Треугольник вторичностей

 Здравствуй, уважаемый читатель! Это тот, который поднатужится и прочтёт моё повествование до конца, но если бросит на полпути и повесит его на гвоздик в отхожем месте, что ж … тоже здравствуй – я вежливый … но тем, что поздоровался и с таким, как ты, то этим решил свалить всю вину, за досрочную концовку общения со мной, на тебя, нерадивого и привередливого читателя.
         
        То, о чём будет здесь рассказано, чистейшая правда но, из уважения к реальным людям, иногда с искажёнными именами и деталями событий, оставляя в правдивости житейскую суть. Что касается языка повествования, то не обессудь, уж как говорят они в жизни, так я и доношу до твоих глаз без утайки и без  новорусских выпендриваний, а уж если персонаж и заматерится, то это не бравада, а от широты души.
         
        А ты попробуй-ка молотком по пальцу – самый лучший тест на воспитанность, сразу определит и широту души, и степень твоего сраного аристократизма. И не потому у некоторых сраного, что это фикция, а потому, что их аристократизм по уши загажен нашей плебейской действительностью. Ну ... что говорить-то – переродилась в нашей странной стране аристократия. Я не принимаю в расчёт истых интеллигентов, которые вечно копаются в себе и к которым никакая грязь не пристаёт ... Всего-то один удар молотком, но от всей души, и твой лоск как потопом смоет … Попробуй-попробуй!!!... А моих героев жизнь испытывала далеко не молотком, и даже не кувалдой, а что побольнее, и не так, как ты думаешь, а в десять раз сильнее...
         
        Ну, вроде бы я объяснился и перехожу при обращении с читателем, это который до конца ... уважительно … на Вы …
         
        Да!... Ещё простите за пунктуацию – я с этой проституткой, которая меняет смысл в угоду  мелочным значкам – «казнить … нельзя … помиловать»  – с пелёнок в контрах. Вы уж, если что где не поймёте, сами обсмысливайте. А теперь читайте и хвалите ...

        или хайте …


          глава 1
               
                ОТЕЦ – ПОВОД ДЛЯ РОЖДЕНИЯ,
                НО ДАЛЕКО НЕ ДЛЯ ЗНАКОМСТВА ...

          … Звали-то его Борькой Моновым, но через всю свою жизнь двугорбым верблюдом он пронёс два имени, два отчества, две фамилии и даже, два дня рождения … Кстати, до поры, до времени не догадываясь об этом.  Появился пацан на белый свет преждевременно, благодаря похоронке на папку, что убили в Финскую …

        ... А закончил отец до банальности просто, но … неожиданно. Утром, накинув ладный, ещё тугой от непривычки к своему хозяину, полушубок на тёплые со сна плечи, молодой командир вышел из блиндажа хлебнуть свежего лесного воздуха и первым же вздохом захлебнулся – пуля в переносицу зло споткнула его на ровном месте. Ему ничего не осталось делать, как послушно устроиться в сугробе ничком и даже, не испачкав кровью белого кожушка, что выдавались всем командирам на передовой.

        Идиотское недомыслие начальства – ведь новое обмундирование – визитная карточка командира Красной Армии для финских кукушек (так красноармейцы окрестили финских снайперов, размещавшихся на деревьях) … РККА была богата на командирские полушубки … Ну, вот и всё об отце Борьки Монова.

        Конечно, пользуясь авторской безнаказанностью, много чего можно понаворотить – и недюжинный ум, и благородную внешность, и телосложение Геркулеса, и даже пристальное внимание со стороны прелестниц. Но, по случаю махровой лени, лежащий в основе авторской честности, он и предлагает в сведениях об отце сушеную грушу для слона … но честную.

        Он (автор) из-за этой самой честности штаны-то одни единственные носит ещё с двадцатого века, да свитер, что своим воротом спадает с обеих плеч одновременно. Конечно, он бы ходил и без штанов, но одних, из окружающих, ему жалко за напряг в мышлении при виде мужика в неглиже, а другим как-то не хочет дарить бесплатный спектакль. Вот похоронку на сером бланке, автор видел и всё ... и больше – никаких сведений об отцовстве и собственных штанах ...
         
        Кстати о штанах - родился Борька в обшарпанном роддоме, бедном на медикаменты, и щедрым на повивальное человеколюбие, оставив о себе десятиминутную акушерскую память родимым пятном на правой ягодице величиной с копейку. Акушерка, держа его кверх ногами и шлёпая по заднице, пока он не заорал, пробасила: «Этот разбойник, ежели будет без штанов, завсегда найдётся» …
         
        ... Если читатель  интересуется чтивом, задержавшимся ещё в его руках, то только во второй половине этого опуса поймёт, что басом акушерки судьба нехорошо дала о себе знать … Дала и опять спряталась, чтобы, уважая себя, потом, безголосо проявляться вехами событий и поступков.
         
        Жили они вдвоём с матерью, учительницей русского языка, в нормальной харьковской квартирке. Достаток в доме был сносный. Борька, кроме положенного детям, ничем не болел. Вдова, хоть и молодая, чтобы не усложнять Борьке жизнь, пресекала вялые намёки слюнявого коллеги-химика, который семейные отношения называл валентной связью, понятно, держа себя за вальта, и чётко придерживаясь  собственной философии – «лучше быть вальтом, но молодым, чем королём, но старым». Он и не догадывался, что жизнь ему может за такую прелестную доктрину подсунуть свою бяку – и старостью наградит, и королём не позволит стать, а так, до самой смерти оставит мелким вальтишкой. Ну и хватит о нём, тем более, что ни на одной странице он больше не появится.
         
        Что нужно среднему советскому человеку Борька, по сопливому малолетству, ещё не ведал, зато Елена Васильевна, а читателю пора уже знать, как зовут вдову, прекрасно, несмотря на молодость, чётко знала – это обходить острые углы общения и не натыкаться на подводные камни бытия. Вот она и была – с врагами приветлива … с друзьями радостна … со знакомыми, а тем более с незнакомыми …  вежлива, не опаздывала на работу  и, одной из первых, ежегодно соблюдала обязательный ритуал подписки на периодическую печать. В общем, мать жила для Борьки, и по принципу «Надо», а Борька, пока ещё для себя, по принципу «Хочу», и это естественно – он же ещё несмышлёныш – у вас что, как-то по другому было?
         
        Из всего, что Борьке нравилось, так это ходить с матерью на базар. Базарный рокот волновал пацана за квартал до рыночных ворот, и он уже шёл не степенным шагом, пытаясь попасть в такт материнских шагов, а вприпрыжку и дёргая её за руку, отчего мать иногда останавливалась и подозрительно спрашивала: «Ты что, опять писить хочешь?»

        Хохлатский, белорусский, еврейский, молдавский галдёж завораживали ребёнка, а уж цыганский говор, да яркие рубахи, да их яростно начищенные гуталином сапоги … – слов нет, а их карапузы, борькины сверстники – чумазые, весёлые, непонятно лепечущие, выхватывающие мороженое из его рук … А цыганки – в пёстрых юбках, вольные в движениях, да с огнём в глазах …
         
        Однажды, в середине мая, в одно из базарных посещений, золотозубая приветливая цыганка, позвякивая монистами и таинственно дуя на руку Лены, да и посерьёзневшего пацана, и что-то пришёптывая в их ладошки, в тихом уголке говорливого базара, нагадала им полный набор цыганского словоблудия. Там было всё – и казённые дома (и один на двоих, и каждому по одному … да вроде бы не тюрьмы), и серьёзные болезни (обоим, обоим!!!... ты, яхонтовая, не спрашивай, а шибче слушай!), и долгую разлуку, и вмешательство в их жизнь червовых дам (каждому по одной), да червового короля – одного, но сразу же на двоих.

        Уж не химик ли Иван Иванович всё-таки уговорит её на совместную жизнь (он ведь из этой масти – из червей)?...  Но, миль пардон, автор же обещал – о нём ни слова … И всё это начнёт сбываться очень уж скоро, но продлится очень и очень долго, даже намёк был вроде как на какое-то бедствие, уж не на войну ли? Да какая война, цыганская ты душа?!!! – только-только Финская … кончилась, Сталин больше не допустит. А потом, напрасно золотозубая думает, что за такое гаданье, испортившее настроение, будет заплачено. И конечно, золотозубая обиделась, сказав, что она не за деньги гадала, а так – от души, да и … «ой-ой-ой!!! Молодая, если за бесплатно, так оно шибче запоминается-то» … и, на последок – судьба-то разлучит тебя с сынком на до-о-олгие годы, но потом опять, мол, найдёте друг дружку. Прощально помахивая смуглой, в звенящих браслетах, рукой, цыганкой со значением и глубоким вздохом было сказано: «Не торопись судить, ой, бриллиантовая!!!».
         
        А через месяц с небольшим, как снегом на голову – обвалом с неба фашистскими бомбами, судьба показала им с мамкой первую гримасу. Пока чушки с неба обильно и вслепую демонстрировали людишкам всю зыбкость человеческого бытия, мать, схватив всё, что подсказало ей мышление и скупо позволило время – деньги (а документы-то забыла!!!), скатанную постель (так уж ей подушки будут нужны!!!), борькин ночной горшок (вот уж это ни в какие логические рамки не полезло!!!)... Борька, кстати, тоже не дурак – схватил своё деревянное ружьё (но тут всё оправдано – мужик, всё-таки), и оба, прямым ходом, с обезумевшей (как и все люди) и орущей кошкой сзади, по встающим дыбом от взрывов, улицам, лавируя между кипящими дымом воронками и гудящими, деловито, с урчаньем, пожирающими останки телег и автомашин, мягкими, но упругими веретенами пламени – конечно же, на вокзал. А там-то – в любой бы состав, на ближайшем к перрону пути, мудро решив, что на Запад ни один состав уже не пойдёт.
         
        Так становятся беженцами – без пищи, документов, тёплой одежды, но с кошкой, трущейся в ногах, беженцами … не зная куда … В первый же день путешествия их состав фашисты дважды бомбили, но почти без потерь. Так, осколками поверху пустило – крышу вагона насквозь посекло – и это возбуждённо и даже весело обсуждалось пёстрым населением вагона. В этот раз их судьба даже крылом не коснулась. Борька, из реплик и шуток в свой адрес, усвоил только одно – на горшок надо ходить строго между бомбёжками. Вот и сейчас, на второй день бегства, поднимая его с горшка, мамка похвалила за своевременность, помогла застегнуть лямку штанишек и наказала, пока она сходит в другой конец вагона за кипятком, не целовать кошку, а лучше поиграть с Аленкой (что старше его на три года), только чтоб не упали с полки.
         
        Судьба, как известно, вооружена пакостным законом подлости, а уж сгримасничать лишний раз, так это её хлебом не корми – всегда пожалуйста, тем более, если матери нет рядом – бесчинствуй, судьбища!!! … – Поезд резко затормозил – с полок посыпались узлы и чемоданы. Один из них и швырнул Борьку под нижнюю полку, попутно отключив его сознание. Аленку на этот раз пощадило, но «раз» этот для неё был последним. А пока что она с рёвом, размазывая по лицу сопли, безрезультатно тащила своего жениха из-под лавки – два дня войны добавили ей пять лет взрослости. Первый же разрыв бомбы, осколком прорвав деревянную обшивку вагона, подытожил только-только начавшуюся девчоночью жизнь, размозжив Алёнке голову, а выпущенная ею, борькина рука, падая, вдруг изменила направление и безжизненно легла на девчоночье тельце этим указывая судьбе: « … с неё хватит, не кромсай больше!»
         
        Налёт застал борькину мамку в шаге от кастрюли с кипятком … За секунду до страшного толчка составом Лена пропустила к ней дедулю, раза два угощавшего Борьку хлебом. И вдруг, на тебе – дикое торможение. Оно защемило в карёжащихся перегородках доброго на хлеб старика и щедро выплеснуло на него всю кипящую кастрюлю. Сам толчок, да звериный рёв живьём сваренного человека, послужили сигналом вагонной толпе, топча упавших, раздирая друг друга, хлынуть в тамбур и далее из вагона – кому в никуда, а кому за подарком судьбы – жить дальше.
         
        Инстинкт материнства кинул Лену назад ... к сыну. Но другой инстинкт – самосохранения, помноженный на неистовство рвущихся ей навстречу, вышвырнул её из вагона для рандеву с бомбовым осколком, который внезапным ударом в спину, как матерчатую куклу, перевернул её тело в воздухе и мешком шмякнул о землю …
         
       Вся следующая бомбёжка не причинила вреда ни сыну, ни матери – им достаточно было одного чемодана, да одной бомбы, а снаряды, как известно, «два раза в одну воронку не падают».
         
        … А потом … Потом прибывшие солдаты занимались расчисткой пути и сортировкой беженцев – кого в землю … кого в медсанбат … кого на телеги или пешком … а направление известное – конечно же на Восток …
         
        … Лену не похоронили случайно. Просто на ней дольше обычного задержался взгляд старшины с возникшим подозрением, что поднятый за руки-ноги труп женщины очень уж похож на его подружку – разбитную продавщицу из харьковского гарнизонного военторга. Он остановил бойцов, приподнял испачканную землёй и кровью голову трупа и долго смотрел, туго соображая – она …? не она …? В это время и дрогнули веки беженки, склонив чашу весов в сторону жизни. Нет, не она, со вздохом облегчения, и за свою подругу, и за оказавшуюся живой незнакомку, пришёл к выводу старшина. Успокоившись, он привычным движением разгладил гимнастёрку под ремнём, а солдатам, волочившим тело в яму для захоронения, уставшим коротким жестом, приказал в другую сторону – конечно же в медсанбат, раздражённо прорычав: «Да несите же аккуратно – ведь не труп несёте, а живого человека!!!»
         
        Повезло и мальцу. Он продолжал лежать под нижней полкой, обнимая окровавленное тельце своей несостоявшейся невесты, когда всё тот же старшина поднялся в вагон проверить работу своих бойцов, уже очистивших вагон от живых, раненых и мёртвых. Борьку он не видел, но чуть не наступил на обезглавленную Алёнку, а когда наклонился, чтобы подобрать трупик, округлившимися от её вида глазами натолкнулся и на мальчонку. Чтоб не ходить лишний раз, мужик взял оба трупика - пацана под мышку, а девчушку, не желая пачкаться, за ногу, так и пошёл, косолапо переставляя ноги и сопя от неудобства к выходу из скособочившегося вагона. Тащить было неудобно и, выйдя в тамбур, он, с придыхом, крикнул проходившему мимо незанятому солдатику: «Алексей! Прими!» и кинул ему Борьку.

        Долговязый и нерасторопный боец всё-таки сумел на лету подхватить пацана, но, не удержав равновесия и упав на землю вместе с Борькой, вдруг встретился с, медленно открывающимися залитыми аленкиной кровью, глазами мальчишки. С солдатского языка глупо сорвалось – … в санбат?... Грязный, отборный мат уставшего старшого нерасторопный на дела и мышление, солдат понял правильно – с какой, мол, стати  мертвецов стали таскать по медсанбатам.
          – Так он же глаза открыл!!! – обидчиво, но со скоростью обожравшейся в лесу мятой, улитки, парировал не юркий солдатик с крепким тормозом в мыслях.
          – Ну, тогда в санбат!!! – уже раздражённо заскрипел старшой – доработался, что не можешь живых от мёртвых отличить … Сам разбирайся, кого куда – и уже более миролюбиво – ты, лучше скажи мне как, с твоими тугими нулями в башке, кампанию у Гитлера выиграть?!!!...
         
        … В медсанбате Борька и Лена  «встретились», но опять были без памяти, пролежав остаток дня почти рядом, этого не оценив и не ощутив. А к ночи подошли грузовики. Раненых погрузили в кузова и отправили на полустанок. Малец, с первой машины, попал в один состав, а Лена, с последней полуторки в другой, подошедший вслед за борькиным поездом, уже ушедшим на Восток.
         
        Вот так … далеко не на год … разошлись их пути-дороги … что-то такое в гадании «золотозубой» всё-таки было …

         

           глава 2
               
                У КАЖДОГО ИСКАЖЕНИЯ
                СВОЯ АНАТОМИЯ ...

          Борька попал в Ленинабад. В поезде, пока ехал, благополучно освободился от контузии …

          В детприёмнике заплаканная таджичка в полном национальном костюме, с бровями, подведёнными сурьмой и с чадрой, закинутой за спину, отсутствующе задавала вопросы и что-то писала в журнале … писала автоматически – все мысли о молодом муже, уже  уехавшим воевать – как он там? … а мысли услужливо рисовали одну картину страшнее другой.

        Все подруги, наперебой, советовали ей думать о любимом только хорошее. Вот тогда муж непременно и вскорости возвратится целым, невредимым да с наградой домой – ей все будут завидовать и у отца её будущего сына в старости найдётся,  что рассказать своим внукам ... только надо очень хорошо и всё время думать о любимом – и с ним ничего не случится, война-то месяца через два окончится, Германия будет разбита и твой Зофар, волей Аллаха, героем вернётся домой ...
         
        … – Как тебя зовут? – тихо, с печальным вздохом, спросила она Борьку.
         
        – Борька – мальчуган-то хорошо знал своё имя, но таджичка, почти в прострации, услышала тихий лепет – «Лёлька» – а поскольку ни одного такого русского имени нет, а мальчик-то был русский, значит это было понято по-своему – Лёвка – Лев значит.
         
        – А фамилия? – пацан не понял, но на всякий случай сказал, по-детски картавя – ... папа Монов – ей же такой ответ пришёлся по вкусу и в графе «Фамилия» появилось каллиграфическое «Парамонов».
        – Как зовут папу – уже подбираясь к отчеству, спросила пишущая.
        – Папа Монов, серьёзно приноравливаясь к собственному носу, удивлённо повторил Борька, думая, что оформляющая его не расслышала.
        – Это я уже знаю – пробормотала, не поднимая головы, таджичка, устав с этим новеньким и, решив, что у звериного имени и отчество должно быть соответствующим, уверенно вывела – «Михайлович» …
         
        … Так, под сосредоточенное ковыряние в носу, проявила себя и пропала в пространстве и времени первая борькина червовая дама из ассортимента харьковской «золотозубой» …
         
        … Дальше был детдом, с его отпетой компанией агальцов, уже попробовавших на зубок и эвакуацию, и бомбёжки, и лесную партизанскую жизнь, и пинки солдатских сапог (иногда не только немецких …) … Сюда же надобно добавить и вкус чужого хлеба, украденного или по праву сильного отнятого у такого же голодранца. Невзирая на детдомовские харчи, жрать хотелось все сорок восемь часов в сутки, а поэтому собирались в кодлы, по семь-восемь сорванцов и ... «ходили на базар», только не так, как думает читатель …

        ... Это было рисковое дело. Сначала кидали жребий на двух-трёх «драчунов» (через шесть-семь строчек читатель поймёт, почему именно «драчунов»), это делалось рядом с базаром. Затем, вся  кодла, не таясь и не разбредаясь, появлялась в середине базара там, где со столов базарные торговцы предлагали покупателям съестное – мёд, лаваш, яблоки, абрикосы, виноград, урюк,  сметану, пряники, колбасу, сыр, брынзу – чего только нет на базаре любого среднеазиатского города!!! ...  Дальше начиналось действо по разработанному заранее сценарию. Один из «драчунов» ни с того ни с сего, со всей силы, вдруг въезжал в харю другому "драчуну". Тот в обратную … завязывалась драка с битьём мордой о булыжник, воплями и кровавыми соплями – вытянувшие жребий честно и самозабвенно отрабатывали свой номер, да так ярко, что весь базар вовлекался в драку – кто, раскрыв хавальники, с интересом наблюдая, кто подзыкивая, кто подавая советы, кто пытаясь разнять в воплях дерущихся агальцов … Но это, оказывается была «ширма», под прикрытием которой юрко священнодействовала основная кодла, сметая с прилавков в холщёвые сумки, на виду у торгашей с открытыми ртами, всё, что попадалось под руку – в это время продавцы смотрели только на драку и близко не замечали пропадающего под их носом их же добра … Драка прекращалась внезапно – по свисту уже издалека последнего, утёкшего с места происшествия ...
         
