Аборт

 АБОРТ

                - Se  amore; che  dungue?
                - Если  это  не  любовь, то  что  же?
                Франческа  Петрарка
       - Мне срочно нужно под нож... Можно сказать, прямо немедленно… - Стижевский сказал это таким тоном, будто речь шла о непродолжительном визите в туалет.
       - Ты опять за своё?! - Паршин хмуро свёл кустистые брови вместе, а плюсовые очки усилили сердитое выражение его глаз. – Прекрати это, пожалуйста, Вадик! Пока по хорошему прошу - кончай! У меня без тебя забот полон рот и язвенный желудок!
       Стижевский помассировал правый бок и поморщился от спрятавшейся в теле боли.
       - Время меня уже поджимает, Лёша. Оно меня торопит... Оно меня подгоняет...
       - Ты его сам поджал, если уж на то пошло. - Паршин снял очки и выключил телевизор, предчувствуя неприятный для него затяжной разговор. - Я что, насильно должен тащить тебя в ближайшую поликлинику для обследований? И кто тебе сказал, что требуется именно хирургическое вмешательство?! Ты сдал хоть один анализ, прошёл через рентген и проконсультировался хотя бы с одним врачом?!
       - Я серьёзно консультировался с тобой, - сказал Стижевский с печалью больного, которого не хотят лишать аппендикса. - Мне этого было вполне достаточно.
       - А! - Паршин опасно махнул в воздухе рукой с очками. - Я не рентген, а пальпация ещё ни о чём таком не говорит! Есть ведь и доброкачественные опухоли!
       - У меня совсем не тот случай... - терпеливо и тихо сказал Стижевский. – Совершенно…
       - Какой такой - не тот?! Кто тебе это самое дело внушил?! Где письменное заключение хотя бы одного медика?! Ты же даже со мной темнишь, как этот самый негр в пещере без электричества!..
       - Мне иначе нельзя, Лёша... На ощупь я и сам кое в чём ориентируюсь, а рентгена попросту боюсь...
       - От него ещё никто сразу не умирал! Доза облучения для этого слишком мала!
       - Я боюсь совсем не этого, Лёшенька, а того, что картинка на получившемся с меня рентгеновском снимке может вдруг оказаться слишком уж неэстетичной...
       - Бред какой-то! - буркнул Паршин, кладя мешавшиеся очки на этажерку, и тут же беря их в руку снова. – Опухоль, скорее всего, какая-нибудь липомная, и, можно сказать, крохотная, будет выглядеть лишь светлой точкой. А оттяпают её тебе за секунду! Ты этого даже не заметишь!
       - Будет лучше, если это сделаешь ты...
       - Опять за тухлую рыбу бешеные деньги! - Паршин сначала надел на себя очки, а уже потом всплеснул руками. - Вадик, ты меня переутомил! Во-первых, не вижу особой необходимости в срочной операции, а во-вторых, я принципиально не потрошу своих лучших друзей! Убеждения у меня такие, понимаешь? Стойкие убеждения!
       - Придётся хотя бы ради меня однажды нарушить свой хронический обет, Лёшенька...
       - Почему?! Почему ты упорно не желаешь доверяться другим врачам?! А если у меня во время операции дрогнет рука?! Ведь я же буду в постоянном напряжении! Больной может умереть на операционном столе - такое иногда случается, когда медицина оказывается бессильной! Но если я потом стану думать, что сам зарезал лучшего друга?!. Причина может быть вовсе не во мне, но, всё равно, мне уже будет никогда не избавиться от чувства собственной вины в твоей гибели... Если что, умрут сразу двое, Вадик: ты и хирург Паршин! После все-го этого я уже не смогу оперировать!
      - Думаю и надеюсь, что до этого всё-таки не дойдёт, - мягко сказал Стижевский. - Ты сделаешь надёжное местное обезболивание, вскроешь мой многострадальный бок, вырежешь оттуда всё, что найдёшь во мне лишнего, и потом аккуратно заштопаешь дырку. И всю операцию мы с тобой будем мирно беседовать...
       - Ты сдурел, Вадим! Ты говоришь об этом так, будто приглашаешь меня на кружку пива! А если это уже, тьфу-тьфу-тьфу, не операбельно и я всё лишь ускорю?! Пойдут метастазы...
       - У меня не будет к тебе претензий...
       - Чушь! Бред! Галиматья! - Паршин нервно заходил по комнате, проделывая странные манипуляции со своими руками. У некоторых хирургов такое странное к ним отношение, что они просто не знают, куда их девать на время между двумя операциями. - Зачем все эти моральные и юридические сложности, Вадим?! Неужто нельзя просто лечь в больницу, просто обследоваться, и просто прооперироваться ?!
       - Нельзя, Лёшенька. Мне сейчас совсем не нужны лишние свидетели с длинными языками...
       - Свидетели чего?! Что ты там ещё возомнил о своей таинственной болезни?!
       Стижевский помолчал, точно с кем-то в себе договариваясь о разовом компромиссе.
       - Хорошо, я тебе  всё скажу. Только, пожалуйста, не маячь у меня перед глазами...
       Паршин послушно сел в кресло, но никак не мог успокоить неуправляемые руки.
       - Начнём с того, что это вовсе не опухоль...
       - Лю–юбо-пы-ытно... - Паршин вдруг почти успокоился. - Пациент доверительно консультирует своего лечащего врача. Может, ты тогда сам себе и чик-чирик?
