Допущенные ошибки надо исправлять

    В палате я одна. Это «бокс». Так называют крохотную комнатку, в которую помещают особо тяжёлых больных.
Лидия Петровна – врач – «туболог» в эти трудные минуты   рядом со мной. Она сидит на стареньком с выгнутыми ножками стуле, и гладит мою руку.
-Проснулась, проказница,- ласково произносит она.
- Мужественная ты девочка. Вживую, без наркоза, выкачку перенесла. Шутка ли, два литра гноя? Только потом руки еле - ели от стула оторвали.
- Кто? Что? Зачем? Мне было всё равно. Тихая, отрешённая, вся в бинтах, я, не отрываясь, смотрела прямо перед собой, в окно на одинокий полу засохший листок тополя, и лихорадочно про себя повторяла
-Если не оторвётся, выживу.
       А потом - уколы, процедуры, масляные и горячие обёртывания, таблетки, и рентген, рентген, рентген. Вставать нельзя.  Это так долго и трудно.
А рядом, сквозь слёзы, улыбающаяся мама. Она всё старалась не плакать при мне, но порою не выходило так, как бы ей этого хотелось. И, конечно она, милая умная врач - Лидия Петровна, строгая, всегда подтянутая, но с необычайно мягким добрым голосом и грустными глазами.
-И опять вы грустите?- шептала я, заглядывая в красивые карие глаза женщины.
-Вот поправишься, тогда буду весёлой,- улыбаясь, отвечала она.
      Потом меня перевели в общую палату. Там я стала всеобщей любимицей бабушек, выполняла просьбы, читала сочинённые мною  стихи  и пела. Голос у меня был удивительно сильный, и петь я любила. Это через несколько лет  «опытный»  специалист, удаляя миндалины, порежет голосовые связки и уничтожит  радостные  минуты  общения с песней.
         Мама сшила мне зелёное платье на молнии, в талию. Юбка, собранная в мягкие складни.
-Хороша!- вздыхали больные,- настоящая королева. 
-А фигурка - позавидовать,-  улыбались молоденькие медсёстры.
- Это где она так могла простудиться?- спрашивали маму приехавшие родственники.
-Да Хрущёв этот, чтоб ему,- неизменно вытирала слёзы уставшая мама. Посылает детей убирать кукурузу в колхозы. А условий -  никаких. Кормили ведь  свининой и молоком. Благо сельчане иногда еду приносили
     А я, словно подтверждая правоту её ответов, говорила о том,  как было холодно, никак октябрь месяц. Поселили в бараках с разбитыми стёклами. Спали на полу, укрываясь тонкими, захваченными с собой одеялами. Пододеяльники набили соломой.
Часто жарили на костре кукурузу, а если повезёт – картошку. Но весело было. Вечером у  костра  горланили песни, читали стихи.
Благо с нами были умные, добрые, всё понимающие преподаватели. Иногда приходили местные ребята. Наверное, они и притащили грипп. Сразу бы домой, но норму надо было выполнить. И пошла,  простуда  гулять   по нашим неокрепшим послевоенным, ослабленным телам. Все девяносто человек попали в больницу.
У кого осложнение -  на ноги, у кого -   на сердце. А мне такое  лихое испытание припасла судьба.
         Выписали меня с настоятельной рекомендацией продлить лечение, при этом упредив ничего не делать, а лишь спать, пить таблетки, иногда гулять в хорошую погоду.
-А учиться когда?- пожимала я плечами.
-Погоди немного,  всё образуется тогда и про учёбу можно поговорить,- в один голос говорили и врачи, и мама. Тебя почитай с того света вытащили.
         Табуном приходили одноклассники. Позавидуешь нашему поколению: дружные, сострадательные. Духовность – превыше всего!  Если и заводилась какая -  то дрянь  человеческого рода, ходу ей не давали. Мерилом взаимоотношений была совесть.
   Так всей гурьбой и провожали меня в  санаторий «Юность».
Депо, в котором работал отец, выделило   бесплатно, на шесть месяцев,  путёвку. Ведь за окнами - Советская власть. А она изо всех сил старалась исправить  допущенные  ошибки.
      Ехали мы с мамой до Лазаревской в ухоженном, чистом, светлом «плацкарте». Мама сразу же взяла постель и уложила меня, хотя добираться было не более 6 часов.
            Длинная, выбитая в скале лестница, давалась с трудом. Останавливались ни один раз, чтобы перевести дух.
- Ой, какая красивая девочка,- встретил нас мужчина в белом халате, коренастый, седой, кажущийся намного моложе своей седины. На свежевыбритом лице - широкая по – детски светлая улыбка.
Он с шутливой галантностью наклонил голову и протянул руку,- ну что же, мадемуазель, будем знакомиться? Меня зовут Сан Саныч. Отныне я ваш воспитатель.