        … Всё, принесённое с базара, вываливалось в кучу … Сперва, при полном молчании всей кодлы, ели «драчуны», степенно и тоже молчком, с набитым ртом, щупая свои ссадины и синяки, ели с чувством честно выполненной тяжёлой работы, но исподтишка подсчитывая – хватит ли оставшимся.

        Затем на жратву наваливались «скобцы» – младшие члены ватаги, стараясь лучшие куски оставить старшим. И здесь трапезой главенствовала святая тишина. Но, когда приходил черед старших агальцов, то у всех нажравшихся, вдруг, без умолку начинал чесаться язык, ярко оживляя картину минувшей «махаловки», но старшие, всё равно, уважая себя, ели молчком – степенно и сосредоточенно …
         
        ... А жмых и патоку читатель пробовал ??? – для Лёвки это было деликатесом, особенно если кусок хлеба с патокой шёл по кругу – с компанией он был вкуснее всего … а ему ещё надо было тайно угостить девчушку из соседней группы, на которую, сам ещё не осознавая, крепко положил глаз …
         
        … Звали её Милкой Петлёвой. У неё был тихий голос и взрослые печальные глаза, повидавшие «ой, как не мало». Она была отбита у немцев ротой солдат, выходивших из окружения ... Её, как и мать, вынули из петли, уже по-мертвецки вялой. Но живой-то она всё-таки осталась, а вот мать, оказалась ещё и с пулей в сердце.

        Во время скоротечного боя они обе ещё дёргались на перекладине ворот, но старшая, когда в конце перестрелки снимали с верёвки дочь, для верности была успокоена ещё и шальной пулей … Знать, попадают два снаряда в одну воронку … Кроха тут же задышала, но открыла глаза, когда торопящиеся в лес окруженцы уже трамбовали могилу матери …
         
        … Забравшись поглубже в лес, солдаты устроили привал. Гренадёрского сложения старшина … а может быть это был тот, который спас от могильной ямы Борьку с матерью? … да мало ли было гренадёров в русской армии? … так вот, этот старшина рассматривал верёвки висельниц с перекладины ворот, рассуждая про себя, каким концом они могут пригодится в ротном хозяйстве, когда к своему удивлению вдруг заметил, что одна из них намылена, а другая – нет … Бровь каптенармуса поползла вверх. Из книжек ему было известно, что верёвки висельникам иногда намыливают, но здесь, на двух повешенных, почему только одна?!!!

        В сомнениях и с верёвками в руках он подошёл к двум, взятым в стычке за повешенных, пленным. Знакомые верёвки они поняли по-своему и залепетали: «Гитлер капут!!!» и «Их бин нихт зольдат!!!» Но гренадёр жестами их успокоил – мол, с этим разберутся в другом месте, грустно усмехнувшись про себя – … если прорвёмся … Нет, его интересует совсем другое – как, на этих двух (на последнем слове он, жестикулируя, сделал ударение) пришлась одна … (и здесь он красноречивым жестом заострился), он ею помахал в воздухе … одна намыленная верёвка?

        На его «Как?», немцы повеселели и, в стиле ветряных мельниц, принялись объяснять, что эта привилегия была предназначена девчушке, которая всё время ревела и не хотела отпускать мамку, приговорённую немецким офицером к повешению, за нежелание лечь под него. К тому же этот женский отлуп от души был выражен тряпкой по офицерской морде, да ещё и прилюдно – при младших чинах. Возникшую ситуацию оккупанты решили по-своему – за испачканные офицерские погоны и холёную морду ублюдка половой тряпкой, не разбивая семьи, повесить обеих – этим и прекратить истошные вопли дрянной девчонки.
      
        Из гуманных побуждений, по просьбе младших чинов, чтобы петля у дочери затянулась быстрее, её намылили. Гренадёра, за такое милосердие в жестокости, затрясло, но когда выяснилось, что другая верёвка оказалась чистой в интересах экономии мыла, он мгновенно, по медвежьи, сгрёб обоих пленных своими жилистыми руками, ухватил каждого за кадык и, озверев, давил до тех пор, пока у одного из них не хрустнул гортанный хрящ, а другого отбили подбежавшие бойцы, оттащившие хрипящего старшого от хрипящих же фашистов.

        Ну один, с покалеченным горлом, был уже не жилец, а оставшегося целым, но помятым, солдаты охраняли уже не только от побега …
         
        ... Малышка после экзекуции дней пять не могла говорить, потом – дней десять  шёпотом, но тихим её голос остался уже на всю жизнь. От слов «Мыло» и «Петля» окруженцы и окрестили её Милкой Петлёвой. Отчество же ей положили «Николавна» – по имени того гренадёра, что под пулями снимал пацанку с виселицы. Широко открытыми глазёнками она кричала, что её зовут совсем не так, но рябой боец в рванье обмоток, свёртывая самокрутку, мудро рассудил: «Нам, дочка, памятью о войне будут ордена, покалеченные руки-ноги да кресты на могилах, это кому как повезёт, а тебе, везунчик, – фамилия, что мы положили, да имя, да отчество. Дочка, ни за что не меняй их».

          глава 3

                КРАСНОЕ И ЧЁРНОЕ,
                НО СТЕНДАЛЬ ПУСТЬ ОТДЫХАЕТ ...

       … Теперь уже не Борька Монов, а Лёвка Парамонов прижился в одном из ленинабадских детдомов, если и убегая, как многие, ради свободной жизни в разгульных кодлах, то всегда возвращаясь к худосочной жратве, теплу постели и крыше над головой. А какая она, эта житуха в бегах, была пёстрая да яркая, да со своим кодексом чести, где чтился только коллектив и ради него же совершались набеги на базары и сады!!!

        По малолетству он ещё не понимал, что влекло-то его в родной детдом далеко не жратва да крыша над головой. Оказывается, он всегда возвращался, сам того не понимая, к строгим глазам Милки Петлёвой и вздрагивающим, когда от гнева, когда от веселья, её пухлым губам … Да-да, волей судьбы Милка Петлёва оказалась в этом же детдоме, а соль её губ, их податливость и нежность он возьмёт потом. А пока агалец, не имея в своём лексиконе этого слова, был её рыцарем, всегда из бегов принося Милке ворованный жмых и пропитанные патокой куски хлеба. Она же принесённый деликатес всегда деловито делила поровну, и он, не оставляя времени на удовольствие посмаковать, тут же с жадностью с её рук и съедал.

        А время, тем не менее, шло своим чередом …
         
        … Лёвка окончил уже четвёртый класс, когда летом, оказавшись в городе и промышляя по своим воровским делам, вдруг лицом к лицу столкнулся с явлением, которое сразу же окрестил «маленьким ментом». Это явление было чуть старше Лёвки, одетое в красивую чёрную военную форму. Околышек фуражки был ярко алым. Такого же цвета, окантованные белым, вшитые в топорчащуюся шерстяную гимнастёрку, погоны, алые же лампасы, шириной наверное в полтора пальца, сверкающая на ремне бляха со звездой, золотистые пуговицы на гимнастёрке – всё это до того ошеломило Лёвку, что он застыл в оцепенении, выронив в пыль только что украденный кусок жмыха, и так стоял с отвалившейся челюстью, пока явление не скрылось за углом.

        Но такое, в характере пацана, продолжаться долго не может, и уже через минуту, агалец, придя в себя и почуяв, что это шанс, и дающийся судьбой раз в жизни, кинулся за поворот, вслед явлению. И тут же, за дувалом, Лёвка, вдруг, столкнулся уже с тремя такими же «явлениями», но поскольку мозги совершили полный оборот в мышлении, пацаном уже было понято, что это не менты – у тех синяя форма, а здесь – чёрная с красными погонами, да и возраст этих трёх, даже с большим гаком, никак не тянул на ментовский.

        Поскольку столкновение произошло нос к носу, между двумя сторонами произошёл короткий, но банальный в таких случаях, разговор типа: «Куда прёшь?!!! Скопец!...» и «… А вы какого хрена стоите на дороге?!!!...» После верительных, в таком случае, фраз, закантачили потеснее – на кулаках ... пустили друг другу кровь и, когда наконец-то разобрались, что с обеих сторон трусость отсутствует, прониклись взаимным уважением и поэтому сели в тени карагачей и акаций, у арыка, замочить синяки и дождаться вечера, чтобы благополучно уйти домой … И правильно! А куда же ты пойдёшь в такой красивой форме при свете дня с фонарями на роже?...

        ... У арыка же, возле запруды и завязалась доверительная беседа, где на суд компании были вынесены все четыре «одиссеи», не уступающие друг другу ни красочностью, ни богатством содержания. Кулачные оппоненты оказались кадетами, а на государственном языке – суворовцами. Лёвка, нутром сообразив, что сегодня, этой стычкой, он ухватил удачу за хвост, с показным безразличием в своих репликах и вопросах напористо старался выведать у кадетов где оно, это Сталинградское Суворовское Военное Училище, почему оно в Чкалове, почему по своему названию не в Сталинграде и как они туда вляпались …
         
        … Конечно же, то, о чём три кадета ещё не знали, да в то время мало кто об этом задумывался, а сейчас и тем более, автор в этом отступлении собирается поведать …
         
        … Вспомните Гражданскую войну и в чём была одета Красная Гвардия – будёновки … галуны на гимнастёрках … и сопоставьте-ка разруху в стране и новую форму красногвардейцев – не состыковывается? А мы сейчас состыкуем.
         
        Года за два до государственного переворота в семнадцатом году, задумав военную реорганизацию, Николаю II надоела старая форма его армии и он только и успел, что пошить новое обмундирование своим военным верноподданным, но тут, как раз, подоспели большевики, они оказались расторопнее царя, вырвали у него власть, его самого сослали в Екатеринбург, с грандиозным масштабом по всей стране насадили кризис и разруху,а царской новой формой обеспечили всю Красную Гвардию. Но какое же отношение это имеет к настоящей повести? А вот какое.

        Николай II не был амбициозным, прислушивался к мнению специалистов ... и реорганизация армии была им задумана в несколько этапов, где царским кадетским училищам, с пошивом новой формы, отводилась вторая очередь. К тому же старая кадетская форма, скопившаяся на царских складах, была малого размера (в кадеты-то отдавали с 10 лет) и красным дылдам она не подходила. Ладно, хоть у Ленина хватило ума законсервировать её на складах и не трогать до поры, до времени.

        А пора-время настали, кстати, у Сталина … в 1943 году … когда он решил переобмундировать Красную Армию и переодеть её в традиционную форму николаевской, царской армии – заменив петлицы на погоны. Вот тут-то и всплыл вторично вопрос с кадетской формой, которую ещё чуть-чуть и можно будет уже выбрасывать – ведь истлеет одежонка или моль пожрёт.

        Вопрос возник ... вопрос надо решать ... и решать пока он тёпленький. На это существовало умное и расторопное сталинское окружение, которое и подсказало ему решение с открытием кадетских училищ. Но смысл слова «кадет» был «испачкан» в Гражданскую войну партией «Конституционные Демократы», возглавившей белое контрреволюционное движение в России. Тогда нашли исторически подходящее имя – Суворов, и его именем назвали эти училища, поскольку назвать их сталинскими – себялюбие, шитое белыми нитками. Кстати, память народная оказалась ой как живучей и суворовцы, в обыденной жизни, не умаляя ... не гнушаясь ... и уважая официальное название, назвали себя кадетами.
         
        Сталин не был бы Сталиным, если бы не расширил функции таких училищ – подготовка высших командных кадров для Советской Армии. Он, ещё свято, памятуя мысль Ленина о том, что грош цена революции, которая не умеет защищаться, мудро заботился о безопасности советского строя, тем более, что за Цербера в этом плане он держал Лаврентия Павловича, которым мамки пугали грудных детей. Вот в рамках НКВД синими лампасами (не голубыми) с синими же погонами и щеголяли суворовцы Московского и Ташкентского училищ, готовясь в янычары к Берии. Но хватит об этом, иначе мы свернём с дороги повествования – нам бы с красными лампасами разобраться.
         
        Конечно, суворовские училища – сталинское детище, но один, из близкого окружения Сталина, сумел всё-таки и здесь прогнуться, лизнув задницу вождя – предложив одно из училищ обосновать в богатом боевыми традициями многострадальном Сталинграде, руины которого ещё дымились после жестокой битвы.

        Училище-то будет носить имя вождя – вот чего добивался лизнувший. Там и собралась вся компания первых суворовцев – около сотни десятилетних, строптиво удержавшихся на бешеных поворотах паскудной судьбы – кто из партизан, кто из воинских частей, имея боевые награды, кто из глубокого тыла – безотцовщина да круглое сиротство.
         
        Одеть-обуть суворовцев постарался, сам того не зная, ещё Николай II. Напоить-накормить – Сталин распорядился о выделении средств. А вот за крышу над головой расстрельно ответил тот – «лизнувший» – во всём Сталинграде «уцелел» только остов  трёхэтажного «Дома Павлова» c обвалившимися перекрытиями и пустыми оконными глазницами, да подвал Центрального универмага, где располагался штаб командующего фашистской группировкой войск Сталинградской битвы фельдмаршала фон Паулюса.

        Но согласитесь, начало такого дела с гитлеровского  штаба – дурно пахнет. Чтобы не комкать первый блин, срочно всех будущих суворовцев на пароходе отправили вниз по Волге – в Астрахань, где с грехом пополам квартирьеры их и расселили.
         
        Всё бы ничего. К концу войны училищное начальство стало, и не без основания, даже  поговаривать о строительстве своего учебного и жилого корпусов в Сталинграде, но судьба без пакостей – не судьба, а проститутка …

        ... В начале лета, в год победы над Германией, случилось событие если и не приближающее наш конец экскурса в историю, то конечно же не уводящее в сторону, и сыгравшее немалую роль в судьбе астраханских кадетов Cталинградского училища. А случилось ни много, ни мало, вот что …
         
        … Городские власти в честь радостного победного в войне события нашли возможность выделить недельки на две всем кадетам двухпалубный прогулочный пароход под громким названием «Социалистическая Революция» для круиза по Волге …
         
        И вот она – первая остановка в живописнейшем местечке «Красный Кут» … Погода жаркая, на небе ни облачка, вода – вот она – купайся!!!... И всё училище, включая медиков и поваров, раздетое до безобразия (синие казённые до колен трусы с задним  карманом) высаживается на берег и, дрожа от нетерпения, ускоренным маршем, почти бегом – на пляж … Веселись кадетская душа!!! Купайся!!! Загорай!!!
         
        Десятком строчек назад читатель был предупреждён, что судьба всегда вооружена законом подлости. Нет, она им ещё и пакостно вооружена … Вот и на этот раз – на пароходе осталось человек десять – дневальные, наказанные, старшина Черемис – легендарная личность, добрейшей души человек, богатырского телосложения, выжимавший двухпудовую гирю мизинцем левой руки сорок раз и в это же время вальяжно, всухомятку, жуя корку хлеба ... попробуйте эти два дела одновременно ...

        ... Он был из той драгоценной россыпи гренадёров, коими славилась русская армия с петровских времён. Должность-то его была каптенармус, но учил он  кадетов всему – от подшивания подворотничков до нераспускания соплей в мужских делах … А не тот ли это гренадёр, что снял Милку Петлёву с виселицы да выволокший контуженного Борьку из вагона?...
         
        … Правда, на корабле остались ещё двое – генерал (согласитесь – не генеральское дело дефилировать по пляжу без штанов) и доктор – майор Катеринский (приболел майор – медики всегда обнаруживают в себе какие-нибудь болезни) … Солнце вышло уже в зенит, когда к борту кадетского парохода подошёл тоже двухпалубный … «Октябрь» …
         
        … И тут кто-то душераздирающе крикнул: «… Пожа-а-ар!!!...»
         
        … Наверно здесь крылся тайный смысл кадетской шутки, потом долгое время ходившей в училище на что-нибудь неожиданное: «… ну вот, подошёл «Октябрь» и загорелась «Социалистическая Революция»!!!...» …
         
        … Деловито горела нижняя палуба суворовского парохода … С «Октября» и берега помочь было нечем – помпы ни там и ни там не работали … Огонь с весёлым  равнодушием подбирался ко второй палубе. Все действия десяти заложников свелись к лихорадочному выбрасыванию в воду училищного и личного имущества. За борт суматошно летели офицерские чемоданы, кадетские мундиры, бочонки с селёдкой, коробки с провизией. Что-то падало на соседний "Октябрь", раскрываясь, разбиваясь, кособочась, превращая пароход в барахолку, что-то промахиваясь, падало в воду, и там, величественно, с обидой, что потревожили, и потому оскорбившись, прощальным гуськом, уплывало вниз по течению.

        Из провизии спасли только селёдку и мексиканский шоколад. Старшина, майор и генерал, с окровавленными от порезов руками, разухабисто, по хулигански, били стёкла в окнах кают, а дневальные выбрасывали в них всё, что попадалось под руку. Но вы сами знаете, что в такие моменты под руку лезет всегда не то, что нужно, конечно кроме знамени, его спасли в первую очередь, и если бы не так, то автору дальше не о чем было бы сейчас рассказывать, а боевой генерал – начальник училища подытожил бы свою жизнь расстрелом …
         
        … Солнце и огонь, сговорившись, поджаривали спасителей добра с двух сторон, и когда огонь предъявил свои претензии уже к их душам, все благополучно сиганули в воду. Последними, сперва вежливо пропуская друг друга впереди себя (но огонь уже неделикатно лизал и гренадёрские и генеральские пятки), а поэтому, плюнув на субординацию и дружно обнявшись, прыгнули старшина с генералом ... Жертв не было ... Вечером, всё училище, пестро одетое, а в основном без штанов, позорно двинулось из круиза домой своим ходом …
         
        … В каждом деле должен быть «стрелочник», и для этого пожара его нашли – майор Катеринский. На фронте, как медик, он спас не одну сотню бойцов, но здесь, при спасении добра ему не повезло – иногда и последний блин бывает комом. Его полдня продержали в чулане возле училищной парикмахерской под замком и караулом – какое унижение для боевого офицера, а потом приехала почему-то хлебовозка, которая и увезла майора, все догадались куда …

        ... А училище ещё долго питалось спасённой селёдкой, заедая её мексиканским шоколадом и всё это, изрядно надоевшее однообразие, жадно запивая простой водой, но завидя в столовой старшину Черемис, начинали дружно, в такт, лупить ложками по столу, скандируя: «Спа-си-бо-за-се-лё-дку-с-шо-ко-ла-дом!!!» – повторяя эту фразу до тех пор, пока гренадёр, подняв руки в приветствии, не скрывался из столовой …
         
        … После пожара высшее начальство серьёзно занялось судьбой училища и уже к сентябрю оно было отправлено в Чкалов. Там, в Чкалове, в здании бывшего Неплюевского казачьего кадетского корпуса на проспекте Сталина, что ведёт от вокзала к центру, и поселили погорельцев, ускорив перспективу пересыльным, бывшим военнопленным фашистских концлагерей. Оказывается, в этом здании НКВД интенсивно селекционировал «освобождённых», и доставленных сюда, узников немецкого плена по трём направлениям – на свободу (таких был ручеёк), в расход (таких были реки) и в остроги (таких был океан – ой как нужна была рабсила на восстановление народного хозяйства после войны). А на счёт «ручейка» и «океана», цинично прав был товарищ Сталин – чем тратить сыск в ловле немецких шпионов на свободе, а их среди военнопленных было как вшей на голове, проще держать этот «секретный контингент» за колючей проволокой.  И вред от них советскому народу минимальный, и польза от дармовых рабочих рук максимальная, и энквэдэшным операм выявлять их на зоне лучше и проще – а то, поди, поймай их на просторах родины Советской. Одним выстрелом сразу убиты три зайца!!! Ай да Сталин!!!...
         
        …Так, через двадцать шесть лет без малого, после семнадцатого года, кадеты (но уже под советским соусом) вернулись на своё законное место …
         
        … Для наиболее любознательных автор может рассказать историю возникновения этого (Оренбургского) кадетского корпуса … А было это так.

