Своя мера

Кюре так низко склонялся над кафедрой, что согнутая колесом спина делала его похожим на горбатого гнома, своими чарами вызывающего откуда-то из глубины часовни голос, произносящий слова мессы. Время от времени кюре поднимал голову и виновато моргал в сторону жениха и невесты, видимо, не совсем уверенный в том, их ли видит перед собой. Лорд Винтер отвечал ему рассеянной улыбкой, хотя и понимал, что это бесполезно.

И этот дряхлый, почти оглохший и полуслепой кюре, так неловко чувствующий себя в незнакомой ему домовой часовне Винтеров, и эти свидетели, чьими-то трудами успевшие наугощаться до почти полной невменяемости, и отсутствие брата Джона вместе со знатными гостями, какие должны бы присутствовать на бракосочетании такого важного лица, как милорд Винтер, и этот вечерний сумрак вместо яркого дневного света – все рождало в сердце Френсиса Винтера тоскливую тревогу, ощущение чего-то неправильного, даже неправого, словно он вот-вот готов был нарушить некий доселе незыблемый порядок.
С тем большим напряжением вслушивался он в знакомые фразы – чистая звенящая латынь разгоняла призраков и утверждала верховенство права, освящая желания волею церкви обращаемые в законные притязания.

А еще рядом стояла та, ради которой лорд гнал прочь тоску и опасения, ради которой убеждал себя, что все уступки не напрасны, что непрямой путь – единственно верный в данных обстоятельствах, и что его жертвы это и не жертвы вовсе, а дары, которые так великодушно приняла прекрасная Шарлотта.
Счастье еще, что она ничего не знает о том гнусном письме, воспоминание о котором мгновенно вызывает у Френсиса прилив гнева, настолько сильного, что ему закладывает уши, и он перестает слышать спасительную латынь.
Письмо было написано кем-то из близкого окружения Бекингема, иначе никак нельзя было объяснить осведомленность о подробностях частной жизни милорда, которых не могла знать широкая публика. Кто-то, прикидывавшийся другом, а в действительности желавший падения Бекингема, явно рассчитывал сыграть на рыцарских чувствах лорда Винтера.

Френсис полагал, что разгадал план предателя: по логике неизвестного, лорд Винтер, оскорбленный постыдной связью своей родственницы Шарлотты Баксон с маркизом Бекингемом, чье поведение должно было расценить как вероломство, не остановился бы перед тем, чтобы, защищая честь семьи, публично бросить вызов бывшему другу. Скандал не удалось бы замять, ведь лорд Винтер неподкупен и горд, а дальше остается только донести до короля Якова подробности этого скандала, чтобы монаршая любовь, сожженная ревностью, в одночасье превратилась в ненависть, и уничтожила зарвавшегося фаворита.
Расчет мог оказаться верным, если бы не одно обстоятельство, о котором не знал неизвестный, делавший ставку на фамильную честь, о котором вообще никто не знал, кроме Шарлотты Баксон и Френсиса Винтера: о том, что лорд беззаветно влюблен и безоговорочно верит в непорочность любимой.

Первые минуты после прочтения письма были ужасны для лорда Винтера, еще ужаснее были последующие несколько дней. Хуже нет, когда твой противник тебе неизвестен, и твой гнев уничтожает тебя самого, не имея другого объекта. Френсис не видел никакой возможности защитить Шарлотту от клеветы – анонимное письмо это не публичное оскорбление, за которое можно тут же призвать к ответу. Выход ему подсказал брат – Джон приехал в поместье всерьез встревоженный таким же письмом, но, в отличие от Френсиса, репутация Бекингема его волновала больше, и именно у Бекингема, по мнению Джона, нужно было искать защиты и правосудия.
Лорд Винтер немедленно отправился в Лондон, но, увы, как он ни спешил, но все же опоздал. Практически накануне маркиз Бекингем тайно отбыл из столицы в посольстве принца Уэльского, или, вернее, как шептались, принц отбыл в свите Бекингема, чем и объяснялась таинственность, которой было окутано это посольство.

