Экшен или игра в Гения. Отрывок 6

Дорога извивалась в горах замысловатым серпантином. Эта лента заасфальтированными зигзагами то поднималась, то скатывалась с высоты, огибая пропасти и ущелья. Она вычерчивала немыслимые узоры, лентой Мебиуса рисовала замкнутые восьмерки и фигуры не для езды, но для высшего пилотажа, которые смыкались, потом рвались на части, соединяясь, и снова несли тебя вслед за собой вперед и ввысь, пронося сквозь этот горный массив.  И только безупречное покрытие дороги и редкие знаки на обочине напоминали о человеке, цивилизации, плодах его труда, а вокруг нетронутые зеленые склоны, верхушки деревьев, мелькавшие за стеклами окон, и каждый взгляд, каждая картинка отпечатывала в памяти незабываемые кадры незнакомых склонов, ущелий, облаков на этом высоком небе, которое было теперь так близко и, казалось, что дорога вела, петляя, прямиком к нему. И хотелось запомнить каждое деревцо, каждый цветок на обочине и на склонах, познакомиться на лету с каждым из них, узнать их имена, записать в книгу памяти, и потом, когда-нибудь, долго листать ее на досуге, вспоминая каждый листик на кронах деревьев, каждый камень в россыпях обвалившихся скал, этот полет или бег, или езду на такой высоте, в горах, под этим небом.
Иногда восторг гонки, сумасшедшей езды сменялся ощущением полета. Но повороты один за другим возвращают на землю и заставляют вращать руль, который спасает от пропасти, бездны и неизвестности. А может быть, лишают тебя этого неба, хотя сейчас оно так близко, но так высоко, а ты пока на земле и должен крепко держаться за нее - эту дорогу  и за свой руль.
Кому нужна эта скорость? Этот ветер сквозь лобовое стекло? Еще недавно там, внизу, он плелся по скучному тракту, обгоняя машины и города, заправки, оставляя позади запахи людей, бензина, еды, отходов той жизни, цивилизации, но вот, поднялся наверх и словно крылья выросли за капотом машины. И уже не хотелось ни думать, ни ползти, а лететь, огибая горы и пропасти, и только чувствовать.
Скорость! А не повод ли это забыться? Не думать, не вспоминать. Только небо над головой и этот неровный асфальт под колесами. Лететь! Но колеса разумно не дают споткнуться, цепко держат дорогу, а твоя новая машина своей рассудительной безупречностью не сбросит тебя вниз и вынесет, и доставит. Но поворот и еще. А там открывается глубокая пропасть. Теперь нужно по высокой террасе огибать эту зияющую пустоту. Но еще поворот, еще - и подъем...
А не разогнать ли тебе твою красавицу до безрассудного, сказочного полета, оторвать ее шины он надоевшего асфальта, просто  вспомнить, что за спиной или капотом есть крылья - точно есть! И сделать этот прыжок в никуда, в неизвестность. Очнуться там, на другой стороне, или где-то еще и не считать больше эти надоевшие повороты и спуски...
Что это? Неужели скорость, которая теперь и есть - повод не думать и до такой степени позабыть, что уже готов сделать этот прыжок? Нет! Просто сводит с ума машина, которую вчера, наконец, подарил себе, вытащил из скучного салона-магазина, нажал на педаль и отдался полету...
- Зачем тебе нужна она?
- Просто хотел уехать от ее стояния и самого себя...
- Уехать куда?
- В никуда!
- Почему?
- Просто, некуда больше и незачем.
- Но, почему?
- Лучше не думать и мчаться, и давить на педаль, потому что стоит остановиться и задуматься... Просто нужно ехать и делать это, как можно быстрее...

- 42 –

Дорога резко оборвалась.  Дальше только темный склон и камни под ногами. Он бросил машину и теперь пробирался сквозь редкие кусты на вершину горы, освещенную ярким светом фар. Он не знал, где находился, куда шел, было только одно желание – вперед и наверх. Только не вниз. Свет становился все более тусклым, но он продолжал свое восхождение. Наконец, небольшая площадка открылась перед его глазами. Он остановился и огляделся. Вдалеке торчали верхушки каких-то гор и холмов, все было в предрассветном тусклом тумане. И все же он смог разглядеть, что эти вершины не стояли на месте – они колыхались, становясь то выше, то ниже. Все было в каком-то сказочном движении. Там, в самом низу, горы заканчивались, спускаясь в бесконечную равнину моря. Они, то поднимаясь из этой воды, то исчезая на глубине, размеренно плыли. Каждая часть этого странного рельефа была независима. Все, не цепляясь друг за друга, было в постоянном движении, в свободном полете. Не было точки отсчета, не было координат. Не за что было ухватиться взглядом и остановить мгновение. Взгляд следовал за бесконечным движением и не мог сфокусироваться.
