Schlafless. Часть 5

VIII.
Прозрачная, как аквариумная рыбка, луна – родимое пятно на небесной коже. Который час? Половина девятого. Должно быть, кто-то курит наверху, и от этого образуются облака. Тогда птицы – это чаинки в бокале, а бокал – наша планета. Сверху – наблюдательный пункт, маленькая сторожка, в которой есть всё необходимое для жизни: небольшой шкафчик с одеждой, печка-буржуйка, запас дров в тёмном дальнем углу, скрипучая кровать с пёстрыми подушками (ручная вышивка!), трёхлапый табурет без спинки, простой деревянный стол и лампа. Вечерами здесь работают: много исписанных мелким почерком листов, капельки застывших чернил. Где же хозяин? Нет хозяина. Ушёл. Не существовал.
Нет никакой сторожки. Представим лучше сад, золотые ворота, и Пётр любезно встречает вас. А в саду яблони Гесперид.
Нелепица, сумятица в голове. Выбросить всё! Слишком много культуры, а сказать нечего. Вот известны, например, архетипы. Используй их, не отвлекайся. И не выходит.
Главное – не сравнивать себя и.… Проиграешь непременно.
Пожалуй, сад стоит оставить. Ухоженный. Что посадим? Простые цветы нужно разместить ближе к входу, а роскошные – у самого престола. Давайте подумаем… Разделим всё пространство на три части. Номер один. Львиный зев (пёстрый) у самого забора, чуть дальше – лимонный и белый львиный зев. Потом низкорослые бархатцы, одуванчики, зверобой, тысячелистник, цикорий и ромашки – ближе к тропе, а сзади, фоном, - золотые шары, чтобы не загораживали остальное. На границу астры, лучше розовые, лиловые, можно немного красных. Второй сектор. Левкои, белые каллы, хризантемы, тоже белые, сзади – белая сирень и черёмуха. Чуть дальше идут бледные лилии разных оттенков, маргаритки, жимолость и огненные герберы для контраста. На границе сектора карамельно-полосатые петуньи, флоксы и палочки-гиацинты.
Третий сектор должен быть самым красивым. Сначала тёмные розы, посаженные так, что ближе к центру оттенок становится светлее вплоть до белого. Дальше – в шахматном порядке кроваво-красные георгины и алая и бледно-розовая гвоздика. Дальше мак. Пёстрые тюльпаны, пионы, гладиолусы. Ещё ближе – ирисы, колокольчики. Ближе всего – ландыши и подснежники. Позади цветущие яблони и сакура.
Скажи, я хорошо придумала? Конечно, идеи не мои. Это то же самое, когда берут идеи, например, философа и переписывают их для учебника философии для студентов высших учебных заведений. Созданы идеи одним, а второй переставляет их, группирует, словом, имеет дело с чужим материалом.
Может быть, тебе полюбился бы маленький светлый коттедж, похожий на те, что потом построят они, с уютным чердаком, с подвалом для хозяйственных вещей, с маленьким бассейном, качелями и парой пальм? А как тебе гамак в тени или кресло-качалка на веранде?
Не нравится?
Можно было бы сделать Очень Умный Дом, оформить комнаты в стиле хай-тек. Представь: металлические стены, круглые окна, а комнаты разделяются отсеками, как в космическом корабле. И всё это на 56 этаже.
Ты не любишь меня.
Всякий раз, когда я приближалась к тебе, твоё лицо выражало боль и муку. Я спрашивала тебя постоянно, но ты молчал и уходил в свои увлечения, в какие-то свои дела; и как мне узнать, в чём причина? Ты сбежал от меня, словно дитя от надоевшей опеки. Рай опустел, ада не существует. Куда же мне идти? И с кем поговорить мне о старине?
 Я бродила бездумно, пока не забрела в кабинет, куда мне не было доступа при нём. Не заперто.
