Я встречаюсь с аятоллой

Я не люблю церемонии. Напротив, я даже всегда стараюсь проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь, уж и говорят...

Ну, например, говорят, - а не соблагововолите ли вы составить компанию в делегации?  В какой еще делегации? -  спрашиваю.  – Ну как же, говорят, в высокой делегации свежеиспеченной южной республики в город Тегеран.  Вот.

Я, признаюсь, немного смутился, вышел в халате: хотел отказаться, но думаю: дойдет до государя, ну да и послужной список тоже...

Кажется, кто-то это уже до меня... но неважно! Главное, сенаторы, вы уже догадались: вас ждет очередной рассказ о похождениях гуляки праздного по городам и весям.

Ну что ж. Извольте, господа, я принимаю должность, я принимаю, говорю, так и быть... и через два дня уже лечу в правительственном самолете и задумчиво наблюдаю в иллюминатор заснеженные вершины. А в соседние иллюминаторы ту же картину задумчиво наблюдают высокие члены делегации, министры и дипломаты, и даже сам премьер-министр, отгороженный от менее важных персон занавесочкой в мелкий цветочек.

Летели мы на довольно потрепанной жизнью «Тушке».  Государь наш уже обзавелся в те времена собственным «Боингом»,  премьер же такой роскоши еще не мог себе позволить. Взбадривали себя рассуждениями о том, что если наш самолет налетал много  тысяч часов, то авось еще  несколько предстоящих протянет.

Над Памиром началась сильнейшая тряска.  В салон вышел капитан и радостно объявил, что турбулентность над горами – дело естественное, нисходящие потоки сталкиваются с восходящими, и потому дальше трясти будет еще сильнее. Потому что девяносто пять процентов территории Ирана занимают горы.  Успокоив таким образом депутацию, он вернулся в кокпит.

В соседнем кресле весь полет истово молился еврейский бизнесмен. Молил ли он  Б-га о защите от воздушных ям, или о  ниспослании удачи в гешефте с магометанами, я не знаю.

Однако же долетели. 

***

Нынешний аэропорт имени имама Хомейни в ту пору еще не был построен - мы сели в старом международном аэропорту Мехрабад.  Сиротливо, уже и не надеясь когда-нибудь снова взмыть в синее небо, в стороне стояли старые Боинги: из-за американской блокады  иранцы не могли покупать запчасти, из двух самолетов делали один летающий – и сильно портили в итоге  мировую статистику авиапроисшествий.

Премьер свежеиспеченной южной республики с трудом скрывал напряжение. Думал ли он о предстоящей дипломатической интриге (а надо сказать, у свежеиспеченной нашей республики на первых порах были удивительные помыслы относительно мироустройства и нашей в нем роли),  либо же ему не понравился лимузин, который подали к трапу? Это тоже осталось для меня загадкой.  Зато я при виде лимузина возрадовался: то был старый классический мерседес самого благородного темно-синего цвета, с самой правильной радиаторной решеткой, и у меня дома был точно такой же.  Первое, что я сделал, ступив на землю Персии цветущей – победно посмотрел на еврейского бизнесмена, который , обзаведясь новой моделью мерседеса, любил высмеивать мое пристрастие к автомобильному антиквариату. 

В отличие от самолетного парка, с автомобильным в ту пору у членов делегации  было уже все в порядке, и можно понять то изумление, с которым они  воззрились на поданное авто.

Второе, что я сделал,  ступив на землю Персии цветущей – огляделся.

Аэропорт был пуст.  Потом нам скажут, что за  день тут приземляется один борт. Иногда – два. Почему-то Мехрабад показался мне похожим на старый аэропорт города Сочи. Такие же невысокие лесистые горы на горизонте, такие же кирпичные ангары.

По выезду за ограду порта высокие договаривающиеся стороны  испытали взаимный культурный шок.

Иранцы не перекрыли трассу для правительственного кортежа!

Здесь следует пояснить, что на родине для всех членов  высокой делегации что-нибудь да перекрывали. Для премьера – трассу следования и прилегающие кварталы, для министров – осевую полосу, и даже для низших чинов, обыкновенно служивших на побегушках у высших, какую-нибудь тропу да держали свободной. Только мы с еврейским бизнесменом не могли рассчитывать на такие привилегии.

