Неотправленное письмо

                Посвящаю папе



1
Стоял тёплый осенний вечер. Горели клёны, блестела трава, и нарядно пестрели на клумбах астры.  У подъезда старенькой пятиэтажки, сидя на скамейке, судачили кумушки. Заметив невысокого роста плотного мужчину, входящего во двор, одна из них, самая толстая, толкнула подругу под локоть:
– Глянь, Мартын. Опять на базар вещи покойницы носил. Такой не пропадёт, и на камню денег добудет.
– Да… Жадность что река: чем дальше, тем шире, – согласилась рядом сидящая. – И как только бедная Люся мыкалась с ним? Взгляд что гиря, слова не добыть от него. Вот Люся, царство ей небесное, – совсем другое дело: лёгкая была.  Пошутит, бывало, посмеётся. Не стало её, и квартира, словно мёртвая.
Бабы замолчали, пропуская соседа и провожая его недобрыми взглядами.
– Говорят, денег у него мешок, а сам за копейку удавится, – понизив на всякий случай голос, проговорила толстуха после того, как вдовец скрылся в подъезде.
– Что чужие деньги считать, – вздохнула молчавшая до сих пор худощавая, болезненного вида женщина. – Не ворует ведь.
– А ты пожалей его, Надька, глядишь, поделится, – перекинулась на заступницу толстуха.
– Спасибо за совет. Добрая вы, Матрёна Тимофеевна.

Мартын не слышал, что о нём говорят за спиной, хотя знал, что соседки его не любят, да Бог с ними. На косые взгляды давно не обращал внимания, потому как считал, что перед людьми ни в чём не виноват: чужого не брал, своё не разбрасывал, трудился на совесть и честно заработал немалую пенсию.
Закрыв двери на ключ, он скинул ботинки вместе с носками и прошлёпал босиком по прохладному полу на кухню. Достав из хлебницы батон и налив из чайника стакан холодного кипятку, сел за стол и задумался. Надоедливые вопросы снова зароились в голове: «Зачем жил, старался, терпел? Кому сейчас нужна его жизнь, вместе со всем нажитым, если и самому не стала нужна? Прибрал бы уже Господь, да и дело с концом!»
Мартын посмотрел на фотографию в рамке. Она всегда стояла тут на столе, чтоб всегда быть перед глазами. Глаза защипало, и ком подступил к горлу: «Ирушка, дочушка, моя… Ради тебя готов и крест с ворота отдать».
Выпив воды и забыв про батон, поднялся из-за стола. Надо ещё раз хорошенько пересмотреть Люсины вещи: что на базар отнести, а что раздать.

2
На следующий день, как всегда, теснясь на скамейке, сплетницы встречали молчуна косыми взглядами.
– Несуразина, а глянь, как несёт себя высоко. Хоть бы подошёл когда…
– Больно мы ему нужны! Какое общение горшку с котлом?
Надя подошла поздно и не слышала разговора.
– Что насупилась, как мухоморов объевшись? – сразу заметила плохое настроение приятельницы ушлая Матрёна.
– Не знаю, что делать. Деньги очень нужны, пятьсот рублей. На три дня всего, – с мольбой обвела взглядом Надя соседок.
– Сдурела, что ли? Откуда у нас такие деньжищи! Мы что спекулянты, как некоторые…– метнула толстуха злой взгляд в сторону подъезда, в который только что нырнул Мартын.
– Это вы о моём соседе? Да какой он спекулянт? – улыбнулась Надя.
– А кто же он? Иди, попроси что! Посмотришь тогда. Не зря говорят, у него средь зимы льду не выпросишь!
Надя не стала спорить и, сославшись на «кучу дел»,  любезно  распрощалась.
Поднимаясь на свой этаж, она ломала голову: «Что же делать? Может, правда у соседа спросить? Времени совсем не остаётся». И, остановившись возле негостеприимной квартиры, чуть помедлив, позвонила. За дверью послышались торопливые шаги и, звонко брякнув ключами, дверь распахнулась.
Сосед увидел Надю и весь как-то сразу обмяк, плечи его опустились, и на лице отразилось такое разочарование, что Надя испугалась: сейчас он возьмёт и закроет дверь!
