Откровенный разговор

    Из сборника "Под стук колес…"


Тут-тук – стучат колеса на стыках, тук-тук – отсчитывают версты и километры вагону. Уносится состав в ночь, убегает от рассвета на закат. В маленьком купе сидят четыре женщины. На столе остыл чай, сумрак давно уже плотной стеной укутал их плечи, они не торопятся  включать свет. Правильно говорят, сумерки и поезда располагают к откровению.
-Эх, девоньки, чего только в этой жизни не бывает. Вот уже двадцать лет  на железной дороге работаю, такого насмотрелась. Да что там про чужие жизни говорить! Я сама пять раз замужем была, а вот только с   Сереженькой, узнала,  как любят и как любить надобно.
- Пять раз замужем были… Вот это да! – Верочка от удивления присвистнула. – А я думала, что в советское время за многоженитьбсто  наказывали.
- Да кто ж наказывать-то будет. Меня сама жизнь наказала, но, слава Богу, хоть под старость милостью одарила. 

Первый раз я замуж выскочила совсем молоденькой дурочкой, по залету.  Жили мы тогда в Новотроицке, на Урале. Отец работал на ферросплаве, мама  - на этом же комбинате нормировщицей. За нами, детьми, следила в основном бабуля. Было нас у мамы четверо: три брата и я дочка-неслухнянка.
Братья росли здоровыми, не по годам рослыми и драчливыми. Если на улице где драка, там обязательно были мои  братики зачинщиками. И компания у них такая же драчливая. Я была младшей в семье и всюду за ними, как хвостик моталась. Средний брат с нами редко вождакался, а вот старший и младшенький, они меня всюду брали с собой. Драться я не любила и не умела, но когда видела, что кого-то из наших одолевают, со слезами и визгом кидалась на помощь, царапалась и кусалась. Но в основном мы жили дружно. Вместе бегали в школу, вместе в футбол играли, да и в другие ребячьи игры.  Как-то так незаметно и подросли.
Пришло время, и  мы вдруг осознали, что уже стали большими. Приглянулась я дружку брата, Сереге. Они с братом учились в одном классе и по переменке верховодили в компаниях. И если к десятому классу брат несколько утихомирился, стал серьезным и больше внимания уделял учебе, то Серега, которого воспитывала одна бабушка, по прежнему большую часть времени проводил во дворе.
В школе он был первым учеником в учебе и за это учителя смотрели снисходительно на его хулиганские выходки. От одноклассниц брата я часто слышала, что со многими девочками Серега успел «поматросить и бросить». Не раз они вспоминали и Дусю, которая не вернулась в школу после восьмого класса. Говорили, что она скоропалительно вышла замуж за какого-то деревенского вдовца с двумя детьми. Помню, даже бабушка моя причитала: «Куда ж родители-то смотрели? Надели на дите ярмо на всю жизнь…»
 И вот этот самый Серега вдруг стал приставать ко мне. То в школе на каком-нибудь повороте коридора зажмет, то на улице заприметит, и все норовит приобнять и за интимные места  ухватится. Надо сказать, что я к четырнадцати годам не по возрасту расцвела, фигурка была точеная и грудка, и попочка  - все в полном наборе. 

- Вы и сейчас – красавица, каких поискать! - Похвалила Галина Ивановна.
-Что Вы!  Сейчас я постарела и потолстела. Разве сравнишь нас, молоденьких, с нынешними бабками! Хотя что-то и осталось, как воспоминания.

Так вот. Стал Серега меня зажимать по углам. Я, как могла, от него отбивалась и пряталась. Я его боялась. И не зря.
Если помните,  раньше с казенными домами были такие сарайчики, самострой жителей. Кто погребок вырыл, кто мастерскую устроил, разместил там всякий инструмент и рукодельничал. Дети на лето топчаны там обустраивали и ночевали, играли в домики.
Вот и у нас была такая сарайчушка. Братья в теплое время дома практически и не жили, все в этой сарайке обитали, домой только покушать прибегали. Иногда туда бабуля наведывалась и страшно бранилась за беспорядок, что они там устроили. Иногда  мы с ней вдвоем, а чаще я одна производили уборку.
Вот и в тот злополучный день я  с утра занялась делом: выветрила и прогрела на летнем солнышке подушки, сменила постельное белье, обмела пыль по углам,  и  уже домывала пол, когда  кто-то вдруг тихо вошел и закрыл дверь. Оглянулась, а там Серега стоит и улыбается. Я было  - пусти – говорю, а он только лыбится и ко мне все ближе и ближе подвигается. Я отступать, а куда?
 Завалил он меня на кровать. Рот зажал и свое дело сделал, как ни молила, как ни просила! Затем прикрыл меня простыней и пригрозил.
- Скажешь кому, опозорю на весь поселок! Теперь ты моя! И не смей с кем-либо таскаться! Прибью!
Ушел, а я долго еще плакала и боялась выйти из кладовушки. Да и потом все казалось, что люди видят мой грех и пальцем за моей спиной показывают. Особенно боялась, чтобы до родителей не дошло. Узнают, разбираться не будут - кто виноват, кто прав. Убьют. Отец всегда в таких случаях говорил:
-Шолохов правду написал – сучка не схочет, кабель не вскочит!
Во всех грехах, а в этом особенно, он женщин обвинял.

- Сколько же вам лет было? Четырнадцать! Совсем дите! Как же это так, вас изнасиловали и вы еще и виноваты?! –Удивилась Верочка. 
- Время такое было,  детонька! Такие нравы в те времена были.
- А дальше, дальше-то что было?

