СВЕТ

 Она намазывала краешек ночи на кусок белой булки, и это было так же волшебно, как первое прикосновение.
Только звезды, рассыпаясь, таяли, как снежинки, падающие из морозного неба в теплое дыхание весны, и легким молочным туманом опускались в чашу молодого векового озера.
Ее завтрак всегда был незатейлив и прост, хотя в разнообразии форм она себе никогда не отказывала.
Ее взгляд из-под полуприкрытых глаз обещал постепенное раскрытие тайн ее неторопливости и какой-то мудрой покорности, читающейся во всем ее приглушенном сиянии.
Ее движения брали начало из спящей реки, и плавно текли в свечение затухающих звезд, падающих на подол ее воздушного платья цвета пробуждения.
Растворяя сон природы своими нежными прикосновениями, она омывала рождающееся начало дня любовью уходящей ночи…

- Ты оставила мне что-нибудь подкрепиться?!!!
Ворвалась вдруг звонким шепотом, откуда ни возьмись, веселовзглядая девица.
Ее свежесть и ясность радовали. Хотелось улыбаться.
Аврора, не торопясь, протянула ей кусок белой булки и зачерпнула озерной чашей молочного тумана.
- Спасибо, сестрица. Ах, как я люблю белый-белый хлеб и студеную воду!
- Да, сестренка…
С тихой любовью ответила Аврора.
- С твоим приходом даже краешек ночи растворяется в белой мякоти дня, а молочный туман вековых озер падает светящимися юными росами прямо к твоим ногам.
Аврора улыбнулась, и обнимая сестру тающими переливами тишины, растворилась в неизбежно нарастающем сиянии Зари.
- До встречи, милая!
Пытаясь уловить своим проникновением ускользающие оттенки Авроры, прокричала Заря, и вспыхнула заливистым смехом.
Кружась в своем босоногом танце, она бежала по холмам и равнинам, по рекам и озерам, сквозь леса и ущелья. И всех, кто попадался ей на пути, она встречала с радостью и весельем.
А если кто-то отмахивался от нее, она со звонким смехом бежала дальше.
И бежать ей до сих полей и рек, покуда не встретит она молодого да сильного брата своего.

День Деньской, всегда не торопясь шел ей навстречу с открытыми объятиями.
- Ах, братишка! Убегалась я, вся огнем горю! Вот тебе его и отдаю!
И огонек теплом души заиграл в солнечных глазах Деньского Дня.
- Спасибо, сестренка! Озорством своим горячим ты сердца согреваешь и меня всегда теплом встречаешь и зимой и летом!
- А ты меня – полуденным букетом! Погляди, братец, к твоему приходу сколько цветов распустилось! Что малые, что большие! Один краше другого! А аромат - то какой!
Ааароомаааат!…!.!!..
И растворилась Заря сиянием своим в аромате полуденного солнца.
-Да… Ароматы-то какие…ЭэХ!!!
День Деньской забрался на самую высокую гору и изо всех своих молодецких сил закричал миру о Любви и Радости, о Красоте и Счастье, что окружают нас изо дня в день, изо дня в день, изо дня в день…!
Частички доброты, что были в этих словах, разлетелись разноцветными пташками по миру.
И тогда краски стали ярче, а воздух чище, и День Деньской стоял на самой высокой горе, раскинув руки навстречу солнцу, и благодарил низким поклоном и сияние небес, и тепло земли.
Он поклонился, сделал глубокий вдох, и с удовольствием, которое рождается только при завершении важного, очень важного дела, не торопясь, начал продолжение своего пути.
По дороге с горы он встретил пастуха с отарой овец и пасечника на лугу. И чем ниже он спускался, тем прохладнее становился воздух.
А когда День Деньской спустился к самому подножию горы, он оказался в цветущем саду, ароматный шепот которого напомнил утреннюю встречу с сестрой.
Вспомнились ему ее слова:
- Ах, братишка! Убегалась я, вся огнем горю! Вот тебе его и отдаю!
С улыбкой достал из-за пазухи День Деньской озорного солнечного зайчика. Тот заплясал, закружил, и вспыхнул ярким костром, чтоб прогреть прохладное дыхание приближающегося вечера.
И как только огненные языки рассекли прозрачный воздух… В этом соприкосновении мгновений и родился почти неосязаемый полупрозрачный мечтатель – Сумерки.
Каждый раз при их встрече День Деньской обнимал брата, и у него появлялось такое ощущение, будто Сумерки ускользают из его рук, а ему так хотелось удержать хотя бы раз это мгновение соприкосновения, а Сумерки лишь тихо улыбался своей чуть грустной, но теплой от костра улыбкой.
Огненные блики и тени уходящего дня играли на его лице.
От этого он казался многоликим: сильным и нежным, иногда зловеще-таинственным или растерянно-робким.
Его движения были столь плавными, что ход времени начинал медлить, а свет запутывался в садовой листве, и цепляясь за ветви деревьев рассыпался искрами и теплом мерцающего костра в прохладной тиши.
Сумерки никуда не торопился. Он смотрел на брата своими большими печальными глазами цвета тумана и нарастающей дымки. День Деньской сделал шаг к Сумерки, и с мягкой силой и нежностью обнял брата, и тут же, отпуская, отступил в огонь догорающего дня.
Искры взметнулись с горячих углей и, разлетевшись, зажгли на земле огни. Но только на земле. Небо пока молчало.
- До встрееечии!...
Единым эхом отозвались День Деньской и Сумерки:
- До встрееечии!...