– Мартын Павлович, одолжите пятьсот рублей! Через три дня верну! – выпалила она.
Он нисколько не удивился, хотя сумма по Надиным меркам была огромной, безразлично кивнул головой и ушёл в спальню. Вскоре вернулся с деньгами.
Надя так обрадовалась, что забыла поблагодарить. Опомнилась, когда за ней захлопнулась дверь.
Без конца укоряя себя, она боялась попасться своему благодетелю на глаза раньше времени. А через три дня, как и обещала, стояла у двери, надавливая кнопку звонка, робея и не зная, как начать разговор. За дверью слышалось, как урчала стиральная машинка, лилась вода, гремели тазы. И звонок утопал в этих звуках, растворялся в них. Надя подождала, и снова несколько раз отрывисто нажала на кнопку.
Дверь, наконец, открылась. Он стоял перед ней с виноватым видом. Рукава рубашки были закатаны, на руках пена, на животе мокрое пятно, по лицу струился пот. Было трогательно и жутковато видеть его таким.
– А я тут по домашности маленько, по хозяйству…Прости, что не сразу услышал, – развёл он большие ладони.
– Это вы меня простите, что я в прошлый раз даже спасибо не сказала, понеслась, как ненормальная, – торопливо проговорила Надя, протягивая деньги.
Он вытер пену о штаны, взял ровно сложенные бумажки и сунул в карман.
Надя смутилась: 
– Хоть бы пересчитали…
– Зачем? Я тебе верю.
Она посмотрела на него долгим взглядом:
– Мартын Павлович, если вам что надо, обращайтесь. В магазин там, в аптеку…Мне не трудно…
Его густые чёрные брови, нависавшие над синими глазами и придававшие мрачную серьёзность лицу, слегка приподнялись:
– Не беспокойся, Надя. Я пока сам. Ты лучше так просто поговорить заходи, когда хочешь. Я буду только рад.
Надя улыбнулась и кивнула.
3
Под вечер следующего дня, хотя и замоталась, она всё же вырвала минуту, чтобы заглянуть к соседу.
– А я вам пирог принесла! – приветливо улыбнувшись, выставила вперёд тарелку со сдобой. – Сама пекла! Должна же я хоть как-то вас отблагодарить!
– Странные всё же люди. Привыкли за что-то делать, а просто так, по-человечески, забыли, что можно. Ну ладно, коль принесла, проходи на кухню, – засуетился Мартын, хватаясь за стоящее рядом ведро с мутной водой, – я сию минуту, только всё на место поставлю. Посидим, поговорим. Ласковое слово, оно лучше мягкого пирога.
Пока он мешкотно, по-старчески кряхтя, возился с ведром, выливая воду, Надя, поставила тарелку с угощением на стол и пробежала глазами по комнате: везде чисто, прибрано, всё на своих местах. Полы ещё местами мокрые.
– Ну что мы мрём, давай чай пить. Чаёк густой, хороший, только что заварил. Ещё и кипяток не остыл, – войдя следом, пригласил Мартын.
– Дочка? – глядя на фотографию, спросила Надя, подсаживаясь к столу.
Отец радостно тряхнул головой:
– Давешний снимок. Ирочка тут маленькая ещё, от лавки две булавки. Пестыш мой… Всё возился с ней, с рук не спускал, баловал, обряжал что куклу, шубки самые дорогие покупал, чтоб тепло в них было, чтоб не болела часто.
Надя отвела взгляд от фото:
– Давненько что-то её не видела. Когда приедет?
– Обещала в этом году, но не сложилось. Теперь только на будущий, –запнувшись, криво улыбнулся Мартын. – Вот сижу как пень горелый, слова сказать не с кем, хоть с берёзой под окном разговаривай.
Достав из шкафчика две чашки и два блюдца, он приготовил чай, нарезал пирог и занял за столом своё любимое место у стены.
– Аккуратно у вас. Я как-то заходила, когда ещё тётя Люда была, так удивилась, как у неё чисто. А у вас не хуже. Я даже удивлена.
