ЦИТАДЕЛЬ. ( Плата за бессмертие)
Сначала был сон. Странный и непонятный. Мне к этому не привыкать. Именно странные и непонятные сны врезаются в память почти намертво и не дают тебе покоя. Ты пытаешься осмыслить привидившееся. Понять , что ты хотела сказать сама себе. О чём кричит твоё подсознание. Ведь только с криком ему удаётся проникнуть во внешний мир. В твоё сознание. В твою память.
Я не люблю свои сны. Я их боюсь. Особенно те, которые запоминаю надолго. У них есть одно подленькое обыкновение -- сбываться.
Из такого сна и родилась ЦИТАДЕЛЬ.
СПРАВКА.
Всемирный Объединённый Институт микробиологии, вирусологии, гематологии и генетики / в обиходе -- ЦИТАДЕЛЬ/ создан во второй половине ХХ! –го века для борьбы со страшным вирусом, унёсшим половину населения земного шара. Институт создавался на базе европейских, российских и китайских исследовательских организаций. Несколько позже в Институт влились представители обеих Америк и Австралии.
Потенциал Института очень велик. Помимо исследовательских работ, связанных с возникновением новых заболеваний, Институт является также и хранилищем заболеваний старых. В подземных лабораториях под грифом трёх «С» ( сверх совершенно секретно) хранятся штаммы всех заболеваний, которые когда либо посещали человечество. Помимо возбудителей болезней, архив и библиотеки Института хранят и способы лечения этих заболеваний, начиная от сверх экзотичных рецептов древности до последних достижений медицинской науки двадцатого и начала двадцать первого столетий, позволивших забыть о существовании многих из них. Разумеется, допуск к возбудителям болезней имеют единицы сотрудников. Однако услугами архива и библиотек может воспользоваться любой желающий. В зависимости от ступени доступа, информация будет доставлена на личную планшетную карту интересующегося.
Руководство Института осуществляется коллегиально. Однако, в ответственных ситуациях, бразды правления переходят в руки бессменного директора Института, профессора микробиологии -- Гремиса Арвида Гедиминовича, диктующего свою волю подчинённым. Стоит отметить, что дисциплина в Институте военная, что воспринимается самими сотрудниками положительно. ЦИТАДЕЛЬ -- это одна из двух оставшихся армий на планете Земля. Вторая -- космические войска.
Вирус, названный «Антарктическим» ( в обиходной речи -- АНТАРКТИКА ) является, по неизвестным причинам мутировавшим, вирусом обнаруженным в десятых годах двадцать первого века в Антарктиде, в материнской породе континентального шельфа, под километровыми толщами ледяного покрова. Причины мутации не выяснены до сих пор, но результат эпидемии, последовавшей затем, плачевен, не боимся повториться -- эпидемия унесла едва ли не половину населения земного шара. Сюда же можно отнести и жертвы разгоревшихся военных конфликтов на всех без исключения земных континентах, когда стало ясно, что медицина оказалась бессильна даже не победить, а хотя бы удержать в рамках допустимого, расползающуюся беду. Мало того, нашлись люди, решившие извлечь выгоду из сложившейся ситуации для личного благополучия. В две тысячи сорок шестом году разразился мировой скандал в среде фармацевтов: на рынок лекарств был выброшен совершенно не апробированный, неисследованный препарат, в результате приёма которого большое количество пациентов умирали. Однако, выжившие, в дальнейшем могли не бояться смертельной болезни. Как показали исследования, препарат содержал компоненты мутировавшего вируса. Всё это не могло не посеять паники. Начались погромы, восстания против властей. ООН перед лицом навалившейся беды оказалась бессильна.
Именно тогда спецслужбы Европы, России и Китая, с подачи аналитиков Интерпола и собственных, приняли решение создать надгосударственный властный орган и установить диктатуру. Фактически на территории Евразийского континента был установлен оккупационный режим со всеми его последствиями. Однако это позволило снизить накал военных действий по принципу все против всех. Армия, уже объединённая и подчинённая новому правительству, которое, не мудрствуя лукаво, назвали Хунтой, сумела навести относительный порядок. Но она --увы! -- была не в состоянии остановить эпидемию. Первоначально Хунта состояла из пяти человек представлявших соответственно европейские государства, Россию, Азию ( ту её часть, что не принадлежала России ) и африканские территории, где разгорелись нешуточные межплеменные распри в довесок к свирепствовавшему вирусу. По одному человеку от каждого анклава. Пятым был рекомендован директор Института микробиологии, на тот момент работавшего непосредственно с вирусом, Арвид Гремис. В дальнейшем состав Хунты был расширен до семи человек -- своих полномочных представителей прислали обе Америки. Австралия же просто закрыла континент. Правда, это не спасло её от эпидемии, но стоит заметить, что в какой-то мере данные действия ослабили напряжённость этого региона. Власть над планетой полностью перешла в руки военных и медиков, которые были приравнены в правах и обязанностях к военным.
Расположение ЦИТАДЕЛИ не является секретным, но не афишируется. Институт расположен в горном массиве со слабой сейсмической активностью и почти недоступен для окружающего мира: попасть туда можно только воздушным путём. Более того, основная масса рабочих помещений находится под землёй в разветвленной системе пещер. Место и подбиралось с таким расчетом, чтобы как можно полнее изолировать Институт во избежание повторения трагедии пятидесятых годов двадцать первого века.
Служба в ЦИТАДЕЛИ является пожизненной, что, однако, не означает, что человек не может покинуть Институт, который фактически является, помимо всего прочего, ещё и высшим учебным заведением планеты. Просто врач, даже умирающий, остаётся врачом. А кроме того, служить ЦИТАДЕЛИ идут в основном по зову души. И требования к претендентам не менее серьёзные, чем к будущим космонавтам. А может -- и более.
Руководство Института вполне можно считать теневым правительством Федерации планеты Земля. Однако, хотя представители ЦИТАДЕЛИ не злоупотребляют своими правами, а права у них поистине безграничные, в последнее время всё громче раздаются голоса, призывающие резко ограничить полномочия медицины, а, следовательно, в соответствии с этим ограничением, уменьшается и финансирование ЦИТАДЕЛИ и подчинённых ей подразделений. В настоящее время в распоряжении ЦИТАДЕЛИ находится до четверти мирового валового продукта. И эта цифра весьма и весьма раздражает противников проводимой нынешним Советом Федерации экономической политики. Одним из самых серьёзных обвинений с высоких трибун в адрес ЦИТАДЕЛИ является обвинение в похищениях детей и опытами над ними. Откуда появились эти слухи теперь это выяснить трудно, но почвой для них послужили вполне определённые обстоятельства -- со времён пандемии «Антарктики» врачи имеют юридическое право отправить человека в клинику при малейшем отклонении от нормы. В отношении же детей и подростков это правило соблюдается ещё строже. Довольно часто детей отправляют прямо в ЦИТАДЕЛЬ, минуя клиники. Большая часть из них возвращается домой после полного обследования и, если необходимо, лечения. Из оставшегося меньшинства (а это не более десяти процентов ) собственно к опытам допускаются единицы, и то только в том случае, если в организме кандидата в «подопытные кролики» обнаружено нечто доселе неизвестное. При этом все родители и ближайшие родственники непременно информируются: почему и как надолго ребёнок останется в ЦИТАДЕЛИ. Такая практика сложилась в силу того, что обычная вакцинация населения оказалась невозможной. Она не только не укрепляла иммунную систему человека, но и разрушала её дальше. Поэтому ЦИТАДЕЛЬ отслеживает буквально каждого ребёнка с высокой сопротивляемостью организма, что, конечно, не является предпосылкой того, что ребёнок попадёт в клиники ЦИТАДЕЛИ. Только письменное согласие ближайших родственников или опекунов, а с десяти лет и самого ребёнка, может позволить ему оказаться в клиниках.
Поэтому налицо попытка дискредитации серьёзного научного подразделения. Более того, многие из так называемых «похищенных для экспериментов» детей получают в ЦИТАДЕЛИ начальное медицинское образование и становятся по возвращении добровольными помощниками местных медицинских бригад «Скорой помощи». А если впоследствии подросток захочет получить более полное образование, стать врачом или учёным, то ему нет необходимости сдавать экзамены. Ребёнка прошедшего через ЦИТАДЕЛЬ принимают безоговорочно.
Руководство ЦИТАДЕЛИ редко вмешивается в дела своих внешних подразделений так называемых « лабораторий спящих». Непосредственное руководство и связь между ними лежит на координаторе или, как его ещё называют, кураторе «Спящих». В настоящее время этот пост занимает СтанИслав СеверИн, являющийся также членом Комиссии по расследованию военных преступлений, в обязанности которой входят поиск и ликвидация военных арсеналов прошлого.
Руководство ЦИТАДЕЛИ подотчётно непосредственно Совету Федерации. В остальном автономность подразделений ЦИТАДЕЛИ безгранична и все нижестоящие властные структуры обязаны выполнить любое требование представителя ЦИТАДЕЛИ. К чести последней, эти требования всегда были обоснованы, и теперь мы не представляем себе как наши предки обходились без множества вещей, составляющих обыденность современной жизни.
Информация о внутренней жизни ЦИТАДЕЛИ хотя и не является закрытой, но широко не освещается. Личные дела постоянно проживающего в ЦИТАДЕЛИ персонала также находятся непосредственно в ЦИТАДЕЛИ. В учётной карте ставится короткая запись: Служба в подразделении ВОИМ, и даты поступления и увольнения. Никаких расшифровок о характере службы. Возможно, именно эта закрытость и сыграла на руку тем, кто требует ограничить влияние ЦИТАДЕЛИ на всемирную политику. Конечно, здесь имеет место и специфика самой информации, которая, как принято говорить, на любителя, И поэтому многие просто «не заморачиваются проблемой» предпочитая развлекательные программы, в результате чего мы получаем безграмотное легковерное стадо, готовое пойти за кем угодно…
Справка не закончена. Видимо писавший был срочно отозван, либо …
Либо писать было некому.
ГЕНРИХ ХОРЬКО
-- Вам слово, Генрих Арсентьевич.
-- Господа, вам не кажется что ВОИМ, а в прсторечии ЦИТАДЕЛЬ, вместе с его руководством -- быстрый взгляд на СеверИна -- взяли на себя слишком большое бремя? Моя группа отследила все известные случаи, когда требовалось вмешательство ЦИТАДЕЛИ и её персонала и, скажу откровенно, я не вижу смысла в дальнейшем существовании этого образования в настоящем виде.
--ЦИТАДЕЛИ дано слишком много власти, в этом господин Хорько абсолютно прав-- раздался голос с места.
Генрих благодарно наклонил голову в сторону бросившего реплику и продолжил:
-- Я немножко поправлю говорящего: ЦИТАДЕЛИ дано не просто « слишком много власти» -- ЦИТАДЕЛИ дана абсолютная власть. Возможно, во времена пандемии это было объяснимо и оправдано, но всё это было век назад. А сейчас все эти предосторожности совершенно ни к чему. Более того я задаю вопрос всем присутствующим: вы уверены в том что в один прекрасный момент содержимое тайных лабораторий ЦИТАДЕЛИ -- снова быстрый взгляд на СеверИна -- не вырвется из-под контроля? Или же не будет выпущено преднамеренно?
СеверИн сквозь зубы выругался. Ему очень захотелось начистить морду этому самодовольному индюку, нахватавшемуся верхушек информации, но Генрих Хорько на трибуне выглядел так, словно в рукаве у него был спрятан козырной туз.
В зале зашушукались, замелькали голубые огоньки на креслах и на столе председательствующего -- это посыпались вопросы.
