Часть 1.
1.
Вы когда-нибудь бросали в стакан с жидкостью крупинку сахара? Едва ли. Разве что, если вам было невыразимо скучно и, глядя из окна во двор своего дома, вы бесцельно возили руками по тому, что было перед носом: столу, подоконнику… И вот, случайно нащупав пальцами песчинку, вы поднимаете её и стряхиваете. Допустим, она падает в ваш стакан или, если угодно, в чашку и, спустя несколько мгновений, соответственно, растворяется. Не сказать, что она сильно изменит вкус содержимого в ёмкости, вернее, она не изменит его вовсе. Тому есть простое объяснение: она одна; а цифра "один" на то и является наименьшей (среди положительных), чтобы не представлять собой внушительного значения. Была единица песчинки - и нет её.
Так по сути своей одинок каждый из нас. Видимый круг общения, сотни друзей в интернете и ненужных контактов в записной книжке скрывают истинную сторону, которая невзрачна; зато - реальна по-настоящему. Этой самой стороной, обычно утаиваемой на людях, я обращаю к вам Винсента, моего героя и по совместительству песчинку от человечества, растворённую в водах мира и общества. Пожалуй, Винсенту будет проще самостоятельно выразить те чувства, которым я дал небольшое подобие предисловия, и теперь дадим слово ему:
"Мне следовало бы начать с представления себя, но поскольку моё имя уже вам известно, перейду сразу к другим деталям. Я живу на планете Земля. Если угодно конкретики - в резервации для белого населения в пригороде Стокгольма. Хотя, с таким же успехом вы можете вообразить себе любое другое место: мир, в котором я нахожусь, одинаков повсюду, от северного полюса до южного. Наверное, если сейчас сделать его снимок из космоса, на фотографии проявится серый, будто слепленный из грязного пластилина, шар. Да, тот самый, что переливался некогда под белой пеленой облаков сине-зелёными красками. Правда, во времена, когда я ещё, наверное, не появился на свет. А появившись, тридцать лет тому назад, я встал на тропу, проторенную за меня отцом, а то и дедом. Тропа та берёт начало в моём доме, а заканчивается у входа на фабрику, и челноком, следующим строго по расписанию, я прохожу этот путь дважды в день - утром туда, вечером - обратно. Родившись, мне было суждено влиться в поток, бурлящий жизнями пятнадцати миллиардов населяющих планету людей, и все те годы, что я осознаю себя мыслящим человеком, я мечтаю лишь о том, чтобы иметь выбор."
За этими словами мы предоставим Винсенту возможность вернуться к работе. Плотно прижав к лицу кислородную маску, он становится у конвейера, по которому десятками ползут защитные средства, аналогичные тому, что надето на нём. Мы находимся на так называемой "кислородной фабрике". Это - завод в том, как мне думается, понимании, что рождается в головах большинства людей при упоминании этого слова. Масштабное, давящее не только и не столько своими размерами, сколько мрачностью тонов, покрывающих его блоки, здание. Гигантский жестяной коробок с торчащими из него трубами, что упираются вершинами чуть ли не в самые, чернющие, облака. Сразу не скажешь - что есть эти облака? Привычный ли это нам продукт природной деятельности или же сбившийся в кучки пар, клубящийся из труб фабрики? Труб две, одна - коричневатого, близкого к молочно-шоколадному, цвета, другая - грозного, насыщенно-чёрного; и исходит из них пар совершенно разный. Труба коричневого цвета выпускает субстанцию почти невидимую, из чёрной же выходят угольного оттенка тучи и тут же, сбежав из стен завода, выстраиваются беспорядочными линиями, залепляя, будто нефтяными пятнами, голубые проблески неба.
В 17:00 Винсент слышит громогласное "Смена!". По всей территории фабрики раздаётся сирена, пронзающая монотонность рабочего дня. Норма по изготовлению масок за день выполнена, и Винсент переходит к станции по наполнению кислородных баллонов. Задача кислородных фабрик заключается в обеспечении человечества кислородом: для этого в каких-то районах земного шара достаточно носить маску; в иных же (в основном, в крупных промышленных городах), люди стали носить за спинами баллоны, от которых ко рту тянется шланг: всё это производит впечатление, будто улицы современных мегаполисов внезапно наводнились аквалангистами. На самом же деле, ношение таких приспособлений сделалось совершенной необходимостью ко второй половине XXI века. В некоторых больших городах, вроде Нью-Йорка или Москвы, люди, снимая с плеч ранцы с кислородными баллонами по приходе домой, тут же заменяли их на маски, поскольку в воздухе даже самых их квартир уж не оставалось ничего, что способно, попадая в человеческий организм со вздохом, насытить его жизненной силой.
В день, с которого начинается эта история, Винсент как раз занимался приготовлением партии кислородного оборудования для отправления в Нью-Йорк. Согласно контракту, предложенному городской мэрией Нью-Йорка шведской стороне, здесь, в Уппсале, небольшом городке близ Стокгольма, должен будет вырабатываться кислород для поставки в американский мегаполис в течение всего ближайшего года, за внушительное денежное вознаграждение, разумеется.
- Тьфу, - сплюнул закручивавший баллон по правую руку от Винсента Юхан, - сами загадили свой город, а мы теперь отдувайся за них, - Винсент равнодушно посмотрел на негодующего коллегу - к его постоянному ворчанию он привык, да и в глубине души, надо сказать, был с ним согласен. К тому же, худой, высокий, как сосна, что придавало его внешности в целом комичный оттенок, Винсент предпочитал не ввязываться в дискуссии с Юханом - также высоким, но статным, плечистым, с фигурой, закалённой годами тяжёлого труда, колоссом, всем своим видом напоминавшим настоящего викинга из эпохи Средневековья. Работники завода, притом проживающие в злополучной резервации для белых в Уппсале, получали от того впечатляющего контракта с Нью-Йорком (как, впрочем и от всех остальных) настолько жалкую долю, что даже крошками с барского стола назвать эту нелепость было бы преувеличением. Юхан, Винсент, равно как и другие жители белой резервации, жили скудно; самое их существование было так мрачно, что цветами изношенных одежд и облезлых крыш домов оно сливалось и перетекало в сумрак небосвода. Они прекрасно знали, что все деньги от заключаемых контрактов текут непосредственно в муниципалитет Стокгольма; рабочей же силе, точно своре голодных псов, доставались лишь "огрызки" - в их случае это были тонкие, не наделявшие бумажник приятным объёмом, пачки купюр не самого высокого номинала.
2.
"… Леса Скандинавии изобиловали деревьями, что выстраивались частоколами вдоль дорог, пышными кустарными зарослями, грядами черники и брусники, а по тропинкам, разделявшим это королевство природы на миллиарды деталей всех оттенков зелёного цвета, сновали различные зверьки. То тут, то там проносились стремглав белки, наслаждаясь свободой; иногда они останавливались с тем, чтобы изучить гроздившиеся прямо у их ушей ягоды, мелькали меж стволов деревьев зайцы. Мягко переступая, с некоторой настороженностью, проходили лисы, изучая своими острыми мордами следы пробежавших здесь до них животных…" Книгу, посвящённую описанию природы старого мира, Винсент однажды нашёл в библиотеке в Стокгольме и с тех пор время от времени почитывал её, изумляясь, как изумляются дети, листая страницы удивительных сказок. Лисы, волки, медведи, упоминавшиеся в фолианте, в сущности мало чем отличались, в сознании Винсента, от каких-нибудь единорогов, пегасов или грифонов, встречающихся в легендах, мифах различных народов - они были практически в равной степени фантастичны. Но всё же не совсем.
Не в условиях естественной среды обитания, но в операционной лаборатории при фабрике Винсент наблюдал некоторых из животных, знакомых ему по книжным иллюстрациям. Операционная лаборатория носила такое название, поскольку совмещала в своих пределах проведение омерзительных опытов, анализов и экспериментов над лисами, кроликами, кошками, крысами и собаками.
- Если мы обездвижим её, мы лишим её возможности препятствовать развитию науки!, - костлявые волосатые руки Мортена, профессора биологии, заведовавшего операционной лабораторией, затягивали ремни на длинных лисьих лапах. Животное, пристёгиваемое к операционному столу, дрыгало конечностями в жалостливо повизгивало, подобно собаке, которую бил нелюбящий хозяин.
- Сейчас мы извлечём из её груди лёгкие, - объяснял, как будто сам себе, учёный, раскладывая блестевшие под раздражительно-ярким светом лампы приборы на полотенце, расстеленное на специальной подставке справа от стола, - и установим на их место кислородные баллоны из животных тканей.
Мортен бросил взгляд на стоявшего рядом Винсента, с отвращением наблюдавшего за происходящим, затем посмотрел в недоумевающие глаза лисы и, взяв в правую руку скальпель, обратил лезвие к груди животного.
Это был первый и последний раз, когда Винсент воочию видел жуткие опыты Мортена над зверьми. Другие рабочие с фабрики иногда заходили в лабораторию посмотреть как лихо расправляется со своими пленниками этот чёрствый, сухой, невысокого роста "экспериментатор" с неуложенными седыми волосами на голове. Он протягивал сквозь их тела какие-то шланги, вживлял кислородные пластины и чипы - всё ради того, чтобы, по его словам, "научить человечество жить без земной атмосферы". Для заводских трудяг подобные зрелища были развлечением.
- Мне хватило одной встречи с этим полоумным стариком, чтобы дальнейшие стали для меня самым нежелательным событием рабочего дня, - вспоминает Винсент, - я поражался удовольствию, с которым все остальные с завода наблюдали, как Мортен вытягивает из зверей внутренности металлическими щипцами, просовывает им в глотки какие-то трубки и орошает кровью своих жертв весь операционный стол. Позднее я узнал, что там же, в лаборатории, Мортен держал целый шкаф, полный пробирок с кровью всех особей, попавших ему "под нож", и вынашивал план о том, как сделать возможным переливание крови зверей людям. Когда вспоминаю об этом, по телу проходит дрожь отвращения. Зарождаясь глубоко внутри меня, она доходит рвотной массой до горла и застревает там, мутя сознание. Как же я был рад встретить на фабрике человека, разделявшего мои ощущения, а не потиравшего руки в предвкушении созерцания мук подопытных зверей.
- Животные стали для людей пустой плотью, природа - материалом для розжига огня в печах, самый земной шар их же руками сделался им невыносим, - Винсент услышал эти слова однажды в личном разговоре с молодым лаборантом, младше него лет на пять, поставленным на должность ассистента Мортена. Его звали Карл, и так же, как и Винсент, он был заложником системы распределения рабочей силы, распространившейся к середине XXI века по всему миру. Распределительная система назначала каждого трудоспособного гражданина на позицию в одной из производственных отраслей: кислородовырабатывающей, ресурсодобывающей, технико-строительной и так далее. Примерно это, рассуждая о "проторенной" за него тропе, подразумевал Винсент под отсутствием выбора. Двое узников системы, угнетённых её пороками, они встретились в стенах фабрики. Впрочем, до того самого разговора между ними оставалась ещё целая пропасть дней в рабстве.
3.
Осмотревшись кругом завода, мы не увидим ничего. Во все стороны от здания чернеет мёртвый пустырь, тянущийся на добрый десяток километров - дистанцию, разделяющую фабрику и первые улочки Уппсалы - северную часть городка, занятую резервацией для белых. Наличие резервации не означает, однако, что в остальных районах Уппсалы белое население не проживает. Одна из из записей в дневнике Винсента, который он начнёт вести незадолго до встречи с Карлом, гласит:
"В 50-е годы XXI века жизнь белого человека в Европе заметно осложнилась. Довольно скоро, вслед за рядом французских городов, в разных уголках Старого Света, в частности, в странах Скандинавии, начали создаваться так называемые "белые резервации". Правительственные структуры, к тому времени практически полностью оккупированные выходцами из арабских и африканских стран, поначалу просто приглашали, а затем стали принуждать коренное население переезжать в специально выделенные для него районы. В 2067 году я, вместе со своей семьёй, переехал в один из таких районов. На фоне всех минусов, вроде того, что он был расположен на самой окраине города, совершенно не обустроен и вообще не располагал никакими условиями для ведения достойной жизни, я обнаружил единственный (впрочем, не слишком обрадовавший меня) плюс - добираться до работы теперь было значительно быстрее".
- Хах, помнишь, сколько радости в 62-ом было, когда эти грёбанные кислородные фабрики только начали открываться, - Юхан болтал в пол-оборота к Винсенту, с которым они спускались в хранилище. В начале каждого рабочего дня оттуда нужно было поднимать несколько пустых кислородных баллонов, чтобы потом, во время "смены", не пришлось бежать за ними. Юхан пожёвывал папиросу, пепел от которой оседал на его бороде - на территории фабрик можно было обходиться без кислородных масок. - Все кричали, мол, там будут такие зарплаты, на всю жизнь хватит, - Юхан хрипло усмехнулся, - кислород, он же всем нужен, деньги "рекой потекут"! Хах!
- Никогда не задумывался о том, чтобы уйти?, - Винсент бросил абсурдный вопрос в затылок Юхану, за которым шёл следом.
- И куда? На тех-пром? Таскать целыми днями тяжеленные детали для лесовырубающих машин? Или может на "ресурсы" - угодить в какую-нибудь шахту по "распределёнке", чтобы там и сдохнуть? Знавал я парней и с тех-прома, и с "ресурсов" - пашут, как и мы, за гроши, лица нет ни на одном - все считай уже живые трупы! Я сам когда помоложе был, в металло-ковательном цехе работал, блоки для таких заводов делал, - Юхан похлопал ладонью по железной стене, - лёгкие посадил, поясницу надорвал - хватит с меня этого! Нет, брат, уж лучше тут, баллоны наполнять, да воздух чистить - работа легче, а деньги те же! Хватай!, - Юхан взял баллон за верхнюю часть, Винсент - за нижнюю, и оба двинулись обратно - наверх по лестнице, в зал с масочными конвейерами.
- А ты что, смотаться отсюда надумал?, - у Юхана было разговорчивое настроение, и он вновь обратился к напарнику, перебирая зубами почти потухшую сигарету. С пол-минуты Винсент молчал, думая, какой из пришедший ему на ум ответов лучше озвучить.
- Вряд ли. Мои дед с отцом всю жизнь корячились на фабриках. Сам знаешь, если уйду отсюда, по "распределёнке" снова забросят в какую-нибудь промышленную зону вроде этой.
Распределительная система была разработана и впервые применена в 2057 году в Соединённых Штатах Америки, и в течение последующих пары-тройки лет была взята на вооружение правителями всех развитых государств. Она задумывалась, как средство, в корне разрушающее проблему безработицы: как только человек был уволен или уходил по собственному желанию с какой-либо работы, через пару дней он уже получал письмо с пометкой "от правительства", в котором сообщалось о его назначении на новую должность.