Сумерки сидел у костра и мечтательно что-то напевал до тех пор, пока костер не погас.
Тогда он взял горсть пепла и покрыл им всю землю, чтоб она могла уютно подремать на мягких ночных подушках под вечерним покрывалом…
- Вечччуурр… ввечууурр… где-то в траве раздалось стрекотание сверчков и цикад.
Веччур… Вечуур…
- Да здесь я, здесь… выплывая из-за туманного куста рябинника, на распев произнес путник. И во всех его движениях читалось желание тихого отдыха.
- Отец Вечур…
Сумерки уважительно поклонился и обнял Батюшку.
- Здравствуй, сынок!
И добрая улыбка заиграла в уголках иссиня-черных мудрых глаз.
- Ну как вы тут? Сестры как? Братец? Матушка спрашивала, волновалась.
- Всё хорошо, Батюшка! Прилягте, отдохните с дороги.
- Да, пожалуй в этом стоге клевера я и осяду на песнопения многоголосые. А для тебя, сынок, какую колыбельную спеть?
Устраиваясь поудобней в душистой копне, с трепетом в голосе, спросил Вечур.
-А спойте мне, Батюшка, протяжным ветерком сквозь цветущие сады, лунным светом, россыпью в Небо…
Мечтательно, нараспев, произнёс Сумерки и затаил дыхание…
В такие моменты, глядя на Сумерки,  невозможно было понять, то ли он закрыл глаза в ожидании, то ли поднял их к Небу и вот-вот оторвётся от Земли и растворится лёгкой дымкой.
-Вееееччччур…
Застрекотал сиреневый туман рябинника звонким шёпотом надвигающейся Ночи. И во всех уголках окрестностей зазвучала вечерняя колыбельная.

Сумерки протянул свою невесомую, полупрозрачную, почти не различимую в собирающейся темноте руку, и нежным прикосновением всей глубинОй тихой любви выхватил из подаренной ему колыбельной самый приливный, яркий, самый земной и домашний лай собак. Именно тот, что всегда своим нарастающим, звучным  эхом давал ему сил для следующего шага. Именно этот лай давал ему еще немного времени и устойчивости. Именно это звучное эхо не давало ему раствориться мерцающей дымкой в небытие. Именно поэтому, каждый раз уходя, Сумерки брал его с собой. Он брал его с собой, чтоб вернуться.