А Генрих Хорько продолжил уже в упор глядя на СеверИна :
-- Кто может дать гарантию, что Хранители Смерти, ведь вы так себя сами называете, господин СеверИн, не решат в один прекрасный момент, что Смерть можно не только хранить, но и использовать в собственных интересах?
Бешенство медленно охватывало СтанИслава. Этот ублюдок что-то раскопал. Что-то до чего не дошли руки у его ребят. СтанИслав СеверИн просто ненавидел с тихой яростью эту личность, так же как и он, копающуюся в старых бумагах. Только вот от его, СтанИславова, копания реальной пользы для общества было не в пример больше. После него оставалась чистая земля, на которую приходили реальные люди, строили реальные дома и растили реальный урожай. На земле много лет стоявшей мёртвой. А после копания господина Хорько только пустота, пахнущая застарелой ненавистью. Они уже не раз схватывались на заседании Совета Европы, но сейчас СеверИн готов был опуститься до рукопашной. Красный огонёк, мелькнувший на подлокотнике кресла и на экране перед председателем, сменился на зелёный: СтанИслав получил слово.
-- Я отвечу на вопрос уважаемого Генриха Арсентьевича. Ударение, сделанное СтанИславом на слове « уважаемого» вызвало лёгкое шушуканье и смешки. Все прекрасно знали, что эти два человека терпеть не могли друг друга.
-- Отвечу вопросом, -- продолжил СтанИслав. -- Господин Хорько, вы уверены, что ручка в кармане вашего пиджака не является взрывным устройством? Вы можете дать стопроцентную гарантию того, что зал заседаний не взлетит на воздух вместе с вами и всеми здесь присутствующими, если вы вдруг решите вытащить её из кармана?
Шумок в зале усилился. Собравшиеся уже предвкушали удовольствие от предстоящего спектакля.
-- У вас извращённое восприятие реальности, -- бросил реплику Генрих.
-- Не удивительно, -- парировал СтанИслав. -- При моей работе Сторожа Смерти, именно Сторожа, а не Хранителя, извращённость восприятия реальности не является плохим качеством. Недоверие к окружающему не раз спасало жизни и мне и людям мне подчинённым. Так вот, повторяю свой вопрос: вы можете дать гарантию, что ручка в кармане вашего пиджака не является взрывным устройством?
Генрих молчал. Если принять точку зрения СеверИна, он не мог дать такую гарантию : ручка была одной из новейших разработок, её хватало почти на год непрерывной работы -- пишущее вещество синтезировалось непосредственно во внутренней капсуле под воздействием световых волн любого происхождения. Но она была неразборной. Разумеется , СеверИн знаком с этой разработкой. Но как он ухитрился разглядеть и определить по торчащему из кармана кончику?
-- Да, в данный момент вы правы, господин СеверИн, дать такую гарантию я не могу -- ручка неразборная, и, продолжив ваши измышления, добавлю: я -- не самоубийца. Да и простите -- как можно внести в зал взрывчатку, при том уровне контроля, что существует?
-- При желании можно всё, --ответил СтанИслав. « Вот ведь вывернулся, змей». И продолжил: -- Почему же вы считаете, что в ЦИТАДЕЛИ собрались самоубийцы? Раз за разом, господин Хорько, вы выдвигаете против нас обвинения, которые при проверке рассыпаются прахом. Но ведь и мы можем предъявить обвинение вам и вашим сторонникам основанное только на наших подозрениях. Господин председатель, я попрошу следующие мои слова запротоколировать. Вот уже более двух месяцев ЦИТАДЕЛЬ заблокирована неизвестным воинским подразделением. Погибло два транспортных самолёта с оборудованием. К несчастью жертв избежать не удалось. Экипажи погибли. Но диспетчер записал слова одного из пилотов: Взбесился радар. Нами было послано три беспилотника. Машины уничтожены. Господин Хорько, не имеете ли вы какое-нибудь отношение к этим людям, называющим себя « Молодой Гвардией»? Господин председатель, все имеющиеся по этому факту документы будут переданы Совету в ближайшее время.
СтанИслав в упор смотрел на Генриха: « Я свой козырь выложил. Способен ли на это ты ?» -- говорил его взгляд.
-- Вы что же, хотите сказать, что кто-то из присутствующих… -- начал Генрих.
-- Имеет прямое отношение к блокаде ЦИТАДЕЛИ, -- закончил СтанИслав.
-- Бездоказательное, оскорбительное обвинение, бросаемое облечённым доверием народа, людям. Может, объясните -- как это называется? -- Генриха начинало трясти не на шутку. Ему едва хватало сил, чтобы выглядеть спокойным.
В зале поднялся невообразимый шум. Кричали… Размахивали руками, в любой момент готовые схватиться в рукопашной… Отчаянно звонил колокольчик в руках председательствующего…
-- Господа… Господа… Прошу тишины… Соблюдайте порядок… Каждый из вас имеет возможность высказать своё мнение. Зачем же поднимать такой шум? Я полагаю, Генрих Арсентьевич, у вас достаточно веские доказательства, обосновывающие ваши обвинения? Если я вас правильно понял, вас не устраивает количество ресурсов выделяемых обществом на содержание ЦИТАДЕЛИ и её подразделений? Вы и ваши сторонники считаете, что это слишком много? Смею вас уверить -- ЦИТАДЕЛЬ подотчётна Высшему Совету и все траты, до последней копейки, обоснованы и признаны целесообразными. Но эти данные подлежат лишь служебному пользованию и поэтому широким массам не предоставляются. Совершенно ни к чему создавать панику в среде обывателей. Вы, как историк, должны в полной мере осознавать к чему это может привести.
« Как они уцепились за старое, -- раздражённо думал Генрих. Даже этот злосчастный колокольчик доводил его до бешенства, хотя никто и не мог по его бесстрастному лицу заподозрить силу пожирающего чувства. -- Если сейчас выложить те сведения, что получены в ходе последних изысканий по ЦИТАДЕЛИ, ему просто не поверят. Чудовищные цифры погибших в ходе эпидемии, особенно в самом начале её, потрясали. И за этими цифрами стояла ЦИТАДЕЛЬ. Он уверен в этом на все сто процентов. Но как доказать этим твердолобым, что не желают смотреть в лицо истине. А истина такова: тогда, в конце двадцать первого века, преступники в белых халатах поставили над человечеством страшный эксперимент. Мало того, этот эксперимент продолжается -- вся система здравоохранения напрямую подчиняется ЦИТАДЕЛИ, а ЦИТАДЕЛЬ подчиняется только сама себе. Значит, они правы, что решили действовать самостоятельно».
-- Мы ещё будем разбираться, кто блокировал единственную дорогу к Институту, -- ворвался в сознание Генриха голос председательствующего. -- Высший Совет будет выяснять -- откуда у тех, кто в горах, взялись средства на оружие и само оружие. Господин СеверИн, этот вопрос в вашей компетенции. -- Мелькнул зелёный огонёк перед говорившим, что означало : вопрос услышан и принят к сведению. -- Надеюсь, всем известен доктор Морис Гринфельд? -- Зал ответил согласным гулом и мерцанием зелёных огоньков. Морис Гринфельд был лицом медийным. Несмотря на большую занятость, он всегда находил время для публичных лекций. Основная медицинская тема, будь то банальный насморк или сложнейшая генетическая разработка, в его подаче выглядели столь ярко и образно, что запоминались сами по себе. Мало того, Гринфельд никогда не пропускал сессий Совета Европы. А в данный момент главный апологет ЦИТАДЕЛИ почему-то отсутствовал.
-- Доктор Гринфельд -- продолжил председательствующий, -- в настоящее время находится в археологической экспедиции и присутствовать на сессии не может, что является частичным ответом на ваши вопросы, господин Хорько. И, надеюсь, ответом достаточно весомым -- в центре Европы, при раскопках обнаружен очаг неизвестного заболевания. По требованию доктора Гринфельда экспедиция накрыта Куполом. Вы полагаете, Генрих Арсентьевич, это тоже напрасная трата ресурсов? Когда же вы с вашими коллегами поймёте, что наследие прошлого всё ещё висит над человечеством дамокловым мечом? И без ЦИТАДЕЛИ нам не обойтись. Что вы скажете на это?
-- О своих подозрениях относительно ЦИТАДЕЛИ я хотел бы доложить Высшему Совету, поскольку документы проходят под грифом повышенной секретности и не подлежат разглашению.
-- Даже на нашем уровне?
-- Не все имеют допуск той степени, что имею я.
-- Хорошо. Я извещу вас, о времени вызова.
Председатель сделал себе пометку, взглянул на часы, встроенные в столешницу и объявил заседание закрытым. Присутствующие с шумом покидали зал.
Председательствующий манипулировал курсором, бегавшем по экрану столешницы и вдруг окликнул Хорько:
-- Генрих Арсентьевич, задержитесь.
Хорько подошёл к столу.
-- Генрих Арсентьевич, Высший Совет, уступая требованиям противников, вы, надеюсь, не обижаетесь на этот титул? – ЦИТАДЕЛИ решил направить вас в штаб в качестве наблюдателя. Так что аудиенция переносится до окончания операции.
-- Операции?
-- Да, Генрих Арсентьевич. Необходимо доставить заболевшего ребёнка в ЦИТАДЕЛЬ. Морис Гринфельд затруднился установить диагноз. А там десятки тысяч людей.
-- Хорошо. Когда я должен отправиться?
-- Как можно быстрее. Морис никогда не поднимает панику по пустякам. Как видите, без ЦИТАДЕЛИ нам не обойтись ещё много-много лет. Наши предки вытаскивали с того света полумёртвых, а мы не можем сохранить живых. Мелкая, невидимая глазу дрянь в одночасие убивает десятки людей. И мы -- сильные, красивые -- не сопротивляемся. Яд покорности течёт у нас вместо крови.
Председатель умолк. Несколько минут в опустевшем зале стояла гулкая тишина. Затем он заговорил снова, и голос его звучал глухо и опустошённо :
-- Полтора века назад на Землю пришла смерть невидимая, неслышимая, безымянная, не оставляющая ни малейшей зацепки для узды. Убила половину человечества и спряталась в выживших. Вы понимаете это, Генрих? Вы назвали Хранителем Смерти СеверИна. Но фактически Хранители Смерти все мы, -- живущие. Вам ли, как историку, не знать этого… Идите, Генрих Арсентьевич. Ваши полномочия переданы Штабу и подтверждены Высшим Советом.
НОНА
Случилось то, чего мы опасались больше всего на свете, ради чего существует наша засекреченная «лаборатория Спящих». Мы являемся филиалом ЦИТАДЕЛИ и уже одним этим раздражаем очень многих. Высшему Совету всё труднее отстаивать целесообразность сохранения программы под этим же названием. До чего же у людей короткая память. Земля уже прошла через подобный урок -- страшная пандемия вызванная неизвестным вирусом, вырвавшимся из-подо льдов Антарктиды в середине двадцать первого века унесла больше половины населения земного шара, прежде чем учёные смогли остановить болезнь. Разумеется, мир изменился. Все поняли, что ни деньги, ни границы не способны остановить эпидемию. Более того, выяснилось, что население так называемых благополучных стран оказалось бессильнее перед нагрянувшей бедой, чем жители беднейших районов Азии и Африки. Северная Америка и Европа потеряли почти две трети населения. Больше повезло России, видимо потому, что большая часть её территории находится в условиях сурового климата и народ там более морозоустойчив. Люди, живущие за Полярным Кругом , почти не пострадали ни в одном из полушарий. Но больше всего не повезло народам Юго-Восточной Азии. И, если на островах Индонезийского и Филиппинского архипелагов эпидемия не разгулялась только в силу того, что проливы между островами стали естественной преградой для вируса, то на материке злодей отыгрался за всех -- из трёхмиллиардного населения осталось едва ли триста миллионов. И выжили в основном те, кто жил в суровых условиях гор и пустыни.