       - Ты мне сегодня начинаешь нравиться, Алексей Михайлович. - Стижевский  впервые за вечер улыбнулся. - С тобой уже можно слегка разговаривать. И почти договариваться...
       - Я ещё не выбросил белого флага.
       - Но он уже лежит в твоём кармане. Ладно, давай совсем откровенно! Я действительно боюсь  ДРУГИХ  врачей, потому что ещё больше меня пугает огласка...
       - Ты агент « Ноль-Ноль-Семь » или сразу уж « Ноль-Ноль-Восемь » и под наркозом заговоришь по-английски? - Паршин тоже сделал первую за этот вечер попытку улыбнуться.
       - Бери рангом выше, Лёшенька. Боюсь, что я теперь вообще инопланетный резидент...
       - Брависсимо! - Паршин захлопал в ладоши, забыв о бесценности рук хорошего хирурга. - Я уже в это поверил!
       - Ты, пожалуйста, не смейся, - терпеливо продолжал Стижевский. - Я действительно уже  НЕ  СОВСЕМ  человек. Был короткий разовый Контакт, Лёшенька, и во время него они что-то в меня внедрили. И это что-то во мне непрерывно растёт... Пока оно мне не особо мешает полноценно жить, но что будет потом?..
       Паршин внимательно слушал, и по лицу его бродили разнообразные эмоции. До сих пор он не считал своего друга ярко выраженным сумасшедшим, но чего с нами в этой жизни не бывает? Во всяком случае, только что сказанное Стижевским не вписывалось ни в какие рамки, кроме границ заборов сумасшедшего дома.
       - Ладно, пусть так. А цель внедрения?
       - Это надо спрашивать не у меня...
       - Что же ты сразу у них это не выяснил?
       Стижевский отрешённо подошёл к софе, лёг на левый бок и демонстративно задрал рубаху.
       - Прошу, доктор. Что было неделю назад, ты ещё помнишь. Попробуй, что теперь.
       - Неделю назад это была фибромиома, и ты против такого диагноза не возражал. И ты ни звука не издал по поводу её происхождения…
       Паршин долго ощупывал предложенный ему бок, и лицо его всё больше хмурилось.
       - Два маленьких морских ёжика на коротком стерженьке... - сказал он после нескольких молчаливых минут.
       - Три дня назад ёжик был один...
       - А неделю назад я не чувствовал шипов.
       - Я тоже их не чувствовал... - поддакнул Стижевский.
       - ОНО  что, растёт?.. - сделал самостоятельный вывод ошеломлённый Паршин.
       - И усложняется. И всё быстрее движется. Две недели назад  ОНО  было в брюшной полости, неделю назад - в мышцах живота, а сейчас - под самой кожей на боку...
       - А может, ОНО  выйдет само?
       - Что - ОНО?..
       Паршин промолчал.
       - Вот именно, - сам подытожил Стижевский. - И в каком виде  ОНО  из меня выйдет? И что после всего этого останется от собственно меня? И останется ли хоть что-то?..
       Паршин натянул ему рубаху на голый бок.
       - Ты всё ещё советуешь мне идти в больницу? - почти едко поинтересовался Стижевский.
       - Вот там тебя точно угробят! - сказал Паршин тоном знатока. - Сразу оперировать не рискнут, а когда дело до этого всё-таки дойдёт, возможно, будет уже поздно...
       - Ты мне поможешь? - с надеждой спросил Стижевский.
       - Если смогу, конечно. Не исключены всякие там непредсказуемые неожиданности.
       - Но нужно исключить новые. Каждый день промедления снижает мои шансы на успех.
       - Не страшно? - спросил вдруг Паршин.
       - Страшновато, Лёшенька... Жутковато… Но что делать-то? Ждать естественного финала?
       - Я бы сам на это не решился. Кто знает, чего ОНИ от тебя желали и хотят? Может, эта штука через пару дней безболезненно и почти незаметно выйдет из тебя, а может...
       - Когда ты будешь готов меня прооперировать? - Стижевский поднялся с софы и стал втягивать переваливший через ремень живот, чтобы впихнуть в брюки рубашку.
       - Прямо сейчас, если ты не возражаешь. И прямо здесь, если так уж спешишь. Мы могли бы поехать в мою родную больницу, но там опаснее. Будут любопытные, а если в операционной запереться - тем более. Поднимется лишний шум... Нет, лучше, конечно, здесь, тем более что операция – из простейших.
       - А у тебя тут есть чем?
       Паршин самодовольно усмехнулся.
       - Я был бы плохим хирургом, если бы не держал в своём доме самое необходимое. Иногда ведь мы делаем кое-какие операции даже самим себе. И в домашних условиях, между прочим...
       - Где лучше?
       - На кухонном столе. Он узкий и его пластик потом легко отмывается от крови.
       - Ты уже пробовал? - удивился Стижевский.
       - Да, и даже не раз. Однажды вскрывал гнойный абсцесс соседскому бульдогу, потом примерно то же самое - собаке соседских знакомых. Сейчас ветеринаром быть не менее почётно, чем хирургом, поэтому стараюсь по возможности совмещать.
       - Подрабатываешь, значит...
       - Качественный труд должен хорошо оплачиваться. Хотя бы в нерабочее время.
       - А с меня, интересно, сколько возьмёшь за свои эксклюзивные услуги на  дому?
       - Много, Вадик, много. Справку о хорошем здоровье, прежде всего. По возможности - бессрочную.