Официально это маркиз Бекингем отправился в Мадрид для переговоров о возможном браке испанской инфанты с наследником британского престола, но вместе с ним ехал некий господин – очень изящный, невысокого роста, черноволосый, чье грустное, но приятное лицо с большими выразительными глазами, бледной, холеной кожей, своими чертами заметно походило на лицо царствующего монарха. Обычно снисходительно-высокомерный Бекингем выказывал этому господину сдержанные знаки почтения, хотя имя сего благородного дворянина не было ни громким, ни известным.
Если, конечно, это было его настоящее имя, в чем усомнился бы каждый, кто хоть раз воочию лицезрел Якова I, а уж те, кому довелось раньше видеть принца Уэльского просто ухмылялись и качали головами.
Знающие люди утверждали, что милорд Бекингем не мог отказать себе в удовольствии по дороге в Мадрид провести некоторое время в Париже – городе, который никогда не отпускает от себя тех, кто имел неосторожность близко с ним познакомиться. Именно поэтому посольство потихоньку отбыло из Лондона на пару недель раньше, чем изначально было согласовано с королем.
Уж как там Бекингем после собирался оправдываться перед Яковом неизвестно, но, можно предположить, что уверенность в своем влиянии маркиз черпал основываясь на неких бесспорных резонах, а потому подобный пустяк вряд ли мог его смутить.

Как бы то ни было, но Бекингема не было в Лондоне, и, скорее всего, уже не было и в Англии, так что лорду Винтеру пришлось вернуться домой с тяжелым сердцем и в еще большем отчаянии, поскольку теперь единственную возможность оградить честное имя Шарлотты он видел в том, чтобы навсегда с ней расстаться. Если он по видимости разорвет с ней все отношения, то неизвестный враг потеряет к леди Баксон всякий интерес, ведь ее уже невозможно будет использовать против лорда Винтера, и, соответственно, самого лорда – против маркиза Бекингема.

Все было просто, ясно и совершенно невыполнимо. Френсис вернулся из Лондона постаревшим на несколько лет. Он добрую неделю готовился поговорить с Шарлоттой, но никак не мог найти ни слов, чтобы отказать ей от дома, ни сил, чтоб такие слова произнести. В конце концов, их разговор состоялся, и, как результат, они стоят теперь здесь, в домовой часовне Винтеров, кюре совершает обряд венчания, свечи трещат, плавятся и гаснут на сквозняке, а милорд Винтер в тысячный раз повторяет себе, что он все сделал правильно.
Когда в последний раз прозвучало «Amen», миледи Винтер, не обращая внимания на приветственные слова свидетелей и кюре, со вздохом заметила мужу:
- Жаль, что не было возможности заранее приготовить для нас новые покои – разве не чудесно было бы начать совместную жизнь в апартаментах, достойных нашего положения?
У Френсиса болезненно дернулся уголок рта, словно губы уже почувствовали горечь ответных слов. Но миледи,  заметив эту гримасу, опередила мужа. Поспешно склонив к нему голову, она тихо сказала:
- О, эта знатность! Бремя, что столько лет Вы несли в одиночку! Но теперь Вы нашли ту, что любит Вас, и разделит с Вами все тяготы.
Она приблизила свое лицо почти вплотную, и с еще большей страстью прошептала:
- Вы больше не один, я всегда буду рядом. 
Френсис ничего не сказал – он лишь поцеловал жену, вложив в этот поцелуй огромную благодарность и чувство несказанного облегчения, которым в тот момент наполнилось его сердце.

Потом, когда его начинали одолевать смутные тревоги, он точно так же снова и снова искал в ее глазах спасительной поддержки, и всякий раз жена легко и просто развеивала его сомнения.
Большие траты на отделку дома? Но ведь это поместье лорда Винтера! Благодарение небесам, он не нищий голодранец, а достойное имя должно сиять не только славой предков, но и вполне материальным блеском, а то подумают, что милорд стыдится своих корней.
Так же и он сам (разумеется, как и супруга милорда) должен соответствовать своим титулам. Рубины, алмазы, жемчуг, оправленный в серебро, золотые кружева, роскошные выезды и богатая охота – это не излишества, а необходимость, разве лорд Кларик, граф Винтер, барон Шеффилд этого не понимает? И потому ему придется пойти на эти уступки, придется терпеть ради чести имени – таков удел знати.
Иногда Френсис, улыбаясь привычной грустной улыбкой, возражал жене, что она немного странно представляет себе главные достоинства древней фамилии, но миледи неизменно гордо вскидывала голову:
- О, я прекрасно знаю, к чему Вы заводите эти разговоры! Дай Вам волю, Вы будете обходиться одной парой сапог и ходить пешком, чтоб не утомлять единственного коня. Стыдитесь, милорд! Вы должны подавать пример!
И добавляла мягко и с упреком:
- Я думаю лишь о Вас! Забочусь лишь о Вас!
После таких слов и, особенно, поцелуев лорд Винтер соглашался на все. Когда же стало известно, что миледи ждет ребенка, Френсис Винтер окончательно отдал все бразды правления в руки жены: что теперь значили любые траты и капризы по сравнению со счастьем, которое она готова была подарить мужу?
Даже пара писем маркиза Бекингема, которые тот написал другу, почти не вызвали интереса у Френсиса. Все волнения, связанные с анонимным посланием, сейчас казались ничтожными, давно ушедшими в прошлое, и меньше всего лорд Винтер хотел бы к этому прошлому возвращаться, а потому мысленно перевернул эту страницу, целиком погрузившись в настоящее.

