равномерно. Приходилось периодически перемешивать массу, перемещая более влажные части туда, где лучше сохло, а нижние слои наверх. Это трудно механизировать.
После сушки массы её так же вручную надо было убрать с сетки, поднять сетки и убрать провалившееся под них семя. Всю убранную массу подавали потом на обмолот. Молотилка была такой же, как и для зерновых культур. Она не только выделяла семя из головок, но и отделяла семя от соломки и шелухи. Дальше семя оправлялось на сортировки, а соломистая масса выкидывалась, потому что волокно в ней было слабым, луб очень плохо отделялся от волокна. Такую массу невозможно было использовать почти никуда. По крайней мере, я таких мест не знаю.
Шохи – напольные сушилки – были почти в каждой деревне. После уборки льна они использовались для сушки зерна семян трав. Сушить льняное семя из-за того, что оно очень мелкое и ложилось плотно, иным способом было невозможно. По той же причине было невозможно сушить и семена клевера в обычной зерновой сушилке.
Я отвлёкся. После поворота на горке дорога уходила с холма пологим спуском. Если точно разобраться, то это был не отдельный холм, а небольшое возвышение большой возвышенности, которая потом шла вдоль дороги и доходила до средины деревни Васенёво. Эта возвышенность спускалась северным склоном к деревне Казенская, а другим склоном подходила под северную часть деревни Комариха. Юго-западная часть возвышенности скрывалась в лесном массиве. По всей средине этой возвышенности проходила влажная её часть. Наверно, поэтому земля там не распахивалась, а порой и просто запускалась. Так было и на этой возвышенности. Вершина напротив деревни Казенская использовалась под сенокос и пастбище. А напротив деревни Комариха вообще заросла кустарником и молодым лесом.
Западная часть холма под деревней Васенёво и северная часть под дорогой в неё были из супеси. Вся остальная часть была глинистая. Только благодаря склонам дорога здесь была довольно проезжая и почти никогда не имела ям. Спустившись с этого отрога дорога проходила балку, врезавшейся в возвышенность с юга лощину с относительно крутыми берегами. Лощина начиналась как раз на вершине этой возвышенности. В балке проезд был затруднён. Когда строился тракт, здесь был сделан мостик для водопропуска. Со временем он разрушился, дорога стала неровной, но проезд был.
Далее дорога поднималась на возвышенность по другому берегу балки и через пару сотен метров входила в деревню Комариха поперёк улицы. Помню, что вправо от въезда тоже были дома, но к закрытию деревни их уже не стало.
На этом подъёме погиб председатель Указинского сельпо (фамилию его не помню). Он на тракторе «Беларусь» ездил в Оборону за пиломатериалом. На обратном пути тракторист не смог справиться с управлением, трактор съехал в кювет, а гружёный прицеп довершил его переворот. Во время опрокидывания голова пассажира (председателя) попала в боковое окно и была раздавлена между крылом заднего колеса и землёй. Больше ничем особенным этот подъём не помнится.
На поле справа от этой балки мы с Мотовым Николаем Васильевичем, в то время моим соседом, соревновались на мотоциклах. В тот год я работал на посевной его сменщиком. А в тот день надо было провести ТО-1 (лёгкое техобслуживание трактора). Так как оно времени много не занимало, то его проводили в поле. А это поле мы как раз накануне начали культивировать. К трактору поехали на мотоциклах. У него была Ява-250, у меня – отцовский ИЖ-49. По техническим характеристикам они оба равны, за исключением оборотов двигателя и предельной скорости. Соревнование мы начали на околице Новой Указны. Легкая и скоростная Ява быстро оторвалась от меня. Мотов, посмеиваясь, ждал меня на краю поля. Решили попробовать мотоциклы на пашне.
Тяжёлый ИЖ хоть и проваливался глубже, за счёт массы мало терял скорость при переключении передач – я легко разогнался до третьей передачи. Двигатель хорошо принимал нагрузку и на малых оборотах. Как ни старался Николай Васильевич, а переключить передачу у него не получалось: на малых оборотах двигатель не «тянул». Никакие попытки переключить передачу не помогали. Стоило только включить повышенную передачу, как двигатель сдавал. Ведь он выдавал полную мощность лишь на больших оборотах.
Пройдя часть  улицы по горизонтали, дорога начинала спускаться в очередную лощину с крутыми берегами. В этой лощине протекал когда-то ручей Комаришка. Эта лощина после возвышенности расширялась в большую низину, уходившую ниже кладбища южнее Пограничного. Скорее всего, Комаришка был притоком Незнайки, что текла между Пограничным и Бурковской. В принципе, они немного отличались водотоком друг от друга.  Но Комаришку распахали большим канавокопателем и он проходил по лощине довольно прямо, а сама лощина стала хорошим урожайным сенокосом. Начинался ручей около ферм. Видимо, в давние времена там был ключ. В начале ручья потом выкопали пруд. Попал он на ключ или нет, не знаю. Да и ручей в начале истока пересыхал. Однако, в лощине ручей никогда не оставался без воды.
Переезд через Комаришку на моей памяти всегда был не самым лучшим. Там тоже был мосток, но после дождя и в межсезонье глина усложняла проезд. Тут, как я помню, кругом была глина. Даже намёка на песок не было. Однако, крутой и относительно длинный подъём после Комаришки непроезжим был только тогда, когда был влажным.
Подъём был на небольшой холм на краю возвышенности, о которой я уже писал. В совокупности с холмом горка получалась довольно значительной для наших мест. Более крутым и длинным из всех знакомых мне в округе был, пожалуй, только подъём на Зайцеву гору. Но о ней будет разговор позднее. А эта горка и выглядела горкой – на ней не было  плоского участка. Там, где кончался спуск с этой горки, были и последние дома деревни. Деревню я тоже помню плохо. Помню, что на самой горе слева стоял дом тёти Таси Яблоковой. У неё жила какая-то слепая женщина. Кто это такая, не знаю. Тётя Тася была последней дояркой в деревне. Я был в той колонне, которая увозила коров её группы на мясокомбинат. Тогда я и приметил, что Комаришка начинается от пруда, который был выкопан у фермы.
Ферма осталась в моей памяти из двух построек. Вполне возможно, что их было больше. Но мне запомнилась конюшня и коровник, из которых мы вывозили тогда скот. Когда-то знал, где стоял дом Сергановой Анны Алексеевны, сын которой был моим одноклассником. Ещё на слуху осталось имя Яблоков Глеб Тихонович. Его часто вспоминали мои родители. Но как оно связано с нами, не помню. В той же деревне были дома Муравьёва Алексея Фёдоровича и Муравьёва Алексея Евстафьевича, переехавших позднее в Новую Указна. А Муравьёв Иван Алексеевич переехал в Васенёво. Его сын учился в одном классе со мной. А сам Иван Алексеевич работал в колхозе заведующим мастерской. Он был очень уважаемым и неконфликтным человеком. Ещё помнится Танёшка и Паша, работавшие в нашей школе техничками. Танёшка (Серганова Татьяна Алексеевна) была одинокой и бездетной. Почему её так звали, не знаю. А Паша хоть и была одинокой, но у неё был сын года на три старше меня. Между нами было что-то вроде дружбы. Потом, когда они переехали в Указну, я несколько раз бывал у него дома по ребячьим делам.
Спустившись с этой горки, снова оказываемся перед небольшим подъёмом. Он был не крутой и с поворотом. Когда я работал после армии шофёром в колхозе, мне дали на время постоянное задание – возить опилки из Обороны для ферм. Опилок было много, я не успевал их вывозить. Попросил у трактористов двухосный прицеп. Мне разрешили. Всю дорогу проехал без проблем. Но из-за этого поворота не смог разогнаться, чтобы преодолеть горку в деревне. Заехал на самый верх. Уже стал виден весь спуск. Ещё метров 5 – 10 и я бы оказался на спуске. Но колёса забуксовали. Как я только ни старался – безрезультатно. Пришлось оставить прицеп почти на вершине. Положил что-то под колёса и уехал в Указну за тросом. Когда вернулся, прицеп стоял на верху. Только вечером узнал, что его затащил Шабалин Николай Петрович молоковозом ГАЗ-66. Он проезжал мимо прицепа, увидел, что дорога избуксована, понял причину и вытянул прицеп на вершину.
Поднявшись по подъёму, мы опять оказываемся на той возвышенности, которая началась ещё у кладбища. Поля около дороги без уклонов. Весной они высыхают очень поздно. Поле перед въездом в лес довольно большое, но от этого довольно сырое. На нём сплошным ковром росли желтые цветы, когда мы приехали туда на комбайнах. «Ну, и лазурина!» - усмехнулся Алёша Пинаев – комбайнёр из Старой Указны. Так и прилипло название к этому полю, хотя лазурных цветов там не было.
