Прогулки с Джонни

Да, я это сделал. Не буду утверждать, что я такой единственный,  и что больше никто и никогда подобного не выворял. Но, сдается мне, и предшественников, и последователей у меня наберется с гулькин нос.  Может, кто-то и предавался подобным безумствам, да вряд ли теперь признается. И, конечно, не исключен вариант, что я-таки в этом деле первопроходец.  Как говорится, ответ знает только ветер.

В общем, я высосал полбутылки вискарика и гулял по городу.

Да, сенаторы, я уже вижу эти иронические ухмылки. Ибо вы, конечно же,  бродили по городам и весям, засадив не какие-то там жалкие полбутылки, а и целую, и даже, может быть, не одну. И на фоне этих поздних гуляний деяние мое, так сказать, не внушает. Но не торопитесь с выводами.

Виски то было – Джонни, представьте, Уокер.  Ред  лейбл.

Да, сенаторы, я уже вижу, как презрительно морщатся ваши тонкие аристократические  носы.  Джонни Уокер, ред  лейбл. Самое заурядное питье. Вкус мало чем отличается от аромата, послевкусие – от вкуса. Никаких нот преющих  торфяников  и карамельных оттенков. И, конечно,  привкус старого хереса от старинной дубовой бочки пытаться уловить было бесполезно за полным его, привкуса, отсутствием.

Все это так, но не торопитесь с выводами.  Очень хотелось выпить, а ничего другого не было. Возможно, сенаторы, это банальное обстоятельство послужит мне некоторым извинением.

Мы пили с давним товарищем в летней беседке посреди уютного посольского дворика. Беседку окружали розовые кусты и рододендроны (насчет последних я, впрочем, не уверен, но уж больно слово просится в строку, так что будем считать, что то были рододендроны).  Кусты  надежно заслоняли окно кабинета посла,  известного трезвенника по медицинским обстоятельствам, человека желчного и к пьянству на рабочем месте нетерпимого.  Мнение же остальных обитателей особняка  чин моего товарища позволял дипломатично игнорировать.

На каком-то этапе дружеской беседы я поделился с  собутыльником идеей легкой вечерней прогулки по завершении трапезы.  Крастоты идеи мой товарищ не оценил, высказавшись в том духе, что гулять по городу в состоянии некоторого, будем откровенны друг с другом, подшофе – не совсем то, чего ждут от нас партия и правительство;  с другой же стороны я – лицо частное, постами необремененное, так что и запретить мне реализацию идеи он тоже не  вправе, но с третьей стороны… – запутавшись в  этой  высокодипломатичной сентенции, он сполз на белые подушки и сладко засопел. В цветах  рододендрона гудели шмели.

Я понял, что замыcлу моему ничто не может помешать. 

Проскользнув мимо охранника, мирно дремавшего в своей будке в этот час поздней сиесты, я вышел в город.

Да, сенаторы, я это сделал. Как бы фантастически это ни звучало. Засандалил полбутылки Уокера и отправился бродить по городу.

 Хотите верьте, хотите нет.

Гулял я до поздней ночи, переходя из квартала в квартал, оценивая виды и перспективы с тщанием бывалого пилигрима. Сравнивал город с другими полисами, подмечая  преимущества и недостатки.

Кое-что удивляло. Но более удивительным было то, что удивительного в городе оказалось не так уж и много,  куда меньше, чем ожидалось.  Эта непростая мысль выкристализовалась в моей голове – добравшись до какой-то в меру помпезной площади, я пообещал себе вспомнить ее назавтра и обдумать.

Обнаружилось удивительное сходство с  городом, в котором я родился и вырос. Тот тоже забирался с равнины на пологие горные отроги. И была в этом чередовании кварталов, как и в моем родном городе, своя социальная шкала: чем выше район, тем он богаче и престижней.  Правда, в городе, где я родился, нижние районы были совсем печальными, здесь же они оказались вполне пристойными, похожими на какой-нибудь дальний пригород Парижа. Но чем выше я поднимался, тем чище  становились улицы, гуще - деревья, затейливей – фасады, и это тоже напоминало мне прогулки по родному городу – хотя, не без грусти отмечал я, и в самом низу они были тут  достаточно чистыми,  густыми и затейливыми. 

Зато, добравшись  до самого верхнего верха, я отметил, что  виллы, дворцы и парки здесь пониже и пожиже вилл, дворцов и парков моей родины, и на минуту преисполнился патриотической гордыней.

Но действие Джонни Уокера уже слабело, прохладный ветерок освежал лицо, так что гордыня была недолгой.  Мысли стали проще и понятней, и главная была такой: давно пора в посольский дворик.

Каким-то образом я умудрился отыскать  дорогу назад, и явился в дипломатический  квартал далеко за полночь. Охранник по-прежнему спал в будке, я тихо отворил калитку и прошел в сад. Протрезвевший товарищ все так же сидел в беседке и, соревнуясь бледностью лица с белизной диванных подушек, взирал на меня  так, будто я вернулся не с прогулки по городу, а с боевой экспедиции в тыл врага.

Да, забыл сказать, город назывался – Тегеран.