Тадж махал

    В ее жизни события происходили редко, поэтому всякий раз, когда они все-таки происходили, это приводило ее в замешательство, граничащее со смятением. И хотя события эти были чаще всего не Бог весть какие, но смятение ее всякий раз было весьма нешуточным. Всякое событие она преодолевала, как препятствие, и переживала как стихийное бедствие, как природный или общественный катаклизм.
    На этот раз событие состояло в том, что утром, идя на работу, он, то есть муж, вдруг спросил, не хотела бы она слетать дней на десять в Индию, так сказать, на слонов посмотреть и себя показать. Шутка ему показалась смешной,  он засмеялся, и, не дожидаясь ответа от ошарашенной супруги, высказался в том духе, что, мол, тут и думать нечего, надо лететь, тем более, что ему предложили горящие путевки, и если долго телиться, они сгорят вообще, так что давай, мать, быстренько собирай документы на визу и вперед.
    На этих словах дверь за ним захлопнулась, а она осталась в прихожей и стала впадать в транс. Словно тяжелый гнет повис на ее плечах, а перед ней разверзлась страшная пропасть. С все возрастающим ужасом перед ней вставали дела, которые теперь предстояло сделать. Эти справки, офисы, очереди… А хозяйство. Как-никак двухкомнатная квартира. Ее же надо подготовить к отъезду, законсервировать. А продукты. Их же надо рассчитать так, чтобы к отъезду было съедено все, что может испортиться. Что-то нужно положить в морозильник, что-то туда, что-то сюда, а еще это и это, и это. И этого столько! А по возвращению… Это же все сначала, только в обратном порядке! Конечно, опыт всяких отъездов-приездов и даже переездов у нее был, но он не только не облегчал всякий новый отъезд-приезд, но как бы аккумулировал эту тяжесть, и всякий раз она становилась все  несносней.
     Но и это еще полбеды. Другая, не меньшая ее половина состояла в том, что всякий раз, когда на нее стихийным бедствием сваливалась такая поездка, оказывалось, что она к ней совершенно не готова. В частности, вопрос, в чем ехать, вставал в шекспировский рост. Если это была зима – у нее не было приличного лыжного костюма, свитера, шапочки. Ничего не было. Если это было лето – ничуть не лучше. У нее опять ничего не было. Ну, в том смысле, что то, что было, в этом же нельзя. А где взять другое. Элементарный купальник для приличной женщины, где сейчас можно купить? На базаре? Китайское барахло? Неприлично. В бутиках? Несусветно дорого и не обязательно прилично. В универмаге? Так там, в основном, продукция, предназначенная либо для  совдеповской «девушки с веслом», либо для современной девушки по вызову. И так во всем. И все это опять навалилось, навалилось…
   И что со всем этим делать? Отказаться?  Отправить одного? Тоже как-то… Да он и так нередко сам ездит. То симпозиум в Варшаве,  то фестиваль в Берлине, то лыжи в Татрах, то серфинг на Родосе. И всякий раз это как инъекцией вводит в душу какое-то противненькое чувство. И не понятно, что это – ревность какая-то, или  просто «жаба»?
  Чтобы как-то отвлечься от этой мучительной диалектики, она поплелась на кухню с намерением сделать себе кофе. Как только она поставила турку на огонь, позвонил он, чтобы она посмотрела, не просрочен ли ее загранпаспорт, предупредив, что просроченным паспорт считается за три месяца до окончания срока его действия. Размышляя над странной казуистикой этого порядка, она нашла паспорт и стала пытаться вникнуть в его замысловатую арифметику. В это время вздыбился пузырь закипающего кофе. Бросив паспорт на разделочный стол, наша героиня попыталась быстро снять турку с огня, но только сбила ее с конфорки. Горячие брызги обожгли ее руку, которая инстинктивно дернулась и… опрокинула бутылку с постным маслом. Бутылка оказалась не закрытой, и золотистая жидкость в мгновение ока затопила паспорт, поставив жирную точку на сроках его действия. 
