Последний смотр

Большая Никитская улица отбивалась от снегопада. Мокрые несуразно большие хлопья лились на землю прямыми потоками, засыпая тротуары, машины и спешащих прохожих. Возле Центрального Дома Литераторов было многолюдно: в этот день хоронили писателя Бориса Васильева.
Отстояв гражданскую панихиду в полумраке большого зала, выслушав череду в меру искренних и трогательно дежурных речей, я вышел на улицу и влился в неплотную толпу зевак. Все ждали последнего действия – выноса тела. Кто-то негромко переговаривался, отмахиваясь от назойливых белых мух, кто-то скорбно молчал, думая о своём. Группа телевизионщиков топталась возле раскоряченных на долговязых штативах громоздких кинокамер, стараясь не пропустить главный момент. Для них это – очередной новостной сюжет, надо успеть выдать в эфир.
Справа от главного входа изнывал в ожидании военный оркестр. Время от времени музыканты обращали беспокойные взгляды на дирижёра, но тот в ответ  привычно ёжился и переминался с ноги на ногу. Почётный караул, положенный такому мероприятию по протоколу, протянулся живым коридором от парадных дверей до стоявшего неподалёку матово-чёрного катафалка с открытой задней дверцей.
Случилось так, что я оказался рядом с одним из солдат караула. Коротая время, я то и дело останавливал на нём свой взгляд, пока, наконец, полностью не сосредоточил внимание на этой строгой и неподвижной фигуре. Светло-жёлтое, прозрачное лицо парня показалось мне болезненным. Его немигающий взгляд был устремлён поверх голов, словно солдат хотел увидеть в снежной пелене то, что дорого только ему. По своему опыту знаю: есть такие моменты, когда боец, утомлённый службой, собирает в кулак всю свою волю и оживляет в памяти сокровенные, близкие сердцу воспоминания, стараясь растопить реальность. Это удаётся почти всегда. Что видел этот молодец сейчас: родную смоленщину, мать, любимую девушку? А, может быть, вихрь воспоминаний уносил его в детство, когда он был волен в своих поступках, когда мог не слушаться старших, играть, есть, пить, спать и гулять когда и сколько захочется? Невелик запас немудрёных солдатских дум, несложно угадать их течение.
Снег ложился на серую каракулевую шапку, на ладно подогнанную шинель, на золотые погоны с металлической вязью букв. Рука в белой перчатке сжимала карабин. Прямая, словно выструганная спина, конечно же, изнывала от напряжения, но солдат, как и положено по Уставу, не показывал вида, стойко перенося «тяготы и лишения».
Невольно вспомнились кадры военной кинохроники. Парад на Красной площади 7 ноября 1941 года. Такой же снег, такие же лица. Солдаты войны  ровными шеренгами уходили на смерть, их внуки отдают ушедшим последние почести. Вот и довелось писателю соединить прошлое и настоящее, свою фронтовую молодость, свою жизнь с поколением, знающим о войне только по книгам. 
Суетящийся перед строем лейтенант, начальник караула, неожиданно замер у дверей. По ему одному известному сигналу он понял, что церемония завершается. Маленькое, почти детское лицо офицера наполнилось серьёзностью, он выдернул из ножен шашку и взял «на караул». Грянула музыка. Тёмный полированный гроб медленно поплыл над заснеженной толпой. Казалось, седой ветеран не спеша обходит строй, вглядываясь в лица остающихся на земле, проверяя, смогут ли они, если потребуется, закрыть грудью… Смогут.
В дальнейшей суете, когда немногочисленный людской поток смешался с корреспондентами и военными, я снова увидел моего солдата. Он уже не тянулся, как несколько минут назад, шёл обычным шагом, но лицо его всё ещё хранило выражение торжественной печали. Не знаю, читал ли этот солдат книги Бориса Васильева, знал ли подробности тяжёлой и счастливой судьбы писателя, но было видно, как искренне переживает он свою причастность к случившемуся, а значит – к русской истории, к общей судьбе.    






14 марта 2013 года, г. Москва