Тем более, что ожидать Бекингема раньше, чем через год, не приходилось, впрочем, как и беспокоиться о том, что маркиз плохо проводит время.
Париж встретил старого знакомого задорными улыбками гризеток, нахальными выкриками уличных мальчишек, шумом и толкотней ярмарочных площадей и пропажей кошелька на Новом мосту. Осматривая разрезанные петли, сиротливо болтавшиеся на поясном ремне, Бекингем, смеясь, сказал своему спутнику:
- Чистая работа! Париж!
- Надо вернуться в гостиницу, взять деньги.
- Ни в коем случае, Ваше высочество! Иначе Вы не прочувствуете всю прелесть приключений в этом городе. Ничего, мы выкрутимся.
- Если Вы ручаетесь…
Бекингем приложил руку к сердцу и слегка поклонился. Его спутник улыбнулся:
- Ну что ж, я согласен, но при одном условии.
- Каком, Ваше высочество?
- Обращайтесь ко мне «милорд». Если здешние жители такие ловкачи, то, надо полагать, на слух они тоже не жалуются. Мы ведь сейчас на пути в Мадрид, не так ли Вы написали Его величеству?
Бекингем изобразил столь неубедительное смущение, что «милорд» рассмеялся и жестом показал, что готов следовать за своим провожатым:
- Сaligantem nigra formidine lucum ingressus manes*, потому что я не думаю, что Вы собрались знакомить меня со светлой стороной этого города, не так ли?
- О, милорд, даже ночной Париж вряд ли стоит сравнивать с потусторонним миром. Хотя сравнение с Орфеем мне лестно, благодарю. Мое красноречие не пропало даром?
- Лишь бы Вы не закончили, подобно ему.
Выражение лица Бекингема едва заметно изменилось, в глазах отразился вызов:
- Милорд?
Принц, словно спохватившись, что сказал лишнее и, желая замять неловкость, улыбнулся:
- Как там было дальше?
- At cantu commotae Erebi de sedibus imisumbrae ibant tenues simulacraque luce carentum,** но на их бесплотность я бы не стал рассчитывать. Я имею в виду тех, кого мы можем повстречать. А когда нам наскучит быть действующими лицами, я предложу Вам перейти в ложу, а именно к созерцанию – я познакомлю Вас с любопытнейшим местом, таких типов как там Вы нигде больше не увидите.
Принц вопросительно поднял брови.
- Латинский квартал. Воры и бандиты там, возможно, неучтивы, но определенно учены.
- А ученые – не прочь увести ваш кошелек? В таком случае, как же отличить одних от других?
Бекингем расхохотался:
- Поэтому я, как видите, отправляюсь в путь без кошелька.
Он положил руку на эфес и уверенным, насмешливо-вызывающим тоном,  бывшим одним из слагаемых его неотразимого обаяния, сказал:
- У меня всегда найдется, чем расплатиться. Положитесь на мое слово, милорд!
Если даже Его величество Яков I Стюарт, король Англии, Шотландии и Ирландии не подозревал о пребывании в Париже маркиза Бекингема, или, во всяком случае, догадываясь об этом, не имел возможности знать подробности, то чего можно ожидать от остальных?
Где, как и в каких занятиях проводил время Бекингем, никогда не расстававшийся с изящным, меланхоличным дворянином из своей свиты, осталось их тайной. Слугам было запрещено их сопровождать, а первый же болтун, обсуждавший случайно услышанные слова господ о ночных приключениях, был задержан парижскими властями, утверждавшими, что этот человек замешан в краже в гостинице. Сразу же после инцидента английские господа сменили место жительства, и слухи, начавшие было распространяться, прекратились сами собой.