        На деньги сенатора Неплюева –внука первого военного губернатора Оренбургской губернии, собранные вкупе с оренбургским дворянством в 1824 году, было построено военное казачье училище, а 2 января 1825 года, высочайшим повелением Российского императора Александра I военному губернатору Оренбургской губернии генералу от инфантерии Петру Кирилловичу Эссену, был дан указ  учредить в этом здании Казачье военное училище. Сенатор Неплюев не был бы сенатором, если б это училище не назвали именем его деда –  именем «птенца из  гнезда петрова», тайного советника, контр-адмирала, первого губернатора Оренбургской губернии Ивана Ивановича Неплюева (два года на это положил внук).

        Далее, в 1843 году, указом следующего императора, уже Николая I, оно было преобразовано в кадетский корпус с европейским и восточным отделениями и, до 1917 года, называлось Неплюевским казачьим кадетским корпусом. Но и это ещё не всё, в дело вмешался третий император – Александр II. Его указом, в 1867 году начат, и через пять лет к северу от реки Яик, которую Екатерина II назвала Уралом (чтобы начисто уничтожить в народе  память о Емельке Пугачёве), за Оренбургом, в шикарном лесу (это по тем временам за городом, а сейчас это – центр), для этого училища был построен новый трёхэтажный корпус, в память о Екатерине II в форме буквы «Е». Построен со знанием дела и с царским размахом – с ипподромом для вольтижировки на лошадях, приусадебным подсобным хозяйством, способным накормить до тысячи кадетов и стометровым стрелковым тиром, в этот комплекс кадетский корпус тут же и переселился.

        В задачу кадетского корпуса, куда принимали с 10 лет дворянских детей,  входила подготовка военного и гражданского чиновничества для Оренбургского Края, да и для всей России … Уникальность, как вы догадываетесь, здесь была самая кондовая – с нуля в судьбу этого заведения обстоятельно вмешались три российских императора, да косвенно императрица Екатерина II, своей титульной буквой, увековечившей красивую форму этого здания, да Сталин, давший училищу своё имя. Роскошный подарок, не догадываясь о том, но как сговорившись, сделали российские императоры и богатое оренбургское дворянство питомцам этого училища – будущим офицерам Советской Армии – ничего не скажешь!...
         
        … Менять название училищу со Сталинградского на Чкаловское (тогда так назывался Оренбург) строго-настрого запретили – видимо вмешался Сталин. Вот так создавалась легенда Сталинградского СВУ …
         
        В это-то училище (без знакомства с пересыльными из фашистских концлагерей) милостью божьей Российскими императорами да Оренбургскими губернаторами, и задумал поступить Лёвка. Его принцип «Если показал кулак, то бей им в морду!!!», сработал блестяще – ни слова не сказав Милке, а такое у него бывало часто, в начале июля, он пропал из детдома для того, чтобы вынырнуть на улицах Чкалова и …
         
        … И с первого сентября, уже в форме суворовца четвёртого взвода, он сидел за партой с двадцатью пятью кадетами самой младшей седьмой роты и разочарованно слушал старшего лейтенанта - преподавательницу, объяснявшую им ненавистные правила знаков препинания в русском языке – военным де можно стать и не зная грамматики …
         
        … Как он поступил туда без документов, оставим на совести Советской власти и приёмной комиссии ...



          глава 4
                ТОЛЬКО В КОНЦЕ ПУТИ МОЖНО
                СКАЗАТЬ, КУДА ВЕЛА ДОРОГА ...

          ... Уже не тревожно … уже деловито стучат колёса санитарного поезда – бежит состав в глубоком тылу России. Борькина мать (мы с ней расстались при погрузке в вагон этого поезда … после бомбёжки … из медсанбата) пока не очнулась, в бреду повторяя одно сыновнее имя – … Борька … Борька … Не раз останавливалась у её полки молоденькая медсестра с красивыми восточными чертами лица.

        В первом же заполошном рейсе молодой танкист, с подозрением на гангрену в ноге и явным хулиганством в крови, окрестил девушку «Персиком», но степенный усатый сапёр, довольный, что потерял только глаз, а не одну из пяти конечностей, оценивающе глянул из бинтов последним сверкающим и перекрестил её из «Персика» в «Персиянку» – раз девица, то какой же это персик!!! Так и утвердилось за ней это прозвище. Персиянка в этом поезде ведает душами раненых – от подачи сведений в пищеблок, до выправления документов в госпиталя по месту прибытия. Она уже всех оформила, кроме этой женщины на второй полке с тяжёлым проникающим осколочным ранением в спину. Персиянке-то нужны её анкетные данные для направления в госпиталь, а женщина всё никак не приходит в себя.
         
        – Слушай, Персиянка (как это прозвище, при отсутствии связи между ранеными разных рейсов, пришлёпалось к ней – уму непостижимо, но автор клятвенно утверждает, что так и было), ты временно запиши её Борькиной – она же всё время  какого-то Борьку зовёт, для отчёта главврачу, и то – подобие порядка, а так – забудешь человека – тебе же хуже будет – с нижней полки произнёс первую длинную фразу бывший военный шофёр, в будущем инвалид до гроба, а в настоящем - кукла в бинтах, имеющая уникальные возможности в любое мгновенье отправиться на тот свет.
         
        – Ты прав – сказала Персиянка, усаживаясь на его полку. Она поправила ему подушку, раскрыла журнал, уперев его в тугие, что не может скрыть от голодного мужского взгляда ни одна одежда, не лапаные девичьи груди, и принялась мусолить огрызок химического карандаша …

        ... Внезапная мысль, что бездушному журналу сейчас повезло куда больше, чем обладателю уникальных возможностей, вызвало то, что и должно было вызвать у него – скрип зубов и протяжный хриплый стон мужика, сквозь бинты, остро ... заглушая боль, почувствовавшего женское тепло и волнующую тяжесть её бедра, но вдруг осознавшего, что такое уже не для него.
         
        – Что, родимый, больно? – с азиатским акцентом, тягуче, пропела сестричка и, прекратив мусолить огрызок, марлей вытерла ему выступившие слёзы.
         
        – Зелёная ты ещё, Персиянка … – пробубнил, уже отошедший от операции, безногий сержант с противоположной полки – как-нибудь поймёшь. – На эту реплику медсестра напружинилась и, залившись краской, под номером 95 записала – … Борькина … – а уходя, шепнула сержанту на ухо, уже утопая в акценте, хлюпая носом и в бабьих слезах, не знающих такого понятия, как национальность, – … я не зелёный, я всё понимай … – и сержант, как и та кукла в бинтах, тоже не устоял, тоже захлебнулся в волнах близости женских губ и всего её тела, но только закрыл глаза, не проронив ни звука, и долго лежал неподвижно …
         
        … Санитарный поезд – это тихий ужас на колёсах, но когда он ещё и не укомплектован штатами, это уже ужас в квадрате. С этим квадратом и носилась Персиянка между Западом и Востоком. Она была за уборщицу, няньку, да что там ... легче перечислить, кем она не была и что не делала … а ещё надо и поспать, и на себя какое-то время потратить. Немудрено, что девушка забыла, при каких обстоятельствах 95-й номер её поминальника был помечен фамилией Борькина. Но, когда женщина с осколочным ранением очнулась, сестра, торопясь, быстро заполнила пустые графы журнала – имя, отчество, образование и так далее, не уточнив фамилии, что записала по совету будущего инвалида до гроба.
         
        В Новосибирске, в запарке выгрузки, Персиянка сунула сопроводительные бумаги санитарам, выносившим Лену, крикнув уже убегая: «Леночка!... Прощай! ... Твои документы!» А санитары, поудобнее перехватив носилки, понесли далеко уже не Монову, а скреплённое печатью, да не один раз … "Борькину" к ожидающим машинам … Ну вот и ещё одна червовая … вмешалась в судьбу матери и сына …
         
        … Долгими, щемящими болью в спине ночами, за ширмой, при тусклом свете ночника, Лена, изучая бугорки и трещины палатной стены перед глазами, медленно и тяжело обдумывала свою фамильную двойственность: «… Кем же ей быть? … Моновой? … Борькиной? … В пользу новой фамилии не последнюю роль сыграли печальные приключения с маленьким одноногим лётчиком-истребителем, лежавшим в её палате …
         
        … Любитель подраться не только на земле, с большим удовольствием, ввязывающимся в любые рисковые ситуации, ранним утром первого дня войны, в одних кальсонах, босиком, без шлема, но с парашютом, под фашистскими бомбами, он успел-таки прыгнуть в своего краснозвёздного «Ишака» (И-16). Выруливая на пока ещё чистую от воронок взлётную полосу, в спешке контузил крылом своего техника и резко, после не по инструкции короткого разбега, свечой взмыл в предутреннее небо. Там, едва оглядевшись, увидел Юнкерсы и их сопровождение …
         
        … Кто сказал, что человек, прежде чем стать человеком, жил в воде?... Не верьте!!!... – Он летал!!!... И сейчас был в своей первородной стихии …
         
        … Увидев врага, лётчик деловито поплевал на ладони, поудобнее перехватил штурвал и, попав в плен весёлому азарту, с бесшабашным долгим криком, бесцеремонно врезался в самое нутро чёткого строя крестоносных машин. От такого нестандартного хамства бомбардировщики шарахнулись в стороны, стараясь набрать маневренность за счёт лихорадочного, а потому и не прицельного сброса бомб ...
         
        – … А-а-а-а!!!... – вопил летчик – … обосрались!!!... – задним умом летун  понимал, что чудом поднявшись в воздух, он автоматически превратился в камикадзе – нет возврата на свой, уже перепаханный немецкими бомбами, аэродром, нет возврата в прошлую жизнь с её горячими женщинами и холодной гауптвахтой …
         
        … Уже два Юнкерса, один за другим, нехотя, с дымными шлейфами, ушли, имея явное намерение попробовать на твёрдость русскую землю, когда справа по курсу возник Мессер из воздушного охранения и крыло в крыло пристроился рядом.

        Фашист, в небе Европы сбивавший и испанцев, и французов, и англичан – да кого он только не сбивал,  довольный тем, что сейчас первым, среди крылатых асов великого Рейха, пополнив коллекцию своих жертв новой русской нацией, напишет об этом своей невесте Марте. Он уже предвкушал победу над этим сопляком. Он  красноречиво, за сбитые бомбовозы, показывал камикадзе большой палец и, радостно скаля зубы: «Зер гут!!!» – вежливо, согласно рыцарскому кодексу чести, приглашал к поединку ...
         
        – Сейчас я переведу на русский!!! – в рёве мотора крикнул маленький лейтенант, босой пяткой топнув в ребристую плоскость правой педали и рванув штурвалом вправо, тем самым,  бросив машину, и по ходу и по оси, на правое крыло. Немец, привыкший драться по правилам, и уже соображая, как, разлетаясь с русским для атаки, заиметь солнце сзади, не ожидал оригинального манёвра от бешеного плебея и не успел отреагировать …
         
        ... С первого же дня войны русиш швайне начали учить фрицев их же кровью новому методу драки, где во главу угла ставилось не рыцарство, а результат боя, что огневого ... что рукопашного ... что в воздухе ... что под водой …

        ... Этот фриц, пригласивший русского на поединок, много слышал о нестандартности в бою русских лётчиков ... по Испанском кампании ... и был к этому готов. Но такого выверта от этого идиота за штурвалом Ишака фриц не ждал, а поэтому ничего не понял (а ему уже и ни к чему было что либо понимать), когда винт бешеного Ишака, перевернувшегося по оси движения, рубанул по мессеровой кабине, превращая её начинку в разбрызгивающийся в небе фонтан из плексигласа, мяса самонадеянного немца и мелко рубленых атрибутов кресла и переборок кабины. Мотор Ишака заглох, но машины, сцепившись крыльями и стабилизаторами, потеряв управление, начали дружное падение...
         
        – Жорка!!! ... Пока живой, радуйся!!! – орал в кураже, выбираясь из ненужной уже кабины и автоматически дёргая кольцо парашюта, лётчик …
         
        … Он долго пролежал без памяти, но, придя в сознание от неудачного падения, не успел даже  шевельнуться, когда услышал над собой чужую речь. Лёжа на животе, подставляя беззащитную спину немцам, Жорка не знал их числа и намерений, но защитный инстинкт подсказал: «Теперь замри, Георгий! – началась вторая серия, ты для себя – живой, для них же, будь мертвецом что бы там ни было – в этом твоё спасение!». По телу, теребя его, заходил немецкий штык. Вдруг, один из голосов, судя по интонации и явно что-то предлагая, затараторил, другой игриво его поддержал: «Хабль ха!!!». И не успел лейтенант оформить мысль, что сейчас начнётся самое страшное, как в верхнюю часть левого бедра с сатанинской болью вошло плоское штыковое жало немецкой винтовки, проткнуло ногу и врезалось в землю. Под весёлый гогот тут же на неё наступил сапог и штык, нехотя чмокнув, вышел из мякоти … Сознание помутилось, когда для верности спина получила ещё и страховочные девять грамм …
         
        … Попавшие в окружение бойцы наткнулись на Жорку ночью и через неделю он, уже явно с гангреной и слабыми видами на жизнь, был у своих … При оформлении в госпиталь фамилию его исковеркали, но когда, уже в госпитале, он хватился этого и потребовал, отстаивая свою фамильную справедливость, запросить архив части, особисты заинтересовались его небесно-земными приключениями, засомневались, обозвав его бароном Мюнхаузеном и, вскорости, освободили лейтенантову койку в палате «… настоящим красноармейцам …», увезя к себе для дальнейшего расследования.
         
        На утро безрукий капитан, нервно катая во рту потухшую папиросу, в гнетущей тишине, как будто бы без повода, задумчиво глядя в потолок, вроде бы для всех, но по секрету, зная приключения Леночки, конкретно для неё, произнёс: «В наше время только немые имеют привилегию не укорачивать свои жизни …» А старшина танкист, который раненым сумел покинуть горящий танк, но потеряв сознание, не сумел отползти от него, и этим сжёг свою ногу, поднося спичку к потухшей капитанской папиросе, добавил: «Да и то, если у них руки оторваны. Ты, капитан, этой привилегией владеешь наполовину.» Диалог тактичного капитана со старшиной прекратили сомненья Лены в пользу «Борькиной» …
         
        … Вылечившись после госпиталя Елена Васильевна добилась у медкомиссии отправки на фронт. Её и отправили, как филолога, в одну из фронтовых газет …

        ... Всё время Лена как могла, но безрезультатно, искала сына … С большим натягом можно сказать, что она воевала – она работала, работала как проклятая замом главного редактора с усечённым штатом подчинённых, а это пахло и правкой статей, и набором текста, и выездом на передовую за свежей информацией.

        Да! ... – а навести порядок в землянке тоже иногда некому. Однажды, просматривая свежие газеты, а это было 22 августа в сорок третьем ... она наткнулась на постановление Совета Народных Комиссаров СССР об организации военных суворовских училищ для сирот войны и, автоматически примеряя на борькин возраст, автоматически же, со вздохом, отметила, что там искать ещё рано. А через год, уже в Варшаве, это постановление напомнило о себе внезапным  направлением лейтенанта Борькиной Елены Васильевны в тыловой город Астрахань преподавать русский язык и литературу в Сталинградское Суворовское Военное Училище …
         
        … Редакционные подружки, усаживая Лену в замызганный Виллис, щебетали, чтобы она не волновалась, если что придёт о сынке – они обязательно ей перешлют … И насчёт Гитлера тоже, чтоб была спокойна – если поймают, то глаза выцарапают и за неё, а специалистки найдутся. Вон наборщица Маринка, которую ночь не даётся лейтенанту Колюне из штаба дивизии – вся его физиономия в царапинах, уже ставить некуда … И как он бессовестный ходит с ними? ... Ах, Маринка! Смотри, не передержи мальчонку, заметь, царапки-то у него только от тебя, а жених он видный – связистки да медсёстры, они так и зыркают на него и подбираются всё ближе и ближе …
         
        … После фронта служба учительницей (а это была действительно военная служба, а не работа) тяжело, но постепенно, заладилась – дело знакомое, но контингент своеобразный.

        С одной стороны – это вольница, уже попробовавшая на молодой зубок смертельные схватки и на фронте, и в ночных подворотнях, самозабвенно подпевавшая взрослым непотребные песни и в солдатских блиндажах, и в блатных малинах, с высочайшей изобретательностью издевавшейся и над чванливыми полицаями, и над упитанными и самодовольными завхозами советских злачных заведений. Безотцовщина, забывшая родство и иногда не подозревающая о существовании матери, подчас даже, может быть, и рядом. Но это уже из области фантастики. Да???!!! ... А какая, скажите, сказка может сравниться с фокусами жизни? – То-то!!! ...
         
        ... С другой стороны жёсткость бытия, не выпускающая в увольнение, карающая нарядами вне очереди и чисткой писсуаров, за расстёгнутую пуговицу на шее, слабый ремень, отсутствие носового платка, хватание в столовой ложек без команды, опоздания в строй – да много чего может придумать офицер на бедную голову кадета, а кадет должен высчитать эти безобразия. Кадет один, а запретов много и изворотливый кадетский ум безостановочно работает только в одном направлении – как, совершая нарушения, насытиться соблазнами, не получив за это возмездия.      
         
        Елене Васильевне воспитанники училища досаждали по двум причинам. Во-первых, её предметы были самыми объёмными, а самоподготовка всего три урока – не резиновая. К тому же Русский язык и Литература наиболее удалены от воинских дисциплин, хотя и те не очень-то вызывали интерес – одна "Строевая подготовка" … да "Изучение  уставов" чего стоили. Во-вторых, это было закрытое заведение, хоть и детское, но военное и, в принципе мужское, а отсутствие в своей среде мужского предмета внимания, естественно возбуждало кадетский интерес к взрослым женщинам. И они, кадеты, с гипертрофированным любопытством и удовольствием наблюдали, смакуя детали, поразительно запоминая и виртуозно используя в самые неожиданные моменты реакции женского пола офицеров и вольнонаёмных на свои проделки. Шутки и проказы носили подчас не безобидный, а иногда и граничащий с оскорблениями характер.
         
        Лена прекрасно понимала этот механизм общения, который невозможно ни приостановить, ни направить в нужную сторону – к нему надо было приспособиться и лабильно с ним сосуществовать. Она так и делала и относилась к таким знакам внимания философски, без озлобления. И это была её плата за своеобразное доверие к ней суворовцев ...

        ... А время, между тем, подходило к своему сроку …

         
           глава 5
               
                КАДЕТСКАЯ МОЗАИКА               
               
           Первого сентября по серебряно-звонкому сигналу военной трубы старший лейтенант Борькина вошла в класс четвёртого, самого маленького по ранжиру, взвода самой младшей, седьмой роты.
         
        – Встать!... Смирно!... – прозвучало пока не профессионально, но чётко и со смаком. – Товарищ старший лейтенант! Четвёртый взвод седьмой роты готов к уроку русского языка!... Отсутствующих нет!... Дежурный по взводу суворовец Шведков!... – доложил чернявенький увалень.
         
        – Скоро ты, миленький, будешь Шведом – подумала Лена, а вслух приветливо произнесла – Здравствуйте, товарищи суворовцы! На что в ответ ей пронзительно взорвалось – ЗдраЖелаТариСтаршТенант!!! – в соседнем классе рявкнуло тем же самым … да всё училище в это время гавкало звонкими приветствиями перед началом этого урока, да что "этого" – перед каждым уроком, да на протяжении всего учебного года, только свои к этому быстро привыкали, а чужие бестолково вздрагивали. Так аборигены Ниагарского водопада, в отличие от туристов, кричащих друг другу в уши даже непристойности, не слышат громадного шума падающей воды, разговаривая обычным голосом …
         
        … Перекличка ничем не отличалась от таковой в гражданской школе …
          … – Антонов!
          … – Я! – вскочил губастенький с большой головой, уже от кадетов получивший кликуху «Матрас». Как рассказали ей офицеры в ротной канцелярии, где преподаватели всегда берут учебные журналы перед уроком, этот Васька не успел погладить парадные брюки перед традиционным маршем всего училища в областной драмтеатр на торжественное собрание, посвящённое началу учебного года, и чтобы выйти из положения, воспользовался хитростью старших кадетов – на взвод-то выделяли всего один утюг, а взвод к определённому сроку должен одеть двадцать пять тщательно отутюженных штанов, вот и родил изощрённый кадетский ум оригинальный выход из положения.

