это то, о чем мы все мечтаем

Снова подкрасив прозрачной, с эффектом влажных губ, помадой рот, улыбнулась и подмигнула счастливой незнакомке в зеркале. Сердце ликовало:  - Это – он! Он пришел!

Максим, сделав заказ, вышел на улицу. И слегка испугался. А вдруг она передумает и не придет?  И будет он, как Буба Кикабидзе, сидеть один за накрытым столиком.  Но едва он так подумал, как из-за угла вышла чудесно преобразившаяся девушка.  Простенькая белая блузка и вытертая джинсовая юбка – дневная униформа, остались скучать дома, и на авансцену вышел прелестный летний костюмчик, сделав девушку аристократичной вечерней модницей.
- Какой гламур!
Она плыла ему навстречу, на тоненькой щиколоке  позвякивал браслет в виде цепочки – знак добровольной покорности мужчине! Он быстро и плотоядно облизал губы. Ну почему та, другая, на которой он должен жениться, имея шкафы, набитые под завязку дорогой  соблазнительной одеждой, вечно щеголяет в драных джинсах и в мятой футболке. Дура. Думает, что дичь попалась и не нужно больше прикладывать никаких усилий?
- А я уже испугался, что ты не придешь.
Катя только снисходительно усмехнулась. И было всё как тогда - семьдесят лет назад: на вечереющий небосвод выползла круглая и золотая, как спелая айва, Луна - покровительница влюбленных. В подвале, на крохотном пятачке, возвышавшимся на две ступеньки над полом, настраивали свои инструменты трио цыган. Их солистка в немыслимых юбках из капрона, парчи, шелка и еще сотни материй читала газету «СпидИНФО», водрузив на нос безнадежной  немодности роговые очки. Лицо уставшей от жизни испанки с глазами навыкате выражало полную скуку.  Изо дня в день, вернее – каждый вечер, она пела и плясала в   задрипанной шашлычной, обрядясь в эти   дурацкие юбки, и услаждала слух веселящегося пьяненького народа, а ведь когда-то училась в Консерватории и мечтала  петь в Ла Скала… да небольшой, почти незаметный горбик помешал.
Проведя Катю за столик, Максим поискал глазами официантку и кивнул ей. Он сразу заметил, что скатерть  была заменена на свежую и весьма это оценил, да и столик был опрятно накрыт чистой сверкающей посудой, крепконакрахмаленные  льняные салфетки сменили дешёвые бумажные и в серебряном ведерке, полном льда, покоилась бутылка шампанского – королева праздника влюбленных. Розовые лепестки семги нежились на зеленых салатных листьях, как цветы орхидей в зарослях тропических лиан, сациви пахло Грузией в ее лучшие советские времена, а свежие огурчики и маленькие коктейльные помидорчики благоухали летом.
- Как красиво, - сказала неизбалованная Катя.      
- И похоже на ту шашлычную на Маросейке, где я праздновал свое шестнадцатилетие  в компании лучших дружков и девушек из нашего класса. И официантка, тетка кило на сто двадцать подмешивала в вино водку, дабы мы напились, а потом дважды попыталась получить по счету.  Интересно, она еще жива?
- Кто? Официантка?
- Шашлычная.

Как только он произнес эту фразу, Катя вспомнила его. Десять лет назад, будучи пухлым перекормленным ребенком; всё бабушкино воспитание сироток сводилось к усиленному питанию; Катя впервые оказалась на школьной дискотеке, которую недавно разрешил директор школы, и куда не допускалась малышня. Но крупная для своих десяти лет девочка проникла в запретный мир взрослых  ребят и со сладко замирающим сердцем смотрела на одну парочку.