Сначала данные об эпидемии строго засекретили и, в связи со столь сокрушительным мором, обрушившимся на жёлтую расу, заговорили о бактериологическом оружии, созданном в тайных лабораториях Америки и России. А когда правительства обвиняемых в геноциде стран обнародовали данные по смертям среди собственного населения, тогда даже самые ярые обвинители прикусили языки -- ни одно из правительств, если только оно не слетело с катушек, не станет уничтожать цвет своей нации, основу своей экономики. Ибо жертв, среди людей с достатком было не меньше, чем среди бедных.
Конечно, сыграла свою роль и скученность населения. Не спасало даже бегство в деревни. Некоторые небольшие городки стали городами – призраками, лишившись всего населения. Самое удивительное было в том, что в них не наблюдалось случаев мародёрства, в отличие от больших городов и, тем паче, мегаполисов. Уже после того, как вирусу всё-таки прищемили хвост, люди возвращались в свои жилища -- те, кто остался в живых, конечно, -- и находили всё на своих местах под слоем пыли.
Настолько был велик страх перед неизвестным вирусом.
Страшным и неожиданным оказалось и то, что никакие защитные средства не в силах были послужить ему преградой. Но выживший уже был вирусу не по зубам. Делался неуязвимым. Наверное, именно это и позволило, в конце концов, взять верх над бедой -- ведь с каждым разом выживших становилось больше. Удалось даже отыскать причину такой избирательности вируса в отношении Юго-Востока: вирус вклинивался в одно из звеньев РНК ( рибонуклеиновой кислоты), создавая сложную конфигурацию, названную белком смерти. У других смертей был другой путь. Он был весьма изобретателен в причинах смерти, этот вирус. Он не убивал вроде бы самолично, но он не позволял организму своего хозяина сопротивляться другим. Страшное время создания ЦИТАДЕЛИ. Тогда, в ходе борьбы с непонятной заразой, кто-то обратил внимание на то, что вирус не трогает некоторых людей. В ходе исследований выяснилось, что наибольшую сопротивляемость вирусу оказывают организмы людей имеющих прививку от оспы. И нас выискивали буквально днём с огнём, потому что уже где-то в шестидесятых-семидесятых годах двадцатого века эту прививку прекратили делать, поскольку очаги заразы были ликвидированы. Почему-то для нас вирус становился союзником. Мы спокойно и безнаказанно могли работать в очаге любой эпидемии. Когда это выяснилось, тогда-то и пришла светлая мысль в голову доктора Арвида Гремиса сделать из нас не только доноров, но и команду скорой помощи. Нам не грозила смерть при контакте. «Мы» -- это тревожное подразделение, называемое в миру « лабораторией Спящих». Наша задача наблюдать за состоянием здоровья нации. Высокопарно? И смешно? Но это на самом деле так – мы очень зорко бдим, чтобы где-нибудь что-нибудь не пролезло в охраняемый нами мир. А «спящими» мы названы тоже благодаря этому вирусу. Война с АНТАРКТИКОЙ, так был назван этот вирус, позволила побочно решить ещё одну любопытную проблему -- погружать человека в состояние летаргии и выводить из неё без ущерба для организма. Правда, это касалось только нас -- неподвластных вирусу. Однако нас вполне достаточно чтобы держать руку на пульсе. Тогда, когда в нас нет необходимости, мы просто спим. А когда эта необходимость возникает -- нас будят. И -- хвала Небесам! -- не так уж часто теперь необходимо наше вмешательство. Но и того времени бодрствования вполне достаточно чтобы увидеть и узнать, и понять -- сменяются политические и экономические системы, умирают и рождаются города и государства, -- человеческие амбиции ни на йоту не сдают своих позиций. Каждому кажется, что именно он носитель истины в последней инстанции. Вот и сейчас над ЦИТАДЕЛЬЮ витает угроза ликвидации. Наша автономность и самостоятельность в принятии решений очень не нравится многим представителям тех районов, что остались относительно чистыми. Им кажется, что их безжалостно обворовывают, заставляя содержать ненужное и нелепое подразделение -- именно так обозвал нас один из деятелей оппозиции в Высшем Совете Федерации,-- и это совершенно бессмысленная трата ресурсов, и что они на местах нашли бы этим ресурсам более достойное применение. А уж «ястребы» (по аналогии со сторонниками войны в правительствах моего двадцатого века) в открытую и без увёрток требуют ликвидации Института и Лаборатории. Впрочем, что и говорить… За полтора столетия нашего существования мы были востребованы не столь уж часто, и, на счастье окружающих, очаги беды оказывались в местах малонаселённых и труднодоступных. А их, этих мест, на матушке Земле гораздо больше, чем необходимо. По моему мнению…. Именно это и побудило, я так считаю, «ястребов» обвинить Институт в провокациях. Иногда у меня проскальзывает мысль, что господам от оппозиции очень хочется вернуться к до вирусным временам, к той экономической системе, что позволила уничтожить большую часть населения Земли. А мы едва-едва перешагнули половину той цифры, что была. Но --- хвала всем Богам! И древним и существующим ныне -- люди стали ответственнее относиться к рождению детей. Так что многие наследственные болезни остались только в архивах.
Случаи нашего вмешательства, вернее, необходимость, в основном связаны с раскопками. Не зря же сказано -- не тревожьте старых могил. Но человек, как малый ребёнок, которому надо всё потрогать руками. А поскольку в любой экспедиции полагается врач, то к врачебному сопровождению археологов появилось особое требование: непременное знание средневековых эпидемий -- то есть вирусов их вызывающих. В данном случае это правило было не просто соблюдено, а соблюдено в квадрате -- экспедиции академика Смирнова был придан не какой-то знающий врач-эпидемиолог, а своего рода звезда данной науки -- профессор Морис Гринфельд, не только съевший собаку на этих болезнях, а скушавший её именно на средневековых эпидемиях. Так что тревога, поднятая профессором, не на шутку всполошила Совет, и были подняты сразу трое «спящих» -- в том числе и моя персона. Двое из нас должны были доставить к месту раскопок всяческие дезинфицирующие средства, взять пробы, провести первичную обработку, ну а моя задача встретить посланца доктора Мориса с больным ребёнком и сопроводить их в ЦИТАДЕЛЬ, ибо штамм, выявившийся на развалинах древнего городка, показался профессору Гринфельду крайне подозрительным. И, если пробы могли ждать, то больной ребёнок ждать не мог.
И это было главной проблемой в моей миссии.
Мало, что раскопки проводились в достаточно густонаселённом районе Европы, так ещё и «ястребы» перешли от слов к делу: группа, словно в насмешку над историей назвавшая себя «Молодой гвардией», блокировала единственно возможный канал связи с ЦИТАДЕЛЬЮ. Желание обеспечить безопасность сыграло очень коварную шутку со всеми нами. Спрятанный в горных пещерах и ледниках, Институт имел лишь воздушный канал для связи с миром. Это гарантировало невозможность проникновения на территорию Института не только случайным, но и специально направленным посетителям, без ведома Службы Безопасности, что, в свою очередь, позволяло быть уверенным, что зло, таящееся в пробирках, чашках Петри и ампулах, в лабораторных шкафах и на столах, не выскользнет в Большой мир. Совету ещё предстояло выяснить вопрос: каким образом сформированное частными лицами, полувоенное образование получило доступ не только к оружию последних модификаций, но и к картам расположения ЦИТАДЕЛИ, ибо молодогвардейцы заняли единственно возможный район, позволяющий блокировать даже не сам Институт, а его снабжение. Конечно, ЦИТАДЕЛЬ была способна выдержать долгую осаду и защищаться не один год -- запасов хватит не на одно десятилетие -- но в этом случае беда в том, что Институт не мог оказывать помощь людям за пределами своей территории, то есть выполнять то, ради чего он и создавался.
Ладно… С этим будем разбираться потом. В данный момент главное -- необходимо вовремя доставить больного ребёнка в Институт. Придётся рисковать.
А сейчас будем встречать посланца доктора Мориса.
Паренька я заметила сразу, как мы подъехали к остановке. Разумеется, это была не та остановка моей памяти, что сохранялись ещё и в начале двадцать первого века. Красивое и уютное зданьице скорее походило на сквер под крышей. Вагончик траоба, то есть общественного транспорта, въезжал с одного конца здания и, забрав пассажиров, выезжал в противоположные ворота, которые, в зависимости от времени года и погоды, либо тут же закрывались, либо оставались открытыми.
Паренёк стоял обособленно от группы ожидающих. Я прекрасно знала, что профессор снабдил его чёткими и исчерпывающими инструкциями. Мальчик знал, что он должен войти в вагончик и ехать со своим бесценным грузом до конца маршрута, где его встретят. Доктор Морис явно не расшифровывал: кто и как встретит его посланца с грузом. Он, наверняка, просто сказал: « Ты поймёшь сразу». Мне уже доводилось работать с профессором Гринфельдом, правда тогда он был всего лишь аспирантом, а эта фраза предназначалась мне. И я, как ни странно, поняла сразу, едва увидев выходящую из тумана фигуру. Тот человек совершенно не думал, что ради него поднимут «спящего». Впрочем, сил на сопротивление у него и не оставалось. Мне до сих пор непонятно на что он надеялся… не сбеги он из-за страха перед ЦИТАДЕЛЬЮ, глядишь, был бы одним из нас, а так нам не удалось даже проследить его путь от источника. Он не дожил до ЦИТАДЕЛИ, но оставил по себе довольно ранний штамм оспы. Насколько мне известно, больше таких ранних штаммов в Институте не появлялось.
Вагончик остановился. С едва слышным шипением раскрылись двери. Ну конечно, и это не меняется: всегда всё, что похуже, отправляется на периферию, словно там живут не такие же люди, как в крупных центрах. Попробовали бы допустить на линию вагон с шипящими дверями в Париже или Варшаве, да в том же Риме, полностью отданном на откуп историкам, такая бы буча поднялась -- мама, не горюй! А в провинции, даже если она в центре Европы, скушают, да ещё и спасибо скажут.
Паренёк уже дошёл до меня. Ну-с… Будем раскрываться…
Морис Гринфельд объявил малый карантин. Есть у него такое право принятия подобных решений без санкции Окружных Советов. Это значит, что ни одно транспортное средство не может выехать из зоны без санкции врачей. Ну, разумеется, кроме траоба. Дело в том, что входные двери станций, а, вернее, остановок общественного транспорта оснащены датчиками здоровья. В них заложены данные по среднестатистическому здоровому организму, любое отклонение от нормы будет тут же зафиксировано в ближайшем медцентре, человек немедленно будет информирован, а в более серьёзном случае и приглашён в центр для обследования. Игнорировать приглашение не рекомендуется. Чревато… Некоторые, особо мнительные личности, порой по нескольку раз в день посещают остановки траоба. Но объявление малого карантина население не пугает. Малый карантин объявляется в любом случае, как только уровень определённых отклонений от нормы превышает установленный порог. И только самые любопытные, и въедливые особи – а таковые находятся всегда -- начинают выяснять причины. Но и тут никакой врач не скажет правды. Чтобы не создать условий для возникновения паники. Человек и в двадцать третьем веке -- просто человек, со всеми его недостатками. Кому знать положено -- тому сообщили, а остальные обойдутся какой-нибудь сказочкой о превышении порога простудных заболеваний, и почаще будут бегать на остановки, либо в центры, дабы убедиться в собственном здравии.