Сосед покраснел от неожиданного удовольствия:
– Люда, да, она у меня непоседуха была. Всю работу по дому на себя брала. Не стало её, так я долго не мог постичь всего. Тяжко приходилось. Я ж грузной, неуклюжий, не такой, как следует, каким должен быть, всё из рук вон. А дочка условие поставила: пока не научусь обряду и за собой убирать, не заберёт к себе. Вот и пришлось. Сначала с нехотью делал, а потом и понравилось даже. Думал, обрадуется дочка моим успехам, приедет за мной. Вот два года живу ноги на дорогу, собравше ехать…
Тень снова набежала на лицо Мартына, сделав его неприветливым, холодным.
– А на той фотографии тётя Люда? – кивнула на стену Надя, чтобы отвести горемыку от грустных мыслей.
–Да. Молодая, лет тридцать, – задержал на портрете тусклый взгляд Мартын.
– Я помню её. Красивая. Всегда хорошо одевалась.
– Что да то да, нарядница была: за день по три платья сменит, – снова ожил Мартын. – А я что? Пускай. Себе ничего не требовал. Всё заработанное ей отдавал, ни в чём не отказывал: делай что хочешь, покупай что хочешь. А теперь куда всё? Пропадает…
Надя с жалостью посмотрела на старика:
– Поэтому на базар и ходите?
– Не-е. Какие там деньги? Это так, чтоб поближе к людям. Люда тоже любила на базаре бывать. Идём, бывало, народу как воды льёт, люди из разных мест. А она в новом платье красуется. Любила всем показаться…Вот и я теперь хожу, где народно. Послушаешь, кто что говорит, вроде, как и не один на белом свете.
Мартын испуганно посмотрел на Надю:
– Наверно соседки осуждают? Так что они знают? Ты сама посмотри: какой с меня торгаш? Непроворый, неразворотистый. Я и цену не ломлю; сколько-нибудь дадут, и слава Богу. Приятно всё же, когда вещь кому-то сгодится. Хочешь, посмотри в шкафу, которая впору придётся, забирай да пользуйся. Дочке не надо, а мне тем более, я уже донашиваю свой крест.
– Что вы, дядя Мартын! – покраснела Надя. – Я не могу. Вещи у тёти Люды хорошие, почти новые. Даром взять совесть не велит, а с деньгами сейчас туго.
– Ну, смотри сама, как тебе любой, так и поступай. Не обижайся, если что, –приуныл было Мартын, но взглянув на растерянное лицо соседки, живо поинтересовался:
– А почему это мы всё обо мне да обо мне? Ты сама-то как? Сыновья, муж?
– А что муж? Десять лет уже лежит. Молю Бога, чтобы жил. Старший ведь совсем работать не хочет, а младший так, как птица, по городам: заработает, промотает, заработает, промотает…. А зарплата у меня, сами знаете… Считай, на мужнину пенсию существуем. У самой поясницу разламывает, а о себе подумать некогда. Днями стирка да готовка. Руки – вот – кому показать стыдно! – и Надя растопырила разъеденные стиральным порошком  пальцы.
Мартын сочувственно покачал головой.
– Да… Хватает тебе... – и вдруг оживился: – Знаешь что, у меня машинка хорошая, сама за тебя всё делает. Ты приноси хотя бы постельное, я постираю. Мне будет веселей, и тебе полегче! Правда, правда, буду знать, что не зря живу!
Сосед так обрадовался своей внезапной идее, что Надя не посмела отказом испортить ему ставшее вдруг хорошим настроение и неуверенным кивком выразила согласие.
– Вот и славно! Принесёшь завтра утром ношицу, а к вечеру уже всё будет выстирано и высушено. Чай, не чужие, не один десяток на одной площадке живём.
Ошарашенная, ещё раз поблагодарив соседа за то, что выручил деньгами, Надя попрощалась. «И никакой он не жадный и не мрачный, – думала она. –Человек как человек. И чего бабы к нему привязались, навыдумывали всякого? Да, не зря говорят: клевета, что уголь: не обожжёт, так замарает».

4
В это утро его разбудила ворона, надрывно каркая с берёзы прямо в окно.