- Передайте Матушке… Пусть вплетёт в свои смоляные ночные косы  тонкие бархатные ленточки… Время Дара пришло…!
С сияющими глазами и утончённой улыбкой радости, не торопясь-торопливо проговорил Сумерки.
-Конечно, Сынок.
Не прерывая своей песни ответил Вечур тёплым  дуновением отеческой заботы. И  прикоснулся к тонким, длинным пальцам, которые крепко удерживали обратный путь в звучном эхе, многоголосой, убаюкивающей колыбельной. И лишь только тепло вечернего дыхания и прохладная зыбкость тишины слились в лунном серебре, как Сумерки вдруг  стал будто исчезать и таять, и в тот же миг на глубинах иссиня-чёрного Неба забрезжил свет  первой звезды.
Это состояние течения времени, пространства, света в безграничной свободе Любви, давало Сумерки возможность в одно мгновение быть и сиянием Звезды в Небе, и вечерним облаком тающего тумана. Всегда именно этим соприкосновением течений Сумерки молчаливо прощался с Батюшкой Вечуром, со всей своей сыновьей любовью и нежностью глядя ему в глаза. Но в этот раз двухголосый Сумерки, перешёптывая один свой голос другим, успел произнести:
- Батюшка!... Ленточки!… Тонкие, бархатные ленточки!…
- Конечно сынок, я передам Матушке.
Наблюдая за истечением Сумерки, ответил Вечур, и поднял глаза к Ночному Небу, чтобы увидеть, как засияет Первая Звезда. И она засияла, наполняя  седые  глаза светлой радостью, той, что неудержимо катилась по его щеке протяжной каплей влажного вечернего тумана.

Как только туман рассеялся, стали появляться и другие огни в калейдоскопе неба, зажигаясь от Света первой вспыхнувшей звезды.
Вечур прищурился и улыбнулся. Он знал - это Матушка Ночь начала примерять свои лучшие наряды, играя  калейдоскопом звёзд. И хотя она предпочитала всегда одни и те же формы, в совершенстве неповторимости оттенков ей не было равных. Этим каждый раз она превосходила сама себя. Вечур ждал. Он любил этот момент её появления: когда она приходила, такая ежевечерне-понятная, и такая же неведомо-таинственная. И чем дольше он ждал, тем темнее становились его волосы, тем ярче горели звёзды в его глазах, и тем сильнее он ощущал запах и вкус ягод, что вызревали на том самом кустарнике, из-за которого ещё совсем недавно Вечер вышел усталым седовласым путником.
Вечур улыбался. Он улыбался наступлению Ночи. И как только о его смоляные волосы слегка зацепился ночной ветерок, он протянул свои крепкие руки, чтоб принять опускающуюся на землю Ночь. Каждый раз перед наступлением этого таинства Вечур волновался первой песней молодого родника. Потому что знал, что такой Ночи он ещё не видел никогда. Сперва Вечур почувствовал ладонями серебряную пыль лунной дорожки. Потом дыхание Ночи. И вот уже в его руки упал шлейф размером с полёт птицы, цветом крыльев махаона и бесконечности пространства. Одной рукой он удерживал полёт шлейфа, а другой принимал на свою ладонь всю силу таинственного сияния Ночи. И этот момент был особенно важен, так как каждый из них этим мигом превосходил себя самого. Дело в том, что Ночь легка, но безгранична. Вечер же силён, но ограничен в пространстве. Поэтому Ночи нужно было ограничить себя, а Вечуру выйти за грань. И хотя это длилось лишь мгновение, каждый знал как много сил, умения и терпения необходимо для этого таинства. В завершенности прикосновения они дарили друг другу низкий поклон признания. Вот и сейчас они стояли друг против друга, и поднимая головы, уже ловили свои улыбчивые взгляды.
Вечур, отпуская полёт ночного шлейфа, заговорил первым:
- Здравствуй долгожданная…
- Здравствуй милый!... Ну, не такая уж я и долгожданная…
Поведя угольной бровью, ответила Ночь.
- Я примерила лишь два созвездия и млечный путь и почти не задержалась….. Выбрала шлейф цвета Души ночной бабочки размером с полёт мечты птицы, раскрывающей свои крылья.
И Ночь открылась всей своей глубиной улыбки, той самой таинственной и зыбкой улыбки, на которую только была способна. Вечур улыбнулся ей в ответ. Его глаза осоловели и загустели.
- А все звёзды…
Молвила она, продолжая вступать в свою нарастающую силу мягкой поступью.
- Все звёзды я час сей решила оставить внутри себя.
Она скинула с плеч покрывало, и  тело из сверкающих больших и малых вспышек Света, собирающихся своим плавным течением в великие Галактики, оголилось лунным сиянием совершенства, открывая всему вокруг тайну зарождения в завершении.
Лунный Свет проникал в межзвёздное пространство её невесомости и рассыпался серебряной пылью во все оттенки золотого. И стало вдруг совсем тихо. Лишь соловьи пытались летящим, льющимся пением передать всю красоту хрупкости и величия Ночи.
Вечур провёл сливающимися с ночным небом кончиками пальцев по колкосияющей мягкости звёзд.
- Они прекрасны!
Чуть задержавшись в прикосновении, произнёс он, раскрываясь и падая в межзвёздное пространство иссиня-чёрной Ночи, чтоб она сумела заиграть своими переливами ещё громче. Вечур, покрывая силой своей тени синеву бархатного взгляда размером с полёт мечты птицы, раскрывающей сейчас крылья, тихим течением шёпота лился по шлейфу бесконечного ночного неба. И это был тот самый момент звенящей тишины, когда Ночь стояла не шелохнувшись. Она любила этот момент, когда вязкая, медленно остывающая тень покрывала её просторы, небо, воздух... И особенно ей нравилось, когда Вечур своей яркой глубокой синевой проникал сквозь тёплые ткани прохладного шёлка и тяжёлым низким густым туманом оседал в подоле её тиши. Этим мигом Ночь прощалась с Вечером. Растворяясь друг в друге они всегда старались удержаться ещё хотя бы на взгляд или на миг, или хотя бы ещё на один звук. Сейчас они удерживали друг друга тихой песней:
- Сколько Грусти в Тебе?
- Всё Небо!
- Сколько Любви в Тебе?
- Всё Небо, Солнце, Звёзды и Луна и Нежность моя в облаках. В облаках, что кажутся тучами в ночном небе. Но знай! Знай, это облака ... они несут Тебе мою Нежность по тёмному ночному  Небу.
И пока звучала песня, Ночь нежно вплетала в свои густые косы бархатными тонкими лентами тёплую прохладу уходящего Вечера.
Этим ускользающим мгновением нежности зарождалась молчаливая Зарница, несущая в своих всполохах весь Свет Дня и Ночи, утренней Зари и пробуждающейся Авроры. Даже неосязаемый мечтатель Сумерки и глубокий Вечер брали начало в мимолётных всполохах Зарницы. Она никогда нигде не останавливалась и не задерживалась. Каждым своим мигом она освещала новые пространства и была столь же неуловима, как и Сумерки, но быстрая, нежно-яркая, и совершенно молчаливая.

