Шахматы Смерти. Глава третья. Удар чёрного короля

Всё тело насквозь пронизывал холодный, пробирающий прямо до костей ветер. Осеннее небо неприветливо хмурилось, всё блеклое небо было затянуто серыми облаками, чуть накрапывал мелкий противный дождик.

Кладбище не выглядело как какое-то жуткое место в готическом стиле из фильмов ужасов: нет, оно не было заброшенным, с чёрными покосившимися могильными плитами, заросшими диким плющом - кладбище было аккуратным, даже немного светлым. Вокруг могил были проложены опрятные дорожки из белого камня,  росли вечнозелёные конусообразно подстриженные тисы. Это место внушало благоговение, заставляло отбросить житейские хлопоты и в тишине задуматься о главном.

Джонатан, уже порядком уставший, стоял, держа в руках прощальный букет из уже слегка подвядших алых маков, цветков смерти. Рядом с ним дрожала бледная Натали, бывшая в лёгком белом платье. Как брат не уговаривал её, он всё равно не смог заставить девушку надеть что-либо другое на похороны, и ему оставалось утешаться лишь тем, что белый тоже когда-то считался цветом траура. Сам же Джонатан нашёл компромисс - он был в сером костюме.

Джереми тоже упросил взять себя на похороны, хоть его и не хотели сначала пускать, и теперь стоял позади этой процессии ещё более усталый, чем Джонатан, также в светло-сером наряде и с букетом в руках.

Вокруг них было множество почтенных сквайров: различных пожилых мужчин и совсем старичков, которые были хорошими или просто мимолётными знакомыми отца Джонатана. Вчера брат с сестрой потратили весь день на то, чтобы разослать им всем приглашения на плотной гербовой бумаге на эту прощальную церемонию, стараясь не забыть никого.

Натали стояла мертвенно-бледная, и даже не плакала - её лицо было словно каменным. Все свои слёзы она выплакала уже накануне, а сейчас просто молчала, не в силах вымолвить и слова. Иногда по этому поводу раздавались шёпотки, мол, смотрите, она даже и слезинки по покойному отцу не прольёт, но девушка была выше того, чтобы обращать внимание на это.

Наконец, собрались закапывать и гроб с телом того, кто был им отцом, защитником. Седрик Чессмен ещё при жизни говорил, что не хочет, чтобы его тело кремировали, как обыкновенно делается в Англии, и сейчас его воля была исполнена. Гроб начали погружать в заранее вырытую яму, чуть поодаль стояла будущая надгробная плита (её установят позднее, когда земля осядет)  - мраморная, бело-кремового цвета, с его именем, годами жизни и невидимо выгравированной короной по всей её поверхности.

«Всего лишь сорок семь лет, - с грустью подумал Джонатан. - Насколько же это мало!» Парень плохо знал отца, и ему было невыразимо тоскливо, что больше он его так и не узнает. Теперь он остался совсем один, без матери и отца, и он так и не получит даже ответа на некоторые вопросы, например, зачем же его отослали в закрытую школу, если этим всё равно не могли предотвратить проклятие...

Возможно, Натали и знала, но беспокоить её в это время юноша не решался.
Внезапно, когда задумавшийся Джонатан уже хотел бросить первый ком земли на гроб, среди толпы людей вокруг них произошло какое-то волнение, и вперёд погребальной процессии торопливо выбежала четвёрка - да, это была семья дяди Роджера.

По процессии прокатился возмущённый гул: «Опоздали на похороны, опоздали на похороны…», но те люди безмятежно встали рядом с братом и сестрой, несмотря на только что выказанное ими такое огромное неуважение к покойнику.
Самый старший из них, - тот, кто, похоже, и был Роджером Чессменом,  наклонился и сам положил первый ком земли, опередив этим Джонатана и самодовольно усмехнувшись.

Натали слегка наклонилась к старшему брату и стала называть незнакомцев по именам, указывая Джонатану на нужных кивком головы.
 