        Безутюжные, не сильно расстраиваясь, на ночь аккуратно расправленные, и слегка влажные, в будущих  стрелках, брюки, помещали между нижней простынью и матрасом и осторожно, на это сооружение, громоздили самих себя. Весь фокус заключался в том, чтобы ночью не ворочаться, а если и приспичит, то сначала проснуться, а потом уже виртуозно сменить надоевшее положение – при определённой сноровке эти пацаны запросто могли программировать себя на такие действия ночью. Но этот молокосос, носящий звание суворовца всего-то две недели, решил переплюнуть кадетских волкодавов, и за свою заносчивость поплатился.

        Он решил перестраховаться (чтобы наверняка … чтобы стрелки … «как бритва»!!!) и положил свои «с лампасами» не на матрас, а под матрас, чтоб рота утром ахнула и чтоб все ему завидовали. Но рота не ахнула – она гомерически, с привизгиванием, хватаясь за животы, с ужимками на грани судорог, с вытиранием слёз и соплей, хохотала ... – из-под матраса, торжественно, как фокусник зайца из шляпы, Васька достал ....... стёганные, в крупную клетку от кроватной сетки, опошленные чванством и гордыней, что он умнее всех, то, что уже даже дурак не оденет, то, что ещё вечером скромно звалось штанами. Появившийся старшина Чемерис тут же, но только тоже досыти нахохотавшись, увёл его в каптёрку, где и выдал ему вторые брюки … Всё!!! –  Теперь все семь лет, а может и дольше он будет «Матрасом»!!!...
         
        … – Бертенёв!
          … – Я! – с достоинством поднялся русоволосый пацан.
          … – Бирюков!
          … – Я! – уже стоял с оценивающим взглядом зверёк. – под немцем успел побывать – угадала Лена и подумала – … где-то мой Борька?...
          … – Блазов!
          … – Я!
          … – Гиряев!
          … – Я! – нахальные глаза нагло изучают в лице училки своего будущего противника – с этим придётся изрядно повозиться – догадывается Лена, – и она оказалась права … но только в этом учебном году … На следующий год он не вернётся из каникулярного отпуска, проводимого в Сталинграде, погибнув в опасной игре своих бывших гражданских друзей …
         
        … Всё просто ... Эта компания иногда забавлялась тем, что устраивала танковые дуэли между русскими и немецкими боевыми машинами, благо их ещё много оставалось на полях сражений ещё не убранными, иногда с исправными башнями и неизрасходованными боекомплектами. Такая «война» проходила по своим неписаным правилам, где два спорящих, бросали жребий на русский и немецкий танки – кому, что попадётся …

        ... В этот раз Вовке Гиряеву попался наш «Т-34», и это было престижно, его оппоненту – фашистский «Тигр» ... Далее, на середине дистанции между танками, давали старт спорящим и оба они стремглав, устремлялись каждый к своему танку … Запрыгнув на броню и далее в башню, каждый лихорадочно заряжал пушку, наводил её в машину оппонента и производил выстрел … Дуэль продолжалась до первого попадания и выигрывал тот, который первым попадёт в танк «противника» … Оба стрелявшие обязательно одевали шлёмы, поскольку танковый выстрел оглушал стрелявшего, а если ещё в броню попадал снаряд "противника", то его могло и контузить. Но это всё мелочи по сравнении с шелбанами, навешанными проигравшему прилюдно и под издевательские улюлюканья своей кодлы ...
         
        … Но на этот раз навешивать было некому, поскольку вторым «тигровым» выстрелом начисто снесло башню тридцатьчетвёртки – снаряд угодил в самое уязвимое место вовкиного танка – в стык между корпусом и башней … – для суворовца Владимира Гиряева война закончилась через шесть лет после победы над фашистской Германией …      
         
        … – Джалил-Заде!
          … – Я! – стремительно вскочил улыбающийся азербайджанчик – вот эт-т-то темперамент! – приветливо улыбнулась ему Борькина – и подумала – гадать нечего – ловеласом будет – …
         
        … Нет, не стал он сердцеедом … он стал никем … Если начать с этого момента, то сперва, через полгода, за свои пронзительно чёрные глаза и кавказский акцент, он получил кликуху «Чары». Далее, придя в секцию бокса, он стал делать такие головокружительные успехи, что начальство разрешило ему раз в неделю ходить в увольнение для спарринг-боёв с гражданскими боксёрами.

        И не мудрено – несмотря на возраст он был бакинской шпаной и, сам того не зная, в будущем готовился стать  удачливым бандитом, но виновата бакинская милиция, внезапно накрывшая его кодлу на чердаке заброшенного дома. По разнарядке Курбана Джалил-Заде  отправили в Чкалов, в суворовское училище, в котором он и дня бы не просидел, если бы не понравилось ...  Всё бы ничего, но вмешалось болезненное вольнолюбие – он не терпел над собою насилия ни снизу, ни сверху. Если снизу, то дела быстро решал кулак, но если его гнули сверху, то тут дело сложнее – эту стену нельзя было разрушить кулаком, её надо было обходить, а обходные манёвры Чары ни в себе, ни в окружающих не уважал …
         
        … Коса на камень нашла, когда Джалил-Заде, будучи в предвыпускной, второй роте и уже имея титул чемпиона спартакиады суворовских и нахимовских училищ по боксу, столкнулся с непробиваемой стеной в лице начальника учебной части, полковника Рябухи, который из-за скандала запретил «суворовцу Джалил-Заде покидать стены училища «для каких-то там боёв» в течение двух недель. И это в самый разгар подготовки к первенству Вооружённых Сил в составе сборной округа. Всё завертелось, когда Курбан пришёл к полковнику попросить освобождения от марш-броска, который должен состояться где-то через неделю. Не марш-броска он боялся, а нарушения режима – поднимут-то по тревоге где-то часа в два ночи и до утра он будет бегать с окапыванием и сраными атаками, а у него подготовка к «вооружёнке» среди юношей.

        Позицию  Рябухи составляли два дубовых аргумента – во-первых, отказ Чары стать сексотом – а откуда ты узнал этот секрет с марш-броском? – пытал его полковник. Во-вторых, отрезанное полковником – … мы готовим офицерские кадры, а не спортсменов!... – И, когда Чары наотрез отказался выдать источник информации о ночной тревоге, то и получил «домашний арест на две недели» – ты говори спасибо, что я, за твою дерзость, тебя в карцер не отправил, – барабанил пальцами по столу боевой офицер, но элементарно не знающий особенностей юношеской психики – иди и занимайся делом, а не тренировками – но последней каплей … перечеркнувшей всю жизнь Чары, было одно единственное, с ехидцей, уже в спину произнесённое – … чемпио-о-о-он!!!...
         
        … Вы видели медленный взрыв? Который крошит, превращая в ничто прошлое, настоящее и будущее … Конечно не видели. Он, если случается, то только в душе … и длиться от мгновенья до бесконечности, налагая на внешние обстоятельства подчас необратимые последствия. В Чары он длился всего один день … И через этот же день его не стало …

        ... Выстрел в шинельной всполошил дневального, который кинулся на этот звук, зная, что туда, после отбоя, ушёл Чары поучить французский … такое часто бывало – трёх уроков самоподготовки иногда не хватало кадетам, нет – наоборот, редко, когда хватало … Следствие заподозрило дневального, но обыск в парте Чары наткнулся на его записку, из которой было понято, что в этом деле замешан полковник Рябуха.

        А всё было просто – Чары попросил дневального открыть ему шинельную, где кроме шинелей и шапок, находился и деревянный шкаф с малокалиберным оружием и патронами. Сломать замок было плёвым делом для бывшего беспризорника … а уж зарядить пистолет, да стрельнуть для кадета, проходившего огневую подготовку – дело техники … Марш-бросок был только причиной, а следствием …............... следствием был установлен суицид, списанный на нелады в психике суворовца – полковника что ли обвинять? Привлекли даже психиатров, которые любезно вынесли свой вердикт – «Психопатизация личности с неустойчивой компенсацией» – расшифруйте-ка, медики!!! – Вот так «разбил себе лоб» об воинскую действительность кадет Курбан Джалил-заде …
         
        … Всё человечество делится на три категории – персонажи, авторы и читатели. Самая незавидная участь персонажья – они статисты, они ничего не могут, хотя немало и предлагают автору – они дают ему пищу для ума и пера, они снабжают его идеями, а автор уже из этого делает конфетку (если он талантливый), конфетку для читателей, а те, своим отношением к чтиву, отвергают её (конфетку) или уписывают за обе щёки, побуждая автора или убить в себе писателя, или продолжать дальше бумажное стряпанье конфеток. Вот и радуйтесь, читающие эти строчки, что вы читатели, и, через несчастную страницу, смогли заглянуть на шесть лет вперёд и узнать, что сталось с персонажем – Курбаном Джалил-заде … Он, десятилетним, в перекличке, на уроке русского языка ничего не знал, что его ждёт через шесть лет, а вот читатели с помощью автора уже узнали …               
         
        … – Куклычев!
          … – Я! – недельки через две они покажут острые зубки – задумчиво кивнула ему головой старший лейтенант …
          … – Кухарь!
          … – Я ... – зло и вяло, не поднимая заплывших глаз, поднялся самый маленький во взводе, а значит и в роте … а значит и в училище … хоть и в погонах, но всё-таки заморыш – а синяки-то, синяки!!! – внешне невозмутимо, ахнула Елена Васильевна – где же он их взял? ... Кто же его так? …
          … А вот кто …! и вот как – ! …
         
        … Первое, что сделали с поступившими – это их оболванили под нулёвку, далее всю роту, повзводно, повели в баню – в этом же корпусе, в подвале ... Императорские проектировщики и архитекторы, строившие училище, блестяще с этим справились – всё в одном здании – и санчасть, и столовая с кухней, и баня – очень удобно!...  После помывки всем выдали форму, пока без погон (их выдадут в торжественной обстановке) –  но с чёрными, целый век нечищеными, латунными пуговицами на гимнастёрках и с чёрной же, латунной бляхой на ремне. Старшина Чемерис раздал каждому по специальной дощечке с прорезью, для чистки пуговиц, щёточку, асидол – и объяснил как, пользуясь всем этим хозяйством, довести пуговицы и бляху до зеркального блеска, а с непривычки-и-и, это ой как тяжело.

        Ванька Кухарь во взводе хоть и самый маленький, но оказался самым проворным –он первым справился со своими пуговицами и бляхой – ой, как она сверкала!!! Ой, как в неё можно было смотреться!!! Это ему и напакостило. Гордый своей формой и сверкающей бляхой, он вышел во двор, где и столкнулся с четырьмя пацанами из шестой роты (они были на год старше, и он против них был далеко не кадетом, а салагой – они ведь уже год, как носят погоны). Для завязки годовалый квартет похвалил его за блестящую бляху и предложил махнуться пряжками с любым из них. Это был завуалированный грабёж ...

        ... Ванька, сколько уже раз учёный жизнью, знал, что в такие моменты не рассуждают, и не клянчат, а сразу бьют в пятак. Он, неожиданно для менял, так и сделал – мгновенно и виртуозно пустил кровь самому ближнему, но численный перевес был, конечно же, на их стороне, и они, вчетвером отодрав его, наградили роскошными фонарями. Затем, держа его за руки (а он и тут успел по звериному укусить одного за палец), сняли с него ремень, ему кинули свой … и вразвалочку ушли, искать ещё троих – их же четверо, а блестящая бляха только у одного – это было негоже … Но им было невдомёк, что затарив Кухаря своей нечищеной бляхой, они затарили его ещё и тяжёлой местью на них.
         
        Вроде бы дело этим и кончилось – никто драки не видел, а Ванька почистил ещё одну бляху. Всем интересующимся было сказано, что в темноте бежал и наскочил на угол, но Юрка Блазов, дунганин из Фрунзе, и Лёвка Парамонов, такие же оторвяги и специалисты по синякам, недоверчиво покачали головой: «Два синяка ... зуб ... да расквашенная губа – и во всём этом виноват один угол? ...» На что Ванька буркнул, зализывая губу: «Мой угол …  что хочу, то с ним и сделаю … Хочу – по головке поглажу, хочу – и П*з*ы дам …» – Юрка, шмыгнув носом, пожал плечами – как знаешь … моё дело предложить … а так, втроём, мы любую кодлу переваляем, если по одному будем выдёргивать …
         
        … В каждой стае ворон обязательно одна будет белой, и в этой роте ей оказался Ванька Кухарь, а его странность заключалась в том, что по утрам он просыпался на один час раньше подъёма, без помощи дневального. Но это ещё не странность – некоторые тоже разлепляют иногда зенки раньше срока, но в угоду лени опять закрывают их, стараясь спасти последние мгновения сна перед тяжёлым днём. Нет, у Ваньки всё было по другому – он вскакивал и начинал активно валять дурака – приседал … отжимался … выжимал табуретку – ну дурак, да и только … Эй! не торопитесь вместе со мной так его называть. Ведь «дурак» в переводе с греческого на русский – «человек по другому думающий» … и это резонно, надо было просто понять Ваньку, но его никто не понимал и в такой момент все крутили пальцем у виска.

        Далее ещё интереснее – это, оказывается, было не случайно, продолжалось всё время – годами, и даже по воскресеньям, только день ото дня нагрузка увеличивалась, упражнения разнообразились, а сами движения становились грамотнее и профессиональнее – где-то через год на вид они, движения, стали уже атлетическими. Да … так продолжалось всё время – только табуретки были поменяны на гантели, гантели – на гири, а гири днём подстраховывались ещё и штангой. Во второй, предвыпускной, роте Кухарь выиграл первенство гарнизона по штанге, причём с ба-а-альшим отрывом от соперников – солдат и офицеров – это в возрасте шестнадцати-то лет!!! Зам. начальника училища по учебной части, полковник Рябуха, поздравляя Ивана, сказал: «Жа-а-аль, что на спартакиаде наших  училищ нет тяжёлой атлетики, а то быть бы тебе чемпионом спартакиа-а-ады!!!» на что Ванька, улыбаясь полковнику, затаённо подумал: «Да мне не чемпионство нужно, а ЧТО, ни одна сссука не знает – только я один!» … Читатель, пусть не беспокоится – строчек через тридцать он тоже узнает ЧТО … и ахнет!..., а автор, уходя в сторону и этим делая зигзаг, даёт полезную справку:

        «… выпускники суворовских и нахимовских училищ к окончанию срока обучения, должны обязательно иметь третий взрослый разряд по спортивной гимнастике, два вторых и три третьих взрослых спортивных разряда (кроме шахмат и шашек …» – обычно это были лыжи, лёгкая атлетика, единоборства) … Классно были подготовлены суворовцы в физическом плане, оно и в интеллекте тоже не хило, но об этом попозже, а автору надо выходить на тропу повествования …
         
        … По традиции, после переводных и выпускных экзаменов, в начале лета, всё училище, поротно, выводилось на торжественное построение, где кадеты выпускной роты, уже в курсантской форме, давали присягу и коленопреклонённо прощались со знаменем училища, целуя краешек родной святыни …

        В этот год было тоже самое … Кухарь, за свой рост и мощную атлетическую фигуру, переведённый в первый взвод и со своими погодками закончивший предвыпускной курс, замер на правом фланге своей второй роты … Все шесть рот сегодня провожали первую - выпускную … по такому случаю вооружённую кавалерийскими карабинами с примкнутыми штыками, прикладом к ноге …
         
        ... Ганс Христиан Андерсен гадкого утёнка превратил в благородного лебедя … Здесь же случай был совершенно другой. Здесь – паршивые, тощие, на дрожащих лапках, щенята, через семь лет, превратились в матёрых волкодавов и сейчас стояли в строю выпускавшейся роты. С аттестатом зрелости, каждый получил ещё и диплом переводчика французского языка, среди них семь золотых … и четырнадцать серебряных медалистов за блестящее окончание, на гражданском языке, 10-и классов …

        За углом, у штаба, знаменосец с ассистентами, знамённый взвод, тоже вооружённый кавалерийскими карабинами, уже взявшими «на плечо», затаённо ждут команды на вынос знамени училища, уже генерал осматривает строй выпускников … И вдруг, заминка …

        ... «Полковник Пешков! – недоумением генерала поднимаются брови – этот … этот … этот … и … этот … почему в тёмных очках?... Что за фрайерство?... Немедленно снять!... После торжественной церемонии доложить причины нарушения! ... Мгновенно очки слетают с курсантских морд и генеральским очам предстаёт то, что пыталось скрыться от всеобщего суда – восемь траурных, равнодушных к окружающим и начальству синяков, по паре на каждого, красовалось на бесстрастных, вышколенных суровым армейским бытом, рожах вчерашних кадетов …
         
        … А вот и причина этих фонарей … Помните избиение Ваньки Кухаря шесть лет назад, когда четверо, на год старше его, кадетов, отобрали у него бляху? – Вот-вот – оказывается, дело шестилетней давности ванькиными синяками не кончилось – все шесть лет оно тлело тихим фиолетовым огоньком фанатичного истязания ванькиного тела и, к прощанию с училищем роты выпускников, где прописан был квартет тех грабителей, созрело. За день до торжественной церемонии все четверо, по одному ... последовательно, друг за другом, якобы для получения какого-то сюрприза, были ведомы Ванькой на третий этаж в Ванькину роту ...

        ... Каждому предлагалось зайти с Кухарем в сортир. Заинтригованные заходили, но от двери получали неожиданным пинком под жопу и закрывались на ключ – где он взял ключ, а кадетам ключи никогда не давали, Иван рассказчику не доложил. Снаружи, через дверь, Ванька кратко освежал им память о содеянном шесть лет назад … Как психолога, жизнь подковала Ваньку блестяще – в уверенном спокойствии он знал, что ломиться назад они не будут, а уважая себя, дождутся его, чтобы выяснить, что за пакость он им готовит … Хотя, что выяснять – у каждого в бестолковке заворочалось – будет идиотская разбираловка шестилетней давности, а один, кстати, начисто забыл этот случай, но трое ему нехотя напомнили.

        С последним из этого квартета Иван закрыл дверь уже изнутри. Когда кворум состоялся, Ванька познакомил присутствующих со своей злопамятностью и открытым текстом уведомил, что сейчас он им всем ввалит то, что знакомо читателю из пяти букв, предложив на выбор один из двух вариантов. Или кулачный бой один против всего квартета, или четыре дуэли один на один … И опять уличные знания Ванькиной психологии оказались на высоте – квартет за шесть лет облагородился и единогласно посчитал заподло первый вариант – кодлой на одного, тем более шесть лет назад их поступок, в свете сегодняшнего дня, выглядел гнилым и они хором решили кровью покончить с этим делом, тем более, что путь к ключу от сортира лежит в Ванькином кармане ...

        ... но … вынется он оттуда только через кровь, и только после того, как или Ванька попросит пощады, у всего квартета (в первом варианте), или  хотя бы у одного из противников (во втором …), или, если хотя бы один квартетчик заикнётся о пардоне в любом из двух вариантов. Кухарь, кстати, знал, что выиграет все четыре поединка, тяжело … с кровью … но выиграет, поскольку жизнь вручила ему кровью же оплаченный секрет, он простой, но жестокий – выигрывает тот, кто выходит на драку не победить, а убить … а руки-ноги знают как … если дать волю и не командовать ими в поединке. Квартет, между прочим, тоже был из беспризорников, и тоже, в принципе, знал эту жестокую азбуку драки, но для них это был экспромт, к которому они не готовились шесть лет, как Ванька (морально – не физически, физически выпускная рота выглядела как тридцать три богатыря).

