Кукушкин родник-12

Долго ещё мы в тот день беседовали с ним: вспоминали земляков – кто где устроился и как живёт, а кто умер, говорили о деревенских делах и городском житье, припоминали всякие истории. Наши разговоры да мысли слышал только тёплый летний ветер, который набегал по временам, колыхал траву, шелестел листвой, обдувал наши лица. Когда мы вышли с кладбища, уже смеркалось и на небе выглянули первые звёзды. Нам было в одну сторону. Он нёс ящик с инструментом, в правой руке держал лопату и опирался на неё, как на посох. С разговорами дошли до моей избы. Тимоха потоптался у калитки, и я видел, что ему не хочется лишаться общества, и присел на скамью. Тимоха сел тоже. Какое-то время мы молчали. Уже совсем стемнело. Тимоха сидел и всё глядел куда-то перед собой в темноту. Неожиданно он спросил:
– Вот ты не знаешь, есть ли где, ну, может, и не в наших краях, деревня Любовино? Не слыхал ли?
– Не слыхал, – отозвался я.
– Вот и я тоже. А тО как есть? Может там, в Любовине этом, глядишь, и живут по-божески… А то что – Безлюбово. Безлюбово оно и есть Безлюбово… Может, мы вот так-то весь век бьёмся друг с дружкой и колотимся, что любви в нас недостаёт? Вот у моей Настасьи икона есть: на ней Христос книгу держит. Так там в книге написаны слова: да любите друг друга. Вот чего нам всем не хватает.
Он опять умолк и вдруг неожиданно указал куда-то вверх.
– А вон Висожары горят – это сияние на небе от них.
Я посмотрел туда, куда указывал его крючковатый палец, и увидел россыпь звёзд, в молчании раскинутых по небу – точно зёрна по полю.
– Раньше примета такая была у нас в деревне: если парень с девкой вместе будут смотреть на Висожары, то любовь меж ними будет крепкая да длинная, – продолжил он.
– Это ты про какие Висожары? – спросил я его.
– Ну, созвездие в небесах – Висожары зовётся, не знаешь, что ль? – откликнулся он.
– Стожары – так будет правильно сказать, – поправил его я.
– Ну, тебе виднее, а у нас всё Висожары да Висожары, а что это, никто не знает. А Стожары – это значит жарит в сто раз, я так понимаю.
– А вот сейчас узнаем,– сказал я ему и достал смартфон, залез в поисковик и нашёл «Стожары».



– Слушай, что пишут про твои Висожары, начал я. «Стожары, иначе Плеяды. Это звёздное скопление из семи звёзд. Звёзды эти символизировали стойкость в печали, горести. Название «Стожары» происходит от слова «стог», «стогно». Стогны – пути, дороги, перекрёстки, место, на котором ставится стог. В древности считалось, что с этого созвездья Русь пришла хороводом на землю. Пришла и уйдёт однажды», – прочитал я ему информацию с сайта.
– Вот теперь ясно стало, – промолвил Тимоха. – А какая у тебя штуковина интересная – всё-то она знает.
– Сейчас у всех такие.
– Игрушек-то понаделали, всё могут объяснить, да только вот Любовино построить кишка тонка. Да что там построить, и жить-то в нём людям, выходит, не по силам, осталось только уйти на Висожары.
Он помолчал в задумчивости, потом хлопнул ладонями по бёдрам:
– Однако пора идти, – сказал он. – Ну, будь здоров.
Прощаясь, мы пожали друг другу руки. И он опять взял свой ящик и лопату. Тимоха шёл дальше по улице, а я ещё какое-то время смотрел ему вслед, пока он не растворился в темноте.



Тимоха медленно, как бы нехотя, двигался в сторону дома, где, как он знал, давно уже заждалась его Настасья. Но он не торопился. Какое-то глубокое и тягучее чувство захватило его. И стряхнуть его он не мог. Тимоха шёл, медленно перебирая ногами, и всё думал: «Ну должно быть, должно быть хоть где-то это Любовино – ну, не может того сбыться, чтобы не было,– бороздил он одну и ту же мысль. Не здесь, так где-то там…» Он вновь посмотрел на небо. «Наверное, только на этих самых Стожарах-Висожарах – нигде больше. Ишь как горят!» Ему представилась деревня, расположившаяся где-то на этих звёздах, а в ней – люди, и всё больше его бывшие односельчане. «А вдруг,– озарила его догадка,– они и впрямь переселяются туда?» И тёплая волна омыла его душу. «Эх, кабы так, – вздохнул он, – тогда бы всё объяснилось и вознаградилось. А то неужто и впрямь все наши горести и скорби так в могиле и пропадают?» Тимохина душа не хотела с этим мириться, и он загорелся мечтой о звёздном Любовине, стал воображать себе, как в нем справедливо, в ладу друг с другом живут люди. Он вспомнил про дитя, унесённое, как на парусах, вместе с холстами ураганом в небо. «Наверное, и ребёночек этот там», – подумалось Тимохе. «А злодеев-то всех куда поселяют? – спрашивал он себя. – Ведь не место им в небесном Любовине. Куда этих-то девать? – недоумевал он. – Они ребята ушлые – будут силой пробиваться. Ужели и там опять драка выйдет? И снова будут ловчить?»
Но Тимохе не хотелось думать об этом, и он размышлял о своём Любовине светло и мечтательно. В этот момент вдалеке раздался голос кукушки. Тимоха прислушался, оглянулся на её незамысловатую песню. В той стороне, откуда куковала птица, находился и Тимохин родник. Он тут же подумал о нём, что находится он сейчас там, на бугре, арестованный, и прежняя боль, которая и так ещё не утихла, обожгла его с новой силой. Тимоха остановился. Небо было чистое, однако край горизонта обложили тёмные тучи. По временам у края неба внутри облачной черноты вспыхивали зарницы. В воздухе пахло травами, но более всех забирала аптечная ромашка. К ночи она издавала сильный пряный запах. Тимоха смотрел на зарницы, думал про Любовино, которое, может быть, существует в какой-то другой жизни, и слушал кукованье кукушки.
– Кукушка, кукушка, сколько лет ещё будет стоять Безлюбово? – спросил он у птицы. Та прокуковала два раза и поперхнулась. У Тимохи ёкнуло сердце. Грустный, Тимоха отправился дальше. Он обиделся на кукушку, что она так мало жизни отмерила его родной деревне, которая до того стояла полторы сотни лет, а тут вдруг… Он прошёл уже довольно далеко, как в спину его ударило снова ночное «ку-ку». Ему бы обрадоваться, но он не смог. Тимоха понимал, что не ему уже ведёт отчет лет кукушка, а какой-то другой жизни. Что это будет за жизнь, Тимоха не мог ни угадать, ни представить.