Не будучи Светом, Зарница была памятью о Нём. Она была той самой каплей, что содержит в себе весь Океан. Зная, что в любое мгновение она может исчезнуть из памяти Света, Зарница последним своим всполохом хваталась за краешек Ночи, и укутавшись тёплой шалью кружевного тумана,  уютно расположившись, наблюдала за свечением Луны, звёзд и пролетающих мимо комет в дальних уголках тёмного Неба. А ещё она любила запоминать отражение ночного света в реках и озёрах, в океане и в морских светлячках на берегу. И когда её взгляд останавливался в мерцании светлячков, она всегда улыбалась, вспоминая, как ещё совсем недавно была таким же светлячком за пазухой весёлого Дня и в доброте утренней Зари. Как свет отеческой любви дарил тепло исчезающим Сумерки.  А память о вспыхнувшем сиянии Первой звезды громкой улыбкой разливалась по её светлой, чуть печальной Душе.
 Зарница с особым трепетом и любовью относилась к брату Сумерки, которого чувствовала и понимала всеми лучиками своей памяти Света. Но Сумерки как будто бы не знал о существовании Зарницы, он не помнил о ней. Впрочем, как и все.  Ведь она была молчаливой памятью Света. Лишь Памятью. Но каждый чувствовал её присутствие каким-то особым внутренним сиянием и желанием его передать, отдать, поделиться, подарить. Зарница была той самой связующей Нитью, о которой никто не догадывался, но каждый осязал и чувствовал её своим собственным желанием соприкосновения в Единении. Лишь Мать помнила о ней всегда. Остальные вспоминали о ней раз в пятьсот лет. Таков был ход Жизни и порядок Времени. Зарница могла сделать следующий шаг, освещая новое пространство доселе неизвестным ещё всполохом, только собрав всю память Света за  пять  веков.  После того, как  обогатятся все звенья цикличности и бесконечности, передавая, отдавая и наполняя друг друга, чтоб чувствовать и приумножать сиюминутное рождение Света в следующей бесконечности. Перед этим шагом Зарница любила, уютно устроившись на краешке шлейфа, уткнувшись в кружева, вспоминать свой пройденный путь, убаюкиваясь плавным течением Ночи. Она ждала. Ждала Время Дара.
Сейчас в её редких всполохах были лишь отсветы лунной дорожки и бисерных скоплений звёзд. Она отдыхала. Она вспоминала, созерцала и ждала. И вот, когда наступило время, и Матушка Ночь, любуясь игрой рассыпающегося Света в лунных песочных часах, обернулась в сторону пробуждающегося желания Неизбежности, тогда чувством сиюминутности на гране пробуждения и сна, вспыхнула Зарница.
Память Света и Неизбежность Пробуждения  соткали в Небе Прекрасную Великую Птицу с мягким приглушённым свечением внутри. И этот свет, казалось, вот-вот выйдет наружу, сквозь оперение этой почти неподвижной, прекрасной, облачной Птицы в полНеба! И имя этой Птице - Аврора.