        В отличии от Ваньки, они здесь, конечно же защищались … грамотно, со знанием дела, поскольку в училище бокс и классическая борьба были учебными дисциплинами, но защищались, и этот стиль был не в их пользу. В чём ещё Кухарь был спокоен, так это в том, что если он и озвереет (а он на это и делал ставку – боец в бою не думает, а подчиняется своему подсознанию), то секунданты – трое не занятых, всегда его оттащат … Сняли бляхи и гимнастёрки …
         
      … Не будем им мешать – Ванька наказывал … а из квартета, каждый поочерёдно, защищался … и этим всё сказано … Давайте вернёмся туда, откуда начался этот отросток – на перекличку четвёртого взвода новичков перед уроком старшего лейтенанта Борькиной …
          … – Орупов!
          … – Я!
          … – Парамонов!
          … – Я! – взвод поплыл куда-то в сторону, Лена, ухватившись за край стола, села, кадеты удивлённо, в возникшую паузу, наблюдали за поведением русички, подперев голову, переводящую дух.
          … – Опять давление – пронеслось в голове Елены Васильевны, и почему-то вспомнилось, что такое состояние внезапно наваливается на неё, когда она получает ответ на очередной запрос о Борьке и пока ещё не вскрыт пакет …
         
        … Между тем Лёвка сел, полез в карман за финкой и самозабвенно продолжил прерванное перекличкой своё увековечение на крышке парты … а Елена Васильевна – перекличку … но, кое-когда, любопытство заставляло её кидать пристальные взгляды в сторону Парамонова – что-то ей в нём приглянулось …
          … – Шведков!
          … – Я!
          … – Шутов!
          … – Я!
               
         

          глава 6

                ЕЩЁ ОДНА КРАСКА ВОЙНЫ В
                КАДЕТСКОЙ МОЗАИКЕ …

          … – Шведков!
          … – Я!
          – Продолжалась перекличка старшего лейтенанта Борькиной в лёвкином взводе …
          … – Шутов!
          … – Я!
          … – А скажи, Шутов, весной один, с твоей фамилией уже выпустился из училища … Это что? ...
          … – Да это его брат, Степан, – взорвался темперамент вскочившего Курбана Джалил-Заде, соседа Шутова по парте – он Cерёжку, пока учился в училище, шесть лет искал, и вот - нашёл в Самаркандском детдоме … Степан, он такой, если что надо, из-под земли достанет! Это он добился у генерала, чтобы Серёгу в училище приняли … силком сюда привезли и заставили учиться – подзатыльник Курбана Серёжке, подтверждает истинность слов азербайджанчика – что забыл? ... Как тебя три дня старшина Чемерис караулил, даже в сортир под конвоем водил – покрасневшему соседу в красноречивой жестикуляции выпалил будущий Чары.
         
        Старшего Шутова Елена Васильевна помнит слишком хорошо. Это был уже мужчина в облике подростка, и иногда не в лучшем смысле этого слова. Львиная доля конфликтов в училище были связаны с его именем. Наверно потому, что к нему подходили с обычной подростковой меркой, забывая, что это фронтовик ... сын полка ... хлебнувший лиха не по макушку, а в десять раз больше. На гимнастёрке Степана красовалась колодка из трёх медалей, из них одна – «За боевые заслуги», это когда Степку, на всякий случай переодетого в нищего, старший разведгруппы отправил из поиска к своим через линию фронта с координатами немецкого дивизиона тяжёлой артиллерии ...
         
        ... "Накрыло", кстати, забегая вперёд … и тех, кто искал, и тех, кого искали. Степкина группа из полковой разведки погибла вся – виноваты тактические ошибки лейтенанта – новичка, впервые ушедшего старшим в тыл к немцам, а тяжёлая артиллерия – ценная штука, её, при военных действиях, охраняют по высшему разряду. Лейтенант хоть молодец, что нашёл её, на этом его счастье и закончилось – немцы дорого взяли за секрет нахождения дивизиона – по максимуму …

        ... Степка ушёл уже далеко, когда окружённая группа приняла бой. В бою бойцы оттягивали время, чтобы дать пацану уйти подальше, а немцы, обнаружив разведчиков и разумея своё, были спокойны, зная, что в эфир она не выходила, а значит и взяв или уничтожив лазутчиков, инцидент будет исчерпан – не надо будет менять позиции дивизиона, уводя его из-под удара русской авиации. Но они не учли тайного варианта с «нищенкой», и этот вариант из запасного всплыл в основной, поскольку рация вышла из строя до первого сеанса в эфире … и когда стихли выстрелы со стороны разведчиков, фашисты на поле боя насчитали шесть трупов – сдаваться никто не хотел …

      ... Шесть … но был ещё седьмой, который ушёл из группы до окружения – и, обнаруженный разведгруппой искомый дивизион фашистов разметало весь с потрохами, когда Степан принёс клочок лейтенантовой карты с пометками трёх батарей тяжёлых пушек в штаб к своим.

        В возвращении из рейда Степку спасли везенье, быстрые ноги и жалость немцев, когда патруль фрицев встретился с нищим и грязным пацаном, нёсшем в онуче правого лаптя замызганную бумажку с драгоценными сведениями. Встреча, на счастье пацана, произошла уже на самом мосту, который и спас его, когда неожиданное «Хальт!!!» остановило Степана.

        Оказывается немцы заметили его намного раньше, и устроили засаду на мосту, где русского лазутчика легче всего можно было повязать, но … выскочив на мост, патрули были обескуражены видом противника – это был грязный беспризорник, а не лазутчик – в предутреннем тумане много не разберёшь, к тому же пацанёнок как бы оправдываясь, но смело (даже игриво) на команду «Хенде Хох!» развёл руками и ляпнул – «Штанен!» Секунды три ... патрульные думали, что это за слово такое он им сказал, и самый сообразительный хохоча над ошибкой пацана, уже в спину развернувшегося Стёпки, крикнул, видимо поправляя его – «Брюкен!!!» … над головой удирающего засвистели пули, сопровождаемые смехом патрулей, пощадивших нищенку и пустивших вдогон поверху короткими очередями ... Конечно, Степка знал, что по-немецки мост будет «Брюкен», но с испугу выпалил «Штанен», и это его спасло – целых три секунды немецкого замешательства … – иногда и ошибки бывают во благо …

        ... Конечно, за уничтожение целого дивизиона тяжёлой артиллерии фашистов, который очень уж досаждал и  бойцам, и начальству, полагался бы орден, но мальчишке и такая ... "За боевые заслуги" - в радость. Кстати, тот клочок карты, с координатами немецкого дивизиона, Степка выкрал и носил с собой, в память о войне, обёрнутым в тряпочку и приколотым булавкой к гимнастёрке изнутри, как делали все суворовцы, вступившие в комсомол и таким образом носившие свои комсомольские билеты – да потому что карманы на гимнастёрках не были предусмотрены …

        ... Комсомол был, а карманов для комсомольских билетов не было. Кстати вопрос о карманах и комсомоле, вертевшийся всё время на языке суворовца Шутова, однажды был озвучен в разговоре со старшиной Чемерис, на который гренадёр ответил приблизительно так: «Ты, салага, жив и здоров – это и хорошо, но знай, что иногда за неправильно понятый вопрос любопытные могут лишиться и жизни, и свободы!» Это Стёпка знал – не дурак, и если покопаться в его бестолковке, можно было много незадаваемых вопросов встретить ...

        ... Да хотя бы о танковом батальоне смертников, про который ему шёпотом рассказали разведчики. Фронтовое начальство делало всё, что бы уничтожить этот батальон силами немцев, и видимо добились этого, поскольку на башне каждой машины, идеологическим бельмом, вместо красной звезды, красовался двуглавый орёл – герб Российской империи, и надпись – «Деникин – за Русь!». Да ... это, оказывается, была помощь легендарного белого генерала из  эмиграции, не Советскому Союзу, а российскому народу в его борьбе с супостатом. Этот батальон был соринкой в глазу советских военных комиссаров, и чем быстрее он уничтожится, тем быстрее очевидцы забудут о русском патриоте, белом генерале Антоне Ивановиче Деникине, давшим громадные деньги на постройку боевых машин, с таким неизменяемым условием – "двуглавый орёл, Русь, Деникин". Комиссары же добились своего – уничтожили-таки батальон, но и открыли глаза очевидцам, и Степке в том числе, на фальшивую трактовку современной русской истории ...   
         
        ... Учёба Шутова в Сг СВУ – Сталинградском Суворовском Военном Училище – это калейдоскоп ЧП и недоразумений, обязательно задевающих каким-то краем Стёпку Шутова – то он из увольнительной придёт в милицейской фуражке, а на утро генерал заискивающе, один на один, разговаривает с участковым милиционером, а потом, битых два часа, выпытывает у Степана, как он «поменялся» с ментом …

       ... То на голову своего командира роты с третьего этажа спустит кота на парашютике, сшитом из четырёх кадетских носовых платков ...

       ... То в день французского языка (раз в неделю, по средам, когда поголовно всему училищу надлежало изъясняться только на иностранном языке) умыкнёт у старшины Чемерис шпаргалку со строевыми командами на французском ... и аккуратненько заменит её на точно такую же, с отборной матершиной, но переведённой на французский язык (звучит красиво, особенно если грассировать)...

       ... То кратко по-суворовски, но аморально по-советски, ответит на вопрос преподавателя, или невинно задаст свой политически шокирующий и каверзный вопросик …
         
        … В своём дерзком поведении Шутов ничем не рисковал – своим взрослым умом он отлично понимал, что попал в такую систему, из которой его могут вышибить только за пьянку с Гитлером в генеральском кабинете начальника училища, да и то, наверное, замнут. Его фронтовика, невзирая ни на что, должны были по окончании училища выпустить во что бы то ни стало в курсанты. И это он иногда эксплуатировал …
         
        … А что до милицейской фуражки, так его же случай заставил с ментом перефуражиться. Он же не виноват, что в промтоварном магазине оказался случайным свидетелем задержания кадета – бедолаги из самой младшей, седьмой роты при воровстве электрического фонарика с прилавка. Он же должен был вмешаться!!! – он же на пять лет старше этого худорукого (такую маленькую вещицу не может стырить у тётки!!!) …

        ... Он же враз понял, чем закончится приключение для этого салаги, если мусоряга с вещественным доказательством заберёт его в ментовку. Интуиция позвала к действию и он мгновенно очутился на улице справа от дверей магазина по ходу движения этой пары. Зная, что имея с правой стороны только кобуру с малосольным огурцом вместо нагана, поганый мент левой рукой поведёт пацана из магазина, а значит его челюсть справа будет любезно предоставлена Степану для серьёзного контакта … Для таких особых случаев в степкиных карманах всегда полно махорки …

       ... – Attention!!! (Внимание!!! - по французски в кураже)– командует сам себе Степан, сжимая боевую махру в кулаках, услышав приближающиеся злые вопли вырывающегося десятилетнего кадетика из профессиональных рук советского опричника, отъевшегося на государственных харчах, а сейчас садистски-ласково певшего в уши визжавшего пацанчика – чего орать-то, доставят в отделение, составят протокол, бить не будут, а на машине отправят в училище, всего-то и делов … и не надо визжать – … И вдруг ...

        ... И вдруг ... при выходе из дверей, он мгновенно, с придыхом икает, поскольку челюсть справа мощно встречается со степановским кулаком, но не падая, а всем корпусом, выпуская пацана из рук, поворачивается к противнику, желая его разглядеть, но Степан, как путёвый не дурак, резко бросает ему в глаза едкой махрой, отчего мент, сгибаясь пополам, с воплем хватается за свои гляделки. Степан тут же усугубляет его ударом обеих рук по жирному ментовскому затылку (уроки фронтовых разведчиков упали в благодатную почву!!!) … Понятно, что опричнику некуда деваться, как валиться в нокауте на захарканный тротуар … фуражки с обоих слетают, Шутов подхватывает вроде бы свою, а этот  идиотик, которого судьба приготовилась уже отчислять из училища и вышвыривать на улицу, этот, только что верещавший за жизнь, нагло лезет в карман опричнику, выхватывает уже «свой фонарик», и только после этого имеет хамство кратко командовать Степке – Канай  отсюда! Чего остолбенел!!!... Обосрался?! - это ему так, только что верещавший за жизнь, сопляк выпалил ...
         
        ... – Посудите сами, что мог сказать Шутов … в генеральском кабинете, когда на следующий день на шапочном уровне произошёл обмен любезностями между армией и милицией …
         
        … Через час, после возвращения из самоволки, оба кадета сходятся в гальюне степкиной роты, для обсуждения случившегося …
          – … Зачем тебе нужен был прожектор?... Боишься в сортирное очко промахнуться?... Или хотел, чтобы приключения не ошиблись, а наверняка выбрали именно твою жопу – допытывался Стёпка у счастливого воришки …
          – … И ни то, и ни другое … – мне Никитишна через два дня обещала дать Есенина почитать, а я что, буду его читать под одеялом ... после отбоя ... без света? …
          – … Да у нас пол-училища для таких дел под одеялом имеют свои фонарики … попросил бы у кого-нибудь – выручили бы для такого случая, чтоб очередь не нарушать …
          – … Да?... Что-то не хочется клянчить, меня ещё на гражданке блатные на кровянке выучили – «Не верь! … Не бойся! … Не проси! …» …
         
        … Никитишна – старушка из библиотеки, старорежимная – благородная и храбрая дама, снабжая кадетов втихаря запрещённой художественной литературой, рисковала «за растление молодёжи» не только своей работой, но и своей свободой. Кадеты её уважали, ни у кого и в мыслях не было заложить её, а если дежурный по роте и ловил кого с фонариком, то только отбирал книжку, не вдаваясь в подробности, но дня через два тайно отдавал назад, предупреждая «проколовшегося», что он у него ничего не брал … Так кадетство знакомилось с Ильфом и Петровым, Булгаковым, Есениным и другими вредными буржуазными писателями …

        ... И, когда Никитишна умерла, всё училище (можно смело сказать – «всё поголовно») ушло в самоволку, без последующих санкций начальства – а что оно может поделать против семисот рыл, при разбирательстве стоящих на своём жёстко, как пуговицы на гимнастёрке. Но многих своих офицеров в гражданской одежде кадеты-таки видели на кладбище – наверно, далеко не для контроля своих подопечных …
         
        … Сильно обидела её, видно, советская власть, сослав с берегов Невы в далёкий Чкалов, но в своих тайных беседах с пацанами, она её не хаяла, но уж если что касалось какой скользкой темы, жёстко и правдиво расставляла точки над «И». Через неё пацанва узнала, что мировой приоритет в сожжении крамольных книг принадлежит не Геббельсу – Церберу фашистской идеологии, а нашей истой революционерке – Надежде Константиновне ...  самозванно поделившей всю мировую литературу на передовую пролетарскую и вредную буржуазную, придав последнюю грандиозному костру в Кремле, с керосином и радостными воплями.

        Кстати, первым помощником в таком издевательстве над литературой – проворным расстановщиком точек над «И», был придворный «её революционного величества» поэт, слюняво отрабатывающий кремлёвскую квартиру, Демьян Бедный. А уж у него был приличный опыт дворцового кострового - это он добровольно помогал  сожжению трупа террористки Фаины Каплан в бочке из-под бензина  на территории Кремля.

        Что нужно было Каплан в покушении на Ленина, так это качественное зрение, профессиональные навыки владения коротким стволом и быстрые ноги, всё остальное лишнее – ни того, ни другого, ни третьего у неё и в помине не было. Вот чахотка была, это точно, а без очков она не видела кончика  собственного носа, револьвер не знала с какого края заряжается, а когда её повязали, в ожидании автомобиля, она попросила начальника конвоя, забить гвоздь в её туфле, иначе ей тяжело идти …               
         
        … Ох! Далеко автор ушёл, но хоть этим надо отдать дань уважения простой библиотекарше, по-своему вмешивавшейся в просвещение кадетских душ …
         
        … А что касается исцарапанной рожи командира роты котом-десантником, так этого «Гвоздя» никто не уважал, а Шутов, нюхом понявший, что этот майор свои военные три года отсиживавшийся в тылу на тёплой должности начальника Мобпункта одного из районных военкоматов Москвы и, имея какую-то волосатую руку там, на верху, в сорок третьем … был благополучно откомандирован в Сг CВУ сразу на должность командира роты …

        ... Выправка у него только была заправского вояки (потому и кликуха такая - "Гвоздь"), но как он сам проговорился, флиртуя с учительницей танцев (и такой ненавидимый предмет был в кадетке – не путайте в ненависти к преподавательнице!), так вот ей он и проговорился, что до войны ему родители нанимали частного учителя танцев, отсюда, читатель и знакомься, с адресом его кликухи. Понятно, что отношение к нему у кадетов было враждебно-чуждое. А уж когда он был поцарапан котом с неба, на двери ротной канцелярии появился листок бумаги, в котором Гвоздь поздравлялся с боевым крещением … После кошачьего случая ротного перевели служить в другое место – не попадайся кадетам на зубок, сожрут с гавном !!!...
         
        … Не будет автор комментировать подмену старшине Чемерис шпаргалок со строевыми командами по-французски на матершину – это просто милые шуточки суворовца Шутова, он же должен как-то оправдать свою фамилию! А вот его рисковые ответы на уроках и политинформациях невинными ой как не выглядели!!! Так он, засранец, вовлекал в полемику и офицера, который отмахивался от его напористых слов, как барышня от шмеля в знойный день.
         
        Вот, что запало в память Елене Васильевне, так это его шутовской ответ на выпускном государственном экзамене по истории СССР, где старший лейтенант Елена Борькина была ассистентом. А картина выписывалась такая. В кабинет истории, где и проходил экзамен, входит генерал, все разом встают, а преподаватель – майор Погребной (фамилия не искажена) докладывает о том, что происходит в кабинете – понятно, что сдача экзамена. Генерал разрешает продолжать, а сам садится рядом с Погребным и тихо, на ухо спрашивает, как, мол, дела, на что майор ему в ухо же и отвечает, что он в пиковом положении, поскольку Шутов берёт уже пятый билет, на который, как и на предыдущие, вероятнее всего ничего не сможет ответить. Генерал досадливо крякает и начинает разыгрывать спектакль, зная, что расторопный Стёпка обязательно клюнет на генеральскую наводку и выкрутится. Майору с Борькиной тоже хотелось, чтобы Шутов выплыл, но они вели себя уж больно официально – всё-таки госэкзамен...
         
        – Шутов! – начинает генерал свою игру и, красноречиво шаря по плакатам, стендам, картам, своими озорными глазами, пытается вовлечь кадета в авантюру, – плюнь ты на эти билеты, там ликбезовские вопросы, они не для тебя – фронтовика … разведчика … а скажи-ка лучше нам – останавливаясь красноречивым взглядом на цитате Ленина – ... скажи нам … что такое коммунизм?! Я думаю, майор, – обращается генерал к преподавателю – это один из основных вопросов, над которым ломают головы и политики, и учёные, да и простые люди – и уже к Степану – смелее, Шутов, смелость города берёт и иногда на экзаменах помогает, или тебе на фронте жизнь трусость спасала? - ...
          – Никак нет, не трусость! – провожая генеральский взгляд и натыкаясь на гениальное высказывание вождя пролетариата, игриво принимает условия игры кадет.   
          ... - Коммунизм, по определению Владимира Ильича Ленина, есть советская власть плюс электрификация всей нашей страны!!! – залихватски, почти поёт Шутов.
          – Майор, вы слышали ответ? Ставьте соответствующую ... (на этом слове было сделано ударение) оценку, если вы согласны с Лениным и Шутовым! ...
         
