1. Матвей

1.  Матвей

Способности Матвея проявились еще в юности, когда от роду ему было всего-то девятнадцать лет. Об этом известно совершенно точно, потому что сохранилась запись в ведомости старосты, Пафнутия Сидорова фон дер Асиаго да Сифон де Арчимбольдо ибн Атапапуэрко, сына Никодима по прозвищу Дрыщ. Сказано в той ведомости, что Матвей, сын Ксенофонта, стеклянных дел мастера, смог одолеть ватагу лихих людей, приплывших в ладье рекою, в одиночку, обрушив на них скалу Шайтанку магической силою, в пятницу, месяца июня седьмого числа пятьсот сорок шестого года от начала времен, в окрестностях деревни Гнилая Балка.
Надо сказать, что Пафнутий Сидоров фон дер Асиаго да Сифон де Арчимбольдо ибн Атапапуэрко, сын Никодима по прозвищу Дрыщ, конечно же, не только оставил указанную выше запись в ведомости, но и отправил письмо кому следует, не забыв приписать и случай с решетом, и случай с портретами. Именно это его письмо и стало первоначальным толчком того, что весь мир изменился до неузнаваемости. Однако обо всем по порядку. И, конечно, поподробнее.

***
Время тогда было темное, смутное, время обмана, невежества, магии, время пророчеств, разбоя и нескончаемых бунтов. Тревожно носились слухи о грядущей большой войны с французом, который, как говорили, грозил то ли с северных гор, то ли с восточных болот. И хотя самая страшная эпоха Великого Мора уже миновала, и Большая Разруха канула в Лету, жить все равно было тяжко, трудиться приходилось до кровавых мозолей, кому в поле, кому в кузне, кому ещё где. Работали все, даже староста и бургомистр. Поговаривали, что и маги на огородах репу окапывают. Но это, конечно, враньё. Зачем им ее окапывать, если она у них на берёзах гроздьями растет? По крайней мере, так утверждал Дрыщ, а он человек бывалый.
И только молодежь, не вся, конечно, но некоторая её часть, сложностей текущего исторического момента не понимала и понимать не собиралась. Она, молодёжь, была охоча до непокорности, ветер непослушания и свободы гулял в пустых бесшабашных головах, юноши были отчаянны и озлоблены, они хотели мчаться верхом на скаковых коровах, бросать копье и биться на мечах. И не хотели с утра до позднего вечера ковыряться в огородах, выращивать круглую синюю морковь и сочную репу. Не желали юноши быть смиренными рабами огородов и делиться доходами с мытарем. Они вообще не хотели работать. Вот ещё! Куда интереснее жить весело и рисково, красть, грабить, выигрывать в кости, а заодно ещё и портить девок и пить хмельное вино. Ведь здорово увернуться от ножа и всадить во врага длинное упругое шило по самую рукоятку? А то!
Разульная и лихая жизнь расцветала в городах, а до деревень только доходили слухи. Местные недоросли, конечно же, пытались соответствовать моде – рубились на деревянных мечах, воровали репу с соседских огородов и щипали пугливых девок. Матвей, подхваченный всеобщим настроем, тоже пытался буянить наравне с приятелями, но ему мешал тихий нрав, тщедушное сложение и неизвестно от каких предков доставшаяся в наследство щепетильность. Ему было неловко выигрывать в кости, неловко воровать. Настолько, что украденную репу он подбрасывал обратно. Ну вот такой он был – недотёпа.
Может быть поэтому, а, скорее всего, именно поэтому, с ним и случилось то, что случилось. И началось всё с того, что Матвей нашел в голбце деда Никифора древнюю книжицу, в самом углу, где свалены старые рамки от ульев и полусгнившее тряпье вперемешку с пустыми, восхитительно пыльными и залапанными трехлитровым банками из мутного неровного стекла. Книжица была сильно ободрана, кислушно пахла прелым и в ней не хватало почти четверти страниц. И была она из запрещенных, потому как – не рукой писана, а печатная. Вроде неказистая, блеклая, никчемная вещь эта самая книжица, а вот странным образом потянула Матвея к себе. Поначалу он картинки только разглядывал. И то сказать: были они чудные. Какие-то бутыли, весы, стрелки и линии, странные скаковые коровы – безрогие совсем, и еще более странные повозки – не то что без коров, но без скаковых зайцев. Совсем без никого. Ну, ясно: или с горки те повозки сталкивают, чтоб кататься, или движет их магическая сила. Ну и, понятное дело, захотелось Матвею узнать, а что это за чудные повозки и корабли без весел. Научиться читать – дело нехитрое, по писаному он умел, дед Никифор научил, еще в детстве. Но печатные буквы в книге совсем не такие, как рукописные, глаз их разбирать никак не хотел,  путался, соскакивал. Одно слово – не человеком писана. А если не человеком – то, значит демоном. Или магией. Сра-а-ашно. Но мало-помалу, все же приноровился он. И оказалось, что печатные-то слова читать удобнее. Одно слово: магия. Она магия и есть. У них, у магов, все не так, и все – красивое да удобное. А не магия – так демонское колдовство. Недаром говорят, что сладок тот плод, который запретный. Сладко было Матвею читать ту книжицу. И интересно. Попадались, правда, непонятные слова – например, «папироса», или «ружьё», или, скажем, «автомобиль». Но Матвея это не смущало, он и не пытался понять, что эти слова значили, а просто запоминал. А иногда картинки помогали. Автомобиль, как он понял, и есть та самая повозка, что сама по себе, без коров и без зайцев, может катиться.
Нехитрая книжица самым непостижимым образом захватила его. И он обосновался на сеновале, под соломенной крышей огромного старого сарая, что стоял во дворе, любовно перелистывал ее, боясь дышать на страницы, и перечитывал раз за разом. Поначалу приятели заходили к нему, звали с собой, на игрища, но он только отмахивался. Ему было не до игр и не до девок, он отдался книжице всей душой. Он стал ее прилежным учеником и слугой. И приятели махнули на него рукой, один только Аника и заходил иногда. Словом, когда в руки Матвея попала книжка, он отошел от сверстников, дороги их разошлись. Разом. Окончательно и бесповоротно. Он понял, что единственная книга, с выдранными частью страницами, в выцветшем зелёном переплёте ему дороже самой дружной ватаги и всех забав ребят из Гнилой Балки, Серпа и Молота, Редькино, Драчёво и даже Талицы.
Как завалялась эта книжица на чердаке, как не сгинула – неизвестно. Старые, печатные книги были давным-давно запрещены, их отнимали, сжигали на огромных кострах, а тех, у кого находили – предавали анафеме. То есть, отнимали имущество и заставляли работать на мытаря целый год, а самых ретивых, говорят, даже сажали в зиндан. Оттого Матвей и прятал книгу от всех. Но желание поделиться сокровенным, поделиться тайной день ото дня росло. И однажды он решился…
Когда книгу увидел Аника, он поворошил страницы, задумчиво почесал затылок, сплюнул виз с сеновала, пытаясь попасть в толстого зайца, пожевал губами задумчиво, глядя куда-то вдаль, и сказал: «Ну её к лешему, Матвей, пошли лучше по огородам, репа созрела…»
Но Матвей не пошел. Он забрал у Аники книгу и молча прижал ее к груди.

