Когда хорошо?

Возраст…
И кому в голову пришла эта мысль, мол, всякий возраст по-своему хорош?
Где тот год, месяц или день от которого можно отсчитать  его? Определить: вот  он  удачный, счастливый момент жизненного пути, где все было именно хорошо.
И был ли он и существует ли, этот «хороший возраст»  в круговерти прожитых лет?
Яков обжег пальцы догорающей сигаретой, тряхнул рукой.
- Ну, а сейчас-то, что? Вот, так и вся жизнь...

Бычок  дешевой сигареты моргнул в последний раз огоньком, выпустил на последнем выдохе  бледный дымок  и,  превратившись в пепел, покатился по грязному снегу, распадаясь на мелкие части.

"Холодно. Сегодня  тридцать пять обещали.
Вот, второй день, как из подъезда вынесли. Хорошо хоть спокойно вынесли. Так,  пару синяков, да губу разбили…
И с помойкой этой непонятки: ну и  что,  что выгнали с подъезда, я же при ней  сколько месяцев. И братве давал  пошариться и не отнимал  ничего.
Неприятные мысли роились в его мозгу, жужжали помойными жирными  мухами, не давали расслабиться и  портили настроени".

Он опомнился у родного подъезда.
 Дверь не закрыта. Вошел. Тепло  и пахнет щами.
 Щами с кислой капустой!
 И щи эти непременно сварены на свежем куске жирной свинины: светло-розовой, мясистой…
 Когда жена просила отрезать кусок мяса на щи, он всегда выбирал именно жирный.
Парное мясо тряслось свежим  холодцом, отливая нежным перламутром, остывшее со вчерашнего вечера, когда распластанную тушу, погрузив в машину, к утру продавали на рынке.
Мясо он всегда покупал сам, и никогда борова, только женской натуры, со светлой мягкой кожицей, без запаха.
Закружилась голова  от аромата и голода, Яшка присел на ступеньку и потерял сознание.

По голове  стучали лопатой, Яков открыл глаза.
Впереди шел мужик в его шапке и тянул кого-то за ноги, а Яшкина голова  подскакивала  на ледяных кочках, как замерзший резиновый мячик.
Откуда-то появился второй и влет ударил каменным ботинком в ухо…

"Хорошо, что пальтишко не сняли и сапоги оставили, они хоть и кирзовые, но без дыр, холодно конечно, но портянки  согревают чуток, а когда разойдешься, и вовсе, тепло делается. Их, главное, в эдакой холод не снимать, что бы теплецо не выпустить .

Бледно-желтый свет фонаря тяжко разбавлял молчаливую темноту,  лампочка болталась на веревке и Яков никак не мог разглядеть  нового  места. Он ничего не чувствовал.
-Лето, что ли, - мелькнула мысль.
Яшка любил лето. Тогда, на даче, поутру, он бежал с девчонками по песчаной дорожке к реке. Старшая всегда обгоняла, забегала вперед и дразнила младшую, размахивая полотенцем.
- Не догонишь, не догонишь!
А та хныкала, протягивала к нему ручонки и просилась на руки.

-Черт, а снег-то откуда? Или песок?
Яков прихватил горстью хрустящий грязный  комок, поднес к губам и сознание вновь убежало, спряталось в черную дыру.

-Вот, с обеда  валяется  тута, я вам два раза звонила. Он хоть и бомжара, а все же человек живой.
Толстая тетка  в простом пальтишке прикрывала  воротником уши от мороза.

- Чего она орет-то!
Голову  кто-то тряс  и ударял о доску… 

- Да, это Тамар Петровна, во втором классе.

Он тогда сказал ей, что она  дура. С  Васькой, на десять копеек поспорили, а Тамар Петровна обиделась, схватила его за отвороты пиджака и трясла, больно ударяя затылком о классную доску, и орала….
Лампочка перестала болтаться, пахло бензином и чем-то знакомым.

- Спирт! Опять Васька  на рыбалку спирт взял.
- Лучше больше, но больше,- Васька  хохотал, покачивая поллитровым флаконом.
- Завтра с утра воды выпьем и похмеляться не надо, - ржал он в голос.
- Да-а, вот, теперь с похмелья голова и болит, водички бы.

Яркий свет больно ударил в глаза. Мужик в белом колпаке, вроде возмущается, в глаза заглядывает.

- Вы чего эту образину привезли, порядочные люди болеть перестали?
 - Черепно мозговая у него и вроде перелом позвоночника,-  добрым голосом сказала мама.

-Мама, я домой хочу,- плакал Яшка, я уже не болею, забери меня от сюда, они уколы будут делать…

- Сапоги, зачем они режут сапоги, это ж всё, что у меня осталось! И так отняли последнее! Как мне жить-то в такой мороз, сегодня тридцать пять!
Всё, теперь выкинут! Или отдадут? Нужно попросить, я их зашью…

- Слива, ты тогда, на зоне, проспорил мне пачку чая, что сапоги зашью так, что не догадается никто, а чай так и не отдал.

- Да забери ты свой чай!

- Нет Слива, не возьму, я у мертвых  не беру…

Во! Что-то из сапог выпало, моё!  Пальцы…. Черт, как же теперь без пальцев!? Собрать нужно, попрошу, пришьют…

- Не пришьют, тебе позвоночник лечить нужно, а денег нет.

- Ты, Слива, мне должен.

- Так ты же у мертвых не берешь…

 Ну вот, в палату повезли, а простынка-то несвежая, да ладно, я и такую уж не помню.
Значит не отпустили меня, хорошо.
Вот лягу в теплую кровать под одеяло, подушку дадут, можа пожру чего, в больницах всегда есть, что пожрать.
Приехали. 

А врачи хорошие люди, мне без пальцев тяжело на кровать перебираться, сами перенесли. Ну бросили слегка, так  это терпимо.
Во! А народу-то сколько.

- Мужики. А чё голые? Жарко?
Сегодня тридцать пять на улице, а здесь тепло.

Молчат. Ну, так ночь. Не буду будить.

 - Бражка? А ты как в мужскую палату попала голая, ну стервь... Постой, тебя же на той неделе убили. Сам видел. Прикройся! Здесь  порядочные люди, не бомжатник какой.
Лечат значит тебя. Вот, и мне  свезло. Дождался возраста, когда хорошо.
 Наконец-то.