В лесу дорога шла по местам с частыми сырыми участками. Сколько помню, на них не было гатей. Все сырые места были накрыты лежнёвками – положенными вдоль дороги настилами из брёвен. Брёвна были притёсаны друг к другу и закреплены на поперечных лагах скобами и проволокой. Брёвна были сплочены по три-четыре штуки и располагались по колеям. Это было сложным препятствием для начинающих водителей. Чуть не попал по колее, и колёса попадают между лежнями. Хорошо, если внизу более-менее твёрдая почва. А если лежнёвка проходит через лужу или низину, то машина повисает на осях. Не каждый раз в таком случае удаётся вытащить ей без трактора. Бывало в таких случаях и саму лежнёвку разламывали. В таком случае шофёру приходилось восстанавливать её. Ведь другой дороги не было, а по ней постоянно что-то возили из Обороны.
Не могу утверждать, что тут, но где-то видел лежневой переход через низину. Для этого в землю были забиты сваи, а на них уже положили поперечные лежни, а на них и сама лежнёвка. Помню, я тогда подумал, что с такой лежнёвки без крана машину не снять будет. Первое время я по лежнёвкам ездил стоя одной ногой на подножке и смотрел сбоку, правильно ли идёт колесо. И только потом, когда научился точно попадать по колее, стал ездить без особой опаски.
Ездить по лежнёвке было много лучше, чем по гати. Тут не трясло, при навыке можно было даже скорость не снижать. Только на торцевых стыках брёвен колёса стучали, как у железнодорожных вагонов.
Дальше от въезда в лес дорога становилась песчанистее, и таких мокрых мест становилось меньше. Не стало лежнёвок. Хоть и не было тут длинных прямых участков, но дорога и не петляла, как простая лесная. Это всё ещё был тот самый Ветлужский тракт.
Вот и поворот на Оборону. Точнее, это Т-образный перекрёсток. Под колёсами песок. Машина идёт довольно ровно. Только трамплины, что образуются на песчаных дорогах, не дают разогнаться. Да и теперь это уже не тракт, потому дорога петляет из стороны в сторону, выбирая самые удобные для проезда участки. Перед выездом на поляну небольшой грязный участок. Непроезжим он становится лишь тогда, когда по указинским полям вообще ездить невозможно. Поэтому дорога не разъезжена.
Выезжаем на поляну лесоучастка. Дома из довольно свежих брёвен говорят, что построены недавно. Кто где жил я не знаю. Только на въезде запомнил дом крановщика Большакова Володи. Перед закрытием участка он с сыном уехал на БАМ. Больше сведений о нём я не знаю.
Где-то в средине улицы на перекрёстке поворот налево к цеху. Тут как раз и разделывают лес. Тут стояла пилорама и станки. Часть досок отправлялась на станцию Крутенский, а выбракованные и специально отобранные распиливались на другие материалы. Тут мы грузились опилками, а с другой стороны цеха – досками. Ближе к лесу стояла избушка для отдыха и здание с локомобилем. Локомобиль работал на дровах и опилках. В самые давние времена он крутил электрогенератор для работы цеха, а вечером для освещения домов в посёлке. В последнее время топился лишь для наргева воды для техники.
Если на перекрёстке не поворачивать к цеху, то дорога приведёт к мосту через реку Незнайка. Говорили, что это та самая Незнайка, что начинается около Бурковской. Мне помнится, как я приехал в Оборону с отцом, когда мне было лет 5. Мост был тогда высоким, а перед мостом были установлены брёвна с уклоном. Отец пояснил, что это ледоломы. Весной, когда по реке идёт лёд, они крошат его, чтобы льдинами не сломало сваи моста. Иногда ледоломы ломает, тогда летом их восстанавливают. Река мне помнится довольно широкой. Кажется, даже шире, чем Какша в Шишмаках или на кордоне. Мост был с перилами и довольно высокий. Когда был там последний раз, ледоломов уже не заметил. Не помню и перил.
На другой стороне реки слева помнится длинное здание – барак. Отец говорил, что я тут родился. Тогда я был слишком мал, чтобы догадаться спросить, в какой квартире это случилось. Недавно я познакомился с корреспондентом шабалинской газеты «Грани» Юдинцевой Ольгой. Она в разговоре сказала, что родилась и жила напротив развалин этого барака. Так что нашёл соседку по участку. Жаль, что я не помню те времена.
Ещё дальше по этой дороге можно было попасть на ту самую ледянку, о которой я упоминал уже не раз. Где-то в том районе располагался аммональный склад. Аммоналом тут взрывали пеньки, из которых вытапливали смолу. Смола во время войны использовалась для изготовления присадки к таковому маслу. При использовании этой присадки масло не сильно загущалось во время морозов. Тут же, в лесоучастке делали ружейную заготовку, из которой на заводах изготавливали приклады для оружия.
Где-то там была и дорога в Козловку. Она пересекала по Чёртову мосту Чистое болото. Чёртовым мост назвали потому что он был около километра длиной. По сути, это был не мост, а гать через болото. Можно представить, что надо целый километр ехать по брёвнам, уложенным на дороге поперёк. Одни брёвна оказывались толще, другие выгибало, третьи сгнивали. Ехать по таком мосту даже на самой малой скорости было подобно сесть на работающий грохот. Помнится, когда в детстве пришлось раз проехать по нему, то мать попросилась пройти пешком, пока отец переезжал его.
Болото назвали Чистым потому, что на нём было совсем мало деревьев. Если все окружающие болота представляли собой небольшие углубления в рельефе, которые со временем превращались в верховое болото глубиной не больше метра. То здесь по данным геологов в некоторых местах глубина торфа достигала нескольких метров. Было предположение, что это заросло старое русло Какши, сменившей направление. Относительно верховых лесных болот, где деревьев было достаточно много, на этом болоте их было мало, то есть чисто. Дорога через Чёртов мост потом вела на старую мельницу.  Она была недалеко от Козловки в лесу. От этой мельницы не оставалось никаких срубов, зато довольно сильно сохранился водослив. Саму плотину и стену слива давно смыло, а водобойный настил сохранился. Когда мы с Витей Маниным приехали сюда на мотоцикле, то с трудом, но перетащили мотоцикл на другой берег именно по этому настилу. Если бы его не было, то падающая с плотины вода размыла бы землю в большой омут, который поглотил бы и саму мельницу. Хотя рядом был и омут, но он начинался уже за концами брёвен настила.
Справа в посёлке перед рекой был клуб. В давние времена, когда меня ещё не было и сразу после моего рождения, мама с папой бегали туда на танцы. Говорили, что народу было очень много. Маме хотелось танцевать. Она отдавала меня кому-нибудь из знакомых, а после танца металась по клубу в поисках ребёнка. Часто находила у кого-нибудь из девушек. Некоторые даже пытались мне свою грудь дать. Те времена были довольно тяжёлыми. Мужчин поубивали на войне, а девушкам очень хотелось почувствовать себя женщинами. Это в наше время матери-одиночки считаются чуть ли не героями. А в те времена рождение вне брака очень осуждалось. Вот и баловались чужими детьми.
Мне помнится (вполне могу ошибаться) справа за рекой стояла пекарня. Там пекли хлеб для населения. До последних дней хлеб там получался очень вкусным, не чета хлебозаводскому.
Вдоль реки шла дорога в лес. Когда мы ходили в поход с Петром Архиповичем – нашим классным руководителем – то ходили по ней на Солдатский омут. Легенда гласила, что вернувшиеся с войны солдаты в первую очередь бежали туда, чтобы смыть военную грязь.
Больше, по сути, я об Обороне ничего не знаю, хотя и считаю своей родиной.
Если в лесу не поворачивать в Оборону, то дорога приведёт на Петровский мост. С него начинаются поля Жирновского сельсовета. Я там летом был всего один раз и очень плохо запомнил. Что за река под мостом, могу только предполагать – Какша.

                Дорога через Васенёво.

Если перед въездом в Остров повернуть направо, в Казенскую, то попадём на поле. Поле низкое, глинистое, но всегда нормально пускавшее с сеялкой. Прежде его пахали поперек дороги, но дорогу не перепахивали, как в Шишмаках. Гоны были очень короткими. Примерно одинаковыми что слева от дороги, что справа. В одно из лет Мотов, которого послали его пахать, стал пахать поперёк загонов. В тот год ему досталось, потому что в бороздах трактор кидало, как на полигоне. Зато теперь гоны стали чуть не километр длиной. Это легче было и трактору, и трактористу. Да и уменьшение количества разворотов положительно сказывалось на производительности.
Слева, примерно на средине длины поля у дальнего края пахоты стояла в давние времена дёгтекурка. Это был небольшой домик. Он был весь обложен стопами бересты. Она тут дожидала свою очередь на выгон дёгтя. Я прежде видал эту дёгтекурку с дороги. Но даже близко подходить не приходилось. Первый и последний раз оказался около ней во время пожара.
