Я встречаюсь с гением

Это был гений – всем гениям гений.

Гений принимал нас в маленькой артистической на верхнем этаже Моцартеума. В один из дней фестиваля общий знакомый затащил-таки нас  после концерта к  великому человеку.

Никакой иронии в этом обилии эпитетов  подозревать не следует.  Доходили до нас слухи о его причудах, но игра была такой, что маленький зал Моцартеума погрузился в волшебный сон и пришел в себя лишь тогда, когда угасла последняя нота сонаты. Что это была за соната, в каком году было дело и прочие подробности мы намеренно опустим – как учил нас опытный в таких делах человек, лучший ответ на допросе – «не помню, забыл». А чудаков и оригиналов среди великих музыкантов пруд пруди.

Антракт (о, эти антракты в Моцартеуме, лучшие в мире антракты! Выходишь из зала во внутренний дворик – за кирпичной стеной городской парк, стоишь, прислонившись к почерневшему от времени деревянному летнему домику,  выпиваешь законный бокал  «Рёдерера» - а в домике этом Моцарт написал «Волшебную флейту»).

- Лишь бы только он стихи читать не начал, - сказал наш товарищ, выпивая законный бокал «Рёдерера».

- А может? – спросила моя жена.

Гений имел обыкновение, внезапно оборвав игру, читать свои прозаические и стихотворные тексты на пяти языках. Он считал себя поэтом, а музицирование – так, на хлеб зарабатывать.  Зарабатывать писательством  было невозможно: ни один издатель, даже самый отчаянный, не брался публиковать ни многотомные романы, ни тонкие стихотворные сборники полиглота.

- Что, так плохо? – спросила жена.

Приятель наш допил шампанское и процитировал: «Я шел по улице. Зажегся красный свет. Как это мудро, подумал я». И так полтора часа.

Однажды наш друг пережил подобный опыт и страшился его повторения.

- Да уж, - не сговариваясь, сказали мы хором, - пусть лучше играет. 

(и это была не игра, а истинное благорастворение воздусей... Хрустальные дроби, рокот басовой струны...  Автор сонаты – как мы договорились, никаких имен – должно быть, внимал этим звукам с небес и обливался ангельской слезой. Божественно играл гений в тот августовский вечер в маленьком душном зале Моцартеума).

- Я не пойду, - сказал я после концерта, когда оформилась идея экспедиции в артистическую на короткую  беседу.

- А я пойду! – сказала жена.

Товарищ был непреклонен:  эти послеконцертные беседы нужны не нам, а им, гениям. Так вместо буфета я оказался в артистической.

Ну, что вам сказать, сенаторы. Вблизи гений выглядел как нормальный человек. Элегантный седеющий господин в превосходном костюме. Обращался он исключительно к моей жене, выбрав ее в собеседницы из нашей группы почтительных визитеров. Как писали раньше в газетах, на его месте так поступил бы  каждый советский человек.

- А хотите, - сказал он, - я подпишу вам программку?

- Хотим, - ответили  мы.

Гений долго и задумчиво смотрел в потолок, будто ждал вдохновения.  Пауза затягивалась.

- Ну, например, я напишу... А, вот! Я напишу – «На долгую память!»

- Да, да! – сказали мы. – Хотим!

Нечитаемые каракули легли поверх портрета (чуть более молодого, чуть менее седого, чем оригинал). Кто знает, возможно, когда-нибудь мои потомки продадут эту программку на «Сотби» и купят на вырученные деньги белый пароход.

- А хотите... я, например, напишу...

Он долго думал, чем еще можно украсить страницу, и наконец, придумал:

- ...например, напишу... «с благодарностью»?

В открытое окно было слышно, как внизу, во дворике, служители разбирают буфет.

- Хотим, хотим, -  едва не закричали мы.

Он написал несколько строк, удвоив водоизмещение  гипотетического корабля.

Гений задумчиво посмотрел на нас и произнес:

- А хотите...

Столик в «Риденбурге»  сейчас уплывет, как белый пароход, подумал я.  Но тут же прогнал эту мысль как низменную и не соответствующую высокому  пафосу момента.

Минут десять гений сочинял сентенцию «с признательностью за ваш визит».  После чего размашисто расписался и милостиво разрешил откланяться.

Немного есть мест на земле, где вас будут терпеливо ждать nach dem Konzert - после концерта - даже если вы застряли в гардеробе караяновского зала, или, например, в артистической Моцартеума вам полчаса подписывают программку.

Одно из таких мест – старый добрый «Риденбург» на Нойторштрассе по ту сторону скалы.  Но поторопиться все же следовало.

Мы бежали через вырубленный в скале тоннель, обгоняя  зальцбургских пенсионеров в трахтенах и японских меломанов с женами и дочерьми в кимоно.

- Это он только с виду такой, с прибабахом, - на бегу  просветил нас  товарищ.  - Дела-то свои ведет так, как  никакому «Эрнсту и Янгу» не снилось.