        Майор Погребной, уважая свой предмет и заразившись азартом рисковой игры, возражает – за ответ на один вопрос мы можем поставить только тройку, в билетах же два вопроса. Да и аттестат зрелости не хочется портить плохой оценкой, требуется ещё один ответ ... ещё на один вопрос – Елена Васильевна, толкая майора под столом ногой, говорит ему в ухо – Николай Петрович, шутка хороша один раз – но сказанного уже не вернёшь и генерал с кадетом вынуждены были продолжить этот экспромт.
          – Майор прав, и ты, суворовец Шутов извернёшься и ответишь на второй мой вопрос: «Что такое советская власть?» … И Шутов извернулся – сделал хорошую мину при плохой игре и выпалил прямо в генеральскую физиономию: «Советская власть, по определению Владимира Ильича Ленина, это коммунизм минус электрификация всей нашей страны!!!» …

        ... В кабинете повисла свинцовая тишина, но генерал не был бы генералом, если бы не разрядил обстановку: «Я что-то не расслышал и вы, майор, тоже … вроде бы … оказались туговаты на ухо, но ручаюсь, это было очень вразумительно, думаю – суворовец показал своё самобытное мышление и умение будущего командира выкручиваться из самых тупиковых ситуаций … Хороший экзаменатор оценивает не знания, которых у суворовцев всегда хватает, а умение ими пользоваться … то есть, мышление … и хватит демагогии – как будто майор её разводил – ставьте скорее ему оценку, да приглашайте следующего, посмотрите, сколько время!!!» …
         
        … Через десятки лет, уже далеко на пенсии, Елена Васильевна, вспоминая годы службы в Сг СВУ, наталкивалась на лёгкость в поведении и мышлении суворовцев, и даже не это, а то, что их, в отличии от гражданского населения и настоящей, взрослой армии, не наказывали. Везде стены имели уши, но только не в кадетке … Везде свирепствовали СекСоты, но только не в кадетке … Везде пропадали люди, но только не в кадетке … Это было государство в государстве. Скорее всего, ведомству НКВД был не по зубам этот контингент, туда тяжело было внедрить своего человека … нет в офицерскую среду – пожалуйста, но в суворовскую – к пацанам от десяти до шестнадцати лет – это запредельно, вот и резвилось кадетство не зная страха … А это в педагогике высший пилотаж – воспитание без вывихов и отторжений …
         
        … Нет! Всё-таки был один случай, когда пропал суворовец … Вечером на отбое, он, Славка Ремезов, присутствовал – не зная, что это в последний раз, как и все, раздевался, умывался, готовился ко сну, но к подъёму уже исчез …

        ... Ночью, всех трёх дневальных – бодрствующего ... на посту ... и даже разбуженного отдыхающего ... в три часа, появившийся дежурный по училищу (а дежурил Гвоздь) завёл в ротную канцелярию (это ночью-то) и, минут сорок пять свирепо «гоняя» по уставу внутренней службы, нервно выглядывал в коридор через щелку слегка приоткрытой двери … Ох! Не спроста это было …
         
        ... Исчез Славка, испарился! Кадеты народ предприимчивый – сунулись в ремезовскую тумбочку – нет его зубной щётки, порошка, мыльницы – значит надолго сбежал кадет в самоволку … Да, вот ... - и в шинельной нет его шапки с шинелью!... Но, стоп! Нет личной бирки на спинке койки … А это беглецу зачем, в какую жопу он её будет засовывать на гражданке?... Ох! Не спроста приходил Гвоздь в роту!...

        ... Самые дотошные пробрались в ротную канцелярию (и это всё между подъёмом и физзарядкой – времени мизер), а там, в столе дежурного по роте, наткнувшись на ротный список личного состава, не нашли в нём фамилии Ремезова под порядковым номером «27». После Валерки Пантелеева под «26» номером сразу же, нахально сметая всю арифметическую логику, шёл Роман Розовский под номером «28» … Да и список был новый – беленький и чистенький … Кадетский коллективный анализ моментально сработал – не побег, а видимо куда-то забрали (язык не поворачивается) … Тогда кто и зачем??? ...   
         
        ... Этот же анализ логично предложил кадетам уточнить ЧП у офицеров, но те только многозначительно вращали глазами, желая выразить предполагаемое и нежелаемое говорить … Генерал же, на офицерские вопросы, морщась как от зубной боли, отвечал одной и той же фразой: «Ждём особого распоряжения ... я, мужики, сам не знаю …».
         
        … И распоряжение пришло … Через неделю после этого случая всё училище построили на плацу в каре … Вышел генерал и после соответствующего доклада и приветствия, оттолкнувшись кашлем от смущения, произнёс такую речь, что кадеты от удивления чуть не попадали. В ней много чего говорилось: и о происках империализма ... и о бдительности советских людей ... и о злопыхательстве врага ... и о вражеских корнях, давших поросль даже в среде суворовских училищ …

        ... – пока кадеты ещё не понимали о чём речь, но когда генерал, совершив променад по всем злачным позициям злобного империализма, остановился на его секретном агенте в Сталинградском Суворовском Военном Училище, у кадетов под шапками зашевелились стриженые волосы ... И проявил себя нечаянно этот агент от злобы на товарища Сталина тем, что в письме деду, в обратном адресе на конверте намеренно, от  великой ненависти к Иосифу Виссарионовичу, сознательно пропустил одну единственную букву в дорогом каждому советскому человеку слове … Всё встало на свои места – фарс превратился в трагедию ...
         
        … Оказывается на самоподготовке Славка Ремезов писал письмо деду … Таким делом многие занимались вместо подготовки к завтрашним занятиям, но Славка в это же время препирался ещё и с соседом по парте, гадая что дадут на ужин – то ли компот, то ли кисель ... Ремезов занимался двумя делами сразу, а психология рекомендует уделять внимание только одному … Ну-ка спойте одновременно две мелодии сразу – то-то! А Славка попытался, вот и пропустил от невнимания в слове «Сталинградское» одну единственную буковку, исказив смысл этого великого тогда слова для всего прогрессивного человечества – в душу человечеству плюнул … Славка тогда был за кисель, он же и выиграл спор – за ужином выпил свой и выигранный … а проигравший получил от него ещё и два шелбана. Празднуя кисельную победу, Ремезов и не предполагал, какой жестокий буквенный шелбан готовит ему судьба …
         
        … Письмо ушло на почту … Письмо ушло за пределы кадетского государства, а там, за его границами, свирепствуют свои законы. В данном случае против славкиной ошибки моментально восстала слепая цензура … Шёл тяжёлый предпоследний год жизни Сталина …
         
       … Но опять я отвлекаю читателя от урока русского языка в четвёртом взводе
          … А урок, кстати, проходит без эксцессов – Елена Васильевна раскрывала тему, а суворовцы её внимательно слушали, но этого ни как не могло быть … Нет, тему-то старший лейтенант раскрывала может быть даже и интересно (вы этому верите? – ну-ну!!!), но кадеты не её внимательно слушали, а с любопытством просто глазели на неё, поскольку первый раз видели женщину в офицерской форме …

        ... Но чаще всего на этом уроке, и далее все три года, до знаменательного события – читатель, потерпи и через пару страниц узнаешь о нём в первую очередь, – чаще всего ей встречались вопросительные глаза Лёвки Парамонова, а ему – тревожные, как будто от них что-то скрывают, но что она и пытается понять, глаза Елены Васильевны …
         
        … Лёвку-то тянуло к русичке как к матери, но он, не разрешая себе  тревожить память о настоящей мамке …, всё-таки держал себя на определённой дистанции с этой женщиной, не желая смешивать божий дар с яичницей. Что касается Борькиной, то она тоже, встречаясь с Лёвкой, тут же вспоминала о Борьке, и тоже пыталась как-то заслонить свою память о сыне от навязчивого кадетского образа …
         
        … Вот и встретились, сами того не ведая, два родственных существа. Одна всё чаще и чаще вспоминала цыганку, чьи слова: «… война отнимет твоего сына, золотая …» постепенно замещали уверенность в существовании Борьки. Другой уже всё забыл из старой жизни, забрав с собой в новую только воспоминания о пухлых губах Милки Петлёвой, когда они, резвясь, напару, кусали кусок хлеба, намазанный патокой, а потом слизывали сладкие остатки с измазанных патокой губ и щёк друг у дружки …
         
        … Автор чувствует на кончике читательского языка некоторых укор – он-де выхватил кровавые да неудобоваримые эпизоды из кадетской житухи, где надо поперчил, где надо подсластил, украсил деталями, выложил всё это на поднос своего чтива и, пожалуйста, нате вам: «Кушать подано …!!!» … Нет, граждане, если я пойду у вас на поводу, то весь мой опус уместится на половине глянцевого листка – «Сто милых мордочек в десятилетнем возрасте приняли в некое училище и девяносто пять рыл, прокалённых военным бытом, через семь лет закончили его с золотыми и серебряными медалями, благополучно поступив дальше в военные курсантские училища и академии» – по статистике-то так оно и было. И кто удовлетворился предыдущими пятью строчками, может с удовлетворением закрыть это произведение для чтения под микроскопом …
         
        ... Да если бы мы поклонялись статистике, то до сих пор сидели бы в центре плоской планеты, а солнце вращалось бы вокруг нас, глубоко  уважаемых Пупов Земли. И заметьте, кто не согласен с ней … убогой (статистикой), того уничтожают физически или морально … – статисты запаляют костры, а ярко горят неудобные и неугодные … иногда горят вечно … В конце концов, автор же старается описать шлею под хвостом у судьбы … И давайте, если Вы согласны, продолжим … тем более, что наши герои не стоят на месте, а постепенно взрослеют …
         
        … Пока мы препирались на счёт статистики и костров, промелькнуло два года, в которых Лёвка Парамонов и уже капитан Борькина постепенно сошлись. Кадет, всё-таки, тянулся к капитанше за её доброту, ненавязчивость на уроках и короткую память на обиды. А что касается Елены Васильевны, то она часто, не умея объяснить как, отгадывала парамоновские мысли, и что ещё удивляло учительницу, так это её давление, которое услужливо подскакивало при входе в класс лёвкиного взвода или при встречах с этим мальчишкой отдельно …         

          глава 7
               
                ШАНТРАПА ...

          Вообще-то, если докопаться до этого слова, имеющего французские корни, то оно обозначает – «поющий в шаге» – никчёмный человечишко легкомысленно пританцовывая и напевая себе под нос несерьёзную песенку, увлекает себя по дороге собственной жизни. Вроде бы это слово в лёвкином случае не играет никакой роли, но не торопитесь с этим соглашаться, и я в конце главы объясню значение cлова «Шантрапа» для этого чтива ... да вы и сами, прочитав, поймёте и согласитесь со мной.   
         
        То учебное заведение закрытого типа, куда как кур во щи, попал этот пацан, представляло собой классический капкан, откуда можно было выбраться только через семь лет, переформировав свою душу, тело и мышление, конечно же в угоду этому капкану... -

        ... Кое-кто, по собственному желанию, делал это осмысленно и добровольно ...

        ... Кое-кто – ненавидя эту систему воспитания, бунтуя против неё, перманентно терпя поражения в схватках с ней и от этого, незаметно для окружающих и неизменно страдая, крошил рычагами и жерновами этой воспитательной мельницы своё хрупкое болезненное «Я» ... и этим закаляясь …

        ... Кое-кто – относился к экзерсисам над собой равнодушно и спокойно, как бычок, которого ведут на заклание. Конечно, Лёвка относился к бунтарям, из гордости не признававшим свою ошибку в том, что добровольно поступили в суворовское училище, и от этого втихаря страдая, а заодно и крепчая ...
         
        ... Сталин, учреждая суворовские училища, и не догадывался, что своим указом, он  начал чудовищный эксперимент над душами детей, который, к счастью, и блестяще удался (не всегда же чудовищу быть плохим) но был прекращён опять же указом через пятнадцать лет, уже Никитой Хрущёвым. Начало этого эксперимента было стерильным – принимали в суворовские училища только беспризорников, детдомовцев, не имеющих родителей и сирот, находящихся на попечении неимущих родственников. Кстати, время и стерильность две взаимоисключающие вещи – чем меньше одного, тем больше другого, а в нашем случае, после смерти Сталина, блат и коррупция развязали себе руки, и в училища мощным потоком хлынул уже другой контингент, конечно не от хорошей жизни - она тогда была ох, как нелегка.

        Разница между сталинскими суворовцами и хрущёвскими ...  была колоссальной – небо и земля … и Земля развратила Небо...

        ... Это не по теме, но отсюда, от Хрущёва, пошёл развал СССР...

        ... Если беспризорники были воспитаны на голоде, холоде, рванине, еле прикрывающей тело, матершине и драках, суть которых уцелеть в этом жестоком мире, то домашним не надо было думать о выживании – за них думали старшие в силу своего материального благополучия и свой кусок хлеба, каждый день, но они получали, а наказания физически не угрожали жизни – так, смехотворная "порка" (ведь в кавычках же, даже жопа кроваво не исполосована) да стояние в углу … Давайте-ка перейдём на удобоваримый русский язык …
         
        … И те … и эти … имея кой-какой физический, психологический и моральный багаж, по разному реагировали на новые условия своего бытия. Выбросим из обсуждения физический аспект – это самое лёгкое, с ним всё просто, здесь ежедневные тренировки и время сделают своё дело. А вот психика и мораль – это капризные дамы. Они уже вкусили свое и ни за что не хотели изменять натасканное амплуа, и если первая … имея уличную закваску, уже пользовалась своими стандартами, кстати пластичными (а без пластики в жестоком мире улицы не выживешь), то вторая … имея домашние корни, статично пользовалась наработанными стереотипами поведения, весьма далёкими от кровожадных уличных кредо.

        В одном только они сошлись – это попав между одной и той же наковальней и одним и тем же молотом. И если бывшие беспризорники под молотом воспитания, противясь ему, всё-таки изменяли себя в угоду стратегии воспитания, то на домашних, оказавшихся в суровом быте военных условий, было жалко смотреть – они или, даже физически ломались – вдребезги разбиваясь под молотом воспитания, или слепо и безвольно подчиняясь указаниям свыше, внешне гнулись, но не изменялись, так и не становясь бойцами, а оставаясь хлюпиками.

        Осколки уже разбитых возвращались назад в гражданскую жизнь, а хлюпики, оставаясь в училище, постепенно превращались в мину замедленного действия, которая в будущем доставляла немало хлопот начальству и окружающим, и чем жёстче были условия их раскрытия, тем печальнее последствия, иногда доводящих до «взрыва», калечащим и дела и людей. Зато бывшие беспризорники постепенно превратившись в янычар физически, психологически и морально сцементированные советской идеологией, мощной струёй влившись в армию, науку, спорт, дипломатию, оставили о себе яркий свет доброй памяти …      
         
        … Лёвкино бытиё в училище началось с вранья, когда всех кадетиков его взвода, числом двадцать пять, уже в форме, уже в погонах и при бляхах, собрав на первое собрание, начали пытать об отцах … матерях … родственниках ... месте и дне рождения … На первые два вопроса Лёвка пожал плечами – мол, не знаю, но на третий … а его расторопный ум и рассказы старших кадетов ему подсказали, что по традиции каждый месяц именинникам устраивают торжественный обед с пирожными … он быстро сориентировался и выпалил – 3 сентября!!!, чем первым во взводе заслужил уважение – это был особый день ... праздник – день победы над Японией, а для Лёвки Парамонова, заодно и участие в именинном обеде раньше всех ...
         
        ... Дальше поползли суровые будни, полные тяжелыми и ненужными делами. Одних уроков было по шесть каждый день, не считая трёх уроков самоподготовки, а подъём в семь часов, с обязательной физзарядкой в гимнастёрках на улице (в гимнастёрках, это когда зимой) … а отсутствие личного времени (нет оно-то, в надсмехательство над кадетами, существовало – в распорядке дня - и только ... но тратилось на выполнение домашних заданий, которые невозможно приготовить за три урока самоподготовки, дежурства, дневальства и всякую ерунду вроде французского языка).
         
        Кстати, насчёт физзарядки, благодаря ей Лёвка выучился спать не только стоя, но и в движении, это когда температура воздуха зимой была ниже допустимой для утренних физических упражнений, и училище выводилось на получасовую прогулку в шинелях и шапках, завязанных под подбородком. Первая взводная шеренга по четыре брала друг друга под ручку, а уже следующие … ухватывались сзади за ремень впереди идущих … и в таком сонном молчании, с поднятыми воротниками и закрытыми глазами, кадеты умудрялись даже видеть сны. Не волнуйтесь, читатель – кое-что за поводырьство перепадало и первой шеренге – она-то не спала …  она вела взвод … но на ужине весь взвод канался и по одному лишнему пирожку или булочке перепадало поводырям.
         
        В физзарядковом ракурсе были и досадные исключения. Это когда раз в месяц всё училище поротно, из столовой ложки (вместо физзарядки) поилось рыбьим жиром. Рыбьежирная попойка сопровождалась естественным кривляньем кадетских рож непередаваемой красочности на самой высшей точке пацаньего страдания, и здесь сачкануть было невозможно, так как медсестра отмечала каждого поруганного ложкой рыбьего жира отчётливой галочкой в ротном списке ...
         
        … Тайна, по разумению Лёвки, это то, о чём даже лучший друг никогда не догадается. Вот и общался с Парамоновым Юрка Блазов не догадываясь, что рождается в башке этого остолопа, имеющего два имени, два отчества, две фамилии – нет, прозорливый читатель, не ФИО имел в виду Лёвка, хотя и это тоже. Его беспокоило ещё и то, что в движении строем, но это когда взвод идёт молчком, не горланя песню, у него непроизвольно, в такт шагам, звучат складно, на подобие стихам, слова, сплетённые смыслом. И это почти всегда на тему о запрещённых книжках, которыми его кой-когда тайно снабжала Никитишна из библиотеки. Когда он был в третьей роте, за два года до выпуска, под впечатлением Марины Цветаевой, а заодно и Пушкина, он сочинил в строю стих на тему цветаевских строк –

                «… И была у дон Жуана шпага,
                И была у дон Жуана донна Анна …» –
               
                – … Верной шпагой Рай искал
                Нагло и жестоко …
                Донну Анну обожал,
                Но пока … немного …

                Счастье знает свой предел
                И свою расплату –
                Дон на кладбище задел
                Командора в латах.

                Командор мужик крутой –
                Спрыгнул с пьедестала,
                И сломалась шпага в той,
                Той руке усталой …

                Донна Анна не была
                В трауре глубоком –
                Через месяц уже шла
                Рядом с новым доном …

          … Ему очень хотелось оценить свои стихи, но он боялся, что его поднимут на смех, и эта тайна так и осталась нераскрытой. Прочитав Сергея Есенина, Лёвка интуитивно понял, что не мог Есенин сам повеситься, и от этой несуразицы сами собой возникли строки –

                … Он поэт был забубённый,
                Господом не обделённый …

                … Но росла глухая ярость
                На него и на стихи –
                Это как же – рядом с нами,
                Тем же сыт, и вдруг развратник,
                Но страшней всего на свете,
                Что не каркает, как мы …

                … Он поэт был обалденный,
                Потому и убиенный …

          В выпускной роте, уже взрослым, уже понявшим, что он не поэт, а стихоплёт, Лёвка поставил на себе жирную поэтическую точку –

                Примитивизм, наивность и вульгарность –
                В моих стихах три розы расцвели …
                Торчат на строчках нагло и игриво –
                Порядочности не дают плестись …

                Мной улица с соплей распоряжалась –
                Воспитывала в мате – не в тиши.
                И вы хотите, чтоб навозом этим
                Взросли салонные стихи?

          Но подтолкнул его к этому финалу конечно же прокол, который он умудрился изобразить, написав стихи на потрясшее его исключение из училища  одновзводника, Серёжки Бертенёва, сбежавшего в трехдневную самоволку. Он и раньше доверял стихи бумаге, но на этот раз перед шмоном по партам не успел спрятать их, и они попались на глаза офицера-воспитателя, который и учинил ему публичный разнос перед строем, и перед тем, как вкатить три наряда вне очереди (а за что? ... за идеальный порядок в парте?), произнёс самые смертельные для парамоновских стихов, слова – … ты жрёшь хлеб будущего офицера, а не борзописца … –

                Нас построили утром в каре –
                На плацу по над ротами пар …
                Чёрно-алое буйство сирот,
                Превративших себя в янычар.

                Замер строй после сиплого – Смир-р-рн!!! –
                Вывел тело своё генерал
                И кадеты, расширив глаза,
                Наблюдали больной ритуал -

                На пружинистых …, да строевым
                Чёртом кинул себя капитан –
                В сорок третьем … в училище ... к нам
                По приказу пошёл кровью пьян ...

                Под папахой седой голова
                Прорычала приказом в зарю –
                Утверждается личная жизнь
                Многоточием блях в том строю.

                По вискам простучало – …п***ец!!!... –
                Чья-то жизнь надломилась в зиг-заг,
                И Серёга, совсем не подлец,
                Из шеренги счеканился в шаг.

                Полетели казённо слова –
                Генеральские … да со слюной …
                А нам нынче урок отвечать,
                Как солдат прогоняли сквозь строй.

                Пролилась барабанная дробь
                Крупной дрожью серегиных плеч –
                Два пятна его алых погон
                На поднос собираются лечь …

                А Серега … ну что же ему?... –
                В чемодане пайком сухари …
                Знать не во время мать померла –
                В самоволке его замели.