***
Книгу отец Матвея, Ксенофонт, все же нашел и сжег. Выждал момент, когда Матвей ушел с Аникой удить рыбу, залез на сеновал и переворошил все сено. В самом углу она и лежала. Взял он её, родимую, положил за пазуху, вынес из сарая, скользнул в избу, и – в печку! Чтоб лишние глаза не увидели. Правда, к тому времени Матвей знал её наизусть, от корки до корки.
А больше книг не было, во всей округе. Дед Никифор говорил, что где-то валялась еще одна, совсем тоненькая, зато с красивыми, цветными картинками. Но найти он ее не смог. Ну да, говорить-то говорил, да только врал. Жалко ему было Матвея, видел, как тот переживает, вот и приберег для его, для внучка-то. Лежала она, надежно укрытая от постороннего глаза, на самом дне сундука, завернутая в тряпицу, а тряпица та засунута была в сапог. Словом, на праздник Толокна он Матвею её и приготовился дарить. Называлась она «Бородино».
Так вот. Пока дед Никифор скреб по сусекам, вытаскивая на свет божий «Бородино», Матвей с Аникой попали в настоящую переделку. Они уже миновали седловину Могильной горки и почти спустились вниз, к водам быстрой весёлой Кунашмы, когда Аника увидел лодку. Он остановился и замер, изучая её, даже приложил ладонь к глазам, чтобы Солнце не мешало смотреть. Лодка была странная – большая, покатая, чёрная, с высоко задранным носом и кормой. А вдоль каждого борта – вёсла. По пять штук. Было до неё шагов сто, не больше.
- А ведь это не наша лодка, - тихо произнёс он, - это вообще не лодка, это – ладья!
- Купцы? – ахнул Матвей.
- Кто знает… - тихо ответил Аника, - Может, купцы, а может, послы… Бежим отсюда, на всякий случай.
Они сделали шаг назад, другой. И тут за спиной у них затрещали кусты. Поздно! Поздно бежать – тропу к дому заступили разбойники. Лихие люди. Воры. Из кустов, из-за деревьев им наперерез молча вышли люди. И остановились. Их было одиннадцать, все заросшие, грязные, в каких-то лохмотьях неопределённого цвета. Все, кроме одного, с увесистыми толстыми дубинами. Один, тот, что стоял впереди, ближе всех, держал в руке прямой короткий меч. Это были чужаки. И, конечно, никакие не купцы и не послы. Это были разбойники.
- И чего? – неожиданно тонким голосом спросил тот, который с мечом, - Чего испугались? Вы идите сюда, детки, мы не злые, не обидим. Куда путь держите? На рыбалку? Это дело хорошее, рыбку мы все любим.
Разбойники не спеша, шаг за шагом, приближались.
-  Вы,  деревенские, слабый народ, робкий, - продолжил он, подбаривая себя и дружков, - для драки не годитесь, отчаянности в вас нет.
Аника медленно, словно нехотя, не спуская глаз с воров, нагнулся и достал засапожный нож – длинный, узкий, блестящий, как жало. И сказал Матвею едва слышно:
- Беги, Матвей, беги! Беги, не оглядывайся, в деревню. Низом, по бережку, потом по дальней тропе. Предупреди. Я их задержу.
Но Матвей не побежал. Он стоял, остолбенев, и видел, как в замедленной картинке, как тягуче, едва-едва шевелятся разбойники, как замер тонкий нож в жилистой руке Аники, видел даже, как вращала крыльями пролетавшая по своим делам пчела. Ужас близкой смерти накрыл его с головой, как набежавшая волна, и время замедлило бег. Он словно видел себя со стороны, отрешенно и даже с любопытством наблюдая, что сейчас будет происходить, как его и Анику будут убивать. И какой-то сизоватой дымкой вдруг подернулось всё вокруг, будто упал с неба туман, и цвета стали ярче и сочнее, и запахи резко ударили в нос. Он увидел, как все одиннадцать, толкаясь и спотыкаясь, мешая друг другу, бросились по узкой тропе вперед. И только один – первый – в несколько шагов добежал до Аники и ударил его мечом. Страх прошел. Матвей неожиданно увидел каким-то странным внутренним взглядом всё вокруг – и десяток воров, бегущих к ним, и хладнокровно отбивающего удар меча Анику, и вожака, удивленного неожиданным движением Аники, и еще двоих, которые медленно поднимались снизу, от ладьи, и все ближние окрестности: мужиков, Силанития и Олега, косивших на Тихом мысу сено, течение воды и влажность воздуха, и шептание дерев, и неподвижность камня. И ощутил он невероятную, необъятную мощь, которая проснулась в нём, проснулась где-то совсем глубоко, там, где бывает только животный страх. И тогда он мысленно произнес Слово и словом этим легонько толкнул скалу. Скала лопнула и рухнула вниз, сломав несколько деревьев, и придавила сразу десятерых - всех, кроме вожака. Грохот Шайтанки, треск деревьев, крики гибнущих воров – всё слилось в единый короткий и ужасный звук. А-ах! И  стихло всё. Только пыль поднимается вверх густыми клубами. Вожак вздрогнул и оглянулся, отступив на полшага. И в тот же миг получил удар – в самое сердце. Ноги его подкосились. Он удивленно взглянул на Анику и упал лицом в траву. И – всё, кончилось наваждение, будто и не было ничего, время разбежалось и вошло в привычный ритм, запахи поблекли, краски притухли. Где те двое, что бежали наверх? Матвей оглянулся. Нет их. А, нет, вон они, в ладье, отталкиваются от берега длинными шестами. Кончилось, стало быть. Миновало. Силы внезапно покинули Матвея и он сел – почти упал – на тропу.

