Записки сельского таксиста. Англичане

   – Ты английский язык знаешь?
   Впору подивиться: деревенское общество этот вопрос и подобные ему относит к категориям «не задаваемые», «шутейные», но Лида, диспетчер такси, так часто и нетерпеливо дышит в трубку, что немедля отвечаю, мол, в школе немецкий проходил, и именно прошёл его, ибо без словаря пойму разве что «хальт», «хенде хох» и «Гитлер капут». Услышав вздох разочарования, спешу обнадёжить:
   – Но английский знаю лучше. А зачем он тебе?
   – Да тут, понимаешь, двое англичан, чтоб их, на голову свалились! – ошалело верещит телефон; отдёргиваю его от враз засвербевшего уха. – Ты, наверно, их видел, они вчера на большущих таких мотоциклах по посёлку гоняли!
   Конечно, видел. Незнакомцы, в коих без труда распознавались иноземцы, были густо обрызганы грязью и припорошены пылью, их некогда чёрные байки, костюмы чёрной кожи и чёрные же шлемы, подрастерявшие и первозданный цвет, и жёсткую инфернальную щеголеватость, гляделись купленными оптом на распродаже залежалых товаров. Тогда ещё подумал: «Забугорные геологи, охотники, плотоводы в наши тмутаракани издавна зашмыгивают, к ним уже попривыкли; байкеров впервые занесло».
   – Слушай, ты по-английски кумекаешь насколько лучше? – спохватывается Лида.
   – Ну, знаю слов приблизительно около тридцати, – говорю без тени бахвальства, со сдержанным достоинством. – А ты что же, познакомиться с ними решила, или от них тебе какая-то печаль?
   – Да мне-то что, мне-то никакой, – уже успокоено тараторит Лида, – просто эти ироды сейчас в кафе, – в том, что на выезде, в «Гурмане», – к барменше Катьке вяжутся, бормочут ей что-то, руками машут, а сами пьянющие в лохматинушку...
   О, вот это уже интересно!
   – ...ну, она и давай мне названивать, лихоматом кричать: «Лидка, увози их, на хрен, отсюдова как угодно, куда угодно, хоть к чёрту на рога, а то придолбали они меня тут совсем!». А как увезу, когда по-русски они, сама Катька только что рассказывала, кроме «спасибо» и «пожалуйста» ничего больше не лопочут? Слушай, выручай меня и Катьку, забирай из кафе этих импортных пьянчуг!
   – Они точно англичане? – спрашиваю, размышляя, как не проворонить случай встретиться накоротке с гостями из туманного Альбиона. – Если они португальцы какие-нибудь, так я по ихнему – ни слова, ни бельмеса...   
   – В посёлке бабы говорили, своими ушами слышала: оттудова они, с Англии этой самой, ну, стало быть, ты даже и не сомневайся, что так оно и есть! – с едва сдерживаемым нетерпением возражает Лида. – Давай, забирай их поскорее, а то Катька мне всю плешь проест!
   Ещё со времён работы в районной газете я накрепко уяснил: на уровне деревни последние известия сарафанного радио – непомерно детализированные, зачастую, как ни странно, достоверные – далеко опережают информацию официальную, потому, сразу же ободрившись, говорю: 
   – Звони Кате, пусть втолковывает им: «Такси! Форвард!» – и показывает на дверь. Любые непонятливые сообразят: приглашают выметаться. Дальше – моя забота.
   Лида разражается торопливыми благодарственными излияниями. Не дослушав, мысленно строго-настрого предупреждаю Коломбину: «Оконфузишь перед иностранцами – продам задёшево первому же встречному!», еду к кафе, пытаясь припомнить подходящие случаю английские слова, но все они, кроме «плиз» и «хэлп», вдруг словно провалились куда-то... «Ничего, положусь на вековечное „авось“», – приходит простейшее решение, поторопленное следующим обстоятельством: едва подъезжаю к кафе, как из его распахнутой двери вываливаются двое мужчин, сжимающих в каждом кулаке по паре бутылок пива «Heineken».
   Что это искомые англичане, не сомневаюсь. Взор едва ли не каждого иноземца изливает кичливое пренебрежение на увиденное, второпях не познанное; свободный в словах, вольный в движениях и жестах, он глядится расхлябанным рядом с нашим трезвым соотечественником, который, вознамерившись пошевелиться или улыбнуться, или произнести хотя бы слово, по въевшейся привычке осторожничать тут же призадумывается: мол, а надо ли? – и так и продолжает стоять насторожённо-безмолвным пограничным столбом. Состояние подпития нисколько не умаляет вопиющих различий; признаться, меня это обескураживает... Словом, отличить Джеймса от Ивана также легко, как самосвал «КамАЗ» от садовой тачки. Вот и эти двое, даже изрядно подшофе, ногами кренделя выписывают не балетные, а едино устойчивости ради, и бутылки держат не напоказ, как подгулявшие миллионеры, и не заявляют о себе воплями и песнями на всю округу, и, наконец, не выказывают намерения заехать случайному прохожему в физиономию. Коротко говоря, бритты ведут себя настолько чудно, что всякий наш соотечественник, едва взглянув на них, тотчас же разоблачит: «Не наши люди!»