       Они принесли с кухни раздвижной стол и на полную катушку разложили его под восьмирожковой люстрой.
       - Раздевайся и укладывайся, - велел Паршин. - А я пока прокипячу инструменты и поставлю в люстру лампочки помощнее. Свету маловато. Ты ведь не бульдог, с тобой надо быть поаккуратнее…
       - А куда мне, собственно, особо торопиться? Ты же ещё не скоро будешь готов...
       - Готовься на столе к операции морально и физически. Чтобы потом под скальпелем не вертелся.
       Стижевский безропотно снял с себя рубашку, аккуратно повесил её на спинку стула. Лицо его стало задумчивым. Он неуклюже взобрался на стол и лёг на спину.
       - Холодно, - недовольно сказал он, слегка поелозив по пластику. - И жёстко...
       - А ты перину подстели, - едко посоветовал Паршин, с лампочками влезая на табуретку возле стола. - И накройся ватным одеялом. Я тебе сказал раздеться, а не оголиться в рамках приличия! Ты пришёл на серьёзную операцию или на простой профосмотр?
       - Я, вообще-то, не готовился, - смутился Стижевский, стаскивая с себя остатки одежды. - А можно вот так, без всяких там клизм и психологической под-готовки? Экспромтом, так сказать?
       - Можно, - успокоил его Паршин. - Так сказать, в полевых условиях. И не стесняйся ты так, снимай всё! Женщин тут нет, и даже не предвидится! Я буду за всех!
       - А кто же меня будет держать за руки и за ноги? Я ведь не люблю, когда мне делают больно...
       - Я тебя сейчас спою до полной твоей недвижимости. И ещё уколов всяких наставлю. - Паршин отставил в сторону уже ненужную табуретку, достал из стенного бара бутылку, налил почти полный гранёный стакан прозрачной жидкости.
       - Водка? - спросил Стижевский с самым живым интересом и быстро сел на столе.
       - Водка с тобой не справится. Это натуральный спирт, хотя и слегка разведённый. Надёжнейшее, как оказалось, средство! От местной анестезии некоторые впадают в нежелательную депрессию, а спирт всех без исключения делает полными пофигистами.
       - Тогда я буду буйствовать во хмелю.
       - Только попробуй! Моментально отрежу не то, что требуется, и не стану пришивать обратно.
       Паршин налил в бокал сок.
       - Давай залпом и запей. И на стол!
       - Лёша, ты маньяк - убийца! Я ж сейчас размажусь по нему очень тонким слоем!
       - Давай-давай... Легче будет в тебе искать то, что мне из тебя надо выбросить. Ну, сделал глубокий вдох!..