          А может быть офицер-воспитатель был груб, но прав тем, что так некрасиво расправился с посредственным поэтом, и на его костях сохранил хорошего офицера? А Чёрт его знает.
         
      Теперь о французском языке … Это был бич, который свистел и безжалостно лупил кадета каждый день – уроков-то французского ... было тринадцать в неделю, это же - по два урока в день, мало этого – взвод иезуитски делился на две части и каждая половина занималась со своим преподавателем. И даже это было не всё … раз в неделю по приказу начальника училища всем, имеющим человечий язык, запрещалось говорить по-русски. В этот день офицера (ударение на последней букве) ходили молчаливыми, но на всякий случай с бумажкой в кармане, а кадеты почти официально щеголяли русским матом в переводе на французский … (перевод, кстати, был профессионально грамотным …). Это надо было видеть, как дежурный офицер, потея и заикаясь, поминутно заглядывая в бумажку, командовал ротой, но к вечеру дежурные офицера выдыхались и построениями руководили помкомвзводов из суворовцев …
         
        ... И только здесь, в суворовском ... Лёвка, поняв, что французский ... - это зло, с каким бесполезно бороться, а самое лучшее его ублажить, правильно сориентировался – с первого же урока начал серьёзно постигать французский язык и через годик был первым во взводе и хвалим учительницей, а к концу училища не только бегло разговаривал, но и читал уже неадаптированную литературу на французском языке, кстати, как и все суворовцы. А что его, Парамонова хвалить – все читали. Из интереса он прочитал и на русском… и «Три мушкетёра» и «Человек, который смеётся» и «Красное и чёрное», уяснив, что иностранщину надо читать только в подлиннике, а не в переводе, так как русский текст здесь похож на румяный пирожок, но … абсолютно без соли – как трава.
         
     В разряд непобедимого зла Лёвка относил и бальные танцы, но считал ниже своего достоинства прогиб перед ними, как в случае с французским … и вечно наступал на туфли учительницы, когда она становилась в пару с Парамоновым … и только потом, став взрослым, при общении с Людмилой Петлёвой, ухаживая за ней, с благодарностью вспоминал танцевальную бабушку (так полупрезрительно окрестили кадеты учительницу танцев) за её настойчивость, в обучении остолопов обхождению с дамой.
         
        Кроме танцев, внеклассные занятия проводились ещё и по слесарному делу. Конечно, здесь было веселее. И не потому, что это мужское дело – здесь можно было экспромтом стырить ромбовидный напильник, в костре за ипподромом снять с него закалку и деловито превратить в финку. Потом на рынке, по случаю перманентного отсутствия дензнаков в кадетских карманах, тайно экспроприировать то, что потом честно возвращалось в инструментальный ящик слесарной мастерской училища (да напильник же). Левкиным хобби было производство таких финок, которые безвозмездно раздаривались друзьям. Хотя нет, не безвозмездно – клиент должен был внести свой вклад – пять-шесть зубных щёток из цветного плексигласа для наборной рукоятки, так как Лёвка считал ниже своего достоинства воровать такой несолидный товар из кадетских тумбочек.
         
        Кстати «Хромой маэстро» (такую кличку имел преподаватель слесарного дела), которому серьёзное ранение коленного сустава на Курской дуге помешало заслужить третий орден солдатской славы, за бутылкой с училищными сержантами, часто жаловался на свой странный склероз, проявлявшийся только с ромбовидными напильниками в инструментальном ящике, сравнивая их с немецкими танками в бою – «… то, понимаешь-ли, появляются в прицеле перископа, то пропадают!». А что касается его двух Солдатских Слав – кадеты и не подозревали о их существовании. Хромой маэстро всегда ходил в замызганном и засаленном халате, под которым и орденских колодок-то не носил – скрытный был мужик, но настоящий, не то что Гвоздь, отмеченный кошачьим десантником. Чем ещё отличался Хромой маэстро, так это своим отношением к «стрелявшим» у него папиросы кадетам. На просьбу подарить одну папироску, даже вот эту – недокуренную, он медленно докуривал виновницу просьбы, демонстративно гасил её без слюней о свою заскорузлую ладонь и задумчиво и назидательно изрекал: «… сам не курю … и будущему офицерству не советую!». Что вызывало восторг кадетов неизвестно – то ли, несоответствие его курения с фразой на просьбу о папиросочке, то ли, способ гашения её о собственную ладонь.
         
        Ну вот и подошло время объяснить, с какого бока пристегнуто произнесённое в начале этой главы слово «шантрапа» к кадетскому образу жизни. Ещё один предмет, культивируемый в училище, вызывал тихую ненависть бывших беспризорников, это пение. И сводилось оно к заучиванию строевых песен, которые потом распевались при следовании взвода или роты не важно куда. В вокально-строевой маразм вовлекались кроме строевых песен почти все стихотворения, задаваемые по литературе – тут тебе и лермонтовские «На смерть поэта», и «Бородино», и пушкинские «Песнь о вещем Олеге», и «Послание декабристам» – чего только не пела кадетская глотка в строю – с залихватским присвистом и гиканьем при каждом удобном случае. Ну что долго говорить – «шантрапа», да и только – поющие в шаге.
         
        Но в уроках пения была одна особенность, нравящаяся Лёвке и его сопартнику (ну от слова парта же!) Ваське Антонову по кличке «Матрас» – помните его оригинальное ночное глажение выходных штанов под матрасом? Ну вот, это он, но здесь дело было не в глажении. Однако, всё по порядку.

        Схема проведения урока по пению была до примитива проста, как плевок при курении. Одна треть времени была занята записью новой песни преподавателем на доске и кадетами в тетрадях, а две третьих – изображением вокала кадетскими глотками на тему этой песни. Преподаватель – старший лейтенант, командир музыкального взвода, в этот момент был как господь Бог – един в трёх лицах. Он и дирижировал, он и указкой указывал на доске слова песни, он и мимикой акцентировал значимые места в песне. Одним словом, ему было не до конкретных кадетов, исправно, кстати, изображавших звуковое оформление урока.

        А вот это-то Лёвке с Васькой и нужно было, поскольку в это время они занимались далеко не музыкальными делами – они заняты были мушиными (от слова «муха» – сейчас поймёте, что почём), мушиными бегами, а это азартнейшее дело, которое, кстати, может переплюнуть тягу к куреву. Не верите? – Попробуйте!

        Свежие мухи ловились тут же на уроке, а колесницы, сооружённые загодя из тонкой медной проволоки, своими дышлами, в момент распевания песни, втыкались в задницы лошадям (да мухам же, какие вы бестолковые, честное слово!) и начиналось завораживающее действо – бега этих мух, совсем как тараканьи … в эмигрантских рассказах Алексея Толстого. Это, как бы красочно ваш рассказчик ни описывал, надо было видеть своими глазами, и читатель много потерял, и даже эмоционально обеднел от потерянного …

       ... Ставками были пирожки, булочки, компоты, папиросы, шелбаны. Иногда, особо азартными, закладывались дежурства или дневальства и даже воскресные пирожные. За бегами следили все, сидящие сзади левкиной парты, а она была первой в среднем ряду и намного ниже стола преподавателя, а поэтому старлей не видел азартнейших бегов (– несчастнейший человек), а надо бы …

        ... И это «бы …» однажды случилось … И конечно же, в самый драматичный момент, когда мухи, с дышлами в задницах, попеременно меняясь местами, заставляли затаиваться в дыхании то одних кадетов, то других, а песня, как прикрытие для зрелища, исправно гремела в классе, вдруг что-то изменилось в атмосфере урока, но Лёвка с Васькой не были бы истыми игроками, если бы заметили изменения, а они всё нарастали, и выражались в постепенном затихании песни и нарастании гробовой тишины … И вот, когда идиотски, брошенные всем взводом, всего в два голоса, засолировали сопартники, подгоняя, сзади колесниц барабаня пальчиками по парте, своих «лошадей»… на пути двух экипажей легла офицерская ладонь … Двум кадетам, вздрогнувшим от неожиданности, но глупо продолжающих петь, ничего не оставалось делать, как, ожидая наказания, втянуть головы в плечи …

        ... Но случилось неожиданное, это когда они, всё-таки, замолчали – и это неожиданное выразилось в извиняющемся тоне старлея, просьбой начать гонки сначала, поскольку он не видел старта, а очень хотелось бы увидеть это зрелище полностью … и если победит «лошадь» Антонова, он готов импресарио принести килограмм пряников, чем и вызвал бурное ликование взвода, в котором можно было различить и, что офицеры – тоже люди, и да здравствует симбиоз погон и головы на плечах …
         
        … Но в пешем строю кадеты умудрялись не только петь, но и …

        ... Но опять всё по порядку … Однажды, а это позорно случилось на первом военном параде для Лёвки в честь тридцать третьей годовщины Великого Октября … Но опять-таки, не будем забегать вперёд, а зауважаем порядок …
         
        ... Подготовка к параду, от формирования ротных коробочек восемь на восемь по ранжиру, до последней ночной репетиции, с гарцеванием на конях обоих командующих – и  парадом, и Южно-Уральским военным округом, прошла успешно и ничего не предвещало незаметно надвигающегося позора. С вечера перед парадом были розданы белые перчатки, выглажены брюки, почищены пуговицы на шинелях … Ах, если б знать, где кадет упадёт – соломки б подстелить! Но об этом на всём белом свете знала только одна судьба …

        ... И вот уже командующий округом, на норовистом коне, приветствует суворовцев и, поздравляя их с праздником, получает взамен от кадетов душераздирающе троекратное «Ур-р-ра!!!» …

        ... Вот уже, поворачиваясь направо, всколыхнулись ротные коробочки всего парада …

        ... Вот уже все двинулись … Вот уже лёвкина седьмая рота, замыкающая военный парад, выходит напрямую перед трибунами гостей и отцов города …

        ... Вот впереди роты взметнулся в воздух блеск шашек, снятых с плеч ротного и трёх взводных офицеров – знак кадетам для перехода на строевой шаг и знак внимания …

        ... Вот шашки, салютуя, ушли к ногам командиров – и кадеты враз, все шестьдесят четыре души резко поворачивают головы вправо, руки замирают по швам, шаг чётко чеканит в такт оркестру, взволнованная кадетская душа от гармоничного лада со всей ротой в этом движении, поёт и рвётся от восторга в небеса, глаза жадно пожирают трибуны … Но ...

       ... Но судьба не будет судьбой, если пакостно не вмешается самым неожиданным и каверзным образом …

        ... – где-то в недрах ... в самой сердцевине квадратного ротного механизма, в середине третьей шеренги, от мельчайшей расхлябанности в одежде, нога одного из кадетов жёстко припечатывает, некстати развязавшиеся, шнурки соседнего, впереди идущего лоботряса … Вы думаете, эти шнурки порвались? Напрасно … Во-первых, казённые шнурки образца пятидесятых годов – канаты, на которых можно коллективно повеситься тяжеловесной паре партерных акробатов, во-вторых – это как раз тот случай, когда судьба не дремала и выдала парадный казус по полной программе …
       ... – Центр тяжести лоботряса, со шнурковым безобразием, уже был брошен вперёд на полметра, а нога, застрявшая сзади из-за придавленного шнурка ботинком сзади идущего ..., мгновенно и инстинктивно передала свои действия рукам, которые и вцепились мёртвой хваткой в хлястик шинели впереди шагавшего не лоботряса, увлекая его, за компанию, на землю …

        ... Чего долго рассказывать, вы знаете принцип домино? – Вот он и сработал, и не только по ходу движения, но и вширь … Судьба, заодно с трибунами, хохотала и над кучей-малой, и над офицерской головкой седьмой роты, с шашками наголо, уже с комичной серьёзностью вышагивавших во главе только трёх нетронутых из восьми шнурковой пакостью кадетских шеренг … Наверно голому королю, когда  вскрылся обман, было легче …
         
        ... Так что, шантрапа, в кадетском понимании – это не только поющие в шаге … – это живущие в шаге, во всём разнообразии кадетской жизни ...
         

         глава 8
               
                КАДЕТСКИЕ ЛАГЕРЯ – НЕ БЕЗ
                ОТДЫХА ... В ОДНУ ДЕСЯТУЮ МИЗЕРА ...

          … Полтора летних месяца, после сдачи переводных экзаменов, а они случались в каждой роте, в конце каждого же учебного года, всё училище выходило в военные лагеря. Именно выходило, а не выезжало. В полевой форме, со скаткой через плечо (да скатанная в рулон шинель же! – счастливый человек, кто знакомится с ней сейчас только глазами), с противогазом – очень удобная вещь для хранения  сухарей в походе, фляжкой воды, сапёрной лопаткой. Снизу пудовые сапоги, сверху голова прихлопнута фуражкой с чёрным верхом. По городу так это просто движение поротно в колонну по четыре, но за городом в свои права вступают мелкие и крупные пакости от окапывания в полный рост до марш броска с транспортировкой «раненых» подручными средствами – на этот случай, как рояль в кустах, у офицера-воспитателя с собой прихвачена плащ-палатка.

        В лагерь приходили вымотанные донельзя, и тут вскрывался ещё один геморрой – всех прибывших, не взирая на возраст, с радостным писком встречали комары. Оказывается и это ещё не всё – ночью кровососущие в десять раз увеличивали свою злобу, умудряясь кусаться даже под одеялом.
         
        Кстати о сне – каждый взвод (25 рыл) умещался в двух армейских палатках, а это значит ночью, если кто из 12-ти желал повернуться на другой бок (спать на спине, в силу малых размеров топчана – кадет мог только в мечтах и в санчасти), ему приходилось насильно поворачивать своих соседей, а те, в свою очередь, – своих. Даже командирам отделений и помкомвзвода, спавших отдельно, на топчане для двоих, чтобы не упасть, приходилось поворачиваться также.

        К концу лагерного сбора на такое «коллективное перестроение» лёжа у кадетов уходило две секунды … И это ещё не всё – ранними утрами, особенно первыми днями (через пять строчек читатель поймёт, и почему особенно …, и почему первыми …), по звуку сигнальной трубы, поротно, всё училище выводилось на физзарядку. Казалось, в этом ничего выдающегося не видно. Но это были до ... хрущёвские времена, когда целина была ещё не в почёте и её никто не пытался поднимать …

        ... Вы знаете, почему «Дикое поле» называют диким? Ни за что не догадаетесь! Нет, далеко не от того, что там растёт сорняк и верблюжьи колючки (а вот … колючки – уже теплее!) – оно «Дикое …» от диких, душу раздирающих кадетских воплей, босиком делающих физзарядку и пробежку на этом поле.   
         
        Кстати, при следовании на физзарядку, дежурными по роте оригинально решался интимный вопрос, от которого к утру никуда не денешься. В определённом месте … (у каждой роты оно было своё) дежурный офицер останавливал роту, поворачивал её … далее, всей роте командовал – «… Пять шагов вперёд шагом … марш!! !... – и далее – Спустить курки, открыть затворы!!! ...»  и вся рота … поголовно … блаженно глядя в небо … в экстазе опорожнения … застывала – сбывалась ночная мечта идиота, поскольку если по-людски, то когда приспичит  ночью, тогда вставай и дуй в сортир, но ему, приспиченному, не позавидуешь при возвращении – его место, на топчане уже намертво занято со всеми вытекающими отсюда последствиями.
         
        После физзарядки, по интенсивности смахивающей на микротренировку общеразвивающего характера, следовал утренний осмотр и завтрак, который кадеты, невинно резвясь, отчаянно (от слова «чай») отмечали. И вот как это происходило. Каждый взвод сидел за своим длинным столом, с наружного торца которого сидящим с обеих сторон передавались посуда с едой и кружки с чаем (вот им и заинтересуемся). Чай разливался по кружкам, из больших алюминиевых чайников и передавался в противоположный торец по количеству сидящих на каждой стороне стола – вроде бы рутина и она не требует внимания, но не скажите … – остатки чая из чайника тайно выливались (внимание!!!) в свешивающуюся со стола на колени клеёнку, край которой выливающий предварительно приподнимал – получался чаесточный  жёлоб, и … кто раскрыл рот или замешкался, получал свою «дополнительную» порцию чая на колени … а в месте чайного облития хлопчатобумажные штаны серого цвета, предательски темнели – полная иллюзия позорного обмочения … Автор прекрасно понимает всю непривлекательность содеянного, но из песни слов не выкинешь – двадцать восемь взводов – хоть в одном в день, но такое обязательно случится – вот так резвилось кадетство …
         
        … Кстати, на месте этого лагеря в екатериненские времена под большим селом Бёрды ( при матушке Екатерине – БердА) был разбит бивуак пугачёвского войска, откуда император-самозванец небезуспешно делал набеги на Оренбург. Преподаватель истории майор Погребной в дебатах с кадетами на тему Крестьянской Войны под предводительством Пугачёва, держался официальной точки зрения, но суворовцы сомневались, поскольку тайно имели два подкинутых аргумента против … Конечно намекнула на это, сама слабо в этом разбираясь, всё та же старорежимная дама из библиотеки – Никитишна, во-первых, обращая внимание кадетов на клички приближённых Пугачёва – Хлопуша … Чика-Зарубин – а не просто ли это бандиты с большой дороги? ...

        ... За что воевали оторванные от своих крестьянских трудов восставшие … а не их ли руками хотел завладеть троном Емельян Пугачёв и, севши на него, опять же их угнетать? И во вторых – а не разобрался ли в этом поконкретнее Александр Васильевич Суворов, подчинившись приказу императрицы, принять участие в карательных акциях против крестьянской армии, только с жёстким условием – без наград и благодарностей ни ему самому … ни его офицерам … ни его солдатам … поскольку, по его глубокому разумению, это была гражданская война со своими соотечественниками, со своим народом. Сказав «А», Никитишна очень просила не проводить аналогий с гражданской войной Ленина против белого движения – ребята!!! Вас не поймут, а последствия вашего длинного языка будут не в вашу пользу и не в пользу ваших родственников, вспомните судьбу Славочки  Ремезова, пропустившего одну-единственную букву в серьёзном слове (вы же учитесь в СТАЛИНГРАДСКОМ!!! училище) в адресе на почтовом конверте … и вообще, не делайте глупостей с непредсказуемыми последствиями. Кадеты их и не делали ...   
         
        … Наверное, читатель смекнул, что суворовские лагеря, это далеко не пионерский лагерь, а военный …, с его учебным распорядком занятий, своими предметами, начиная физподготовкой и кончая изучением уставов. Самый нелюбимый – инженерное дело, и нелюбимость его увеличивалась от несоответствия своему названию. Это было чёрное рытьё окопов.

        Самый любимый – понятно плавание, а между ними куча сомнительно интересных – тактика, топография, основы маскировки на местности и наблюдения, политинформация, основы производства выстрела из огнестрельного оружия (здесь гнездилась самая махровая фикция – сплошная и неприкрытая холостая тренировка), строевая подготовка – вот далеко не полный перечень издевательства над душой, умом и телом несчастного кадета. Только на плавании суворовцы могли отдохнуть и расслабиться …
         
        ... Вот на плавании и приключилась та самая кульминация, ради которой и затеяно это повествование. В этот день капитан Борькина (уже капитан!) приехала в лагерь утром. Ей нужен был начальник училища подписать рапорт на очередной отпуск. Это не представляло большого труда, и после беседы с генералом, она с интересом пошла по лагерю посмотреть как здесь живут её кадетские друзья и враги. Пока она шла по палаточному городку, со всех сторон неслось радостное: «…ЗдраЖелаТарищТан!!!». А между собой, не для капитанских ушей: «… чего это капитанша пожаловала? ... Неужели Литературу введут?... Мало ей наших страданий в училище, так она теперь и до лагеря добралась!!! ... Это грамматическое возмездие за наши кадетские грехи!!! ...»