   «Интересно было бы узнать, по какому поводу они так набрались», – думаю ни с того ни с сего. И тут бритт, тот, что повыше, завидев меня, приветственно взмахивает бутылками, радостно блестит белейшими зубами, не иначе как фарфоровыми (ну, а какими же ещё), и, оборотившись к товарищу и кивнув в мою сторону, живо говорит ему что-то. Оба они запинающейся трусцой устремляются к машине. Не успеваю я удивиться, как это бритты определили, что перед ними именно такси, а не обычный автомобиль, ведь нет ни жёлтого фонаря на крыше, ни шахматных наклеек на дверцах, как они усаживаются, мгновенно пристёгиваются ремнями и, улыбаясь шире, чем лучшему другу, вперяют в меня выжидательные взоры.
   (Беглая зарисовка бриттов с натуры.
   Шорты, футболки, бейсболки, – ни тебе бород, ни усов, ни даже вытатуированных волков или драконов, – ничего от инфернального. Один питок чуть повыше другого; тот, что пониже – немного потолще. Высокий – блондинистый; тот, что пониже – брюнетистый с проседью. Блондинистый показался мне внутренне собранным настолько, будто в него вколотили стальной штырь, очевидным лидером, но по каким-то своим соображениям натянувшим маску пусть благоденствующего, но незначительного офисного индивида. Брюнетистый рядом с ним выглядит увальнем, но глаза – неугомонные, ртутные – невольно подталкивают к мысли: э, нет, здесь не всё так просто...
   Словом, эти незаурядные субъекты способны левой рукою действовать радикально, правой удерживать страсти в узде.)
   «Пьяные до изумления, сообразили пристегнуться, – одобряю про себя, – а наших и трезвых не уговорить».
   Включаю магнитолу. «Бэби итс ю, ша-ла-ла-ла-ла...» – зачаровывают «Битлз», но не пассажиров: те и ухом не ведут. Весьма странно!.. Да англичане ли они?
   Спрашиваю:
   – Отель?
   Непрестанно улыбаясь, бритты раз за разом кивают головами (на удивление слаженно, словно незримые команды выполняют).
   В посёлке четыре гостиницы, и в которой обретаются бритты – вопрос... Быть может, они помнят название, но это очень вряд ли. 
   Ладно, начну с первой по курсу.
   – «Ленатур»? Там, где памятник Ленину?
   Бритты протестуют:
   – Ноу! Ноу!
   Да уж, попробуй тут, разбери, – то ли гостиница не та, то ли Ленин не по нраву.
   – «Профилакторий»? – продолжаю гадать, и бритты, наморщив лбы, как это делают все люди, безуспешно пытающиеся что-то припомнить, тревожно переглядываются. Наконец блондинистый вытягивает руку (а рука, успеваю заметить, холёная, женственная, как у пианиста, и это весьма удивительно), тычет ею: мол, туда, вперёд. Затем, заворотив ладонь  направо, пытливо взглядывает на меня: сообразил, нет?   
   – Прямо и направо, потом видно будет? – спрашиваю, и блондинистый, утвердительно сказавши «Йес!», повёртывается к своему напарнику, лопочет короткую фразу – и оба хохочут (блондинистый – раскатисто, брюнетистый – словно уславливаясь: мол, отчего бы и не посмеяться?), посвёркивая своими ненатурально белоснежными зубами.
   А мною вдруг овладевает неотчётливое чувство, сродни приблизительно такому же, когда, не без подозрения разглядывая подарок, сокрытый под непрозрачной или абсолютно не информативной упаковкой, принуждённо повторяя «Ах, премного вам благодарен», мысленно машешь рукою: мол, да ничего, если что, так выбросить недолго...
   Что ж, учту: предчувствие обманывает меня крайне  редко.
   На въезде в посёлок скороговорю:
   – Если я правильно понял, так прямиком, что ли?
   – Йес! – сейчас же откликается блондинистый. А ведь по-русски разумеет всего два слова. Интересно...