       …Стижевского самого хватило только на спирт. Он влил его в себя, глотая, как расплавленный свинец, пустой стакан разбился о пол, выпав из его ослабевшей руки, а он даже не заметил этого, сидя с вытаращенными глазами и до ограничителей распахнутым ртом, которым он боялся теперь вдохнуть. Всё могло кончиться ожогом гортани, но подоспевший Паршин залил разгоревшийся в нём пожар холодным вишнёвым соком.
       - Ложись! - приказал он. - Пока тебя не развезло!
       - Я-то лягу... - сказал Стижевский быстро пьянеющим языком. - Ты только скажи, куда... Я уже ничего не вижу от слёз...
       Паршин почти силой разложил его на столе. Стижевский вдруг стал сворачиваться калачиком и попытался подложить под щёку сложенные вместе ладошки.
       - Прекрасно! - поощрил его Паршин. - Продолжай в том же духе! Только на другом боку!
       Подождав исполнения своей команды, он протёр дряблую кожу на боку Стижевского пропитанным спиртом ватным тампоном, и сделал ему первый укол.
       - Ой, щёкотно! - дёрнулся Стижевский.
       - Мало я тебе налил, - пробурчал Паршин, делая другу второй укол. - Надо было дать ведро...
       На третий укол Стижевский уже не отреагировал.
       - Ты только не молчи, - попросил Паршин, раскладывая принесённые с кухни прокипячённые инструменты хирурга - надомника. - Мне так легче будет работать. Рассказывай что-нибудь. Если вдруг что будет не так, я по тебе сразу замечу.
       - Что рассказывать-то? Анекдоты?
       - Нет, лучше свой подробный анамнез. Когда и как всё это с тобой приключилось?
       - Ах, это... - Стижевский сглотнул тягучую сладковатую слюну. - Месяц назад, на моей даче. Ты тогда был в каком-то отъезде. Вечером, значит, это и стряслось. Я телик смотрел, а тут вдруг как прожектором по окнам. У меня сразу же мысль:  - « Там  же  вплотную  стоят  деревья! » - Вышел я на крыльцо, вижу как будто... слабый... слабый огонёк... светится... перед окном в воздухе... И вращается, будто осматривается... Я не рискнул соваться - мало... ли... кто там... может шляться... Стою... смотрю... А... огонёк... всё... све–е–е-тится... Я... сдуру... ка-ак: - ХТО  ТАМА?!!
       Язык Стижевского уже заплетался в толстую длинную косу. Он устало умолк.
       - Ты не молчи, не молчи! - опять потребовал Паршин, умело орудуя скальпелем. Крови было мало - блокада сосудов получилась хорошей. - Что дальше-то было?
       - Дальше?.. Молчат... в ле-есу... Я х-хотел обратно... в дом, и тут ка-ак! Сна-чала... прожектор... п-потом... удар... в ж–жив-вот... с–с–прав-ва... Я - в дом... и дверь - на к-клюшку... Д-дирочка... К-крови поч-чти н-нет... Йодом... н–намаз-зал... Д-две н-едели ни – гу - гу... И в-вот... н-на тебе... Ч-чесалось... К-кололось... Б–б–бол-лит...
       Стижевский наконец окончательно замолк и после минутной подготовки раскатисто захрапел. Он лежал на кухонном столе розовой, пьяной в стельку глыбой, а Паршин, оцепенев, стоял над ним с поднятыми руками, вооруженны-ми привычным для него оружием, и впервые в своей хирургической практике не знал, что ему делать...
       Бок Вадима был разрезан, края раны раздвинуты, и то, что было в ней, синевато-красно отсвечивало под яркими лампами. Обнажилось что-то вроде подкожного кармана, заполненного лимфой, в которой плавал искомый Паршиным объект.
       Стижевский не фантазировал - это действительно более всего походило на порождение чужого мира. Два ярко-оранжевых шипастых шарика, соединённых друг с другом тонким коротким зелёным стерженьком. Что-то двигалось в полупрозрачном стерженьке и сами « ёжики » слабо шевелили своими тонкими и острыми иголками...
       Паршин сначала прицелился было вытащить эту штуку из друга прямо пальцами, но что-то удержало его от этого опрометчивого шага. Он осторожно ухватился за стерженёк пинцетом и деликатно потащил хрупкую на вид конструкцию на себя.