        Тем временем Елена Васильевна вышла к водной станции, где майор Саруев, по кадетски Сан Саныч (фамилия и кликуха настоящие) занимался с четвёртым, парамоновским взводом. Для майора это был настоящий урок, а для кадетов – лишний повод искупаться … Половина взвода плавала, а другая  отдыхала на берегу, закатав уставные синие трусы до невозможного и, лёжа на пузе, малахольно загорая. Учительница подошла к лежащей шеренге и, открыв рот, что бы поздороваться … на вдохе задохнулась …

        – на одной из суворовских жоп нагло красовалось пятикопеечным размером родимое пятно её Борьки … –  вспомните–ка акушерку, которая хлопая Борьку по заднице, пробасила кое-что по поводу его родимого пятна с копейку на его тендере ...

        ... Что делают женщины в таких случаях? – правильно, они отправляются в обморок … Вот и Елена Васильевна плавно осела и, через секунду, уже лежала с закатившимися глазами …
         
        … – ТарищМайор! ... Здесь капитанша! ... Наверно обморок! ... – в затылок Сан Санычу выпалил взволнованный Матрас. – Всё понятно – сказал подбежавший майор и, сам себе пробормотал – только без паники – ... Быстро расставив пацанов по четыре с каждой стороны лежащей, скомандовал: «Ну! Одновременно, подняли … за мной понесли» – и Юрке Блазову – дуй в санчасть … скажешь, что солнечный удар … там знают, что делать … Пока в тени деревьев укладывали прихваченную обмороком, последовал ещё приказ: «Куклычев! Cобери взвод и, пока я здесь, в воду чтобы ни ногтём!»
         
        Между тем подбежала из санчасти тётя Катя, потёрла капитанше виски нашатырём, дала его понюхать, а когда Елена Васильевна очнулась, этим же спиртом потёрла ещё и шею.

        О чём они втроём говорили, кадеты не слышали, но в ходе беседы с капитаншей случилась истерика, в которой она, порываясь встать и указывая в сторону взвода, часто выкрикивала то-ли Колька, то-ли Борька ... А потом тётя Катя осталась с учительницей, успокаивая её, а взволнованный Сан Саныч, беспрестанно повторяя  – «Ну и ну!!!» и «Вот это да!!!», быстро направился к взводу, сбившемуся в кучку.
         
        – Взвод! ... Становись! – уже взял себя в руки майор в плавках и пацаны, нехотя, чувствуя, что инцидент с обмороком уже исчерпан, бездарно изобразили строй в две шеренги. Но, не надо торопиться – инцидент только начинал набирать обороты и кадеты в этом убедились, поскольку майор, построив взвод шеренгами наружу с дистанцией в пять шагов, следующей командой сошёл с ума, поскольку – у кадетов глаза самостоятельно полезли на лоб – приказал снять трусы.
         
        – Всем? – тоже съидиотничал Женька Шведков.
          – Все-е-ем!!! – сорвался на фальцет Сан Саныч и этим показывая, что не шутит – трусы словно ветром сдуло с кадетских торпедоносцев и офицер, уже взявший себя в руки, как на утреннем осмотре, медленно пошёл внутри строя, внимательно осматривая под ухмылки пацанов интернациональные предметы пинков и сути доброй половины шуток и анекдотов всех мужских, да и женских коллективов.

        Дойдя до Лёвки Парамонова, пристально глянул на его родимый пятак и скомандовал: «Суворовец Парамонов! Выйти из строя!» Под кадетские осторожные хихиканья, Лёвка, выпученными зенками ошарашено поедая Сан Саныча, два раза сверкнул ляжками.
         
        – Действие энное – разоблачение Адама в ночном воровстве без штанов зелёных яблок из бёрдских садов Рая – в полголоса зафиглярничал Васька Антонов (который Матрас), но тут же получил звонкую затрещину от Шведа, нутром почуявшего, не взирая на комичность положения голых пацанов, всю серьёзность момента.
         
        – В распоряжение капитана Борькиной – не поведя бровью на подзатыльник Матрасу, продолжил майор – Бегом … марш! – и Лёвка, вихляя своим торпедным аппаратом, неуклюже, держа руки на соответствующем такому случаю месте, побежал на встречу своей судьбе, а Саныч, уже мирно и устало скомандовал – Одеть трусы, бесштанная команда. Куклычев, веди взвод в городок …
         
        … Не будем подглядывать за встречей – это очень личное, но что у них было в дальнейшем, догадаться нетрудно …
         
        ... C помощью капитанши (Лёвке странно было сразу, даже за глаза, называть её матерью) день за днём, он постепенно, но с большим трудом, вспомнил многие детали – свой горшок с маками по бокам, деревянное ружьё, Аленку, кое-какие вагонные ситуации. Но последним штрихом, поставленным в их одиссее, была отпускная поездка в Харьков, где мальчишка узнал дорогу с вокзала домой ...
         
        – Ну, вот, откуда ушли, туда и пришли – со вздохом сказала мать, стоя с сыном у своего бывшего дома. Лёвка, хоть и был воспитан не сентиментально, но отвернулся и пристально глянул в небо, а Елена Васильевна, вспомнив цыганку, продолжила – Знаешь, мне нагадали, что тебя война отнимет … Ошиблась ворожея! ...
         
        … Ах, Елена Васильевна! Ведь была ещё одна, забытая тобой цыганская фраза – … не торопись судить, золотая! – но цену этой фразе ты узнаешь ой как не скоро … но узнаешь, это точно, судьба ручается …
      


            глава 9
               
                АЗИАТСКИЙ ВАРИАНТ ...

          … В Ташкент он прилетел вечером. В гостинице при аэродроме для него нашлась койка в десятиместном номере … Отсюда для прибывшего офицера началась афганская война … Этот номер оказался точкой, где для него на одну ночь пересеклись линии тех, кто уже … и тех, кто пока ещё … Ночной разговор компании, сляпанной из постояльцев этого номера, покоившийся на роскошном питье и плебейской закуске, колебался от женщин и пайсы (да деньги же на афганском сленге) до Горбачева и Наджибуллы. В этом разговоре он, новичок, ещё не окунувшись в загадочный и жестокий мир совейских и афганских ангелов и шурави, но сквозь густое сигаретное марево только прикоснувшись к нему, понял, что скоро его тоже приобщат к этому братству, познавшему повадки, жаргон и простую, но страшную тайну бытия и бития пушечного мяса ...
         
        … А ранним утром, тяжело задыхавшимся винным перегаром, он был вдавлен в самолётное кресло вертикальным взлётом в ташкентское небо … Сосед по креслу, капитан улыбнулся – … взлёт – это семечки! ... – и прыжок в пропасть для него, новичка, как, впрочем, и для капитана, наверно был семечками в квадрате, против посадки в кабульском аэропорту...   
         
        ... Сначала внутренности в густой тошноте, как оторвавшись, резко надавили на горло … Земля в иллюминаторе развернулась стеной и с бешенной скоростью, оказавшись по курсу, понеслась на него … Он падал … падал со всей самолётной компанией пассажиров, до которых сейчас ему, мгновенно превратившимся в животное, не было дела … И вдруг, весь свинец тяжести, самовольно и до беспардонности резко, перешёл в задницу и ноги, спонтанно выродив, не у одного его, затаённую мысль – не обгадиться бы – и тут же бетонка резко ударив по колёсам, и через них же, приветливо застучала в самолёт … – … зато без ракеты в бок … – улыбнулся капитан …
         
        … В Кабуле представился начальству … Ему дали понять – до назначения  сиди в штабе … знакомься … вникай … разбирайся … куда будешь уходить, спрашивай разрешения …

        Вдруг через час с лишним его позвал селектор. В кабинете намекнули, что на Шибарском перевале случилось ЧП и туда посылается офицер для расследования … – хотите, мол, присоединяйтесь – часа через два туда летит вертушка с боеприпасами …
         
        … До отлёта оставалось полчаса, когда он обратил внимание на загрузку, как стало понятно по репликам, самолёта на Душанбе. Загружали штабеля цинковых ящиков. Его вопрос – … Что это? ... – ближайший прапорщик посчитал нетактичным и сквозь зубы, нехотя и зло спросил  – … Новичок, что ли? ... – но потом, снизойдя, лаконично бросил – … груз 200 – знакомься, но не попадайся … – и, виртуозно выматерившись, отхаркался и прицельно плюнул в тарантула. Паук, не поняв оскорбления, с густком слюны на спинке и лапках, нехотя скрылся в щель под камнем. Как будто читая мысли собеседника, прапорщик процедил – … я тоже ни хрена не пойму, зачем и кто на нас плюнул, кому, какая от этого польза, кто будет оттирать, и будет ли … – потом смягчившись, пробормотал вроде бы про себя – … перед полковником Чёрный Тюльпан …
         
        … В Чарикаре приземлились … Кто-то сошёл … Кого-то взяли на борт … Задраиваясь, молодой вертолётчик, еле перекрывая рёв двигателя, в натуге напрягая узлы шейных артерий, озорно закричал – Айцин Хвайцин Зир Унд Зихцин!!!, что в переводе с греко-немецкого на русско-афганский – Намаз нам поможет!!! – и, довольный шуткой, скрылся в кабине … Летели на Запад, вдоль реки Горбент, слева виднелся, как ему прокричали на ухо, хребет Кухе-Баба, а справа ещё не набравший силу Гиндукуш, вот к его Шибарскому перевалу и летели … Летели недолго … Без приключений – намаз помог … Разгружали все, кто был рядом, не взирая на погоны.
         
        Улетая, командир машины хлопнул его по плечу и весело, глядя в глаза, повторил свою тарабарщину, переведя уже с ивритоармянского на индофранцузский – Чти Аллаха, а он разберётся, куда тебе звезду – на грудь или на памятник – и, уже обращаясь ко всем – Завтра в это время ... на этом месте! Взлетая, вертолёт сделал большой разворот и, набирая высоту, начал удаляться. Вдруг солдат в грязной, потемневшей от пота, панаме и фурункулом на шее, оказавшийся рядом, грубо толкнув его, взвалившего на плечи патронный ящик, жёстким кулаком в бок, крикнул, указывая на спичечный коробок вертолёта – Гляди!!! – машина в кувырках, не подчиняясь законам авторотации, падала. Наткнувшись на остриё скалы, она взорвалась и горящими кусками, теперь уже по частям, полетела на дно пропасти.
         
        – Ну вот, с этими Аллах уже разобрался. – зло кинул комбат – Придётся и нам всерьёз посчитаться с вардакской джиргой за хребтом – махнул рукой в сторону ущелья и, морщась от взвалившейся на него вертолётной проблемы, добавил – надо отпарировать … сегодня же ночью и пойдём …
         
        … Ранним вечером пили не только крепкий чай … обильно закусывая с ножа консервами. Печка, набитая жёстким терескеном, а другого топлива, кроме этого кустарника, не было, весело гудела и держала на стрёме крутой кипяток … Посчитаться за вертолётчиков решили ротой. Не спеша шлифовали детали операции … Ему предлагали не ходить за неизвестным – может воевать ты и умеешь, но особенностей этой войны ещё не знаешь – против нас воюют не душманы, как накрутили тебе уши в отечестве, а афганский народ, и это надо не только увидеть, но и пощупать.
         
         – Вот я и посмотрю, а заодно и пощупаю – бескомпромиссно бросил он …
          … Вышли в час ночи. В ущелье опускались через заросли боярышника. Закон войны – где легко пройти, там всегда мины или ещё какая пакость. Вот и спускались не по открытым склонам – на них пакости не было, поскольку знали – своя территория, но мины-то были – сами ставили.
          Разведка уже карабкалась вверх, когда основные силы спустились на дно ущелья. Проверили людей, снаряжение. Он не отходил от ротного – вникал … сам  для себя разбирался … Подъём начали в тишине. Оказалось, что ощущение лёгкости после отдыха было обманчивым – ноги стали пудовыми и норовили не слушаться, дыхание из нормального превратилось в поверхностное и он с каждым вздохом норовил побольше набрать того, что называется воздух, кстати вспомнился из кадетской жизни совет старшины Чемерис – чтобы набрать побольше воздуха, надо побольше его выдохнуть. И он сконцентрировался на мощном и ритмичном выдохе – помогло …
         
        – Ставь трикони на всю ступню – меньше уставать будешь – зло зашипел идущий сзади, а значит и снизу, щуплый сержант и через минуту добавил – в горах всё должно оставаться на своих местах, даже если ты слепой … Не забывай – идём втихаря, да и внизу под тобой не бараны.
         
         На гребне залегли. Новичок спросил у старшого – … а как же их дозоры? –
          – … Уже – беспечно ответил комроты – если б они уцелели, нас бы здесь не было –и, вдруг спохватившись, добавил – имей в виду, операция сверху не санкционирована, провалим – ни тебе, ни себе, ни комбату, я не завидую. Выиграем – победителей не судят – он (старшой) сорвал травинку и, глядя уже в разбавляемую утренним белым туманом колышащуюся ветерком жидкую темноту, кусая и выплёвывая стебелёк, уже волнуясь от предвкушения рискового дела, бросал собеседнику хриплые фразы – … зря ты ввязался … это наши проблемы … во-о-он кишлак ... … с тобой будет сержант … взводА уже обложили аул … ждём первой ракеты, а она …, ну ты же знаешь, когда или нас обнаружат, или мы снимем часовых.
Офицер хотел добавить ещё что-то, как слева, и тут же справа взвились две ракеты …
      
         – Ну, Господи, благослови! ... Пошли! Братва! ... Новичок, не отставай! – всё это уже на бегу вниз, кричал старшой …
         
         … Стиль был простой. За дувал кидалась граната … После взрыва в проём калитки врывался ангел смерти и уже свинцом укладывал оставшихся в живых. На возраст и пол обращать внимание было некогда, и нельзя было – этим ты безвозмездно кому-то мог подарить свою жизнь …
         
        … Из-за угла затравлено выскочил тощий в засаленном армейском жилете с оттопыренными от патронов карманами, поверх длинной, до колен, грязной рубахи, с патлатой бородой абориген, вскинул автомат … но у новичка это получилось быстрее …
         
         – Ловко! – крикнул белобрысый напарник, что учил его шагать на склоне ущелья, а сейчас приставленный к нему комроты для страховки.
         
         Новичок не понял как, но что он вмешался в чужую судьбу, зачеркнув чью-то жизнь простым нажатием на спусковой крючок – это до него дошло …
         
        – Не ты духа, так он тебя! – заорал всё тот же сержант, увлекая его на землю и в падении короткой очередью снимая полуголого окровавленного пацана, прямо перед ними налаживающего в их сторону гранатомёт. Мальчишка, схватившись за живот и согнувшись пополам, с широко расставленными ногами, качаясь взад-вперёд, сдавленно, на выдохе, тонко и жалобно захрипел – … Эней! ... – затем ткнулся стриженной под барана головой в пыль, продолжая судорожно сучить ногами. Тут же из глинобитной землянки выскочила горбатая высохшая старуха с текменём в руках и, увидев корчившегося пацана, бросилась к нему. Пробегавший мимо солдат, мускулистый и высокий, в расстёгнутом до пупа френче и с закатанными рукавами, сходу, матерясь, схватил визжащую, размахивающую маленькими кулачками бабку, с необыкновенной лёгкостью бросил её назад в землянку, вслед за ней швырнул лимонку и прижался спиной к стене. Сзади, у него за спиной ухнуло, и тотчас расстёгнутый до пупа оказался в проёме дверей, но … ему не повезло, и он, уже с крупным кровавым рваньём выходных отверстий в спине, валился навзничь, а вместо гиганта, с трясущимся автоматом и открытым в крике ртом, уже стоял его сержант … и новичок понял – раз опекун жив, значит в этой мазанке уже все мертвы.

        А белобрысый уже тянет офицера за собой, успевая и держать под контролем улицу и определять по звукам боя направление и ещё страховать привязанного приказом к нему новичка …
         
        … Напряжение боя уже спадало, когда из-за старой шелковицы под ноги бегущей паре, крутясь волчком, упала граната. Телохранитель мигом выбрал единственно правильный вариант, который в такие моменты не выбирается, а автоматически выполняется – с надрывным криком: «… Падла!!!», в котором выразилось отчаяние человека, увидевшего перед собой пасть смерти, и всеми клетками своего потного и грязного тела, не согласного с такой несправедливой концовкой, резким движением правого плеча сшиб новичка на землю, а сам, левой рукой, очутившись туловищем между упавшим и гранатой, схватил её, но …
         
        … Но сержантово время уже отстучало … Осколки одинаково легко вошли и в стены, и в живое тело, разрывая его на части и выпуская душу на суд праведный. Рука, оторванная по локоть, тупо ударившись о дувал и шлёпнувшись на землю, два раза судорожно, жадными пальцами, схватила нагретую спокойным утренним солнцем тонкую азиатскую пыль …

        ... А у старой шелковицы, привалясь спиной к стволу и уронив в эту же пыль чалму, тихо умирал белобородый старик – по любопытству он рано выскочил из-за дерева полюбопытствовать на свою работу, ну и … осколки достали и его …
         
        … – Если пули свистят, значит живой – вспомнились за ночным чаепитием слова лейтенанта, топившего печку. С этой мыслью новичок вскочил и побежал прочь от того, что секунды назад было человеком, но сзади послышалось радостное и пронзительное – Алла-а-а!!! Он развернулся и … встретился с пулями, которые ему уже не свистели …
         
        – Мои!!! – забилась в лапах небытия последняя мысль, а тело ещё какое-то мгновение продолжало стоя содрогаться от злых, как осы, молчаливых пуль …
         
         … В нагрудном кармане убитого полковника нашли тронутые кровью и прошитые пулями стихи, видимо нацарапанные накануне, на подложенном под бумагу планшете -               
               
                Где вы, пропавшие в Афгане,
                Где вы, утопшие в вине,
                И не хватившие по ране,
                Перед людьми в большой вине …

                Я вспомнил, как всё начиналось –
                В строю сто гаденьких утят,
                Но шли когда – земля качалась –
                Нас не держали за кутят …
               
                Лечили … мыли … одевали …
                Науки заставляли грызть,
                Подспудно грёзы навевали –
                Пойти служить не за корысть.

                В строю по среднему равняли –
                Не лезть вперёд … не отставать,
                Клыками скалить заставляли –
                Нас не держали за кутят …

                Дела и время – в преисподню,
                Всё провалилось на корню,
                Бывали случаи – в исподнем
                Мы подавали воронью …

                Кому в уме … кому в кармане …
                Хмельными мысли не кричат …
                Где вы, пропавшие в Афгане –
                Нас не держали за кутят …

                А детство чёрно-красное встаёт стеной …
                Придумано не сразу ни тобой, ни мной.
                Закручены пружины, чтобы в жизни воевать
                И кроме автомата ничего не знать ...

          … Накануне же … вечером три женщины – Елена Васильевна, жена Лёвы  Людмила Николаевна (помните Милку Петлёву?) и их пятнадцатилетняя дочь Алёнка, в одиночестве, поскольку полковник Парамонов пребывал в длительной командировке, пили чай и за чаем тихо вспоминали свою прошлую жизнь, гадали, кем же будет Аленка и рассуждали, а чем же будет заниматься Лев Михалыч, когда уйдёт в отставку и интересно, закончится к тому сроку война в Афганистане, или нет, ведь это может отодвинуть его уход на пенсию – в общем, обыкновенный вечер крепкой советской семьи без хозяина (а и с хозяином мало что изменилось бы) – трёп без повода, короче говоря …
         
        … Конечно, если бы он (Лев Михайлович) был бы … там … в Афганистане … то и разговоры были бы напряжённее, и темы соответствующие, но он же сказал, что офицеров, имеющих семьи, на войну не посылают, а вот в длительные командировки, так всегда пожалуйста … – это было накануне … а сейчас …
         
        … Сейчас, ранним утром … до того ранним, что ещё не рассвело, когда Елена Васильевна, явно услышав счастливый смех своего тогдашнего, ещё трёхлетнего Борьки, в тревоге проснулась и, открыв глаза, внезапно поняла, кто этот червовый король, нагаданый харьковской гадалкой …
         
        … Не спрашивая ... самовольно ... он распорядился тысячами не только  солдатских судеб … и ушёл … ушёл спать в кремлёвскую стену …  ушёл от возмездия … ушёл с почётом. Но и мёртвым, чьи же жизни он продолжает искажать и зачёркивать? ... И  вдруг в памяти этой женщины всплыла забытая фраза харьковской цыганки  – « … Ой, не торопись судить, золотая …»

                конец