  Теперь, помимо всего прочего, перед ней Монбланом выросла еще одна проблема – делать новый загранпаспорт. Ну, нет. Это уже слишком. Не надо мне никакой Индии, ничего не надо. Пусть едет сам, пусть не едет. Но я никуда не поеду, потому что еще и паспорт я не переживу.
  Вечером пришел он. С цветами, под шафе. Она этого вообще не переносила. Ну, не в смысле «с цветами», а в смысле «под шафе». И цветы в таком случае уже мало помогали, если не злили еще больше. В такие моменты она обдавала его злющим-презлющим, осуждающим-преосуждающим взглядом, ну а дальше по обстоятельствам. Он в ответ нередко обижался, раздражался, заводился, и… пошло-поехало.
  На этот раз он проигнорировал испепеляющий взгляд и, как ни в чем не бывало, спросил про паспорт. Не ожидая такой простоты общения, она тоже просто ткнула  ему паспорт.
- Паспорт во фритюре, - игриво произнес он. -  У нас что, есть больше нечего?»
- Ты что издеваешься? –  Дальше она рассказала ему все, что думала о нем, об этой дурацкой поездке, о паспортах и паспортистках, а также о том, что она никуда не едет, а он может ехать в свою Индию сам, пить там всякую дрянь и кормить слонов гирляндами цветов.
Он, как ни странно, опять-таки не обиделся, не завелся, а наоборот как-то спокойно и уверенно рассказал, что сделать новый паспорт это – пару пустяков, что ей надо будет всего лишь прийти в назначенный час и без очереди (у него там блат) только сфотографироваться и все. А он сам заберет готовый паспорт через несколько дней. А потом Индия, как-никак, страна чудес, «не счесть алмазов в каменных пещерах»,  ну и наконец – Тадж Махал, она же так хотела увидеть Тадж Махал.
Его спокойный тон, уверенность и, главное, упоминание про Тадж Махал направили ее чувства по другому руслу. Ее в свое время впечатлила эта лав стори, и она еще тогда, когда об этом и мечтать было без толку, решила все-таки мечтать когда-нибудь увидеть этот памятник любви, прикоснуться к этому мрамору, который, как ей казалось, пропитан великой, почти сказочной любовью. А потом она забыла об этой мечте. Представьте себе, забыла. Со своей любовью как бы сложилось, хотя, как говорится, «любовь не вздохи на скамейке…», в общем, хлопотное это дело - любовь, особенно, когда с ней сложилось. Вот и забыла. А он, оказывается, помнит. Вот так. Кто бы мог подумать? Какое-то призабытое  чувство окутало ее невидимой, но явственно ощутимой теплой шалью, и она пробурчала все еще не перестроившимся сердитым тоном: «Ладно, сфотографируюсь. Есть будешь?»
На другой день он позвонил около двенадцати и сказал, что обо всем договорился, и ее  сегодня ждут в четыре часа в паспортном отделе.
Как?! Нет, ну она этого как бы уже ждала. Но не так же сразу! В четыре часа! Ну, как можно за четыре часа собраться сфотографироваться?! Сволочь, совсем оборзел! Ну, я тебе…
   Несмотря на сверхфорсмажорность положения, она все же  решила взять себя в руки и устоять от соблазна крупного скандала с угрозой развода. Такие карты надо приберегать, это, возможно, еще не тот случай. Поэтому она попыталась собраться. Но как собраться, когда ничего нет: ни прически, ни макияжа, ни прикида.  Ну, как с  такой головой фотографироваться? Ее ж надо мыть, стричь, красить. А Люська до субботы принимает только сучек бандюков, министров и депутатов. А одежда. Да такую одежду современная фотокамера откажется снимать. И она уже чуть было не впала в злобное отчаяние, когда вдруг вспомнила, что в последнее время она ощутила себя христианкой, стала посещать церковь и даже два раза  исповедовалась и причащалась святых даров. Так, сказала она себе: иду, как есть.