-А дальше жизнь  он мне поганец искалечил. После этого дня Серега стал меня еще больше преследовать. Выловит  где-нибудь в укромном месте и требует, чтобы я пришла к нему, куда он скажет. Я от него вырвусь, домой убегу, закроюсь в своей комнате и реву в подушку.  Но он меня и дома вылавливал. Придет к брату по своим мальчиковым делам, а пока тот куда на минутку отлучится, он мне грозит – не придешь, сейчас расскажу о том, что было.
Недели две он меня так мучил, а потом я сдалась и стала приходить к нему, в его сарайку или куда говорил. Бывало, трясусь, оглядываюсь,    бегу к нему. Он мне все губы искусает, все уши истеребит, а я как мертвая. Но стоит ему до груди моей языком прикоснуться и все пропало. Силы меня покидают, и делает он со мной, что хочет. Теперь-то я понимаю, что это такое, а тогда… Уползала я от него ни жива ни мертва и от страху и от содеянного.
Где-то к Новому году стала я замечать за собой неладное. Голова кружится, что ни съем – выворачивает наизнанку, бледнючая стала, как полотно. Тут и мать внимание обратила.
-Что-то ты дочка совсем со своей учебой дошла. Бледная, не ешь ничего. Не заболела ли?
 Я молчу, что рассказывать, как Серега меня по сараям таскает каждый день. Учителя тревогу забили, когда я в обморок на уроке упала. Мать вызвали, меня в больницу. Тут и обнаружилось, что я беременная. И срок большой!
Мать на меня бросилась с ремнем, да отец удержал.
- Ты что, сдурела баба! У нее дитя будет, а ты лупцевать! Не тронь! Сама виновна, не досмотрела!
Увел меня в другую комнату и  разговорил. Рассказала я ему все как получилось. Взревел батька.
- Убью гаденыша!
И убил бы, да мать повисла на нем.
- В тюрьму сядешь, как же я с малыми, да с ней, брюхатой  останусь!
 Братья, услыхали все это,  отмолотили Серегу, как сноп на стогу. Неделю он валялся, а его бабушка со слезами  к нам прибежала и в ноги к родителям моим бросилась.
- Любит он ее. Говорит, если не разрешите пожениться, покончит он с собой. Пожалейте, дорогие! Один он у меня, сами знаете. Кто мне глаза закроет, кто старую досмотрит?
 Короче, уговорились мои родные и поженили нас. Пришлось им и в милиции побывать и на всякие комиссии походить, но в марте мы поженились, а в июле я родила своего первенца, Петеньку.
 Школу Серега закончил, а меня перевели в вечернюю. После школы он пошел работать в депо, а осенью его забрали в армию. Осталась я с малышом на руках. И не знала, радоваться или плакать. Хорошо, что он уехал служить, потому как даже поженившись, я со страхом ложилась к нему в постель, а осталась одна с ребенком –  нищее существование окружило со всех сторон.
На работу не брали – шестнадцати лет еще не исполнилось, мала по возрасту, бабушкиной пенсии кот наплакал, а его денег - пятнадцать рублей в месяц, что военкомат выдавал на ребенка, едва хватало на питание. Родители, как могли, помогали, но и они были не Рокфеллерами.
Сколько тогда слез было выплакано – один Бог да подушка знают. Сыну год исполнился, когда получили мы известие, что Серегу посадил за изнасилование. Он и еще таких же парочка ушлых солдат ушли в самоволку и, напившись, с извращениями изнасиловали женщину и ее дочку.  Посадили их на пять лет.
Я на суд не ездила, а бабушка, когда ей об этом в военкомате сообщили, ахнула и упала. Парализовало ее. Три года я с ней как с малым дитем провозилась. Жили на ее пенсию, и на то, что в огороде  вырастало. По ее научению я на развод подала. Вот так  и побывала первый раз замужем.

- А второй раз?

- Долго после этого опыта семейной жизни я на мужиков смотреть прямо не могла. Все чувствовала себя какой-то грязной. Все казалось, что мужики на меня как на последнюю сучку смотрят. Через три года бабушка умерла. Я к тому времени Петеньку в садик определила и устроилась работать в депо обтирщицей.
- Кем? Есть такая специальность?
- Теперь уже нет. Теперь уже все механизировано. А раньше  была такая работа. Брали в основном женщин. Куски пакли в руки и идешь вагоны обтирать, от грязи отчищать. Грязная работа и тяжелая, да куда деваться, образования нет. Школу я не окончила. Так порой тряпками намахаешься, что  едва ноги волочешь.
Но молодость свое брала. Постепенно ожила в коллективе. Девчата у нас были бойкие, что на работу, что на язык. Так порой отбреют, что мало не покажется. Я у них многому чему научилась и хорошему,  и плохому. Самое главное, научилась всяким  шептунам  и говорунам-сплетникам отпор давать, да прямо в глаза людям смотреть.
Работала у нас баба Зина. Было ей всего сорок лет, а все бабкой звали, потому как и старше нас всех была, и выглядела не очень. Жизнь ее помотала. Прошла, как говорят в народе «и Крым, и дым, и медные трубы». И на фронте воевала, и в тюрьме дочку прижила, и на воле хватанула лиха по самое некуда. Вот она и поучала меня.
-Что скисла? Опять кто-то обозвал? А ты пошли его на три буквы и живи! Жизнь она один раз дана, вторую не получишь. Нечего на всех оглядываться, и всем кланяться. Чем ниже будешь кланяться, тем чаще тебя будут… -   Тут она выговаривала такие слова, что мне и сейчас не сказать. – Ты живи гордо! У тебя сын есть! Тебе его  надо счастливым вырастить. А как он будет счастлив, коли мать от всех шарахается и всем кланяется? Или ты хочешь, чтобы он тоже, как ты, у всех сапоги чистил?
 Я не хотела и потому постепенно стала давать отпор тем, кто меня или моего ребенка задевал. И знаете, постепенно отстали, перестали в спину тыкать и  шептаться.
Вот в это время мне и встретился мой второй суженный. Работал у нас в депо токарем. Зубоскал такой! Все у него шуточки да прибауточки. Мы вначале переглядывались.
Как-то после маевки он меня выждал возле дома. Сын был у родителей, я с танцулек не спешила. Кто меня дома ждал? А тут смотрю, сидит на крылечке, папироску смалит.
- Федька, ты что тут делаешь?
- А тебя жду. Поговорить серьезно хочу.
- Говори, коль хочешь.
- Смотрю я на тебя, как ты одна маешься и думаю: а не жениться ли мне на тебе? Ты мне нравишься. На лицо хороша и фигурка ладная! Работящая, не пьянь, не шалава! Давай поженимся?
- Федька, ты что, сдурел? Аль перепил? Или думаешь,  твоим словам поверю и в постель пущу? Не дождешься!
- Дура ты, Райка! Говорю же, замуж тебя хочу взять.
- Да у меня дите малое!
- Ну и что ж с того? У меня вот мать неродная, а воспитала, вырОстила. Чего ж твой-то нам мешать будет? Мы и своего еще сделать сумеем, общего.
- Я подумаю над твоим предложением, а сейчас ступай, поздно, мне завтра на работу, да и тебе тоже.
Думала я не долго. Рассказала матери на второй день, а она захлопотала, заохала.
- Иди и не думай. Хлопец хороший, холостой. Кто тебя,  дуру порченную, с ребенком еще возьмет. Выходи и не выкаблучивайся!
Отец промолчал и лишь баба Зина была против.
- Смотри девка. Хрен редьки не слаще. Он ведь выпить любит. Да и батько его, как я помню в молодости, все пил да по пьяни свою жену углы считать заставлял. Подумай.
 Думала - не думала, а через месяц мы Федькой  расписались. Свадьбу не играли. Так, на работе собрались и по рюмке пропустили.
Вначале жили неплохо. Он и по дому мне помогал,  и с сыном когда-некогда занимался. Петенька уже в первый класс к тому времени пошел. А уж в постели ласков был.
Все хорошо. Но со временем стала я замечать, что сынок мой все чаще заплаканным меня с работы встречает. Неулыбчивый такой стал, и колючий, как ежонок.
- Петенька, ты что это, плакал что ли?
- Нет мам, тебе показалось.
А сам глазенки отводит. Как-то встречает меня соседка.
- Рая, что там у вас случилось вчера? Чего это твой Петька так голосил, будто его резали? Ох, и орал, ох, и орал! Я уж хотела милицию вызвать!
- Вчера? Да вроде бы и ничего не было. Я с работы пришла, он уже спал.
 А у самой сердце екнуло, что-то в последнее время мой сынок стал рано спать укладываться, раньше-то бывало и не усыпишь. Прибежала домой, Федьки нет, сын дверь открыл. Смотрю, а он будто съежился весь.
- Сынок, не заболел ли часом? – До плеча дотронулась, а он от боли скривился и, чтобы не заплакать, губенку прикусил. – Пертуша, что с тобой?
Рубашонку у него расстегнула, а на спине рубцы кровавые от ремня. Заплакала, губами к тем рубцам прижалась, а он тоже не выдержал. Обнялись в прихожей и ревем оба. Тут он мне все и рассказал. Это Федька его за каждую малейшую провинность истязал, как хотел изверг над малым детем издевался. 
В тот же вечер я его, Федькины манатки из дома выкинула, а ему сказала, если еще хоть на метр к моему ребенку приблизится, сама голову оторву.
И вновь бабы по углам шептаться стали. Кто на мою сторону встал, а  кто и осудил. Моя мамаша прибежала на следующий день.
- Ты что ж это делаешь? Мало ли отцы детей поучают? Спокон веку так было. Мы вас тоже вон розгами уму-разуму учили!
- Нет, мама, своего ребенка я пальцем не тронула, а чужому дядьке тем более не позволю изгаляться.
 Выпроводила мамашу восвояси и даже пол за ней вымыла. А тем, что за спиной моей шушукались и глупые советы давали, отрезала: - Я своего дитя на кабеля менять не буду!
 Вот так закончилось мое второе  замужество, полгода не продлившись.
 