-Нас предупредили о вашем приезде,- обратился он к маме,- дочь вашу я увожу, а  вы можете отдохнуть в  помещении для родителей.
        Меня, дочь рабочего и домохозяйки встретили, как принцессу. Достаточно было одного,- приехал очень больной ребёнок!
И я этому не удивилась. Было время, где человек человеку  -  друг и товарищ,  где допущенные ошибки  пытались  исправлять.
              В комнате – обилие света, простора, чистоты, четыре кровати, четыре тумбочки, стол с графином и четыре стакана,  а на полу мягкий большой ковёр.
Девочки из разных союзных республик. Лика (Анжелика) - грузинка, тремя годами старше меня, весёлая, дерзкая, тот час же взявшая смелость опекать меня, заботиться обо мне. Гульнара – из Средней Азии, Мариотта – из Одессы. Это были действительно больные дети, не по блату, не по родственным связям попавшие сюда,  а исключительно по состоянию своего здоровья.
             Режим соблюдался неукоснительно. Кормили нас будто бы на убой. Четыре раза в сутки, а на ночь обязательно- кефир с печеньем. Зимой фрукты, мясные блюда каждый день, печёное – всегда. Не каждому из нас присылались посылки от родителей, но получаемое, всегда делилось на всех. Было одно условие – посылки по праздникам.
           Жили мы весело, шахматы, шашки, встречи с интересными людьми, кружки по интересам. А для выздоравливающих детей – настольный теннис, спортивно – бальные танцы. Мы – рисовали, пели, сочиняли, фантазировали, спорили,  рождали истину. А в санатории два яруса. Внизу - дети по  младше, вверху по старше. Всего где то около двух тысяч человек.
    И у меня третье место по санаторию – по шахматам! Звучит? Кубок юного шахматиста, подарки! Здорово? Искренне  рады все, нет зависти,  нет насмешек.  Даю смотреть кубок, диплом, конфеты, предназначенные мне – всем.
         Одно лишь омрачало – таблетки, уколы, процедуры, постельные режимы, ежели чуть поплошело, да ненавистный рыбий жир, который ложкой после завтрака медсестрой, без разговора,  в рот.
Но школьных обычных уроков не было. Я пыталась окружить себя учебниками и ринуться в бой, преодолевая сложные науки сама. А врачи  советовали отложить мои похвальные рвения.
-Приедешь летом и пойдёшь в восьмой,- мягко внушал мне Сан Саныч,-
-Так надо, понимаешь,- заглядывал он в мои невеселые глаза, - выздороветь тебе нужно. Должна сообразить, что здоровье – главное. А учёба никуда не уйдёт. Захочешь, всё осилишь.
               Мама приезжала каждый месяц и по мере того, каким было её лицо и милые, всегда с грустинкой глаза, я догадывалась что ей сказали врачи на сей раз, как продвигается моё лечение и какие результаты оно даёт.
      Зимой было особенно  худо. Часто укладывали меня в кровать, больше уколов, больше таблеток и всяких неприятных процедур.  Хотя и были светлые дни. Новый год под солнцем при температуре плюс двадцать градусов. Ёлка на площадке рядом с туей и самшитом. Я,  в костюме русской красавицы. Поверх тёплой кофточки – длинный расшитый русский сарафан, сзади -длинная коса, а на голове кокошник. Читала стихи собственного сочинения громко, с выражением. Хвалили, целовали, даже предрекали великие успехи в будущем.  Этот праздник все годы живёт в сердце моём.
           А весной стало намного лучше. Будто крылья появились. Мне разрешалось подолгу ходить и даже  играть в теннис. Через день и в хорошую, тёплую погоду по узкой лестнице спускались мы к морю. Дышали,   напоённым солнцем, йодом, бодрящим воздухом. Обтирали нас морской  водой и растирали жёсткими, колючими  полотенцами. Были мы у моря не раз после шторма, собирали раковины, камушки, приходилось видеть и останки разбитых кораблей. Уже подниматься по крутой лестнице не было так тяжело, нежели несколько месяцев тому назад.
              Я не на шутку увлеклась настольным теннисом, благо врачи не возбраняли это занятие, в меру конечно. Моим наставником и учителем был Лёха, длинный веснушчатый, с выпирающимися лопатками. Он их Новосибирска, слишком серьёзный, много читающий малоразговорчивый юноша. Я очень уважала его, и старалась изо всех сил следовать его советам. А Лёшка искренни,  гордился моими познаниями в обожаемой им игре. Девятого мая, в многочисленном  окружении  мы с Лёшкой праздновали дни рождения. Подарил мне он свою ракетку, зелёную с двумя жёлтыми полосками на ручке.
