Проданные сны

                Как душою ни бьюсь,
                Ни кричу
                От ударов изменческих,
                Ничего не боюсь –
                Глаз боюсь человеческих.

                Василий Фёдоров


 Круглые столики с бесплатной солью, рассыпанной на бумажных тарелках, предлагали равенство каждого перед каждым в желании выпить. В глубине стояли железные игральные автоматы, которым никто не наливал, с которыми никто не играл. В этом пивном баре не было ни стульев, ни официантов. Бар не для бар. Заботливая табличка требовала пять тысяч родных и кровных за вредную привычку курить. Курили все, кто хотел, потому что таких денег не у кого не было. Толстая женщина с близко посаженными глазами, похожая на пьяную птицу, наливала пиво и водку, и тоже курила. Закуска отвечала за своё название не пользоваться собой просто так. В прошлом женщины, а теперь бесполо предназначенные для бань и платных мужских туалетов, убирали равноправные столики.
 Тебе нужно пиво, а ты не нужен никому, замечательно. Можно пить и курить, и смотреть через мозаичное окно в пропасть людской толпы, в которую обязательно попадёшь, но потом, когда получишь свою порцию любви к ближнему.
  Большая женщина что-то рассказывала мужичку в армейской телогрейке. Мужичок часто открывал и закрывал глаза, крепко держась за подстольный крючок для вещей с ручками. Он вникал и кивал, и снова вникал, и снова кивал, не успевая подстроить лицо к горечи услышанного. Он продолжал кивать даже тогда, когда женщина уходила за водкой.
 Высокий красиво усатый дед, с руками, в которых почти полностью пропадал стакан, говорил самому себе:
-Холодно, просто зашёл погреться.
Он медленно выпивал свои законные фронтовые и продолжал:
-Вот, картошки купил, курочку. 
Дед поправлял старенький шарф, выпивал ещё, и больше не разговаривал.
 Женщина тёмно усталыми глазами смотрела на худого мужика в кожаной куртке. Она попыталась выпить, но не смогла. Каплям чёрной от ресниц краски, нечаянно попавшим в слёзы, ничего не оставалось, как мелкими дорожками опускаться вниз по белеющим щекам.
-А я знаю, чего ты испугался, ты остаться испугался. А ребёночка твоего, я вытравила.
Кожаная куртка шевельнулась. Одной рукой она пытался обнять женщину, а другой обхватить стакан. Ни то, ни другое у неё не получилось. Женщина выпила свою водку.
-Хватит пить, сейчас поедем ко мне, понял!
Мужик понял, он целовал женщину в глаза, в слёзы, в чёрную краску.
 Человек в пальто с разноцветными пуговицами и лыжных ботинках точно угадывал к кому можно. Он ничего не говорил, а только касался края дрожащими и длинными пальцами. Ему наливали, он выпивал, почтенно благодарил и уходил к другим.
Художник выпил горькую и запил томатным соком. Он подумал, что мог бы написать этих людей, даже нашёл каждому место на холсте. Кому нужны такие картины, отнимающие у людей последние – не видеть самих себя. Художник писал то, что часто приходило во сне. Всем нравилось, но никто не платил. Художник вспомнил стихи из песни Андрея: "…он умел только то, во что верил, а как же иначе". Сколько друзей художника писали и не верили, потом пили и не верили по-новому. Он пил и верил. Ну и что? - подумал художник. А то, что пить нужно с другими, с теми, которые платят. Результат, все равно, один – иллюзия волшебного замка, соединяющего одну пропасть с другой. Иллюзия пропадает так же быстро, как нарастает пропасть. Замок исчезает, и нет выхода. Выход есть – уйти совсем. Додумался, - подумал художник, и пошёл за водкой.
 Когда он вернулся, за столиком стоял мужчина в чёрном костюме и чёрной рубашке. Голубые глаза и солнечные кудри. За эти кудри его звали Витястик, а не Витёк или Витя. Художник и Витястик вместе учились и вместе пили. Витястик мог писать то, во что верили другие. Художник любил, писал картины, которые видел во сне, пил, снова кого-то любил и снова писал. Они не виделись восемнадцать лет.
-Здорово, Ванёк, - сказал Витястик.
-Витястик? Как ты меня нашёл?
Художник, продолжая держать стакан с водкой, пожал холодную руку с чёрным перстнем.
-Ваня, ты водку-то поставь, я тебе потом всё расскажу, а найти тебя не трудно.
Витястик, молодой Витястик, те же кудри и ни одной морщинки в глазах. Такие глаза невозможно написать, - подумал художник. 
-Я сейчас, - сказал художник, собираясь идти за водкой.
-Не надо, Ваня. Мы с тобой обязательно выпьем, но не сейчас и не здесь.
Витястик положил на стол красивые бумажки с нарисованными крыльями.
-Это билеты на самолёт, мы летим ко мне.
Художник взял одну из бумажек и подумал, что крылья он написал бы по-другому.
-На какой самолёт? – спросил художник.
-На большой и удобной, - Витястик улыбнулся губами.