- А я бы тоже так поступила! Его надо было не выгнать, а посадить за избиение ребенка! -Негодованию Верочки не было предела.
- Э, милая моя, кто б в те времена в семейную жизнь разбираться полез. Почитай в каждой семье и пили, и дрались. Время такое было.

Но все плохое когда-то заканчивается. Вызвали меня как-то в отдел кадров. Кадровик у нас был, Егор Степанович, умный.  Фронтовик. На праздник оденет пиджак с орденами -  мухе негде сесть. Истинный иконостас!  Ну вот. Вызывает это он меня.
- Пиши заявление, переводим тебя в нормировщицы. Ты, девка молодая, умная. Месяцок у Никитишны поучишься и будешь работать.
- Да справлюсь ли? Боязно…
- А ты не дрейфь, не на войне чать. Вот только пиши мне расписку, что осенью пойдешь в вечернюю школу и будешь учиться.
- Как это, в школу? А ребенок мой с кем будет?
- Мальчонка твой уже большой, сознательный. Я с ним  вчера поговорил. Он не против один дома вечером посидеть, пока ты на занятиях будешь. Пиши расписку!
Я и по сей день не знаю,  как его за настойчивость благодарить. Выучилась я на нормировщицу, а через два года и аттестат о среднем образовании получила. И так мне понравилось учиться, что той же осенью, по окончании вечерней школы, поступила в техникум. Бывало, сынок сидит, задачки решает, и я свои контрольные тут же делаю. Петруша со школы приходит, хвастает своими пятерками, а я ему зачетку показываю со своими отметками.
Да и жить нам теперь стало полегче. Нормировщицы получали больше, чем обтирщики. Я повзрослела, научилась свой достаток распределять правильно. И так-то нам хорошо было с моим сыночком вдвоем! И никого-то нам не надо было! Но порой, особенно по праздникам, такая тоска возьмет, хоть волком вой. Все бабы как бабы. Глядишь с мужиком куда ни то пошли-поехали. Придешь на работу, а они новостями делятся.
-Мой вчера мне кофточку купил… А  я домой с работы возвернулась, а мой такого борщу сварил… А мой-то, мой, бабоньки, с вермишели кашу сварганил! Ну, безрукий, ну безрукий! Вот где доску каку распилить, али стул какой сколотить, тут он сокол, тут он горазд! А детям супу налить не может. Ждет с голодными глазами, пока я домой приду…
Слушаю я их, и душа замирает. Никто мне чашки чаю не подаст, никто ласкового слова не скажет. Порой ночью всю подушку слезами улью. За что мне судьбина такая, одинокая. И чем я кого обидела, что приходится одной век куковать.
Вся-то радость – сыночек! Да и он уже подрос, не заметила. Незаметно так восемь классов окончил и решил поступать в техникум. Да не в какой-нибудь, а в рыболовецкий.
- Куда ж ты, говорю, решил поступать? Моря-то и в глаза не видел, кроме как по телевизору!
- Нет, мама, отвечает. Я хочу весь мир посмотреть! Закончу техникум, поработаю на торговом флоте, а там, глядишь и выше учиться поеду. Буду водить корабли в разные страны.
 Поплакала я, поплакала, да и отпустила. Уехал он в Астрахань, а когда окончил учебу, отправили его во Владивосток на работу, там он  в вечерний институт поступил, на штурмана учится.  Далеко, не наездишься.
Тут-то меня совсем тоска заела. И решила я в проводницы пойти. Приехала в Москву и уговорила принять  в бригаду, что ездила на поездах во Владивосток. Полторы недели туда пилим, полторы недели оттуда, да неделю дома отдыхаем. Но когда туда приезжали, сменщица меня подменяла, и я целые сутки своего сыночка видела.
В этих поездках и прибился ко мне Мишаня, проводник с соседнего вагона. Вначале так переглядывались, а потом потихоньку сошлись. Особо никому не объявляли о своей совместной жизни, но жили. Когда наш бригадир узнал, то переставил нас на один вагон.
Мишаня был с Курска, а я в свой Новотроицк моталась. Вернемся с рейса, я бегом домой еду. Маманя у меня в то время очень болела и я  все свободное время с ней была. Братья своими семьями жили. Им не до матери было. Да какой невестке больная свекровь нужна. Отец тоже был уже не молод. Пока я в поездке, он как-то за матерью присматривал, а все равно женские руки по хозяйству нужны. Приеду на неделю, все перемою, перетру, перестираю, куплю им продукты, что долгосрочное приготовлю и снова в путь.
 А Мишаня к себе в Курск уезжал. У него там, по его рассказам, такая же ситуация была.  Вот так мы с ним четыре года, как один день и прожили, в одном купе проездили. К тому времени сыночек учебу закончил и в моря ушел водить караваны кораблей в разные страны. Штурман он у меня!
Мне уже и ездить было незачем. Стала я с Мишаней разговор заводить, а не пора ли нам на оседлый образ жизни перейти. А тут еще и напасть приключилась, подзалетела я. Вначале-то и не поняла! А на второй месяц  убедилась. Приехали в Москву, я к врачам. Да, говорят, вы беременны. Обрадовалась! Ну, думаю, сейчас поеду в Курск, своему сообщу! По его словам, первая жена бездетная была, а тут на тебе, счастье такое!
Я никогда не была в Курске, но по его рассказам представляла, где он живет. Да и прописку как-то списала с паспорта. Зачем тогда списывала, не знаю, а вот теперь пригодилась.
В Курск приехала рано утром. Дай думаю, зайду на рынок, куплю припасов к столу. Мало ли чего у него там делается, я ж незвано, как можно с пустыми руками в дом входить. Подхожу к рынку, а там прямо напротив ворот автобусная остановка. И как раз какой-то автобус приехал, Людей вышло много. Смотрю, а мой-то Мишаня  тоже в толпе приехавших.  На руках у него девочка, лет трех отроду. Такая красивенькая, чернявая и кучерявая, как Мишаня и бантик красненький  на головенке повязан. Он ее так бережно несет, а рядом женщина идет и мальчонку за ручку ведет. Помутилось тут у меня в голове. Все я поняла. Чтобы не закричать рот ладошкой закрыла и бегом на вокзал. Как домой приехала,  и по сей день не помню. Пару дней отвалялась в постели, потом поехала на станцию и написала заявление на увольнение. Ребенка тоже не оставила. Куда мне рожать? Одного поднимала и отбивала от людской молвы, а теперь  вновь на те же грабли наступила. Нет уж! Дите не виновато и пускать его на свет для мучений нельзя.