***
После этих событий положение Матвея в деревне резко переменилось. До того к нему относились почти как к местному дурачку, а тут – зауважали, здороваться стали с ним степенно, а взрослые, семейные уже мужики, так многие стали по имени-отчеству величать, Матвеем Ксенофонтовичем, хоть и не положено отчества носить, покуда не женился. А вот! Называли. Ну и девки, само собой, заглядываться стали.
А он словно и не замечал этой перемены. Он все пытался понять, что же с ним произошло у Кунашмы. И никак, никак не мог понять. Как так вышло у него уронить скалу, Матвей так и не сказал. Может, не хотел, а может, и сам не знал. Да и вообще – он думал, что так само собой вышло, рухнула Шайтанка сама по себе, по старой трещине. Время ей вышло – вот и упала. Ему с Аникой просто повезло.

А еще он изучал новую книжку, особенно – чудные цветные картинки. И однажды показал её Анике, с которым сдружился накрепко. 
- Вот слушай, как тут всё складно написано:
И вот нашли большое поле:
Есть разгуляться где на воле!
Построили редут.
У наших ушки на макушке!
Чуть утро осветило пушки
И леса синие опушки —
Французы тут-как-тут.
- Ну складно. Ну и что? – спросил Аника.
- Как что, как что? Вот видишь - у наших ушки на макушке, а не по бокам. По бокам - у француза. Недаром же об этом сказано особо.
- Ну.
- Ну-ну… Баранки гну!
- Матвей, а что такое «пушки»?