«Роджер Чессмен», - окончательно утвердила девушка в своей догадке парня, указав на того самого мужчину. Дядя Роджер был коренастым, крепким мужчиной примерно того же возраста, что и его умерший брат. Он выглядел довольно моложаво, возможно, из-за лишнего веса - он был чуть толстоват.

Лицо у него было довольно интересное - курносый нос картошкой, небольшие кудрявые чёрные бакенбарды, на голове прямые тёмные волосы с проплешиной посередине. Казалось, на свете не могло быть двух настолько не похожих братьев.

Смотрелся дядюшка почти что мирно и степенно, напоминая добродушного хозяина трактирчика в старину, но это впечатление разрушали его глаза - глаза ястреба, маленькие, глубоко запрятанные, карего цвета, которые хищно впивались во всё, что видели. Джонатан сразу же определил, какая он фигура: безусловно, чёрный король.

«Его жена, Шарлота Чессмен», - прошептала Натали юноше, указывая на тёмный мрачный силуэт рядом с дядей. Одного взгляда на эту женщину было достаточно, чтобы понять, насколько она опасна. На вид её можно было охарактеризовать двумя словами - «холодная сдержанность».

Тетя держала себя очень гордо, прямо-таки с аристократической важностью; у неё была невероятно прямая осанка, безупречный идеально чёрный наряд, очень туго затянутый. Всё в ней было до странности стянуто: белоснежная морщинистая кожа на лице фактически прилипла к костям, волосы цвета вороньего крыла закреплены в тугой пучок. Было видно, что это человек традиций.

Снаружи она казалась спокойной, но в её глазах пылала ледяная ненависть. Было понятно, что иметь в ней врага очень опасно: к своим целям она шла через любые препятствия, но была неспособна на мелкие гадости, нет, только игры с огнём, ядом и кинжалами. В общем, это была самая настоящая чёрная королева. Никто не позавидовал бы человеку, оказавшемуся у неё на пути. Заметив долгий изучающий взгляд Джонатана, она в ответ облила его язвительным холодом своих льдисто-голубых глаз, и тот поспешил отвести свой взор.

Тут ближе к своим родителям подошла девушка, ещё недавний подросток, лет шестнадцати или постарше. Как объяснила сестра Джонатану, её звали Филиппа Чессмен.

Её появление произвело огромный шок: девушка выглядела так, словно сейчас пришла на вечеринку какого-то неформального общества. Она была одета в чёрные джинсы и такого же цвета молодёжную толстовку, новенькие кроссовки. В шапку иссиня-чёрных волос были вплетены электрически-зелёные и тёмно-фиолетовые пряди, часть волос была заплетена в высокий конский хвост, остальные оставлены распущенными. На ней также были модные чёрные лаковые наушники, из которых отчётливо доносилось громыхание дешёвого тяжёлого рока - девушку ничуть не смущал тот факт, что она пришла на похороны. Лицом она была очень даже хорошенькая: широко распахнутые голубые глаза, как у матери, курносый носик и алые маленькие губы.

Однако, на ней лежала явная печать взбалмошного упрямства, капризности, вечного недовольства и привычки повелевать - было видно, что она не привыкла себе в чём-то отказывать.

«Тёмная лошадка»,  - невольно подумал Джонатан, и вопрос о том, что она за фигура, отпал сам собой.

Следующим, кого стал рассматривать парень, был старший брат Филиппы, Бенджамин Чессмен. Вот о ком трудно было сказать что-то определённое: можно было описать его внешность: коротко подстриженные чёрные волосы, кожу, бледную, как у вампира,  карие прищуренные глаза, но вот проникнуть через это в его суть было невозможно. На лице этого парня было просто каменное выражение, одет он был в чёрный костюм и держался прямо, но не так, как его мать, а скорее по-военному.

Было понятно, что он умный, хитрый противник, намерения которого угадать невозможно, а потому представляет гораздо большую угрозу, чем его сестра.
«Он похож на неприступную крепость», - предположил про себя Джонатан, хотя и не был уверен, что его догадка правильна.