Он посмотрел прямо перед собой. Невдалеке заметил какого-то человека. Человек этот был знаком ему. Он был для него той единственной точкой, которая никуда не перемещалась, не уходила отсюда, не двигалась с места…

Клейзмер стоял на широкой площадке на самой вершине горы. Его волосы и длинная  борода развевались на легком ветру. Он стоял и смотрел вдаль. Он ждал, когда из-за высокой горы начнет появляться солнце. Он давно был один. Очень давно, и только эти горы, море, целый мир, небо, солнце, планеты, космос теперь были его собеседниками. Внезапно Клейзмер увидел неподалеку какого-то человека и в ужасе отшатнулся:
- Нет-нет!... Оставьте меня… Оставьте меня в покое…
Он хотел бежать, но, поняв, что бежать некуда (только вниз, но туда он идти не хотел), произнес: - Я не даю интервью.
Незнакомец неожиданно ответил: - я тоже.
Клейзмер удивленно на него уставился и спросил: - Что “тоже”?
- Я тоже не даю никаких интервью, – устало произнес человек, замолчал, безучастно глядя куда-то вдаль, не обращая на него никакого внимания. Клейзмер теперь внимательно разглядывал этого человека. Потом перевел взгляд вдаль этого горного ландшафта, долго стоял так и смотрел, потом на футляр со скрипкой, который одиноко приткнулся у высокого серого камня и снова на этого человека.
- Вы ни о чем не хотите спросить меня? – произнес он.
- Нет, - жестко ответил человек.
- Но, почему? – уже громче, с обидой в голосе, воскликнул он.
- Все равно не пойму вас…, вашу чертову математику.
Сказал это и снова замолчал.
- Но, это же так просто! – воскликнул Клейзмер.
- Да-да, просто…, все просто, - пробормотал человек.
- Хотя, вы правы, - согласился Клейзмер, - зачем что-то понимать, кому теперь это нужно? Никому.
Снова долгое молчание повисло в свежем предутреннем воздухе. Потом Клейзмер повторил: - Никому… Ваши желания трехмерны! Ваши глаза слепы. Вы даже не можете поднять голову и посмотреть наверх…
- А ваша математика? – перебил его человек, - чего вы добились с ее помощью. Что вы хотели доказать?
- Дело не в математике, - горячо заговорил Клейзмер, - все эти науки, доказательства, теоремы… Дело в нас самих… Мы ведем себя как крысы в лаборатории генетика. Как кролики. Мы беспрерывно раздражаем наши рецепторы удовольствия, но не более того. Только животные инстинкты... Мы покрыты толстой коркой своих удовольствий и низменных желаний. И ведь так было не всегда! Просто мы зашли в тупик, превратились в тупиковую, бессмысленную ветвь. Осталось ей досохнуть  и отвалиться за ненадобностью.
- Вы математик или философ? – спросил его собеседник, но уже с каким-то интересом глядя на этого высокого человека, покрытого густой черной растительностью. Он сейчас напоминал ему какого-то дикого зверя, но, тем не менее, разговаривал, как человек.
- Это одно и тоже,  – с благодарностью продолжил Клейзмер. Он так хотел с кем-то поговорить. Только теперь он понял, как долго молчал.
- Все эти понятия фундаментальные и являются звеньями, которые, соприкасаясь, намертво цепляются друг за друга, образуя неделимую цепь. Цепь - это наука, но сегодня она висит на шее у чудовища, имя которого - невежество. И теперь можно навешать на нее любые амулеты и символы и использовать в своих порочных целях.
- Такова реальность, - тихо ответил его собеседник.
- Реальность?! – закричал Клейзмер. - Реальность - это границы нашего невежества. Мы прочертили их для собственного удобства, но продолжаем жить рядом с вещами нереальными. Вспомните пирамиды, которые до сих пор не смог бы повторить человек, идолов невероятной высоты, сделанных из камня, где в округе лишь одни пески, вспомните все чудеса света. Сегодня мы просто не замечаем этого. Нам достаточно лишь того, что понятно и объяснимо, и что уже есть, что поддается простому доказательству. Когда-то человек был способен на многое. А ваша “реальность” так же бесконечна, как вселенная, время, разум…
Он говорил, и глаза его ярко блестели в тусклом свете зарождающегося утра.