       …Ничего особого не произошло, и игольчатая « гантелька » без видимого сожаления рассталась со своим родительским лоном. Держа пинцет с грузом  в далеко вытянутой руке, Паршин вышел из комнаты, прошёл по длинному коридору, включил локтем свет, осторожно положил  ЭТО  на дно пустой ванны, и, пятясь, вышел, с немалым трудом закрыв её дверь локтем на шпингалет. Возвращаясь в импровизированную операционную, он прикрыл за собой ещё и дверь коридора.
Стижевский шумно спал, даже не переменив неудобной позы. Лимфа во вскрытом боку уже успела слегка свернуться. Паршин хорошенько обработал операционное поле и края раны, взялся за иглу с лигатурой, и через пятнадцать минут на боку Стижевского красовался лишь ровный шов.
       Паршин сделал профилактические уколы, потом вкатил другу лошадиную дозу нейтрализатора алкоголя. Он составил вокруг стола мягкие стулья, чтобы Вадим спросонья и с похмелья ненароком не свалился на пол, и пошёл на кухню. Он снял резиновые перчатки, долго мыл под горячей водой с мылом  руки, слушая здоровый раскатистый храп, прилетавший из комнаты, и закрыл кран только после того, как храп сменился кряхтением.

       …Стижевский уже сидел на столе - голый, похожий на ожившего в анатомичке покойника, и с глупейшим видом щупал толстыми пальцами шов на своём многострадальном боку.
       - Ты тут у меня как? - полюбопытствовал Паршин, опершись плечом о косяк двери.
       - Опохмелиться бы... - сипло сказал Стижевский. - И закусить... Во рту городская помойка...
       - Нельзя тебе пока ничего. Часа два.
       Стижевский посмотрел на свой заштопанный бок уже чуть-чуть осмысленнее.
       - А где ОНО?..
       - Там… - Першин качнул головой в сторону ванной.
       - И что ЭТО такое?
       - Трудно вот так сразу сказать. Может, ОНО живое, а может, и нет. Я не рискнул оставить ЭТО в комнате...
       - Ты уверен, что во мне больше ничего нет?
       - Не знаю, Вадим, это ты должен почувствовать сам.
       Стижевский принялся нервно себя ощупывать.
       - Пока всё, вроде, спокойно...
       - Будем надеяться, что не только ПОКА. Потом мы с тобой всё-таки сделаем рентген.
       - А что станем делать с этой ИХНЕЙ штукой? - вдруг оживился Стижевский.
       - Знаешь, понятия не имею! Лично мне не хотелось бы к НЕЙ даже подходить на пушечный выстрел. Можно ЕЁ прямо сейчас выбросить на свалку, можно слегка за НЕЙ понаблюдать издалека. В конце концов, можно даже отдать ЕЁ кому-нибудь из знакомых учёных, сказав, что мы нашли эту любопытную штучку на улице.
       - Что ОНА напоминает без меня? - Стижевский слез со стола и, морщась, стал одеваться.
       - Болит? - сочувственно спросил Паршин.
       - Отходит...
       - Ладно, это скоро пройдёт.
       - Будем надеяться, но ты не ответил на мой вопрос.
       - Честно говоря, Вадим, я не разглядел. Для меня гораздо важнее было хорошо сделать операцию.
       - Пойдём, посмотрим?..
       - Может, пока не будем торопиться? Мне, признаться, не очень этого хочется, а тебе пока рановато. Посидим, отдохнём, пусть из тебя выдохнутся наркотики и алкоголь.
       - Неужели тебе нисколько не любопытно?
       - Дело совершенно в другом, Вадим. Я всегда полагался на свою интуицию, а она мне сейчас подсказывает, что это штука потенциально опасна для нас обоих...
       - И долго ты собираешься держать ЕЁ там?
       - Нужна выдержка, хотя бы несколько часов. Если ничего не произойдёт, можно будет и полюбопытствовать.
       - Ладно, подождём, - согласился Стижевский. – Уговорил. После месячных тесных взаимоотношений эта штука мне тоже не внушает особого доверия. Этого не передать словами, Лёша. Кошмарное для мужика женское чувство беременности, присутствия в тебе постороннего, его роста и движения по твоему телу... Наверное, точно так же чувствовала бы себя женщина, вынашивающая не человеческого ребёнка, а щенка...
       - Что ж, будем надеяться, что в тебе больше нет ничего чужеродного и инопланетного.
       Стижевский с кряхтением опустился в кресло. Он был уже одет и почти трезв.
       - А, интересно, ОНИ только меня одарили этим делом или есть ещё другие счастливчики?
       - Об этом лучше не думать, Вадим. Лучше считать, что ты был лишь один, а иначе...
       - Что может быть иначе? - Стижевский умолк и прикрыл веками усталые красные глаза.
       Паршин почему-то не ответил на вопрос, или просто не нашёл, чем можно ответить.
       - То-то... - сказал Стижевский нравоучительно, не открывая глаз. - Пугать мы все умеем, а вот объяснить толком...
       Паршин молчал.
       - Да, уже поздно, надо ложиться спать, - сказал Стижевский. - Я понимаю, ты тоже устал со мной.
       Он нехотя открыл глаза.