Значит, если мальчик прошёл с ребёнком сканеры станции, это говорит о том, что Морис надёжно заэкранировал бокс и сканер не выявил никакой опасности. В специальном боксе для детей очень хорошая система изоляции, да и профессор вряд ли не принял дополнительных мер. Вот только мальчик ?.. Его тоже придётся изолировать как контактёра. Одного не могу понять: как академик Смирнов позволил взять в экспедицию такого маленького ребёнка?
Впрочем, не будем додумывать ситуацию. Главное добраться до места, а там, надеюсь, получу ответы на все свои вопросы, поскольку внештатная ситуация возникла как раз между моим «домом» и Штабом. Было бы смешно сначала выяснять всё, а потом возвращаться за ребёнком. И не только смешно, но и преступно. Это же страшенная потеря времени… А у нас иногда всё решают даже секунды. И поэтому мы автономны в принятии решений. « Я отвечаю за всё!» -- это и наш девиз.
Система траоба чем-то напоминает метро моего времени, только наземное. Монорельсовые дороги пронизывают окружающее пространство во всех направлениях. Конечно, наука, даже приземлённая, направленная на обслуживание обывателя, не стоит на месте. Но, к чести наших потомков, они не торопятся выкидывать на свалку технические достижения предков, если те продолжают служить верой и правдой. Мне доводилось встречать та-а-кие шедевры, которые и в наше-то время считались древностью, а тут они бегали только так, исполняя свои непосредственные обязанности. И люди даже гордятся тем, что в их местности бегает подобное чудо. Правда, начинка внутри такого чуда была современная и соответствовала техническим требованиям этого мира, но, тем не менее, при необходимости раритет вполне мог использовать и родное топливо. Как уж это им удалось совместить? Не вникала…
Вагончики траоба, в отличие от метро -- одиночки. Они как-то миниатюрнее, и вместимость у них маленькая, но это компенсируется их частотой. Бегают они фактически друг за дружкой -- как только один вагончик отправляется со станции, его место тут же занимает другой. И ещё одно весьма приятное достоинство у траобов ( это с моей точки зрения) -- они оснащены системой изоляции: если тебе вдруг захотелось никого не видеть и не слышать, ты нажимаешь кнопочку и вокруг тебя возникают стены. Конечно весьма условные, но изоляция обеспечена полная.
Мальчик уже около меня. Я протягиваю руку. Он отшатывается. Я успокаивающе похлопываю его и жестом приглашаю занять место рядом со мной. Он усаживается, стараясь отгородить от меня контейнер с ребёнком.
-- Не бойся, -- говорю я, -- для меня это не опасно.
Я опускаю экраны. Нас видят, но не слышат. Однако мы и видим и слышим -- изоляцию я вызвала одностороннюю.
Самым главным и самым опасным во все времена богатством -- была, есть и будет информация. А мне нужно знать, что думает обыватель о той же «Молодой гвардии». Честно говоря, меня аж трясёт от ярости, когда я слышу об этих бандитах, своим существованием оплевавших святое для моего поколения имя.
-- Как твоё имя? -- Я смотрю на паренька и вижу, что он уже понял, что встреча состоялась. По тому, как он устраивается поудобнее, как ставит между нами контейнер с ребёнком. Я приоткрываю уголок покрывала и гляжу на лицо девочки. Красивое лицо. Такими в моё время рисовали сказочных принцесс. Девочка улыбается и что-то лепечет. И видно и слышно. И не скажешь, что нас разделяет невидимый барьер десятка в три слоев изоляции. Мой наметанный глаз, между тем, уже зацепился за пару ( пока ещё -- пару) красноватых незаметных точек. Сейчас в самолёт, и ребёнок спасён. И прекрасная принцесса будет сиять и радовать своей красотой мир. Как бы не так… Во мне снова глухо клокочет ярость… Только бы успеть! Успеть до того момента, когда всё станет напрасным…
-- Пит Зеленски… -- слышу я, и не сразу соображаю, что паренёк отвечает на мой вопрос. Моя эмоциональность -- мой самый главный недостаток. Однако иногда он превращается в достоинство.
-- Почему доктор Морис послал именно тебя ? И сколько тебе лет ? -- Вопросы идут в лоб, без подготовки. Раз Пит Зеленски понял кто перед ним, то и не стоит рассыпаться мелким бисером. Чем меньше пустой болтовни, тем скорее будет принято решение.
-- Мне шестнадцать. В экспедицию я приехал с отцом на каникулы… -- Я хмыкаю -- хороши каникулы. Воистину собачьи дни, в самом худшем смысле. -- А меня док отправил, потому что решил, что для меня это не опасно. Я сам её из раскопа вытаскивал, и ещё -- я на этом раскопе работал несколько дней до этого. А когда док нашёл какой-то вирус, то он всех посадил на карантин и потребовал силовой колпак. Сергей Василич сначала сопротивлялся, но док сказал ему несколько слов, и начальник развернулся и ушёл. А потом над нами поставили сферу. Знаете, я никогда не думал, что можно так быстро целый город закрыть. А ведь под куполом оказались не только раскопанные площадки, но и те, где в этом году даже и не планировалось закладывать шурфы. -- Глаза Пита горели от восторга. Ещё бы… Не всякому дано увидеть как монтируют силовой колпак на площади в несколько десятков га. Всё-таки он ещё ребёнок.
-- Ну док, после того как посадил нас в камеру обследования, начал всех сортировать по разным домикам. А Сергей Василич строго всем наказал: из домиков без ведома дока друг по дружке не шмыгать, иначе он лично устроит всем абсолютный изолятор. А меня док почему-то держал в этой камере дольше всех -- и одного, и с Литкой. -- Подросток кивнул на контейнер. -- Я уже потом понял почему. Доктор Морис своим глазам не поверил, он сам мне это сказал, когда увидел, что у меня нет никаких изменений в организме. У других-то они были, даже у тех, кто к тому раскопу и близко не подходил. А Литка вот -- заболела. И её надо в ЦИТАДЕЛЬ. И меня туда надо, потому что у меня абсолютный иммунитет и там выяснят -- почему? А…
Мальчик замялся. Я, осмысливая то, что выдал мне Пит, не сразу поняла причину его замешательства, но быстро сообразила -- спросив его имя, я не сказала ему, как обращаться ко мне. Засмеялась, потрепала по вихрастой голове…
-- Зови меня Нона. А ЦИТАДЕЛИ не бойся. Плохого тебе там не сделают, но кровушки попьют вдоволь. Надеюсь, ты не боишься крови?
-- Нет.. А как это -- попьют ?
-- Будут брать живую кровь из вены, из пальца старинным способом -- шприцами да иголками, и опыты на ней ставить. Пока не выяснят -- почему же ты такой герой?
Я снова взъерошила его волосы. Мы почти у цели. На конечной станции данного маршрута нас ждёт спецгруппа с транспортом уже не для общего пользования. Надеюсь, что в штабе для нас готово и место, и врачи, и что вирус удастся заблокировать хотя бы временно. Самой неприемлемой для меня смертью является смерть ребёнка. От чего бы она ни произошла. Лишь в одном случае я могу принять детскую смерть -- это когда жизнь ребёнка будет для него хуже смерти. Прошло два века, а всё -- как будто бы вчера…
-- Нона! -- командир спецгруппы спешит мне навстречу.
-- Разрази меня гром! Санька Лордес! А ну, поворотиська, сынку! Экий кабанище вымахал. Ну, ни за что не обзовёшь тебя дворянчиком, как раньше.
Да… На утончённого гидальго прежних времён Алехандро Хуано Лордес явно не тянет. Такой и на медведя в одиночку прогуляется, да ещё и обидится, скажет, что подсунули ему не иначе как медвежонка из-под мамкиной титьки. Заматерел… Заматерел Сашенька. Значит, это он поведёт спецгруппу сопровождения. Это хорошо. Это частичная гарантия того что мы дойдём и, возможно, даже вовремя. Контейнер с девочкой уже поместили в бокс большего размера и она что-то лепечет идущему рядом Питу. Так и хочется назвать его Петей… Вот он что-то сказал ей, наклонившись к стеклу бокса и в ответ раздался заливистый смех ребёнка. Я перехватила взгляд Алехандро и успокаивающе покачала головой.
Ребята из групп обычно работают с конкретным «спящим», в зависимости от сложности задачи.
Меня, однако, поднимают не часто, опять-таки в силу характера и востребованности уровня моего иммунитета. Да, моя задача и урок именно вот такие вот непонятные случаи: неизвестность в кубе. И спецгруппу я получаю соответствующую -- самых-самых! А всё потому, что в далёком-далёком детстве, в послевоенной России, я ухитрилась переболеть всеми возможными детскими болезнями и выйти из них безо всяких осложнений. И даже антарктический вирус мною подавился. Видно и мальчик Пит такой же. Значит, быть нам в одной команде. А группа Саши Лордеса тоже одна из самых-самых. И поэтому они знают обо мне всё что можно и всё что нельзя. Уж какими судьбами достаётся им информация под грифом трёх «С», ведомо только им да ещё Всевышнему. Но они знают, что давным-давно у меня погибла маленькая дочь, и что я смету с дороги любого кто вздумает мне мешать, если ребёнку грозит смерть. Они думают, мне неизвестно прозвище, под которым я фигурирую в их легендах. А мне оно, между прочим, даже нравится. « Нона -- девять баллов» -- вот как они называют меня.
Что ж… У «спящих» есть такое право -- поднимать шторм, когда в штиль команда корабля вместе с капитаном благоденствуют, вместо того, чтобы готовить корабль к будущим невзгодам.
Перелёт до Штаба Безопасности занял не слишком много времени. Пит и Лита находились в специально оборудованном боксе и над чем-то очень весело смеялись. Выяснилось -- откуда в зоне раскопок появился трёхлетний ребёнок . Приехали с мамой проведать папу на выходные. И немного отдохнуть. Отдохнули…
Да-а… Не зря говорилось: знал бы, где упасть -- соломки бы подстелил.
Судьбу и на кривой козе не объедешь.
Встречали как генеральскую комиссию. Чуть ли не с почётным караулом. Лично куратор Лабораторий встречал нас на выходе из машины. СтанИслав ( ударение на «и» -- иначе сильно обидится) СеверИн -- здесь тоже ударение на «и» -- кажется, нисколько не постарел с нашей последней встречи и, раз он здесь, проблемы предстоят нешуточные.
Мы не ввязываемся в земные дела, если нас, конечно, не ввязывают. Мы -- сторожа прошлого. И наша задача заключается в том, чтобы не позволить демонам прошлого прорваться в мир настоящего. Штабу хватает забот с одними только арсеналами и складами, оставшимися от прошедших веков -- до сих пор кто-то где-то взрывается на минах, поставленных в двадцатом веке. Очаги живой смерти -- вот наши заботы. Причём не всякой, и сейчас достаточно инфекций, приноровившихся к изменённому человеческому существованию, но на них вполне хватает и времени, и народа, врачей то есть, и обеспечения. Мы сторожим смерть, которая веками таится в какой-нибудь луже на забытой Богом, а уж тем более людьми, полянке в гуще американской сельвы или африканских джунглей, или сибирских лесов, где вот уже два века не ступала человеческая нога. Вот в таких вот развалинах древних городков или городищ. Иногда задаю себе вопрос: было бы что-нибудь подобное ЦИТАДЕЛИ, не случись антарктического вируса? И сама же отвечаю: было бы. Потому что какой-нибудь мор пришёл бы однозначно -- слишком уж бесцеремонно начали мы обращаться с Землёй в угоду своим амбициям.