Я катался с отцом на машине-асенизаторе на базе ЗИС-5. Отец уже переделал её с газогенератора на бензин. Мы были на ферме в Старой Указне, когда к нам прибежал бригадир и сказал, что надо ехать на пожар – горит дёгтекурка. Бочка как раз была пустой. По дороге мы заполнили её в пруду и приехали тушить. Если бы была только избушка, то потушили бы быстро. Но рядом со стенами лежали штабеля бересты. Они не давали струям воды добраться до стен. Береста горела и сама. А её тушить очень сложно.
Скоро приехал Шабалин Василий Петрович на бензовозе. Он тоже привёз воду. Когда из его машины ударила струя воды, к небу поднялся высоченный столб огня. И как раз в это время провалилась крыша. Оказывается, никто не подумал, что в насосе остаётся так много топлива, да ещё в трубопроводах столько же. Потому первая струя была из бензина, который он привёз накануне. Но крыша провалилась не из-за бензина. Просто, так совпало, что она прогорела.
На том же поле, почти у самой деревни, стояла деревенская кузница. Там я познакомился с кузнечными инструментами. Не помню кузнеца, но помню, как он мне рассказывал, какие инструменты для чего используются. Кузница была с кожаными мехами, без электричества. При мне она ни разу не работала. Как куда и когда она была разобрана, не помню. Некоторое время там оставалась куча мусора, в которой я находил потом куски железа и утерянные инструменты.
Болото в Острове как раз выходило началом в район конюшни. Оно переходило в лощину, которая ограничивала комаринскую возвышенность с севера. Лощина пересекала дорогу, уходящую за деревню.
Рядом с кузницей была конюшня. Вокруг кузницы и конюшни стояли конные телеги и сани на ремонте и на хранении. Чуть в стороне – избушка для хранения сбруи. Со временем не стало ни кузницы, ни конюшни, ни окружающих строений, а избушка всё стояла. Она была достаточно большой, чтобы в поздние времена хранить там картошку. Тем более, что старушки в этой деревне были очень трудолюбивы. Они с большим удовольствием ходили перебирать её зимой.
Когда я был секретарём парторганизации колхоза, пришёл туда, когда бабули работали там. У нас состоялся долгий оптимистичный разговор. Часть разговора я постараюсь вспомнить.
-- Женщины! Мне интересно, что вас гонит на работу? В других деревнях такого нет. А тут вы все собрались.
-- И, милый! Дома-то сидишь, лежишь, а делать нечего. Чувствуешь, тут заболело, там заболело. Который раз и встать трудно бывает. Пришёл бригадир на работу звать. Болею, говорю. А он мне говорит, раз болеешь, то зачем тебе огород? Весной и лошадь не нужна будет. Ну, я обиделась, а собралась и поползла сюда. А тут товарки тоже прилезли кто как. Вместе-то собрались, начали болтать о том, о сём. Забыли, что у кого болит. Песни начали петь. Тут выпивка нашлась. Поплясали даже. Спасибо бригадиру, что согнал нас сюда. А то помирали бы дома от болячек. А вместе-то и болячки куда-то разбежались. Молодость повспоминали. И посмеялись, и поплакали.
Этот разговор до сих пор помнится мне почти из слова в слово.
Деревня Казенская на моей памяти была из двух параллельных улиц. По главной ездили, а с северной стороны от огородов была односторонняя улочка. То есть, одна сторона улицы состояла из домов, а другая была задними изгородями главной улицы. Когда-то обе они были застроены. Правда, мне помнится прогал между домами на задней улице. А на главной вместо нескольких домов на южной стороне стоял коровник.
Позади огородов у домов с односторонней улицы было болото. Помню, что в раннем детстве зачем-то ходил туда. Там было очень сыро. В некоторых местах были выкопаны продолговатые прямоугольные ямы. Мне потом бабушка сказала, что тут торф для огородов брали. К моему взрослению болото разработали мелиораторы. Часть торфа вывезли на поля, а часть так и осталась в буртах. Осталось ли что от них сейчас, не знаю.
Со всех сторон от торфяника были глинистые почвы, а с севера – песок.  Там как раз к торфянику подходил молодой стареющий сосняк. Его когда-то посадили ещё до моего рождения. Ко времени моего взросления он был довольно высоким, но ещё далеко не зрелым. Пару раз мы ходили туда за маслятами. Но нас всегда опережали казенские.
Слой торфа был не большой, нигде не был больше метра. Болото не имело стока, поэтому после разработки выработка заполнилась водой. Её было не много. Однажды во время уборки надо было перегнать комбайн через Казенскую к мастерской. Комбайн был гусеничный, так называемый рисоуборочный. Его площадь опоры была 4,5 квадратных метра. Гнать такой комбайн по деревне было плохо из-за проводов и колей. В колеях гусеницы ломало и гнуло, часто отламывало направители, а они выламывали опорные катки. Поэтому я старался перегонять комбайн либо поперёк колей, либо по таким местам, где другая техника не проходила. Вот и решил тут ехать напрямик, между буртами. На средине выемки стало страшно. Если тут что-то случится, то добраться до комбайна будет невозможно никак. Глубина воды около 70 сантиметров, но внизу чувствовался хоть и не толстый, но слабый грунт. Никакая техника не сможет туда добраться. Да и вытащить такую громадину будет довольно трудно.
Комбайн же, будто почувствовав родную стихию, уверенно и надёжно преодолел водную преграду и спокойно выбрался на берег. Рисовый комбайн как раз и рассчитан на такую почву. Может, не рассчитан на такую глубину воды, но всё остальное было соответствующим.
Я уже начал разбирать комбайн, когда по моему следу через болото поехал коллега, сосед Шишмаков Виталий Александрович. Он тоже работал на рисовом комбайне. Только у него был более современный СКД-5 «Сибиряк», а у меня СКГ-4. При выезде на берег у него что-то случилось. Мы наблюдали от мастерской, как комбайн то поднимался на берег, то сваливался обратно. В такие моменты над ним поднимался дым (или пар). Хотели уже бежать на помощь, но увидели, что Виталий сам идёт к мастерской.
Оказалось, когда комбайн начинал подниматься на берег, приводной шкив ходовой части отпускался в воду и ремень начинал буксовать. Попытки Виталия натянуть ремень не привели к положительному результату. Вот и пришёл он за трактором. Нашли трос, трактор. От мастерской было видно, что трактор только натянул трос, как комбайн оказался на берегу. Не хватало буквально 10-15 см для выхода на берег.
Такие события остались в моей памяти об этом болоте.
Дорога по деревне по обеим улицам была очень ненадёжная. Только около болота было мало колей. Зато обе улицы и лощина со стороны Комарихи были буквально испаханы колеями. Но за деревней начинался песок. Сразу за деревней почва становилась песчанистой. Дорога делала в полукилометре от деревни поворот на юг, пересекала лощину с мелиоративной канавой и становилась полностью песчаной. Подъём впереди – это подъём на возвышенность, что встречалась нам около кладбища и кедров. Только этот склон песчаный. Слева от дороги на подъёме лесок. Скорее всего, это запущенные из-за сырости угодья. Справа – поле. Местами оно заросло купами деревьев или кустов. В некоторых я обнаруживал что-то вроде родников или просто застоя воды.
В районе Васенёво большая часть северного склона возвышенности супесчаная и песчаная. Да и в деревне почва довольно лёгкая.
На подъезде в деревне первой попадалась пилорама. Она находилась справа и стояла не дальше 10 метров от дороги. Это была одна из старейших лесопилок в округе, ели не считать Оборону. Я не видел, но старожилы говорили, что первое время её крутили трактором. И главным крутильщиком сначала был Павел Антонович, а потом стал местный тракторист Коряковцев Владимир Ксенофонтович. Его я помню достаточно хорошо. Не смотря на то, что тут много пилили, около пилорамы был относительный порядок.
Где-то тут стояла и васенёвская ветряная мельница.
Сразу за пилорамой дорога поворачивала в деревенскую улицу. Между пилорамой и крайним домом в улице был пустырь как слева, так и справа. Слева пустырь зарастал молодым лесом, а справа ещё нет. Кажется, он использовался для выпаса телят и лошадей. Но это не точно.
Если из деревни выехать навстречу нашему движению не поворачивая на только что описанную дорогу, то впереди будет видна Комариха. Расстояние между деревнями тут около километра. Но путь тут проходит по плоскости возвышенности, с которой вода не могла стекать, поэтому проезд в Комариху был очень грязным. Однако, в обход Комарихи вдоль леса тут проходила зимняя дорога из Обороны. Дорога через Комариху была скоро заброшена, потому что проходила по открытым полям и очень быстро заметалась снегом. А здесь, около восточной кромки леса, такого почти не было. А лесные вытяжки подходили к зарастающему около Васенёво пустырю вплотную.