 Старшеклассники из соседней школы явились гурьбой. И дабы выпендриться и утереть нашим простолюдинам нос, они в ударном темпе разучили новомодный, можно сказать, эротический танец   - ламбаду и, выстроившись в многоногую гусеницу, стали темпераментно, как заправские латинос,  вертеть попами, шокируя учителей, присматривавших за молодежной тусовкой.   Катя, сидевшая на камчатке среди прочей просочившейся  на танцы малышни, с восторгом наблюдала, как распалась сороконожка и одна красивая до надменности парочка, стала вертеться юлой – юноша, завороженно глядя в лицо девушки, крутил ее так, что взметалась коротенькая  юбочка, обнажая бедра и обтянутую черным нейлоном попу. Но Катя не видела девушку. Та совершенно не привлекла её внимания, весь восторг был отдан ему – он так упоительно вращал партнершу, что Катя замерла потрясенная. Проплывая мимо них,  юноша поднял черные  ресницы, и пронзил Катю своим синим взглядом. И она … влюбилась - маленькая, глупенькая, десятилетняя девочка.
Горько плакала ночами в подушку, проплакала все лето; папочка дабы вытереть слезки любимой дочурки повез её на море; и больше никогда не встречала своего кумира.  Вырезала из старого журнала фотографию Алена Делона с пронзительными голубыми глазами,  юноша чем-то неуловимо был на него похож, и повесила в изголовье своей кровати. И пока подрастали ее подружки и сочиняли  слезливые письма с признаниями в любви популярным певцам и актерам, она хранила  память о  том весеннем вечере, о том танце, и о синеглазом юноше, так похожем на прекрасного принца из перламутровых девичьих грёз. 
- Ты умеешь танцевать ламбаду? – внезапно спросила Катя.
- Умел когда-то, -  удивившись внезапному ходу её мыслей, отозвался Максим.
- А в Москве, где вы жили?
- На Сретенке. Серый дом с  магазином «Обувь» внизу  знаешь?
- Еще бы. – Катя отхлебнула глоток шампанского и задумчиво произнесла. - Сто лет назад в нашей школе была дискотека и, кажется, я видела тебя на ней. Ты с какой-то девицей отплясывал ламбаду. Могло такое быть?
- Конечно. Мы с этой ламбадой ходили тогда школа на школу. Наверное, и в твоей отметились. Тем более что она где-то здесь, за углом?
«Да, это был он, - думала Катя, - тот, о ком я потом так долго мечтала, рисуя себя героиней прекрасной сказки. Строя воздушные замки… И … ОН ПРИШЕЛ!»
Катя смущенно, чтобы он  не прочитал её мысли, опустила глаза в тарелку. Свежайший сочный шашлык, политый выдавленным из дольки лимона соком и очень вкусным соусом, таял во рту, красное терпкое вино кружило голову. И тут грянул ансамбль цыганских народных инструментов, и запела удивительным сопрано  лже-испано-цыганка с красным цветком в кудрявых волосах.               
- «Очи черные, очи страстные…», -  голос почти рыдал, но публика еще не достигла стадии «Очей», и Лжекармен, овеваемая  сигаретным  дымом  шашлычной, зятянула заунывное: – «Я ехала домой… Двурогая луна…Светила в окна тусклого вагона…»
- Потанцуем? – спросил Максим.
Катя поднялась и пошла к танцевальной площадке. Она положила руки ему на плечи, и они под многочисленными взглядами еще не пьяной  публики стали танцевать медленный танец, пристально глядя друг другу в глаза. Оторвавшись от её колдовского завораживающего взгляда, он опустил глаза и увидел, как сменившая коралловое ожерелье тонюсенькая золотая цепочка, младшая сестренка которой обвивала сухую щиколоку девушки, утекала в ложбинку между её грудей, и заметил полоску кружевного бюстгалтера.
«Соблазнительница, - подумал он, чувствуя, что рука его, прижимавшая талию девушки к себе, вспотела. – И сама того не сознает, что  просто и естественно создана на погибель мужским сердцам. А какая гремучая смесь  получилась – невинность пополам с плещущей через край чувственностью».
Наслаждением было смотреть на девушку, вдыхать медовый запах ее губ, ландышевый запах волос, яблочный запах её кожи…
В ресторане становилось душно, и Катя, подобрала распущенные по плечам  волосы, закрутила их улиткой, и хотела уже было заколоть  заколкой-бабочкой, как Максим попросил показать ему украшение.