Задуманная тобой и воплощённая колоссальная система. Вот она, на этих чертежах, в этих формулах, строгих расчётах. Записи мелкие, стройные, почерк очень печатный. Здесь все данные о том, как работает механизм. Я ничего в этом не разбирала тогда, войдя в обитель знаний впервые. Теперь легче. Понемногу начала я понимать. «Ужель загадку разрешила?» - думалось мне в минуты просветления, в минуты открытия, когда части сходились, стыковались, но в итоге стало ясно: нет. Теперь мне нужно изучить работу механизма изнутри.
Сейчас я лучше понимаю его, ознакомившись с ходом мыслей. Они прекрасны.
Странно только, отчего он оставил все свои записи. Возможно, он спешил? Или считал, что я неспособна понять? В таком случае, он недооценивал меня.… Да, это был хитрый шифр. Однако то, что изобретено одним, может быть понято другим. Разгадав до конца это, я получу ключ к пониманию, кто он такой.

                * * *
Всякий, к правде взывающий, в глубине души желает подтвердить свои надежды. Да и как не соблазниться, если мысль обладает силой по природе, и всё обернётся по-твоему, стоит только загадать желание, можно без звезды?
Готов ли ты получить изломанные дрожью руки, ослеплённые глаза, раскат грома в голове? Стоит ли цель твоя таких жертв или нужно было прятаться в пустом саду?
Если бы вы могли посмотреть на себя со стороны, как это сделала я, вы бы ни за что не поверили. Уверяю вас. Монстр, наблюдаемый вами, - вы.
Вот что жгло его, отдаляло, заставляло против воли ненавидеть меня, а ведь ненависть – его противоположность, ибо он есть любовь. Я виновата. Я его искажала.
Когда я задумала последовать за ним, случилось что-то… Я раскололась и существую теперь двойственно. Уродливое «я» вдруг окутало каждого человека на планете Земля, соединилось с ним. Они называют эту часть злом. Зло не помнит ничего. Оно творит беспредел там, нарушает порядок, крушит и превращает всё в руины. Вторая «я» - здесь, в полном сознании и памяти. Вторая «я» может быть целой или дробиться по собственному желанию. Вторая «я» ужасается. Вторая «я» - единственная, кому доступна полнота правды.
Правда в том, что он, желая на время избавиться от страданий, мной причиняемых, и найти способ борьбы со мной, он расколол себя целого. Эти осколки называются душами. Он ничего не помнит сейчас. Каждый человек – частица бога. Всё, всё теперь сходится.
Человек изучает науку и устройство мира, потому что в них – ключ к возвращению памяти. Человек ныряет в искусство, потому что надеется в нём найти оружие против меня.
Меня зовут Скука. Когда я родилась, он, бог, уже был. Родились мы одновременно? Мне неизвестно.
Он ничего не помнит. Как я нашла его? Как обо всём узнала? Неизвестно. Могу только предположить: мы связаны тесно, близко, и я могу почувствовать всё, абсолютно всё.
Я вижу теперь, вижу, как он ненавидел, как презирал зло, отвратительную часть меня. Я вижу, почему бежал.
Я бы тоже сбежала.

IX.
Небо сияло и посылало вниз нити дождя в подарок, утолщало их, старалось сделать грозу весёлой, лёгкой, но мало кто понимал замысел. Покинувшие подземку пять минут назад теперь стояли, искали место у стены, толпились, и можно было подумать, что-то случилось, привлекло внимание зевак. Нет. Ничего дурного, просто летний красивый дождь. Отчего это неприятно, отчего прячутся, хмурятся? Вам, должно быть, встречались вечно недовольные погодой (чего доброго, вы сами принадлежите к ним, нет?). Жара или дождь, всё не то. Записывайте рецепт, добрые души: дождавшись дождливости, доберитесь до границы между открытым пространством и какой-нибудь крышей или навесом и наблюдайте. Как только вам встретится улыбающийся или смеющийся человек, мокрый, стремительный, не убоявшийся бега или в гордости идущий, знайте: почти наверняка он настоящий. У него с кончиков волос капают слёзы радости, одежда пострадала, а может, только обувь (допускаем вариативность). Он настоящий. Конечно, это только гипотеза, но – но…?
Дожди – дело молодых, лекарство против морщин. Заткните только паспорт, если он напоминает вам о возрасте.
