За Урал

Едем от Томска вместе с Г. А. Вяткиным. В одном купе. Оба на нижних лавочках, в III классе. Он едет в Москву, я в Питер. В Челябинске разъедемся.

До Новониколаевска -- ночью.

Луна, снег в полях, угрюмая тайга мелькает чахлым лесом, захиревшим под натиском культуры. Мой спутник смотрит в окно и изредка произносит короткие, но пропитанные лиризмом фразы... "Хорошо", -- соглашаюсь я. Что скажешь против красоты лунной ночи в глухой сибирской тайге?

Однако прозаический сон ловко положил нас на обе лопатки разом. Проснулись на равнинах Барабинских степей. Какая ширь!.. Какая захватывающая, зовущая и беспредельная ширь!.. Мой спутник, вспомнив о Балканах1, создает страшный образ:
-- Когда завяжется всемирная война, -- наша Бараба может служить ареной для военных действий всего мира...

Я некоторое время пытаюсь представить себе эту грандиозную картину, но потом отмахиваюсь и вглядываюсь в раздольные просторы. Мимо проносятся сжатые нивы, на некоторых еще не убраны снопы. Покрытые снегом, они частью рассыпаны и лежат прямо на земле. Тут и там желтеют скирды, и одинокими сидят на кошенине черные стога сена...

И все это несется назад, кружась в разные стороны.

Подбежит разъезд -- группа желтых построек, остановится на несколько секунд и опять уплывет назад, вместе с одиноким начальником в красной шапке и двумя-тремя случайными любопытными...

Задержит на несколько минут станция со временной суетливой шумливостью, с торопливой беготней пассажиров за кипятком и скорой беспорядочной закуской, -- и снова бегут белые поля, гладкие, раздольные и обвеянные какой-то тихой тоскою и холодом...

Мелькнут кое-где низенькие, приплюснутые домики деревень, важно пронесутся каменные разноцветные дома редких богатых местечек и новых городов и, помаячив новизною и капиталистической сметливостью, снова пошлют нас в поля, гладкие и ровные, тоскливые и одинокие...

Из окна вагона не видать, что к широкой груди их прильнули густо насеянные села и деревни и что мнимый простор давно иссяк; но и при сознании этой густоты деревень и сел, впечатление пустынности и брошенности не сглаживается...

Все так мертво, притиснуто и замкнуто, будто не греет эти равнины солнце, но будто царит здесь вечный полумрак, и все живое влачит свое существование ленивой полупьяной поступью, окутанное сумерками безличия и дремоты...

Так до самого Урала...

А там пошли леса и горы... Леса, синей пеленой окутавшие все горизонты и затаившие в себе много старых сказок и преданий... Леса и горы, через которые некогда тайно пробирались в Сибирь дружины Ермака и суровые пустынножители, беглецы от преступления и невольные закованные пешеходы... Леса и горы -- Уральские и Пермские, через которые много лет спустя и до наших дней волна за волною полилась многострадальная черноземная Русь в поисках хлеба и уюта от надвинувшихся лихолетий...

Все дальше к северу, все глубже в Россию, все ближе к ее беспутной голове -- Петербургу...

Мелькают острые верхи елей, лениво падает рыхлый и влажный снег, в тумане дали, и ритмический говор колес вагона навевает красивую грусть, как бабушкины сказки...

И лежит пластом старуха-Русь, большая-пребольшая, распластавшаяся от моря и до моря на целой половине земного шара... Лежит и дремлет века, длинные, седые века... Лежит и не почешется, не продерет глаза, не оглянется на соседей и на себя самое и медленно-медленно, нехотя и ощупью подвигается вперед, в хвосте за другими, как на буксире...

И лишь изредка, полупьяная и злая от голода, вдруг разобидится, рассерчает, сожмет кулаки, да себя же в грудь -- бац изо всей силы!..

И орет благим матом:
-- А ну, вдарь!.. Попробуй! А ну еще!..

И ее бьют да бьют, а она только хмурится...

... Из Вятки сел к нам какой-то купец с братом и другим купцом, и они учинили в вагоне кутеж. Сначала все шумно говорили, смеялись, вовлекая в беседу других и вместе запели дикие пьяные песни... Затем брат брата повалил на лежанку и стал его целовать и матерно ругать... Потом -- целовал-целовал, схватил за горло да давай его душить... Едва отняли... Когда же назавтра протрезвился -- хотел лезть под поезд от стыда... Спасли...

Деревеньки тут все маленькие, жалкие, и домики друг к другу притиснулись близко-близко, будто боятся обступившего их со всех сторон леса... И тотчас же за воротами -- полосы пашен... Все задавили леса, все придушили, а за то, что их мужики рубят -- мужиков морят под арестом и описывают у них последнюю свинью или козлуху...

И такая беднота, что на станциях в продаже только и продуктов, что кипяток -- по копейке чашка... Зато нищих беспрерывная нить... Особенно маленьких...

-- Горе ты, горе...

Вот тут-то я и вспомнил пустынную, забытую и холодную, но все же пока еще сытую Сибирь... Но, вспомнив, пришел в ужас от сомнения: а не ухитрятся ли ее уравнять во всем с черноземной Рассеюшкой?

... Впереди виднеется море огней... Должно быть, подъезжаем к Петербургу... Надо застегнуться и подпоясаться...
Георгий Гребенщиков,.
________________________________________
1 Военно-политическая обстановка на Балканах, "пороховом погребе Европы", была дежурной темой "серьезных" разговоров в начале 1910-х годов