Но каждая палка, как известно, имеет два конца, и иногда любовь к богатым выездам  приносила вместо удовольствия  крупные неприятности.  Один раз мы сидели в уже известном читателю мерседесе с некой особой и дожидались, пока в горную резиденцию проедет губернатор.  Тот запаздывал.  Особа позвонила папе и сказала, что, видимо, к ужину не успеет.  А так получилось, что папа и был тем самым человеком, который назначил губернатора на должность. 

Если я скажу, что следующий месяц  губернатор ездил на работу на самокате, это будет  стилистическим перебором, и вы мне не поверите.  Он  ездил на автобусе. Но потом, конечно, буря утихла и все вернулось на круги своя.

Здесь же принимающая сторона даже не озаботилась очистить полосу. Кортеж летел  по двухъярусному шоссе, лавируя в потоке машин.   Завидев проблесковые огни головного авто, машины перестраивались и расчищали нам путь.

Члены делегации посерьезнели. Стало понятно: переговоры будут трудными. 

***

Кто-то из членов высокой депутации спросил у представителя принимающей стороны, отчего не перекрыли улицы для проезда правительственного кортежа. Что за неуважение такое к гостям?

Этот вопрос произвел  на персов такое же впечатление, как атака Александра на воинство царя Дария в битве при Иссе в 333 году до нашей эры. То есть сокрушительное.

Персы пошептались,  выяснили через переводчика, правильно ли поняли вопрос, снова устроили совещание на фарси, по итогам которого вопрошающему было сказано, что улицы Тегерана не перекрывают даже для провоза великих аятолл.  Не говоря уж о явно невеликом в глазах принимающей стороны премьере свежеиспеченной южной республики. Второй   тезис  не был произнесен, но очевидно вытекал из первого.

- Знаешь, почему они не перекрывают город даже для аятолл? – спросил я еврейского бизнесмена.  Он сидел с закрытыми глазами и , как могло показаться со стороны, пытался вспомнить какую-нибудь ободряющую притчу из наследия рабби Маймонида – и не мог. – Боятся очередной революции. 

В разгаре дипломатической дискуссии члены принимающей стороны дружно повалились  на гостей.  Уходя от столкновения с зазевавшейся  Тойотой местной сборки (как объяснил потом оказавшийся в моих объятиях иранский мидовец ), водитель резко вывернул влево.

Я посмотрел на соседнее сиденье. Еврейский бизнесмен бережно придерживал поднимающегося с его колен бородатого перса. Выглядел он  несколько  обескураженным.

Однако же доехали.

***

В правительственной резиденции Ниаварам моих товарищей настигло второе потрясение.  По мощи его можно сравнить с тем, что испытало войско Дария в битве при Иссе в 333 г. до нашей эры (раз уж мы взялись проводить с этой битвой параллели),  когда стало известно, что персидский царь в панике бежал с поля боя. 

Ниаварам – это огромный парк на севере города, на вершине горы Точал. Как и там, откуда явилась наша депутация, в Тегеране чем выше район – тем он и престижнее. А что может быть выше и престижнее бывшей резиденции Пехлеви? Только звезды...

Как ни странно, тропинки, дворцы и павильоны резиденции свергнутого шаха чем-то неуловимо напоминали выставку достижений народного хозяйства.  Много позже я узнал, что шах, выстраивая свою блестящую столицу, приглашал лучших архитекторов, и чтобы поддерживать соревновательный дух, американцев заставлял спорить с французами, японцы отстаивали свои градостроительные идеи перед итальянцами, и даже несколько советских архитекторов позвал шах Реза.  Так что  разгадка оказалась несложной.

Кортеж остановился у центрального павильона.  Его построил украинский архитектор Владислав Городецкий, поселившийся в Тегеране в двадцатых годах прошлого века.

Пара огромных, в полтора человеческих роста, черных чугунных сапог  попирала гранитный постамент. Еврейский бизнесмен, отправившийся на  покорение вершин сырьевого бизнеса  из базового лагеря под названием «Обувной магазин»,  воззрился на сапоги со смесью мистического ужаса и профессионального интереса во взгляде.

- Итальянские, - сострил я.  Отчего-то отсутствие алкоголя на борту премьерского лайнера оказало воздействие, обратное ожидаемому: хотелось шутить и фрондировать.

