Славная революция. отдел 4

Композиция 7.0
Славная революция. Штрихи

Ч/1. Люди, твари, и прочие частные обстоятельства

Краткое содержание 3-го отдела
Солнце светит, освещает дорогу, это наш путь.
Что требуется, встать и идти. Но нужно ли идти? Ведь можно жить, никуда не шагать. Что с того, что некий сочинитель мечтал поехать на Камчатку, простым курьером. Тогда зачем мы ждем восход, солнце, свет. Нам нужен путь, в конце пути что-то нас ждет. Мы знаем, что нас ждет, мы требуем от солнца, свети. Но если Солнце не освещает, напротив, затемняет. Странное это Солнце. Чтобы осветить один путь, всего один, оно должно затемнить все прочие пути. Мы соглашаемся, затемняй, только свети нам, освещай наш путь. Рациональное? Чтобы быть всегда правым, надо лишить всех прочих даже самого притязания на правоту, даже намека, мол, могут быть правыми. Ты не можешь быть правым, сам по себе. Ты можешь быть правым по решению того, кто на самом верху. На выходе? Тот, кто на вершине, ему даже не надо думать о том, прав он или не прав. Ему достаточно быть, чтобы все прочие стали существующими только по его желанию. Нет такого желания, напротив, есть нежелание, и все, любое другое существо тут же исчезает, прекращает свое существование. Был человек, была проблема.
Примеров немало.

Но зачем это, был, и нет, как это использовать?
Очень просто. Любой процесс представляет собой использование некоторого потенциала, хоть тварей, хоть людей. Скажем, нужен лес, стало быть, нужен лесоповал. Нужно установить норму, нормы выполнена – на складе появляется нужное количество леса. В одну сторону движется поток бревен. В другую сторону – поток людей. И чем больше людей исчезает, тем больше бревен оседает, на складах.
Есть отдельное, дискретное состояние, тот или иной человек.
Можете убедиться, каждый неповторим, у каждого своя ложка, миска, есть даже имя. И есть большой нерасчлененный мир, некое единое целое (= континуум), хочешь увидеть, вот его владетель, вождь, Солнце. Смотри, да не ослепни.

Отдел/4
Надо знать, что консервировать, что охранять
Из газеты, 1907

Конница уходит на Запад, одна тысяча остается, всего одна?
Наверное, не тысяча, а все десять, не так ли. Для моей темы это не столь важно. Почему эта тысяча остается? Да потому что это лучшая тысяча, отборные воины. Им оказана высокая честь, они выполняют особое задание, эта тысяча избранных должна охранять гробницу, место захоронения. Чтобы непобедимая конница двинулась к "последнему морю", кто-то должен начать этот поход, каким образом? Остаться в точке исхода, где-то должно быть начало, священное начало. Так начинается любая история. Но всякий раз она начинается как конкретная история. Такую конкретную историю можно начать в любой точке мира, это значит?
очень удобно, здесь город будет заложен, заложили, поднялась столица.
И каждый раз такую очень конкретную историю можно называть новой историей.
Была старая история, началась новая? Была Московская Русь, началась Русь имперская. История страны оказалась поделенной, на две части. История, но страна-то одна, что ее объединяет? в переводе на современный язык, вертикаль власти. Власть, не делится, другое дело история, ее необходимо делить. Вы осознали эту необходимость, вы уже свободны, начинайте. А на сколько частей можно поделить историю? Художник делает бесчисленные «карандашные и акварельные наброски» (Анненков, с.473). Он отвечает "за декорирование столицы", высокая честь. Пред ним Москва, ставшая советской столицей, улицы, площади, фасады. На почетном месте "престарелая цитата", классик о локомотивах истории, новый ритм истории? В России, «донские железнодорожники» доверили этот локомотив машинисту. Ну, какой же локомотив без машиниста, жми на газ, машинист. Да, сначала локомотив, потом машинист. Но причем здесь художник? Как ни странно, первым выходит художник, его появление предвещает революцию.
Не вызывает, только предвещает.