       …Паршин сидел в странной, напряжённой позе. Зрачки его глаз были скошены чуть вбок.
       - Я что, что-то не так сказал?.. - на всякий случай осторожно спросил Стижевский.
       - Помолчи! - шикнул Паршин. - Слышишь?..
       Стижевский закрыл рот и навострил уши, но в голове с похмелья ещё гудело, заглушая слабые посторонние звуки.
       - Где это? - попытался Стижевский уточнить, пока ничего такого не улавливая.
       - В ванной...
       - Это ОНО?
       - У меня в доме нет ни кошек, ни собак.
       Они оба стали напряжённо вслушиваться.

       …Где-то неподалёку, за неплотно прикрытыми дверями, раздавались слабый скрежет, царапанье и постукивание. Паршин нарисовал в своём живом воображении инопланетных сиамских близнецов - ежей, ползающих по дну ванной, и безуспешно пытающихся взобраться по её высоким и скользким эмалированным стенкам.
       - ЕМУ там не нравится... - шёпотом сказал Стижевский, который наконец перестал быть частично глухим.
       - И?..
       - Если слишком не нравится, ОНО попробует оттуда каким-нибудь образом выбраться...
       - И?.. - Паршин тоже говорил шёпотом.
       - Ну что ты заладил?! – опять шикнул на него Стижевский. - Откуда мне знать, что ЕМУ больше нужно: свобода или ...
       - Или?.. - Паршин был неисправим.
       - Ты думаешь, ОНО захочет всё-таки закончить начатую месяц назад трапезу?..
       Паршин ничего не успел промямлить в ответ. В ванной тревожно громыхнуло, будто что-то тяжёлое ударилось в тонкий металл, потом грохот сменился жалобным звоном бьющегося стекла и треском разносимого в щепки дерева. За дверью комнаты ухнуло, как от не очень далёкого взрыва, и дом испуганно вздрогнул.
       - У тебя тут есть ружьё?.. - осторожно спросил уже почти одевшийся Стижевский.
       - А если ОНО просто жаждет общения?
       - Что-то больно шумно жаждет,  - засомневался Стижевский, предусмотрительно застёгивая на себе все оставшиеся пуговицы. - И с материальным ущербом для одной из общающихся сторон...
       - Мы же ЕГО закрыли.
       - Всё равно! - не согласился Стижевский. - Культурные люди сначала стучат и спрашивают разрешения!

       …Низкий, на грани инфразвука рёв заставил задребезжать стёкла в окнах дома. Рёв был ровным, как у работающего механизма, и лишь изредка в нём появлялись посторонние звуки другой тональности. Рёв длился минуты две и медленно стих.
       - С ружьём было бы гораздо спокойнее... - вёл Стижевский свою политическую линию.
       - Оружие провоцирует на глупые поступки, - Паршин был ярым противником насилия.
       - Но безоружные чаще гибнут...
       - Не нуди! - сказал Паршин. - Ружьё в шкафу, а шкаф рядом с ванной. Пойдёшь?..
       - Пока погожу... - успокоился Стижевский, поглаживая сквозь рубаху зашитый бок.
       - Бежать в случае чего сможешь? - поинтересовался Паршин. – Если вдруг что?..
       - Только не марафон!
       - Если ОНО одно, а не расплодилось в ванной, я ЕГО отвлеку на себя, а ты дуй во весь опор! Чем дальше, тем лучше!
       - Молчал бы уж. С твоим неоперабельным радикулитом только наперегонки  и бегать.
       - Тс–с-с... - обрубил отвлечённые разговоры Паршин. – Надо слушать, а не болтать!