– От лихоманка! Накаркаешь чего! – постучал по стеклу Мартын, и ворона, увидев его, сорвалась с ветки и упала вниз. Некоторое время он стоял у окна и смотрел, как дерево, вздрагивая от каждого порыва ветра, отряхивает на землю последнюю раззолотившуюся красу. «Выгибается дерево от ветра, такова и душа моя», – вздохнул и, задёрнув занавеску, отправился на кухню пить чай, после чего не спеша собрался и, захватив приготовленные с вечера вещи, отправился на рынок.
Торговцы не все ещё подошли, и было полно свободных мест, но он занял привычное место с краю, расстелил на земле холстину и поставил стульчик-складень. Не успел выложить «товар», как подошёл здоровяк с красным, тугим, как докторская колбаса, лицом.
– Слышь, дед, шёл бы ты отсюда. Трясёшь старьём, место только чужое занимаешь…
– Места много, – повёл рукой Мартын.
– Вали отсюда, говорю… – набычился здоровяк. – Или бабки гони.
– Бабки? За что?
– За то, что воздух отравляешь! – осклабился мытарь и вытянул распяленную ладонь: – Ну, живо! Я жду!
Кровь прихлынула к лицу Мартына. Выхватив из кармана мелочь, он хлопнул по выставленной пятерне:
– На! Забери мои копейки! – и стал сгребать вещи в сумку; натолкав, вжикнул застёжкой, взял сумку на плечо и подался к выходу.
– Вот-вот. Сиди лучше на завалинке, да постреливай себе в валенки, здоровей будешь, – язвительно кинул вслед сборщик податей.
Выйдя за ворота рынка, Мартын остановился отдышаться. Сердце бухало почти под самым горлом. Ноги стали как ватные. Увидев автобус, занервничал: если не успеет, придётся долго ждать следующего и, хотя сердце забивалось, прибавил шаг и последним втиснулся в дверь.
Подъехав, вышел на своей остановке. Домой не хотелось. Заметив пустое место на скамейке, поспешил занять и просидел до самого вечера, бесцельно и скучно провожая взглядом подъезжающие и отъезжающие автобусы.
Солнце уже косо падало на окна дома, когда Мартын показался во дворе. Соседки переговаривались, хищно высматривая жертву, и обрадовались, увидев вдовца.
– Гляди, гляди, как с масла идёт, живот несёт.
– Живот-то, как его сумка, плечистый. Такой попробуй прокорми.
Но на этот раз Надя не выдержала:
– Ну и что, обедать к вам не ходит! – и окликнула входящего в подъезд соседа: – Дядя Мартын, подождите, я с вами!
Он остановился и повернулся лицом:
– А-а, Надежда, – и, заметив уставившихся на него соседок, мотнул головой: – Добрый вечер всем.
Притихшие, они дружно закивали головами, а Матрёна, очухавшись первой, позвала:
– Павлович, посиди с нами. А то всё мимо да мимо.
– Да мне как-то не в обычай, – пробормотал он, но, поколебавшись, всё же подошёл и, поставив, раскрыл сумку,
– Берите кому что ладно, сколь кому надобе, не себе, так невесткам.
– Что это ты… – растерялась Матрёна.
– А куда это всё? Я уезжаю скоро… к дочке.
И тут одна из соседок засмеялась:
– Не дури ты нам голову! К дочке он уезжает… Хотела б, давно забрала!
Поздно Матрёна ткнула локтем под бок язву – глаза Мартына наполнились такой болью, такой невыносимой тоской, что, тут же пожалев о своих словах, повинница испуганно прижала руку к сердцу:
– Павлович, прости ради Бога, не обидуйся, сдуру вырвалось. Сам знаешь, что с глупой бабы взять?
Он тяжело вздохнул и попытался улыбнуться:
– Нету у меня никакого обиженья. И вы простите меня. Ладно, пойду уже. Солнце в оболочину заходит: завтра дождь будет, всё испортит, – и, оставив сумку, поплёлся к подъезду.
5
Всю неделю стояла серая погода, без солнца, с туманами и ветрами, а к выходным и дождь зарядил. Опустел двор и скамейка под окном. Изредка только пробегал кто-нибудь, спеша домой. Птицы и те попрятались под крышу и сидели там, надувшись, как истуканы.
Мартын стоял у окна, глядя, как погонистый ветер носит по лужам старые листья и задумчиво качал головой: «Отцвёл лист, зажался…  Вот так и жизнь выцветает…».