Первым справа в деревне был дом Большакова Николая Ананьевича. Это был слепой высокий и плечистый мужчина. Во время войны он служил сапёром. Однажды в его руках взорвалась мина. Она и выжгла ему глаза. Когда я увидел его первый раз, он хоть и ходил с палкой, ещё немного видел. К концу жизни зрение полностью покинуло его. Однако, недуг не очень тяготил его. Он часто сам ходил в Указну в магазин, в сельсовет, в медпункт. Васенёвцы рассказывали, что он сам колол дрова. Положит растопыренные пальцы на чурку и бьёт топором между ними. Представить себе такого я не мог. Видящий, я не всегда попадал топором в нужное время. А тут слепой…!
Кажется, напротив стоял дом Коряковцева Володи. Кто и как располагались по улице дальше, почти не помню.
Забыл сказать, что деревня была из одной улицы. После первых трёх-четырёх домов улица делала поворот. До этого поворота дорога была не очень хорошей, а на повороте вообще проблемной. Зато дальше были лишь небольшие проезжие ямы. Перед концом деревни возвышенность кончалась и к лесу дорога уходила вниз.
Перед поворотом дороги в деревне справа мне запомнился дом Коряковцева Александра Ксенофонтовича. В молодые годы Александр работал шофёром и по сути был моим наставником. Вместе нам приходилось работать мало. Но во всех поездках в Киров и Советск я держался около него. Его жена Коряковцева Анна Михайловна до выхода на пенсию работала в Васенёвской начальной школе учительницей. Как только она перестала работать, школу закрыли. У них было двое сыновей. Больше об этой семье я ничего не знаю.
Сразу за поворотом улицы слева стоял Васенёвский клуб. Он был не близко к дороге. Хотя почва тут была относительно лёгкой, место вокруг было довольно сырое. Здесь до лета стояли лужи. Некоторые лужи зарастали осокой и почти не высыхали всё лето. Ни устройство клуба, ни его убранство совсем не помню. Кажется, мы ставили там один раз концертную программу. Но это вполне может быть искажение памяти.
Слева от клуба за огородами была большая пелёда, а справа – скотные дворы. Где-то тут стояла и овчарня. Среди животноводческих ферм тут были в своё время кроме коровника телятник, свиноферма с маточником и овчарня. Овчарню я помню очень плохо. Помню только, что её крыша была из дранок. Сначала она мне подумалась соломенной, но отец поправил, что это дранка. Как она была устроена не представляю. Но некоторое время позднее, после сноса овчарни, там валялись тонкие не широкие древесные полоски. Именно полоски, а не дощечки. Дранку щепали от сосновых чурбаков около метра длиной. Для этого не годилось любое дерево. Специальным ножом врезали в край торца чурбака и помогали отделиться дранке до полного отделения. Дранки получались почти одинаковыми, ровными довольно гибкими. Ими и покрывали крышу. Как их крепили к стропильной основе не знаю.
Кстати, в колхозе васенёвская свиноферма была основным источником поросят для населения. Качественных поросят оставляли для откорма, а выбракованных по разным причинам продавали населению. Для выбраковки отделяли ослабленных, повреждённых и больных. Но людям удавалось выходить почти безнадёжных и получить довольно хорошее мясо.
В этой свиноферме мне запомнилась подвесная дорожка для подвоза корма. Запомнилась стрелка для изменения направления движения тележки. Больше нигде такого не видел. Только позднее в учебниках видел эти устройства на рисунках.
Прямо на самом повороте справа стоял большой дом Большакова Ильи. Отчество забылось. Помню, что у них было много детей. Маруся была моложе меня, потом замуж вышла за моего одногодка Шишмакова Николая.
Следующим был дом Большакова Петра Гордеевича. У него тоже было много детей, но все были значительно старше нас. А с младшим мы учились в одном классе.
Их начальную школу закрыли, а всех учеников перевели в нашу. Это случилось, когда мы учились в третьем классе. Теперь уже не помню как, но мы легко сошлись с Василием, сели на одну парту. В дальнейшем так сдружились, что друг без друга уже почти не могли учиться. Нас рассаживали на разные парты, но в конце концов мы так или иначе опять оказывались рядом. Так было и в средней школе. После третьего класса я начал быстро расти и скоро стал одного роста с ним. Мы стали самыми высокими в классе, на физкультуре теперь становились первыми в шеренге. Даже в средней школе нас рассадили на разные парты (позор какой!) из-за нашей активности вместе. Он отличался от меня тем, что был очень спортивным. Он почти всегда занимал первые места на спортивных соревнованиях не только на школьных, но и на районных. Я так не мог. Нас вместе призывали в армию в одну команду. Помню, это была команда 125 – морфлот. Но я после школы поступил в сельхозинститут, а он туда не пошёл. Когда я бросил институт, то пошёл учиться на шофёра. Из-за старости родителей он это сделать не смог. Весной 1969 года его призвали в армию. Я как раз готовился к экзаменам на водителя. А после получения прав мне изменили команду на 66 – автовойска. Так наши пути окончательно разошлись.
Некоторое время мы не встречались. Я отслужил в армии. Он в это время служил на подводной лодке. После окончания службы он решил остаться на флоте, выучился на мичмана. Я видел его в морской форме во время его отпуска, но подойти постеснялся. Я тогда был уже женатым, а он ещё нет. Приехав в очередной после этого отпуск, он зашёл ко мне в гости, направляясь к сестре Маниной Лидии Петровне, жившей в Старой Указне. Мы так соскучились друг по другу, что проговорили весь вечер и всю ночь. С той поры каждый год он заходил ко мне, и каждый раз мы расставались только утром. Лида потом обижалась, что он шёл к ней, а всё время провёл у меня. У ней только спал после бессонной ночи. Ей даже поговорить с ним не удавалось.
После одного такого отпуска в декабре в июне на работе мне сообщили, что Василий умер. Я в это не мог поверить. С трудом поверил даже тогда, когда увидел его в гробу. Проводил его, участвовал в похоронах. Это была первая для меня значимая смерть из близких мне людей. Теперь каждый раз, как бываю на кладбище, прихожу к нему на могилу. После него у меня уже не было таких задушевных друзей.
Дальше вдоль улицы не знаю, кто и где жил. Помню, что в деревне был перекрёсток. Влево был прогон к ферме, вправо – к школе. Когда проезжал по Васенёво первый раз, школу уже разобрали. От неё оставались лишь сгнившие нижние брёвна. Сразу за прогоном справа стоял дом Большакова Алексея Федотовича. Он был небольшого роста. Его сын Михаил учился со мной с третьего класса по восьмой, а потом ещё и в автошколе в Котельниче. Там мы даже жили на одной квартире. Но дружбы с ним, как с Васей, не получилось.
Алексей Федотович запомнился мне тем, что проезжая по Васенёво, я всегда видел его в окне. Отец говорил, что выходя на пенсию, Алексей Федотович сказал: «Дня на пенсии работать не буду. Сяду к окну и буду смотреть, как вы на работу идёте». Он своё обещание выполнил. На работах я его не видал. Однажды он зашёл в медпункт, где мы встретились. «Что же ты в гости ни разу не зашёл? Вижу, что ты мимо ездишь. С Мишей же вы вместе учились. Не счестняйся, заходи.» Вот это «несЧестняйся» вызвало у меня философские размышления. Буква Ч мне показалась очень уместной. Возможно, она была когда-то в этом слове в древности, а потом выпала. Сделать что-то, не теряя чести – несчестняться.
Где-то в деревне был дом ещё одного шофёра – Долгих Геннадия Васильевича. С ним мне пришлось ездить вместе чаще, чем с Коряковцевым. Но он был довольно разбитным мужиком. Я почти не помню его сердитым.
После прогона дорога в деревне спускалась с возвышенности вниз. Спуск был песчанистым и относительно длинным. Слева на склоне стоял дом Южанина Александра Матвеевича. Первое время он работал на тракторе С-80, который вскоре переделали в С-100. Это Матвеевич поднял насыпи под основной дорогой. Правда, насыпи лишь некоторое время улучшали дорогу, пока не уплотнялись. А после уплотнения дорога становилась прежней. Даже ямы и гиблые места появлялись на дороге в том же месте. Матвеевич работая учился в сельхозтехникуме. Закончив его, стал главным инженером колхоза, сменив заболевшего Фёдора Епифановича. Теперь Фёдор Епифанович стал механик-экспедитор – добыватель нужных запчастей. Тогда с этим как раз были проблемы. А через некоторое время Александр Матвеевич стал председателем колхоза, выучившись на курсах руководителей среднего звена. Не смотря на болезнь – гипертонию – Фёдора Епифановича попросили опять возглавить механизацию. В помощь ему дали меня. Я как раз перешёл на третий курс института.
Дорога выходила на ровное поле, где кончались изгороди огородов. Поле было супесчаное, бедное, в сырое время не самое лучшее для проезда. Поэтому часто ездили по прогону около Алексея Федотовича. Там дорога чуть поднималась на пригорок и сразу же уходила вниз. Но за огородами всё равно была не самой удачной. На самой горке была яма, которую в сухую погоду проезжали напрямик, а в сырую обходили стороной, благо ширина прогона позволяла. В противоположную сторону такое не получалось, потому что там прогон был очень узким.