       Как оказалось, тишина  в ванной была лишь временной паузой в чьих-то боевых действиях. Опять там кто-то заворочался, гораздо тяжелее, но и намного энергичнее. Скрежетал раздираемый металл, сыпалось крошево штукатурки и кирпича, стонало дерево. Кто-то, судя по звукам, достаточно большой, ворочался там в тесноте, пытаясь выбраться, и делал это с пугающей упорной молчаливостью.

       …Дом вдруг с ужасом подпрыгнул на своём фундаменте, теряя стёкла из окон. Скрежет сменился грохотом рушащейся стены, и за дверью заскребла лапами гигантская черепаха, старающаяся протащить по коридору своё многотонное тело.
       - ОН уже идёт к нам... - сказал Стижевский. – Пришла пора всем сматываться...

       Паршин не успел высказать своё личное мнение. Жуткий рёв снова тряхнул дом, и тут же от сильного удара внутрь комнаты влетела дверь, открывавшаяся наружу, впуская метровый конус на длинной гибкой шее, уходящей в глубину коридора. Конус качнулся и стал медленно, ищуще поворачиваться.
       Стижевский не увидел ни глаз, ни пасти чудовища - просто розовый блестящий конус. Голова зверя повернулась, нацелив острие конуса на притаившихся в углу людей, и тут с ней стали происходить странные явления. Тёмная черта перечеркнула конус от вершины почти до самого основания, и в следующую секунду это уже была разевающаяся пасть, быстро обрастающая длинными изогнутыми клыками. Конус покрывался пупырышками, из которых вырастали извивающиеся нити, и из их чащи на оцепеневшего Стижевского глянул большой оранжевый глаз... Рёв, похожий на победный, вырвался из только что сотворившейся пасти…

       …У Паршина реакция оказалась быстрее. Он буквально взвился над своим креслом, в его руках вдруг оказался массивный стул, а в следующее мгновение деревянная рама одного из окон комнаты уже валялась вместе с остатками стёкол где-то за подоконником, в утробе летней ночи. Алексей рванул впавшего в совершенно неуместное сейчас оцепенение Стижевского к окну, перевалил через чудом уцелевшие на подоконнике горшки с цветами, и прыгнул вслед за ним.

       …Отставший на секунды яростный рёв рванулся за ними из дома сквозь выбитое окно; что-то почти пулей пролетело над их головами, ударив по деревьям. С сухим треском лопнули стволы нескольких сосен, и в темноте прежнее что-то с самолётным свистом улетело обратно в дом. Рёв ослабел и превратился в непонятный грохот.
       В кровь царапаясь битыми стёклами, люди повозились на остатках окна, подгоняемые жутким шумом, мечущимся по дому, и наконец побежали во тьму, подальше от всего этого кошмара.
       Стижевскому было труднее, и Паршин буквально тащил его на себе, задыхаясь, и издавая горлом хрип загнанного астматика.

       Они выбежали из леса на широкое поле, к реке, и только тогда позволили себе сбавить сильно выматывающий темп.
       - Не-е могу... - стонал Стижевский, поминутно хватаясь за больной бок. - Передохнём... Хоть немного...
       - Дальше, дальше... - умолял его Паршин, волоча за руку. - Нельзя нам пока останавливаться... Догонит...
       - Ну и чёрт с НИМ! Пусть сожрёт, но я перед этим отлежусь! - Стижевский вырвал руку и ничком упал в сырую от ранней росы траву.
       Паршин разогнул скрипучую спину.

       …Дом остался где-то за лесом, невидимый для глаз, но о его существовании говорили не стихающий грохот, треск и нарастающий рёв. И ещё - сполохи огня над верхушками деревьев.
       - ОНО ещё там.... - сказал слегка отдышавшийся Стижевский, глядя на зарево с земли. - Дом твой доедает, гадина...
       - Жаль, хорошая была дача. - Паршин сел в мокрую траву рядом с ним и перестал наконец страшно хрипеть.
       - Может, её ещё можно спасти?..
       - Ты пойдёшь гасить мою дачу? - едко спросил Паршин. - Закроешь амбразуру своим могучим телом? Беги, по-моему, ОНО там как раз тебя сейчас и потеряло...
       - Издеваешься?! Сначала мне бок прошнуровал, как футбольный мяч, потом погнал меня, как скаковую лошадь!
       - Молчал бы уж, - проворчал Паршин. - Если бы не я...