Бабочка – сероватые камешки в мельхиоре, как показалось Максиму, розовое ограненное стекло – тельце насекомого размером с косточку абрикоса. Бижутерия, хоть и старинная…
- Нравиться? – Поинтересовалась девушка. – Эту заколку мне подарил один бедный старик - мой лучший друг. Я иногда её надеваю, чтобы не обижать его. Он говорит, что эту бабочку очень любила носить его  мать.
- Хорошенькая, - подтвердил Макс. Крылья бабочки с негодованием вспыхнули ледяным огнем!
Они танцевали, глядя в глаза друг другу. Его руки лежали на талии девушки, и голова Максима кружилась. Он чувствовал, что эта девушка, желанна ему, как ни одна в мире. 
Вечер подошел к концу, и Катя сказала:
- Теперь мне, действительно, пора. Уже поздно, а я пообещала Мухе сегодня все же её выгулять.
- Я ты всегда выполняешь свои обещания?
- Во всяком случае, стараюсь.
- Ну что ж, пора так пора, - вздохнул Максим.

 Пройдя переулок, они свернули во двор и продефилировали мимо цветущих каштанов, к светящемуся в темноте светлозеленому дому.
- Вот здесь я и живу, - сказала Катя.            
- Приятное местечко, - отозвался Максим, оглядываясь, - такой чудный  зеленый оазис посередине мегаполиса.
- Спасибо за замечательный вечер и ужин, - вежливым, но упавшим голосом сказала Катя, чувствуя, что он сейчас уйдет. И даже телефона не попросит. И зачем ему там, в Канаде, номер её телефона?
- И тебе спасибо. – Искренне сказал Максим. – До встречи с тобой я чувствовал себя здесь неуютно, смешно сказать, но почти иностранцем в родном городе.
Не сказав больше ни слова, девушка повернулась и ушла в подъезд. Остановилась, дожидаясь лифт, и произнесла  строго:
- Запомни, Катерина, вы - люди разных миров! Провел приятно вечер, угостил тебя шашлыком, даже благородно не стал требовать продолжения банкета, и ушел навсегда. Знать не про нас заморский принц. У него свои заморские принцессы имеются. Дагмары-Лили-Марлен  Карлмарксштадские.  Но … красивый какой!
Истомившаяся от одиночества Муха бросилась к Кате с жалобным поскуливанием.
- Сейчас выведу, - Катя присела перед ней на корточки и маленькая собачка, привстав на своих коротких лапешках, облизала солоноватое лицо хозяйки. Неужели она плакала?
Выйдя из подъезда, Муха тут же бросилась в кусты сирени к своему личному холодильнику, где была закопана на черный день стратегическая косточка, и вдохнула божественный запах  припрятанной пищи.  Оглянувшись, она увидела, что Катя разговаривает с высоким парнем. Лицо её хозяйки светилось  таким счастьем, что Муха ревниво присмотрелась к незнакомцу и поняла, что давешние слезы Катеньки каким-то образом связаны именно с ним.
Он смотрел на Катю с высоты своего роста; море, море плескалось в его взгляде, и улыбка была трогательная и какая-то незащищенная, что ли.
- Я, вдруг, вспомнил, что ты собираешься выгуливать собаку, и решил подождать, такой чудный вечер хочется продолжить… - и они пошли гулять в парк,  раскинувшийся  возле первого в Москве  Дома Пионеров.
Пока Муха возбужденно обсуждала со своими подружками внезапно возникшего в ее жизни незнакомца, Катя остановилась возле металлической фигуры изображавшей молодого Вовочку Ульянова. Голубь, сидя на чугунных его кудрях, сделал кучку помета, выразив таким образом чувство презрения к вождю мирового пролетариата. И сколько себя помнит Катя, эти противные жирные голуби из поколения в поколение, устраивали отхожее место на голове Ильича, приводя в бессильную ярость поклонников коммунистической идеи и в неописуемый восторг её противников. А, впрочем, голуби – проблема всех памятников. И адмирал Нельсон на Трафальгарской площади в Лондоне не избежал подобной участи. А уж как засерают статую Давида во Флоренции и подумать страшно! Но, впрочем, мы отвлеклись.
За мной, читатель…
Щедрая весенняя ночь развесила  на небе свои главные украшения – полную  Луну и яркие бусы разноцветных созвездий, но жирная туча, ползущая с северо-запада, уже темнила небосвод и грозно  грохотала в отдалении.