Потом он что-то делал, а сделав, бесцельно ходил по дому, не зная, куда себя деть. Отчаявшись, собрался и вышел на улицу.
Было грязно и холодно. Уткнув лицо в воротник куртки, он сидел на остановке и не сводил глаз с толпы. Заканчивался день, людей на остановку приходило всё меньше. Ещё немного и он вернётся в пустую квартиру, выпьет чай и ляжет спать. А потом будет утро. Мучительное утро, которого он не ждёт, потому что оно не обещает ничего хорошего, кроме одиночества.
Автобус только что отъехал, забрав пассажиров. Какая-то женщина, не успев добежать, растерянно топталась, оглядываясь на Мартына. В это время, как из-под земли, вырос верзила и, не заметив сидящего в темноте человека, набросился на пассажирку и стал отнимать у неё сумку.
Недолго думая, Мартын соскользнул со скамейки, подскочил и огрел хулигана увесистым кулаком, свалив с ног. Тот вскочил и, схватив заступника за грудки, кинул на землю. Подобрав камень, занёс над беспомощно лежащим в луже стариком, однако, увидев людей, идущих на остановку, пнул его под бок и побежал через дорогу.
Ему помогли подняться, посадили на скамейку. Женщина носовым платком вытерла бедняге лицо, но не та, за которую он заступился. Та, испуганная, так и стояла молча в стороне, пока не пришёл автобус, и, даже не поблагодарив, впереди всех юркнула в открывшуюся дверь.
А Мартын остался на скамейке.
Здесь его с непокрытой головой, с расстёгнутым воротом и увидела Надя. Сердце её сжалось.
– Дядя Мартын, замёрзнете, пойдём домой…
– А-а, Надя. Я уже и сам собирался, – с трудом поднялся он. – Ты откуда? С магазина? Давай твою сумку.
Она молча передала продукты и, придвинувшись поближе, подняла зонт.
– Я собиралась к вам зайти, батон и сметану купила.
Мартын недоверчиво вскинул глаза.
– Сметану?..
– Ну да, а что тут удивительного? Водку же вы не пьёте? – улыбнулась Надя.
– Вот придумала! Сметану… – добродушно пробормотал старик. – Пойдём тогда!
Он зашаркал по мокрому асфальту рядом с соседкой, тяжело дыша, направляясь в тёмную арку. Они пересекли соседний двор и ускорили шаг, подходя к родному дому. Минуя несколько подъездов, нырнули в свет.
– Да с вас всё течёт! – увидев замызганные одежды соседа, заволновалась Надя. – Где это вас так угораздило?
– Упал нечаянно, – пробормотал он.
– Вам надо сейчас же переодеться, так недалеко и заболеть. Не лето уже; на север перевернулось, холодно стало. Пойдём быстрее!
 С трудом поднявшись по лестнице на второй этаж, Мартын молча передал сумку соседке. Бросились в глаза его опухшие, с тёмными узлами вен руки. Надя посмотрела на лицо соседа: оно было серым, землистым, а глаза тусклые, безжизненные.
– Я  приду, только своих покормлю, – дрогнувшим голосом пообещала она.
– Да, конечно, – слабо улыбнулся Мартын, провожая её взглядом.
Потом он долго отворял дверь, долго раздевался, долго стоял у зеркала, глядя на себя и прислушиваясь к себе, чувствуя приближение чего-то непостижимого, неотвратимого. Он был так погружён в свои думы, что не слышал, как открылась входная дверь.
 – Вы так и не переоделись! – охнула с порога Надя.
– Это ничего, всё высохнет. Сейчас чаёк поставим, – вздрогнув, отозвался молчун.
– Нет, так не пойдёт. Держите батон и сметану, а я посмотрю. Где можно взять сухую рубашку? В шкафу?
Надя бросилась в спальню, включила свет и открыла шкаф. На плечиках в основном было женское платье, и только в самом конце ряда висел мужской, ни разу неодёванный, добротный костюм тёмно-синего цвета, и под ним рубашка, тоже новая, голубая.
– Надя! – услышала она. – Ты там ничего не найдёшь. Там только моё смерётное. Идём, я покажу, где.