Долго мне потом бантик красненький снился. В холодном поту просыпалась. На работе меня  не уволили, а пересадили на другие рейсы.
Стала я ездить в Среднюю Азию. Туда едем – колбасу, конфеты везем, оттуда  - фрукты, овощи. Ревизоры все свои люди. Сунешь десятку и вези, что хочешь и кого хочешь. Приработала я тогда хорошо. Деньжат поднакопила, уже на кооперативную квартирку глаз положила. Думаю, еще пару рейсов и вступлю в какой-нибудь московский кооператив, а там продам свою  двушку и выкручусь. Будет у моего сыночка квартира в Москве. Я не вечная, Да и он когда-нибудь вернется с плаваний домой.
К тому времени маманя моя померла, а за ней  через год и отец ушел. Братья с женами враз прилетели делить отцовское добро. Плюнула я на них – делайте что хотите – да и уехала  жить в Москву.
Сняла комнату  у хорошей, такой славной бабулечки. Всегда с губками подкрашенными, всегда убранная, наглаженная, чистенькая. И в квартирке у нее все блестело. Нравилась она мне. Еду бывало с поездки и обязательно ей что-нибудь везу. То урюк, то дыню. А она меня чаем поит и про свою жизнь рассказывает.
Маленькой девчушкой ее родители в балетную труппу отдали. Хотели дочь знаменитой, как Павлова, сделать. Артистическая среда жестокая, бедному ребенку столько слез досталось, что никому не пожелаешь такого детства. Но она выдержала. Окончила  школу, взяли ее  служить при Большом театре, говорили, что большие надежды подает. Но однажды ее партнер по танцам, балерун, то ли по злобе какой, то ли нечаянно уронил с самой верхней точки какого-то  там па.  Упала она очень неудачно. Сломала два ребра, руку и ногу.  Рука и  ребра зажили, а вот нога… Трижды ее хирурги ломали и в гипс заковывали, а все равно срослась не правильно. Вот наша Ириида Матвеевна до сих пор с палочкой и ходила прихрамывая. Какой балет для хромоножки. Поступила она в институт финансовый, окончила и пошла работать. Доросла до главного бухгалтера какого-то там министерства.
-Я когда-то думала, что главное в жизни это карьеру сделать. – Говорила она мне. – Училась, работала в три пота. И только к сорока годам поняла, что все это – карьера, известность, звания и должности – миф! Женщина тогда состоится, как личность, когда своего ребенка вырастит, на ноги поставит, и воспитает достойным человеком!
У моей хозяйки, Ирииды Матвеевны был сыночек. Поздно она его родила и до конца своей жизни никому не призналась, от кого, кто его отец.
А парень был красивый! Лицо, как у ангела.  Румяные щечки, губки бантиком, глазки синенькие, как небушко весной, бровки – дуги нарисованные, и ресницы, любая девка позавидует.
Но какой-то он странный был, хотя и институт окончил.  Работать  не работал, а все книжки читал. Мы, бывало, с Ириидой Матвеевной чай пьем, а он сядет в уголочке, книжку раскроет, делает вид, что читает, а сам все на меня лупится. Я хоть и спиной к нему сижу, а чувствую его взгляд, что всю насквозь меня сверлит. Ириида выйдет за чем-нибудь в кухню, я к нему повернусь.
- Чего смотришь?
Покраснеет, молчит, только книжку выше поднимет. Я отвернусь, он опять в меня глазами вопьется. А однажды ночью я вышла по нужде из своей комнаты,  он в это время с кухни навстречу. Я прошла, а он сзади мне по спине рукой провел, да так, что аж истома морозом по коже прошла.
-Ты чего? – Спрашиваю.
 –Хороша… – сказал, словно выдохнул.
А я и сама знала, что хороша. Мне тогда и сорока не было. Все тело налилось, округлилось. После четырех лет жизни  с Мишаней так ласки мужской хотелось! Привыкла с ним каждую ночь любоваться. Бабой себя почувствовала. Но когда он меня так обманул, злоба на всех мужиков в душе появилась. Захотелось им всем отомстить за свое одиночество, за слезы свои бабские горькие,  за наше женское поругание. Это что ж, все им можно, а нам. И пошла я в загул.
Одену форму, а  на мне она ладно сидела, губки подкрашу, волосы взобью, и пошла по составу! Редко какой мужик не оглянется. В каждой поездке себе находила «грелку». Бывало подзавиду мужичонку, распалю, а сама с другим в купе спать уйду. Никогда  ни мусор, ни уголь не таскала. Были охочие до подмоги.
Помню, ехали мы раз из Душанбе четверо суток. Лето, жара, в вагоне душно, хоть и все окна нараспашку. Где-то под Тюратамом сели в купе трое военных. Высокие, красивые – все три как на подбор! Вот один из них мне и приглянулся. Внесу чай, нечаянно бочком к нему раз прижалась, другой, он и прибежал ко мне в купе. Пригласил в их компанию на рюмочку коньячку, отпраздновать  отъезд в отпуск. Пить я так и не научилась, рюмочку пригубила, а чаек мы с ними попили. Слово за слово, познакомились. Перегоны там по пустыне большие. Мешать было некому, мы и посидели допоздна.   Вот этот-то, что пригласил на коньячок, сейчас и имя-то не вспомню, со мной на станциях все выскакивал флажок держать. А потом и на ночь остался. В Москву вернулись – он как телок, от меня ни на шаг! Женюсь, говорит. Друзья его уговаривают, а он ни в какую.  Еле увели.  Через неделю прихожу в поездку отправляться, а он на вокзале,  нашего поезда ждет. Увидел, обрадовался. В отпуск не поехал. Две смены со мной ездил. Еле отбилась, когда у него отпуск закончился. Так он меня еще полгода на перегоне встречал с цветами и подарками, когда мы мимо проезжали.