- У меня есть ещё,- просто сказал он,- играй на здоровье!    Ему,  исполнилось шестнадцать, а мне – четырнадцать лет. Единственное, что омрачало наш праздник, в этот день уезжала домой Лика в свою  любимую Грузию. С ней я очень подружилась и всегда считалась с её неординарным мнением. За ней приехал дед, ветеран войны, высокий улыбчатый, с колодками, вместо медалей на пиджаке. Он привёз вино и рыбу. Вино конечно припрятали, а рыбу приготовили и поставили на праздничный стол,  слушали рассказы уважаемого гостя.
          На следующий день Лёша внезапно исчез.  Я  ходила по санаторию с весьма удручающим видом. Мне было скучно и одиноко  без Лёшки и Лики. Я привязалась к ним искренне, мне было с ними хорошо и просто.
- Тоска плохой советчик, тем более при твоём заболевании, - сказала Галочка -  маленькая хрупкая медсестра со вздёрнутым прехорошеньким носиком, - почитай, поиграй в шахматы, пойди в кружок «Умелые руки» наконец.
У Алёшки постельный режим. Это минимум на две недели. Наигрались вчера в свой теннис. Температура поднялась  сумасшедшая. Придётся мне всё же нажаловаться врачам.
Но я знала, Галочка не предаст, и только улыбнулась, выслушав её тираду.
          Приехала мама, послушав моё нытье, сказала, что ни в коем разе, я не уеду из санатория до выписки.
-Дело только на поправку пошло,- сердилась она. Я даже и слушать не хочу об этом.
-Что, кроме Алёшки и играть не с кем?-  улыбался Сан Саныч.
- Да я и толком не умею ещё играть,- отвечала я,- это у Лёхи хватает столько терпения учить меня.
Как обычно я просиживала на скамеечке у теннисного стола, наблюдая за играющими. Естественно с моими «познаниями» со мною играть было неинтересно.
            Невысокий коренастый парнишка сел рядом и дружески протянул руку.
-Меня Романом зовут,- громко сказал он,- я Роман Обушуев из Казани. Хочешь, поиграем, Машенька.
И тут же рассмеялся: «Да не делай такие квадратные глаза. Я давно наблюдаю за тобой и всё о тебе знаю. Между прочим – татарин. Не боишься?  Ну что сидишь, дурёха? Бери свою  ракетку. Да бери, бери, никто пикнуть не посмеет, а обидеть тебя тем более.
          И что было бояться его сильного, смелого, обходительного  и независимого. Хотя о его заболевании, конечно, я даже не догадывалась.
           Роман играл хорошо и старался не замечать моих ошибок. Терпеливо, с улыбкой объяснял все промахи, допущенные мной. Я видела, что его побаиваются и не  решаются опротестовать место за теннисным столом раньше положенного срока.
Мы играли с ним не часто. Своё отсутствие он объяснял очень просто: Нездоровилось немного. Пустяки, не волнуйся. Всё образуется!»
И  заботливо спрашивал: Никто не обижал? Если что ты только скажи! Мигом наведу порядок.
Мне даже нравилось его покровительство. Но одно было неприятно – мальчишки не общались со мной,
как прежде просто, по дружески. Они только,  скромно здороваясь со мной, проходили мимо.
                Выздоровевшего Лёшку, Роман и на шаг не подпускал к моей особе. Если случалось, что я сражалась в теннис с Лёхой, татарин коршуном набрасывался на мальчишку, запрещая ему даже смотреть в мою сторону.
-Во, абрек!- злился парень,- собственность она твоя что ли?
_ Не дай Бог, Машка, - поворачивался он ко мне,- когда – нибудь  за такого замуж пойдёшь. Приеду и придушу собственными руками.
 Я бросала  демонстративно ракетку и садилась на лавочку. Мне было обидно за  моего друга.
На мои претензии и обиды, татарин  спокойно отвечал:
-Жизни не знаешь, людей не знаешь. Ты красивая, милая, очень привлекательная  девочка. Но наивная слишком. И  при том, мне очень нравишься. Пусть не пялят на тебя глаза, не позволю.
- Да со мной и так никто не хамит,- пыталась возразить я.
Откровенно говоря, мне эта чрезмерная опека стала надоедать. Если я не появлялась у теннисного стола, Роман приходил к моему корпусу, вежливо просил воспитателей позволения пообщаться со мной. Он усаживался  на хорошо обозримую всеми лавочку и ждал, когда я присяду рядом.
Рассказывать он умел, много знал, много читал. Конечно,  мне было интересно слушать взрослеющего парня. Вежливый, предупредительный, хорош собой – мечта любой девчонки. Но его собственнический характер настораживал меня.
       -Вот приедет отец,- как то сказал  тихо Роман,-и мы тебя украдём, увезём в Казань.