Таким образом, осталось неизвестным, как прошли первые недели путешествия для посольства принца Уэльского, возглавляемого маркизом Бекингемом. Вероятно, англичане ужасно скучали, отбивая себе бока в каретах, тащившихся по дорогам Франции на юг. По крайней мере, официальная версия была именно такова. Если впоследствии, видя герцога Бекингема в Нотр-Дам на церемонии бракосочетания принца Уэльского и принцессы Генриетты Французской, кто-то и утверждал, что раньше встречал этого господина в парижских кабаках и на ночных улицах, то, конечно, это была ошибка, ведь перепутать одного англичанина с другим легче легкого.

Да и мало ли иностранцев приезжало в столицу Франции! Таких, например, как те двое, что поздним вечером стояли в тени дома, фасадом выходившего на площадь известную любителям этого места как «Контрэскарп». Любили, понятное дело, не саму площадь, а кабаки, находившиеся там, прежде всего «Сосновую Шишку» – заведение, значимость которого, для определенной категории французов, превосходила значимость Лувра для истории Франции.
Двое вышеупомянутых господ явно знали, куда пришли, потому что они не спешили, а, как истинные гурманы, готовясь вкусить лакомого «блюда», пока наслаждались созерцанием.

Одеты они были просто и неприметно. Тут, пожалуй, необходимо некоторое пояснение – «просто» в понимании знатных господ вовсе не то, что в понимании нищего попрошайки. Можно снять брошь с воротничка, перья со шляпы, спороть вышивку с плаща и убрать кружева с отворотов сапог, но шелк останется шелком, дорогой фетр не станет дешевым сукном, а тонкая, искусно выделанная кожа перчаток достаточно скажет о своем владельце.
В еще большей степени это относится к самим людям – манеру повелевать не очень-то спрячешь, и даже на обрубке дерева такой человек будет сидеть с прямой спиной и гордо поднятым подбородком.
Словом, если бы кто-то дал себе труд присмотреться к двум темным фигурам, они вызвали бы немалый интерес, слишком уж отличались они от большинства посетителей «Сосновой Шишки». Но никто не заметил их, не услышал английской речи, не увидел холеных лиц, приметных своей похожестью одно – с королем Яковом I, другое – с достаточно известным в определенных кругах маркизом Бекингемом. Проверить была ли схожесть случайной, не представлялось возможным – господа избегали называть друг друга по имени, вероятно как раз для того, чтоб никто не смог когда-нибудь наверняка утверждать, что встречал Бекингема в предместьях Парижа, или –  упаси Бог! – заявить такое про наследного принца.

Англичане, сами незаметные для постороннего глаза, с интересом наблюдали за теми, кто был на площади, пересмеивались и обменивались замечаниями, когда в поле зрения попадал особенно забавный персонаж. Какой-то пьяный дворянин с огромной рапирой на боку и не менее выдающимся носом вылез на стол и декламировал стихи собственного сочинения, пока на запутался в рифмах и, раздосадованный, под хохот товарищей, вернулся к бутылкам; студенты, презрев запрет на азартные игры, метали кости против французских гвардейцев, при этом и те и другие ругались столь вдохновенно и изобретательно, словно именно в этом заключалось их соперничество; в десятке шагов от англичан сомнительного вида субъект горячо уверял трактирную служанку, что хозяину «Сосновой Шишки» необходимо доплачивать клиентам за то, что они соглашаются пить ту кислятину, что он выдает за приличное вино, на что служанка отвечала монотонным: «Тридцать су, сударь, извольте платить».