Это я все в поездках развлекалась, душу отводила. Вдалеке никто меня не знал, никому до меня дела не было. Проехали и забыли, а я, глядишь, и погрелась маленько. А дома – ни-ни! Дома я вела себя строго и чинно. Упаси Бог, сынок приедет, и кто  нехорошее ему скажет! И вдруг на тебе! Сюрприз!
Хозяйке я тогда ничего не рассказала про ночное происшествие, а Гришеньке  кулак в морду сунула.
- Еще раз притронешься, харю начищу! Понял!
Он так спокойно, с улыбочкой  мою руку отвел.
- А такая ты мне еще больше нравишься. И ничего тут не поделаешь.
Подумала я, подумала, да успокоилась.  А что его блаженного трогать. За погляд денег не берут, а большего я ему не позволю.
С полгода прошло с того случая. Однажды зимой возвращаюсь домой, а моя хозяйка  заболела, сердце сильно прихватило. Врачи бегаю, хлопочут. Гришка в углу сидит как сыч, от слез глаза кровью  налились.
Посмотрела я на все это безобразие, пошла на работу и написала заявление на отпуск. Выгнала всех врачей и сама стала лечить Ирииду Матвеевну. По утрам с сыночком  в ванну ее сажали, отмывали за ночь, белье меняли, кормили. Я уколы сама делать научилась.
Гришку в хвост и в гриву гоняла. Он у меня шустро научился и пол мыть, и пеленки за матерью стирать, и на рынок бегать за продуктами. Бывало, с полуслова  понимал. Гляну, а он  - я уже в аптеку сбегал, за хлебом и молоком сходил!
Короче, подняли мы нашу старушку. Вначале просто сидеть научили, потом и ходить она у нас стала. А тут и мой отпуск закончился. Еду в поездку, а у самой душа болит, справиться ли там Гришка один, накормит ли мать вовремя или опять с книжечкой сидит и ничего не видит. Возвращаюсь, а он меня на вокзале встречает с сумкой полной продуктов и докладывает: то-то делал, так-то готовил, в такое-то время кормил-поил, все нормально. Домой заходим, а навстречу наша Ириида с костыльком из своей комнаты выходит встречать. И такая она мне родная показалась, такая близкая, аж слезы  выступили. Смотрю, в доме тоже порядок. Значит, пошла моя учеба Гришке на пользу, не запустил дом.
На второй день к вечеру услала куда-то Ириида  Гришку, а мы сели как в былые времена чайку попить, да по-бабски посудачить
- Раечка,  вы ничего не заметили?
- А что я должна была заметить?
- Гриша мой совсем изменился, другой стал!
- Эт как?
- Влюбился он, Раечка. В вас влюбился!
- Да ладно вам, Ириида Матвеевна! Придумаете тоже!
- Нет, нет Раечка! Я же вижу! Материнские глаза обмануть нельзя. С вами он преобразился. Вы когда уехали, он весь сник, потускнел, я уже беспокоиться стала, не заболел ли. А перед вашим возвращением, вы бы видели, у него словно крылья за спиной выросли! Все делает, все у него спорится! Он даже за свою книгу вновь взялся. Вы знаете, он книгу пишет, научную. У него обязательно все получится. Раечка, выходите замуж за моего Гришу. Мы вам московскую прописку сделаем, будем жить все вместе. Я вас не обижу. И Гришенька счастлив будет. Выходите!
- Что вы такое говорите, Ириида Матвеевна! Он молодой, мне в сыновья годится. Он старше моего сыночка всего-то на пару годков.
- Ну и что, Раечка! Разве возраст помеха любви! А то, что они сверстники, так даже и хорошо. Быстрее подружатся, поймут друг друга.
- Ему молодую девушку найти надо. Она ему детей нарожает, а вам внуков.
- Да не нужны мне внуки. Некогда их уже нянчить, время ушло. А вот если что со мной случится, я буду знать, что с моим сыночком все в порядке, что вы его не бросите, не обидите. И он будет с вами счастлив, потому как любит он вас!
 Долго мы в тот вечер, да и в последующие дни, на эту тему разговор с Ириидой заводили. Она меня уговаривала, а я сопротивлялась. В смену уехала и всю дорогу перебирала наши разговоры. А что я теряла? Ничего! Мужиков я  каких только не знала! Как их ублажить и как радость от них получить тоже умею! Вот только выгоды никогда от этих утех не имела. А тут на тебе, мужик - картина писаная, квартира и прописка московская. Правда, мужик чудаковатый, да где их, нормальных, возьмешь. В моем возрасте все хорошие мужики давно разобраны. Семьи чужие я никогда разбивать не буду! А, будь что будет – решила, Гришка предложит – пойду!
Возвращаюсь с Москву, а на вокзале опять он встречает. Смену сдала, домой вместе едем, сумки он волокет, а мне и непривычно с пустыми руками идти. Дома опять порядок, чистота и Ириида с чаем за столом. Сели, чаевничаем, а Гришка вновь в своем закутке спину мне глазами сверлит.
- Гриш, ты чего это там сидишь? Пойдем с нами чай пить, я халву бухарскую  привезла.
Гляжу,  Гришка выполз из своего угла и к нам присоединился. Пьем чай, разговор ни о чем ведем, как порядочная семья, будто всю жизнь вместе провели. 
Через два месяца мы с Гришкой расписались. С загса вернулись, а Ириида нам  путевки в санаторий к морю подает.
- Поезжайте, милые, в свадебное путешествие. Отдохнете, да и друг  друга лучше узнаете. Привыкните.
В санатории нам номер выделили большой, светлый, с видом на море, красиво обставленный. В углу трюмо, столик с чайником, большой шкаф для одежды, а посредине номера – кровать двуспальная.  Как глянула я на эту кровать, так и обомлела. Такое меня взяло смущение! В девках так себя не чувствовала. Это ж мне придется с Гришаней  в нее ложиться!