- Будет гроза, - почему-то тревожно сказала девушка, и добавила странные слова. – Сумасшедший ночной дождь, который однажды принес моей матери неисчислимые несчастья. Я тоже боюсь грозы.
- Тогда надо идти. - Отозвался Максим. - Я очарован этим вечером, - продолжил он, - когда мы уезжали, лежал грязный снег, навевая беспробудную тоску, а сейчас всё в цвету, несутся потоки дорогих машин, подсвеченные красивые здания, невероятно, но Москва стала полноценным европейским городом. Кто мог тогда подумать, что мрачная, погруженная в серость Москва превратится в такую сверкающую драгоценность. Просто не верится, что это один и тот же город. Мир бурлящей энергии – фантастика, фейерия, фантасмагория…
- Эй, лирик, заткни фонтан, - прикрикнула из окна первого этажа молодящаяся, губки накрашены бантиком, старуха – чума всего подъезда.
Он удивленно посмотрел на Катю, рассмеявшуюся резкому контрасту между трелями соловья и карканьем старой вороны.
- Она что – старая дева? Почему ей не понравились мои слова?
- Дева она или нет, не знаю, я не проверяла, - со смешком отозвалась девушка, - но то, что драгоценнейшая Марфа Мутоновна в нашем подъезде работает  Цербером,  это факт.
- Понял, - отозвался Максим, - подслушивает, подглядывает, стучит куда надо.
- Кто это там такой умный? – Каркнула старуха в темноту. – Шляются по ночам, спать честным людям не дают. Сталина на вас нету…
- А что это за отчество странное такое – Мутоновна? – полюбопытствовал Максим.
- Ну, бабушка, стоит на страже интересов всех пенсионеров нашего дома. По её доносам уже троих домушников поймали, однако всех мутит от её соглядатайства. Вот и прозвали – Мутоновной. А отчество у неё – то ли Антоновна, то ли – Макеевна, одним словом – Мутоновна.
- Да что у вас брать-то, голь перекатная? – каркнуло снова из окна.
- Спасенья – нет, - прокомментировала девушка, - давайте отойдем, хоть это и бесполезно. Она как сова, в радиусе километра слышит любой шорох, но удовольствие бабусе всё же попортим.
- Как бы тебе кто-нибудь не попортил…
-  И вот  так она всегда на стрёме?
- Мы уже привыкли. – И Катя пошла в глубину сада к скамейке, стоящей под сенью благоухающей сирени. Её  белые гроздья светились в темноте, как скопления галактик.
- А на каком этаже ты живешь?
- Я живу на восьмом этаже семиэтажного дома, - как школьница у доски отрапортовала она.
- То есть на крыше? Как Карлсон? – улыбнулся Максим.
- Всё гораздо проще. Дом построили в тридцатые годы с некоторыми архитектурными излишествами – два подъезда в семь этажей, а третий – восьми. И над ним поначалу располагался солярий, как мне рассказывала соседка, но её отцу – крупному чиновнику, надоели толпы толстых теток в бюстгалтерах и ситцевых трусах то и дело вываливающихся из лифта возле квартиры и прущих наверх принимать солнечные ванны.  Он,  в дичайшем раздражении от постоянного созерцания толстых потных тел, потребовал построить над солярием крышу и заварить с лестницы на неё вход.  Непродуманное архитектурное излишество ликвидировали. И тетки остались без наслаждений.
- Злодей! – лицемерно вздохнул Максим, - но ты-то, получается,  живешь в пентхаузе? И над головой стадо соседей не топает?
- А еще у меня балкон – десять квадратных метров, - похвасталась Катя, гордящаяся необычными размерами балкона, - и на нем цветут маргаритки и анютины глазки.
- Любопытно было бы взглянуть.
Катя в ответ только загадочно улыбнулась. Ах, как не хотелось расставаться ей с Максимом. Он может уйти навсегда, раствориться в этом синем вечере, в таинственных вечерних переулках старого города. Провел приятно денек в Москве и улетел в свою благополучную Америку. И их разделят океаны и классовые предрассудки. А ты, милая девушка, останешься со своими пустыми мечтами и беспочвенными надеждами. Он даже из вежливости не спросил номер твоего телефона. Хоть и намекнул, что охотно посетил бы твою квартиру.
