Время умереть

     Прежде за поворотом находилась рюмочная. Я помнил. Но теперь здесь было что-то другое. Кажется, высокая бетонная стена. Просто высокая бетонная стена с какими-то рисунками и надписями на ней. Дальше идти было некуда. Я оглянулся и подумал, что ошибся и свернул не в том месте. Однако возвращаться не хотелось, и я пошел вдоль стены по узкой тропинке в надежде все-таки куда-нибудь выйти. Пройдя всего несколько шагов, я увидел сбоку от тропинки, в траве, тело человека. Я подошел ближе и вгляделся в него. Это был один из постоянных посетителей рюмочной. Я приметил его несколько дней назад и занес в свой список следующих жертв. Он чем-то удивил меня тогда. Но теперь я не мог достаточно точно вспомнить чем же: может, как-то отлично от всех других подносил рюмку к губам, или глупее других смеялся – не знаю. Теперь этот  человек лежал сбоку от тропинки в невысокой траве с простреленной головой. Все свои жертвы я убивал в упор и всегда выстрелом в голову. Я называл это подарком судьбы, прекрасной несправедливостью. Ведь пуля в виске гораздо лучше, нежели побои, полученные в пьяной драке, цирроз печени или переохлаждение организма зимой. Смерть должна соответствовать жизни, иначе одно теряется в другом. Я дарил этим людям мгновения благородной смерти. Но отчего-то в последнее время все шло не так. Впрочем, я был немного болен, как будто стал путаться в своей же реальности. Мне казалось, что понемногу я начинаю утрачивать интерес к этой игре, которая все больше становилась какой-то механической и бессмысленной, или же у меня появился соперник более искусный и изощренный, нежели я. Мне казалось, что кто-то явно играл со мной все это последнее время, подыгрывал мне, придумывая новые правила, добавляя некоторого эффекта и зрелищности моему примитивному однообразию, и я сам как бы невольно становился чьей-то жертвой в уже чужой и смертельно опасной для меня игре. На лацкане старого затертого пиджака булавкой была прикреплена какая-то записка. Я склонился над трупом и прочитал ее содержимое. «Почему люди умирают?» - было написано в ней. Я сорвал с пиджака записку, скомкал ее и выбросил. «Что за придурок затеял со мной эту игру? Что ему нужно? Мне это не нравится,» - подумал я в раздражении и пошел дальше вдоль стены. Наконец, вышел на какую-то незнакомую улицу. «Эй, - окликнул меня некто в зеленой рубашке, - здесь нет поворота.» «Мне все равно. Я один», - ответил я и пошел искать свой поворот. Довольно скоро я нашел его и ступил на знакомую улицу. Эта улица была известна мне: здесь был поворот. Прежде я несколько раз совершал на ней приговор. Прежде мне нравились шумные оживленные места. Убийство – это спектакль. А всякий спектакль должен иметь своего зрителя. Еще это был какой-то вызывающий жест миру, пренебрежительный вызов ему. Я совершал убийство в людном месте на глазах у многих. Все вздрагивали, закрывали лица, каждый из них чувствовал себя жертвой, боялись. Я видел страх на  лицах, мне было приятно. Всего один выстрел – и мир содрогался от страха. Я чувствовал себя на какой-то вершине, ощущал в себе какую-то новую сущность, чувствовал уязвимость и зависимость мира от человека с пистолетом в руке – мне  было приятно. Но вскоре мне надоело это: эти бесконечные истерические крики и обмороки барышень и малодушие и страх в глазах мужчин. В этом было что-то противоестественное, может быть, противоестественное самой смерти, и я не понимал в чем причина. А может быть, упиваясь страхом жертв, я сам стал подвержен страху. В конце концов, я стал ходить узкими тропинками, и мое священнодействие стало иным.


      Еще через определенное время увидел свой очередной поворот и свернул. Вышел на мостик через речку. На мостике заметил молоденькую девушку. Она была красива и казалась одинокой и несчастной. Можно было подумать, что ее бросил любимый мужчина, иначе зачем столько печали молодой и красивой девушке? «Какая роскошь убить такую женщину, - вдруг подумалось мне. – Она выглядит такой несчастной. Может быть, бросится сейчас с моста. Как же много лучше будет, если ее убьет моя пуля. Я убивал людей, которые имели лишь облик человека. И мир не переворачивался и не становился другим. А здесь я могу убить весь мир. Я убивал такое множество людей, и все это было напрасно. Обилие жертв лишь умаляет ценность идеи. Как же велик соблазн разрушить этот мир! Для этого нужно просто выстрелить в голову прекрасной женщине.» Я протянул руку к карману, в котором лежал пистолет. Девушка задумчиво и грустно прошла мимо, не взглянув на меня. Следом за ней, наверное, потянулся шлейф одиночества. Я потоптался на месте и пошел в рюмочную. Пошлый и бессмысленный мир, в который раз был спасен красотой прекрасной незнакомки.