Юхан с Винсентом, закончив с баллонами, направились в очистительную камеру. Это помещение, занимавшее примерно шестую часть зала с масочными конвейерами, было заключено в трёх прозрачных стенах из пластмассы, а четвёртой упиралось в железную стену фабрики. Посередине его тянулась бордовая труба угловатой формы. Она шла откуда-то из недр завода, начиналась как раз в металлической пластине стены, а заканчивалась, разветвляясь на две других, более привычной, округлой формы - светло-коричневую и чёрную. В месте, где очистительная труба как бы проникала в камеру, располагались два рычага, которые нужно было одновременно крутить - таким образом в трубу закачивался уличный воздух. Проходя ряд фильтров, установленных внутри трубы, он направлялся обратно в атмосферу, но вместе с ним, по другому каналу, уходили и отходы, сбивающиеся в густые тёмные клубы. Поступая внутрь завода единым течением, воздушный поток выходил из него двумя разнородными массами. Их намеренно направляли в противоположных направлениях, дабы не позволить сразу же смешаться. Однако даже разведённые по сторонам, субстанции сталкивались и постепенно снова сливались в одно целое. Звеном цепи замкнутого круга это целое поступало в бордовую трубу очистительной камеры, делилось на кислород и концентрированную окись углерода с примесью оксидов азота и метана. И всё это с тем, чтобы вылетев наружу по разным путям, в последствии вновь смешаться порывами встречных ветров.
4.
"На самом деле, территория, лежавшая в промежутке между фабрикой и границей Уппсалы, не была совсем безжизненным плато, - объясняет Винсент, - по её периметру встречались жалкие лачуги, покосившиеся хибары, овеваемые прохладой одиноких пустырей. Пронизывающий свист сквозняков гулял здесь, гоняя, словно уличный мальчишка, банки, бутылки и прочий мусор. Внутри домишек и палаток тлели слабые огоньки, вокруг которых собирались населявшие их - беднейшие из беднейших - цыгане, бродяги и прочие люди, не имевшие ни постоянного пристанища, ни каких-либо документов. Поэтому они не попадали под "распределёнку" - государство попросту не знало об их существовании. Зато об этом прекрасно знал я. Ни одно моё возвращение домой поздним вечером не обходилось без встреч с десятками протянутых рук, взывающих голосами их хозяев к милосердию прохожих".
Я привёл эти слова здесь для того, чтобы с них начать своё объяснение читателю главнейшего смысла функционирования кислородных фабрик. Далеко не все могли позволить себе приобретение кислородной маски, хотя это и не было слишком дорогим удовольствием. Впрочем, где он - единый критерий дороговизны? Даже в городах в масках ходили не все, стоит ли говорить о нищих? Продолжительность жизни малообеспеченных людей едва достигала бы двадцати пяти лет, если бы было принято решение о всеобщем переведении человечества на маски и баллоны, а заодно - об отказе от содержания затратных заводов. На них изготовлялись и заправлялись кислородом не только упомянутые средства самозащиты, но также и вырабатывался кислород для, банально, сохранения жизней тех, кто был вынужден рисковать, каждый раз выходя на улицу "голым", то есть не без одежды, разумеется, но без какой-либо спецамуниции. Однако выброс кислорода, поступавший с фабрик, был равносилен плевку в море. Атмосфера на Земле была практически уничтожена. Представьте себе щит, под градом пуль превратившийся в сито, и вы поймёте, сколь слаба теперь была защита нашей планеты. Почти нигде не осталось лесов: в местах, пропитанных некогда живительной влагой природы, пестревших зеленью сочных одежд, зияли промышленные зоны. Чёрная бесплодная емля была усеяна трупами мутировавших животных - здесь встречались скелеты двуглавых собак, пятилапых кошек и крыс с тремя глазами. Это было кладбищем для живых - тех самых нищих, укрывавшихся в палатках от бесчисленной армии радиоактивных частиц, взявших под свой контроль всё воздушное пространство. Все, как я уже отметил, молодые, едва ли им могло быть больше двадцати пяти, но выглядели они, изнурённые болезнями внутренних органов, в лучшем случае на сорок. Такие кладбища для живых быстро превращались в кладбища обыкновенные, вот только надгробий на могилах никто не ставил: у поражённых радиацией бродяг попросту не было ни сил, ни возможностей, а у всех остальных - желания помогать. Кладбища разрастались, срастаясь друг с другом, и вот уже казалось, совсем скоро весь земной шар превратится в один огромный склеп, разящий отвратным сладковатым запахом разлагающихся тел, разъедаемый радиационными испарениями с заводов, фабрик и ресурсодобывающих шахт.
Около семи часов вечера производство приостанавливалось. Винсент, Юхан, а с ними и прочие ребята: молодой Расмус со склада, старый Йон, прочищавший трубы, братья Олаф и Класс Эльберги, занимавшиеся робототехникой и остальные собирались в буфете и обычно выпивали по паре чашек зелёного чая.
- Вы правда верите, что это пойло защищает от радиации?, - улыбнулся белокурый Расмус. Совсем ещё юный парнишка, лет двадцати двух-трёх, как водится у молодёжи, часто ставил под сомнение устои старших.
- Пей и помалкивай, - убрав чашку ото рта буркнул Йон, самый старший из всех, тоном настолько леденящим, что улыбки на лице Расмуса как не бывало. Вся компания посмотрела на старика: всегда сидевший во главе стола, он был неизменно в своём бежевом кепи и со слабо заметными следами сажи на щеках. В их взглядах читалось почтение - никто не смел перечить Йону, который, несмотря на почтительный возраст, был абсолютным авторитетом у всей бригады. После непродолжительного молчания рабочие повернули головы в сторону выхода: послышались тяжёлые приближающиеся шаги.
Шум, выделявшийся в пространство при каждом столкновении сапог с керамическим покрытием, явственно выдавал в шедшем военного. И стоило ему лишь показаться в дверном проходе, как сидевшие за столом, повскакивая, метнулись приветствовать его. В помещении появился Густав, последние два года проведший на полях боя - подошла к своему завершению очередная "ресурсная" война. Все знали, что объектом спора были пресные озёра на западной границе Швеции, а врагами - ближайшие соседи, датчане и норвежцы. Но каково это - воевать, знал лишь Густав. Два года тому назад, когда фабрика должна была делегировать сильнейших своих десять работников для отправки на фронт, лишь Густав, среди присутствовавших, оказался в числе избранников. И дело здесь лишь в том, что он один подходил для участия в боевых действиях по состоянию здоровья.
5.
Все принялись поочерёдно жать Густаву руку, некоторые, кто хорошо его знал, обнимали; они наверняка были здорово наслышаны о зверствах ресурсных войн, когда за клочок плодородной земли или за крошечное пресное озеро погибали тысячи солдат. Густав молчал, и сквозь жёсткую чащу коричневой щетины, окаймлявшей всё его лицо ниже носа, почти незаметной оставалась усталая улыбка. Она говорила больше, чем сказали бы добрые слова приветствия, хоть все и ждали с нетерпением рассказа Густава о войне. Стаей голодных птенцов кружили вокруг солдата Расмус, братья Эльберги, тоже ещё довольно молодые ребята, неподалёку суетились Маркус и Андреас - двое с самой простой работой на фабрике - их делом было всего-навсего аккуратно упаковывать в коробки кислородные маски, бежавшие по конвейеру. Йон с Юханом давно уже вернулись за стол, Винсент стоял в стороне, сложа руки.
- Странный малый, - вполголоса сказал Йон Юхану, едва уловимым кивком головы указав на Винсента. Впрочем, все уже привыкли к тому, что Винсент всегда держался особняком: не интересовался "наукой", якобы движимой вперёд Мортеном, не шпынял с другими бродяг, ютившихся в кишевших паразитами промзонах.
- Я слыхал, он ещё и этим, прокажённым, еду с фабрики таскает, мелочишку раздаёт, - продолжал старик шёпотом, расщепляющимся на редкие глухие шорохи в потоке всобщего энтузиазма, вызванного возвращением Густава. Винсент не обращал внимания.
- Жалостливый он сильно, - непроницаемым тоном ответил Юхан с выражением совершенной нейтральности на лице.
-… Мы стояли на противоположных берегах озёр, - спустя несколько минут уже вещал Густав, опираясь на сложенные на столе локти, - одно держали норвежцы, другое принадлежало Дании и было отгорожено высоченной железо-бетонной стеной, будто там была целая крепость. Контролировать озеро датчанам сложно было, они-то вон где находятся сами, - и Густав махнул левой рукой в сторону по воображаемой карте, а озеро здесь, у нас, прямо под носом. Конечно, они понимали, что рано или поздно мы придём. И то, что норвежское, тоже возьмём заодно, - рассказчик звучно рассмеялся. Он был в прекрасном расположении духа - наконец пришла очередь ему поведать о том, что вызывало внутри бушующее море эмоций, волнами повествования прорывавшееся во внешний мир. Густав продолжал взахлёб делиться впечатлениями, описывая, как переносил ранения, как чуть не угодил в плен, скольких врагов ему удалось перебить… Но об одном так и умолчал - об одном, но, возможно, самом главном.
Бои действительно велись с противоположных берегов, и выглядело это как артиллерийский обстрел двух, расположенных друг напротив друга, лагерей. Железо-бетонная стена, что была упомянута Густавом, воздвигнутая датской стороной для обороны озера, была разрушена ещё до начала массированного наступления шведов, поэтому вся прибрежная территория оказалась заблаговременно освобождена. Не все снаряды угождали в цель: какие-то не долетали до врага, другие, сбивая солдат, отправляли их тела прямиком в воду, за которую шёл спор. Воду, которая рассматривалась как источник утоления жажды целой нации. И до того не самая чистая, подпорченная ядовитыми испарениями множественных фабрик, она пропитывалась трупными осадками сражённых бойцов. Позднее это, в несколько более завуалированной форме, опишут в школьных учебниках по истории для поголовно больного поколения детей, взращённых на водах завоёванных озёр…
- Что там будет теперь, ну, на берегах озёр, поставят какие-нибудь водоперегонные станции?, - спросил Винсент, по-прежнему стоявший поодаль от стола.
- Ну да, а что же ещё. Задача ресурсной войны - забрать ресурс, чтобы затем использовать его на благо своей страны, - отозвался Густав, пережёвывая кусок от хлебного ломтя, сжатого в руке.
- Даже если эти станции лишь переводят ресурс впустую?
Несколько не то удивлённых, не то заинтересованных взглядов направились в сторону Винсента.
- Мы все знаем, что от фабрик вреда больше, чем пользы. Когда на берегах озёр возведут станции, своими отходами они превратят ваши завоевания в смердящие болота!
Все умолкли. Только Густав поддерживал развернувшуюся дискуссию:
- Это замкнутый круг, Винсент, весь современный мир - это замкнутый круг.
На часах было 20:00. Впереди оставался последний час трудового дня, за который предстояло приостановить на ночь всё оборудование и приготовить завод к новой смене.
6.
Выдержка из дневника Винсента:
"Я испытывал невыразимую, неясную боль, боль от самого осознания существования в этом страшном мире. Мире - рабе, трепыхающимся мухой в паутине, сплетённой человеческим тарантулом. Я чувствовал себя римским легионером, насмехающимся над мучениями Христа, и, более того, в мучении его заключалась моя работа. Каждое утро - начало очередного проклятого дня, новой отправной точки для пыток этой жалкой планеты. Что хуже всего, я сам - раб, и раб значительно более угнетённый, чем мир, ибо заставляем творить зло великого разрушения и получать за это деньги. Эта рабская иерархия, прогнившая структура тотального уничтожения, - они называют это "миром": вырубленные леса, умерщвлённые мутировавшие звери, отравленные реки и озёра, люди, в конце концов, задыхающиеся от сдавливающего их, как питон, кольца хронических заболеваний - но это ли мир?!".
- А что, если изменить всё?, - одним, как всегда, хмурым, утром обратился Винсент к Юхану. Оба стояли у конвейерной ленты, Юхан подавал Винсенту маски, а тот заполнял их кислородом. Отдалённо маски напоминали те, что помещались в специальный отсек в самолётах, на случай экстренной ситуации. Сбоку находился специальный разъем, куда Винсент вставлял идущий от большого белого баллона проводок - таким образом в маску поступал кислород. Процесс закачки длился около минуты, до тех пор, пока индикатор, расположенный над разъёмом, не загорался зелёным. Такого "заряда" хватало, как правило, на неделю использования, после чего была необходима дозаправка.
- Представь, - продолжал Винсент, - что мир может стать таким, как описан в книгах. Ты читал "Старый Мир" Гудмунда Бенгтссона? Или "Природу прежних лет" Чарльза Коллисона? Ну, помнишь, английский автор, он ещё активистом был, выступал против вырубки лесов, к нам приезжал, в Гётеборг, если не ошибаюсь.
Юхан кивнул в знак того, что помнит, но выражение его лица отражало полное отсутствие интереса, если не презрение к мыслям Винсента:
- Да брехня всё, что в твоих книжках пишут. И Коллисон этот помешанный был, что я, не помню что ли его ошалелых глаз, ну натуральный же псих! Навоображал себе какой-то сказочной природы, которой никогда и не было вовсе!, - с развитием спора Юхан начал раздражаться, но Винсент на этот раз и не думал отстутпать:
- Ты сам ещё собственными же глазами видел какой был мир раньше, а теперь отрицаешь это! Я уж о фотографиях не говорю - их сколько сохранилось с тех времён!
- Всё подделка. - Тут же парировал Юхан, - Эй, не спи!, - и протянул Винсенту следующую маску. Работа не могла быть остановлена ни на минуту. Механизированные движения десятков рук были точно рассчитаны, запрограммированы, будто наделённые человеческим интеллектом технические приспособления.
- Зачем тогда всё это?!, - не выдержал Виснет, всплеснув в отчаянии руками. Конвейер продолжал "бежать" - ещё пара мгновений и партия будет безнадёжно забракована - работа не может быть остановлена ни на минуту!, - Зачем весь этот мир вокруг нас, если мы только и делаем, что рушим его? Разве может быть что-либо важнее собственной планеты?
Юхан глядел на Винсента как на душевнобольного, жившего в некоем своём выдуманном мире. В руках он держал несколько кислородных масок, чуть было не слетевших со спешившей ленты. В этот момент мимо прошёл Густав. Вернувшись с войны, он заступил на пост конвейерного механика. Шум сник, конвейер "встал", как только Густав спустил рычаг отключения.
- Ради ресурсов, вот зачем нам нужен мир, - бросил он на ходу в сторону Винсента и Юхана, - то, что даёт мир, нужно брать. Маску лови, - и, обратившись к Винсенту, Густав снова запустил конвейер.
7.
Камнем преткновения в большинстве ресурсных войн служила вода, вернее, водоёмы с пресной водой, ибо к экватору XXI столетия вода, пригодная для питья, стала ценнейшим из природных богатств. Несомненно, люди продолжали драться за нефтяные и газовые месторождения (особо яростные столкновения за них разворачивались на Ближнем Востоке, на территории Сибири и в Северной Америке), но вода, будучи, в отличие от тех же нефти и газа, необходимейшим условием для поддержания жизни, явилась причиной наиболее кровопролитных войн. Та, с которой вернулся Густав, позднее получившая название "Скандинавской Озёрной Войны", окажется мелочью на фоне конфликтов, которые уже назревали в связи с тем, что сразу ряд государств обозначил свои претензии на крупнейшие пресные водоёмы Земли: русский Байкал, Гурон, бесконечно оспариваемый между Канадой и США, южноамериканские Титикака и Маракайбо. В Швеции же активно велось формирование военных подразделений для обороны Венерна - крупнейшего пресноводного озера в стране, расположенного на её юге. Винсент догадывался, что в случае покушения со стороны какой-либо из держав на Венерн, вероятнее всего, будет объявлена всеобщая мобилизация, поскольку это станет событием куда более масштабным, нежели локальная Скандинавская Озёрная Война. Она длилась довольно внушительное время, целых два года, скорее из-за нерешительных действий противников, а не из-за глобальности решавшихся проблем.
