The last leaf

Последний лист
Написано О`Генри (1862-1910)
Количество слов: 2500
Оригинальный текст взят с сайта: http://www.classicshorts.com/author.html

В маленьком квартале на западе Нью-Йорка ломаные улицы представляют целый лабиринт, включающий в себя так называемые закоулки, на каждом повороте. Эти закоулки всегда причудливых и необычных форм. А одна улица даже пересекает себя дважды. Художник найдёт ценность в таких хитросплетениях. Какой-нибудь коллекционер стремящийся приобрести шедевры местных мастеров может обнаружить, что двигается туда, откуда пришёл, так и не потратив ни цента!

И вот причудливый старый Гринвич был наводнён художниками всех мастей. Они стремились занять комнаты, выходящие на север города, небольшие чердаки, подвалы и комнаты под самой крышей. Потом они перевезли свой небольшой скарб: оловянные кружки и потёртые тарелки, превратившись в «колонию».    

На самой вершине трехэтажного кирпичного сооружения Сью и Джонси организовали свою студию. Джонси или Джоана родом из Мейна а Сью уроженка Калифорнии. Они случайно разговорились за столом одного заведения на Ейт-стрит обнаружив сходство вкусов в искусстве,  любовь к гикориевому салату и одежде с широкими рукавами. В процессе беседы, они решили объединить свои студии.

Это произошло в мае. А в ноябре мертвенно бледный гость, которого врачи назвали Пневмония, обосновался в колонии обрекая на болезнь тех, до кого ему удавалось дотянуться и сжать в своих ледяных объятиях. На востоке района пневмония собирала обильный урожай, но скорость её распространения по лабиринтам закоулков была гораздо ниже.

Госпожа Пневмония не была той статной дамой рыцарских эпох. Она представляла собой маленькую женщину которая едва могла потягаться с загорелой и неглубоко дышащей Сью. А вот Джонси она подкосила; и та неподвижно лежала на разрисованной железной  кровати, неустанно глядя в маленькое Датское окно на кирпичную стену дома напротив.

Как-то утром растрёпанный доктор пригласил Сью в коридор.

«Её шансы выжить – один к десяти», произнёс он, сбивая градусник.

«Единственный шанс – она должна захотеть жить. Люди  в таком состоянии склонны к излишней драматизации. Ваша подруга ведёт себя как ребёнок, она придумала себе, что уже не выживет. Вы можете её как-то отвлечь? Есть ли что-нибудь что она хотела бы сделать?»

«Она хотела нарисовать Неаполитанский залив» - сказала Сью.

«Нарисовать? Это не то! Есть ещё что-нибудь? Мужчина например?»

«Мужчина?» - удивилась Сью, «Если бы они того стоили…нет, доктор, ничего подобного».

«Это существенно усложняет дело», произнёс доктор «Я сделаю всё от меня зависящее. Но если пациент начинает себя хоронить - лекарства теряют 50% своей эффективности. Расспросите её о, не знаю, о моде, отвлеките её от дурных мыслей и ручаюсь вам, её шансы выжить возрастут в два раза».

После того как доктор ушёл, Сью ушла в рабочую комнату и долго плакала, превратив Японский платок в бесформенную массу. Успокоившись, она направилась в комнату Джонси, прихватив с собой кульман и насвистывая мелодию из джаза. Она немедленно притихла, решив, что Джонси, лежавшая без движения, спит.
Она установила кульман и начала рисовать иллюстрации к  рассказу, публикуемому в газете. Молодые писатели публикуют истории в газетах, а молодые художники иллюстрации к этим рассказам. И те и те пытаются построить свою жизнь, служа искусстве.

Сью едва сделала наброски для пары лошадей, штаны, монокль и грубые очертания ковбоя из Айдахо, как вдруг ей показалось, что она услышала чей-то слабый голос, едва слышный время от времени. Она быстро подошла к кровати своей подруги. Джонси смотрела в окно и  считала в обратном направлении.

«Двенадцать», прошептала она, а через несколько минут продолжила «одинадцать»; потом «десять, девять, восемь, семь» почти без остановки.