Как только кончался огород Алексея Федотовича, сразу поворачивали налево, вдоль задней изгороди. Тут до лощины было много места, но чем ниже, тем сырее. Вся площадь тут была изъезжена, поэтому выбрать проезжую дорогу было трудно. Да и почва тут была довольно глинистая, для сырого времени скользкая. Эта дорога вела к лесу вдоль лощины. А лощину перед лесом раскопали в большой пруд. Он был, конечно, чуть меньше, чем бурковский, но зато глубже. И вода тут была чище из-за того, что земля была менее глинистая. Дорога, идущая по улице, у леса поворачивала вдоль кромки леса и у пруда сливалась с той, что шла за огородами. Преодолевалась лощина по отвалам пруда. Тут тоже была обводная канава, но как-то мне не запомнилась.
Если у пруда не поворачивать в лес, то можно подняться на зарастающую мелколесьем горку. За гребнем этой горки видны развалины кирпичного завода. Всё было сделано из дерева. Тут с трудом угадываются сушилки сырца, воронки осыпавшихся обжиговых ям и ямы карьера глины. Кирпичный завод был поставлен на берегу речки Осиновка, начиналась которая, как говорят, в деревне Мочаловская. Она протекала в лесу за Старой Указной, обходила так же лесом Казенскую и только у кирпичного завода выходила на поле. Отсюда она уходила снова в лес. Ещё раз её можно было встретить на ледянке в Гостовскую. Кирпичный завод был закрыт, потому что в колхозе не стало хватать людей. Долго стоявший пресс заржавел и скоро был увезён. Остались только остовы сушилок и ямы. Ни работу завода, ни его рабочее состояние я не видел. Мне досталось только посмотреть на его остатки.
С берега пруда дорога ныряла в лес. Тут была уже обычная лесная дорога. Если все прежде описанные дороги, кроме зимней и дороги в Шишмаки были более-менее проектными, то эта была наезжена с доисторических времён. Дорога петляла, выбирая наиболее высокие и проезжие места, но всю равно была очень сырой. Возможно потому что лес вокруг был старым и почти чёрным. Особенно сырой была дорога у пруда. Даже после того, как тут позднее сделали невысокую насыпь, она стала не на много проезжей.
После нескольких небольших поворотов дорога делает крутой поворот налево и сразу же идёт на подъём на песчаное возвышение. Через несколько метров вправо открывается вид на реку Кука. А в месте самого этого поворота даже лес кажется особенно чёрным и глухим. Это место как-то настораживало меня даже взрослого.  С этого возвышения видно, что рядом с дорогой небольшой обрыв, который удерживается от сползания корнями растущих по краю деревьев. Возвышение песчаное. Оно плавно начинает отпускаться и после такого же крутого поворота вправо выходит на берег к мосту.
Мост через реку был перекинут с одного песчаного бугорка на другой. Но над водой он был не очень высоко. Вода весной поднималась много выше. Первые мосты были поставлены выше, но всё-таки и их смыло. Тогда мужики придумали сделать мост в виде большого плота и привязать его тросами. В таком виде мост помнится мне до последних его дней. Говорили, что он в половодье всплывал, а при спаде воды ложился на место. Только была опасность сноса его набравшимся перед ним плавником и льдинами. Но сколько помню, его не сносило. Позднее, для пропуска гусеничного комбайна рядом раскопали брод. Он и так был бродом, но выезды из воды были слишком круты. Вот их и растолкали бульдозером.
От моста вверх по реке были сенокосные поляны. Но со временем, когда народа стало меньше, их стали забрасывать. Но в шестидесятые годы тут даже колхозные праздники делали. На таком празднике случилось покушение на председателя колхоза Шерстнёва Бориса Алексеевича. Меня там не было, поэтому что и как произошло, я узнавал только из того, что потом судачили взрослые. Пересказывать не буду, потому что разговоры были слишком разные.
После реки дорога оставалась такой же виляющей, но теперь шла по наволоку. А он тут был довольно длинный. В самой давней памяти почти весь он был застелен гатью. Гать прохудилась, не восстанавливалась. Машины буксовали и в хорошую погоду. А что уж говорить о плохой? Хотя потом сделали насыпь, всё равно в ней грунт был слабым и проезд стал не на много лучше. Почти сразу за наволоком начинались пески. Пара поворотов, и дорога выходит на гостовскую ледянку. По сути теперь это не ледянка, а толково сделанная магистральная лесовозная дорога. Она так же, как ледянка выровнена, но очень широко расширена. В сторону Гостовской кажется прямой. Однако через некоторое расстояние начинает петлять, выбирая хорошее место для проезда через Куку и какую-то маленькую речку. Но после мостов за ними опять становится прямой до самой станции. Оглядываешься назад и видишь, что это продолжение прежнего направления. Значит, если бы не эти речки, дорога была бы прямой чуть не до Петровского – первой деревни от нас в Жирновском сельсовете.
Если от выхода нашей дороги на ледянку повернуть налево, то примерно через полкилометра будет широкая просека вправо – это дорога в третью бригаду колхоза. По ней можно было проехать в деревни и урочища Ковриженское, Макаровское, Калиновское, Красный Сокол, Красная Гора, Победа (Крутые Лога), Засёлок. До укрупнения колхозов тут был колхоз «Красный Сокол». Вот по названию колхоза и называют теперь центральную усадьбу. К нынешнему времени все перечисленные пункты теперь стали урочищами.
Вся просека была очень трудна для проезда. Тут грунт был довольно слабым. Весь этот проезд изъезжен вдоль и поперёк, но найти непроезжую яму не составляло никакого труда. Сложнее было найти проезд. Но стоит только выбраться на поле, как дорога становится проезжая. Поля тут супесчаные. Почти около выезда из леса была когда-то деревня Ковриженское. Жилых домов я тут не видел. Были только развалины. По ним предполагаю, что деревня была из одной улочки поперёк дороги. И дорога проходила рядом с деревней.
Ковриженские поля располагались вдоль дороги, уходившей на запад. Поле слева и поле справа. Примерно по средине поляны ковриженских полей к дороге справа выходил вытяжек леса, а слева – стояла купа довольно старых деревьев. Среди них были какие-то ямы. Старики говорили, что тут был когда-то жилой дом. Другие говорили, что картофоелехранилище. Но никто свою правоту доказать не мог.
Вытяжек леса был на очень крутом склоне. Это место называлось Зайцева гора. По легенде моего отца там, где ямы был хутор Зайцева. По нему и назвали горку Зайцевой.
Со времён моего детства горка была очень крутой. Въехать на неё после дождя было невозможно даже на Беларусе. Как-то в том районе Гостовский мехлесопункт получил делянку. Для облегчения въезда они срезали бульдозерами часть верха склона и отсыпали этой землёй низ склона. Подъём стал положе и длиннее, но в летний период всё равно трудноодолимый.
После спуска с левой стороны лес подходил почти вплотную к дороге, а справа было неширокое, но длинное поле. А конце этого поля и получил мехлесопункт делянку. А дорога поворачивала влево в заросшую ивняком и мелколесьем низинку. Там тёк небольшой ручеёк. У него было название Федькина речка, а низкое место около него «Где горбатого убили».
Про эти названия я долго не мог получить внятного ответа. В конце концом мне сказали, что тут был убит кассир колхоза горбатый Федька. Потому так место так и называется. А речка – Федькиной. Долго не мог узнать историю этого происшествия, пока не попал «в гости» к Калинину Александру Ивановичу.
За Федькиной речкой был песчанистый пригорок. Справа от него было небольшое поле. Как-то в одну из посевных кампаний меня посадили сменщиком на К-701 к Веселову Володе. И как раз на мою смену выпало пахать это поле. Я едва не проклял его. Только отпустишь плуг, а у него 8 лемехов, как поле кончилось. А за пашней ещё и крутой склон в лощину, почти до пашни заросшую высоким кустарником. Приходится сдавать назад, потому что иначе трактор опасно наклоняется. Поле 4,5 га, а пахал я его чуть не всю смену.
За этим участком, как читатель уже догадался, дорогу пересекала как раз та лощина. Она хоть и была короткой, но в ней была «хорошая» яма. Кода-то её мостили, но потом забросили. Слишком много таких мест на дороге, а народа осталось слишком мало. Так и месили тут грязь. Когда проезжали сразу, а когда и буксовали.
За лощиной ещё пригорок и ещё такое же короткое поле. Но оно раза в два длиннее. Допахивал его в тот год уже сам Володя. Это поле мне памятно ещё тем, что там змея укусили кого-то. Мы были школьниками. Было первое лето после присоединения «Красного сокола» к нашему колхозу. Бригадир назначил меня грести сено. Мы уже работали около Макаровского и собирались на обед, когда кто-то сообщил, что одна машина срочно увезла укушенную на том поле в медпункт. Она была из тех, кто скирдовал сено как раз на том поле. После обеда приехал шофёр. Мы ещё отдыхали после еды. Он сказал, что пока вёз пострадавшую, её нога распухла и посинела. А Ефимович – указинский фельдшер – потом сказал, что укусила гадюка.