- Делить-то там по сути особо и нечего, - рассказывал тогда, по возвращении, Густав, - два мелких озерца, не слишком-то грандиозные трофеи. - Густав пытался держаться скромно, хотя изнутри его очевидно распирало от гордости. - Вот на Венерне будет бой, уверяю вас, скоро туда придут какие-нибудь германцы или ещё кто с ними, и будет война дикая!, - заключил солдат в предвкушении больших, как он, вероятно, рассчитывал, свершений.
- И, наверное, Густав был прав, когда сказал, что мир нужен ради ресурсов. Прав в том смысле, что ни для чего иного он стал человечеству не нужен и, более того, говоря по правде, ни для чего больше не был пригоден. Выгрести из самых потаённых его закоулков остатки залежей ресурсов, вконец истощить его, до такой степени, чтобы весь он, по подобию промышленных зон, обратился гигантским чёрным пятном, дырой, которая, в конце концов, поглотит всех до последнего её мучителей. И кто я, если не сахарная крупица, растворённая в стакане массы всеобщего равнодушия? Мне странно и страшно глядеть вокруг себя - в своих идеях я бесконечно одинок. Но уповаю, что однажды получу возможность начать войну. И будет та война другой, противной тем, что ведутся повсеместно за ресурсы. Но будет она полыхать в сердцах тех людей, в чьих глазах мне удастся разжечь огонь любви. Если бы только я знал, как…, - сокрушался Винсент, обращаясь к нам, читателям, зрителям, слушателям, кому угодно, кто стремится внимать.
* * *
Карла, худосочного студента, очевидно, ещё позавчера выпустившегося из своей alma mater, Винсент заметил проходя мимо изолированной фермы, принадлежащей фабрике. Такими, огороженными колючей проволокой, грубо говоря, хлевами, владело множество производственных предприятий. На них, специально для будущих экспериментов, выращивались животные и, пожалуй, изолированные фермы оставались единственными местами на Земле, где их ещё можно было увидеть свободно прогуливающимися. Свободно ли, впрочем? Здесь, вероятно, для выкорма зверей, даже росли кустарники, какие-то цветы и другие растения, о которых Винсент не имел никакого представления, поскольку не мог встретить их в повседневной жизни; переливался бликами относительно чистый пруд, к которому, с тем, чтобы утолить жажду, подходили свиньи, лошади, овцы. Они покидали свой высокотехнологичный хлев (нет, он не был похож на те, что стоят в деревнях, и по архитектурному своему строению и исполнению вполне подходил блестящей металлической махине завода), а затем медленно плелись обратно, покачивая головами и повиливая хвостами.
Зверей обхаживал, рассматривая каждую особь, Мортен, а за ним, едва поспевая, семенил Карл, постоянно что-то записывая в своём блокноте после каждой фразы наставника. Ферма была полностью предоставлена на откуп Моргену. Надо сказать, что он, являясь выдающимся, в глазах руководства фабрики, учёным, вообще пользовался большими привилегиями и, пребывая в амплуа этакого "свободного художника", был волен творить практически всё, что взбредёт в его не самую здоровую голову. По его прошению ему была вменена оборудованная по последним научным тенденциям лаборатория и была вверена полноценная ферма, размерами немногим меньшая квадратного километра.
Именно под крыло Моргену угодил один из сильнейших студентов Биохимического Института Стокгольма, Карл. Он не обладал внешностью, стереотипной для "отличника", но имел лицо открытое, располагающее, по-юношески живое, не убитое ещё серостью этого мира. Большие, мягко очерченные нос и рот, нелепо торчащие в разные стороны хохлы тёмно-рыжих волос: он не был красив, но наивность, владеющая всей его мимикой, заставила Винсента проникнуться чувством жалостливой обиды за него, угодившего в лапы такого монстра, как Мортен.
8.
- Слушай, парень, тебе стоит быть осторожнее, - Винсент присел напротив Карла. Часы показывали 14:10, продолжался обеденный перерыв. У рабочих было полчаса на то, чтобы управиться с трапезой. Следующий приём пищи будет только в 19:00.
- Здесь не слишком-то жалуют новеньких, поэтому прислушайся к тому, что я говорю, - Винсент слегка подался вперёд в направлении Карла, приглушив голосовой тон так, чтобы ни единое его слово не донеслось до соседних столов. Карл молча ел, изредка поднимая глаза на Винсента. Как только тот открыл рот, чтобы продолжить свою мысль, Карл перебил:
- Какое тебе до меня дело?
- Ты не знаешь к кому попал. Я говорю о Мортене. Мне показалось, ты неплохой человек. Будет обидно, если Мортен превратит тебя в чудище, аналогичное тому, что представляет собой сам.
- Ты же даже не знаешь моего имени… И к чему так говоришь о докторе Лотвиге?, - при этих словах Карл сделал движение, намереваясь уйти, но Винсент успел остановить его, схватив за руку в области локтя:
- Зато я работаю здесь уже десять проклятых лет и, уж поверь, знаю о чём говорю. В его лабораторию здесь все ходят, как в цирк. Аттракцион уникальной жестокости в обличии "научного прогресса". Ты вообще хоть что-нибудь знаешь об опытах, проводимых им?
Карл оглянулся по сторонам и сел обратно. Слегка нахмурив брови, он принялся слушать Винсента. Чуть сощуренные глаза и плотно сжатые губы выражали его скептический настрой, но теперь любопытство точно приклеило его к скамье. Он не отвечал, предоставив Винсенту возможность продолжить.
- Сколько было понапрасну, ради утоления его жажды крови, перерезано зверей?! Все те, кого ты видел на ферме, выращиваются ради будущих опытов. Эти опыты Лотвиг проводит как подготовку перед экспериментами над людьми! Мне известно, что его задумка заключается в том, чтобы осуществить переливание звериной крови людям и, может быть, наоборот, не знаю. Эльберги мне об этом рассказывали, они иногда общаются с Мортеном.
Казалось, он был готов ещё долго говорить, но сирена прервала его монолог - пришло время вернуться к работе. Карл, поднявшись с места, уже было повернулся к Винсенту спиной, но на секунду застыл и оглянулся:
- Как бы то ни было, всё это могут быть лишь домыслы, - и он поспешил прочь. Винсент хотел возразить, но было уже поздно.
Карл ушёл, а в голове у него мелькали вспышками, озаряющими, как звёзды небосвод, мысли. И на месте одной потухшей загоралась, затмевая остальные, новая, пересиливавшая те, что были до неё и заполняющая собой всё незримое умственное пространство. У Карла были основания верить Винсенту, как человеку, отдавшему лучшие годы жизни работе на фабрике, но в то же время не было возможности так просто отказаться от ассистентской работы у Мортена Лотвига, которая досталась ему по системе распределения труда, да и пока что не было желания для этого. Теперь он тоже попал под власть государственной системы, а значит, лишился права выбора.
* * *
"Какое-то чувство внутри меня, быть может, чувство некоего долга или зов совести, взывало ко мне голосом, пробивающимся из глубин разума, чтобы я не оставлял этого новенького лаборанта. Я давно утратил возможность отыскать черты родственного духа в ком-либо из тех, с кем был знаком здесь. Все они были абсолютно чужды мне, хоть и как будто бы близки - нас объединяло общее дело и нахождение в плену у государства. Но они не желали признавать это и вполне комфортно ощущали себя в бездонной яме, дно которой были вольны определять сами, - и в этом единственный был их выбор. Они будут делать всё, что будет приказано им свыше, и однажды пойдут убивать друг друга просто потому, что таково будет отданное им распоряжение, не имеющее альтернатив. Но его-то ещё можно было спасти, а раз так, значит я обязан сделать это".
Неизвестно, с какой целью Винсент вёл дневник. Рассчитывал, что кто-нибудь да прочтёт, ведь не зря иногда вступал в диалог с неопределённым читателем. Для будущих поколений? Возможно, правда у него самого детей не было и, вроде бы, не планировалось. Он не пользовался свободами любви, установленными в обществе, вроде тех, что были описаны ещё Олдосом Хаксли, и потому, отчасти, Винсент был одинок в семейной жизни, да и в жизни как таковой вообще. Попросту не мог соответствовать принятым нормам. Он будто родился не в своё время, опоздал этак на век-другой и не мог понять, какую роль в механизме современного обществе способен и должен играть. А потому, вероятно, норовил стать неподходящей деталью, ломающей устройство социальной машины. Вернее, разворачивающей её в противоположном направлении. И искал для этого посредников, ибо в одиночку, возможно, и не управился бы. И это была не столько идея похода против системы, сколько неутолимая вера в лучшее. Такая банальная, но казавшаяся в то же время нескончаемо далёкой от реализации, как далёк человек от того, чтобы взлететь. Тем более, когда не слышно уж в небе порхание крыльев тех, кто служил ориентиром для стремившихся ввысь. Не слышно больше птиц...
9.
Вечером тучи, точно занавесом закрывающие сцену небес, чернели. С каждым закатом всё словно сгущаясь, они писали картину мира точнее, чем это сделал бы любой из художников; они рисовали тьму густыми мрачными мазками, в палитре которых мягкие серые тона перетекали в непроглядно-угольные, пепельные оттенки. Призраками они заглядывали в маленькие оконца фабрики, обнимали её своими тянущимися до бесконечности руками, и бесконечности той хватало, чтобы охватить целый мир.
Начало восьмого. За столом - привычный круг лиц: Юхан, Йон, Расмус, Клаус и Олаф Эльберги, Андреас, Маркус и Густав. Винсент припозднился и подошёл лишь когда остальные уже доканчивали первую чашку чая. Ни слова не промолвив, он прошёл к тому месту, за которое присаживался обычно, и сел, ловя вопрошающие взгляды окружающих.
- Прошу прощения, - вырвалось у него, - хотя едва ли он был оскорбил кого-либо своим опозданием. Он извинился как будто за сам факт своего присутствия.
Водворилась тишина. Десяток мужчин сидели кругом стола с каменно-безэмоциональными лицами: такую картину, вероятно, можно увидеть в пабе, где собравшаяся компания болельщиков пришла посмотреть на победу своей команды, но та потерпела разгромное поражение. Все точно ждали чьего-то слова, и этот "кто-то" был определён всеми и им самим, в частности. Кашлянув в кулак, Винсент привстал с места:
- Господа! Так продолжаться больше не может. И вы прекрасно понимаете, о чём я буду говорить. Хотя, может быть, это и не так - в любом случае вы вряд ли услышите меня, - все внимательно смотрели на Винсента, пытаясь угадать, о чём тот поведёт речь. Идеи были разные, и каждая отдельно взятая металась в чертогах одной из ряда голов, усиленно "переваривающих" слова говорившего. В этот момент в помещении появился Карл. Всё лицо его в момент покрылось зрительными лучами глаз сидевших там. Как правило, ни Мортен Лотвиг, ни его подопечные не жаловали общество заводских работяг, но Йон, на правах старшего, поспешил рассеять сконцентрировавшееся в воздухе напряжение, сказак:
- Проходи, парень, чего стоишь, - и после этих слов Карл занял одно из пустующих мест за столом.
- В ту минуту моя голова работала, как СМИ, ориентированное на целевую аудиторию в лицах присутствовавших и, в первую очередь, Карла, - вспоминает Винсент, - которого мне было необходимо убедить, завербовать, если угодно, тем самым рассчитывая преуспеть в двух направлениях сразу: в спасении молодого разума от погружения в вязкую массу всеобщего человеческого смирения и в нахождении сообщника в замышляемом мною деле, которое должно было олицетворить одну из величайших перемен в истории человечества. В это, по крайней мере, верил я сам.
Наконец, Винсент продолжил:
- Оглянитесь вокруг! Разве вы не видите, что происходит?! Люди задыхаются, гибнут! Взгляните на себя! В кого вы превратились!
Во взглядах слушавших читалось разнообразие позиций в отношении монолога Винсента. Йон тихо усмехался - так усмехаются пожилые люди при резких и бурных выступлениях молодых. Юхан слушал, но, кажется, лишь ради приличия: ни одно слово Винсента не вызывало в нём понимания и сочувствия. Расмус глядел такими глазами, словно совершенно не мог взять в толк, о чём шла речь. Карл, оставшийся под впечатлением после первого разговора с Винсентом, внимательно следил за ходом его мысли и теперь.
- Почему, почему вам нет дела? Почему вы столь безразличны? Почему так равнодушно идёте, бежите навстречу смерти?! Хотя, это даже страшнее смерти! Это не чья-то конкретная гибель, но увядание целого мира!
- У тебя слишком много вопросов, юноша, - ответил Йон, - как правило, с возрастом это проходит.
Хоть Винсент уже давно и не был юношей, он не стал возражать значительно превосходящему его в годах Йону. Все начали расходиться, будто зрители из кинозала, в котором демонстрировался скучный фильм. Карл уходил последним, но прежде, чем вернуться в лабораторию, он решил подойти к задумавшемуся, опустившему глаза в пол, Винсенту.
- Я понимаю, что ты хочешь сказать, - сказал Карл и тут же протянул Винсенту руку, как будто внезапно опомнившись, - кстати, я - Карл. Но, напрасно ты рассчитываешь, что поймут они. - Жестом головы он указал в сторону уходивших коллег.
- Винсент, - немного отрешённо представился тот в ответ.
- Не знаю, что ты задумал, но как бы там ни было… Твоя точка зрения слишком непопулярна, чтобы пытаться продвинуть её… Впрочем, если понадобится помощь, ты можешь обратиться.
Похлопав Винсента по плечу, Карл вышел из заводской столовой.
"Я понимал, что предложение Карла было слишком неуверенным, неискренним, не имеющим под собой твёрдого основания. Я не мог на него положиться. Я оставался всё так же одинок, не изменилось ровным счётом ничего. Однако теперь в моём окружении был человек, надавив на которого, как мне показалось, можно было надеяться на какую-то отдачу…" - заключил Винсент в своём дневнике.
10.
"Все эти годы на фабрике я медлил, - вы можете упрекнуть меня в этом, - но в то же время я созревал. Это время было мне необходимо, чтобы, наконец, решиться, будучи пресыщенным злом, сковавшим этот мир в мантии общественного равнодушия, на действие. Всё это время я был не готов, молод, глуп, истинно, зрел. Так созревает писатель для крупного романа, художник - для картины, завораживающей поколения. Не претендуя на сопоставление гениальности творений великих деятелей искусства со своим замыслом, я, тем не менее, ставлю себя с ними в один ряд, ибо так же, как и они, намереваюсь творить. Вернее, реставрировать совершеннейшее из творений, когда-либо существовавших, поскольку было сотворено не человеческой, но божественной рукой. Я берусь реставрировать мир! Мой замысел прост и в то же время труден, я встану в один ряд с мастерами искусства, потому как берусь за гениальнейший его шедевр! Я верю, что смогу, поскольку вера - есть основа всего, на ней зиждятся все светлые человеческие начинания, да и не светлые, наверное, тоже - зависит от того, во что верить… Скажете, абсурдно одному бросаться на целый мир, кишащий людьми, отчаившимися уже исправить последствия собственного же здесь пребывания? Возможно, это и так. Но неужели это - повод отступить? Зачем тогда мне жить? Чтобы сгноить свои идеи на свалке забракованных замыслов других людей? Если, конечно, кому-то приходила в голову идея хотя бы просто попытаться помочь этой разлагающейся заживо планете. Теперь это, впрочем, уже совершенно неважно…".