-Меня не пустят в самолёт, - сказал художник, - здесь нужны данные паспорта.
-Сейчас заедем к тебе и заберём твои данные, у нас мало времени.
-Но, я не могу лететь. Как я всё брошу?
Витястик вернул билеты в бумажник.
-Можешь, тебе нечего бросать.
Раскланиваясь, в белых платьях уплывали яхты, надеясь вернуться в алых одеждах. Морские слёзы обливали скалу, укреплённую ветром, но не могли добраться до вершины. На вершине скалы каменел замок Виктора Логова.
 Направляемые корнями из невидимой темноты, цветы пробивали тяжёлые камни одним желанием света. Маленькие скалы, расставленные повсюду, салютовали фонтанчиками из питьевой воды. В пальмовое озеро гляделось небо, отражаясь бело плывущими облаками. Земляные ковры, не пускающие остроту камней, отнимали усталость и возвращались дыханием от зелёной свежести трав.
 Девушка-флейта играла на флейте. На круглом столике в бархатном цвете коньяка отражались тонкие дольки лимона. Оставив художника, Виктор ушёл в свой зеркальный лабиринт непролитых слёз и неуслышанных скал. Когда он вернулся, то стал рассказывать.
 -Это было восемнадцать лет назад, у меня ничего не получалось, даже за враньё не хотели платить. Ты, как всегда, тонул в любви и картинах, а я тебе завидовал. Я чувствовал, что опустел. Зашёл в паршивый кабак, но больше не мог пить. Какой-то худой мужик с пресными глазами. Клетчатая рубашка, мятые брюки. Там все такие с неразличимыми лицами. Подсел ко мне, налил водки. Я почему-то выпил, сейчас понимаю, что он заставил. Мгновенно стало хорошо, даже люди вокруг показались не такими клетчатыми. Глаза у него…. Глаза как глаза, но какие-то сухие и не людские. Смотрят на тебя и на всех сразу одновременно, чтоб ничего не пропустить.  Вы, говорит, Виктор Алексеевич Логов – русский, беспартийный, художник. Я кивнул. Странно, мне у него ничего не хотелось спрашивать. Он достал какой-то потёртый портфель, вынул оттуда бумаги и положил на стол. У вас, говорит, умер двоюродный дедушка в Филадельфии, Логов Александр Семёнович. Какой дедушка, какая Филадельфия? И тут я начинаю вспоминать, действительно, мне ещё бабушка рассказывала, что перед самой революцией родственники деда уехали в Америку. В России они занимались мануфактурой, почуяли запах крови от красных знамён и уехали.
Виктор посмотрел на девушку с флейтой.
-Показывает мне завещание, и говорит, что деньги большие, даже очень большие. Только завещание с условием. А условие, я сначала ничего не понял, передать всё мое состояние, выраженное в такой-то денежной сумме, (там столько нулей было, я думал, что сплю) Виктору Алексеевичу Логову, при условии отказа, упомянутого выше, от сновидений в пользу завещателя. Я подумал, что надо мной кто-то хочет посмеяться. Мне тогда всё равно было, пусть думаю, смеются, если им так хочется. Я и сам посмеюсь. Ну и подписал. А он говорит, вы, Виктор Алексеевич больше не пейте и идите домой. Сказал и пропал. Мне и, правда, больше не хотелось пить. Я пришёл домой, а там восемнадцать чемоданов с золотой инкрустацией: "Логов", и чёрный перстень. Виктор замолчал.
- После этого ты перестал видеть сны? - спросил художник.
Художник понял, почему глаза Витястика перестали быть глазами, которые он знал раньше. Глаза закрывались, но ничего не видели. Они не могли ни плакать, ни смеяться.
-Ванёк, я к листу бумаги подходить боюсь. Я с того времени не держал в руках ни кисть, ни карандаш.
-А как же всё это? Море, скала, замок?
-Это всё она нарисовала, а я купил.
Виктор поднялся и обнял девушку с флейтой.
- Если бы не она, я блеванул бы этими деньгами и повесился.
Флейта перестали играть и пришла к художникам. Она села на колени к Виктору и стала целовать его в глаза. Флейта отдала бы Виктору все свои слёзы и смех, если бы знала, как это сделать.
-А как ты её нашёл? - спросил художник.
-Долго рассказывать, Ванёк. Но нашёл же, искал и нашёл.
Виктор выпил подряд две рюмки коньяка и сказал,
-Чёрные силы, они купили меня.
Художник встал. Опрокидывая стол с коньяком, он схватил руку с чёрным перстнем, легко снял его, и выбросил в море.
-Виктор, никаких чёрных сил нет. Они появляются от нашего неверия в белые силы. Сны невозможно продать, сны как рукописи, которые не горят.
Боль резала и давила глаза, образуя сухие морщины, как расщелины в скалах. Глаза Виктора видели друга – Ивана художника. Солнце, осветившее этот день, уходило к другим дням, оставляя свои владения ночи с бегущим по волнам лунным светом.
-Хватит плакать, - сказал художник, - пора спать, ляжем все вместе, здесь, на зелёной траве.
 Утро взошло, как белый лист в руках Виктора. Проливаясь из скал, услышанные флейтой, слёзы рисовали на камнях живые цветы.