Меня? Зачем?- вспылила я,- я что вещь? Что за глупость? Слушать тебя не хочу!
Не понимая по- настоящему смысла сказанных им слов, поднялась и ушла.
Он догнал меня, взял за руку, нежно погладил мою ладошку.
-Ты подумай, - сказал спокойно,- это серьёзно.
Я была напугана его  словесной вольностью и на следующее утро в доверительной беседе с Галочкой рассказала о беседе с Романом.
Галочка будто бы и не удивилась, а попросила не обращать  внимания на подобные мальчишеские фантазии.
           Меня внезапно на целую неделю уложили в постель, объявив о якобы неважных  анализах.
  Через несколько дней уехал Роман. Об этом я узнала  от Галочки. Когда в комнате никого не было, она робко присела на краешек кровати.
-Поговорим?- вкрадчиво спросила она.
Я всегда рада была ей  и кивнула в ответ.
-Роман уехал, оставил для тебя и меня письмо. Ну, ты то понимаешь, что проводить его, мы не могли тебе позволить. Постельный режим, лечебные процедуры,  внутренний распорядок –  серьёзно. Так что не обижайся,- вздохнула Галочка.
-Выздоровел? Я рада! Счастливого ему пути, - удивляясь своему спокойствию,  я с улыбкой взглянула на медсестру.
-А о чём пишет?- это было лишь девчоночье любопытство, не более.
И Галочка всё поняла. Она оживилась, придвинулась ближе ко мне, поцеловала в щёку.
- Вот  и умница! Хорошо, что он в сердце твоём не застрял, девочка!
Юноша передавал мне большой привет, сокрушался, что не удалось со мной поговорить перед отъездом. Заверял, что слова, сказанные ранее, остаются в силе. Писал, как он влюблён в Машеньку, то есть в меня. И обещал, что преодолеет свой недуг  и непременно будет моим ангелом хранителем, моими ушами, глазами, мыслями. Что сердце навсегда отдаёт мне.
     Галочка вытирала слёзы. Мне был удивителен  этот юношеский порыв. Моя природная скромность, противилась  непонятным, не знакомым, не слышимым никогда ранее словам.
- Что ответить?- подняла заплаканные глаза девушка,- он просил разрешения писать тебе.
- Не надо! Напиши, чтобы не писал,-дотронулась я до руки её,- он странный какой то, не понятный.   Да, и писать  не люблю, и не умею.
-Я понимаю, и  рада  этому,- поднимаясь, сказала Галочка,- у вас разные дороги. Твою болезнь мы перебороли. Теперь будет всё зависеть от тебя.  Ты вырастишь, выучишься, выйдешь замуж. У тебя непременно будут дети.
-А он,- девушка замолчала, подбирая слова,- а он ещё жив благодаря своему сильному, непреклонному характеру. Одним словом у него нет будущего. А ему ещё и семнадцати  нет - страшно.
      Столько лет прошло, а память иногда достаёт из своих глубин образ красивого полу юноши, полу мальчика с большими чёрными воспалёнными глазами, который запрещал другим даже смотреть на меня.
       В конце июня выписали нас вместе с Лёшкой.  Мы обнялись на прощание и обменялись адресами.  Он обещал написать, но лишь спустя несколько месяцев,  прислал мне  письмо из Новосибирска. Хвастал, что у него всё хорошо, поступил в Юридический техникум, по теннису получил первый юношеский разряд, и у него появилась девушка.
   Я долго собиралась ответить,   но у меня слова выходили какие - то корявые, не правдоподобные. И я оставила  затею с письмом.
           Государство выделило нашей семье  совершенно бесплатно и вне очереди новую двухкомнатную «Хрущёвку».
Теперь у меня была своя комната, светлая, удобная. Это ещё одна из исправленных ошибок властью.
Я нуждалась в сухом тёплом жилье. Я должна быть здоровой. И об этом думали, этому содействовали.
      В восьмом классе новые одноклассники приняли меня настороженно, а потом появились верные, заботливые друзья, которые помогли сориентироваться в непростой школьной программе.
Я очень много читала и найти меня можно было в свободное от учёбы время, лишь в библиотеке.
По примеру Лёшки, увлеклась теннисом. Окончив школу  уехала в большой красивый город на Волге к новым друзьям, знаниям, счастью, печалям и радостям.
      Но кусочек детского, незабываемого воспоминания   о котором я всегда буду помнить, навечно остался в суетном сердце моём.
     Это было очень давно. Я не собиралась писать роман, повесть, описывая всё перечувствованное, пережитое с большими подробностями, выжимая из глаз читателей слёзы сострадания. Мне захотелось вынуть занозу из сердца, и поселить её на странички бумаги.