Сью посмотрела в окно. Что она могла считать? Всё можно было увидеть это пустой, безжизненный закоулок и кирпичная стена в двадцати шагах. А ещё старый-старый плющ, который уже почти завял, но упорно цеплялся за стену. Холодный осенний ветер сорвал с него почти все листья, оставив почти голый стебель.
 
«Что случилось?» - спросила Сью.

«Шесть», прошептала бесцветным голосом Джонси «Они опадают всё быстрее. Три дня назад их было больше сотни. Теперь всё просто. Вот ещё один опал. Осталось только пять».

«Пять? О чём ты? Скажи своей Сьюзи».

«Листочков. На этом плюще. Когда опадёт последний – придёт моё время. Я знаю это. Разве доктор не сказал тебе?».

«Никогда не слышала подобной чепухи», воскликнула Сью, на столько иронично, на сколько было возможно. «Какая связь между опадающими листьями плюща и твоим здоровьем? Тебе ведь нравился этот плющ, негодница. Не надо этих глупостей. И вообще, доктор сказал мне, что тебе скоро станет лучше, как он там сказал? Ах да, десять к одному, что тебе станет лучше! Это как если бы он предсказал, что мы можем увидеть в Нью-Йорке машину или новое здание. Ты только выпей куриный бульон и дай Сьюзи вернуться к работе, чтобы она могла продать редактору иллюстрации и купить  бутылочку вина, для её маленькой больной девочки и свиные отбивные для жадной себя».

«Тебе не придётся покупать вино» Джонси не отрывалась от окна «Вот ещё один. Я не хочу бульон. Всего четыре листочка осталось. Хочу, чтобы последний опал ещё до темна, тогда я умру».

«Джонси» ласково сказала Сью, склонившись над ней « обещай мне, что ты закроешь глаза и никогда не будешь смотреть в это окно, пока я не закончу. Обещаешь? Я должна все сдать завтра. Мне нужен свет, иначе ничего не получится».

«А ты не можешь рисовать в другой комнате?» - холодно поинтересовалась Джонси.

«Я бы предпочла остаться тут с тобой. Кроме того, я не хочу, чтобы ты смотрела на этот плющ».

«Хорошо. Скажи когда закончишь» через несколько секунд произнесла Джонси, закрывая глаза. Она была бледна и неподвижна, как статуя. «Я хочу увидеть как последний лист сорвёт ветер. Я уже устала ждать, устала думать. Хочу избавиться от всего и улететь, так же как эти усталые, бедные листочки».   
«Постарайся уснуть», сказала Сью «Я должна позвать Бехрама чтобы он мне позировал как одинокий шахтёр. Через минуту вернусь. А ты лежи и не двигайся».

Старый Бехрам, живший этажом ниже, тоже был художником. Это был старик за шестьдесят, с кучерявой бородой Микеланджело, головой сатира и телом беса. Госпожа Удача не часто ему благоволила. Уже сорок лет как он занимался рисованием, но и не смог и близко приблизиться к, как он говорил, «Складки на платье Музы». Он всегда собирался нарисовать шедевр, но так никогда и не начинал. Зарабатывал он тем, что уже много лет он рисовал картинки (которые сам недолюбливал) для рекламных буклетов и временами позировал для молодых художников, которые не могли позволить себе профессионала. Он очень много пил, и всё же не забывал о своем шедевре. Нрав дан ему был отчаянный и страстный, он не терпел излишней мягкости в людях, и всё же он считал свои долгом заботиться о Джонси и Сью.

Войдя в комнату, Сью увидела Бехрама, вкушавшего можжевеловые ягоды. В углу находилось полотно, вот уже 25 лет ожидающее первых штрихов будущего шедевра. Она рассказала о состоянии Джонси как духовном, так и физическом, о том, что она уже себя похоронила, и с каждой минутой слабела.

Старый Бехрам, выпучив глаза закричал:

«Да не может быть! Чтобы в эт мире хоть хто-то умирал, иза каково-то долбанного плюща? Что за щушь! Не буду я те позировать! Как ты вообще могла допустить, чтобы мисс Ана доктилась д токого?».

«Она очень больна», сказал Сью, «она бредит из-за лихорадки. Но если не хотите позировать – не надо. Хочу вам только сказать, что вы ведёте себя как фифа!».