Аврора плавно взмахнула крыльями и распорола шлейф Ночи пополам. Ночь облегчённо улыбнулась. К этому времени ей уже было тяжело оторваться от земли со всеми накоплениями в бесконечности своего пространства. Но теперь она могла с лёгкостью подняться и плыть туда, откуда каждый раз возвращалась во всём своём величии и красоте. Ночь поднялась с Земли огромной воронОй Птицей с мерцающим опереньем в полНеба. Взяла отсечённые пол шлейфа и бросила на зарождающееся свечение Авроры, чтоб та успела ещё немного накопить своего сияния под переливчатым оперением. Остатки шлейфа таяли в накоплении Света. И лишь кружевной краешек Ночи с молчаливым всполохом мягко сжимала своей особенно длинной, сильной рукой утончённая Аврора.
- Матушка!
Мягкостью гулкого шёпота прокатилось эхо Авроры, пробуждая Небеса.
- Матушка, берите скорей шлейф Ваш, покуда он совсем не растворился в нарастающем сиянии утреннего Света. Как же без него Вам?
И Аврора протянула кружевной краешек с молчаливым всполохом.
Матушка Ночь опустила свою ладонь на протянутую руку Авроры.
- Я забираю его с собой, отдавая его Тебе.
Легко улыбаясь, промолвила Ночь.
- Всегда отдавая частицу себя в пути, мы обретаем себя обновлением вновь. Я всегда отдаю Тебе то, что всегда получаю назад. Просто по-другому.
Матушка Ночь коснулась своим великим крылом юности сияющего оперения, и Аврора прочла в улыбающихся материнских глазах:
Рассыпается тело в бисер тающих звёзд...
Очень скоро...
Когда-то
Меня Ты поймёшь...

Теперь в Небе плыли две птицы Ночь и Аврора. Бок о бок, крыло к крылу, они прощались друг с другом, рассекая иссиня-чёрную глубину Неба, для нового сияния Света. Только в этот раз, как и пятьсот лет назад, им было не справится без Песни молчаливой Зарницы, которая своей внутренней силой Света, единственно-протяжной Нотой, вырывала из пространства на одно лишь мгновение все звенья одной цепи бесконечности, чтоб они соединились вновь с ещё большей Чистотою, Красотою и Любовью в слиянии общей Души. Пришло Время Дара.
Аврора раскрыла ладонь. Выпорхнув из обрывка Ночи, Зарница одним лишь звуком раскроила замершее ожиданием пространство от бело-жёлтой Луны до жёлто-красного Солнца. Отражаясь друг в друге своим сиянием, Луна и Солнце зарождали совершенно новый потрясающий цвет. Цвет Принятия и Единения. Солнце и Луна становились совершенно похожими в отражении друг друга, и каждый этим мигом принимал в своё святилище частичку другого.  Абсолютное Единение в рассечении рождало новую точку цвета. Пространство в цвете их отражения начинало вращаться и смешиваться. В этом движении Зарница протягивала сквозь новую точку цвета свою единственную прозрачно-белую Ноту, которая призывала все звенья цикличности и бесконечности к Великому Месту Дара. Зарница входила своей Нотой в Солнечно-Лунное Пространство и вынимала её красно-оранжевой Нитью к которой Матушка Ночь привязывала чёрные бархатные ленточки.