Первая годовщина Октября, "боевой восемнадцатый год".
Сотни «тысяч аршин материи» – на знамена, афиши, прочие украшения. Одновременно, отсутствие материи «для одежды населения» (Там же). Две недели на штурм, и дело сделано. Город приоделся, сияет праздничным нарядом, можно идти домой, отдыхать, спать. Неожиданный взволнованный голос, товарищ. Вернее, дорогой товарищ! Как всегда, ужасная вещь, как всегда, в последний момент, и только вы «можете нас выручить» (Там же, с.474). Нужна трибуна, иначе правительству, а там ведь добрая сотня человек, негде собраться. Но самое главное, на трибуне должны быть «дополнительные подмостки с кафедрой». Именно с этой кафедры сам «товарищ Ленин» произнесет свою речь.
Красная площадь, красивая площадь, ей положено быть украшенной,
главная трибуна, должна быть высокой. Точнее, самой высокой, иначе, какая же она главная. Очень скоро главную трибуну заменил мавзолей, но разве нельзя совместить, мавзолей-трибуна.

Какой простор для упражнений в диалектике.
Была царская Россия, началась советская Россия, опять привычное деление на две части. Верхний и нижний мир, трибуна и брусчатка, знамена и сапоги, вожди и волонтеры. В чем же удобство? Вертикаль из двух частей гораздо легче объединить в одно целое, в единую сплошную вертикаль, при необходимости, тем самым создать единую историю. Продолжать? Не без этого, ценой некоторых потерь. Далее! Конечно, есть внешний мир и мир внутренний, еще одно необходимое деление. Удобство? Эти две части очень трудно объединить в одну. Остается единственное, отодвигать внешний мир, все дальше и дальше, куда-нибудь за горизонт. Кто же будет отодвигать? Решение давнее, еще греческое, Спарта. Позднее его воспроизвели, независимо от греков, в восточных степях, народ-войско. Как жить такому народу?.. если все его соседи – поголовно в данниках. Войско, они же работники, их работа? Или на языке экономистов, их необходимое время. Превращать в данники все новых и новых соседей. Чем жить такому народу? Народ, владелец даней, поскольку идут дани в доход всему народу. Найдутся желающие, даже распределение по труду обнаружат, впрочем, в те времена говорили, по заслугам. Одним словом, везде трогательное единство.
А сам народ?
Вождь, вышел из гущи народной, знает заветные чувства. Его солдаты, воплощение души народной, отсюда их непосредственная связь, вождь и его солдаты. Если воспользоваться известным сравнением, ядро и скорлупа. Скорлупе положено быть твердой, жесткой. А вот вождь и помиловать может, при случае, а то всплакнуть, сухими глазами. Сухие глаза, твердая скорлупа. Безжалостные глаза, и столь же беспощадные рубаки, превратившиеся в исполнительные органы верховного правителя.
…
Из тысячи мышей не сделать одного скакуна, кто бы спорил.
А из тысячи псов? Мыши не нравятся, попробуйте из псов. Подобные усилия не пропускают по ставке необходимого времени, для псов есть другое занятие. Псы нравятся именно потому, что они псы, поэтому могут работать псами, увы, для псов работа есть. Хорошо, тогда из тысячи жеребят, из тысячи возможных, одного реального скакуна? попробуйте, попробуем. Надо постараться, постараемся. Получите! Своего рода достижение, это надо суметь, из тысячи –; одного. Такое достижение прошло бы по разряду непомерных трат. Несколько иначе, усилия, потраченные впустую. И тут же утратило бы статус достижения, тратить время впустую, любой! Не доверяйте лошадей прохожим, тем более, не слушайте советов посторонних. А если такой посторонний рвется? Вот-вот прорвется. Доверьте ему обратный процесс, и пусть он сделает из тысячи псов одну мышь.
Это значит?
У каждого такого персонажа, от мыши – до скакуна свое назначение, назначайте.
С каким персонажем делать/делить историю, как правило, предпочитают рабочий скот, напрасно. Вот если бы нашлось племя, приручило мышей, какие возможности бы открылись. Перед мышами? Разве племя ничего бы не обрело? Стало бы развивать способности мышек, глядишь, дошло бы до отрицания, потом до второго отрицания. Можно ли представить, мыши, их первое отрицание, неужели хищники? О чем вы, речь идет о функциях. Скажем, сделали сторожами. Потом из сторожей произвели в уборщики, какой никакой, а рост, одновременно, отрицание. И снова в сторожа? В охранники, а это уже наполовину штурмовики. Если псов довели до болонок, почему не довести мышей до боевых тварей. Одно непонятно, зачем людям боевые твари. Как соотнести? в поте лица, это предназначение. Мечта ; вернуться в сады Эдема. Будущее, мыши, превращенные в боевые твари. Понятно, использовались псы, кони, и даже слоны. Но суть дела от этого не меняется. Превращали слонов – в боевых слонов. Зачем, чтобы проложить дорогу в Эдем.
Или мимо Эдема?
И то верно, зачем в Эдеме боевой слон. Или хотя бы боевой пес. Тем и отличаются мирные твари от созданий рук человеческих.
…
Из тысячи мышей не сделать одного скакуна, не потому ли мы ограничиваемся мышиной возней.
Что это такое? Вознесение личной истории на исторический уровень, хотя бы попытка. Кто же тогда делает историю, стремительные бегуны, горячие скакуны или тихие мыши. Еще бы добавить, невидимые и никому не известные мыши.
Теперь главное, как мы делим окружающее пространство,
понятно, жизнь – это жизненное пространство, потребление пространства, начинайте потреблять.
Но к чему здесь мыши? Если есть бегуны, скакуны, мыши, всем требуется жизненное пространство. Бегуны и скакуны занимают большое пространство. Как вы не понимаете, на нас смотрит весь мир. Мыши ничего не требуют, им почему-то всегда находится пространство, местечко. Это значит, они уже поделили пространство, зачем им выступать. Как же они его делят, как и вещи в этом пространстве. Это мое, это не мое, чужое, чужое не беру, к чужим не хожу, только поглядываю в их сторону, иногда.
А куда еще можно глядеть.
Вот девочка и глядит в мир, там бродят какие-то люди. Неужели им нечего делать? Напротив, их гонят дела, неотложные, куда? На прием, к деду этой девочки. И они идут, друг за другом, поток. Лица, сплошные народные лица, бывает и липа. Ее родные называют этих людей крестьянами. Крестьянское дело вечное, как и крестьянские проблемы. Крестьяне сливаются в одну сплошную массу? Девочка бросает свежий детский взгляд. Выясняется, «они двух разных родов» (Берберова, с.35). Настолько разные, что можно принять за «разные породы людей». Вот первые, «степенные, гладкие, сытые». Вышитые рубашки, в церкви ставят толстые свечи, в банке берут кредиты, в избах, на окнах герань. И запах, сдобного теста. Были и другие мужики, «в лаптях, ломали шапку, дальше дверей не шли» (Там же, с.36). Одежда, лохмотья. Лица, потеряли «человеческое выражение». Рост, невысокий. Очень удобно валяться в канаве, «подле казенной винной лавки». За каждым, куча детишек, «баба на сносях», дома с разбитыми окнами. И прямо тут, в доме, «теленок с курами» (Там же). Не разнести ли мужиков по разным классам. Здесь старый класс, собирается войти в историю, минуя свалку. Там новый класс, «в зародыше», музей ему не требуется.