Мартын попросил открыть кладовку, где на вешалке болталась старая с вытертыми манжетами и воротником рабочая рубашка.
– Вот и пригодилась. А то у меня одна рубаха для носки, скинешь – выстираешь, да и снова оденешь. Там, за шторкой, и порточины старые имеются.
Надя собрала одежду и, пока сосед переодевался, хозяйничала на кухне, расставляя чашки и блюдца. Увидев его во всё сухом, улыбнулась:
– Дядя Мартын, куда сметану?
– Да поставь в холодильник.
Она открыла дверцу холодильника, и лицо её вытянулось:
– Вы же говорили, что у вас всё есть.
– Всё есть, – повторил Мартын.
– Но здесь еды… вороны на когтях унесут.
– Мне хватает. Эво пузину какую наел! – с добродушной серьёзностью похлопал себя по животу старик.
– Дядя Мартын, простите, но так нельзя! – нахмурилась Надя. – Деньги лежат, а вы голодаете! 
– Это дочке, чтобы не задарма кормила. Вот закончит ремонт и заберёт меня. Уже немного осталось ждать.
Мартын вопросительно посмотрел на соседку: верит ли она ему? Но она опустила глаза, а когда подняла, в них стояли слёзы.
– Что случилось? – забеспокоился он.
– Дядя Мартын, я пришла проститься. Мы квартиру размениваем. Сын женится. Я на свадьбу у вас деньги занимала.
– Когда съезжаете? – упавшим голосом спросил сосед.
– Дня через два. Надо сначала вещи перевезти.
Он замолчал, отвернулся и вдруг плечи его задёргались.
Горячая волна окатила Надю.
– Дядя Мартын, ну что вы, право, я буду иногда приходить к вам. Обещаю… А вы напишите письмо дочери. Я знаю, она любит вас. Я сейчас пойду, а вы возьмите и напишите.
– Да, это хорошая мысль. Напишу, обязательно напишу. Она прочитает и всё поймёт и приедет, – забормотал Мартын и, с клокотом проглотив комок, как-то таинственно прищурил глаза: – Надя… Как по-твоему, есть Бог?
– Конечно! – не раздумывая, ответила она. – А иначе зачем тогда жить и умирать?
– А зачем? – всё так же таинственно спросил Мартын.
– Чтобы потом на небесах радоваться вечной радостью, – ответила Надя, но вдруг насторожилась: – А что это вы такие вопросы задаёте?
– Хочу попросить тебя… Можешь написать мне какую-нибудь небольшенькую молитву? А то я раньше как-то не думал обо всём этом… – пропустив вопрос, попросил Мартын.
– Да! Хоть прямо сейчас! – и, взяв с подоконника тетрадку с ручкой, Надя устроилась за столом и принялась старательно выводить слова.
– Вот. Легко запомнить.
Он взял тетрадь и внимательно стал читать:
– Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится Имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…
Уже после того, как соседка ушла, он долго смотрел в окно, за которым стояло непроглядное, как смола, чёрное небо. Дождь иссяк, но ни луны, ни звёзд не было видно в этой кромешной темноте. Не стало людей, не стало света, остались только беспросветная тьма будущего и страшное настоящее! 
Мартын наглухо задёрнул шторы, взял тетрадь, ручку и долго высиживал письмо. А потом лёг спасть, но сон не шёл. И он долго лежал, глядя в потолок, на котором трепетала и изламывалась тень от ветки, слушал, как за окном шумит берёза, и думал о завтрашнем дне, не сулившем ничего доброго…

6
Он проснулся в это утро раньше обычного. Нестерпимо ныла спина, давило на грудь. Привыкнув к себе самому, кряхтя, поднялся и пошлёпал на кухню. Взяв со стола письмо, перечитал, после чего умылся, побрился, выпил чай и стал собираться.
Почта открывалась рано и, если сейчас пойти, то можно будет купить конверт и отправить заказное письмо прежде, чем набьётся толпа. Он уже застегнул куртку, насунул растоптанные ботинки и отомкнул дверь, как вспомнил, что оставил письмо на столе. Крутнулся, чтобы не разуваясь сбегать за ним, но перед глазами вдруг всё поплыло, и земля стала уходить из-под ног…

…Выходя из своей квартиры, Надя сразу заметила приоткрытую напротив дверь и, решив, что сосед, как всегда, направляется на базар, задержалась, чтобы поздороваться. Но прошла минута, вторая, третья, а за соседней дверью по-прежнему было тихо. Надю охватило волнение. Подойдя, она, страшась, легонько толкнула дверь…
Он лежал в коридоре на полу, одетый, как идти на улицу.