       …Его оборвал рёв за лесом. Он вдруг поднялся до грохота катастрофического землетрясения и из него ушли вибрирующие звуки, превратив его в вой сирены. В небо взметнулось пламя, похожее на взрыв, и всё вокруг стало видимым, как днём: разбегающиеся в панике люди, сонная река с пологими берегами, вспугнутые птицы...
       Рёв стих, погаснув вместе с пламенем. Оно упало за деревья, лишь освещая верхушки сосен, и остался только отдалённый треск да крики перепуганных людей.
       - Ты что-нибудь понял?.. - спросил Паршин, первым нарушив их короткое обоюдное молчание.
       - По-моему, ЕМУ настал полный хана... Зажарился, как бифштекс на сковородке...
       - Ты думаешь, это всё?
       - Подождём для верности. До рассвета осталось часа три, потом сходим туда, поглядим.
       - А дачники, наверное, уже там. - Паршин встал. - Во всяком случае, самые любопытные из них...
       - Тогда лучше пойти туда, - согласился Стижевский. - Мало ли что... А то люди могут безвинно пострадать.
       - Да, конечно, - сказал Паршин. - Хотя, вряд ли. Кое-кто уже там и мы услышали бы продолжение. Какая, если хорошенько разобраться, ЕМУ разница, за кем гоняться?..
       - А вдруг разница всё-таки есть?..
       - Увидим на месте и попробуем сориентироваться. Всё равно не идти нельзя. Люди там, и они ни о чём не подозревают.

       Паршин помог Стижевскому подняться, и они пошли туда, где звонко трещали угли, шипело заливаемое водой пламя, и кричали люди, искавшие среди обломков и огня пострадавших. До дома отсюда было не больше одного километра лесом.
       - Я всё думаю, а что же это было?.. - Стижевский медленно шёл, держась одной рукой за бок.
       Паршин присел, задрал ему рубаху, вглядываясь, потрогал шов на его боку пальцами, потом понюхал их.
       - Сукровица... - сказал он успокаивающе Стижевскому и себе самому. – Крови, вроде, нет. При свете посмотрим.
       - И всё-таки... - мрачно сказал Стижевский, опуская рубаху. – ЧТО же это было?..
       - Скорее - КТО?.. - поправил его Паршин.
       - Ты думаешь, ОНО живое?
       - А ты разве этого не слышал, не видел и не понял?
       - С перепугу трудно было что-либо сообразить. Я сегодня больше бегал, чем думал...
       - Брось, ты не такой олух, каким кажешься издали! Это определённо был зародыш, Вадим! Или яйцо, которое в тебя внедрили. А уже из него вывелся зародыш, который должен был развиться в тебе, используя твоё тело в качестве материнского.
       - Это я прочувствовал. А ты, значит...
       - Да, я его вырезал. ОН попытался вернуться в человеческое тело или конкретно в твоё, но из ванной  ЕМУ выбраться не удалось. Тогда ОН вырос до нужных размеров, чтобы всё-таки добраться до тебя или меня, и сожрать, как плаценту. Или ЕМУ от нас нужно было что-то другое, не менее важное, но мы сбежали, и ОН попробовал завершить цикл своего развития, минуя одну из стадий...
       - Недоносок! - сказал Стижевский с чувством. - Надорвался... Или сгорел по неосторожности...
       - Думаю, огонь был уже скорее следствием, чем причиной. Ты же слышал взрыв? У меня дача, а не склад боеприпасов!
       - А газовый баллон на кухне?
       - Ерунда! Баллон я уже почти израсходовал, так что он просто не в состоянии был так рвануть! Скорее всего, ЕМУ не хватило необходимой для завершения развития энергии, нарушилось какое-то ЕГО внутреннее энергетическое равновесие, и ОН шандарахнул сам, а пожар возник от взрывного выделения уже накопленной.
       - А ОН не может воскреснуть? Вот я сейчас подойду, ОН узнает во мне свою мамашу, и?..
       - Можешь туда не ходить.
       - Да не в этом вовсе дело, Лёша! Я просто очень боюсь, что вдруг могу стать катализатором, который вновь ЕГО активизирует! Ты такое разве не допускаешь?..
       - Не знаю, Вадим, не знаю... Честно говоря, меня сейчас заботит совсем другое...
       - Погибшая дача?
       - Нет. И даже не твоё здоровье. Дачу отремонтирую или построю новую, а за тебя абсолютно спокоен. Я боюсь худшего, Вадюша. Я очень опасаюсь, что ты был не единственный беременной мамашей, и что кто-то выносит этот плод до самого его рождения...

                Издыхающая  змея
                пытается  отравить
                своим  ядом
                хотя  бы
                воздух…