СеверИн попытался завладеть моей персоной, но меня тут же заблокировали медики: правила требуют дезинфекционных мероприятий для всей команды. Машина загоняется на обработку. Мы, в сопровождении медгруппы в защитных костюмах, идём по другому коридору в банные помещения. Пит и Лита выведены специальным ходом сразу в лабораторные боксы Штаба. Я с интересом наблюдаю, как змея специального коридора втягивается сама в себя, оставляя на кончике хвоста шлюзовую камеру перехода. Сашенька что-то бурчит себе под нос. Ни мне, ни ему, ни нашей команде эта санобработка совершенно не нужна: мы даже не были в зоне поражения. Но -- правила есть правила, и кто знает -- не прицепится ли зараза снаружи?
Вся одежда остаётся в стерилизаторе, а мы отправляемся под банальный водяной душ. Правда, вода в этом душе, скажем так, заговорённая. Чем уж её обрабатывают, не слишком вникала, но то, что она -- эта вода -- полный аналог «мёртвой воды» из русских сказок даю стопроцентную гарантию: после санобработки на теле остаются только серьёзные поражения в виде глубоких ранений, а царапины и прочая шелупень исчезают будто бы их и не было. Мальчишки с любопытством поглядывают на шрамы, идущие вдоль моего позвоночника. Их, конечно же, можно убрать, но я не делаю этого.
-- Нона, почему ты не хочешь убрать эти шрамы? Ты же без них ещё фору дашь нашим девчонкам.
Девчонки, а их в группе Сашеньки целых три, тоже с интересом поглядывают на моё тело. Им любопытно: как это можно в двести с хвостиком лет иметь вполне приличную фигуру. Самой молодой из них не меньше тридцати пяти, и, видимо, у неё какие-то особые обстоятельства в виде высочайшего иммунитета или же неизлечимого бесплодия. К девочкам спецгрупп ЦИТАДЕЛИ требования выше, чем к мальчикам. Конечно, женщин в ЦИТАДЕЛИ работает очень много, почти две трети персонала, но они всегда под приглядом. Да и не каждую пустят в бокс с неизвестной смертью, даже в полной защите. «Антарктика» научила.
-- Нет, Сашенька. Это памятка. Памятка о том, чего забывать нельзя. Особенно мне…
Тогда меня собрали буквально из кусочков. Арвид опасался, и небеспочвенно, что нарушится иммунная система организма -- такое на то время уже случалось, но я и тут показала большую фигу обстоятельствам: моя кровь стала ещё агрессивнее по отношению ко всем посторонним, покушавшимся на мой организм. Арвид только хмыкал, когда очередная партия зловредных вирусов исчезала в капельке моей «ядовитой» крови. Мои фагоциты борзели до озверения, едва кто-то покушался на мою персону. Они гонялись по всему организму за одной-единственной молекулой, если считали её вредоносной. Ещё одно свойство моей крови выявилось в дальнейшем: миллилитр её активировал защитные силы любого организма, с любой группой крови. Объяснить этого не смогли до сих пор. Сколько ампул с моей кровью хранит в заначке Арвид -- знает только он. Но я благодарю Небо за эту милость: отобрав у меня всё, оно позволило мне возвращать хоть что-то другим.
Мы выходим из душевых. Нас ждут чистые комплекты «внутренней» формы. Всё то время, пока мы будем находиться в штабе, наша собственная одежда будет проходить многоступенчатую обработку, чтобы не уцелел ни один микроб со своей вредностью. Кто знает, что мы могли притащить на хвосте.
Эта обязательность порой раздражает. Но в ЦИТАДЕЛИ военная дисциплина. Пожалуй, это последнее и единственное общественное подразделение, сохранившее те правила, что в моё время отличали армию ото всех остальных учреждений гражданского общества. Мы и Космос. Но мы подчиняемся, потому что никогда не забываем, чем может обернуться демократия в нашей работе. Мы ходим рядом с живой смертью, которая способна пролезть в мельчайшую щёлку вместе со своей косой. А наша задача -- законопатить все щели, чтобы она не могла вылезти в люди.
Когда-то этим правилам подчинялись все. Страшно напуганные, потерявшие своих родных и близких, соседей и друзей, люди были готовы на любые лишения, лишь бы обезопасить себя от повторения ужаса. На этой волне страха перед неведомой болезнью, так легко расправившейся с, казалось бы, вооружённым новейшими разработками в области медицины, человечеством, военные закрепили за собой законодательную и исполнительную власть демократическим путём. Семеро, от семи регионов планеты, брали на себя полную ответственность за весь мир, но и требовали безоговорочного подчинения принятым Семёркой законам. Именно тогда все возможные и невозможные средства были брошены на создание ЦИТАДЕЛИ, её лабораторий и транспортной сети. Люди трудились не за страх, а за совесть. Доходило до того, что работающих приходилось приказом отправлять на отдых.
Потихоньку страх отступал, уходило напряжение тяжёлых лет пандемии. Земная цивилизация обогатилась великолепными лечебницами и отменной монорельсовой сетью. Именно тогда в чью-то светлую голову пришла идея: сделать остановки транспорта своеобразными индикаторами здоровья, снабдив их датчиками, настроенными на среднестатистического здорового человека. Идея пришлась по душе всем. Постепенно все станции монорельса были спрятаны под крышу, оснащены чувствительными датчиками. Внутренняя территория этих станций благоустраивалась. Возникло даже что-то вроде соревнования: чья станция уютнее и оригинальнее. И остановки траоба приобрели, помимо своей прямой функции, ещё и функцию культурного центра, объединяющего живущих в округе.
Все всё про всех знали, поскольку жили небольшими компактными группами. Человек был хозяином своему времени и своим занятиям. Никто никого не принуждал работать, но на человека не занятого никаким делом смотрели как на дурачка, ну, чтобы не обидно было, как на несмышленого ребёнка. Меры принимались соответственные: ограничение свободного передвижения, вплоть до опеки, что подразумевало полную подотчётность опекаемого. И попробуй, возрази… -- Ответ очевиден: не веди себя как маленький ребёнок. В этом мире, в отличие от моего, не было голодных, не было бездомных. Эти люди не были и ангелами во плоти. Просто с самого раннего детства их учили ставить перед собой вопрос: зачем я это делаю? Находить на него ответ. И обосновывать его. Не принесёт ли мое дело, моё желание беды другим, тем, кто рядом со мной? Они научились думать, прежде чем принимать решение даже в мелочах. Зачем? -- стало смыслом существования.
Вот и сейчас мои мальчики и девочки, которым придётся убивать и умирать для того, чтобы я с детьми прорвалась в ЦИТАДЕЛЬ, наверняка задают себе этот вопрос: зачем? Зачем их сверстники взяли в руки оружие и пытаются уничтожить то, что оберегает их мир от проклятия прошлого? Должно быть что-то очень весомое, с их точки зрения.
Но вот что?
А и в самом деле -- что? Что могло заставить молодых людей пойти с оружием против того, что им вдалбливалось едва ли не с пелёнок? Я могу предположить только одно -- кто-то, кому не дают покоя лавры сверхчеловеков прошлого, основательно задурил им головы. А они есть -- эти несостоявшиеся Наполеоны и Гитлеры, Сталины и Александры Македонские, Тарквинии и Нероны, Гришки Распутины и Раскольниковы. «Тварь я дрожащая, или право имею?»
Во все века и тысячелетия человеку будут мешать границы. И во все века и тысячелетия найдутся такие, которые их перешагнут, даже не задумываясь. Особенно в молодости. Да. Из их жизни ушёл главный раздражитель моего века -- сверхбогатство одних и нищета других, но желание быть единственным и неповторимым никуда не девается. Оно живёт в человеке с рождения. Вот только не всегда удаётся направить это желание в нужную сторону. А впрочем, весьма интересный вопрос: кому нужную? Кто стоит за этими «молодогвардейцами»? «Ястребы» оппозиции -- это мне ясно. Но вот кто конкретно?
Дошли до святая святых Штаба. Здесь собрались все, кто готовит операцию по прорыву к ЦИТАДЕЛИ и попытку снять блокаду Института. Половину кабинета занимает огромный стол с объёмной картой местности. Карта настолько точна, что, пожалуй, на ней можно отыскать малейший камешек. Снимки поверхности планеты идут на карту в прямом режиме связи со спутниками. То есть мы имеем данные на текущий момент. Да, много бы отдали за такую возможность полководцы прошлого. Но -- слава всем святым! -- у них такой возможности не было. Ни у кого. Когда эта возможность появилась -- полководцев не нашлось. Остались политики, а эти господа очень любили свою жизнь, и очень берегли её.
Располагаемся вокруг стола. Каждый из присутствующих получает планшетку с данными, на дисплее которой отражается та самая карта. СеверИн предлагает начальнику штаба ознакомить нас с текущей обстановкой. Мы молча слушаем. А вот это уже интересно…
-- Создаётся впечатление, будто они исчезают в никуда.
На планшетке идёт картинка: боевики, человек пять, идут по тропке между валунами и неожиданно пропадают. Луч сканера обшаривает округу, но нигде ни единого намёка на какой-либо вход-выход. Вариантов?.. А сколько вообще тут может быть вариантов? Игры со временем нынешнему поколению так же недоступны, как и моему. Если это хорошо замаскированный ход под землю, то должны оставаться какие-то следы в любом случае. Остаётся одно: специальная отражающая программа. Но этого быть не может, поскольку для неё, этой программы, нужны довольно мощные компьютеры, а мы не видим ничего, чтобы хоть как-то заподозрить присутствие на поверхности кого или чего-либо. Ну невозможно спрятать всю долину под отражающий экран и не оставить ни единой зацепки. Если только вся эта техника не расположена под землёй. Однако, по тем данным, которыми мы располагаем, в долине нет никаких пустот -- сплошная материнская порода. Так куда же деваются детки?
-- Нона, ты не слушаешь.
Это не вопрос. Это утверждение.
И СтанИслав прав. Помимо основной для меня на данный момент задачи: доставить детей в ЦИТАДЕЛЬ, я ломаю голову над вопросом: ради чего затеяна блокада? Какие цели преследует тот, кто устроил этот, ну совсем нехороший, спектакль. Доказать нецелесообразность существования данного института? И уничтожить его под лозунгом ликвидации угрозы эпидемий? Или же использовать для шантажа?
Зачем?
-- Нона, у тебя появилась какая-то идея?
Это Алехандро…
-- Пока нет. Я просто ломаю голову над тем: кому всё это надо? Для чего это устроили? Ещё древние римляне говорили -- ищи кому выгодно. Вот я и пытаюсь. И знаете, мальчики, я в технических деталях полный профан. Мне пока неизвестна расстановка сил в Высшем Совете, так что ничего логичного предположить я даже не могу. Но, пока не найден вирус, программу не вылечить. Ты хочешь мне что-то возразить, СтанИслав?
Но тот качает головой.
Раздаётся звук зуммера. СеверИн нажимает кнопку ответа, и я вижу, как меняется его лицо, скривившееся, словно он съел что-то несвежее.
-- Проводите.
Недовольный тон… Раздражение в голосе…
Интересно…
В помещении появилось новое лицо. Я наклоняюсь к Алехандро с вопросом: кто это? В ответ получаю сверхкислую мину и фразу:
-- Самый большой скунс из всех мне известных.