«Ох уж эти бабы!» вознегодовал Бехрам «Кто скзал что не буду? Пошли, чё расселась! Пол чса ей твержу што готов уже давно. И вооще, негоже мисс Жонси лллежать больной в таком гадюшнике. Скоро я нарисую свой шедевр и заберу вас отсюда! Так и бует».

Когда они поднялись – Джонси спала. Сью опустила шторы и увела Бехрама в другую комнату. Подняв шторы она показала ему плющ. Несколько минут они стояли, в ужасе не зная, что сказать. За окном стена холодного дождя перемешалась со снегом. Зашторив окно, Сью приступила к работе.
На следующее утро бледная, едва живая Джонси лежала с широко открытыми глазами и смотрела на зашторенное окно.

«Подними штору, я хочу посмотреть» - приказа она шёпотом.
Дрожащими руками Сью убрала штору. За окном, ветер, не смотря на яростные порывы прошлой ночью и его завывание сейчас – так и не смог оборвать последний лист. Другие уже давно унёс с собой ветер. А этот, всё ещё тёмно-зелёный у черешка, с зазубренными краями которые уже почти завяли…этот стойко держался в нескольких метрах над землёй.

«Последний» сказал Джонси «Я думала он опадёт ещё ночью. Сегодня, всё будет кончено».

«Ну что ты такое говоришь!» воскликнула Сью, наклонив своё бледное лицо к подушке «хоть обо мне подумай! На себя тебе наплевать, а на меня? Что я буду делать без тебя?».

Джонси не ответила. Нет ничего более одинокого в этом мире, чем душа, которая приготовилась к своему последнему путешествию. Всё земное переставало для неё существовать.

Но день прошёл. И даже в ночных сумерках можно было различить, как одинокий листок цеплялся за стену. С приходом ночи, казалось северному ветру вновь дали волю пока ливень яростно стучал по парапету.

Утром Джонси приказала трясущейся от страха подруге вновь поднять шторы.
Листок всё ещё цеплялся за жизнь.

Джонси долго смотрела на него, а потом позвала из кухни Сью, которая готовила ей бульон.

«Прости меня Сьюзи», сказала Джонси «Я была такой эгоисткой. Этот листочек показал мне, как я была слаба. Это неправильно, хотеть умереть, это грех. Принеси мне, пожалуйста, куриный бульон и немного молока и… нет! сперва принеси мне зеркальце и пару подушек, чтоб я могла смотреть, как ты готовишь».

Час спустя, она снова заговорила:

«Сьюзи, когда-нибудь я нарисую Неаполитанский залив…»

Вечером пришёл доктор, и он снова попросил Сью выйти в коридор.

«Пятьдесят на пятьдесят» сказал он дрожащей и бледной Сью. «При хорошем уходе – выкарабкается. А мне нужно посетить ещё одного пациента, этажом ниже. Бехрам, кажется. Вы его знаете? Полагаю, он тоже художник, или что-то вроде того. Пневмония. Он уже стар и потому обречён. Мы перевезём его в госпиталь, там ему будет удобней».

На следующий день доктор сказал Сью после осмотра «Она вне опасности. Теперь режим, сон и здоровый аппетит поставят её на ноги».

В этот вечер Сью подошла к кровати Джонси положила синий и видавший виды вязаный шарф и обняла её одной рукой.

«Послушай, белая мышка, я должна тебе кое что сказать» начала Сью «Мистер Бехрам в госпитале, он умер от пневмонии сегодня. Он болел всего несколько дней. Дворник нашёл его утром, в его комнате. Он весь промок насквозь и очень замёрз. Никто не мог понять, где его так угораздило. А потом нашли фонарь, ещё слегка светивший, и лестницу которую он принёс из своей комнаты, а ещё разбросанные кисти, палитру с зелёными и жёлтыми цветами, смешанными на ней, и…посмотри в окно. Видишь тот последний листок плюща на стене? Разве тебя не удивляло, что он никогда не колыхался на ветру? О милая, это шедевр Бехрама – он нарисовал его в ту самую ночь, когда последний листок сорвал ветер».