За этим пригорком опять неширокая лощина, а за ней начинаются поля с длинными гонами. Теперь поляна расширяется в обе стороны. Справа поле до леса, а слева уходит за лесной островок. Поля около дороги глинистые. Подъем из этой лощины был длинным, но почти всегда проезжим. Рядом с дорогой слева было сырое место почти до вершины подъёма. Оно шло полосой вдоль дороги. А за ним, параллельно дороге, была когда-то улица деревни Макаровское. Я застал от этой улицы лишь развалины двух-трёх домов. Улица была когда-то оканавлена, но дорога по ней состояла из череды длинных пологих ям. Видимо, когда по ней ездили, ямы были сырыми. А в мои времена ездить там было уже не принято.
Деревня Макаровское была из двух взаимноперпендикулярных улиц. Вторая улица была чуть короче, зато на моей памяти была ещё жилой. На ней стояли два жилых дома. В ближнем к дороге жил Финяга – Афинаген. Отец называл его по отчеству, но я его не запомнил. Нежилая улица как раз примыкала к этой около его дома. Когда мы приезжали туда работать, то полевой стан и кухню делали около его дома под высокими раскидистыми деревьями. Другой жилой дом стоял на другом конце улицы около сырого лога с ручейком. Иногда в ручейке была вода, а в самую засуху от ручейка оставались лишь небольшие лужицы. Ручеёк вытекал на широкую лощину и терялся в ней даже в сырые годы. На берегу этого ручейка и стоял второй дом. В нём жили две женщины. Я помню, что они были не очень старыми, хотя и на пенсии. Кажется, они были когда-то учителями. Если Финягу перед смертью забрал кто-то из детей, то куда делись две эти женщины, не знаю.
Поле за ручейком огибало небольшой островок леса и выходило к лощине перед деревней. Напротив вытекавшего из него ручейка с противоположной стороны леска на поле тоже шло сырое место. Но оно не организовалось в ручей. Видимо сток тут успевал пройти в грунте. Мне пришлось как-то убирать его на гусеничном комбайне. Урожай хоть зена, хоть соломы был небольшой. Зато там хорошо рос клевер.
Если присмотреться к рельефу, то деревня стояла на возвышенности, как Комариха и Васенёво.  У ручейка эта возвышенность кончалась, а за ним начиналась другая, скрывающаяся в лесу. За ручейком было небольшое поле. Почва там была песчаная, поэтому не очень плодородная. Слева по улице за ручейком были развалины кузницы. Но кроме ям там ничего не сохранилось.
Возвышенность одним отрогом вытягивалась в продолжение дороги. Там почти всегда хорошо рос клевер. Распаханным тот отрог я не помню. После окончания восьмого класса бригадир послал меня туда косильщиком на прицепной тракторной косилке. До меня там работал Крюков Александр. По какой-то причине он отпросился, вот я и сменил его. Трактористом был Павел Антонович Манин. На первой косилке был его сын Виктор – мой одноклассник. А вторая косилка была с рулём. Руль позволял ставить косилку так, что она могла идти в след за первой или выходить в сторону, чтобы скашивать правее скошенного первой косилкой. Мне это нравилось. Хоть и не самостоятельно управлял, но рулил. Правда, к концу рабочего дня я уже так устал, что рулить больно-то и не хотелось. Меня очень волновало тогда, что из-под косильного аппарата то и дело вылетали перепела с отрезанными ногами. Я пытался даже веткой пугать их впереди ножей. Но птицы были настолько глупы, что вылетали в самый последний момент.
А вправо уходил основной массив возвышенности. И, как у васенёвско-комаринской, так же по вершине шли сырые места. Они так же зарастали лесом, хотя было видно, что лес молодой. Из-за покатости рельефа на склонах сырости не было. Лишь в отдельных местах выходили небольшие ключи в виде сырых мест, которые уже зарастали молодым мелколесьем. Северная часть этой возвышенности была покрыта лесом, а южная обрабатывалась.
Поравнявшись с поперечной улицей, дорога делала поворот вправо и шла почти по грани возвышенности. Слева было поле, а справа заросшее лесным молодняком сырое место. Старики говорили, что в самые давние времена леса тут не было и поля обрабатывались до той лощины, которая была перед Макаровской. В первые мои поездки дорога проходила ниже по склону, но там было много сырых слабых мест, которые легко выбивались в ямы. Поэтому шофера накатали дорогу по верхнему краю поля.
Перед Калиновким дорогу пересекала полоска деревьев. На юге назвали бы её лесопосадкой. А тут была межа между калиновскими и макаровскими полями. Так как межа не обрабатывалась, то на ней быстро осваивались деревья. Перед этой лесополосой было небольшое понижение рельефа, которое легко становилось сырым. Видимо, тут был подпочвенный сток воды с вершины возвышенности. Всё это понижение было изрезано колеями машин и тракторов.
За перелеском были поля деревни Калиновское. После объединения колхозов межу ниже перелеска распахали и поле стало единым до самого Макаровского.
Деревню я почти не помню Ни разу не пришлось проехать по её улице. Мы всегда останавливались у крайнего дома, где жил Калинин Александр Иванович. Деревня стояла как бы поперёк дороги помню, что там было 4 жилых дома. Рядом с А.И стоял дом тестя Матвеевича, через некоторый промежуток жила моя одноклассница Калинина Женя. Ни её родителей, ни её братьев или сестёр я тоже не помню. А почти напротив их дома жили две одинокие женщины. Вполне возможно, что это были те самые, которые запомнились мне в Макаровском. Особенностью дома Жени было высокое раскидистое дерево, на котором ребятишки соорудили что-то вроде дома. Говорили, что летом они там даже спали. В наших краях очень много комаров. Но они не поднимаются на такую высоту, на которой было сооружение. Поэтому ребятишки с удовольствием там устраивались. Тем более, что ночной ветерок создавал ещё больший комфорт.
Полевой стан в Калиновском у нас всегда был у крайнего дома, у дома Александра Ивановича. Его жена, Надежда, готовила еду.
Когда его посадили, Надя сказала, что будет ждать. Она ждала его все 23 года. Несколько раз ездила к нему на свиданье, к его возвращению купила современный в то время мотоцикл ИЖ-56. Ей предлагали выйти замуж не плохие парни, но она всех отвергала. Мотоцикл к возвращению А.И. устарел, но был совсем новый. Ей предлагали продать, давали хорошую цену, но она не сдавалась. В деревне закрыли скотную ферму, не стало заработка, но Надежда хваталась за любую работу.
Когда А.И. вернулся, она уже походила на молодую старушку. Не могу сказать, какие у них сложились отношения. Детей у неё не было. Так и состарились они в этом доме. Обеды для нас она готовила не плохо, но и не супер. Чисто деревенская баба.
Я работал на колхозном автобусе «Кубань». Председатель колхоза почему-то решил ехать на автобусе, а не на своей машине. Он велел ехать в Калиновское, потому что там работал самолёт, рассевавший удобрения. Удобрение было не совсем свежее, поэтому грузили в самолёт с комьями. Едва мы проехали Макаровское, как из небольшой тучки пошёл проливной дождь. Надо было срочно прорваться через перелесок, иначе мы надолго можем застрять на макаровских полях. Гоню по пока по не ослизшей дороге. Над нами пролетает самолёт. То ли лётчик специально сыпнул на нас, то ли так получилось, но по крыше забарабанил суперфосфат. А он имеет сероватую окраску. И в тот же момент нас обогнал на мотоцикле Александр Иванович. Сбоку у заднего сиденья была привязана полупустая котомка, которая развевалась, как флаг. Только он обогнал, как под колесо попал сероватый кусок.
-- Смотри, куски с самолёта тоже летят. Вот шарахнет таким куском, и жить наплевать.
Кажется, это сказал Бурков Николай Павлович, сидевший в автобусе. А я подумал, если это удобрение, то что-то легко раздавилось. Колесо должно было хоть как-то отреагировать. В колее лежит ещё кусок. Останавливаюсь и подбираю – пачка дрожжей! Мотоциклетный след уходит ближе к лесу.
-- Стой!
Я останавливаюсь. Володя Самокаев выскакивает из автобуса и бежит к лежащей около мотоциклетного следа белой котомке. Возвращается. Отдаёт котомку Николаю Павловичу.
-- Сахар. Наверно, в Гостовскую ездил. Заторопился из-за дождя, вот и потерял.
-- Там ещё что-то есть? На бутылку похоже.
-- Не говорите, что мы нашли. Сейчас его раскачаем на выпивку.