– Дядя Мартын! Дядечка Мартын, пожалуйста, не умирайте! – подлетев, нервно потрепала она по его плечу и, услышав слабый стон, бросилась к телефону…

…После того, как его увезла скорая, она развернула листок, так и оставшийся лежать на столе.
Здравствуй, дочушка Ира.
С приветом от отца. Дочка, береги сама своё здоровье и смотри, как сделать для себя получше, береги здоровье, ведь твои года ещё молодые. Особенно ничего не думай. Я свою жизнь доживаю, ведь мне идёт семьдесят четвёртый год. Ира, здоровье не очень хорошее, много живу на лекарствах. Ожидал тебя, чтобы обсудить жизнь, но не пришлось. На этом кончаю. До свидания. Вот так я и живу. А дальше будет видно. Цены у нас очень большие на всё, что продаётся, как в магазинах, так и на базарах, а зарплаты и пенсии очень низкие. Но не беспокойся. Живи сама, и береги здоровье своё, а я как-либо буду, ведь сейчас уже время подошло. Моих друзей по работе и жизни многих уже нет. Дочка, до свидания. А сам я в основном нахожусь на скамейках возле народа, чтобы в голову не шли тяжёлые мысли.

Прочитав, Надя решительно подошла к телефону и, заглянув в лежащий рядом блокнотик, набрала номер.
– Алло, – отозвался беспечный голосок.
– Это Ира?
– Да. А с кем я разговариваю?
– Это ваша соседка, Надя.
– Какая Надя-соседка?
– Простите, соседка вашего отца. Его только что увезла скорая. Он в плохом состоянии.
Голосок замолчал.
– Алло, алло! – испугалась Надя, но на другом конце провода всё тот же голосок спокойно пропел:
– Я вас слышу. А что, папа заболел?
– Да… То есть… Приезжайте скорее!
И снова томительная пауза… И затем:
– Надя… – стал вдруг вкрадчивым голосок. – Вы не могли бы несколько дней понавещать папу в больнице? Я вам заплачу.
– Вы что ничего не понимаете? – потеряв самообладание, крикнула в трубку Надя. – Он совсем плох! Если вы завтра не приедете, то можете не застать его в живых!
– Но я не могу вот так вот взять и всё бросить, – как ни в чём ни бывало, удивился голосок. – Мне нужно несколько дней. У меня…
Надя не дослушала объяснение…

Через полчаса она уже была в больнице.
Нянечка, убиравшая длинный больничный коридор, увидев раннюю посетительницу, состроила серьёзное лицо:
– Вы к кому?
– К Мартыну Павловичу. Его сегодня привезли. Можно?
– Дочка? – жалостливо поинтересовалась нянечка.
– Нет… – опустила глаза Надя.
Женщина расстроено покачала головой и хотела ещё что-то спросить, но, передумав, трагически вздохнула и, словно сама себе тихо сказала:
– Вот так вот… Человеческий век промелькнёт, как краткий приезд… – и снова принялась тереть полы.
Надя приоткрыла дверь палаты. Скорбная тишина наполняла комнату, в которой стояло три кровати. Две из них пустовали. На одной, расположенный возле окна, лежал больной. Окно было плотно зашторено, и солнце, едва пробиваясь сквозь фланелевые тёмно-синие шторы, роняло мертвенно фиолетовые лучи на отёкшее неподвижное лицо. Надя вздрогнула: поначалу показалось, что человек уже не дышит. Сердце её застучало так громко, что, казалось, могло разбудить спящего.
– Ира? – услышала она вдруг.
У Нади сдавило горло, и она еле выдавила:
– Да.
– Доченька… – почти беззвучно проговорил он, приподнимая навстречу руку, и по его измождённому лицу в последнюю минуту жизни скользнула еле уловимая улыбка:
– Есть Бог…

6.08.14