Возле ног Бенджамина, так, без поводка, стоял огромный чёрно-коричневый пёс, напоминавший и волка и медведя одновременно. Сквозь его гладкую, лоснящуюся шерсть переливались мускулы, поза была напряжённой, почти охотничьей стойкой.
Это был пёс, просто созданный для охоты: его мощная мускулатурная система, задние и передние лапы, крепкие челюсти обеспечивали ему фактически полное превосходство в любых состязаниях и схватках. Он немного был похож на сеттера: такие же висящие книзу уши и красивая масть, но в нём не было сеттеровской изящности и воздушной лёгкости, скорее, приземлённость и непоколебимость, им несвойственная. Этот пёс явно перегрыз бы горло любому, кто б пошёл против него и его хозяев. Его кличка - Милорд, заставляла предположить, что, возможно, его фигура - слон (в Англии часто называемая епископом).

Тем временем гроб с телом покойного уже начали закапывать в землю. Джонатан в самый последний раз взглянул на своего отца: тот лежал такой бледный, словно каменный, и даже не верилось, что в этом теле когда-то была жизнь - он казался надгробной статуей, частью своего захоронения. Лицо покойного не выражало никаких эмоций - ни умиротворения, ни печали, ни страха смерти, не осталось ни следа от всех чувств, что терзали его - только один вечный покой запечатлелся там.

Лицо парня исказилось: как же больно смотреть на то, как лицо твоего отца исчезает под землёй, чтобы уже больше никогда не оказаться на поверхности! Все присутствующие сняли головные уборы и скорбно склонились перед свежей могилой, храня длительное молчание, потом они возложили туда свои цветы, на некоторых из которых были видны капельки слёз. Джонатан также положил маки на место захоронения, грустно вздохнув.

Подошла пора кому-то из них произнести прощальную речь, как всегда принято; Роджер Чессмен подошёл к могиле, не дожидаясь чьего-либо разрешения, и начал громко декламировать, оживлённо жестикулируя. Он говорил о том, каким прекрасным человеком был Седрик Чессмен, как он его любил, и как его всем будет не хватать; казалось, дядя чувствовал себя, словно оратор на конкурсе красноречия, сопровождая все свои слова напыщенными эпитетами и метафорами. Именно во время этой речи племянник впервые почувствовал отвращение к своему дяде - во всех его словах не было ни капли правды.

Постепенно Джонатан уже перестал его слушать, он растворился в собственных невесёлых мыслях и потому резко вздрогнул, когда до него донеслись эти дядины слова: «Чтобы исполнить дань уважения к своему старшему брату, я просто обязан позаботиться о детях, после него оставшихся. И так как никто из них ещё не достиг совершеннолетия, я оформляю над ними свою опеку».

Джонатана так потрясли эти слова, что он чуть с силой не хлопнул себя по голове - юноша ведь никогда не задумывался, что события могут принять такой ход. Иметь опекуном человека, главная цель которого - сжить его со свету - такое не могло присниться ему даже в кошмарном сне.

Вслушавшись дальше в слова дяди, Джонатан понял, что семья Роджера Чессмена собирается приехать в их дом…


***


Парадная входная дверь отворилась, пропуская внутрь дома незваных гостей, те, соблюдая строгую очерёдность, вошли туда: сначала Роджер Чессмен под руку с супругой, потом Бенджамин, а за ним и Филиппа с псом. Затем зашли носильщики, выгрузившие некоторые вещи чёрной семейки, приехавшие вслед за ними в просторном фургоне, и лишь после них Джонатан с сестрой и младшим братом смог войти в собственный дом.

Теперь он понял, зачем в этом здании находился второй, полузаброшенный флигель: там, возможно, находились комнаты для чёрной стороны, как впоследствии и оказалось. Для каждой фигуры была своя отдельная комната, и, если удастся увидеть, кто в какой из них разместится, то можно узнать их фигуры. Впрочем, приезд чёрных не сулил вовсе ничего хорошего - они наверняка всеми силами попытаются помешать занятиям Джонатана с Джереми и вообще всяческому усилению белого короля.

С этими отнюдь не радостными мыслями парень поднялся на второй этаж и вошёл в свою комнату, бывшую комнату отца, теперь по праву принадлежащую ему, и запер дверь на замок изнутри: придётся быть настороже.