Пока ехали за перелесок, нашли ещё 6 пачек дрожжей. На средине калиновского поля встречается Надежда. Босиком. Торопится в сторону Гостовской.
-- Побежала искать.
Дождь кончился, дорога намокла не сильно. Поэтому торопиться не стали. Остановились у дома А.И.
-- Куда Надьку послал?
-- Да …, по дороге дрожжи растерял. Их-то не так жалко. Мешок с сахаром потерял. Вот Надька и побежала искать.
-- А что сам на мотоцикле не поехал?
-- Так сыро же. Это вы на четырёх колесах. А попробуй-ка на двух…! Сбегает. Ей не привыкать.
-- Не жалеешь ты бабу! А хочешь, мы на автобусе съездим? Бутылку поставишь?
-- Как раз в сахаре и бутылка. Найдёте – выпьем!
-- По рукам?
-- По рукам! Дрожи-то хрен с ними. Сахар жалко!
-- Вовка! Тащи мешок!
Самокаев пошёл в автобус.
-- А дрожжи не нашли?
-- Сколько их было?
-- 12 пачек.
-- А ты сколько нашёл?
-- 6 и одну раздавил.
-- Зачем?
-- Как раз самолёт пролетел, ты проехал. Мы думали, это удобрение. Ещё за тебя переживали, что таким куском и убить может. Потом уж Серёга расчухал, что это дрожжи. Ну, так что? Обмывать находку будем?
-- Раз обещал, придётся. Надька там обед на вас сготовила. Я поесть соберу, заодно и закусите. Тракторист-то не приедет?
-- Нет, наверно. Ну, оставим ему немного. На всякий случай.
А.И. принёс прямо под окно тарелки с супом и мясом, хлеб, ложки. Мужики выпили и хорошо поели. Уже собрались ехать искать потерявшийся трактор с сеялкой, когда увидели возвращающуюся Надежду.
-- Не уж до Гостовской сбегала?
-- А что ей? Она ещё долго ходила.
Надежда пришла сердитая. В руках две пачки дрожжей.
-- Ты зачем дрожжи раздавил? Там взять даже нечего!
-- Так я не нарочно. Думал, удобрение.
-- Думал! Дрожжи от удобрения отличить не можешь! Напьются пьяными и ездят!
-- Серёгу не тронь! Он не пьёт! Даже с нами пить не стал!
Мужики сосчитали дрожжи. Три пачки потерялись. Если на ледянке, то могли кто-нибудь подобрать. Или укатились куда.
Когда Надежда ушла, А.И. мне сказал:
-- Не обращай на неё внимания. Она с утра злится.
Из перелеска показался трактор с сеялкой. Тракторист обедать не стал, сразу поехали сеять поле в сторону Красного Сокола.
Рядом с домом А.И. был старенький дом стареньких тёщи и тестя Александра Матвеевича. На том же автобусе но в другое время мы подъехали с ним к дому стариков. Они вышли к зятю. О чём-то поговорили. Я посмотрел на очень толстые распиленные чурки, приготовленные для колки.
-- Матвеевич! Ты где такие дрова нашёл? Вроде хоромина, но такие толстые где бывают?
-- Это вереи от ворот. От земли сгнили, вот и пустили на дрова. Там посмотри, я один крюк распили.
-- Как это «крюк распилил»?
-- Он сломан был. В другом месте другой забили. Я крюки вытащил, стал «Дружбой» пилить. Осталось два реза сделать. Не пошла пила, хоть что делай. Ну, я цепь сменил  - только выточенная. Вроде чуть пошла и опять встала. Мне бы повернуть бревно-то, а я что-то заленился. Думал, сук попал. Еловые-то сучки как железо, да ещё вдоль попал. А цепь простая. Ураловской-то всё равно, вдоль или поперёк. Поставил совсем новую цепь Ей и распилил. Когда чурбан отвалился, тогда и увидел, что обломок крюка по самому длинному месту расхерачил. Тогда только дошло, что за искры из реза летели. На солнце-то не очень видно. Но иногда заметно было. Последний рез кое-как допилили. Посадил все цепи. Пришлось ручной пилой допиливать.
Больше я о тесте Матвеевича ничего не знаю.
Не знаю ничего и о других жителях. Первыми из жителей того времени уехали тесть с тёщей Матвеевича. Когда уехали остальные, не знаю. Последними оставались Александр Иванович с Надей. В 1982 году я попал в неврологическое отделение областной больницы. Однажды сестра-буфетчица из гематологичексого отделения попросила помочь ей обеды принести. Неожиданно я там увидел Надежду. Выбрав время, пришёл её навестить. Поговорили о том, о сём. Она сказала, что очень хочет солёных огурцов. А из-за болезни ничего не заготовила. А мне накануне знакомые чуть не силком всучили литровую банку. Я сбегал за ней. Надежда вытащила один огурец и со слезами на глазах съела его. Ходить она уже не могла. В разговоре сказала, что Александр Иванович тоже здесь, только в нейрохирургическом отделении. А у меня так получилось, что мне сёстры сделали доступ везде, кроме операционных и реанимации. Перед уходом спросил сестру, какие у Нади перспективы. Мне сказали, что никаких. Её держат здесь, потому что выписывать некуда. Если бы были родственники, то выписали бы. Ей нужен уход, а у неё никого нет.
Я нашёл А.И.. Он выглядел довольно хорошо. Мы поговорили с ним. Сказал ему про Надю. А.И. знал. Он и про себя сказал, что должен умереть. До выписки я приходил ещё раза два к Наде, а А.И сделали операцию и он находился в реанимации.
Дня через два мне сказали, что Александр Иванович умер в больнице. Ещё дня через два-три умерла и Надя. Похоронены где-то на кировском кладбище, как одинокие старики. До сих пор жалко их обоих. Надю жалко за её невероятную верность. А Александр Иванович показывал мне свою спину. На ней невозможно найти участок без шрамов. Он мне рассказывал, как его резал немец, как его прошила пулемётная очередь, как попал под осколок. Только мины обходил. Всё остальное на себе испытал. Да ещё судьба его так наказала.
Наверно, прежде дорога через деревню Калиновская была. Если ехать из деревни, то попадаешь в лесу на лесную дорогу. На ней есть и сырые места, есть и очень песчаные. Ездил по ней много раз, но как-то она не запомнлась. Я же не только на тракторе там бывал. Каждую субботу и воскресение возил до Засёлка детей из школы, а потом забирал их обратно. Первыми высаживал калиновских, потом соколовских и последними были Лена Юдинцева с братом. А вот её сестру Марину не могу вспомнить. Помню её позднее, когда Юдинцевы уже переехали в Сокол.
Её сестра мне показалась очень скромной и симпатичной. Как я ни пытался её разговорить, у меня ничего не получалось. Не очень получается общаться с ней и сейчас. Марина теперь живёт в Польше. Общаюсь с ней в Одноклассниках. Больше ничего не знаю.
Теперь о тех деревнях. Дороги там совсем не помню. В Засёлке тогда жили Юдинцевы и какие-то старики. Как старики умерли, Юдинцевы перебрались в Сокол. Если Засёлок был от основного массива отделён лесом, то остальные деревни была в одном поле испещрённом лесками и перелесками. В Красной Горе мне помнится один дом с бабкой и дедом. В Крутых Логах (Победа) жил Татаринов Алексей Степанович.  В Красном Соколе было людей побольше. Помню там продавца магазина Шубина Сергея Александровича. Ещё помню одинокого тракториста Ончурова Бориса. Сейчас уже не помню его отчества. Мне он нравился. Рассказывали, что там жила гармонистка Домна. Но я её ни разу не видал.
Кроме полей около этих деревень, было ещё Жуково поле. Оно было около 20 гектар в лесу за Засёлком. Мы с Мотовым делали туда дорогу. Мотов был на бульдозере, а я показывал, где столкнуть дерево, где натолкнуть земли. Хотя я тогда вообще не имел никакого опыта в этом деле, дорога у нас получилась не плохая. Но поле всё равно забросили из-за удалённости и плохих дорог.
Из Засёлка есть дорога в Супротивный. Один раз с Веселовым мы за чем-то ездили туда на Кировце, но я её вообще не запомнил. Есть дорога из Макаровского в Жирново. По ней мы проехали всего один раз в одну сторону и тоже на Кировце. Вот и все известные мне дороги того угла колхоза.

                Дорога в Мочаловскую.

Мочалвская считается одной из самых стары деревень нашего края. Она расположена на север от деревни Старая Указна за перелеском. Самой первой запомнившейся дорогой была проходившая рядом с картофелехранилищем и мельницей. Тут дорога шла по перелому профиля и долгое время была достаточно проезжей. Но чуть дальше мельницы край возвышенности поворачивал к теперешнему «Добро пожаловать» и путь шёл по равнине. Так как тут в основном глины, то и разбивалась дорога сильно. За счёт того, что она шла между пашен, водители объезжали гиблые места по пахоте. Прошло немного времени и как таковой дороги не стало. Поле стали пахать от леса и до летней дороги, а ездить стали по направлению.