А что же дед, к которому шли мужики?
Идут мужики, несут старому человеку свои беды, хотят освободить жизнь, хотя бы переложить, а дед, чем он жил,
освобождением?
Он жил мучениями. На полях, трехпольная система. В амбарах, молотят цепами. Не хватает школ. Хватает тоски. Дед и сам начинал тосковать, не выдерживал, закладывал «тарантас и уезжал на неделю» (Там же), зачем? Где-то у него была вторая семья. Как-то ему удавалось делить свою жизнь на две части. Одна часть в Тверской губернии, другая –; в Новгородской губернии. Та, которая в Тверской, посвящена мужикам. Та, что в Новгородской, семье. Не предположить ли, наличие парадокса? чтобы увидеть свою отдельную жизнь целостной, единой, человек делить ее, хотя бы на две части. Человечество в целом? То же самое, чтобы видеть себя единым, ему требуется разделять свою жизнь, вот это и есть история, хотя бы на две части. Далее? Небольшая инверсия. История становится относительной, деление истории абсолютным. Как нужно разделить историю, именно так, чтобы она вела к историку, к человеку, делящему историю, к субъекту, делающему историю.
Вопрос, следовательно, в том, как разделить свою жизнь, где провести границу.
Скажем, дед, где он провел границу? Вот здесь община, там Столыпин. Ценность общины – в самой общине. А ценность реформы Столыпина? В ее результатах! но кроме прочих, был и такой результат, как разрушение общины. И значит, разрушение ценностей. Если люди везде «живут и мечтой, и реальностью» (М. Джилас), к чему стремился дед? Он пытался превратить реальность в мечту. Тогда как Столыпин одну реальность заменял реальностью другой. Оба не дожили до мечты, а если бы дожили? Обоих бы подвинули, вернее, поставили к стенке, те, кто предпочитал реальность власти. Но разве сам Столыпин не представлял реальность власти? Поэтому дед умер в своей постели, а премьер получил пулю, вернее, две пули.