   Между тем Коломбина отпрыгала по колдобинам центральной улицы и молодцевато выкатывается на площадь, где на стоянке у супермаркета рядом с новёхоньким нежно-бежевым джипом «Мицубиси» и древним ужасно-оранжевым «Москвичом» апатически уставились в асфальт корова и телёнок. Напротив, через ручей, у здания казначейства – стихийные торговые ряды: на вешалах и ворохами – джинсы, футболки, рубашки, платья, халаты и прочее всевозможное тряпьё, на земле грудами – коробки с турецкими и китайскими шлёпанцами и кроссовками всех размеров. Жара, мошка, немноголюдство – для туристов здесь ничего интересного. Но бритты бойко вертят головами, живо, словно итальянцы, показывают руками во все стороны и, похохатывая, переговариваются; частенько звучит словечко «бэд» – «плохо». Нетрудно догадаться: бриттам всё вокруг решительно не нравится. Поначалу мне это просто не по сердцу (хотя в душе я с ними согласен), но вскоре приводит в состояние закипающей раздражительности, ведь только я, пусть не коренной, но местный житель, обладаю неоспоримым правом заявлять, что, мол, вокруг и то плохо и это, и это и то дурно, а у гостей лишь одно одолженное им право: помалкивать и вежливо улыбаться.
   Покосившись на пассажиров – «Европейцы, а ведёте себя хуже деревенских баб...» – всё той же скороговоркой несу тарабарщину:
   – Смекаю: вправо – вправду, или как?
   Ничуть не задумавшись, блондинистый отзывается: «Йес!» – и я невольно взглядываю на него пристальнее. Ответный взгляд озадачивает, и вскоре понимаю – почему: трезвые у бритта глаза. Или почти трезвые. Что-то становится всё интереснее и интереснее...
   – Да вы, однако, ребята хваткие... – адресуюсь словно бы и не к бритам, а самому себе. – Байкеры вы ряженые, – это раз. Умудрились протрезветь за какую-то минуту, – это уже два. Подозреваю: русским языком владеете не хуже меня, а ведь это, ни много ни мало – уже три... Не многовато ли будет?
   Договорив, поворачиваюсь к блондинистому. Он так и буравит меня захолодевшими глазами; надо спешно разрядить грозовую обстановку.
   – Бормотать себе под нос – привычка довольно скверная, понимаю, потому прошу простить...
   Блондинистый неотрывно, безмолвно глядит на дорогу.
   И вдруг – вот она, разгадка запоя бриттов...
   – Сегодня новостные сайты уши протрубили: английская принцесса родила наследника престола. Поздравляю!
   Ни тот ни другой не обращают на меня внимания. Ладно, я не из обидчивых.
   – Вы преисполнились верноподданническим восторгом – и обкушались. Бывает.
   Молчат. Ну что ты будешь с ними делать...
   – У нас по случаю рождения престолонаследника не напиваются: у крестьян другие приоритеты. Вот, скажем, свинья опоросилась... Ну как же поросяток – ведь они ближе, роднее – не обмыть?
   Нагло игнорируют. Чёрт с ними. Я тоже хорош – распинываюсь перед кем ни попадя...
   Развилка.
   – Налево?
   Блондинистый кивает (вероятно, забылся; немудрено: выпил, расслабился). Ага, вот где вы, значит, поселились – в «Профилактории»...
   Выруливая на улицу Партизанская, указываю бриттам на малиновую «Оку», украшенную чёрными кружочками, удивительно похожую на прыткую глазастую божью коровку:
   – Поглядите-ка! (Те, заворотив головы, провожают автомобильчик глазами навыкате, хором восклицают: «О! Шокинг!») Рашен дизайн вэри вэл! – втолковываю бриттам; они наперебой соглашаются со мною. – Но рашен хайвей, сами видите – совершеннейший даббл фак! – обмолвливаюсь вдруг со злостью, себя самого удивившей.
   Бритты закатываются хохотом. Блондинистый – дробным баритоном, мелко вздрагивая животом и щеками, брюнетистый – рыдающим баском, пряча лицо в ладонях.
   – Но ненадолго, – гремлю голосом, – потому что Путин – претти президент! Наведёт порядок, не сомневайтесь.
   Брюнетистый смеётся, но как-то оторопело. Блондинистый молчит, распяливает губы улыбкой, глядит обледеневшими глазами.
   – Путин – форевер! Ясно вам? Йес, то есть?
   Брюнетистый старательно покашливает в кулак. Блондинистый искривляет склеенные губы, его физия – как посмертная маска.
   Мне делается как-то неловко... И зачем набросился? Ведь я не злой.
   – Хорошо, ваша королева Елизавета тоже – «претти» и тоже «форевер». Довольны?
   Помалкивают. Ну, ребятки, на вас не угодишь!
   Вот, наконец-то, и «Профилакторий».
   – Приехали. Вытряхивайтесь.
   Блондинистый вынимает портмоне, глядит выжидательно. Молча показываю ему сотенную бумажку. Тот, и тоже молча, подаёт мне свою, тоже сотенную. А где же чаевые, сквалыга ты заморская?
   – Гуд бай! – улыбаюсь как можно приветливее.
   – Гуд бай, – отвечает блондинистый ржавым голосом.
   Выбравшись из машины, бритты от всей души ударяют дверцами.
   Ах, какая невоспитанность! Ну, так ведь – Европа, козёл её забодай...