Иранский дипломат, побывавший  на коленях разбогатевшего обувщика и  оттого, видимо, чувствовавший с ним некую сакральную связь, объяснил нам, что это – остатки грандиозного памятника свергнутому шаху. Статуя была вровень с дворцом, после революции ее спилили, а сапоги  оставили.

Я ответил персу, что это самый потрясающий памятник из всех, что я видел, а видел я их немало. И это была чистая правда.

***

Однако же не пустые сапоги Пехлеви потрясли посланцев моей родины,  по которой совсем недавно тоже прокатилась волна свержения монументов.

Прошло много лет, а гигант-полковник, который вел по плацу  каре почетного караула, видится мне так,  будто наблюдал его только вчера.  Великан с роскошными усами, которых не бывает у бледных жителей северных земель,  словно  сошел на плац  со страниц иллюстрированных изданий Британского королевского географического общества.  Гвардейцы, по революционной традиции небритые, доставали едва до груди великана и выглядели как группа хорошо выдрессированных цыплят, следующих за грозной наседкой.

Поднимая  ноги  параллельно земле, полковник приближался к нашему премьеру.  В вытянутой руке он держал саблю, которой более пристало быть частью поверженного  монумента.  Премьер стоял в конце красной ковровой дорожки  и при каждом шаге гиганта вздрагивал и втягивал голову в плечи, как будто ожидал, что его сейчас разрубят пополам за какие-нибудь прегрешения против революции.

Полковник остановился  у края ковровой дорожки  и гаркнул  команду. По пологим склонам горы Точал прокатилось басовое эхо, как будто разом выстрелили все пушки персидской артиллерии. 

Гвардейцы окаменели.

Косая тень  монументальной сабли  рассекала плац пополам.

Я проследил за взглядом знатока Маймонида. Человек сугубо светский, далекий от театрализованной  воинской героики,  он, однако,  нашел деталь, приковавшую его внимание. Сырьевой король рассматривал обувь гвардейцев.

Она  и вправду была удивительной.  Полковник был обут в блестящие  белые сапоги с высокими голенищами. Водрузи их на постамент – они бы составили достойную конкуренцию шахским шузам.

У офицеров обувь была попроще:  короткие белые сапожки на шнуровке.  Рядовые гвардейцы были обуты в черные сапоги с белыми дермантиновыми накладками.

- По старинной  традиции парадная обувь должна быть белого цвета.  Но белая кожа в Иране очень дорога, - шепотом поведал  новый друг сырьевого короля. Тот понимающе кивнул.

Снова прокатилось дробное эхо.

Гвардейцы вскинули автоматы.

Полковник вступил на дорожку.  Если бы под каждый шаг его подкладывали сваи, он вбивал бы их в землю по самое основание. Разве забудется когда-нибудь  такой человеческий экземпляр?

И тут случилось невероятное.

На  серый асфальт плаца выкатился шар.

Нет, друзья мои, это не было коллективным  видением  взволнованной депутации. То был самый настоящий яркий надувной резиновый мяч.

Выскочи  из окружающих плац кустов хоть зеленый человечек с  Сириуса, мои товарищи были бы не столь поражены.  Шар бодро катился в сторону красной дорожки. Его траектория неминуемо должна была пересечься с  траекторией великанских сапог.

Но не зря командовал парадами гигант-полковник! Монументальная нога в белом сапоге зависла над землей на долю секунды дольше,  и столкновения не произошло.

Чудеса на этом не законились. Из кустов выскочил карапуз, и, подгоняемый ободряющими криками своих  товарищей постарше, перебежал плац, схватил  мяч и умчался обратно в кусты.   

Возможно, я возвожу напраслину, но в этот момент мне показалось, что от былой решимости до конца отстаивать коммерческие интересы отчизны, с которыми депутация загружалась в потрепанный самолет, не осталось и следа.  Даже электрический робот с мигающими лампочками, выкатись он сейчас из кустов, вряд ли бы шокировал сильнее моих товарищей.

