Снова в глушь

Близилось Рождество с дурашливыми русскими святками. Петербург порядком утомил своим хаотическим блеском и толкотней. Трудно было представить праздник русской зимы в тумане северной столицы, где не только не видно звезд и неба, но где даже нет снега. Есть кое-где на задворках небольшие закопченные дымом пятна его. И в самый сочельник я покинул Питер, решив встретить Рождество в вагоне со случайными спутниками.

Когда прозвучало три звонка и маленькая группа друзей кивала с перрона, подумалось:
- Увидимся ли когда?..

Но когда, загромыхав, поезд отбросил назад платформу, а за нею и город и вынес на гладкий, не загруженный строениями города простор - уже не было ничего, что еще удерживало бы в стенах Петербурга или будило бы грусть при расставании с ним.

Впереди был длинный путь в четыре с лишним тысячи верст. Вспомнилось, что на родине теперь трещат морозы, по просторам носятся метели, а солнце ходит в "рукавицах". И дремлют леса под парчовыми кружевами, а в ночном сумраке небо спускается ниже к земле и искрится звездами, как усыпанное смеющимися детскими глазами в золотых ресницах.

Четыре тысячи верст!..

Длинная дорога, но не неведомая и приятная, ведущая в родную глушь, в тихие захолустья, подернутые дымкою грустной дремы.

Длинная дорога!.. И все леса и поля, горы и степи... И снега, снега, снега... Для сдавленного стенами столицы человека, для утомленного суетней и шумом - это не трудный путь, а отдых... Но отдых лицом к лицу с родной действительностью не всегда возможен. Всюду есть причины, раскрывающие лирические настроения. Сижу, наблюдаю и слушаю. Справа из дамского купе, несется трескотня дамского разговора, вперемежку с криком двух грудных ребят. Дамы отводят душу, рассказывая одна другой "чистое наказание с детьми". Слева - купе "курящих", в котором нашла себе уют теплая компания молодых людей.

Один из них, племянник богатого сельского купца, едет в гости к невесте. С ним человек средних лет, подрядчик по малярному делу. Они ведут откровенный разговор насчет предстоящих перспектив жениха. Особенно их занимает вопрос того, что будет тотчас после брака. Они аппетитно пьют водку, закусывая апельсинами, сок которых льется у них по подбородку, по рукам, на колени... По свойственной русскому человеку неопрятности, корки апельсинов и другой мусор они бросают под лавки других, куда выплескивают и остатки чая и водки. Тема разговора держит их в повышенном настроении, они смакующе смеются, удовлетворенно сплевывают и форсят друг перед другом тупыми каламбурами.

И только подрядчик читает мораль:
- Нет, ты ее поддержи ндравственно!.. Ндравственно... Ежели честная выйдет...

А один из товарищей советует:
- Эй, слышь, ежели честная выйдет, даю голову на отсечение - тебе доведется соседа пригласить... Ишь ты - слабосильный!..

Подрядчик продолжает:
- Вы что, нынешняя молодежь... Только бы по мазуришным делам!.. А насчет ндравственности - ни на грош!..
- Кто?.. - протестует вдруг обидевшийся жених. - Нет, это мазурики-то у вас в Шокше!..

- Нет, вот у вас, это верно!.. У вас в деревне семь дворов, а восемь коров!.. Какая у вас теперь ндравственность, а?!
- У нас?.. У нас по крайней мере народ чисто ходит!
- Мазурик с виду всегда чист, а внутри... Внутри студень один и тот прокис весь...

Все дружно смеются, не исключая и жениха, но вскоре спор возобновляется и переходит в угрозы и крепкую ругань. Чтобы дать больше простора на случай перехода угроз в действие, я ухожу на площадку. Там особая сценка.

Молоденькая дама, мать одного из грудных детей, в компании с двумя студентами, ведет веселый разговор. Она прижалась в уголок и, видимо, польщенная осадою двух красивых молодых людей, звонко смеется и прячет обнаженные по локоть руки себе за спину. Ее бюст выдался вперед, а голова, с полу рассыпанной прической, откинулась назад. Один из студентов пытается поцеловать ее полуоткрытую шею, а другой не дает, стараясь предупредить товарища... Мое появление на тесной площадке ничуть их не смущает, зато я, спеша на мостик, чуть не сваливаюсь под поезд...

Меня обдало струей сильного, смешанного со снегом и дымом ветра. Мостики вагонов, набегая один на другой, жуют друг друга поскрипывая. Меня качает и осыпает снегом... Слева быстро несутся назад буйные кудри паровозного дыма. Он жмется к лесу, стелется по земле и, путаясь, тает в черном и онемелом лесу... Справа сплошная стена леса... Елки бегут, бегут, бегут, как живые, дружной толпою назад в Петербург... Там везде в последние дни на площадях и на улицах из них появились целые рощи... Только вместо корней у них кресты, белые кресты.

Воспоминание о них и о крестах вместо корней наводит меня на аллегорические размышления, и я смотрю на быстро мелькающие сугробы снега... Здесь уже много снегу... Он красиво искрится в бегущих по дороге светлых пятнах, брошенных из окон вагона... Длинной легкой пеленою волочится за поездом белый кудрявый дым, и в нем все гуще и гуще переливаются сыпучие искры... Они падают на снег, и на его сверкающей глади, в холодном белом ложе, вспыхивают последними улыбками жизни...

Звезд на небе не видно... Оно хмуро и темно-серо. Долго стою на мостике и, убаюканный равномерным покачиванием вагона и четким, точным стуком колес, хочу представить себе давнишнее прошлое, в котором затерялось скромное детство с наивной верою в то, что Христос рождается именно в эти часы и минуты... Как отклик этой былой веры в душе ютится еще частица наивности и немножко стыдит своей предрассудочностью... Но ее жаль, и жутко сознание того, что время умерщвляет эту наивную чистоту, а вместе с тем умерщвляет и душу, делая человека простым механизмом, скрипучей, неумолимой машиною...

Вдали мелькают слабые огоньки, затерянные в лесу и за лесом... Должно быть, деревенька ждет праздника... Маленькая русская деревенька, наивная и пока суеверная, не совсем еще потерявшая Бога...

Из вагона в открытую кондуктором дверь на меня пахнуло табачным дымом и донеслись: ругань подрядчика, крик грудного ребенка и звонкий, веселый смех молодой женщины. Мне не хотелось идти в вагон. Я стоял на мостике и чувствовал, как быстро, быстро, по лесам и снегам змеевидный поезд с глазастым и запыхавшимся паровозом впереди мчит меня в далекую, далекую Сибирь и осыпает свою дорогу быстро гаснущими искрами...