Маленькая девочка, как она может разделить мир.
Как всякий взрослый, на две части. Здесь, она может выбрать себе профессию, а как можно войти в плотный мир, устроиться, только профессионально. А там, на другой половине? А там она лишена "акта выбора". И она ищет уже не профессию, ищет «акт сознательного решения» (Там же, с.37). И вот жизнь разделилась на две части, в прежней жизни не было выбора, свидетельством чему была сама жизнь без выбора. В новой жизни выбор стал свидетельством этой новой жизни. Ну, а насчет "зародыша", это много позднее, когда стала вспоминать, писать мемуары. Зачем? Если есть музеи, кто-то должен работать на эти заведения.
…
Тот же век 20-й, через шестьдесят лет, самое начало семидесятых.
Старый свет пожаловал в Новый свет. Сборная СССР, по хоккею, прилетела в Канаду, матч века. Ее сопровождает песня. Очень задорная песня, там очень странные слова. Вот они, "великолепная пятерка и вратарь". Пять полевых игроков, великолепные парни, как на подбор. А что же наш вратарь? Не попадает в разряд великолепных парней. Снова две части, полевые игроки, их дело пробить защиту, поразить. Иное дело вратарь, и его вратарское дело. Он один, претендует на особое место, у него есть вратарская площадка, за ним ворота, над ним особые правила, что-то здесь кроется. Может быть, есть особое место, человек занимает такое особое место, и сам становится каким-то особым. И тогда, все эти расхожие представления, типа великолепные парни, для него уже недостаточны.