- Вспомните: “Нужно носить в себе хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду.” Так сказал Фридрих Ницше. А вот еще: “Только те, кто предпринимают абсурдные попытки, смогут достичь невозможного.” Это - Альберт Эйнштейн. “Человек начинает жить лишь тогда, когда ему удается превзойти самого себя.” - он же. А вы говорите – реальность! Стоит потерять это чувство реальности, и нам уже не по себе, нам не комфортно, нас затягивает в пропасть. И ты уже летишь в неведомый мир. А зачем он нам нужен? Там неудобно и не привычно. Да и стоит ли поднимать головы и смотреть туда. Но, еще Платон сказал: “Всё, что вызывает переход из небытия в бытие - творчество”.
Человек посмотрел на него и произнес: - Вы математик, вам проще, вам есть за что держаться.
Клейзмер смотрел теперь куда-то вдаль, он устал, он сказал все, что хотел, в этих нескольких фразах он излил целый поток своих мучений или страданий, а теперь стоял и молчал. Потом произнес тихо: - Стоит только взобраться на эту гору, и ты обязательно остаешься один…
Потом посмотрел на своего собеседника и повторил его последнее слово: - Математик! Да - был математиком! Я не занимаюсь больше математикой! - резко произнес он. - Она мне больше НЕ ИНТЕРЕСНА! – потом добавил еще:
- Ваш мир спасет невежество!
- Так, что же делать? – спросил его человек.
Клейзмер уже повернулся в сторону и куда-то шел. - Что делать? – на ходу бросил он, - что делать? Вон гриб! Видите! Смотрите, какой большой! На моей горе! Вон еще один! И еще…
Он шел, и голос его становился тише, теряясь вдалеке уже пропадая совсем...
- Так что же делать? – вдогонку бросил человек.
- Оставьте меня в покое… Я не даю интервью… Не даю… не даю… Интервью не даю… Гриб… мой гриб…
Человек остался один. Снова один!
“МИР СПАСЕТ НЕВЕЖЕСТВО” – билось в его висках.
Теперь он смотрел вдаль на проплывающие горы. На одной из них ему показалась знакомая фигура. Показалась - не показалась. Сейчас это было не важно. Он узнавал в чертах этого человека лицо Альберта  Эйнштейна. Вот еще гора, а на ней Фридрих Ницше, вон еще - и на ней Платон. Каждый из них взобрался на свою гору и остался там навсегда. Потом он видел горы и высокие холмы со своими любимыми писателями, классиками, поэтами. Каждый на своей горе. На самой ее вершине. И обязательно один. Потом неожиданно увидел человека в белой форме... Петров! Он узнал его. Тот тоже сидел верхом на верхушке своей горы и смотрел вдаль, а на голове его была капитанская фуражка. Под горой этой сиял в предрассветном тумане огромный белый лайнер с большими парусами, которые весело надувались и звали в дорогу.
- Петров! Когда ты успел? Зачем?
 И, наконец, еще одна гора – она плыла в этом сумеречном пространстве, а на вершине ее тоже стоял человек. Он знал его. Знал уже давно – всю свою жизнь. Это и был он сам…
Он огляделся по сторонам. И вот она – цель его путешествия – предел того сумасшедшего бега или полета в неизвестность, к которой он так стремился, к звездам и небу, к верхушке серого острого пика горы, который скоро заблестит на весь горизонт утренним неземным блеском. Всполохнет ярким пламенем в вышине. Как маяк на одиноком острове, заброшенном далеко в океане в бесконечности этой водной стихии, затерявшемся на просторах Земли и космоса.
Он стоял на самом краю маленькой площадки, и ночь, тяжелыми зыбкими аккордами заканчивая свою темную песню, отступала, а на смену ей робкими звуками в этой вышине на легком прозрачном ветру зарождался ноктюрн - утренняя песня. Эта музыка нежно звенела над океаном, трепетно касаясь верхушки горы, растекаясь по ее склонам и наполняя воздух своим светлым звучанием. Ночь свалилась за горизонт, растворившись в немыслимом серебряном блеске. Солнце заиграло на его лице, отбрасывая длинную тень от этой крошечной фигурки, и теперь он закрывал своей спиной целые километры дорог, городов, поселков, забытых где-то там внизу, редкие деревья и кустарники  этой горы. Такое бывает лишь одно короткое утреннее мгновение, один крошечный миг - но ты становишься великаном на этой планете, и рука твоя может заслонить целый город вдалеке от этого утреннего солнца и его ярких лучей... Может заслонить - только зачем?