Вся комната, разукрашенная изображениями белой короны, всё ещё носила на себе отпечаток характера и привычек Седрика Чессмена: на рабочем столе множество книг по истории и медицине с заковыристыми латинскими названиями на потрёпанных переплётах, массивная пепельница, над лампой в узорчатом абажуре висел портрет. Эта картина была очень искусно нарисована, и в лице молодой женщины, бывшей на картине, юноша узнал дорогие ему черты своей матери.
 
Она была необыкновенно красивой и изящной, с правильными очертаниями лица, чуть славянскими. Джонатан вспомнил, как, когда он был маленьким, дядя Роджер, громко хохоча (наверняка он был тогда навеселе), рассказывал ему, что его мать - русская балерина, когда-то до такой степени влюбившаяся в его отца, что она сбежала к нему из российского гастролирующего театра, где её из-за невероятного таланта держали в неволе, прямо во время спектакля в Лондоне, где у неё была главная роль, и за ней потом несколько часов гналась полиция и русская мафия.

Тогда маленький Джонатан слепо верил ему и ловил каждое слово этого несусветного вранья, но теперь он вспоминал об этой истории, лишь усмехаясь. Впрочем, в словах дяди Роджера и была своя доля правды - на балерину мама Джонатана действительно была похожа.
 
Сам парень очень плохо помнил её, но всё же в голове с точностью вставала одна сцена: «… Шестилетний Джонатан стоял у фамильного рояля, иногда перебирая клавиши пальцами. Он не понимал, как у мамы, сейчас сидевшей за игрой, получалось так чудесно извлекать оттуда волшебные звуки. То вокруг раздавался нежный плеск волн, то гремела гроза, то чирикали весенние птицы. То же самое с настроением - звучало то отчаянье и боль, то спокойствие и умиротворение, то радость и стремление к счастью. Музыка, словно какое-то волшебство, передавало без слов и красок картины и чувства, действия и отношения.

Мальчик стоял, как заворожённый, а когда матушка закончила играть, серьёзно спросил: «Мам, а ведь нот всего семь… Как же получается передавать ими картины? Как они не заканчиваются, и все мелодии не повторяются?»

Женщина, словно пробудившись от грёз, замерла на довольно долгое время, обдумывая этот простой и одновременно сложный вопрос, а потом, мягко улыбнувшись, села на колени перед сыном, чтобы смотреть ему прямо в глаза (она даже не боялась испортить шёлковое платье), и, обняв его за плечи, строго, но не жёстко, начала: 

 «Запомни, Джонатан, запомни, люди не шаблонны. Да, мы проживаем похожие жизни, совершаем одинаковые поступки: любим, ненавидим, смеёмся, остаёмся равнодушными. Но каждый из людей индивидуален, иногда все приходят к одному результату, но разными способами.

Подумай, ведь в латинском алфавите всего двадцать шесть букв,  но сколько разных историй удалось передать ими людям! А ведь в нотах ты забыл ещё и про полутона и возможность использовать разные октавы…» Джонатан внимательно слушал, пытаясь навсегда оставить в памяти и слова матери, и её вид, такой правильный, словно идеал греческой музы…»

Внезапно воспоминания парня прервали дикие крики, доносившиеся с первого этажа. Юноша сразу вскочил и опрометью бросился вниз по лестнице, не зная, что ему следует ожидать от этого.


***


Примерно за десять минут до этого

Когда Филиппа открыла дверь, маленький, но отчаянно храбрый и недружелюбно настроенный взъерошенный пёс Тура почувствовал исходящую оттуда опасность. Так и было - около её ног мерно, ощущая свою силу и физическое превосходство, вышагивал громадный чёрный пёс. Шпиц присобрался, напрягся и приглушённым горловым рычанием предупредил Милорда о своём присутствии. Тот ответил ему тем же, присовокупив к ворчанию грозный рык.

 Его хозяйка, не обращавшая (или делавшая вид, что не обращает) внимания на их начинавшуюся перепалку, поднялась вверх по лестнице в тот флигель, где находилась её комната, оставив своего пса внизу.