Подошёл к концу очередной рабочий день. Винсент стоял около проволочной изгороди, окружавшей фабрику, задрав голову кверху. Со стороны он напоминал туриста, с любопытством разглядывающего некую доселе не встречавшуюся ему достопримечательность. Его взор был устремлён на трубы, работавшие беспрерывно, точно они были слугами у какого-то важного хозяина. И в некотором смысле это действительно так и было: разве фабрика - не лакей человечества, трудящийся во имя обеспечения его нужд? Двуглавый слуга, этакий двуликий Янус, одна сторона которого выпускает наружу кислород, а другая - накрывает его индустриальными отходами.
Эти фабрики повсюду, они были даже хуже постоянных ресурсных войн. Каждую секунду они продолжали своё чёрное дело, широчайшей сетью распространившись по всему миру. "Что, если бы их не стало?", - промелькнуло в голове Винсента. - "Они производят кислород, но, вырабатываемый ими, он - лишь подделка, искусственный заменитель того, что нам давала природа.". Винсент пошёл домой, топча усыпанную сотнями окурков землю. Притом, что и так ходили в кислородных масках, люди по-прежнему умудрялись курить, снимая на время маски и наполняя лёгкие табачным дымом, поистине удивительное дело!
За предстоящий вечер Винсенту нужно было решить - вернётся ли он когда-либо на фабрику. И, кажется, решение давно уже было им принято.
11.
- Разыскать! Доложить в полицию!, - неистовствовал директор фабрики, Бернд Брандт. Винсент отсутствовал уже второй день, завод терпел значительные убытки: каждый сотрудник, выполняя чётко установленные функции, определял скорость работы завода и, кроме того, не имел замены.
Правила распределительной системы были таковы, что лишь после трёх дней отсутствия человека на рабочем месте, он мог быть замещён другим. Однако в течение этих трёх дней начальство уклонявшегося от трудовой деятельности работника имело право обратиться в полицию с тем, чтобы найти отступника и силой вернуть его. Пока же место Винсента временно занял Карл, что было довольно необычно, поскольку, как уже упоминалось, лаборанты не контактировали с рабочими и не выполняли их работу. Впрочем, оказавшись в экстренных условиях, Брандт распорядился, чтобы Мортен Лотвиг отпустил своего ассистента для "более важных дел", - в конце концов, на кону стояла очередная партия кислородной амуниции, и Брандт не потерпел бы нового провала. Контракт обязывал его укладываться в жёстко ограниченные сроки, производя ровно столько оборудования, сколько было необходимо. А тут ещё обнаружилась пропажа одиннадцати готовых баллонов, буквально испарившихся из камеры хранения. Об этом Брандту доложил Расмус, который должен был погрузить товар в отправлявшийся в порт грузовик. Можно представить, в какой ярости пребывал Брандт, непременно связывая все свои догадки о предполагаемом похитителе с Винсентом. Слишком очевидной представлялась связь между исчезновением его и части готовившейся кислородной партии. Хотя, едва ли Винсент пытался замести след. Прямолинейный по своей натуре, он действовал весьма бесхитростно и теперь.
- Значит, Винсент всё-таки задумал что-то? Ты знаешь, не так ли?, - спрашивал Карла Юхан, но тот молчал, боясь сказать лишнее. Да и о планах Винсента он знал мало, если не сказать - ничего.
Те планы меж тем изливались, выходя из-под авторучки Винсента, на широкие бумажные листы. Освещаемые приглушённым светом лампы, они разливались чернилами и обращались в чертежи, схемы, карты. Здесь, в тёмной, тусклой квартире высоченного, в сто с лишним этажей, панельного небоскрёба, точно выстраивался целый новый мир. И, как любая объёмная работа, он непременно должен был быть продуман вплоть до мельчайших деталей. Маячившая где-то вдалеке возможность наконец-таки направить свои устремления в годами блокированное русло совершенно поглотила Винсента. Он перестал замечать, как быстро стрелки на часах оставляли позади час за часом, задвинул в самый дальний угол сознания мысли о ненавистной рабской работе. Наслаждаясь творческим процессом, он в кои-то веки радовался своему одиночеству, вернее, отсутствию каких-либо беспокоящих и отвлекающих внимание факторов, обуславливаемому им. В любое мгновение тревога могла примчаться сюда в обличии сотрудников ведомственных служб. Вне всякого сомнения, его уже ищут. Однако Винсент заранее позаботился о том, чтобы гончие системы распределения труда не перегрызли нить, что соединит воображаемый мир Винсента с миром реальным, которые должны стать друг другу тождественны, если нити той позволят окрепнуть до канатного узла. Кислородных баллонов рядом с ним уже не было, и он не знал где они, и было это неважно. А заводской жетон, выдаваемый всем сотрудникам, уже плыл где-то далеко, подхваченный течением вод мутных сточных рек и канав. Без жетона полиция уже не имела права брать под арест и возвращать работника на фабрику. Через пару дней придёт распоряжение распределительной системы, в котором будет содержаться направление для Винсента Фолкнедера на новое место работы.
- Тогда я уже твёрдо определил для себя, что начинаю новую жизнь. К тому же, после похищения баллонов с завода обратного пути уже не было, - рассказывает Винсент, - ах, да, кажется, я совсем забыл упомянуть эту историю с кражей. Было уже затемно, около полуночи, после моего заключительного рабочего дня. Мимо завода проезжал грузовичок, довольно старый и ветхий, с местами заржавелым грязно-белым покрытием. По его виду мне показалось, что водитель, управлявший им, охотно пойдёт на сделку. Я оказался прав - за несколько крон он терпеливо прождал, пока в течение минут двадцати я выносил с завода кислородные баллоны. Скорее даже тащил, потому как баллоны были почти неподъёмные. Как я туда попал? Ключи от всех цехов, и от камеры хранения в частности, как у работника, у меня всегда были при себе. Когда, сжав в сильнейшем напряжении зубы, я волок третий или четвёртый баллон, я заметил Карла, выходящего с территории фермы. Я не стал спрашивать, что он делал там так поздно, поскольку не испытывал к этому интереса, и просто попросил помочь. Карл было полез с дурацкими расспросами, но я не отвечал - посвящать его во все свои планы было ни к чему. Водитель наблюдал за тем, как мы воровали баллоны. Я подкинул ему ещё пару крон, а потом мы с Карлом загрузили в кузов его драндулета один дополнительный баллон, в качестве чаевых водителю, и на том я рассчитался со своим временным пособником за его молчание. Он довёз меня до дома, а к утру я уже благополучно избавился от баллонов. Да, кстати, я взял себе ровно десять, потому как больше наш транспорт бы не потянул. Сбыть их в моём районе, под покровом зловеще-чёрной ночи, оказалось довольно просто. В обмен на украденное имущество завода я получил из рук каких-то подозрительных (каких же ещё?) типов несколько ростков деревьев и семян цветов. Мне было грустно и больно видеть, что крохи бьющейся в агонии природы на Земле сжаты в битых кулаках мошенников, которым нет до неё никакого дела, но я не сказал ни слова. Я искал их не для того, чтобы дискутировать на тему глобальных потрясений, но с тем, чтобы получить основу для своего зачинавшегося дела. Я не испытывал угрызений совести за воровство. Нанести удар по машине зла значит сделать вклад в общее добро.
12.
Пробиваясь сквозь ночной мрак, на город опускалось холодное раннеосеннее небо. Винсент наспех собрался - опасался, чтобы его никто не увидел - и покинул свою квартиру, всю захламленную, перевёрнутую «вверх дном». Ночью к нему ворвались человек пять полицейских и произвели обыск, выпотрошив содержимое жилища Винсента, точно тушу убитого животного. Не начиная общения с хозяином помещения, они пытались что-то найти, вероятно, кислородные баллоны. Хотя, слишком уж они были объёмны, чтобы держать их дома, в тесных стенах квартиры, да притом десять штук сразу. Затем последовала пара вопросов от инспектора, на которые Винсент пожал плечами.
«Ждите указаний распределительной системы, господин Фолкнедер», - с этими словами инспектор грозной восточной наружности с коллегами уехал - утром ему предстояло отчитаться перед Брандтом и известить его о том, что через два дня место Винсента будет занято новым сотрудником.
На улице было удручающе неуютно. Пыльные ветра совершали свою утреннюю пробежку, то взлетая на десятки метров вверх, то опускаясь для того, чтобы собрать с дорог песок, всякий мелкий мусор и понести всё это вихрем вперёд, со свистом проскальзывая в расщелинах частокола из небоскрёбов. Надо было куда-то идти. В карманах серого плаща Винсента лежали, закрытые в прозрачных застёгивающихся пакетиках, семена и ростки цветов, кажется, ромашек и тюльпанов и жалкие прутики, из которых, по заверению тех подозрительных типов, должны были вырасти ели и осины. Это мог быть обман, - всё равно Винсент не знал, хорошие ли это были семена и ростки, он никогда раньше не видел их. Но игра определённо стоила свеч, в карманах плаща был шанс, сразу несколько шансов начать революцию.
Дорога к пустырю занимала примерно двадцать минут ходьбы узкими извилистыми переулками, за одним из которых, наконец, открывался вид на обширную мёртвую площадь в десяток квадратных километров. Когда-то здесь пестрел лес, но с его исчезновением отсюда ушли и люди. Трансформировав зелёный массив в гору поленьев, они утратили надобность появляться на этом пустыре. О, сколько подобных мест теперь было на свете! Можно сказать, сам мир стал пустошью со вкрапинками переливающихся тусклыми огнями в вечном смоге городов.
- Оказываясь на пустыре, чувствуешь себя астронавтом, ступившим на поверхность неизученной планеты. - Передаю вам слова Винсента. - Вокруг точно вакуум, ни звука, тишина настолько всеобъемлющая, что начинаешь бояться её. Тебя овевает холодом, подсознательно невольно задаёшься вопросом: «уж не в могиле я?». Вокруг - смерть. И, кажется, вот-вот сверху опрокинется массивная крышка, замуровав тебя в этом склепе.
Зрелище впечатляло. Вроде бы, ничего интересного - лишь тянущаяся во все стороны серость. Однако ощущение пребывания внутри этого лабиринта строжайшего молчания захватывает психику в тиски, как только человек входит внутрь широченного квадрата владений смерти. Винсент медленно продвигался вперёд, затаив дыхание, будто боясь потревожить кого-то, проживающего здесь, нечто, что, как казалось Винсенту, беспрестанно наблюдало за ним. Делая шаги, он старался придавать им как можно меньшее давление, чтобы хруст от соприкосновения подошв с гравием не звучал громче той космической тишины, в которой перемещаются плавно планеты солнечной системы и которая, пробив атмосферный слой Земли, протекла, облив её всю, внутрь, как поступает на борт судна вода сквозь пробоины в нём.
Винсент отошёл достаточно далеко, чтобы убедиться: ближайший жилой дом находился вне поле зрения; вокруг - пустота. Нагнувшись, он взял в руку горсть земли. Она была суха, мелка, напоминала растворимый порошок. В голове Винсента проносились неприятные мысли о том, что старания его будут тщетны, и на такой почве всё равно ничего не взойдёт. Он провёл ладонью по земле, затем ещё и ещё раз, отметая вместе с пылью и песком дурные идеи, закравшиеся в голову. Наконец, он увидел перед собой небольшое углубление, ямку, в которую установил крохотный корешёк - начальную стадию эволюции настоящего тюльпана, с жёлтыми, красными или белыми - неважно! - лепестками. Любой цветок, пусть только он вырастет, покажется чудом, ожившим мифом из сказочной книги. Пока же он был лишь несчастным ростком с мизерной вероятностью выживания. Винсент подумал, как здорово было бы полить этот цветок, как это делали люди раньше, сажая растения. Но вокруг не было ни капли воды. А принести её откуда-либо он не мог - дневная подача воды по всему городу начнётся ещё через пять часов. Но если бы он пришёл сюда спустя эти самые пять часов, то наверняка был бы выслежен - скорее всего, полиция продолжит вести за ним наблюдение, как за подозреваемым в краже и уклонении от трудовых обязанностей. Правда, вместе с семенами и корнями растений он купил ещё с десяток удобрительных таблеток, крохотных розовых драже. Посадив остальные принесённые с собой растения, он подсыпал к каждому из них по одной-двум таблеткам. Оставалось ждать - возможно, с этого места, с этого клочка земли, с одной стороны которого стоял город, а с другой - мусорная, размером с гору, свалка, жизнь планеты начнётся заново.
13.
Сеть кислородных фабрик функционировала по всему миру, при этом не имея какого-либо центрального управления. Однако между собой все они были связаны. Во-первых, все до одной были спроектированы и построены интернациональной корпорацией «Oxygen Manufacturing», поэтому все имели абсолютно схожее устройство, что максимально упрощало контакт между ними. Во-вторых, руководителями заводов регулярно оговаривалось количество кислорода, производимого на каждом из них. Поэтому, взяв под контроль связующую аппаратуру хотя бы одной из фабрик, можно было от лица её представителя говорить со всеми остальными, но для удостоверения личности у говорящего обязательно должен был быть при себе жетон сотрудника. Но просто связаться с заводами других городов и стран было недостаточно - влан Винсента был куда сложнее. Нужно было повернуть вспять работу всех фабрик, заставив пускать выделяемыме ими пары внутрь, а не во внешнюю среду (для этого предварительно перепрограммировав систему управления), таким образом уничтожив их. Сделать это мог только один человек - Карл. Но прежде чем уговаривать его на это, нужно было осуществить второй шаг к восстановлению природы.
«Стояла глубокая ночь. Вдвоём с Карлом, который, заранее побеспокоившись о том, чтобы нас не заметили, отключил камеры наблюдения, мы проникли на территорию звериной фермы на фабрике. Мы пробирались к непосредственно самой лаборатории мимо рядов клеток и вольеров. Не хочу и представлять, что делал с их обитателями Лотвиг, но чем больше шагов я делал, тем сильнее поражался, увидев своими глазами сначала мяукающую овчарку, а затем и лающую свинью с крылатой змеёй. Ещё пара таких впечатлений и я, наверное, впал бы в совершеннейший ступор, но Карл каждый раз вовремя меня одёргивал, и мы продолжали идти. Притом, что затея была моя, Карл, как мне показалось, пусть и колеблясь, но заинтересовался моими идеями. Когда, несколькими минутами позже, уже покинув территорию фабрики, мы шли обратно, держа в руках плоские ящики с пробирками с биологическими клетками животных, я предложил Карлу уйти с завода и помочь мне в моём начинании. Ему было сложно сделать выбор: от завода он получал деньги, которыми помогал семье, но сотрудничество с Лотвигом развращало его психику, и я думаю, он понимал это сам. Я наблюдал за тем, как он всё сильнее раздражался и тогда, уже чуть не в истерике, он произнёс те слова о том, что животные стали для людей пустой плотью, что весь мир стал невыносим. Он увидел и прочувствовал всё это, но ответил мне отказом, пообещав помогать и в дальнейшем, если в этом будет необходимость. Я вновь убедился в том, что пойду по своему пути в одиночку. Но я не встал бы на этот путь, не окажись рядом Карла. И не держал бы в руках пробирки с зародышами оленей, зайцев, белок… Мы постарались подобрать те виды, что смогли бы выжить в условиях местного климата. Если можно назвать климатом никогда не проходящий смог, чернеющий с приближением ночи и время от времени сопровождаемый кислотными дождями…».
14.
