Рассказ о русском воине

Старец читает негромко, как бы для себя, но внятно и молитвенно:
- “Всесвятая Троица, единосущная держава, нераздельное царство, всех благих вина, благоволи же и мне грешном утверди, вразуми сердце мое и всю мою о отыми скверну, просвети мою вину, славлю, пою и поклоняюсь, и глаголю: един Свят, един Господь, Иисус Христос во славу Бога Отца, аминь”.

Лица старца не видно: он стоит на клиросе согбенною спиной к молящимся, но видны его седые волосы, часть бороды и котомка за плечами. Молящихся в полутемной церквице всего несколько солдат, две старушки да девочка лет семи, в платочке, в сермяжной белой куртке с большого роста в растоптанных больших лаптях. Она большими глазами рассматривает под куполом летящего над звездами Господа-Саваофа и, видно, недоумевает или ужасается.

Позади всех, у самого входа, как бы не решаясь войти в церковь, стоит военный, молодой человек лет тридцати, русский офицер. Он вошел в церковь случайно, мимоходом. Его привлекла своей наружностью деревянная церковка, точно кружевная украшенная узорчатой резьбою по дереву. Эти кружева были повсюду: под крышей, на карнизах, вокруг дверей и окон, на воротах и по всей облегающей ограде.

Церковка напоминала офицеру его родной далекий север. Отыскивая свою часть и проезжая мимо, он заметил открытые двери, а через них мерцающие свечи перед алтарем и вот он спешился, привязал коня к углу церковной ограды и вошел в церковь случайно, почти из любопытства.

- “Благословлю Господа во всякое время, выну хвала Его в устах моих”, - внятно и спокойно читает старец с котомкой за плечами, тоже видно случайный прохожий, может быть, священник, попавший в волну отступления.

Здесь пронеслись армии Австрийская и Русская великим пламенным приливом, и вся деревня уже наполовину разрушена и опустошена, а эта церковка, как счастливый островок, каким-то чудом сохранилось и даже цело все убранство в ней, иконостас, подсвечники, иконы, книги. Но откуда эта девочка в лаптях? Ведь лапти эти не галицийские, а великорусские?

Пока думал об отступлении, которое уже остановилось на этой линии, о девочке и о страннике с котомкой, пропустил несколько строчек псалма и спохватился, как будто что-то редкое и ценное потерял. И снова стал внимательно слушать, даже продвинулся вперед от входа.

- “Приступите к Нему и просветитеся и лица ваши не постыдятся. Сей нищий возва и Господь услыша и от всех скорбей спасе и…”

Ведь это – про таких, как он, грешный, случайно пришедший в эту церковку. Разве он не из тех, чьи лица стыдятся показать свою приверженность к вере отцов своих?..

- “Вот оно как… - роились мысли в голове офицера. – Даже все святые должны бояться Господа, а что же мы, безбожные, забывшие даже все детские молитвы, стыдящиеся как следует молится даже на общей вечерней солдатской молитве?..”

- “Богатии обнищаша и взалкавша: взыскающий же Господа не лишится всякого блага…”

* * *

Когда вышел из церкви, то не надел фуражку, склонив голову, ушел куда-то мимо своей лошади и точно во сне увидел на себе шинель и шашку у бедра и слышал позванивание шпор. Услышанные слова вошли в его сердце навсегда и поразили его своей всепокоряющею, ясной простотой и необъяснимой истиною мирности и покорности всему, что совершается вокруг.

* * *

Потом на некоторое время все забылось, стерлось из памяти. Поход и бои, забота о солдатах, о себе, о близких в глубоком тылу, переписка с избранницей сердца, - все это загородило и затмило случайно вспыхнувший в душе его священный огонек.

Но вот в Январе 1918 года, в Киеве, когда переодетые матросами немецкие наемники и обезумевшие русские солдаты хватали и убивали прямо на улицах тысячи русских офицеров, грубая и страшная рука нащупала под его шинелью офицерские отличия и поволокла его к месту расстрела, - в нем невольно, с отчетливостью яви, воскресли позабытые и только раз услышанные в галицийской церковке слова:

“Блажен муж, иже уповает нань…”

Потому ли, что лицо его в эту минуту озарилось неподходящей к случаю улыбкой или потому, что он так покорно и бесстрашно шел перед матросами, - матрос по дороге вырвал у него хранившиеся под подкладкой обшлагов погоны и, выругавшись тяжелыми словами, толкнули его в один из переулков и сказал:

- “Иди, блаженненький! Да выбрось все, чего у те там есть еще. Не попадись!..”

- “Блаженненький!” – с усмешкой шептал офицер и поражался не столько чуду спасения, сколько тому, что матрос в точности, хоть и своими словами, повторил его молитву:
“Блажен муж, иже уповает нань…”
С тех пор все было уже не случайно, а предопределенно.
Все пламя смутных лет пронеслось над этим офицером неопалимо. Все бурные реки крови и скорбей не смогли затопить и погасить все разгоравшийся чудесный огонек, случайно зажженный в покинутой всеми сельской церковке.

Не случайно попалась на глаза русскому воину, одетому уже в рабочую блузу, небольшая книжечка академика В.О. Ключевского – с простым названием “Преподобный Сергий Радонежский”. Уже все, что касалось этого подвижника, неудержимо тянуло к себе: вот отрок Варфоломей на лесной поляне перед схимником – картина художника Нестерова. Вот ряд картин академика Рериха: Сергий юношей вступает во врата Хотьковского монастыря. Сергий строит первую свою келью, - будущую твердыню русской славы – Троице-Сергиеву Лавру. Сергий в лесу, а у ног Его мирно лежит гроза русских дебрей – медведь…

Не случайно совершается и уход русского воина в чужие страны, когда в родной стране поруганы святыни. Теперь он сам стал скромным и безвестным странником. Безвестным потому, что принял имя новое, принял подвиг монашества и стал вооружать свой дух новыми, неуязвимыми доспехами, чтобы силой нового непобедимого оружия – силой молитвы, силой разума и сердца, силою борьбы со злом и тьмою – помочь Земле Родной, которая в течение тысячи лет была великой и святой обителью многих святых и преподобных праведников Русской Земли, среди которых незакатным солнцем светит Радонежский Чудотворец, Преподобный Сергий.