      Но вот и рюмочная. Рюмочная как обычно наполнена ассоциальным сбродом. Я прихожу в рюмочную, заказываю стакан вина, занимаю какой-нибудь крайний столик и начинаю вглядываться в посетителей, подбирая очередную свою жертву. После несколько дней я слежу за ним, запоминая его привычки, примечая какими путями тот ходит, а после в удобном месте убиваю его. Так было всегда. Так было всегда в последнее время. Но сегодня как будто что-то не так. Как обычно я заказал стакан вина. Полная с отталкивающей внешностью буфетчица подала мне стеклянный стакан, а не пластиковый как обычно. Мне это показалось странным. Я хотел сказать ей об этом, но промолчал. «Что ты ждешь? Что ты смотришь? Что-то еще? Вот твоя сдача,» - буфетчица небрежно бросает мне сдачу. Я беру стакан и иду к свободному столику у окна.


      У всякой бездны есть дно. Дно моей бездны зовется рюмочная. Идея убивать родилась именно здесь, когда я впервые зашел сюда. Мир населен Каинами. Ты понимаешь это, когда очередь убивать приходит тебе. Тогда шел дождь. Как всегда по средам на планете жизни моей шел дождь. Я бесцельно слонялся по улицам. Все казалось серым и мрачным и многолико унылым. В такие дни все дороги ведут в рюмочную, и я нехотя направился туда. Рюмочная встретила меня вывеской: если вы нашли здесь истину, значит, ее здесь нет. Слова были знакомы мне, как будто я сам придумал их когда-то, - просто слова, слова после слов, - и я толкнул дверь ногой. Люди, собирающиеся здесь, похожи один на одного. Наверное, это странно поразило меня в первый раз. Наверное, я и сам был во многом подобен им с той лишь разницей, что у меня имелся пистолет, а у них его не было. Мне отчего-то представилось тогда, что я попал в какую-то комнату мистерий, оказался гроссмейстером за какой-то большой шахматной доской, где уже одно чередование черного и белого сводило с ума, и где белые всегда начинали и выигрывали. Бывает, мне трудно сделать выбор из-за того, что все так похожи. Бывает, я думаю, что легко быть не таким как все, каким-нибудь сумасшедшим гением, гением с придурью, или просто человеком с пистолетом в кармане. Легко быть необыкновенным человеком, когда у тебя пистолет в кармане, или когда тебе диагностировали шизофрению. Гораздо тяжелее быть таким как все. Таким вот серым и неприметным, никому не нужным, даже себе, бессмысленно влачащим свою никчемную бесцельную жизнь, опустившимся на дно бездны своей. А ведь так было не всегда. Было что-то другое и в жизни моей. Было время, когда я еще не носил пистолет в кармане, и не подозревал о существовании этой рюмочной. И я был молод и не знал одиночества.


     Отчего-то сегодня в рюмочной было необыкновенно оживленно. Я подумал, что мне трудно будет выбрать кого-то. Многолюдство всегда лишало меня выбора и не сулило ничего доброго. Я решил просто выпить свое вино и уйти домой. Вдруг в дверях рюмочной я увидел знакомого дворника. Он жил недалеко от моего дома, и мы были коротко знакомы. Кроме старости в нем не было ничего примечательного. Может быть поэтому, подобно прочим всем, в которых также не отыскивалось ничего примечательного, он и захаживал в эту рюмочную. Дворник тоже заприметил меня и как бы даже с какой-то очевидной надеждой направился ко мне. Он подошел, как-то приглушенно и скромно поприветствовал меня, хотел было сказать еще что-то вполне разумеющееся для встречи в рюмочной, но запнулся о ножку стола. Столик качнулся, стакан с вином съехал на край, упал на пол и разбился, дешевое вино залило грязный пол. Дворник, кажется, замер в каком-то ужасе. Я посмотрел на разбитый стакан, наклонился и собрал осколки. Какая-то странная и шальная мысль вдруг пронзила меня. Не знаю, может, это было просветление мое. Ведь обретают люди просветление под деревом, на рынке, еще где-нибудь. Отчего бы не обрести его в рюмочной? Пожалуй, место подходящее, располагающее.  Положив осколки разбитого стакана на стол, я печально улыбнулся и спросил своего неосторожного друга: «Знаешь, почему умирают люди?» Ничего не понимая, дворник виновато сказал «нет». «Просто пришло время. Пришло время умереть. Как этому стакану, понимаешь?» Я запустил руку в карман, достал пистолет и  приставил к виску. Дворник в страхе смотрел на меня. «Чего он боится, - с какой-то досадой и брезгливостью подумал я, - ведь не его убиваю я, а он все равно боится. Как же надоело все: эта проклятая жара, этот несносный август. И все-таки я благодарен этому миру. Он был несправедлив ко мне, но я платил ему несправедливостью большей.» Нажав на курок, увидел свою убогую комнату, и темное вечернее окно, и ночных мотыльков, бьющихся по стеклу, по ту сторону жизни.