И вот… Звенья стали появляться один за другим... И Заря, и Вечур, и День Деньской. А Зарница всё пела и пела свою протяжную Ноту Солнечно-Лунного Слияния. В звуке этого пения Пространство начинало вращаться всё быстрей и быстрей, поглощая Порядок Постоянства, тем самым высвобождая Великий Хаос.  Именно в этом моменте Движения точки в Хаосе рождается что-то, чего ещё никогда не было. И это чистое, светлое что-то всегда лучше прежнего. В этом мгновении встречаются все вместе, в одной точке одного летящего Ничто. Раз в пятьсот лет.
И каждый, окунаясь в пространство Дара, проходя сквозь свечение Зарницы, отдавал всю свою накопленную память Света, которую Зарница хранит всегда. Она помнила каждого. Она помнила о каждом. И каждый сейчас вспоминал о ней, и эта память приумножала силу их  свечения. Самым весёлым и ярким сиянием была доброглазая Заря. Свет Деньского Дня был горяч и открыт.
Вечур сиял сильно и мягко своим безбрежно-нарастающим свечением.  Аврора же была похожа мягкостью силы на Отца, а стремительностью желаний на Мать. Все звенья сейчас  собрались  воедино в готовности влиться в Солнечно-Лунное  Сияние и приумножить тем самым чистоту и силу Света Солнца и Луны. Тогда сами звенья вновь засияют ещё ярче, и с бОльшим совершенством будут освещать Красоту пространства, созидая Чистоту памяти.
Всё готово для обновления и перерождения Единой Души Солнечно-Лунного Пространства. Через мгновение всё станет ещё прекрасней! 

Не хватает лишь одного звена. Это звено сияет единственно-белым светом, и призвать его можно только звенящей чистотой. Это для него Матушка Ночь повязала чёрные бархатные ленточки, чтоб он мог задержаться, после того как откликнется на зов белой песни Зарницы. Дело в том, что Сумерки мог различать только белое и чёрное  во всей палитре красок, так как сам был сущностью слияния этих двух цветов. Хотя знал: существуют и другие цвета. Поэтому когда все звенья выстраивались, держась за красно-оранжевую Нить Солнечно-Лунного Пространства, Сумерки не видел её, но слышал протяжное  пение прозрачно-белой Ноты, которая связывала все звенья невидимой для него Нитью.

 Он был завершающим звеном. И конечно он помнил о чёрных бархатных ленточках, которые ему с родительской любовью соткали БатюшкаВечур и МатушкаНочь. Своими чувствительными длинными тонкими  пальцами он сразу их отыскал. Теперь в одной руке  Сумерки сжимал лай собак, чтоб вернуться, а в другой чёрные бархатные ленточки, чтоб остаться.
Зарница, держа в руках связующую красно-оранжевую Нить, продолжала петь своей звенящей чистотой. Чем выше и чище становился звук, тем быстрей начинало вращаться Солнечно-Лунное Пространство. И вот движение стало таким быстрым, что смешивались в совершенном Хаосе и цвет, и форма, и звук, и свет, и материя, и желания.

И звенья один за другим стали исчезать, вспыхивая в этом Хаосе своим самым настоящим, самым искренним, самым сильным и ярким Светом. Сейчас они отдавали всё самое лучшее, что у них было. Зарница, держа своими всполохами связующую Нить, вкладывала в единственную свою Ноту всю память Света. И от чистоты звучания и от скорости вращения пространства, казалось, вот-вот произойдёт взрыв.
И вдруг... в одно мгновение... исчезло пространство, не стало звука, и всюду, и внутри и снаружи был только Свет.
Это было даже не сияние.
Это был Свет.
Только Свет и ничего. Только Свет и всё.
И было такое ощущение, что что-то вдруг изменилось. Изменилось навсегда. И это что-то уже никогда не будет как прежде.
И это прекрасно!
Как только ощущения отдались россыпью в неизбежность истечения, сейчас же появились звук, и цвет, и форма пространства обрела свои очертания и твёрдость.
Солнечно-Лунное Пространство вдруг стало огромным.
Солнце обрело на своей половине цвет, а Луна Свет.
Всё было таким как прежде, и всё же стало совершенно другим. 

Зарница, открыв глаза, наслаждалась обновлённой Душой Солнечно-Лунного Пространства. Она всё помнила. Она улыбалась...

       ... Она намазывала краешек Ночи на кусок белой булки и это было так же волшебно, как Первое Прикосновение.