Грибница, питомник, детский приют, спортивная арена, что там делать врачу?
Да это же Гиппократ! Хорошо, дайте ему кубок. Гробница, мавзолей, храм, хотя бы золотые купола, там очередь! Или золотые ворота, хранилище истории, страны, города, команды. Команда, в свою очередь, создает городу новую историю, и город начинает жить новой историей. Эта история может быть блестящей, с каким удовольствием предается город истории, ведь она делается буквально на глазах. Может, напротив, стать горестной. Вернее, просто рухнуть. Каким врачом ты будешь! А пока вратарь, постарайся, соберись. Представь, Золотые ворота перенесли вот сюда, прямо на ледовую площадку. Поставили за твоей спиной, вернее, тебя поставили перед этой аркой. Дошло? Не значит ли, что история, образ, оказывает столь мощное воздействие, именно потому, что воздействует на чувства. Надо же, именно вратарь начинает игру чувств, посылает полевых игроков в атаку. Вратарь, или хранитель истории, играет с нашими чувствами, когда все другие игроки уже бессильны перед нашими эмоциями. Упали, опоздали, пропустили, остался вратарь-хранитель, как мы будем ему благодарны.
А если и он?
Начинаем кивать на великолепных парней, оставили один на один, сколько мог, держался.
Ценой жестокой игры с чувствами, мы обретаем игру разума. Зачем-то нам требуется разум? когда прошлое уже нельзя изменить. Не странно ли, нам требуется не сам разум, а игра разума. Чтобы играть с прошлым. Его можно оправдать, это трудное прошлое. Из него можно извлечь уроки, понятно, при желании. Наконец, с ним можно начать азартную борьбу, может затянуться, когда еще доберемся до полной победы. Чревато, ведь большинство до полной победы, обычно, не дотягивает. Важнее, полная жизнь, для этого ей нужна полнота чувств. Победа и дает эту полноту, вернее достойно завершает. Жить можно переживаниями, чувствами, они ведь ведут, куда? Вмешивается разум. Как это замечательно, наш труд должен стать нашей первой потребностью, тогда и сама жизнь будет замечательной. Только труд может сделать нашу убогую жизнь замечательной, разве не так. Где разум, там сознательный труд, но там же и сознательность, как без нее. Как еще можно изгнать сомнения.
…
На деле? Первая потребность жизни уже дана, задана, не зря же Адам бродил по Эдему.
Сделать труд первой жизненной потребностью означает – уже существующую первую потребность заменить другой. Кому это по силам? Превратить труд –; в чувство, эмоцию, страсть. Именно эту цель и преследовало движение ударников. Труд есть подвиг. Первых ударников можно понять. В основе жизни – обычный труд, рутинный, тягостный. А вот в основе истории – страсть, яркая, кипучая, бешеная. Трудовая страсть, чем она хуже других. Неужели Адам начал историю, чтобы как-то оправдать свой будничный труд. Горячая была натура. Но вот чем оправдать историю. Мы начинали, вы продолжаете. Мы ошибались, вы сделаете правильно.
Кто же создает предпосылки, труд или история.
Неужели нельзя признать труд истории, в качестве отдельного труда. Тогда есть работа на историю, кто-то должен работать на нее. Увы, сама история предпочитает памятники. Тут без особых проблем, одни сносим, другие ставим. В итоге, снова возвращаемся к проклятию труда, как же выйти из этой ловушки. Может, история и представлялась выходом из ловушки. Закончить историю = завершить труд. Можно, но для этого нужно много труда, слишком много. Начинается концентрация труда, трудовых ресурсов, человек устремляется к небу, не остаться ли там, попробуй, дотянись.

Ну как, все тянешься, не ты первый, утешься, не ты последний.
Нельзя ли предположить?
Ведь и ранее, все прежние цивилизации предлагали выходы. Религиозный культ, хранители. Спорт, олимпийские победители. Театр, знаменитые актеры. Академии, строгие наставники. На этом фоне? Весь капитализм – лишь другой способ выйти из ловушки. Разве нельзя допустить, что здесь действовал некий принцип, а именно, "каждому по способностям".
Даже принципы должны состоять из двух частей.
Если часть первая задает объем пота, то часть вторая должна задавать объем потребления.
Свои потребности каждый может определить сам, в конце концов, ваши это потребности или не ваши. А вот что касается способностей, увы! они должны быть измерены. Хочешь справиться с потребностями, разбирайся со способностями. Но как их измерить, их же не пощупаешь? За спиной носителя способностей. Удивительное дело, если за спиной, значит, ты не видишь, значит, ты слеп? Что касается самой процедуры измерения, мы все слепы, что не мешает нам вносить личные предложения. Образно говоря, класть свои гирьки на невидимые весы. Да, именно так, вслепую. Именно поэтому и становится возможным измерение. Попытка прозрения ведет к разрушению измерения. Это значит, нужно изменить формулировку базового принципа, на основе которого и возводится клетка. Теперь он будет звучать чуть иначе,
«каждому по измеренным способностям».
Это значит? Что размер вознаграждения определяется до совершения труда.
После труда есть результат, этот результат делить не нужно. Он поделен до самого труда, до всякого труда. А как же заветный принцип, вернее его вторая часть, «каждому по труду»? та самая бессмыслица, которая дает кусок хлеба, очень приличный кусок, бесчисленным комментаторам вечно живого учения. Уж их-то способности, измерять не нужно. Словесная руда, обильный пот, лапки, лампочки, папки. Как шустро они перебирают лапками. Куда там скакунам!..

Литература:
1. Анненков Ю. Дневник моих встреч. – М.: Захаров, 2001.
2. Берберова Н. Курсив мой. – М.: АСТ, 2010.