- А вы что, до этого с ним не спали вместе?
- Что ты, милая! Мы с ним ни разу   и не поцеловались! Когда Ириида меня уговорила пойти за него замуж, я на следующий день в поездку уехала. Потом  возвратилась на неделю и снова уехала. А пока была  дома, мы наедине и не оставались. Ириида всегда с нами рядом была. А ночью я его к себе не звала, да и он не рвался. С загса пришли, через три часа в поезд и айда на юга, к морю. Где ж нам было  спать-то.

Так вот. Увидела я эту кровать и представила, как мой сыночка где-нибудь с какой-то бабой развлекается. А что? Гриша-то всего на немного старше его, моего Петечки. Вот и засмущалась. Гляжу, а Гриша еще больше моего покраснел и глаза отводит. Пришлось выкручиваться.
- Пойдем, говорю, Гриша, пройдемся по санаторию, посмотрим,  где и что расположено. Так сказать, познакомимся с местностью.
Бросили чемодан и пошли на улицу. Часа три, пока не стемнело, по поселку санаторному бродили. А как темнеть стало, решили все же вернуться в номер. Зашли, свет не включаем, в полупотемках  умылись, переоделись и каждый со своего боку улегся.
Лежу на спине, и пошевелиться боюсь, чтоб до него не дотронуться ненароком. Чувствую, что он тоже не спит. Что делать? Теперь уж деваться некуда. Всю жизнь в потемки не будешь играть. Пришлось самой первой к нему приступить. Смотрю, а он тычется, что телок малый. Природа требует, а  ничего-то не умеет.  Вот и пришлось самой его направлять. Когда налюбились, я его и спрашиваю.
- У тебя что, ни с кем еще ничего не было?
- Нет.
- Что ж у тебя девушки любимой не было? Аль не целовался еще ни с кем?
- Нет. Ни с кем. А разве можно так – целоваться с нелюбимой?
Промолчала я в ответ, а сама про себя подумала: «Можно, еще и как можно. Но если не было до меня ни с кем, то пускай и не будет. А я уж постараюсь»
Сейчас вот слышишь иной раз – молодежь учить надо, то да се. Может они и правы, но, скажу я вам, природа свое всегда берет. Муженек-то мой распробовал вкус бабы и начались у нас веселые дни. Куда бы ни пошли, чем бы ни занимались у него одно на уме – скорее бы меня в койку затащить. Да я тоже была не против. От его поцелуев и слов голова кругом шла. Идем по улице, он рукой  дотронется, меня в жар бросает.  Не зря говорят «в сорок пять баба ягодка опять»!
Вернулись мы с отпуска, а Ириида к нашему приезду комнатку для нас приготовила. Уютная такая спаленка и от ее комнаты вдалеке, чтобы мы не стеснялись. Вечером стали мы с ней на кухне ужин готовить, я и попросила:
- Ириида Матвеевна, позвольте мне вас мамой называть. И не потому, что с Гришей живем, а потому что вы для меня столько хорошего сделали, сколько мама родная не сделала!
- Отчего же – отвечает, - называй. Мне даже приятно. Теперь у меня не только сынок, но и дочка появилась. Я рада!
Через пару дней уехала я в поездку. Накануне мы с Гришей всю ночь пролюбились, а утром он  меня на работу пошел провожать.
- Гришенька, ты бы поспал! Всю ноченьку глазки не сомкнул, устал, небось.
- Что ты! Разве от любви устают! А провожать я теперь тебя всегда буду и встречать! Ты теперь моя и я никому тебя не отдам! 
У какой женщины от таких слов голова не закружится? Еду в поезде, колеса на стыках стучат, а у меня громче их кровь в висках отстукивает: Гриша, Гриша!
В обратную дорогу повернули. Поздно вечером заглянул ко мне в купе бригадир. Он раньше всегда, как дома у него неладно, ко мне заглядывал за утешением. А тут я как вскинулась на него, чуть ли не с кулаками.
- Ах, кот ты шелудивый! От своей жены бегаешь, так и хрен с тобой! А у меня муж дома! Я не собираюсь чужие сопли по простыням размазывать!
- Ты чего это, Раиса? Чего? Мы ж с тобой столько лет мирно все решали! Сдурела, что ли!
- Я тебе сдурею! Вот сейчас…
Выскочил мой бригадир:
- Дура баба, не хочешь, так я себе найду и без тебя! А твой молодой думаешь, тебя, сидит, ждет! Ага. Уж он-то нашел тебе наверно замену и помоложе тебя, дуры! Что, в Москве девок нет, что ли?
Ну, короче, расцарапала я бригадиру морду и выгнала из вагона. А сама села у ока и заревела. Представила, как мой Гришенька всю мою науку на какую-нибудь профурсетку  направил. И так мне горько стало, что он такой молоденький, а я уже старуха. Хотя весь месяц на курорте  ни разу не вспомнила о нашей разнице в возрасте! На первой узловой станции побежала к дежурному, Христом богом умолила  позвонить  домой. Трубку Ириида сняла.
- А Гришенька на работу пошел устраиваться в какую-то редакцию, переводчиком. Не хочу, говорит, на шее у жены и мамы сидеть, хочу деньги иметь, чтобы жену подарками радовать!
- А вечерами куда ходит?
- Что-ты, дорогая, куда ему ходить. Он книгу свою редактирует. Намерен к твоему приезду сдать ее в издательство. Но ты ему не говори, что я проболталась. Это он для тебя сюрприз готовит!
 Я немного успокоилась, а сердце все равно тоска гложет. Кто там в тех редакциях работает. Молодые, небось, да умные. А я что? Всю жизнь по поездам плевки подтираю. От этого ума много не наберешься. Еле-еле смену выдержала.
К  Москве подъезжаем, а у меня сердце сильнее колес стучит: встретит, не встретит. К перрону  подходим, я глазами по встречающим, как вор по карманам, зыркаю. Гляжу, а он с огромным букетищем бежит  навстречу. Сердце екнуло, чуть  сознание не потеряла. Да и он тоже наскучался. Нам после высадки пассажиров еще  состав на запасной, в Каланчовку гнать, да смену сдавать. У меня работы еще по горло, а он все рядом трется, ни на минутку не отлучается. Как ни повернусь, а он -  то приобнимет, то поцелует исподтишка, чтоб никто не видел. Ох, бабоньки, трудное это дело, после разлуки с любым на людях встречаться!
 Вот так и прожили мы с ним пять лет. В разлуке таем от тоски друг по дружке, а вместе сойдемся  - горим от любви. Ириида нами налюбоваться не могла.
- Вот видишь, доченька, как я была права. И сынок мой счастлив, да и тебе с нами не так уж плохо.
 А мне и правда хорошо было! Уж на пятый десяток время склоняться стало, а  я словно только на свет родилась. Муж мой так меня заласкивал да зацеловывал, что только  от дому отъедем, мне тоска-тоскучая, так и хочется спрыгнуть на ходу, да домой, к нему в постель бегом бежать.  Днем еще куда ни шло, люди топчутся, заботы, а ночью - прикорну бывало, глаза прикрою,  его вижу, руки, губы его на себе чувствую. Все, думаю, вот эту поездку съезжу и баста! Останусь дома, работу поспокойней найду, будем каждый день рядом. Даже заявления начальству писала, но они его читать не хотели.
- Где мы еще такого спокойного и честного работника найдем? Вот подыщем кого-нибудь на ваше место, тогда и отпустим! Вы пока в отпуск сходите, отдохните, а там и посмотрим
 А в тот год, что-то стало с моим здоровьем,  по женской линии творится неладное. То льет, как с ведра, а то нет ничего. Побежала я к врачам. Те успокоили. Климакс, говорят пришел. Климакс, так климакс, что сделаешь. Неприятно, правда, но терпимо.
Муж мой к тому времени диссертацию защитил. Мы с Ириидой ему торжество устроили. Пока бегали заказывали ресторан, всякие  штучки, утрясали списки приглашенных, обговаривали все со всеми, ухайдакались так, что потом три  дня не могли от подушек головы поднять.