Карл бесшумно пробирался по верхнему этажу фабрики. Его фигура мерцала во вспышках продолговатых ламп, чей свет, падая с потолка, трепыхался то на одежде Карла, то на полу и стенах. У него был совершенно измождённый вид - уже не первые сутки он пребывал в болезненном, лишённом сна, состоянии, чему виной были постоянные тяжёлые размышления. Они всё продолжали, будто неким прессом, сдавливать голову со всех сторон, изнашивая нервы и терзая чувствительную душу. К тому же, он понимал, что, скорее всего, обречён: либо его уличат в содействии Винсенту, и он проведёт остаток дней в заключении, либо, во избежание такой участи, покончит с собой.
Наверное, он выбрал худший из всех возможных для себя вариантов действия. Карл занял промежуточную позицию между двумя гранями - абсолютным смирением, державшим в плену всех, кто составлял его окружение, от Расмуса до самого Брандта, и абсолютным отрицанием, принятым Винсентом. Он не смог решиться ни оставить всё как есть, ни взяться за тотальное изменение. И, зная свою робкую природу, осознавал, что так и не присоединится ни к одной из сторон. Едкие мысли подбрасывали ему воспоминания о том, как ночью он воровал с завода кислородные баллоны и клетки зародошей животных, а днём помогал Мортену Лотвигу проводить опыты. Молящие глаза животных, затравленных в неволе, смотрели глубоко в душу Карлу даже когда он оставался наедине с собой; тогда даже, наверное, пронзительнее всего. Утром он наполнял кислородом баллоны, заготовляемые на смену украденным. Хотя, на место Винсента уже был нанят новый сотрудник, и теперь Карлу не придётся этим заниматься.
Он был уже почти у пункта управления фабрикой. Приставь жетон к считывающему экрану, и Карл оказался бы внутри, прямо перед машиной, контролирующей буквально каждую гайку на заводе. Винсент не просил его ничего делать; необходимо было лишь узнать, каким образом пункт охраняется и как именно функционирует. Но в один момент дурные мысли сделали своё коварное дело, проявившись из мира, кроющегося где-то внутри, в мир настоящий. Помутив сознание Карла, они повели его голову кругом, заставили сделать всего одно неосторожное движение, один неловкий шаг, шум от которого превысил грань чувствительности охранной сигнализации. Наступили решающие пол-минуты; сначала с диким воплем ворвалась на завод сирена, затем, сработавшие по её зову датчики пробудили заблаговременно отключенные камеры наблюдения. Камеры засекли человека около пункта управления в то время, когда там никого не может и должно быть - глубокой ночью - и, наконец, высунувшаяся из стены, словно зверёк из норки, малокалиберная пушка выпустила полную обойму в направлении, указанном камерами. Когда тридцатисекундная операция была завершена, её исполнители, сигнализация, охранные датчики, камеры наблюдения и оружие смолкли, погасли и спрятались, словно делая вид, что они ни при чём.
Ранним утром тело обнаружил Фредрик, уборщик, обычно приходивший на фабрику за полчаса-час до остальных. Будет ложью, если я скажу, что он был смущён видом трупа. Равнодушно поглядев мёртвому в лицо, чтобы его распознать, Фредрик позвонил по нужному номеру - к восьми утра, то есть, к тому времени, когда обыкновенно начинается смена, покойный уже давно был увезён специальными службами в морг, а оставшиеся после него кровоподтёки - смыты.
- Любая попытка что-то менять так и заканчивается, - позже, вечером того дня скажет, пожав плечами, Йон, за обсуждением происшедшего с другими рабочими. - Или кто-то ещё сомневается, что этот парень был за одно с Винсентом?, - Йон умилённо улыбнулся, как улыбаются, когда слышат, как кто-то говорит глупость. - Молодой, глупый… Честно, не удивлюсь, если и того уже грохнули или засадили куда подальше за бунтарские идеи.
Йон взглянул на остальных - его фраза содержала скрытый вопрос, и он ожидал ответа - может, они знали что-то о судьбе Винсента? Но они молчали. Ни один не был ему другом. Никто не был никому другом. Просто, в обществе, жизнь которого скатилась в примитивное рутинное существование с единственной целью окончательно дорушить на этой планете всё, что ещё напоминало об ушедшем величии природы, в дружбе не было никакой надобности. Люди жили не ради эмоций, впечатлений, каких-то высоких радостей, но ради того, чтобы в круговороте вечной повседневной суеты успеть выполнить свою чётко определённую работу. Жизнью заводского труженика было изготовление деталей или наполнение баллонов и масок кислородом, жизнью военного - «отбитие» у географических соседей какого-нибудь озера или леска (бывало, они ещё кое-где попадались на Земле, хотя и выглядели так же, как те звери в лабораторных загонах - ничтожно). Жизнью правителя было усовершенствование государственной системы, при которой абсолютно каждый гражданин был занят в одной из сфер, служащих «на благо» государству, и даже не помышлял о праве на выбор. И при всём этом, в условиях, максимально усложнённых самим человечеством, нужно было умудряться выживать.
15.
Новое утро в Уппсале привычно растекалось густым туманом, обволакивающим город, как холодный влажный пар. Пышными прозрачно-серыми тюками он забивался под мост, соединяющий части автомагистрали, тянувшейся вдаль высоко над головой. Было сыро и так противно зябко, когда начинаешь ёжиться от бегущих по всему телу мурашек не столько от того, что замёрз, сколько от простого созерцания картины, дышащей крайне неприветливой атмосферой окружающей среды.
Винсент стоял здесь уже полчаса с промокшими от дождя волосами. С его стороны было весьма опрометчиво передвигаться с непокрытой головой - дожди штука непредсказуемая, сколько раз он уже слышал про то, как люди получали ожоги кожи, гнойные раны после попаданий под радиоактивные осадки. Неприятно было бы лишиться волос к вечеру. Теперь ещё и продрог, хотя сейчас это было неважно. Пятнадцать минут назад он мысленно перебрал все известные ему ругательства и применил их в отношении Карла, но теперь, похоже, догадывался, что что-то не так. Несколько раз обеспокоенно оглянулся по сторонам, в то же время пытаясь согреть дыханием сквозь маску онемевшие кисти рук. Выглянул на дорогу из-за опоры моста - нет ли где по близости полицейских. Вечерами под этим мостом собирались бездомные, иногда здесь, развлекаясь алкоголем, убивала время молодёжь. Но по утрам было тихо, как в баре или клубе после шумной ночи. И вместе с шумом пьяных гулянок, разборок и прочих передряг отсюда уходила полиция. Но Винсент не мог позволить себе подолгу оставаться на одном и том же месте. Он почти не появлялся в своей квартире, заходил всё время в разные продуктовые магазины и раз в пару-тройку дней навещал места, где высаживал растения. Таких было уже несколько, и каждое своим существованием обязано проверенной схеме по обмену кислородной продукции на семена растений на чёрном рынке.
«Тот день, когда я понял, что на Карла мне больше не придётся рассчитывать (причём, скорее всего, никогда) я почти вплоть до самого вечера провёл в южной части города, на большой заброшенной стройке. Уже как года четыре она стояла в полном запустении, и я решил, что это место идеально подойдёт в качестве одной из тех точек, где я претворю в жизнь свой план. Утром я лишь на минутку заскочил домой за более тёплой курткой - осень в этом году вступила в свои права необычайно резко - и ушёл. В кармане моей куртке было несколько крекеров. Вообще, должен сказать, что питался тогда весьма скудно. Даже не столько из-за того, что лишился источника дохода (у меня сохранились достаточные сбережения), сколько по той причине, что был чрезвычайно занят. Настолько, что пара крекеров были моим оптимальным завтраком, обедом и ужином, а иногда и всем сразу».
* * *
Первые побеги посаженных Винсентом растений тянулись слабыми стебельками к солнцу, размытым жёлтым пятном видневшимся за покровом туч. Они сосредоточились небольшим участком за одной из стен недостроенного здания, полуразрушенной и облупившейся из-за людского невнимания и грубого климата с разъедающими дождями и неукротимыми ветрами. Группой, прижавшись друг к другу, теснились молодые тюльпаны, в паре десятков сантиметров от них - такие же, скромно посматривающие несозревшими зелёными головками вверх, ромашки. Немного в стороне - прутик, день ото дня крепнущий в настоящий осиновый ствол. В радиусе десяти метров от него - ещё несколько таких же, словно детей, мечтающих о взрослении. Винсенту хочется лишь одного - только бы никто не нашёл их, не поднял на них руку, пока они так слабы. Внезапно в голове всплыла облаком мысль: наверняка был ещё кто-то, кто покупал нелегально семена и побеги растений у перекупщиков. Что стало с ними? Быть может, они также растут сейчас где-то на другом конце города или целого света? Быть может, Винсент не так одинок? Они ни о чём спрашивал торговцев - обращался ли к ним кто другой с подобными запросами? - хотя уже много раз имел возможность сделать это при встрече. Наверное, при подобных сделках принято обходиться без лишних вопросов. Отдал - получил - ушёл. И ничего больше знать и говорить не должен. Они тоже никогда не интересовались, откуда у него кислородные баллоны.
Ключи от заводской камеры хранения Винсент по-прежнему всегда носил при себе. Это ключи не только к самому складу, это ключи ко всему его плану. Не будет баллонов - не будет растений. Однажды на фабрике, наконец, усилят меры безопасности и не позволят проходить на территорию кому попало (а Винсент был там теперь именно «кто попало»), если у него при себе есть ключи. Но к тому времени это уже не будет иметь для Винсента значения. К тому времени всё уже кончится - он сам был в этом уверен. Пробирок с клетками животных они с Карлом успели взять достаточно - возвращаться за новыми не придётся.
Винсент откупорил одну из пробирок. В ней находилась непонятная слизкая и хрупкая субстанция, которая должна была вырасти в зайца. Винсент плохо представлял себе процесс эволюционирования клетки в полноценное животное, но в книгах было написано (и в том же уверял Карл), что в этом нет ничего затруднительного; единственное, что по-настоящему важно - температура. Зверь может вырасти только в тепличных условиях. Но тепло было взять неоткуда. Его не существовало в принципе - на улице всегда было холодно, а отопляемого помещения Винсент не имел. Свою квартиру он даже не рассматривал - всё его дело пойдёт на смарку, если он будет заниматься выведением животных в своём доме, находящемся под наблюдением полиции. То же можно сказать и доме родителей, к тому же, они уже несколько лет живут в другом городе - ехать туда значит и рисковать, и идти на незапланированные траты. Остаётся только собственная куртка - плотная, с мягкой подкладкой, неподатливая ветрам, она показалась Винсенту единственно верным вариантом. Сбросив её с себя, он достал раскладной нож, оставшийся ещё со времён работы на фабрике, и распорол на несколько частей. Затем Винсент раскупорил ещё несколько пробирок с другими видами животных. Когда он уходил, их клетки оставались осторожно помещёнными в небольшие вакуумные контейнеры, сделанные не из пластика, как в старые времена, но из растягивающегося волокна, которое увеличивалось в размерах вместе с развитием эмбриона. Сами контейнеры Винсент завернул между кусками материи, так чтобы они были максимально защищены от ветров и осадков.
Денег ещё хватало, чтобы на ближайшую ночь снять комнату в мотеле. Затем останется протянуть ещё пару суток в Уппсале - столько было необходимо для того, чтобы растения выросли, а клетки развились в животных. Винсент не просто хотел - обязан был собственными глазами увидеть результат своих стараний. Лишь после того, как он убедится, что всё получилось, он планировал покинуть Швецию, возможно, навсегда. Впереди ждал целый мир. Его мир!
16.
«Карл порекомендовал взять кое-какую научную литературу. «Принципы зоологической эволюции» Отто Эвсома, «Строение растительных структур» Дугласа Гунвальда… Некоторые книги, которые он дал мне, Карл принёс из своего дома. Итого у меня набралась солидная стопка из девяти-десяти фолиантов, написанных сложным научным языком. Однако я потрудился изучить их все. Полученные знания ещё как пригодились мне на практике: боюсь, я бы попросту загубил материалы, похищенные из лаборатории, и не мог рассчитывать и на малейший успех ни в растение-, ни в животноводстве, не попади мне в руки те книги. Всё это время я носил их с собой в сумке, но теперь должен сжечь. Все до одной, ибо каждая послужит уликой против меня. Мне слишком рано садиться в тюрьму, впереди ещё масса нереализованных планов. Поэтому я должен уехать из Швеции, не оставив ничего, за что могла бы зацепиться полиция. Разумеется, все и так поймут, что всё это - дело моих рук. Но я просто не могу попасться. Говорю так, будто не имею права. И действительно, не имею, ведь не прощу себе, если допущу просчёт, из-за которого развалится всё дело!».
«Зафиксирован очаг природно-жизнедеятельной активности», - эта механически-безэкспрессивная фраза скрипящим голосом робота много раз прозвучит в полицейских участках Уппсалы. Сопровождаемая мягким оповещающим сигналом, похожим на те, что издают мобильные телефоны, когда на них поступают сообщения, на мониторах будет загораться жирная зелёная точка, обозначающая место на карте, где были обнаружены какие-либо растения. Каждый день полицейские наряды будут прочёсывать все районы Уппсалы, разыскивая виновника повсеместного зазеленения, однако будет уже поздно: час от часу лёгкие города будут дышать всё глубже…
* * *
Те самые пара суток ожидания дались Винсенту непросто. Скрываясь ото всех, кроме самого себя, ему приходилось коротать время где угодно, где можно было бы посидеть, не оставшись при этом замеченным множеством людей. Он был и под мостом, где ждал встречи с Карлом, развлекая себя тем, что кидал камешки в тёмную речку, протекавшую здесь же. Её течение было столь же невыносимо вяло, как и течение времени. Смотря на банки, фантики и прочий мусор, плывущий еле-еле в заданном направлении, Винсент представлял себя частью этого хлама, такой же безделушкой, мучительно тягуче передвигающейся по временной плоскости. Пару раз Винсент заходил в невзрачные кафешки на окраинах города, чьи вывески не привлекали, казалось, ни единого посетителя, что, в свою очередь, вполне устраивало Винсента. Он чувствовал себя в некотором роде отшельником. Никакого общения, друзей, нудной работы… С тем лишь, наверное, отличием, что у отшельника всё же, как правило, есть дом, пусть и стоит где-то в забытой миром глуши. У Винсента дома не было. Или был, но вот только забыт он никем не был.
- А в этом я бы как раз очень хотел быть похожим на отшельника, - рассказывает позже Винсент, - причём, желательно, на самого отрешённого от всей мирской суеты. Но, конечно, когда я только решился пойти на всё это, я уже понимал, что вниманием, не самым, разумеется, приятным, обделён точно не буду. Как минимум потому, что дома меня ждало направление на новое место работы из Департамента Распределения Труда, на которое я не явился самостоятельно, а значит, должен быть доставлен силой. Как максимум потому, что когда по городу зацветут растения и на его улицах появятся животные (а я очень рассчитывал на это) на меня, возможно, упадёт подозрение. Вдобавок ко всему, я украл с фабрики массу бесценного оборудования. В общем, поводов интересоваться мной у органов внутренних дел имелось предостаточно.
Когда срок ожидания, наконец-таки, подошёл к концу, Винсент отправился на пустырь, где посадил первые растения. Хмурилось утро того самого дня, который должен был положить начало эпохе больших изменений. Эпохе, ради которой и жил Винсент.
Часть 2.
1.