   Конечно, так, как есть, она не пошла. Она вымыла голову, закрасила седины, высушила, и уложила волосы с помощью старого ГДР-ровского фена, купленного мужем в московском магазине «Лейпциг» в годы застоя, и прослужившего ей все эти времена, несмотря на торжество корейско-китайской экспансии.  А потом она мучительно искала приемлемую форму одежды в шкафах, где даже моль отчаялась  найти что-то съестное. Но она нашла. Это было платье французского производства, купленное в каком-то райцентре в те же застойные годы. С тех пор, конечно, куплено всякого барахла было немало, но вот именно – барахла, потому, что оно, барахло, через год-два безнадежно устаревало, а хорошая вещь, как вот это французское платье, нет и по-прежнему радует душу и тело.
Почти уверенной в себе она явилась в паспортный отдел. Но там девушки тоже смысл жизни за ничтожную зарплату не зря гробят. И уж когда попадаются им особи аналогичного пола, но с подозрением на неаналогичною удачу, то уж…
Посадили они ее перед камерой.
         - Внимание, снимаем. Стоп. Пожалуйста, не подымайте плечи, плечи тут не при чем. Пожалуйста, будьте внимательны, ничего лишнего.  Нет, нет, не так.  Не щурьтесь. А таращиться зачем? Теперь у вас тень под носом. Приподнимите головку. Думайте о высоком. О муже, например. – Девушки захихикали.
      «Сучки, откуда они знают, что мой муж невысокий?»
   -  Так, голову чуть назад. А теперь - чуть вперед. Не кривите губы. Снято.
    Сегодня сервис – не так, как раньше: хочешь посмотреть, что получилось – посмотри.
Она посмотрела.
        - Какой ужас, девочки, а можно попробовать еще  раз?
Девочки попробовали. Второй снимок оказался еще хуже. Она попросила переснять еще раз. Девочек это уже стало раздражать. У них тут, мол, не фотоателье, и фотошопов у них нет, и вообще они на паспорт снимают, а не для брачного агентства. А у нее  уже выступили слезы, и спазм перехватил горло. Дело шло к трагической развязке, когда в дверях появился он. В руках торт и маленький букетик каждой.
    - Так, девочки, ну, что тут у вас? Ну, молодцом, сразу видно – профессионалы.
Она же за эти несколько секунд четыре раза поменялась в лице, потом резко встала и решительно пошла на выход.
    - Девочки, я через пару дней зайду за паспортом. Чао. – сказал он и побежал догонять супругу.
    Дома она, конечно же, закатила ему сцену, но он ухитрился не только уболтать ее, что ничего страшного не произошло, что, но проблемс, но и рискнул сообщить, что завтра ей нужно сходить сделать необходимые прививки. Эту новость она, как не странно,  восприняла спокойно. Впрочем, ничего странного тут нет, ибо она принадлежала к тем женщинам, которые любую обыденную вещь могут воспринять, как невыносимое страдание, а то, что  для других, и есть страдание, переносить с завидной стойкостью. Во всяком случае, всякие там болезненные процедуры она, как правило, терпела героически.
В общем, полетели они в Индию.
    Индия ей не понравилась. Может быть, даже не Индия вообще, а то, что ее непосредственно окружало. Не нравились индусы из гостиничной прислуги, которые бесконечно кланялись, сложив перед собой ладошки и умильно улыбаясь, не нравилась кухня: ни европейская, потому что она не вполне европейская по вкусу, ни, тем более, индийская – ее вообще есть невозможно, такая она перченая. Не нравилось море, то есть Индийский же океан из-за этих отливов, которые обнажают это гадкое дно, и вода в нем, какая-то такая, будто в нее вылили цистерну молока. Ну и совсем не нравились ей эти ужасные змеи, которые выползали из травы на дорожки, и их нужно было отпугивать, постукивая перед собой палкой. Единственно, что согревала ей душу здесь, это ее возрожденная мечта – Тадж Махал. В первый же день они записались на экскурсию с посещением этого памятника любви, и она ждала этой экскурсии с все возрастающим волнением.
    Наконец этот день настал, и они поехали навстречу ее обновленной мечте. Ехали довольно долго, по плохой дороге, правда, с потрясающе великолепными видами вокруг. Вскоре виды, однако, кончились. Точнее, виды эти, скорее всего, продолжали иметь место, только увидеть их не представлялось возможным – автобус въехал в зону плотного и белого, как молоко, тумана. Экскурсанты забеспокоились, мол, как можно ехать с такой видимостью, вернее, с ее полным отсутствием. На что их вечно веселый гид радостно сообщил, что они уже  практически приехали.