Проезд через перелесок, как и в большинстве других мест, был довольно тяжёл. Когда-то там был достаточно широкий разруб, он стал зарастать кустами и самосевным лесом, поэтому водители стали объезжать непроезжие участки по ним, набивая новые дороги и колеи, разбивая освоенные участки до невозможности проехать. Мне кажется, на этой возвышенности в перелеске было понижение, и сюда стекались грунтовые воды. Можно даже предположить, что это понижение в лесу переходило в болото, которое пересекало Моховую. Усугубляло сырость ещё и то, что этот участок находился в прорубе леса, где ветер почти отсутствовал, что задерживало высыхание.
Выйдя на мочаловское поле дорога опять становилась более проезжей за счёт окружающих пашен. Насколько кривой была дорога теперь не помню. Не помню и саму деревню. Помнится, у въезда в деревню стояла кузница. Когда я попал в неё первый раз, она хоть и была заброшенной, там не было только мехов и крыши. Около горна аккуратно лежал инструмент и стоял ящик с древесным углём. Посреди помещения на толстенном пеньке была установлена наковальня. Правда, не помню, была ли там кувалда и молоток, но всяких зубил на ручках и правилок-гладилок было множество.
Когда попал второй раз, там инструмента уже не было, потолок провалился, засыпав утепляющей землёй всё помещение. А через некоторое время не осталось и сруба.
Деревня, по моим предположениям, протянулась по берегу небольшой речки Осиновки. Слышал, что она начиналась около железной дороги, проходившей в нескольких сотнях метров от мочаловских полей, протекала по лесу между полями Старой Указны и Мочаловской, по лесу за Казенской, у кирпичного завода в Васенёве и в лесу впадала в Куку. Если это так, то её можно считать настоящей лесной речкой, потому что на поле она появлялась лишь в Мочаловской и Васенёве. И там, и там это были очень небольшие участки.
Их строений Мочаловской помню очень долго стоявший хлев от какого-то дома. Кажется, он простоял до конца семидесятых.
Путь вдоль улицы в сторону Старой Указны приводил к небольшому ключику у леса. Поле здесь не было низким, но оно почти не имело уклона, поэтому чаще всего использовалось для выпаса.
В деревне через речку был мост. Я его почти не помню. Вполне возможно, что память путает его с мостами в других местах. Но рядом с мостом был хороший мелкий брод. Может из-за него мост стал тут неактуален. Особенно удачно было то, что наволок на выезде был довольно короток, а берега пологи. Речку переезжали всегда довольно спокойно. Лишь метров 5-7 за ней подлавливали комбайны и автомашины. Скорее всего, в этом наволоке не было выходов ключей, поэтому он с течением некоторого времени достаточно хорошо уплотнялся. А с появлением тяжёлого бульдозера берега речки  сделали более пологими, а русло менее глубоким.
За речкой поле раздваивалось в два рукава. Одно поле уходило вдоль железной дороги, другое – под небольшим углом к нему. Между полями стоял если не девственный, то довольно старый лес. Почвы обеих полей были довольно глинистыми. Но левые поля имели небольшой склон.
Теперь уже не помню, а в спутниковые карты заглянуть лень, но один из рукавов смыкался с полями совхоза «Гостовский». Место смыкания было покрыто перелесками и кустами, поэтому видно было только небольшое ближнее поле. Другой рукав полей заканчивался тупиком.

Главная дорога – летняя - была оканавлена. Водоотводные канавы не соблюдали уклоны. Они просто ограждали дорогу. Эти канавы сопровождали дорогу от райцентра через все деревни, леса и поля до Петровского моста. Такие же канавы были сделаны и вдоль дороги на Васенёво и Бурковскую. А дорога в Шишмаки была оканавлена, но не мелиоративным плугом, а лесным. И распахивали её, похоже, лесники. И только по лесу. Не было канав и у всех остальных дорог. Они просто шли в направлении, как по полям, так и по лесам. Моховая тоже была опахана, но с одной стороны. И тоже, похоже, лесниками. Если лесники периодически обновляли канавы, служившие своеобразным барьером для низовых пожаров и возгораний от брошенных окурков, то водоотводы вдоль остальных дорог постепенно зарастали, замывались, исчезали.
После закрытия МТС отношение к сельскохозяйственным землям стало совсем иным. При МТС любой несанкционированный проезд по полю, а особенно по лугу, тем более по сырому, наказывался штрафами механизатора или предприятия. То после передачи техники колхозам к этому относились не так строго. Первое время ездили по полям с разрешения бригадира, потом более наглые спрашивать разрешения не стали. А за ним и для остальных проезд по более ровному, чем дорога, полю стал почти естественным. Штрафы стали запрещены, разрешалось лишь моральное воспитание. А это рычаг слабого действия.
По иному стали относиться и к дороге. Если прежде для ремонта дороги землю можно было брать только в полосе отвода, то теперь всё решал тот, кто ремонт делал.
Довольно скоро была бульдозером отсыпана насыпь на лощине в Бурковскую, поднята насыпь по летней дороге в пределах полей. Были попытки сделать насыпь и по Стёпиной поляне. Была поднята насыпь под дорогой в Казенскую и от неё до подъёма на возвышенность к Васенёву. А дорогу от казенского поворота через Остров и село Александровское полностью забросили. Там стали лишь ходить пешком на кладбище. Даже участок от казенского поворота до въезда в лес так и не тронули.
Появление «Беларусей» усугубило порчу дорог тем, что они стали возить грузы даже в бездорожье. Слабые грунты под дорогами стали прорезаться глубокими колеями, вода из них не уходила, дороги стали разрушаться ещё быстрее. Чем тяжелее и мощнее становилась техника, тем сильнее рушились дороги. Большую помощь в восстановлении дорог после распутицы сыграл большой прицепной грейдер. Я не знаю историю его появления.
Грейдер стали выводить на дорогу едва она стала подсыхать. Нож грейдера засыпал колеи, выровненное им полотно становилось покатым, и вода скатывалась, не ослабляя грунт. Грейдеров было когда-то даже два. Но маленький грейдер оказался слабым и скоро его просто разломали. А большой грейдер служил очень долго. Весь переломанный и переваренный, он то и дело появлялся на всех дорогах. Им не равняли, пожалуй, только полевые дороги и дорогу в Шоломовские и Шишмаки. С появлением скрепера стало легче ремонтировать дороги в узких местах: в лесу и деревнях. Но и техника становилась всё тяжелее. После «Кировца» дорога не только продавливалась, но и расползалась, раскатывалась. Его колеи уже не поддавались заравниванию грейдером.
Я достаточно хорошо помню время, когда основным транспортом на дорогах были конные повозки. Там, где ездили только конные телеги, как бы ни плоха была почва, она прорезалась лишь узкими колёсами повозок. Ширина колеса была немного шире велосипедного. Такие колеи самозаравнивались не только весной или осенью, но и после дождей. Даже скотобоины от копыт, образовавшись однажды, переставали углубляться. Но с появлением автотранспорта, а особенно тракторов типа «Беларусь» этого уже не получалось. Колеи не затягивались, накапливали в теле дороги влагу. А при буксовании колеса колея вдобавок не только продавливалась, но и раскапывалась. Ремонт дорог дедовскими методами: отсыпка насыпей такой же землёй, настил гатей и устройство лежнёвок – давал всё меньше эффекта. Народа в селе становилось всё меньше, поэтому на трудоёмкие работы людей не хватало.
Порой устройство гатей и лежнёвок даже становилось губительным для отдельных участков. Съехавший с них транспорт портил их, а восстанавливать испорченное разрушитель не хотел. В результате и эти улучшения выходили из строя. Более современных покрытий дорог не только не предлагалось, но и тормозилось самой системой.
Как я уже писал, покрытие полотна дорожными плитами было остановлено районным начальством. Но даже до остановки строительства я несколько раз обращался к руководству района, в районное ГАИ, к председателю соседнего колхоза о запрете движения по бетону гусеничных тракторов. Но от меня либо отмахивались, либо пускались в пространные рассуждения о государственной необходимости.
Отсутствие дорог не прибавляло романтики. Даже с элементарной зубной болью надо было потратить целый день, чтобы съездить в райцентр в бездорожье или в дождливую погоду. Нет смысла говорить и о вызове «Скорой помощи». Постоянные проблемы с автобусным сообщением даже в хорошую погоду, наплевательское отношение районных и более высших властей к инициативам и потребностям на местах привели к ещё большему оттоку людей. К 2014-му году из более чем 1500, в бывшем Указинском сельсовете осталось 36 человек. Разрушаются их дома, полностью остановилась всякая деятельность, кроме слабо контролируемой и довольно хищнической вырубки лесов. Отдельные предприниматели пытаются организовать тут хотя бы охотничье хозяйство. Пока трудно предположить, что может получиться.


Рецензии