Винсент осторожно провёл рукой по складчатой поверхности куртки, оставленной им здесь несколькими днями ранее. На часах было около десяти утра, сигналами сотен тысяч автомобилей начинался новый рабочий день. Он пришёл на стройку, перед этим уже побывав на пустыре и в паре других мест, где прятал растения. Одним из них было выжженное поле с глубоким кратером посередине - лет тридцать тому назад на его месте был парк с озером. Другим - стоянка давным-давно оставленных, оранжево-коричневых от ржавчины автомобилей. На них ездили ещё, вероятно, в те времена, когда тот парк с озером пестрел зеленью, на месте пустыря шептался благоухающий хвоей лес, а там, где велась забытая теперь стройка, был рынок с прилавками, переполненными овощами и фруктами - их вкус не вспоминался людям и в самых сладких из снов.
Получилось! Деревья начали расти, почти уже распустились цветы. Они не были красивы, в них не просматривалось и тени величия тех, что росли в те времена, когда наша планета ещё была зелёной. Но в их простоте заключалась особая притягательность, радость, от пусть и скромной, но всё же - победы! Они уже напоминали, хотя и отдалённо, те цветы и деревья, что Винсент знал по книгам и фотографиям. В детстве, старшая сестра, Лилия, показывала ему снимки природы конца XX - начала XXI веков и объясняла, что было изображено на каждом из них. Винсенту было лет семь, не больше; Лилии, соответственно, около двенадцати, но её слова он помнил, будто слышал их вчера и, смотря на выращенные им цветы, он с улыбкой воспроизводил их в памяти:
«Видишь, это - ромашки», - Лилия вручила Винсенту карточку с изображением этих цветов. - «Они просты, в них нет очевидной красоты, что в розах. Но красота ведь может быть и скромной. А это - подсолнухи», - Лилия забрала у брата снимок с ромашками и дала другой. - «Они такие высокие, потому что тянутся к солнцу, смотри, они даже похожи на него».
Значит, всё уже было не зря. Конечно, рано или поздно они найдут растения, но Винсент посадил их много - очень, очень много, чтобы массовостью разродившейся жизни нанести удар в самый центр окаменелого сердца тех людей, что когда-то полностью уничтожили природу. Он быстро прошёлся меж цветов и кустарников, потрогав их бархатистые лепестки - незабываемое ощущение триумфа! - и поспешил на стройку, ведь там он надеялся познать ещё больший успех.
* * *
Под курткой ничего не было - Винсент поднял её, чтобы убедиться, затем положил обратно на землю. Он окинул взглядом кирпичные развалины стройки - на первый взгляд показалось, что вокруг не было ни души. Винсент пошёл вперёд с крутящим чувством в животе, когда тело опутывает узлом нервного спазма, затягивающегося где-то в желудке. Под ногами хрустела крошка строительных материалов, шелестели обёртки от пищевых продуктов, стучали алюминиевые банки из-под газировки - типичное покрытие улиц любого крупного города. Внезапно Винсент заметил промелькнувший между серо-оранжевыми стенами силуэт. Ещё пара шагов - и вдалеке показалась другая, тёмная статная фигура крупного рогатого зверя, очевидно, лося. Наконец, Винсент заглянул за стену, на мгновение задержав от волнения дыхание, и раскрыл глаза так широко, как не раскрывал никогда в жизни, да и не имел к тому более яркого повода. Перед ним на задних лапах сидел настоящий заяц, держа передние лапы у самой морды, как будто Винсент отвлёк его от трапезы. На секунду он растерялся - как реагировать?! - ведь его взору предстал чуть ли не инопланетянин. Живой, здоровый зверь, не из тех поддельных монстров, рождённых для опытов, что Винсент встречал в лаборатории. Но получивший свою жизнь в своё же полноправное распоряжение, заяц! Винсент, очарованный, сделал пару шагов назад, затем, как бы желая наладить с животным контакт, протянул ему крошащийся ломтик крекера, но заяц, испугавшись, отпрянул и припустил прочь, чтобы спрятаться за крошечной пушащейся елью. В течение получаса Винсент исследовал всю стройку и, пока глядел по сторонам, насчитал зверей десять, среди которых были ещё два зайца, два лося, пара-тройка белок и даже лисицы. Это означало, что большая часть клеток успешно преобразовалась в живых существ. Цветы и деревья продолжали понемногу прибавлять в росте. Вокруг них осторожно, будто стесняясь постучаться в подземные двери техногенного мира, пробивалась трава. Винсент рассыпал корма, заранее заготовленного из подручных продуктов по рекомендациям Карла, по периметру пустыря. На первое время его должно было хватить. Винсент ещё раз осмотрелся вокруг - каруселью полёта жизни играл повсюду, возможно, первый заповедник в новой истории мира.
2.
Пучком направленных острием к небу игл чернели в вышине небоскрёбы. Их вершины, точно пики сказочных башен, расплывались в окутывающей здания дымке.
Раздавались хлопки падающих капель, эхом разносящиеся по лабиринту заброшенной стройки. Они то сбивались в единый водный поток, то прекращались совсем. Кран, над которым склонился Винсент в попытках добыть воду, был стар; налёт ржавчины на металлическом изгибе смесителя указывал на то, что им уже давно никто не пользовался. Те скудные объёмы воды, что Винсенту удавалось вытрясти из «недружелюбного» дряхлого кранчика, показывающего лишь свою «голову», а «тело» спрятавшего в кирпичной кладке глухой стены, тут же распределялись по различным ёмкостям: обрезанным пакетам из-под молока, пластиковым бутылкам и контейнерам, очевидно, оставшимся от полуфабрикатных изделий. Всё это, как отмечалось выше, было «любезно» разбросано прямо под ногами Винсента. Наконец, после почти часа корпения над изношенным и засорённым краном, ему удалось наполнить водой с дюжину мятых сфер разных форм. Он расставил их по всей стройке так, чтобы каждая осталась под крышей. Защищённая таким образом от кислотных дождей, сохранится в нормальном питьевом состоянии. Кажется, всё. Винсент глубоко вздохнул, стряхнув с ладоней раскрасившую кожу серым пыль.
«Вот только вода… Её запасы должны постоянно пополняться и обновляться», - промелькнула в голове Винсента мысль, из тех, что как бы обжигают всё тело изнутри, выдавливая на лбу испарину. Когда резко обнаруживаешь сбой в своих схемах действий или осознаёшь, что упустил некую важную деталь. Зажмурившись, Винсент в раздумьях повернулся лицом к шоссе, проходившему напротив стройки, провёл несколько раз большим и указательным пальцами руки против роста бровей. И тут его взор устремился на узенькую пешеходную аллейку, извивающуюся вплотную к проезжей части. Шагавший по ней человек изображением своей индивидуальности, запечатлённым в воображении Винсента, ворвался в пространство его памяти стремительно, как нападают на город мелкие частые дожди. Пустил его в пучину воспоминаний, как будто призвав самого себя резким хлопком, раздавшимся внутри головы Винсента. Он сразу узнал его: по грузной, размеренной походке, пышной бороде, выбивавшейся прядями из-под кислородной маски, и дешёвой одёжке, которую часто покупали работники заводов в специализированных магазинах по предоставлявшимся им льготным ценам.
Пять минут спустя Винсент уже приближался к дороге, пересекая насыпь, отделявшую стройку от шоссе.
- Юхан!, - окликнул Винсент шедшего по дороге. Юхан остановился и затем, осмотревшись по сторонам, пошёл навстречу Винсенту. Конечно, он не был рад встрече. Не дай Бог кто-либо увидит его с ним, такие неприятности были Юхану ни к чему. Он подошёл к Винсенту, не изобразив на лице ни единой эмоции: не выказал недовольства, но и не засветился фальшивой радостью.
- Твои фотографии во всех газетах и передачах по телевизору и радио, что ты здесь делаешь?, - начал Юхан без лишних слов приветствия и прочего вербального мусора, которым принято обмениваться при встрече, особенно, с человеком, не дававшим знать о себе долгое время.
- Мне нужна помощь, Юхан, - проигнорировав вопрос, отозвался Винсент. - Ты сам знаешь, чем я здесь занимаюсь. И сейчас мне не справиться одному. Ничего сложного не потребуется…
- Тот парень, лаборант… Твоих рук дело?
- Карл погиб за хорошее дело. Я тоже рискую, каждый день. Иначе никак, я надеюсь, мне не нужно тебе это объяснять.
Юхан отвёл глаза в сторону, как будто был задет словами Винсента. Тот продолжал:
- Чтобы закончить дело, мне нужна минимальная поддержка. Нужно будет появляться на той стройке раз в пару-тройку дней.
- Что там?, - спросил Юхан суровым голосом. Где-то внутри него желание помочь старому товарищу пробивалось сквозь тернии здравого смысла, предлагавшего бросить Винсента с его преступными затеями.
- Там животные из лаборатории Лотвига, и не только.
- Что? Какие ещё животные?!, - глаза Юхана округлились, выдав сильнейшее потрясение, ударившее по нему.
- Если согласишься помочь, я проведу тебя туда, и ты сам всё увидишь.
Юхан был настолько шокирован, что, почти не колеблясь, заявил о своей готовности помочь. Мысль о том, что, если верить Винсенту, буквально в нескольких сотнях метров от него были настоящие звери, опьяняла его. В ту минуту он был готов пожертвовать чем угодно, чтобы воочию увидеть величайшее из чудес современной ему эпохи - животных, резвящихся на воле. Именно так сказал о них Винсент, пока они шли к стройке, а Юхан задавал всякие общие вопросы, вроде того, почему Винсент решил разводить животных здесь, какие животные там есть и так далее. Винсент с удовольствием отвечал. Если ему удастся убедить Юхана стать наместником его заповедника, он уедет из Уппсалы уже вечером. Винсенту нужно было спешить. Но куда ярче необходимости в нём горело желание. Что может двигать человеком сильнее возможности реализовать главную цель своей жизни?
3.
- Юхан пообещал присмотреть за растениями и животными. Он был так впечатлён, что, как мне показалось, я пробудил в нём стремление сберечь всё то живое, что удалось создать в городе. Я рассказал ему обо всех районах, где цвели в тайне мои деревья, кустарники и прочее. По его восхищённому взгляду, восторженным словам, я решил, что могу доверять ему. К тому же, мы знакомы много лет. Хотя, в тот день в корне изменилось моё, сформированное за годы, представление о Юхане, как о человеке чёрством и скупом на проявление чувств. Я был уверен раньше, что Юхан, как и все с завода, неисправим, потерян, закрыт для любых попыток объяснить, что человечество движется в ложном направлении и нуждается в резкой смене курса, но не осознаёт этого. Когда я говорил ему об этом, он даже иногда кивал головой в знак согласия, но по лицу читалось: ему всё равно. Теперь же оказалось, что я заблуждался. И как же я обрадовался тому, что был не прав! Я увидел другого Юхана, чьё сердце, разум, душа были разбужены красками природы, ворвавшимися в темницу его сознания, привыкшего к полному, всеобъемлющему угнетению. Сам себе не мог поверить - мне удалось изменить Юхана, вернуть его в ту позицию ума, в которой, как я полагаю, должен пребывать каждый из нас - в позицию гармонии с природой.
Юхан бродил меж кустарников с приоткрытым от изумления ртом, с взглядом, бесконтрольно носившемся от цветка к цветку, от дерева к дереву. Он лепетал какую-то несвязную чепуху, обрывками слов, не успевающих за полётом мысли, то удивляясь, то благодаря, то почти крича и… дышал! Дышал совсем уже не тем воздухом, что полчаса тому назад, когда шёл по артерии каменных джунглей, другим, естественным воздухом! Да, он не был кардинально чище того, что везде, но та малая доля природы, которой он успел пропитаться за последние дни, уже делала его иным; лёгкие наполнялись сладкой свежестью, оставляя во рту какое-то приятное натуральное послевкусие, немного даже дурманящее рассудок - до того казался воздух здесь чудесным в сравнении с привычным городским. Юхан был очарован. Он был готов чуть не броситься Винсенту в ноги, но тот на секунду прервал его наслаждение единения с природой вопросом:
- Значит, ты поможешь?
- Конечно…, - сначала тихо произнёс Юхан. - Конечно! - добавил громогласно, будто звуком рассеивая последние сомнения Винсента.
* * *
«Юхан был прав. Мои портреты и впрямь смотрели на меня отовсюду. Сквозь шелест газетных полос и бликами переливающихся на стенах небоскрёбов телеэкранов, они мелькали на каждом углу, ошарашивали меня внезапными появлениями то тут, то там, кидались, будто голодные хищники, вцеплялись прямо в глаза. Гнали меня, заставляли быстро, быстро идти, сбиваясь на бег, когда напуганное очередным повстречавшимся изображением меня воображение приказывало поторопиться. В моей сумке уже было собрано всё самое необходимое: деньги, накопленные на дальнейшие перемещения и пропитание, паспорт и, самое важное, десятки семян, зёрен, из которых, как я уже убедился, невероятным образом произрастали настоящие растения. Ещё там лежала карта, на которой я крестиками отметил все те места, где непременно хотел побывать. Впрочем, я старался не делить мир на обязательные и необязательные для посещения города и страны. Я должен помочь вернуть жизнь в настолько много поселений на Земле, насколько хватит моих сил и возможностей».
Винсент шёл, поглубже укутавшись в плотный чёрный капюшон куртки. Шаг за шагом, отдаляясь от одних и приближаясь к другим, он метался между многочисленными упоминаниями его имени, фотографиями лица; они, казалось, взяли его в кольцо, которое он тщетно пытался прорвать. Он шёл быстро, запрыгнул в попутный автобус, проехав на нём остановок шесть, вышел на станции с магазинчиком искусственной молочной продукции и снова долго, долго шёл…
* * *
Записи в дневнике Винсента хранят воспоминания о многих из городов, где ему довелось погостить. Никто лучше самого Винсента не расскажет, что он увидел на своём пути, поэтому ниже я приведу пару небольших повествований, обрисовывающих картины, пейзажи некоторых точек планеты, представших глазам героя. Должен сказать, немного забегая вперёд, что Винсенту удалось провернуть, возможно, полноценное кругосветное путешествие. Однако мой рассказ посвящён не описанию приключений идейного путешественника, коим явился Винсент, да и дневник его содержит строки, адресованные преимущественно тем местам, что оставили в его сердце наибольший след. Поэтому я хотел бы дать возможность вам ознакомиться с ними, постепенно придя к развязке - чем завершилась эпопея с переворачиванием мира с головы на ноги, затеянном Винсентом.
Чуть позже.
4.
- А знаешь, я бы хотел, чтобы весь мир стал зелёным, - расскажет мне Винсент позже в одной из наших многочисленных бесед, примеры которых я не раз приводил выше. - Нет, не просто стал, я хочу, чтобы он весь дышал зеленью. Чтобы полнотой его естественно-чистого дыхания наполнялись, вентилируемые прохладой дремучего леса, мои лёгкие. Я хочу, чтобы Земля выглядела единым, утопающим во всех оттенках зелёного, шаром, одним гигантским цветком, разветвляющимся на множество стеблей, которые всё продолжали бы заполнять поверхность планеты каждый день. О, как был бы я счастлив собственноручно прибавлять громкость шелесту листьев, объединяющихся миллионами в витиеватые кроны деревьев, сквозь которые, словно через решето, падали бы на землю лучи солнца.
Я слушал его, боковым зрением наблюдая в окне страшную панораму унылой современности и, вяло улыбнувшись, лишь спросил:
- Ты веришь в это сам? Веришь, что сможешь подвинуть мир к тому идеалу, о котором говоришь?