Хм… Скунс, насколько мне помнится, североамериканское животное с очень вонючим секретом , от которого о-о-о-чень трудно отмыться. И, если Сашенька Лордес так отзывается о человеке явно высокого ранга -- это что-то значит. И это «что-то» не слишком хорошее.
СеверИн поднимается из-за стола. Краем глаза замечаю как мальчики гасят планшетки -- карта продолжает играть огоньками, но того что надо на ней уже нет. Занятно… Почему-то ни СтанИслав, ни Алехандро не хотят, чтобы вновь прибывший имел понятие о характере наших действий. Ладно… После разберёмся… Задача номер один -- доставить ребёнка в ЦИТАДЕЛЬ. Всё остальное -- потом.
СеверИн подводит вошедшего ко мне. Я рассматриваю, не стесняясь, словно жука под лупой. Чувствую, что посетителю это явно не доставляет удовольствия. Но и меня что-то смущает в этом человеке, а что именно? -- не могу понять.
СеверИн представляет нас друг другу.
-- Хорько Генрих Арсентьевич…
-- Нона…
Этот Генрих Арсентьевич совсем не похож на хорька. Внешне -- это довольно приятный человек, но что-то такое так и свербит в одном месте, не давая поверить в эту приятность. Я в таких вещах ошибаюсь редко.
Господин Хорько меня не разочаровал. Вопрос последовал сразу:
-- Какова степень опасности?
-- Реальная угроза эпидемии.
-- А это не ваши личные домыслы? На ребёнке нет ничего, что говорило бы об опасной болезни…
Смотри-ка… Видать и в самом деле птица высокого полёта, если ему показали детей по первому требованию. И я резко перебиваю собеседника:
-- Вы хорошо учили историю, господин Хорько? -- Получив утвердительный кивок, продолжаю: -- Тогда вам должно быть хорошо -- я специально делаю ударение на слове «хорошо» -- известно, что антарктический вирус вообще не давал никаких симптомов. Он поражал только кровь. И в результате не стало четырёх миллиардов человек. Это -- не домыслы. Это факты. И встречный вопрос: почему я должна отвечать на ваши вопросы?
СеверИн смущённо кашляет. Сашенька Лордес, тот вообще прячет свою физиономию. У остальных в глазах прыгают чёртики.
-- Та-ак… -- протягиваю я. -- Похоже, меня забыли поставить в известность о чём-то вполне значительном. Не так ли?
Молчание затягивается. Господин Хорько нервно передёргивает плечами, но ситуация, похоже, была им ожидаема…
-- Так о чём меня не известили?
Опять тишина.
Наконец СтанИслав выдаёт:
-- Генрих Арсентьевич приставлен к нам наблюдателем от оппозиции в Высшем Совете.
Мне всё ясно…
-- Так. И до каких пор действительны ваши полномочия, господин Хорько?
-- Я должен быть в курсе всех ваших передвижений.
-- Вот даже как…
Похоже, этот тип собирается окопаться в штабе и готовить нам ловушки. Но это у него вряд ли получится. Не привыкну к тому , что наши потомки слишком дисциплинированы в политическом смысле. Впервые после долгих лет сталкиваюсь с интригами. С интригами именно в политике. Интересно, какими судьбами удалось вылезти во власть этому человечку? У него явно очень большие полномочия. И амбиции тоже… По физиономии вижу. И вот такая вот личность приходит к власти на гребне популизма и становится диктатором… Бр-р-р… Однако соратники господина Хорько не учли одной маленькой детали: того, что их соперником будет Нона -- женщина из двадцатого века.
-- Ну что ж… -- говорю я. -- Вы будете знать всё из первых рук. -- Наклоняюсь к селектору: -- Дина Александровна, приготовьте всё для ускоренных анализов -- с нами пойдёт ещё один человек.
На лицах окружающих сначала ярко выраженное изумление. Затем неопределённое понимание типа слышал звон. Потом лица у всех становятся серьёзными и рабочими. Шуточки шуточками, а работать надо. Входит Дик, вопросительно смотрит на меня, я киваю в сторону господина Хорько. Тот, кажется, понимает, что попался в собственный капкан. И даже пытается протестовать. Но я окончательно пресекаю все поползновения.
-- Вы пойдёте с нами, Генрих Арсентьевич. Так решила я. Чтобы не было новых обвинений в подтасовке фактов. И ещё : вы чего-то опасаетесь? Нас не должны допустить в ЦИТАДЕЛЬ?.. Ребёнок должен умереть?.. Или что-то ещё?
Ответа я не получаю и киваю Дику:
-- Ричард, проводите, пожалуйста.
Дик, пожалуй, будет покруче Сашеньки. Одни кулаки чего стоят. Посмотришь на них, и спорить не захочется. Господин Хорько решил то же самое и направился следом за молодым человеком.
Команда едва дождалась, пока за ними закрылась дверь. Потом мужественно молчала, давая удалиться от кабинета. И только тогда грохнули. Каюсь, не ожидала, что это так развеселит всех. Ситуация явно не из весёлых. Хохотали не меньше пяти минут. Потом начали прокашливаться, успокаиваться. СеверИн задал вопрос, который волновал всех:
-- Не боишься?
-- Я в своём праве. И я пожелала включить в экспедицию наблюдателя от оппозиции. В качестве заложника. Меня совсем не устраивает на хвосте граната без чеки. Ну а ты как-нибудь выкрутишься, -- усмехнулась я. -- Давайте к делу.
СтанИславу действительно придётся выкручиваться. Хотя я и не нарушаю закона. Статус автономности принятия решений закреплён за нами законом, и мы имеем право привлечь к делу любого человека независимо от его ранга и положения. Правда, правом этим мы пользуемся очень редко. Лишняя ответственность и ненужная головная боль. Но никогда ещё, за всё время существования Лаборатории Спящих, не посягали на представителя столь высокого ранга. Наблюдатель Высшего Совета -- это вам не мелкая сошка типа окружного судьи или районного врача. Кроме того подспудно надеюсь, что узнав, кто у нас в заложниках, боевики «Молодой гвардии» снимут блокаду хотя бы на время и мы ликвидируем очаг заразы.
На моей планшетке высвечивается Пит:
-- У неё начинается жар.
А у меня -- озноб. Киваю мальчику и отключаю его. Поднимаю голову, встречаю устремлённые на меня взгляды -- слова Пита слышали все. И все понимают , что начинается гонка со смертью.
Снова склоняемся над картой. И я тоже.
Наша задача усложнилась. Мы не только должны доставить ребёнка в ЦИТАДЕЛЬ, но и попытаться снять блокаду. Приказ Высшего Совета высвечивается на планшетке у каждого. Мы получили карт-бланш. Любой ценой… На моей планшетке обоснование для этого приказа: « Профессор Морис Гринфельд не определил штамм вируса. Нужна стационарная лаборатория. Имеющиеся лекарства не помогают. В опасности не только экспедиция, но и окружающие поселения. Время исполнения: максимум трое суток».
Я показываю текст Саше. Вообще-то делать этого не имею права, но мальчикам придётся убивать. Так они хотя бы должны знать -- почему! Я смотрю на их лица -- открытые загорелые. Как задорно они смеялись, когда я подловила Хорько. А теперь им придётся стрелять в таких же парней , как они сами. Убивать и умирать в угоду чьих-то амбиций.
Я так и не научилась принимать этого. Ни в своём двадцатом веке, ни за прошедшие полтора столетия.
И опять зудит червяк. Ну почему мне не даёт покоя этот Хорёк? Неужели он ни разу не сорвался на какую-нибудь пакость, пока лез вверх по лестнице власти? Ну не за красивые же глаза стал он наблюдателем Высшего Совета. Эта должность даёт право блокировать решения в стадии подписания закона. Да… Многие бы из законов времени Хунты не вступили бы в силу, случись их принимать сейчас. А уж о нашей автономности и говорить не приходится. Первым правительством после пандемии стала военная Хунта. Оно и не удивительно. Именно военные первыми очнулись после удара неведомого врага. На то они и военные… И именно тогда были разработаны основные правила нового человеческого общежития. И подчиняться им должны были все, невзирая на лица.
Лица… Лица…
Чёрт! Так вот что смутило меня, когда я взглянула на этого Хорько. Лицо! У него было моё лицо. Не та полуживая маска, которая полагается нам при выходе в люди, а обыкновенное лицо. Но почему никто из мальчиков даже не заикнулся об этом? Или же и на них срабатывает наша установка на незаметность? Неужели кто-то из моих детей выжил? Нет. Это было бы слишком большим даром Всевышнего.
И всё же… Всё же…
-- Дина Александровна. -- На планшетке лицо врача-лаборанта. -- Лаборатория ещё в режиме? -- Получив утвердительный кивок, встаю с места.-- Не отключайте. Надо проверить одну догадку. Моё присутствие здесь пока не слишком необходимо? -- Это уже вопрос к СтанИславу. Получив подтверждение, я выхожу из-за стола и направляюсь к двери. -- Я буду в лаборатории.
Дина опытный врач. Поэтому подозревать её в ошибке было бы глупо. Я сидела перед монитором, осмысливая полученные данные. Девочка, конечно, удивилась, но мою просьбу выполнила безоговорочно. Ничего не поделаешь -- правила игры. Просьба «Спящего» равняется приказу. И сама она сидела, рядышком, едва дыша. До того её поразило увиденное. Наконец ступор оставил нас обеих. Дина осмелилась заговорить первой.
-- Получается, что он прямой ваш потомок?
-- Получается так, девочка, если отбросить одну сотую, которую ты оставила на всякий случай…
-- Анализы даже однояйцовых близнецов не совпадают на все сто процентов… -- вдруг обиженно заявляет Дина.
Я успокаивающе похлопываю её по руке.
-- Я шучу… Шучу…
Мне самой не мешает прийти в себя от такой шутки судьбы. Итак, полюбопытствуем, что же такое есть мой дальний потомок : Генрих Арсентьевич Хорько.
Вызываю на монитор данные на Хорько. Разумеется , не те, которые есть в свободном доступе на любого человека, а другие, более обширные и интимные, кои хранятся в картотеке за грифом «секретно». Как бы после моего нынешнего визита у Высшего Совета не возникло желания пересмотреть статус « спящих». Единогласно… Слишком много я себе позволила на сей раз. И, похоже, позволю ещё больше…
Глаза пробегают по строчкам второй… третий… четвёртый раз, а сознание напрочь не желает воспринимать прочитанное. Оказывается мой пра-какой-то-внук прямой основатель и командующий этих бандитов из «Молодой гвардии»! Смотрим дальше… Следующая запись: предвыборная кампания в Окружной совет. Текст предлагаемого материала: на рабочем столе Генриха всегда лежит раритет: книга из двадцатого столетия -- Александр Фадеев «Молодая гвардия». Эту книгу нашли в доме своей , погибшей во время Пандемии , матери, и с тех пор она передаётся как талисман старшему в роду…
Дальше я не читаю. Мне многое становится понятным. Многое, но не всё.
То, что мой потомок читал эту книгу, несомненно. И читал он её не со словарём в руках. Вопрос: как он её читал? Что он в ней вычитал? Цель или способ? Это уже из области психологии, а у меня нет ни малейшего желания заниматься ещё и изысканиями в дебрях этой науки. Моя задача: доставить двоих детей в лечебное учреждение и спасти жизни ещё нескольких сотен. Но сделать это я могу, только уничтожив стоящее передо мной препятствие: моего прямого потомка -- Генку Хорька.
И я это сделаю.