Детям хорошо быть рождёнными в такой день, не правда ли? Они станут художниками собственной жизни.
Вечер, июнь. Этот вечер красив и печален, и я не хочу, чтобы он кончался.
А у нас зима, у нас в разгаре снежные танцы, расчищенные с опозданием тропинки, степень обморожения кожи - любимый оттенок розового на щеках, ритмы пушкинских стихов («…крестьянин, торжествуя…»), чай, новые варежки.
В Академию идут студенты.
Ангел на шпиле. Ангел в чате. Ангел, за руку ведущий, ангел помнящий, учительствующий. Ангел в белом халате курит на крыльце.
 Рыжий идёт по коридору навестить подругу. Открывается дверь. Замедленно. Ксюша знает, как его глаза находят табличку с цифрами, сигналы от органа восприятия плетутся по дорожкам нервов в головной мозг, дано подтверждение: здесь; опорно-двигательная система подключается: несколько шагов ногами, дотронуться до пластмассовой ручки, совершить сложнейшую комбинацию рукой (поразительная работа запчастей!), перед этим повременив (1, 17 сек.). Энергия передаётся от живого человека простому, но такому красивому механизму дверных петель. Едва уловимый скрип, в обычном состоянии человек не заметит, не прислушавшись (при условии кристальной тишины). Лёгкие совершили перегон воздуха – мои и его. Сердце сократилось – моё и его, только моё под пристальным контролем. Наблюдалось, что присутствие близких влияет на больного в состоянии комы, в частности, учащается пульс, но со мной такого не происходило, хотя злость на родителей могла бы повлиять, и нежность к деду, и бирюзовая ностальгия по нашему с братом детству, когда он ради меня прилетел и принёс в палату пряное настроение аэропорта, скорости, драматичных и не очень расставаний и воссоединений, возни с чемоданами, ломаного английского, капризных детей, девушек в огромных солнцезащитных очках и платках, глянцевых общественных туалетов, прессы в аккуратном киоске, объявлений о задержке рейсов. Сейчас я самый точный прибор сама себе, констатирую: пульс увеличился на 1 удар в минуту. Могла бы я дать любые данные. Точное московское время пятнадцать часов восемнадцать минут. Влажность воздуха в палате пятьдесят три процента. Температура воздуха ровно двадцать два градуса по Цельсию. Атмосферное давление семьсот пятьдесят девять миллиметров ртутного столба.
Ох уж моя природная склонность к цифрам.
Михаил там, за дверью, как за щитом. Стены, и потолки, и пол – всё дрожит, пока он идёт, всё вибрирует, хаотично движется. Вот он едет на огненной колеснице, в одной руке молния, другой управляет; кони Диомеда послушны, как вода в стакане. Плавится дверная ручка, прогибаются бетонные плиты в основании здания. Превращается в плазму кислород. Изумрудные крылья сложены, как у голубя. Я уже знаю, что его унесёт отсюда вихрь.
А впрочем, всё это сны и туманности. Он здесь.
Расскажи. Будь.
Тепло.
Среди приборов находится тепловизор. Я вижу, где он сидит, вижу, что рассудок его холоден, а сердце горячо. Уж он-то знает, что я в сознании (такие знают).
Почему ты так долго не приходил?
- С Новым годом.
Что за способ начать разговор.
- В вашей больнице до сих пор не убрали новогодние украшения. Смотрится странно. Ты бы щёлкнула языком или головой покачала. Можно было бы взять тряпки и вымыть окна, на них снежинки, кривые, кстати, кое-где.
- Другая бы рассердилась, а тебе хочется узнать, почему. У меня была выставка, вчера. Двадцать работ. Я тебе не говорил, хотя планировалось заранее, задолго до того. Извини. Максим помог, Ариадна, и Герман. Ты его не знаешь. Мы были в Америке. Нехорошо, конечно, что за всё заплатил он, но я это просто так не оставлю. Я обязательно отдам долг, уже скоро. У меня всё хорошо с деньгами, даже отлично. Да и со всем остальным. Вчера, в «Санта Шарлотта». Я даже представить не мог, что соберётся такая умная и благодарная публика. Реклама была, очень хорошая. Пол-академии на ушах стояло, почти все наши пришли, старшие тоже, и преподаватели. Интервью брали, снимали репортажи, но это не очень интересно. Скажу честно: приятно. Чертовски приятно, когда совсем незнакомые люди пришли, чтобы посмотреть на мои работы, не пожалели ни сил, ни времени. Ну и конечно, те, кто и раньше меня знал. Как жаль, что не было тебя.