Винсент ответил словами, глубоко вдохновившими меня. Кажется, именно с размышления над ними начался процесс создания данной книги.
- Знаешь, мир принадлежит нам. Это значит, что каждый из нас волен менять его как угодно. Мои идеи могут не найти поддержки у других, но это не значит, что они обречены на гибель. Этот мир - мой! Так же, как твой, ребят с завода или вон тех парней вдалеке, слоняющихся по городу от безделья, вон той молодой мамочки с коляской. - Он указывал ладонью на людей, идущих за окном. - Этот мир - не игрушка; он - целое дело, сосредоточенное в наших руках. Дело, тянущееся десятки веков и на сотни поколений. Но каждое поколение ведёт это дело по-своему. Наше и ещё пара предыдущих решили, что с ним пора покончить, наверное, устали заниматься им. Но раз так - уйдёт в небытие и целый мир, поскольку завершено будет дело его поддержания. Но всё же поколение, притом что объединено неким общим умом, выделяющим его на фоне остальных в исторической хронике, представляет миллионы индивидуальных разумов. Уникальность каждого заключается заключается в том, что человек сам по себе способен принимать решения и осуществлять действия, изолированно от окружения. В наше время люди разучились делать это. Поэтому наша планета умирает вслед за уже почившим обществом. Поэтому меня будут рассматривать как общего врага и государственного изменника. Но… ты знаешь, я рад вырваться из этой трясины. Рад, что занялся делом, которое многие осудят, как ни парадоксально, не за то, что оно несёт вред, а наоборот! Потому и рад. Рад осознать, что прав - я. Раз так, значит, даже в одиночестве я могу и должен настойчиво гнуть свою линию. В надежде убедить людей, что всё, что они видят вокруг реально изменить. Лишь бы только помочь им проникнуться верой в это. За тем я и уехал из Уппсалы.
* * *
«Я много где бывал. Каждый день нёс в себе встречу с новым городом, новыми людьми. Иногда мне на пути попадались кое-какие растения, и они были, пожалуй, едва ли не единственными моими радостями за всё путешествие. Ибо в остальном меня окружало сплошь уныние, выражающее эмоции тех, с кем мне довелось говорить. Отчаявшиеся, зачастую страдавшие тяжкими заболеваниями люди… Какие ещё могли жить в мире без солнца, природы, обременённые безвыходной убеждённостью в полном мраке будущего?… Порой это были люди, никак не связанные ни с кислородной, ни с ресурсодобывающей, ни с военной деятельностью… Возможно, я даже удивился, узнав, что ещё можно заниматься чем-то, не способствующим уничтожению планеты. За пределами Швеции я встретил представителей таких профессий, как водители общественного транспорта, продавцы, билетные контролёры… В моей стране надобность в них уже давно отпала; в супермаркетах покупки оплачивались через автоматический купюроприёмник, билеты в музеи, кинотеатры и куда-либо ещё проверялись аппаратом, считывающим штрих-код, указанный на корешке, автобусы и маршрутные такси циркулировали на автопилоте, и так далее…
Они плакали. Наблюдая за тем, как всё рушится, они жаловались на свою беспомощность. Никто не заинтересован в их мнении. Всё, что им остаётся - тихо сопеть в собственные жилетки. Я долго говорил с ними. Пытался утешить, убеждал, что перемены нужно начинать с себя. Уходя, оставлял им что-то из рассады и семян, которые были при себе, объяснял, как с ними обращаться. Они принимали всё это, смотря на меня неверящими глазами. Надеюсь, то, что я передал им, сделало их счастливее. При должном уходе каждая из семей, с которыми общался, могла бы обзавестись собственным садиком. Некоторым, кто внушал мне наибольшее доверие, я предлагал попробовать вырастить животных из биологических клеток.
Кто-то закрывал передо мною дверь, сочтя за сумасшедшего защитника какой-то эфемерной мечты. Иные провожали меня, обещая продолжать моё дело в своём городе, желали удачи…
Но однажды я услышал то, что не рассказывал мне ни один из прежних собеседников. Может, под страхом давления государственных структур или просто ничего об этом не зная… В любом случае, это был самый удивительный разговор из всех, что я имел в последние месяцы…».
5.
2 мая 2071 года
Кингстон, Ямайка
«С той секунды, как я ступил на горячую землю Ямайки, только лишь сойдя с трапа самолёта, я был встречен сухим удушливым жаром. Отсутствие солнечных лучей и лёгкая туманность создавали впечатление, будто я зашёл в турецкую парную. Я планировал задержаться на Ямайке на пару дней, питая глубокий интерес к жизни и быту людей в Центральной Америке, казавшейся мне раньше чем-то недостижимо далёким из моей Швеции. С минуту помечтав о скандинавской прохладе, я смирился с тем, что мне придётся помучаться в непривычных и оттого сложных климатических условиях. В конце концов, ради дела я пожертвовал домом, приходившим ко мне в последние месяцы только во снах, поэтому несколько десятков часов в невидимых джунглях, вышибавших пот из тела ручьями, представлялись мне сущим пустяком.
На выходе из терминала аэропорта я уселся в первое попавшееся такси и в очередной раз удивился, увидев за рулём человека. В Швеции и большинстве других европейских стран во всех такси давно уже устанавливались дисплеи, отображавшие карту местности со всеми названиями, указателями и подсказками. Всё, что нужно было сделать - отметить пункт назначения и расслабиться в кресле, а по прибытии - оплатить указанную сумму через купюроприёмник. Здесь же мне, утомлённому духотой, превращающей кожу в многометровую липучку, покрывающей всё тело, пришлось объяснять водителю, что мне неважно, куда он меня отвезёт. Мне просто нужно оказаться в городе или около него, короче говоря, в любом населённом районе. Таксист сопротивлялся: «Откуда я знаю, в какой район тебя везти? Я привезу - тебе не понравится, что тогда? Скажешь в другой тебя везти? Я не могу, у меня, - он постучал пальцем по циферблату дешёвых блестящих часов, - время».
В конце концов, мы сошлись на том, что я одобрю выбор водителя - куда бы он меня ни привёз. Мне и впрямь было всё равно. Меня никто и нигде не ждал, мне предстояло самому навязываться людям, чаще всего изначально пессимистично настроенным к моим идеям. Мне безразлично, с кем придётся вести разговор - с богачами или бедняками. Я верил, что моё дело - выше материальных забот и нужд, но ещё важнее то, что он доступно всем.
Из окна автомобиля я не увидел ничего необычного: повсюду гигантские мусорные свалки, иногда горящие и выделяющие тошнотворный запах на километры вокруг, везде сплошь нищие, выглядывающие больными глазами из своих палаток при звуке проезжающей мимо машины, иногда - разложившиеся тела животных, скелеты последних уцелевших на Земле зверей… В общем, всё это я уже видел в разных частях Европы. Впечатления? Ужас… Это всё - страшный сон. Но хоть щипай, хоть укуси себя за руку - не проснёшься.
Мы проезжали хлипкий деревянный домишко, кое-как скроенный из полупрогнивших серых досок, когда я сам попросил водителя остановиться. Крышей жилищу служил чёрный брезентовый настил, приподнимавшийся при порывах ветра. Я вышел из такси, получив напоследок хлёсткий, как пощёчина, взгляд таксиста, в котором так и читалось, мол, «на кой чёрт припёрся, путешественник долбанный?». Сделал уже два-три шага, но никто меня не встречал. Я постоял ещё с минуту, оглянувшись в сторону мельчавшего вдалеке такси, как вдруг услышал скрип - косая дверца дома, не проходившая в раму, приотворилась. Думаю, строительством занимался не самый выдающийся мастер зодчества, а может, дело просто-напросто в старости постройки… Так часто отпечаток старости уродлив - как на человеке, так и на том, что делается его руками. Особенно, когда сил к сопротивлению всепоглощающей гидре увядания не хватает - из дверного проёма на меня глядел смуглый мальчишка, лет четырнадцати на вид.
- Привет. Я - Винсент, - протянув руку, представился я на английском языке.
Мальчишка настороженно покинул своё укрытие.
- Ричмонд, - ответил он сиявшим редкими кривыми зубами ртом и пожал мою руку. Из сумрака зиявшего чёрной пустотой входа в дом послышался женский голос - это была мать Ричмонда, представившаяся Ребеккой. Высокая, худая до костей, с повязанным в чёрных волосах разноцветным платком, эта женщина производила впечатление застенчивой и молчаливой, мне показалось, что я стесняю её и утруждаю своим присутствием. В те редкие моменты, что она обращала на меня свой взгляд, её глаза выражали будто некую обеспокоенность, если не боязнь (и поговорив с ней позже, я, наверное, понял почему), хотя я старался вести себя максимально дружелюбно, пытаясь убедить хозяйку, что пришёл с благими намерениями.
Ребекка пригласила меня пройти в дом, Ричмонд поспешил следом за нами. Я оказался в тёмном и неуютном помещении. Здесь не было ни единого светильника; стены дома и вся утварь, казалось, вот-вот потрескаются, сломаются от сухости - посмотрев на них, мне сразу захотелось пить. Ребекка предложила присесть за стол, но сразу попросила прощения за то, что в доме не было никакой еды, и меня, как гостя, было нечем угостить. Я ответил, что это совершенно неважно, затем, порывшись в сумке, достал оттуда упаковку печенья, сделанного, как и вся прочая выпечка из малоприятных на вкус заменителей натуральной муки. Ребекка поблагодарила меня и впервые улыбнулась. Это была улыбка глубоко несчастной женщины. Она сказала, что у них с Ричмондом осталось какао и сняла с полки обогреватель для воды, работавший от ветряной энергии. Я вспомнил, что пока добирался до Ямайки, останавливался в деревушке на юге Португалии, так вот, там в домах были такие же. Эти обогреватели оставляли на сутки на улице, чтобы они «зарядились» энергией от ветра, которой хватало где-то на неделю. Устройство напоминало старинные кипятильники, которые использовали ещё в XX веке - от пластмассовой рукоятки отходила спиралевидно закрученная железка, которая помещалась в воду и за минуту доводила её до кипения. Воду Ребекка зачерпнула металлическим ковшем из бочки, стоявшей в углу кухни. Кстати, помимо кухни, в хижине была и другая комната, рассмотреть которую мне, впрочем, не удалось.
Ричмонд сидел напротив меня, сложив замком руки на столе. Мне не терпелось обо всём его расспросить…».
6.
Тем временем, в Европе и особенно у себя на родине, в Швеции, Винсент, сам того не зная, был уже достаточно популярен. И вовсе не только у оппозиционно-настроенной молодёжи, легко находящей кумира в том, кто бесстрашно бросает вызов многократно превосходящей силе в лице государства, но также и у всего населения, часто - у людей пожилых, среди которых находились ещё те, кто помнил, как выглядела природа и животные. В Интернете (не на телевидении, конечно), можно было с лёгкостью отыскать десятки интервью, в которых умилённые деятельностью Винсента пенсионеры высказывались приблизительно в одном ключе: «Этот человек - настоящий герой. Благодаря нему я снова вижу то удивительное, что последний раз видела в детстве». Или: «Он взялся сделать мир таким, каким он был до начала всех этих ресурсных войн, до того, как природные залежи стали цениться выше всего на свете!».
И действительно, Европа в прямом смысле процветала на глазах. Прежде всего, семена и растения распространились по Скандинавии, и уже через месяц после того, как Винсент уехал из Уппсалы, то есть где-то к середине октября, появились новости о том, что в Дании, Норвегии, Финляндии и даже далёкой Исландии начали цвести пока ещё очень скромной красоты и размеров, но самые что ни на есть сады! Удобрительные драже, последний писк научной моды, позволяли прогрессировать росту рассады вне зависимости от времени года и погодных условий. В мгновение ока они стали едва ли не самым ходовым товаром: люди продавали машины, технику - иметь на своём участке дерево теперь было значительно почётнее!
* * *
«… Однако мне не пришлось подбирать слов для формулировки вопроса, поскольку Ричмонд заговорил первым:
- Мы совсем одни здесь; вокруг - никого. - Я сразу подумал, что парень очевидно соскучился по общению. Когда живёшь вдвоём с матерью, а по близости - ни единого живого оргнизма на километры от дома (по крайней мере, по ощущениям), это вполне понятно.
Я приподнял брови и, слегка разведя руки в стороны, спросил:
- Почему вы здесь? Я имею в виду… Почему не уедете в город? - Ребекка посмотрела на меня с таким выражением на лице, точно умилялась глупости сказанного мною. И правда, наверное, всё это прозвучало немного абсурдно, но я полагал, что мне, как иностранцу, плохо знакомому с местными реалиями, подобные вольности позволительны. Она заварила какао и поставила перед нами с Ричмондом по чашке:
- Раньше здесь было очень много людей. - Тихо произнесла она.
- И домов, и деревьев, и зверей… Было целое поселение, что-то вроде пригорода Кингстона, - подхватил Ричмонд.
Я отхлебнул приготовленного мне напитка, не решаясь задать напрашивающийся вопрос. Хорошо, что Ричмонду вовсе не обязательно было дожидаться, пока на меня снизойдёт вдохновение:
- Деревья вырубили, всех людей и зверей убили. Дома либо разрушили, либо разобрали на доски и увезли.
- Кто?
- Простите, Винсент, откуда вы? - Ребекка уже сидела между мной и Ричмондом. Обратившись лицом ко мне, она отвернулась от дневного света, падавшего в дом через окно, и теперь я плохо различал его лицо.
- Я из Швеции.
- Разве в Европе по-другому поступали с теми, кто проживал неподалёку от лесов или по соседству с дикими животными?
У меня не было ответа, способного удовлетворить любопытство во взгляде её карих глаз.
- Природа - это ресурс, который им было нужно забрать, - продолжила моя собеседница. - А люди, живущие рядом с природой - это только лишние свидетели.
- Так кто их убивал? - Повторил я свой вопрос.
- Армия, Винсент, как вы не понимаете. Нам с Ричмондом повезло - в тот день мы как раз ездили в город. Но мой муж, Уильям, - Ребекка прикрыла ладонями заплывшие слезами глаза, - они убили его. Когда мы вернулись, всё было разрушено, нам пришлось восстанавливать дом практических из руин.
- Вы пытались искать мужа?
- Разумеется. В тот же день мы вернулись в Кингстон, но на мои обращения и мольбы полицейские ответили намёком, чтобы я не совалась с это дело. У меня растёт сын, я не могу рисковать им.
- Это правда, что в Европе сейчас везде строят кислородные фабрики? - подключился Ричмонд.
- Да… Их уже сотни, они есть во всех странах. - Конечно, я не стал говорить, что сам работал на одной из них, поскольку прекрасно понимал, что сказав об этом, вызову у этих людей как минимум неприязнь.
- Я убеждена, что в Европе всё было так же, как и у нас. Наверное, вы просто не жили рядом с природой? - Поинтересовалась Ребекка.
- Нет, я из Уппсалы, это рядом со Стокгольмом.
Но почему ни от одного из людей, встретившихся на моём пути за всё путешествие по Европе, я не услышал ничего похожего, что узнал здесь, на Ямайке?!
- А от тех кто жил около лесов, озёр, - говорила Ребекка, - наверное, всё как следует скрыли. Чтобы потом спокойно зарабатывать на своих фабриках. У нас информация расходится проще, чем у вас. А ещё, она намного более правдива».