Бекингем негромко откашлялся, привлекая внимание принца:
- Вы позволите оставить Вас на некоторое время? Я проверю обстановку внутри.
- Идите, но, хочу Вам напомнить, что сегодня Вы уже дважды нарушали здешние эдикты. Я считаю, что этого достаточно.
Бекингем с легкомысленным видом пожал плечами:
- Я никогда не затеваю ссор первым, Вы знаете мое благоразумие.
- Было бы неплохо, чтобы Вы тоже об этом помнили – о том, что благоразумны.
Бекингем засмеялся и, слегка поклонившись принцу, с видом завоевателя направился к «Сосновой Шишке». Его фигура и походка невольно приковывали взгляд – так артистичны и выразительны были движения. В освещенном проеме дверей Бекингем задержался, совсем недолго, на пару мгновений, то ли осматривался, прежде чем войти, то ли желал лишний раз покрасоваться, замерев красивой картинкой. Принц наблюдал за ним, укоризненно качая головой, но, все же, невольно любуясь, когда краем глаза уловил еще одну – схожую «картинку». У наружной стены трактира, за столом, установленным напротив окна, сидел человек, чей силуэт был четко очерчен льющимся из окна светом. Небрежно откинувшись назад, чуть склонив в мрачной задумчивости голову, этот человек держал перед собой стакан таким непередаваемо изящным жестом, словно красивые, сильные пальцы сжимали драгоценный кубок, а не трактирную оловянную дешевку.

Человек сидел один, расположившись таким образом, чтобы быть спиной к большинству людей, заполнявших площадь. И в то же время в его позе не было ни капли вызова или страха, всем своим видом он словно говорил: «Я ничего не имею против общества, но сейчас мне хочется побыть одному, сделайте одолжение – не тревожьте».
Хотя человек был неподвижен, но во всем его теле ощущались гибкость и сила, так даже спящий тигр внушает уважение, и чтобы догадаться, на что способен этот грациозный убийца, вовсе незачем его будить.
Еще раньше Бекингем обратил внимание принца на знак в виде лилии, нашитый на плащи некоторых присутствующих, высказав предположение, что это представители не так давно сформированного полка королевских мушкетеров. Это военное новшество обсуждали и при английском дворе, споря о недостатках и преимуществах мушкетов по сравнению с давно опробованными аркебузами и эскопетами.

Человек, удививший принца своим изяществом и непринужденностью, тоже имел нашивку-лилию, но пока не спешил присоединиться к другим мушкетерам, сидевшим поодаль и изредка поглядывавшим в его сторону.
 Тем временем людей на площади становилось все больше, и, в конце концов, нашлись такие, что пожелали нарушить невеселое одиночество мушкетера. Их было трое, что и придало им смелости. За гулом, стоявшим на площади, принц не мог расслышать разговора, но жесты и мимика мушкетера были столь выразительны, что слова казались излишними. Вероятно, сам он знал об этом, потому что явно избегал лишний раз открывать рот ради пояснения того, что и так было ясно по выражению его лица.
Было забавно наблюдать за этой «дуэлью», в которой с одной стороны кипятилась и хорохорилась троица бахвалов, ударявших себя в грудь и топавших ногами, а с другой – тяготящийся объяснениями человек вежливо, но непреклонно предлагал им убираться ко всем чертям.
Компания мушкетеров с интересом прислушивалась к происходящему, но не спешила на помощь, впрочем, их о помощи и не просили.
Спор был недолгим, и когда в качестве аргумента мрачный мушкетер без лишних слов положил поперек стола свою шпагу, стало ясно, что троице придется уступить. Однако в этот момент к ним неожиданно подоспело «подкрепление» – два молодых человека весьма наглого вида. Судя по выправке – это были военные, а судя по тому, как подобрались и умолкли мушкетеры – представители враждебного полка. Почуяв, что запахло серьезной потасовкой, троица выпивох предпочла потихоньку ретироваться, не желая рисковать своей шкурой в чужих разборках. Их недавний противник тоже отдал должное серьезности положения – он встал и положил руку на стол так, чтоб можно было быстро взять шпагу.
Похоже, что двое молодых людей были раздосадованы неожиданным бегством «соратников», но отступать на виду у всех им не позволило самолюбие. Они, в свою очередь, тоже попросили у мушкетера разрешения нарушить его уединение, но сделали это с таким высокомерным видом, что вызвали ропот негодования у тех, кто наблюдал за противостоянием.

Мрачный мушкетер ответил своим противникам ироничным полупоклоном, взял бутылку, налил вина и указал на наполненный до краев стакан, предлагая какой-то тост. Молодые люди всем видом выразили презрение и отрицательно покачали головами. Затем один из них тоже указал на стакан, видимо, предлагая свой тост. Мушкетер пожал плечами. Переговоры зашли в тупик, и тогда один из молодых людей сделал попытку просто и без церемоний усесться за стол. Ему это не удалось, потому что мушкетер был против, и свое несогласие выразил уперев кончик шпаги в грудь наглеца. Затем перевел шпагу в сторону и слегка постучал по стакану, словно напоминая, что прежде необходимо провозгласить тост. Молодой человек расставил ноги пошире, принимая самую вызывающую позу, демонстративно вынул шпагу, затем левой рукой взял стакан и медленно вылил вино на землю.