Яркое солнце озарило весь горизонт. Солнце было таким, как и прежде. Ярким, ослепительным, теплым и… родным. Каким он видел его каждый день в своей жизни. Теперь оно сияло как-то необычно, трепетно, и сияло только для него одного. Уже растворились, исчезли в его лучах остатки утреннего тумана и обрывки слов, сказанные этим странным человеком, Клейзмером. Тот ушел из его жизни навсегда. Он оставил его в покое. Наконец, он освободился от него. И только это солнце над головой оставалось с ним.
Он посмотрел вниз. Горы раздвинулись, и перед его глазами предстала бесконечная водная гладь. Этот океан не имел границ, он сиял в утренних лучах, и свет, отражаясь, переливался всеми цветами радуги, падал на горы, падал на небо. Падал! Мир перевернулся. Он не имел границ и координат. Все в нем имело какой-то божественный смысл и значение. Эти горы вдали, холмы, длинные берега, омываемые прибрежной волной. Широкие пляжи и дальше поля и леса, возвышенности. Этот огромный пустынный мир притягивал, приглашая войти и остаться навечно. Улечься на поля нескошенной травы и почувствовать себя частью маленькой уютной вселенной, где ты тоже теперь занимал свое законное место…
Внизу его внимание привлекли какие-то крошечные тени… точки… нет, люди… Десятки людей, сотни людей. Они летели на своих дельтапланах, на парашютах, летательных аппаратах. В этих утренних лучах они были веселой зарницей, искрами, которые рассыпались в разные стороны. Потом они дружной стайкой слились, соединились в единый поток и упали в океан. И уже на водных лыжах, на катерах, удивительных водных колесницах помчались по волнам. Их мускулистые красивые тела освещались ярким утренним светом, все они были одеты в коротенькие шорты и майки, мокрые и счастливые неслись по поверхности океана. А дальше, там, из-за горы, уже появился большой сверкающий корабль. На нем тоже были люди. Тысячи людей…, миллиарды…
Это был гигантский корабль-остров. Он медленно неповоротливо плыл по волнам, и длинные весла размеренно опускались в воду. А люди все продолжали свои привычные движения. Они делали это уже многие годы. Снова и снова опускали весла в воду и гребли. Их отцы, деды и прадеды делали то же самое. Они щурились от ослепительного солнца и закрывали свои глаза. Их ослепляло это яркое солнце, оно жарко палило разгоряченные спины, и пот лил с натруженных тел. Остров был гигантским. Кто не сидел за веслами, в тесноте двигались в разных направлениях, неся свою ношу. Они, словно маленькие муравьи, строили какие-то высокие сооружения, четко выполняя свою работу, гигантские вышки качали из недр этого островка остатки нефти и газа, кто-то рубил остатки жалкой растительности, кто-то таял снега на крошечных его полюсах. А пирамида становилась все выше и выше. В недрах острова открывались большие полости и пустоты. Он становился как решето, и только рос в высоту. И лишь отсюда, с этой горы, можно было заметить, что еще немного, и остров перевернется, он не выдержит эту высокую пирамиду, накренится и упадет в океан. А люди все гребли, и остров медленно плыл.
Крошечные точки на своих сверкающих катерах и гоночных лодках, причалив к острову, заняли свои места на огромной палубе. Там находилась рубка этого корабля. Там был капитанский мостик. Они верно держали курс, и гигантский корабль продолжал свое плавание. И только плеск весел о воду. Корабль, описав широкий круг, замкнул его в бесконечном океане, заходя на следующий виток. И снова и снова – все по этому замкнутому кругу. А рядом стояли высокие берега с бесконечными равнинами и полями, высокими горами. Но их никто не замечал. Яркое солнце мешало открыть глаза и заметить все это. А места на корабле уже оставалось слишком мало. Люди, ударяясь друг о друга своими спинами и шеями, толкаясь, настойчиво продолжали свой кропотливый труд. Они строили эту пирамиду, где наверху находился капитанский мостик. На нем стояли те самые мускулистые и сильные в красивых спортивных нарядах – шортах и майках. Глаза закрывали темные очки, но они видели сквозь эти стекла все. Они не могли не видеть, ведь они были рулевыми и следили за курсом. А корабль все кренился и очень скоро готов был потерять равновесие. Но почему они не сойдут на берег? Вокруг столько свободного места! Почему они продолжают это бессмысленное движение? Горы и равнины, с удивлением взирая на них, словно приглашали причалить. Но, корабль продолжал совершать свой привычный круг в бесконечности океана, и солнце слепило глаза…