Идём дальше. Строчки стремительно убегают вверх. Ничего экстраординарного, разумеется, для меня. Пока… «Введите пароль» -- требует монитор. Пароля я, естественно, не знаю. Смотрю на мерцающую в правом верхнем углу иконку, словно жду от неё подсказки. Стоп… А в самом деле… Похоже это чья-то фотография. Задаю увеличение… Мой Бог! и все святые! -- на фотографии я собственной персоной в возрасте семнадцати лет. Это была моя самая любимая фотография…
Почти бездумно набираю своё полное имя, то самое, что было на обороте фотографии. «Пароль неполон» -- снова требует монитор. Что же ещё? Если там была дата снимка, то тут придётся перебрать пару лет, а это, как минимум, два дня мозгового штурма. А вот их-то у нас как раз и нет. А если?.. Я набираю дату рождения. Лёгкая, слегка печальная мелодия, и я вступаю в святая святых моего потомка -- личный дневник. Записи, рисунки, карты, снимки. К картам стоит приглядеться повнимательнее. А это?.. Это же ЦИТАДЕЛЬ! Увеличиваю изображение… Несомненно отроги, прикрывающие Институт с востока. Есть там небольшая уютная котловина, в которой довольно часто устраиваются народные гуляния для сотрудников, и этот снимок мог быть сделан только из неё. Я возвращаюсь назад и читаю дату. Не может быть! Снимок сделан, когда мальчику Гене было четырнадцать лет! Как мог попасть четырнадцатилетний мальчишка в глубоко охраняемую зону? Читаю запись: «Мы вышли из пещеры. Здесь было так красиво. Странное дело -- мы отошли всего на пару шагов и вход в пещеру пропал, словно его и не было. Если бы Фис не оставил прямо на выходе рюкзак, мы бы ни за что не нашли его».
Выходы пещер? Надо будет известить Арвида: пусть прочешут всё через частую гребёнку. Если этот вход нашли мальчишки, значит, его могут найти и взрослые. Но, похоже, пока никто его не нашёл. И на том спасибо!
А вот дальше начинается сумбур. Из всего я поняла одно: подростки сбились с пути, заблудились в пещерах и набрели на трупы. Они покрутились рядом вполне достаточное время, чтобы схватить заразу. Читать дальше было страшно. Они блуждали по пещерам очень долго, а им самим казалось -- целую вечность. Тела друзей Генриха покрылись болячками и нарывами, начинали стремительно гнить. Генрих, цепенея от ужаса, смазывал гнойники и раны взятыми в поход мазями, но ничего не помогало. С ужасом он заметил, что на его коже, в отличие от друзей, только небольшие прыщики, постоянно менявшие место, но так и не превращающиеся в болячки. Почему? -- вопил перепуганный разум мальчишки. Это заметили и друзья. И однажды, -- обезумевшие от страха и жуткой боли, накинулись на него. Генриху удалось вырваться, он бежал, не глядя под ноги, провалился в какой-то лаз. Он долго полз по нему. Временами лаз расширялся, и он мог идти во весь рост. Мир вокруг него качался от ужаса, боли и голода. Только навигатор, который закреплялся на специальном поясе и был обязателен для всех детей и подростков, оставался на нём. Рюкзак с едой и лекарствами затерялся где-то по дороге. По навигатору его и нашли.
Очнувшийся мальчик ничего не помнил.
Эту запись Генрих сделал много позже, когда, наконец, вспомнил всё случившееся. Об этом говорили его комментарии, которые сопровождали запись.
Я листала дальше странички дневника. Там были записи о школьных успехах, о первых свиданиях и прочих радостях и горестях подростка, потом юноши, но ни слова о пещерах и пропавших в них друзьях. К тому же семья вскоре после этого сменила место жительства.
А затем я перескочила на пару десятков лет вперёд и попала в самый кон. На мониторе во всей своей красе предстала долина, та самая в которой сидели сейчас боевики оппозиции, та самая, через которую мы должны прорваться во что бы то ни стало, если не хотим погубить сотни людей и выпустить в мир эпидемию. Господин Хорько не боялся, что кто-то проникнет в его планы. На схемах открытым текстом делались пометки, указывались направления и ставилась задача: уничтожить ЦИТАДЕЛЬ -- рассадник болезней и прочей заразы. И штурм ЦИТАДЕЛИ намечался на ближайшее время.
Я снова возвращаюсь к плану долины: крестики -- рядом надпись «катакомбы». Крестиков штук пять, очевидно, отмечены входы в пещеры. А вот этот кружок, наливающийся ярко-алым огоньком с коротким словом «здесь»? Что бы это значило? Даже место складирования оружия помечено словом «арсенал». Что же может означать это короткое «здесь»? И вдруг до меня доходит --могильник! Тот самый, где мальчик Гена оставил своих друзей навечно. Но как же мы проворонили очаг беды под самым носом? Я не удивлюсь, что мальчик, став взрослым, решил, что этот могильник оставлен специально, чтобы иметь возможность шантажировать Высший Совет. Тогда становится понятна его ненависть к ЦИТАДЕЛИ. Планы СтанИслава и Лордеса -- псу под хвост. У меня свои планы. Если останусь жива, Арвид оторвёт мне голову. Но это не страшно -- переживём, как оторвёт, так и пришьёт. Главное успеть вывести из-под удара Генриховых младенцев. Сколько их? Набираю код Арвида, сбрасываю схемы и цифры. Переключаюсь на техников:
-- «Огонь» и «Ветер» доукомплектовать по коду «Ноль». «Огню» добавить напалм, «Ветру» -- круговую кассету. -- На вопрос техника: А людей куда же? Отвечаю: -- Люди пойдут на «Воде».
Техник что-то ворчит по поводу древних старух, которым дали уж слишком большую власть, но меня это не волнует. Сейчас ворвётся Арвид, и вот тут-то мне надо быть начеку. Директор Института, последний из Хунты, единственный, кто может запретить мне сделать то, что я задумала. Чёрт! И надо же ему было проснуться именно сейчас! Не мог припоздниться. У него есть поганая черта -- читать мои мысли. И уверена -- он уже знает, что я задумала. Ну вот… Накликала на свою голову. С экрана планшетки на меня смотрит старый Мерлин, только без бороды и с короткой стрижкой.
-- Я категорически запрещаю тебе.
-- Арвид, это самый оптимальный вариант. Ты встретишь эту банду, возьмёшь её под колпак. Пусть будут сверхвнимательны -- эти хорьковцы могут быть поражены неизвестным вирусом. У нас под носом страшная и неизвестная зараза, а мы и не знали о ней.
-- Система пещер экранируется верхними отложениями и поэтому не просматривается с воздуха, и из космоса тоже. Но зубы мне не заговаривай…
-- Арвид, -- перебиваю я его, -- ну почему ты решил, то контролёром пойду я?
-- Мы с тобой не вчера познакомились.
Я молчу. Здесь он прав. Потом тихо говорю:
-- Генрих Хорько -- мой прямой потомок.
Арвид тоже молчит, сосредоточенно глядя куда-то вниз, наверняка прокручивая возможные варианты на местности. Наконец поднимает глаза и тихо говорит :
-- Постарайся остаться в живых.
Я не отвечаю, только киваю головой.
Вызываю СтанИслава.
-- Всё готово, -- говорит он. -- Пора в бой.
Он усмехается своим словам. Он ещё не знает, что бой уже начался. Что с монитора компьютера, со страничек личного дневника Генриха Арсентьевича Хорько, пошёл приказ атаки на ЦИТАДЕЛЬ. И долина свободна. Да, мой потомок предусмотрел всё, кроме одного -- моего появления. Теперь мне ясно почти всё.
На планшетке недовольный техник с докладом: Комплектация закончена.
Отлично. Киваю СтанИславу:
-- Общий сбор. -- Отключаюсь, успевая заметить его удивлённый взгляд.
Общий сбор - это сбор всех команд, готовящих операцию. Собираются все, кто хоть каким-то боком причастен к делу, даже не будучи осведомлённым о нём.
Собираемся в конференц-зале.
Алехандро доводит до меня принятое решение.
-- Идём тремя группами на трёх машинах. Ты с детьми и группой Дика на «Воде», за «Ветром» и «Огнём». На них я с остальными. Мы отвлекаем на себя атаку, а вы проскользнёте по касательной -- он вызывает на планшетке движение, -- к ЦИТАДЕЛИ.
Разумеется, не влезь я в личные вещи Хорька, мы бы так и сделали. А потом, в молчании, обнажили бы головы в память о погибших товарищах. Но я знаю то, чего не знают ни Сашка, ни СтанИслав. И, заметив подходящего к нам Генриха, отрицательно качаю головой.
-- С детьми пойдёшь ты, -- говорю я Лордесу. -- Я иду на «Ветре», Генрих -- на «Огне». Комплектация «Ноль».-- Мстительно глядя на Генриха, роняю я.
Все застывают. Комплектация «Ноль» -- это камикадзе моих времён. Машина полностью набита взрывчаткой и, хотя она и идёт на автопилоте, в ней обязательно присутствует живой человек --контроллёр. Только чудо и ещё точнейший расчет позволяют ему выжить, вовремя отстрелив кресло контроля. Не знаю как Генриху, но мне остаётся только чудо. Отдаю СтанИславу запечатанный конверт. Он машинально берёт его, всё ещё не придя в себя от моего заявления.
-- Комплектация «Ноль», -- повторяю я. -- Это приказ. Конверт вскроешь, когда мы будем в воздухе.
Я поворачиваюсь и иду к подиуму. Поднимаюсь. Ребята из группы, СтанИслав, Саша идут за мной. Генрих пытается отстать, но Дик подхватывает его под руку, и тому ничего не остаётся, как только подчиниться.
Я не случайно приказываю вскрыть конверт после взлёта и уж совершенно не случайно использую конверт и бумагу, прадедовские способы сохранения тайны. Там, в конверте, пароли Генриха и схема обнаруженных им и его группой катакомб с могильником. Ещё один очаг возможной эпидемии, о котором господин Хорько предпочитал молчать столько лет. Получается -- уже тогда где-то внутри него зашевелился Наполеон? И мальчик Геня спрятал бомбу подальше и поглубже в свою память, чтобы ненароком не выдать тайну её местонахождения? Страх надёжно заблокировал память подростка, каким он был тогда, А когда он вспомнил, его душой уже владел Наполеон.
Так вот. Пока СтанИслав будет вскрывать конверт и читать записку, пройдут секунды, которые позволят нашим машинам уйти из зоны принудительной посадки. И, хотя руки у него уже зудят от желания, конверт он не вскроет -- на нём моя личная печать. А её я сниму, только оказавшись в воздухе на определённой высоте. Ну а если попытаться вскрыть конверт раньше, он просто-напросто сгорит со всем содержимым. И мой друг СеверИн об этом прекрасно знает.
Поднимаю руку, призывая всех к молчанию. Тишина падает моментально. Жестом приглашаю Генриха встать рядом со мной. Его попытка к сопротивлению пресекается тычком в бок со стороны Дика. Нехотя мой пра-сколько там? -- внук встаёт на предлагаемое место.
-- Друзья! -- обращаюсь я к залу. -- Позвольте представить вам Хорько Генриха Арсентьевича… -- Я делаю паузу, наблюдая реакцию собравшихся: недоумённые переглядывания, хмыканья, короткие фразы. Несомненно, личность эта хорошо знакома всем и в представлении не очень-то нуждается. Но, пока эмоции не возобладали, продолжаю: --отца—вдохновителя, отца—создателя и ныне главнокомандующего небезызвестного вам соединения «Молодая гвардия».
Генрих пытается протестовать, но я тихо шепчу ему пароль -- своё имя и дату рождения. И, только что кипящий от благородного негодования, готовый чуть ли не с кулаками защищаться от беспардонного навета, он сникает, словно сдувшийся воздушный шарик.