Пёс снова презрительно гавкнул на законного обитателя этой территории, всем своим видом показывая, что он не признаёт его здесь главным. Тура снова тихо зарычал в ответ; он не хотел вражды, но понял, что этого не избежать.

Теперь уже ничто не могло помешать разгоравшейся ссоре. Хозяин в этом доме мог быть только один, и было ясно, что никто из них не хотел уступать. Сначала псы находились друг напротив друга, оставляя между собой приличное расстояние, и ходили кругами, не сводя глаз с противника и враждебно переговариваясь. Их хриплый приглушённый тон постепенно перешёл в открытый злобный рык, причём Милорд скорее угрожал, а Тура - оборонялся.

Так они и кружили вокруг, смотря друг другу в глаза, не моргая, пока… Всего одна секунда, одно невольное движение, один рывок - и они, как по команде, одновременно бросились друг на друга. Как это было жестоко, чисто по-звериному!

Милорд знал, что победа будет его, едва он подомнёт под себя крошечного зверька, и потому всё время наступал, прыгал на него, замахиваясь сильными лапами. Но на стороне Туры была его ловкость и быстрота манёвров - он проскальзывал между лап гиганта, покусывая его за живот, спину, лапы, морду и хвост. Однако, этого не было достаточно для победы.

Прикусывания небольшого пёсика не доставляли великану практически никакой боли, тогда как его укусы вырывали у того целые клочья шерсти, которыми теперь был усеян пол. Визги дерущихся противников разносились по всему первому этажу, но до второго, где был Джонатан, они не доходили.

И вот, настал тот момент, когда Милорд всё-таки придавил Туру к земле, хоть тот и безудержно сопротивлялся. Стальными когтями он прижимал противника, а клыками вырывал комки шерсти, намереваясь прокусить тому шею.

В это время в комнату вбежала запыхавшаяся Натали, невероятно встревоженная звуками борьбы. Увидев, что происходит с её питомцем, она тут же кинулась разнимать их, но ничего не вышло, лишь зубы чёрного пса клацнули ей по руке. Вот тут-то и раздались те крики, что услышал Джонатан.

Спустившись, парень стал свидетелем такой картины: у двух дерущихся собак стояла его плачущая сестра, не в силах ничего сделать, затем в комнату вошла и виновница этого происшествия, оставившая своего пса без присмотра. Филиппа, самодовольно улыбнувшись, тихо скомандовала:

- Милорд, ко мне!

Тот недовольно зарычал, но вынужден был подчиниться, оставив жертву. Натали тут же подбежала и взяла свой несчастный комочек шерсти на руки, из ран Туры сочилась кровь, он тоскливо заскулил. Едва сдерживая рыдания, девушка тут же выбежала оттуда.

***

 -  Что вы себе позволяете в нашем доме? - на вид сохраняя знаменитую английскую выдержку, но внутри сгорая от желания высказать Филиппе всё, что о ней думает, процедил Джонатан. Он твёрдо был намерен поставить их на место.

 - Что ты сказал? В вашем доме?  - насмешливо откликнулась девушка. - Забудь это слово. Да-да, ты не ослышался, забудь. Этот дом теперь принадлежит нам по праву. Отец всегда знал, что Чессборд (от англ. - Chessboard - шахматная доска, одно из названий этого дома - прим. авт.) всё равно достанется нам. А тебе я советую молчать и не соваться не в свои дела. Всем здесь теперь заправляет чёрная сторона, и тебе нужно это учесть. Заткнуться и делать то, что тебе велят. Смириться.

Джонатан даже не знал, что ей ответить, он впервые слышал такую вопиющую наглость прямо в лицо. Он еле сдерживался от желания нагрубить этой невесть что о себе возомнившей девице. Тем временем гордячка, полностью уверенная в своей безнаказанности, повернулась, всем своим видом показывая, что разговор окончен, и вышла, громко хлопнув дверью.

«Ну и дерзкая девчонка!» - прошептал Джонатан, поражённый её вызывающим поведением.

Война началась. Впрочем, нет. Войну отцов продолжили дети.