Мушкетеры за соседним столом вскочили на ноги, некоторые схватились за шпаги, но их мрачный товарищ взглядом остановил общее возмущение. Его дальнейшие действия были молниеносны: резкий, короткий удар по чужому ботфорту и развязно расставивший ноги молодчик потерял равновесие и шлепнулся на спину, выронив оружие, которое немедленно подобрал мушкетер. Добытый «трофей» немедленно был пущен в дело, и второй нахал выронил свою шпагу, схватившись за руку, рукав на которой стал набухать кровью. Прошло меньше минуты, а диспозиция полностью изменилась. Мушкетер, вооруженный двумя шпагами, держал «под прицелом» обоих своих противников, всем видом давая понять, что, при дальнейшем сопротивлении не колеблясь проткнет горло и одному и второму.

Большинство присутствующих с интересом ждали развязки, и на площади перед «Сосновой Шишкой» стало тихо. Теперь можно было бы без труда расслышать любые слова мушкетера, но он по-прежнему предпочел жесты речам. Кивок в сторону бутылки с вином,  выразительный взгляд и любому стало ясно, чего он требует. Тут же кто-то расторопный сунул в руки поверженным забиякам по доверху наполненному стакану. За столом мушкетеров раздались одобрительные хлопки и смех. Но их товарищ был чем-то недоволен. Он нахмурил брови, отрицательно качнул головой, и сделал легкое движение шпагами, еще сильнее уперев клинки в горло противников и тем самым помешав им пить.
Его действия были встречены недоуменными взглядами и пожиманием плечами – пока никто не понял, к чему клонит мушкетер. А он, намеренно или нет, выдержал крохотную паузу, словно желая привлечь особое внимание, и быстрым, едва уловимым движением, постучал кончиками шпаг по шляпам незадачливых задир. Под громовой хохот и одобрительные выкрики головы были обнажены, и мушкетер согласно кивнул головой, давая разрешение на тост. Его противники, переполненные ненавистью и испугом, с трудом выдавили:
- Да здравствует король!
- Громче! – требовали со всех сторон.
- Да здравствует король!
- Громче!
- Да здравствует король! – дрожащие голоса потонули во всеобщем реве.
После того, как вино было выпито, мушкетер отпустил своих «жертв», вернулся за свой стол и поднял стакан, адресуя тост товарищам:
- За здоровье Его величества!
Ему ответили таким дружным «Да здравствует король!», что в двери «Сосновой Шишки» повысовывались клиенты, привлеченные шумом на площади. Среди них был и Бекингем. Слегка встревоженный, он первым делом нашел взглядом принца, чтоб убедиться, что бедлам на площади никаким образом не коснулся королевской особы. Принц сделал ему знак, чтобы маркиз поторопился.
- Что происходит? – волнение толпы передалось Бекингему, и он оглядывался с самым задиристым видом.
- Мы уходим.
- Вам грозит опасность? – Бекингем положил руку на эфес.
Принц несколько мгновений задумчиво смотрел на своего подданного:
- Да. И не без Вашей помощи.
- Ваше высочество!
- Опасность легкомысленно забыть о долге. Мне сейчас напомнили об этом, пусть и в довольно своеобразной манере.   
- Что здесь случилось?
Принц усмехнулся:
- Пили за здоровье короля.
Бекингем позволил себе недоуменную гримасу:
- А разве уважение к королю и королевской власти не есть обязанность подданных?
- Вот именно, поэтому мы немедленно отправляемся в Мадрид.
Бекингем улыбнулся и склонил голову, признавая поражение:
- В Мадрид!



* И к объятой туманом, Чернеющей ужасом роще и к манам
   Идёт он… (лат.) Вергилий. Георгики. Книга IV. Пер. Елены Иванюк.

**И вот, потревожены пением лиры,
    К нему из Эреба, подземного мира,
    Прозрачные тени выходят: бесплотны
    Лишь призраки живших когда-то… (лат.) Вергилий. Георгики. Книга IV.
   Пер. Елены Иванюк.