 Ириида с давлением слегла, тяжело ей  в таком возрасте всякие волнения давались, а тем более после инсульта. А у меня  по первой решили, что отравление. С утра  побежала обнимать унитаз. Гришенька наш испугался, вызвал скорую. Врачи Ирииду накололи, а меня решили в инфекцию везти. Еле-еле уговорила  дома оставить, пообещала, что на хлебе с водой день два посижу, а если не успокоиться, сдам анализы. К вечеру я оживела, а наутро вновь в туалете отплевывалась.  Ириида с Гришенькой уговорили. Пришлось идти в поликлинику.  И вот там-то для меня сюрприз и оказался, почище Гришенькиного звания.
Гинеколог посмотрел  и обнаружил, что я беременна. И срок то уже почти три месяца! Вышла я из кабинета врача, присела на скамейку в приемной и не знаю – то ли плакать, то ли смеяться! Бабе сорок пять, а она понесла! Скажи кому – засмеют! У сына уже доченька ходить учится, а я, нате вам, молодая мамаша в роддом  побегу. Развернулась я и опять в врачу в кабинет.
- Делайте что хотите, но этот ребенок мне не нужен!
- Не  нужен, так не нужен. Не молодушка уже. Вот,  сдай анализы, да иди на аборт, пока еще не поздно.
 Еду домой, руки трясутся, бумажку подальше в сумочку спрятала, чтоб Гриша случайно не нашел. Домой возвращаюсь, а Ириида одна, как увидела,  меня руками всплеснула.
- О, Господи! Что с тобой, деточка? На тебе лица нет!
Не выдержала я, кинулась ей на шею и все рассказала. Ириида мне слезы утирает, успокаивает.
- Что ты, глупенькая,  расстроилась. Ребенок – это подарок Бога! Гриша вон какой стал! Да он и тебя, и ребеночка на руках носить будет всю жизнь! И думать не думай! Рожай! Я помогу, пока силы будут. Это же счастье иметь ребенка от любимой женщины. Зачем ты хочешь  Гришеньку такого счастья лишить!
Короче, упокоила она меня, как мать родная приласкала. А тут и Гриша с работы приехал. Как сказали мы ему новость, он, бедный,   вначале даже не поверил нам, а потом на руки-то меня подхватил и ну кружить по квартире. Кружимся, смеемся, а Ириида вокруг нас семенит.
- Ой, осторожно, сыночек, не урони!
Вот мы потом хохотали!  В тот вечер Гриша сказал, как отрезал.
- Все. Больше в поездки ни ногой! Живем мы прилично. Зарабатываю я теперь достаточно. Можно тебе и дома посидеть, с ребенком позаниматься, себя полелеять. Так что, дорогая жена, завтра же пишешь заявление и домой!
- Нет, Гришенька, завтра никак не получиться. На завтра смены уже утверждены. Кто меня заменит. Подставлю я бригаду. А я так не умею, людей обременять. Да и отработать все равно заставят. Заявление я напишу, а вот  в эту  поездку придется съездить! 
Так и сделала. Перед отправкой в конторе заявление написала и у секретаря зарегистрировала, как Гриша научил.
Возвращаюсь с поездки, прихожу к кадровичке узнать результат, а она отправляет меня к начальнику. Тот вначале  уговаривать стал.
- Вы подумайте хорошенько. Мы вас решили наградить званием «Почетный железнодорожник».  Мы вам семейную  путевку на курорт выделим? Поезжайте, отдохнете, немного успокоитесь, а там и решим.
Уговорил он меня. Профсоюзница быстро путевку  прямо ему в кабинет принесла. Они  вместе заставили меня заявление на отпуск написать. Через неделю мы с Гришенькой в  Сочи  уже на пляже загорали.
Весь отпуск муженек мой, как курица над цыпленком, надо мной квохтал. А не хочешь ли этого покушать, а не устала ли, а не надо ли тебе...? Я поначалу как-то осаживала его, а потом вошла, как  говорят, во вкус и даже капризничать стала. То мороженное попрошу, то каких-нибудь фруктов. Да и ребенок наверно требовал уже чего-то своего. 
Едем в обратную дорогу и  на какой-то станции увидела в окошко как бабушка продает малосольные  огурчики  с картошечкой , так вдруг захотелось. Мне бы промолчать, а я Гришеньке сказала. Он расстроился.
- Эх, поезд уже  отошел!
Побежал в вагон-ресторан, но  какие там блюда в те времена были? Котлеты с мухами, да борщи из квашенной капусты, разбавленные водой! Стал Гриша на каждом полустанке выбегать в надежде  купить мне продукты. Я его уговариваю, говорю, что уже и расхотелось, что домой приедем и сварим картошечки, а он никак не может успокоится, все выглядывает. Я уж и отдохнуть прилегла, а  тут на каком-то маленьком разъезде наш состав притормозил. Бывает так. Чтобы пропустить  навстречу идущий по «зеленому свету» состав, встречный притормаживают. И тут-то мой Гришенька увидел бабку с проклятыми этими огурчиками. Соскочил и через пути к ней.  Только купил, а наш-то состав и тронулся. Он схватил покупки и к вагону, а тут на всей скорости и встречный. Не успел мой любый, под него, под встречный и попал.
Я сквозь дрему слышу кричат проводники: «Попал!  Ой, Боже! Сгинул парень!» Кто-то дернул за стоп-кран. Дернуло, поезд остановился, я окончательно проснулась. Глянь, а Гриши моего в купе нет! Я так и обмерла – он это под колеса попал! Мне б бежать туда, а ноги отнялись, закричать, а голоса нет! Только рот, как рыба, раскрываю.
Что уж потом было, толком и не помню. Меня ссадили, милиция, акты, его в морг. Пока то, да се, сутки пробежали. Отправляют гроб товарняком, а я кричу, с ним поеду!  Дозвонилась до своего начальства, там мне помогли. Погрузили в ближайший почтовый нас. Едем в Москву. Сижу я над гробом мужа и  в голове мысли, как же я Ирииде-то все скажу, как сообщу ей, что сыночка не сохранила.
Приехали мы в Москву ночью, а я домой идти боюсь. Села в скверике и всю ночь проплакала. А утром, что делать, пошла.
Подхожу к квартире, на кнопку звонка нажала, а никто не открывает.  Захожу в квартиру, а дома пусто. Я к соседке, а она мне и сообщает, что три дня тому назад стало плохо моей Ириидушке, пришлось соседям скорую помощь вызвать, увезли ее в больницу. Обмылась я, привела себя в более-менее приличный  порядок и к ней, в больничку поехала. По дороге решила ничего не говорить. Сердце-то у нее слабое, не выдержит. Сыну уже не поможет, а на тот свет ее загонять мне ох как не хотелось. Я даже придумала, как скажу ей, почему Гришенька со мной не приехал. Все продумала. А в приемном отделении мне ее вещи вынесли и сообщили, что померла моя Ириидушка по дороге в больницу, поздно скорую вызвали, сердце остановилось. Это потом уже я подсчитала, что они в один и тот же день Богу душу отдали, мать и сын. А в тот день….
Похоронила я их  на Ваганьковском рядышком.  А жить-то как? Свет белый не мил. Бывало от тоски не реву, а вою, по полу катаюсь от горя. А что толку, их не вернешь. Тут с работы ко мне приехали. Вся моя бригада, когда с рейса приехала, узнала, так и примчалась. Девчата успокаивают, вместе со мной слезы трут. Бригадир посмотрел, посмотрел на весь этот бабский хор, да и  принял решение.
- Все! Хватит голосить! Заявление твое я аннулирую. Бабы по очереди тут с тобой побудут, а к следующему рейсу, чтоб была как огурчик. На людях и горе не горе. 
Вот так и не удалось мне  уйти с железной дороги. Первые дни было очень муторно, все в ушах крик проводниц стоял, но потом привычная жизнь засосала, немного успокоила.
А тут еще и ребеночек биться стал. Чуть перетружусь, или понервничаю, а он ножками-то бьет, ручками толкается. На работе заметили мое положение, стали подбирать место, чтобы  на облегченный труд перевести. Да не суждено было. В одно из рейсов при посадке помогла я старенькой бабусе багаж затащить  в вагон. Ну как старухе не поможешь! А на второй день с меня и хлынуло. Два часа до Москвы не доехали. Выкидыш. Вот так эта железная змеюка у меня  дорогих людей и увела. И опять я осталась одна-одинешенька. Кабы не сынок, была бы «не пришей кобыле хвост»! Сынок мой служил на своих морях, а я,  окрепнув, напросилась опять  на восток ездить.