    Действительно, вскоре автобус остановился, и гид, белозубо улыбаясь, пригласил всех на выход.  У дверей при выходе произошла некоторая заминка, ибо каждый, кто высовывал нос из дверного проема, говорил «Е…», делал нерешительный шаг и тут же исчезал, как ежик в тумане.
    В это время гид, вооружившись мегафоном, уже объяснял технику безопасности в условиях такой видимости, точнее невидимости, ну и, конечно, выразил свое сожаление, что уважаемые гости не смогут увидеть Тадж Махал во всем его великолепии, утешив уважаемых гостей тем, что туман здесь дело частое, даже более частое, чем его отсутствие. Пользуясь невидимостью, многие туристы не отказали себе в идиоматических выражениях ненормативного характера. В ответ гид двусмысленным тоном заметил невидимым спикерам, что он их хорошо понимает. Ничего не понимала только она. Она, которая консервировала свое домашнее хозяйство, фотографировалась на паспорт, делала прививки, болталась полсуток межу небом и землей, потом ела всякую дрянь, купалась в какой-то сомнительной воде и отбивалась от змей, надеясь, в качестве скромной компенсации, реализовать свою полудетскую мечту – увидеть Тадж  Махал. И вот теперь ей в этом отказано?!  Почему?! За что такая несправедливость?! Она посмотрела вверх, где за пеленой тумана, где-то там высоко находился, очевидно, главный источник Справедливости. Но туман был такой непроницаемый…
Тем временем гид, потихоньку двигая группу в сторону мавзолея, излагал историю об императоре Великих Моголов Шах-Джахане и его безвременно ушедшей из жизни жене Мумтаз-Махал, об архитектурных и эстетических достоинствах мавзолея и прочей правдивой и неправдивой всячине. Она плелась со всеми, держась за руку мужа, не слушая гида, не думая, и только чувство полной бессмысленности своего существования наполняло ее всю, как легкие ее наполнились индийским туманом.
    Наконец они остановились, и все почувствовали, что Тадж Махал рядом. Гид даже предложил разглядеть его  беломраморный силуэт на фоне молочно-белого тумана. Некоторые говорили, что разглядели, другие им не верили. И вдруг она, перебив гида на полуслове, резко выпалила.
    - А можно его потрогать?
    Это была ее последняя надежда – надежда почувствовать великую энергию великой любви. С благоговейным трепетом подступала она к мраморной стене, долго не решалась и, наконец, коснулась ладонью ее поверхности. Стена была мокрой, скользкой и кажется даже липкой, как в городской бане. Она отдернула руку, лучик надежды погас, и теперь уже, как ей казалось, навсегда. Погас в этом сыром и беспросветном тумане.
    Все оставшееся в Индии время она как  бы  оставалась  в этом тумане и вынырнула из него, лишь пройдя паспортный и таможенный контроль в родном аэропорту, оставив позади перипетии своего невеселого путешествия.
    Первое, что  она увидела на родной земле, был бигборд, на котором красовалась она. Вернее не она, а ее фотография столетней давности, которую она подарила ему на заре их отношений. Тогда фотография была черно-белой и отображала она лицо светловолосой с романтичным выражением девушки, устремленной своим взглядом в какую-то прекрасную даль.  На бигборде она была уже в цвете и смотрела как бы в сторону, где был расположен… да, да  Тадж Махал: при солнечной погоде, на фоне очень синего неба. Над творением фотошопа она успела прочитать: «Индия – страна чудес». И в этот момент она почувствовала ее. Да, это была она, та самая великая энергия, ее нельзя было не узнать, потому что ее малюсенький эмбрион, очевидно, всегда жил в ней и вот теперь стал стремительно расти и заполнять ее непостижимым доселе содержанием. Она еще раз посмотрела на бигборд, на небо, сегодня невероятно чистое и глубокое, на мужа.    Потом слезы затуманили ее глаза,  она  повернулась к нему и, неразборчиво произнеся «какая же ты сволочь», потеряла сознание.
    Нет, нет, она не умерла. От такого не умирают.