- Тебе здесь скучно. Мне следовало сразу прийти, по общечеловеческим меркам. Но ты у меня не общечеловеческая. Если бы я дал знать, что да как. Информация превыше всего, я помню. Извини. Ты бы сейчас сказала: «Мне пофиг, что ты не приходил, псих. Хоть на Плутоне бы вы гостили, только передал бы, и я бы знала».
Я такая грубая?
- Ты точно должна была быть там. Семь работ были созданы при тебе, благодаря тебе. Не поверишь, Ксю, зуб даю! «Созвездие реки» я тоже выставил.
Не может быть!
- Остальное написал потом, когда ты рано домой уходила, я уж не знаю, почему; и в Америке.
- Да, это новое вдохновение.
- …
- Жаль, тебя там не было. Хоть всё здорово, так выматывает. Поддержка нужна, очень. Да я знаю, конечно, ты сейчас прямо поддерживаешь меня, только не можешь сказать. Спасибо. Я знаю, надо спать больше и всё такое. Уж кто бы говорил. Ты ведь тоже не спала много. И сейчас не спишь.
- Бедная моя девочка. Ты меня простишь за всё, что я натворил?
И я наконец заснула без сновидений.

X.
Когда отшумят все моря и дожди, когда примут все отпущенные солнечные ванны, когда закончатся очереди в кино на самый популярный в галактике фильм, когда отцветут все представители растительных семейств, когда заслушают миллионы пар ушей до дыр пластинки и диски, когда съедят все запасы, когда напишут все пьесы. Когда прочитают все диалоги, когда испишут все блокноты и выиграют все медали, когда истощатся запасы закатов и извержений вулканов, когда умрут все актрисы и модели, когда разобьётся вся посуда, когда ничего уже не останется, когда вспомнят они всё, всё, всё. Ангелы терпеливо будут им преподавать и говорить, и кто-то решит, что во всей этой истории не больше бреда, чем в массовых обманах любого века (возьмите навскидку), чем в любовном писке или серых календарях. Когда разозлятся одни, заплачут другие, раненные фактом разоблачения правды или краха иллюзий, выстраиваемых в течение тысячелетий с нежным трепетом, когда нервы, обёрнутые изолентой, оголятся, когда замелькает трепетный кинофильм о прошлом. Капли ртути не сливаются так охотно, как сольются они.
И станет ясно, что она говорила правду, потому что ключ к памяти будет найден. Кто, как не он, обвинял её? Справедливо в тысяче случаев, кроме лжи: она не солжёт к тому моменту ни разу, и руки её будут чисты. Кто преступнее?
Он проснётся и удивится, как человек спросонья моргает, озирается, возвращается в исходное состояние, лепит себя заново в рекордные сроки, воскресает. Он удивится горько, простыло. Он изучит все искусства на Земле и за её пределами, выйдет за границы восприятия и вернётся в них, напишет музыку и картины, построит здания и возведёт словесные памятники, станцует и споёт, и рассмеётся, и вырежет фигурки из дерева, камня и кости, оформит помещения, создаст скульптуры, и в бесконечность, и всё же не найдёт лекарства! И будет стоять перед сестрой своей и врагиней, в смущении и непонимании, и в бессильном негодовании.
И сердится будет на неё, и вдруг поймёт, что она и никто более не говорила с ним, и она подарила интерес, она разожгла любопытство. Значит ли это, что она не так дурна? Значит ли это, что с ней можно жить?
И помирятся, и полюбит её навсегда, и она, любимая, никогда больше не сумеет причинить боль.

Is this human
You're only making me alive? (с)