«Ради ресурсов, вот зачем нужен мир», - сказал однажды Густав. Эти слова мелькали в голове Винсента, пока он смотрел в глаза тех, кто в этом мире был не нужен.
7.
«Чем дальше я продвигался по странам Центральной Америки, побывав на Кубе, Гаити и в Доминиканской Республике, тем всё глубже волна ожесточённых протестов поглощала этот регион. В лучших традициях агрессивного митинга в воздух запускались бутылки с зажигательной смесью, камни, мелькали бейсбольные биты и полицейские дубинки, распылялся слезоточивый газ. Впервые столкнувшись с подобной демонстрацией на Кубе, в столице государства, Гаване, я не сразу понял, чему она посвящена. Надписи на плакатах, что держали в руках бунтующие, намекали на недовольство граждан правительством. Судя по всему, какие-то призывы, лозунги - всё на испанском, поэтому переводить я мог в лучшем случае отдельные слова по аналогии с другими европейскими языками. Многотысячная толпа с шумом продвигалась по центру города сквозь облака пара, нависшие над вымощенной каменной кладкой дорогой. Стояла невыносимая жара, похлеще той, что терзала меня на Ямайке. Вкупе с беспрерывными криками людей, монотонным звучанием автомобильных гудков и горящих в руках у протестующих пиротехнических изделий, они сжимала меня всего, рассеянно бродящего по улице, будто заплутавшего в лабиринте, изнуряющим жарой угодившего в его стены странника. Наконец, из этой колоссальной безликой массы людей мой взгляд выхватил молодого человека с длинными чёрными волосами и широкой повязкой того же цвета, скрывавшей большую часть лица. Я обратился к нему, спросив, что происходит. Он ответил, спустив маску, чтобы говорить свободнее:
- Мы намерены помешать строительству кислородной фабрики в городе. Она уже наполовину возведена, поэтому сейчас мы идём рушить ту часть, что уже готова.
- Но здесь практически нечем дышать. Вы уверены, что сможете без фабрики? - Этим вопросом я, наверное, в чём-то противоречил сам себе, собственным инициативам, но здравый смысл указывал на необходимость его постановки.
- Знаешь, сколько людей полегло, чтобы был построен этот завод? - Парировал кубинец. - Сколько природы было уничтожено? Они начали готовить почву ещё в начале шестидесятых, если не раньше. Уже тогда по всей стране забили тревогу: лесов почти не осталось! Убивали людей, живших рядом с природой. За что? Не знаю. Мешались. Сам ты откуда?
- Из Швеции.
- И что там у вас?
- Лесов не осталось совершенно ещё несколько десятков лет назад, а кислородных фабрик по всей стране уже около пятидесяти.
- Значит, вы уже проиграли.
- Что?
- Войну со своим государством. Мы - ещё нет.
- Нет, мы не проиграли. Именно поэтому я сейчас здесь. - После этих слов я отстранился от шествия колонны».
Вечером того дня Винсент, сидя в гостиничном номере, делает следующую запись в дневнике. Из окна, вместе с теплом весеннего вечера, доносятся взрывы, крики, стрельба - демонстранты снова схлестнулись с местной полицией.
«Я сижу в комнате отеля, точно в окопе; за стенами гостиницы разворачивается словно настоящая война, как это и назвал повстречавшийся мне сегодня прохожий. При каждом взрыве, дающем оплеуху по ушам, я по инерции поднимаю ладонь, прикрывая голову - почему-то всегда делаю так, чувствуя опасность. Не я один, наверное.
Визг, огни, транспаранты, флаги, тысячи сигналящих автомобилей. Со стороны могло показаться, будто здесь отмечают национальный праздник, если бы не залитые кровью лица, отпугивающие своим видом, полицейские, охваченные огнём вспыхивавших по периметру всей улицы пожаров, разгромленные торговые прилавки и перевёрнутые машины… Гнев становится неконтролируемым; всё ближе подходит он к тому порогу, где иссякающее терпение народа колоссальной волной, прорывающей дамбу смирения, выливается в кровопролитную революцию.
Неужели я опоздал? Ведь вовсе не к тому я стремился, а, рассуждая о революции, говорил о перевороте духовного толка. Здесь же люди готовятся к самой что ни на есть войне. А новая война значит новые разрушения. Боюсь, Куба уже потеряна. Завтра буду в Доминиканской Республике. Не исключаю, что это - последняя запись в моём дневнике, поскольку времени у меня больше не осталось. Вообще. Промедление может стоить жизни целому миру, и это не преувеличение. Люди осознали всю глубину мерзости обмана, которым их кормило правительство, разрушив всё ради наживы. Теперь в каждой стране, где всплывёт вся правда об этом, неизбежно задумают мятеж, который в очередной раз пустит огонь по фитилю планеты Земля.
Не знаю, что делать…».
8.
Европа погружалась в краску зелени - здесь всё ещё пока что шло, вроде бы, по плану Винсента, впрочем, как близки всегда друг к другу две грани, две стороны любого конфликта и противоречия - света и тьмы, так флиртовало упоение возрождавшимися флорой и фауной с всплеском ненависти, томящейся в глубине каждого из людей, что были дважды бесчестно обмануты собственным государством. Сначала население было лишено контакта с природой, при этом факт исчезновения целых деревень и сёл, явившихся для этого препятствием, тщательно скрывался либо замещался ложными теориями. Затем людям внушили, что дышать они теперь смогут лишь посредством той фикции кислорода, что стала искусственно вырабатываться на фабриках, занявших гектары бывших лесов. Жителей тех местностей вывозили, обещая заселить в другие районы; на деле же попросту расстреливали, поскольку избавиться от тех, кто внезапно превратился в «лишних», оказалось значительно проще, чем заниматься поиском новых домов для них.
Кислородная промышленность ежедневно приносила своим хозяевам сводящие с ума доходы, целые океаны богатств, которыми те наслаждались, позабыв о цене, заплаченной за истекающий кровью простого народа мировой престол. И люди зажили, вычеркнув природу из своей памяти, будто её и не существовало вовсе. В начале этой истории я приводил высказывания Юхана, в которых он называл «брехнёй» и «сказками» книги и фотографии, написанные и отснятые когда-то с тем, чтобы люди помнили. Но они отвернулись от всех этих материалов, сочтя их ересью. Теперь же - увидели сами… Вспомнили… Можете ли вы представить негодование, чей предел - бесконечность, хаос ярости, концентрированной настолько, что не просто поглощал, но сразу разрывал на части своих врагов руками тех, в ком так долго томился!
Латинская, Центральная, за ней - Северная Америка… С каждым днём география народных восстаний ширилась. В Европе искали Винсента - обыватели видели в нём лидера, способного повести их за собой; органы власти готовили орудия, чтобы, приставив государственного изменника «к стенке», растерзать его тело долгой ненасытной автоматной очередью. Пока же они утоляли свой голод на всех, в ком распознавали последователя Винсента Фолкнедера - по цветам, распустившимся в их квартирах, по деревьям и кустарникам, расцветшим на их загородных участках. И было страшно… Вот-вот одним из осколков бомбы, «взорвавшей» американский континент, должно было ранить Европу, что будет означать начало грандиознейшей из когда-либо проходивших в мире войн, которая либо вернёт его к жизни, либо навсегда обратит его с обитателями в пепел.
* * *
Из окна самолёта, в котором сидел Винсент, открывалась панорама на Нью-Йорк, освещённый в тумане раннего утра кострами, догоравшими после ночи беспорядков. Размашистой сетью они соединяли районы мегаполиса в единую, охваченную огнём безумия толпы, разнородную массу, в гуще которой воздушное судно с Винсентом на борту совершило посадку.
«Несанкционированный митинг в центре Копенгагена». - Прочёл Винсент заголовок в газете у сидящего по правую руку соседа. По небольшому экрану, встроенному в сидение впереди, передавали сюжет на ту же тему: радикально настроенная молодёжь демонстративно топтала кислородные маски; люди постарше шли, держа над собой транспаранты с изображением лесов и диких зверей. Теперь очевидно: искра глобальной революции перекинулась на Старый Свет.
Впрочем, Винсент счёл бы ошибочным решение вернуться сейчас ближе к дому. Устремившись за двумя добычами сразу, рискуешь упустить обе, не так ли? Но что считать добычей в конкретной ситуации? Существует ли она вообще? Он упустил момент, когда правительственный заговор против народа стал общественным достоянием, и что он делает теперь? Снова идёт один наперекор всем?…
9.
Винсент пробирался сквозь скопление кричавших наперебой женщин и мужчин. Потоками любопытствующих зевак, стекавшимися с окрестных улиц, толпа постоянно подпитывалась, в конце концов забив Таймс Сквер до отказа. По устремлявшимся чуть не в самый космос небоскрёбам бежали разноцветные надписи, показывались новостные репортажи из «горячих» точек по всей планете, а в перерывах между ними - рекламные ролики, предлагающие попробовать жареную курицу (деликатес начала века) в виде ароматной пасты, упакованной в тюбик; или какие-то дурно пахнущие чипсы, представлявшие собой по сути зажаренный до хрустящего состояния жир.
По центру площади оставалось маленькое пространство, где стояли сложенные друг на друга в несколько рядов каменные плиты, служившие кафедрой для выступавшего. Слово предоставлялось едва ли не любому желающему и, разумеется, энтузиастов находилось предостаточно. Каждая реплика того или иного оратора встречалась овациями со стороны одной части толпы и недовольным гулом - с другой. Когда Винсент, протиснувшись между сотен тел, выделяющих кожными порами гигантское облако жара в атмосферу и обратно вдыхающих его, дошёл до центра площади, с «кафедры» неистово вопил, активно жестикулируя, невысокий приземистый мужчина средних лет в белой рубашке и коричневом жилете. Винсент расслышал лишь заключительные слова его выступления:
- Берите с собой всё, что сможете использовать в бою! Ножи, биты, лопаты, вам пригодится всё! Мы выступаем! Мы свергнем власть! Наш переворот станет величайшим за всю историю человечества!
Большая часть толпы взорвалась аплодисментами. Оратор победно сотрясал воздух кулаком. Некоторые, уже готовые к переходу в наступление, бежали к крепышу в ожидании указаний. Когда буря восторга стихла, на «постамент» взошёл Винсент.
Перед ним, как на ладони, предстало необъятное море людей, устремивших взгляды на его губы в страхе упустить хоть звук. Винсент поднял громкоговоритель, оставленный предыдущим выступавшим внизу, на постаменте, и, включив его, прислонил почти к самому рту.
- Вы затеяли новую борьбу. Вплотную приблизились к тому порогу, что отделяет мирное существование от хаоса войны. Да, пусть мы забыли значение слова «мир» в условиях постоянных международных конфликтов за природные ресурсы, но никогда ранее не были мы так близки к новой мировой войне. Вы сочли себя обманутыми правительством, водившим вас за нос долгие годы. Но не обманываете ли вы теперь сами себя, всю планету, борясь за её жизнь и выступая одновременно за глобальный переворот? Неужели не осознаёте, что новой войной в кратчайшие сроки погубите всё, что успели создать и восстановить? Едва нащупав дорогу к возвращению жизни на Земю, хотите свернуть с неё в угоду личным амбициям! Во имя мести! Но неужто ради своей планеты, самого ценного, что у вас есть, ибо является домом для всех нас, вы не способны простить? Пусть это будет отступлением, да. Но никак не слабостью! Вы должны осознать, что вымещением своего гнева не приблизите себя к благополучию! - В толпе послышался недоверчивый шёпот и язвительное улюлюканье. - Представьте себе солдата, получившего ранения обеих ног. Вообразите, что он мог лишиться возможности самостоятельно передвигаться. Но ему сделали операцию, и вот, у него появился шанс вернуться к прежней полноценной жизни. Для окончательного выздоровления ему нужно провести в клинике ещё, скажем, месяц, как вдруг к нему приходят и говорят: «Вставай и иди в бой!». Так вот, этот солдат - и есть наша планета Земля, которую вы гоните в жерло смертельного побоища. - Винсент умолк, наблюдая за реакцией слушателей. Среди них поднимался ропот. Единицы одобрительно кивали, остальные же выражали своё несогласие со словами Винсента, корча недовольные гримасы, показывая опущенные вниз большие пальцы и требуя от Винсента «проваливать» прочь.
Он откашлялся и, как только поднёс ко рту мегафон, чтобы, несмотря на всеобщее негодование, продолжить речь, откуда-то послышался выстрел. Винсент прижал ладонь к груди - кровавое пятно стремительно расплывалось по его синему свитеру, оставляя тёмный след. Перехватило дыхание. Винсент натянул на лицо кислородную маску, снятую на время выступления - безрезультатно. Воздуха катастрофически не хватало, сознание перестало отдавать отчёт о происходящем, мысли предательски расползались и… свет погас. Винсент, точно кукла, рухнул с постамента, выпустив из рук громкоговоритель.
Толпу охватила суета. Люди ринулись бежать - кто куда. Так мечатся в беспамятстве муравьи, когда крушат их жилище. Ор, паника, хлопки, слёзы на отчаянных женских и испуганных детских личиках, где-то зажёгся огонь… Единым комом всплеска всех человеческих эмоций хаос своей тяжёлой разрушительной поступью пришёл в мир, принеся людям войну, которая так долго готовилась, вынашивалась глубоко в их умах и в то же время от них в тайне. Послышались призывы: «к оружию!», «на кислородную фабрику!», «вперёд!»… Так звучит поражение.
И склонили угрюмо свои головки распустившиеся цветы, приготовившись ко встрече с подошвой солдатского сапога, смирившись в ожидании встречи со снарядом, который прекратит их существование навеки…
Если только не найдётся смельчак, что снова бросит вызов воцарившейся на Земле тьме… Быть может, им станет Юхан или, с автоматом наперевес он уже стоит на баррикаде, встречая взрывчаткой бойцов правительственной армии?
*
«Все мы приходим в этот мир неспроста. На каждого из нас возложена свыше задача, подсказки, ключи к пониманию которой мы получаем на протяжении всей жизни. Чем раньше мы познаём суть своей задачи, наше призвание, тем полнее успеваем реализовать свой потенциал в нём за отведённые нам годы жизни, тем счастливее себя ощущаем. Иные так и не поймут, зачем им была дана жизнь, и проживут её серо, и ничем она у них не отличится от жизни какой-нибудь лесной белки, смысл существования которой сводится к накоплению запасов и последующей растрате их в холодное время года. Я сочувствую таким людям и всей глубиной сердца сопереживаю скитальцам, так и не нашедшим себе пристанища в океане жизни. А ведь оно, по сути, может скрываться в чём угодно; очевидность его, как у художника, писателя или музыканта необязательна. Для одинокой матери задача всей жизни может заключаться в достойном воспитании детей, а кто-то появляется на этой планете, готовясь к одному, но важнейшему для себя событию, например, спасению чьей-нибудь жизни или помощи тем, кто оказался в безвыходном положении…
Мне повезло - я смог себя найти, пускай прежде, чем добраться до заветной цели, мне пришлось проделать долгий, полный ошибок, путь, и я оказался сейчас там, где я есть, уже будучи далеко не юнцом… Но чем бы всё ни завершилось - я счастлив, ибо осознал и принял то бремя, что было предназначено мне судьбой ещё до моего появления на свет».
Винсент Фолкнедер,
Нью-Йорк,
30 мая 2071 года.
Сады Пустыни
© Copyright: Владислав Рябов, 2014
Свидетельство о публикации №214081001677
Свидетельство о публикации №214081001677
Рецензии