Она подняла голову, и на её лицо упали первые капли дождя - десантники начинающегося ливня. Небо, еще недавно густолиловое, кружащееся разноцветными каруселями созвездий, подсвеченное снизу искусственными огнями города, потемнело. Тяжелая туча, всосав в себя половину мировых вод, переползла Европу и обрушила всю силу стихии  на задыхающуюся от неправдоподобной весенней жары Москву. Сверкнула молния, и раздался гром такой невероятной силы, что девушка испуганно вскрикнула. Ливень загнал их в подъезд, и тут же в нем мигнуло и погасло электричество
- Такой дождь быстро проходит, - раздался из темноты голос Максима, - он больше пугает, чем творит бед.
При очередной вспышке молнии он увидел невероятно прекрасное Катино лицо и, положив ей руки на плечи, прошептал: - «В электрических снах наяву, я искал бесконечно красивых и бессмертно влюбленных в молву…» Романтическая обстановка ночного дождя, неосвещенный подъезд, провоцировали поцелуй и он не удержался. Губы девушки были сладки, податливы, нежны. И он понял, почему-то с неистовым восторгом, что целоваться она не умеет, и почувствовал, что пропал.
Катя отстранилась:
- Пожалуйста, не надо. – Тихо сказала она.
- Почему?
- Потому что ты улетишь и навсегда забудешь меня.
Эти слова вернули ему чувство реальности. Да, он не может, не имеет права воспользоваться наивностью этой милой девушки. Её податливостью и близостью. 
Молчание затягивалось. Прошло уже десять минут, двадцать, а дождь всё не утихал, он лил и лил с неубывающей силой. Муха, испуганно было притихшая у ног девушки, стала поскуливать от нетерпения и проситься домой.  Максим тоже стоял и ждал, когда девушка, наконец, решиться пригласить его к себе, потому что стояние в темном, пахнущем кошками, подъезде явно затягивалось, а дождь, видимо, решил не мелочиться и лить до рассвета.
• А Катя уныло думала, что квартира их совсем не предназначена для визитов высоких гостей: она не ремонтировалась уже лет семь, пожелтели потолки, а обои с букетиками наивных голубеньких незабудок выцвели, серый затоптанный паркет, сиявший ранее всеми оттенками меда, уныло скрипел, осыпавшийся кафель в ванной – всё свидетельствовало о скудост очем мы все мечтаеми и бедности. Когда Катя предложила своим мужчинам отремонтировать её собственными силами, папа ответил: «Интеллигентные люди евроремонтов не делают». И только старинная горка с чудесной посудой да спальня красного дерева напоминали о лучших временах, которые когда-то переживала квартира. «Боже, - ужаснулась Катя, - полная мойка посуды! Весь быт,  Витька, свинтус этакий, перекинул на меня, он, видите ли, пишет диплом, даже два, и подрабатывает в какой-то сомнительной французской фирме…»
- Решайся, Катя, - прозвучал голос из темноты, словно Максим подслушал её мысли. – Не оставите же вы ночевать несчастного странника под дождем у вашего порога, хоть в этом и есть что-то очень романтическое.
И в подтверждение его слов сверкнула целая армада молний и свет, внезапно выделил  из темноты его блестящие глаза, манящие своей грозной силой.
- Пойдем, - просто сказала Катя.
Она подняла гордо голову, словно Мария-Антуаннета идущая на эшафот,  и двинулась по лестнице вверх. На последнем этаже Катя вытащила ключ  и от волнения и темноты долго не могла попасть им в скважину, но снова сверкнула молния, осветив обитую поношенным дермантином дверь, и она распахнулась. Малюсенькая мохнатая Муха, собачка-папильон, предок которой не покинул несчастную Марию-Антуаннету даже на плахе, шмыгнула под кровать. Пока эти предатели обнимались, она тряслась от страха, совершенно забытая ими в этом чудовищном грохоте и темноте, полной опасностей.