-Господи, Сколько же горя вам досталось! Ну, а пятый, за пятого как вышли замуж?
- А пятого я, девки, сама на себе женила.
- Эт как же?
- Вот так и было.

Прошло наверно года два после всех печальных моих событий. Я уже немного попривыкла к одиночеству. С соседями стала разговаривать, в гости к ним на чаек заглядывать.
Особенно мне нравилось у Митрофановны бывать. Я с ней познакомилась еще через Ирииду. Они подружки давние были. Митрофановна тоже когда-то в театре служила, но не артисткой, а по хозяйственной части, толи портниха, толи гримерша. Не знаю. Но шила она очень красиво. Моя Ириида всегда у нее обшивалась. А потом и мне она стала подсказывать, что да как.
- Вы, - бывало говорит,  - Раечка, фигуристая дама. И еще очень молоды. Вам надо несколько сменить имидж и кавалеры все ноги собьют,  пританцовывая вокруг вас.
- А зачем они мне, Светлана Митрофановна.  Замуж я больше не хочу. Такого как мой Гришенька больше нет на этом свете, а другие мне и не нужны.
- Напрасно вы, Раечка, себя решили похоронить заживо. Вы  еще можете составить счастье мужчины, да и сами  погреться в любви и ласке. Я понимаю, Григорий был молодой мужчина, и любил искренне. Но вы-то уже в возрасте и вам необходима зрелая, мужская забота. А она ох как отличается от юношеской пылкости! Вы даже представить не можете, насколько женщине необходима стабильность и прочность отношений.
- Ой, Светлана Митрофановна, знаю я этих мужиков! Им всем, что старым, что молодым от бабы только одного требуется!
- Не скажите, не скажите…
Часто мы с ней подобные разговоры смехом да прибаутками вели. Между разговорами научила она меня и одеваться по-модному, и макияж  наносить.
Приеду бывало с рейса, а она ко мне.
- Вот билетики достала на балет. Идем?
Мне, дурочке, мало что видевшей в своей жизни интересно все. Вот мы с Митрофановной и в театры, и в музеи, и на экскурсии разные вместе и ходили. Идем в балет – она мне все о нем расскажет, идем театр – она о спектакле, о режиссёре, об артистах говорит. Сколько же интересного она знает, моя Митрофановна!
Однажды привела она меня в костел, что на Малой Грузинской.  Я как вошла, рассердилась на нее. Я же православная, зачем мне чужую музыку слушать. Хотела уйти, да любопытство взяло верх. Все так интересно, совсем не как в наших церквях.
Присели мы на лавки, что посреди  зала стоят. Митрофановна что-то мне лепечет, а я все оглядываюсь вокруг, ее не слушаю. А когда музыка заиграла, я  и вовсе ее не стала слушать. Она что-то говорит, а я сижу, вся в звуках окутанная, глаза прикрыла и передо мной картины всякие встают. То море бушующее, то степь раздольная с ковылем колышущим, то тайга дремучая, то небушко голубое и бездонное с жаворонками-точечками, трелями заливающимися. Музыка закончилась, а я еще какое-то время не могла в себя прийти. Митрофановна меня за плечо теребит.
- Что я тебе говорила! А ты не верила, что музыка бывает божественной!
После этого еще не раз мы побывали в костеле на концертах. Долго я после посещения ходила под впечатлением тех звуков, что лились из-под небесья. Как-то возвратилась я с поездки под Новый год. Иду по улицам, украшенным гирляндами,  сияющим огоньками да елочными гирляндами. Так все весело, нарядно. Люди спешат по домам в приподнятом настроении. А мне и спешить-то не к кому, да и не к чему. Дома пустота да тишина, пропади она пропадом! И решила я тогда – все, изменю свою жизнь основательно.
Купила по дороге в универсаме бутылку шампанского, всякой снеди, елку небольшую. Дома нарядила елочку, украсила квартиру, приготовила   к столу вкусного и решила Митрофановну к себе зазвать. Я одна, она одна – вместе веселее будет. Звоню, а ее нет дома.
Проревела я всю ноченьку белугой от тоски да одиночества. На следующий день решила пойти прогуляться. Бреду по городу, а вокруг люди  с улыбками, компаниями, а я опять-таки одна со своей тоской да воспоминаниями. Как забрела под вечер к костелу, сама не заметила. Поднимаюсь на крылечко, а меня кто-то окликает.
- Раиса Михайловна, С Новым годом, с новым счастьем!  Вот уж не ожидал вас здесь встретить!
Гляжу, а это Никита Семенович, знакомец моей Митрофановны. Мы как-то у нее на день рождении познакомились, да с того времени ни разу  не встречались, а вот запомнил.
– Вы что же одна сегодня на концерт пришли?
- А с кем же мне  быть? Одна я, одна, как перст. Дети, внуки далеко, на другом краю света живут припеваючи, а я вот тут в одиночестве маюсь.
- Да и я вот один. Позвольте с вами рядом посидеть, послушать  музыку…
Сидим в зале, народу мало, он что-то мне лопочет тихонечко, а у меня на душе черным-черно, все тошно – и он,  и этот зал, и все вокруг! 
Но вот свет чуть  приглушили и   полились звуки.  Что играли, кто играл – не ведаю, но постепенно душа моя  как-то обмякла, что-то во мне разомкнулось,  и сама не заметила, как слезы полились из глаз. Сижу, не шелохнусь, а слезы, как ливень, льют – не остановить. Затихла музыка, я очнулась, да так стало неудобно перед соседом за слабость, а он будто и не заметил ничего.
Вышли мы из костела молча и долго еще шли не слова не проронив, каждый о своем наверно думал. Когда дошли  до метро Никита предложил.
- Раиса Михайловна, а не посидеть ли нам где-нибудь.  Что нам с вами по домам делать в одиночестве? 
Зашли мы в кафе, присели за столиком и разговорились. Вначале так, ни о чем, о погоде, о музыке, о жизни. Постепенно разговор увлек. Никита так интересно рассказывал о всякой чепухе, да и у меня на душе немного полегчало, даже смеялась над его шуточками. Поехал он меня домой провожать. К подъезду подошли, я голову подняла. Все окна в доме светом залиты, а  в моих -чернота застыла!
-А не выпить ли нам с вами, Никита Семенович, по рюмочке чая за столь приятный вечер? У меня и стол со вчерашнего вечера накрыт.– Как он мне давеча, так и я ему, шутя, предложила.
Думала - откажется. А он возьми  да согласись.  До утра мы тогда с ним просидели за столом, проговорили. Он мне про свою жизнь рассказал, а я ему о себе все поведала. Пока откровенничали, не заметили,  как рассвет в окна забрался.
Вот с тех пор и  живем мы с ним вдвоем.  Его дочь в Канаде замужем, мой сынок на Востоке со своей семьей, а мы  к ним только в гости ездим. Все вроде бы и хорошо.  Никита мой человек серьезный, спокойный. Ко мне хорошо относится. А мне что еще нужно? Домой возвращаюсь, в окнах свет. Значит, ждет и в доме не пусто. Только вот тоска -  она дура. Порой так согнет, что не дохнуть, ни выдохнуть! Соберусь, съезжу к своим на могилки, посижу, поговорю с  Гришенькой, с Ириидушкой посоветуюсь, глядишь, и легче дышать, и свет белый яснее становиться.


Тут-тук – стучат колеса на стыках, тук-тук – отсчитывают версты и километры вагону. Уносится состав в ночь, убегает от рассвета на закат. В маленьком купе сидят четыре женщины. Убегают от рассвета на закат четыре судьбы,  четыре жизни…

Продолжение: "Я жить хочу..."