Мы с еврейским бизнесменом стояли несколько в стороне, на земляном взгорке, подсознательно демонстрируя (как впоследствии выяснилось – мнимую, но не будем о грустном в столь торжественный момент) отдаленность наших гешефтов от государственных институций свежеиспеченной южной республики. И с этой позиции хорошо видели то, что было сокрыто от глаз представителей  оных  институций: на зеленой лужайке за кустами  сидело семейство, разложив снедь на дорожной скатерти. Неподалеку – еще одно. На соседней лужайке подростки играли в футбол, и так, насколько хватало глаз, на всех полянах величественной резиденции Ниаваран предавались отдохновению жители древнего города.

- Революции боятся, - объяснил я компаньону природу удивительного видения.

***

Но и в славном городе Тегеран есть место, куда закрыт доступ простому смертному.  Комплекс правительственных зданий в центральной части города – я не удивлюсь, если возвела его та же югославская строительная компания, что построила первый дом отдыха ЦК компартии нашей южной республики. Те  же коттеджи, те  же двухэтажные павильоны, и даже будка охраны на въезде в комплекс выглядела точно так же, как в том цэковском доме отдыха.

По периметру комплекс окружен высокой каменной стеной. С наружной стороны стены – аллея огромных карагачей.

При виде карагачей специалист по безопасности нашей делегации сильно разнервничался и все просил передать  принимающей стороне, что деревья надо спилить, так как они являют собой прекрасное укрытие для снайперов и делают стену бесполезной. Лишь  мой рассказ о боязни революций, из-за которой власти никогда не решатся на столь вызывающий и, по большому счету, капитулянтский акт, умерил активность возбудившегося профессионала.

Здесь, в правительственной резиденции, куда не ступала нога простого смертного,   состоялась моя встреча с великим аятоллой.

Историческая встреча произошла  у  двери, ведущей к туалету.  Я шел оттуда, великий аятолла – туда.

Дети, поднимите руки, кто из вас видел живого аятоллу?  Понятно.  А я видел.

И, доложу вам, много лет прошло  и много воды утекло в реке Дербенд, а он стоит у меня перед глазами, будто наблюдал его только вчера.  Да и как позабудешь такой человеческий экземпляр?

Это был настоящий арий, будто сошедший со старинной персидской миниатюры.  Возраст его не поддавался даже примерному определению. Пронзительно-голубые глаза сияли на бледном  лице. Казалось,  будто к каждому  волоску его роскошной белоснежной бороды был приставлен собственный парикмахер. Спокойное величие излучала фигура.

Великий аятолла остановился  по одну сторону двери, я – по другую.

Мы оба (люди восточные) вежливо поклонились друг другу.

Великий аятолла сделал рукой плавный жест, долженствовавший означать приглашение мне (гостю) пройти в дверь первым.

Я отступил от двери на полшага и всем своим видом продемонстрировал невозможность такого исхода  по причине разновеликого статуса: я, человек простой и постами не обремененный, не могу разрешить себе пройти впереди носителя высшего  сана мудштахидов.

Великий аятолла на секунду задумался, после чего сделал жест, долженствовавший означать, что законы гостеприимства выше иерархических ценностей, и потому он настаивает на том, чтобы первым в дверь прошел его визави.

Но и визави (человек, как было сказано, восточный, а потому искушенный в подобных церемониях) не собирался сдаваться. Он (то есть – я) отступил на полшага назад и сотворил  жест, заключавший в себе следующее послание: «пусть законы гостеприимства у нас на Востоке и выше соображений иерархии, но почитание старших является краеугольным камнем нашего мироустройства, и потому, как бы ни настаивал великий аятолла, принять его приглашение было бы для меня верхом непочтительности, и мысль о ней не будет давать мне покоя в дальнейшем».

Мой партнер по немому диалогу на мгновение задумался, дрогнул  уголками голубых глаз, посылая сигнал, который я расшифровал так: « все мы – старики и младенцы, шииты, сунниты и прочие люди Книги суть человеческие существа, и потому бывают ситуации, когда старец должен пропустить вперед  дитя, а великий аятолла – невесть откуда взявшегося оболтуса». 

Это был гроссмейстерский ход, и любой менее искушенный игрок на этом месте, безусловно, выкинул бы белый флаг.

Но не оболтус. Он (то есть – я) отступил от двери на полшага, снова поклонился и сделал жест, который собеседник должен был прочитать так:  раз уж по воле мудрейшего старейшины речь зашла о человеческой природе, то возвращающийся из туалета да пропустит того, кто в него спешит. 

Великий аятолла сдержанно улыбнулся и принял приглашение.