Я не даю разразиться буре в помещении зала. Там за стенами здания пусть бушуют, сколько хотят. Я снова поднимаю руку, требуя тишины.
-- Всем вернуться на места и провести последнюю проверку.
Зал пустеет. Подхожу к Саше.
-- «Огонь» проверь лично. После услышенного, наши умельцы могут нахимичить.
-- Не удивлюсь, -- тихо отвечает тот и, переговорив с ребятами, тоже направляется к выходу. -- Вылетаем через час.
В зале остаёмся мы трое.
Теперь, когда моё присутствие и поведение уже ничего не может изменить, я могу дать волю своим эмоциям. То, что свидетелем будет сам куратор «спящих» меня не может сдержать. Победителей не с удят… Тем более -- мёртвых. А то, что нам с Генрихом придётся умереть, я не сомневаюсь. «Огонь» пойдёт прямо на захоронение и выжжет всё до мельчайшего микроба, ну а «Ветру» задача попроще: взорвать арсенал, который эти идиоты устроили в катакомбах, и засыпать всё щебёнкой из окрестных каменоломен. Мелочь, конечно. Только вот выбраться из-под камнепада у меня вряд ли получиться : кресло контроллёра не прыгает вертикально вверх на два километра.
-- Ты, сволочь! -- Я поворачиваюсь к Генриху и с разворота влепляю ему пощёчину. -- Идиот! В диктаторы поиграть захотелось? Власти!.. -- Каждую фразу сопровождает пощёчина. Ошеломлённый СтанИслав даже не пытается вмешаться. -- Ну и когда ты собирался рассказать о катакомбах? Или ты собирался выкидывать в мир по одному заражённому, чтобы держать всех в страхе? -- и тут меня осеняет почему тогда мы не нашли очага заразы! Так близко к ЦИТАДЕЛИ мы даже и не подумали искать. Мы не знали о катакомбах.
Выплёскивающаяся из меня ярость не знает границ. Я хлещу своего потомка по лицу, трясу за грудки, собираю на его голову все ругательства, что сохранились в моей памяти. Он даже не пытается сопротивляться, только по возможности закрывает лицо, чтобы я не выхлестала глаза. Я выдыхаюсь и резко останавливаюсь. Нет… Мне нисколько не стыдно за срыв, и я злобно оглядываю «творение рук своих».
-- Надеюсь, теперь ты понял, что такое «абсолютная власть»!
Лицо, красное от пощёчин, разбитые губы, из которых слышу вопрос :
-- Откуда ты знаешь пароль? Кто ты?
-- Пригласи медиков, -- обращаюсь я к СтанИславу. Пусть приведут его в относительный порядок. А ты… -- Это уже к Генриху, -- посмотри внимательнее на своё отражение.
Дисциплина у ребят поставлена отменно. Не прошло и минуты, а Генриха уже увели. Мы с СеверИным спускаемся к машинам. Подходит Алехандро.
-- Я лично поставил «Огонь» на двойной контроль, -- говорит он. -- И, если котроллер не вылетит в нужный момент из кабины, это будет означать одно: кресло заблокировано вручную, и сделал это знающий человек.
-- Я поняла… Значит, если Генрих не будет найден -- он знающий человек.
-- Нона, я не понял последнего приказа. Круговая кассета это же верная смерть,
-- Я знаю. Именно поэтому иду на «Ветре» я, а не кто-то из вас. Меня соберут в обязательном порядке. А любого из вас просто похоронят с почестями. Но я постараюсь причинить вам как можно меньше хлопот. Твоя задача доставить Литу и Пита в ЦИТАДЕЛЬ, Саша. А эту банду я беру на себя. Ну не одна, а вместе с Генрихом, конечно.
Я улыбаюсь подошедшему пра-много-внуку. Мы смотрим друг другу в глаза, и я понимаю, что, если я и могу надеяться на чудо, он себе этого чуда не позволит. Он так и остался идеалистом, хоть и вырастил в себе Наполеона. Я делаю шаг ему навстречу.
-- По машинам…
Вослед мне доносятся слова СеверИна:
-- Теперь я понимаю, почему вы зовёте её «девять баллов».
Я улыбаюсь…
Мы в небе. Какое-то время летим молча. Изменения в курс я внесла. Полагаю, что СтанИслав уже вскрыл конверт и роется в личных «бумагах» Генриха. Что-то он там откопает?
Нам осталось не более получаса лёту и … жизни. Боевики Генриха уже дошли до ЦИТАДЕЛИ и были, вероятно, удивлены тем, что не встретили сопротивления. Зуммер…
Это Генрих.
-- Нона, можно вопрос?
-- Хоть десять.
-- Почему вы не уничтожили этот могильник?
-- А ты можешь поверить в такую простую вещь, что мы о нём не знали? Если бы ты не вбил в свою дурью башку, что этот могильник существует для шантажа и, вместо пламенных речей в Совете с призывом к уничтожению ЦИТАДЕЛИ и всего, что связано с ней, пришёл к нам с координатами пещер, его давно бы не было, а ты мог быть среди нас.
-- Где мои люди?
-- В ЦИТАДЕЛИ. Я отправила их туда согласно твоему плану. Так что твои гвардейцы сидят под колпаком и ждут, пока с ними разберутся.
-- Но откуда ты узнала пароль?
-- Я не настолько стара, чтобы забыть своё собственное имя и дату рождения.
В ответ ошеломлённое молчание.
Это немыслимо! Неудивительно, что он растерялся. Конечно, он знал о существовании «спящих». Он много знал о том страшном эксперименте, что поставили над человечеством в двадцать первом веке. Знал о той неспешной ползучей заразе, что маскировалась под разные простуды, которые с трудом поддавались лечению. Это было похоже на пожар в торфяниках: неспешно тлеющие огни расползались под поверхностью пласта всё шире и шире, убаюкивая чистой зеленью и маня обилием ягод на поверхности . И вдруг пламя вырывалось наружу, сжирая всё живое. Самые страшные годы -- середина второй половины двадцать первого века. Пожар вырвался наружу и унёс половину человечества. И он продолжает тлеть. И у него, Генриха Хорько, немало фактов связывающих ЦИТАДЕЛЬ с этой эпидемией . В дневниках той, что сидела в кресле контролёра в набитом до отказа взрывчаткой самолёте, он прочёл однажды: «чтобы победить противника, изучи его и влезь в его шкуру, тогда ты найдёшь его пяту». Генрих знал -- о чём шла речь. Мифология не была его коньком, но ориентировался он в ней неплохо. А ещё она написала: «Не пренебрегай даже знаниями кухарки, в один прекрасный момент они могут пригодиться». И Генрих следовал этому совету неукоснительно. Очень, очень много знаний почерпнул он именно от «кухарок». Знаний и фактов, которых не было, пожалуй, даже во Всемирном архиве.
Не всё разрешалось копировать и выносить за пределы архивных стен. И тут ему хорошую службу сослужила его способность, которую он не скрывал, но и не афишировал: Генрих Хорько обладал фотографической памятью. Ему было достаточно только один раз просмотреть текст, чтобы запомнить, и в его личных записях хранилось немало фактического материала по тому страшному времени. Но то, что одной из «спящих» окажется его прабабка в энной степени родства, он даже представить себе не мог. Не потому что имена первых «спящих» были секретом, просто за давностью лет их забыли. Их кровь была пропуском в жизнь для многих, и их берегли и прятали от обезумевшего мира. Но никто из них не дожил до настоящего времени. Они давно уже нашли упокоение в огне. Но язык не повернётся назвать самозванкой ту, что идёт рядом с ним крыло в крыло на явную смерть. Об этой долине он знал всё, что смог узнать, а смог он немало. За то короткое время, пока там, в лаборатории, он осознавал своё родство с этой женщиной, она чётко и ясно изложила своё мнение о нём и тех, кто стоит за ним. Правда, там, в лаборатории, она не позволила себе ни одного резкого слова, но обвинила его именно в том, в чём он обвинял ЦИТАДЕЛЬ -- в стремлении к верховной власти. Может поэтому он и не сопротивлялся, получая от неё пощёчины в конференц-зале Штаба.
Мы уже близки к цели.
-- Нона. -- Снова Генрих. -- Нона, сними блокировку с компьютера.
-- Зачем?
-- В том месте, куда направлен удар, мы не пробьём свод над могильником, он слишком велик. Есть место, где пещеры подходят к поверхности ближе.
Пока я размышляю, в уши врывается отчаянный крик СтанИслава:
-- Нона! Нона! Ответь Штабу!
-- На связи… Что случилось?
-- Отставить взрыв. -- В голосе СеверИна нескрываемое облегчение. -- Там внутри ядерный заряд большой мощности.
-- Откуда сведения?
-- Наложили схему Генриха на карту «S».
Есть в Штабе Отдел, располагающий картами со сведениями о вооружении бывших армий и мест их дислокации. Карты «S» точные схемы ядерных закладок согласно сохранившимся архивам. Много подчистили за прошедшее время, но ещё очень много осталось таких вот весёленьких штучек. Теперь становится ясно почему мы не нашли пещер -- такие схоронки всегда хорошо маскировались.
Н-да… Хорошенькое же наследство мы оставили своим потомкам. Теперь мне становится понятно, кого мы встретили тьму лет назад, когда Морис был всего-навсего аспирантом. Один из друзей Генриха. Может тот самый Фис, который оставил рюкзак на входе в пещеру. Лучше бы он его не оставлял… Глядишь, все были бы живы, и мальчик Гена не нёсся бы на верную смерть.
-- Генрих, ты слышал приказ?
-- Но почему, Нона?
-- Такой заряд снесёт полшарика, а оставшуюся половину превратит в пустыню. Садимся тихо и аккуратно, чтобы травинка не шелохнулась.
Похоже, Генрих смирился с ролью проигравшего. Но в четырнадцать лет выжить в радиоактивной атмосфере! Вызываю Арвида. Тот откликнулся мгновенно, словно ждал.
-- Тебе сообщили?
-- Да. И весьма рад этому -- не придётся сшивать тебя из кусочков. И последи за своим потомком: он из тех, кто не признаёт поражений.
-- Гвардейцев надо проверить на лучевую болезнь. Они же жили рядом с бомбой не один день.
-- Уже делаем. Не думал я, что спустя полтора столетия придётся снова столкнуться с трилистником.
В разговор встревает Генрих. В его голосе и вопросе почтительное изумление:
-- Арвид Гремис?.. Один из Семи?..
-- Он самый, малыш, -- слегка насмешливо отвечает Арвид. -- А теперь сиди тихо и во всём слушайся бабушку, пока мы будем исправлять твои глупости, -- и уже мне: -- повторяю ещё раз: следи за мальчишкой в оба. Он нужен нам, поскольку выжил там, где простой смертный просто не имел права выжить.
Я вопрошающе смотрю на Арвида. Он с кривоватой улыбкой нисходит до объяснений:
-- Я кое-что вспомнил. Помнишь того, который умер на твоих руках, а мы так и не нашли источника заражения? -- Ещё бы не помнить! Правда, непохоже , чтобы Арвид на сей раз задал вопрос с подтекстом. А он и не ждал ответа. -- Так вот: меня очень удивило наличие вирусов в крови, тогда как паренёк -- да, он был очень молод, -- умирал от лучевого поражения. А сейчас я вспомнил, как в начале двадцать первого века гонялся за одной подпольной лабораторией, работавшей над бактериологическим оружием. Мы потеряли их след примерно там, где после нашли тебя, Генрих. Тогда… -- Арвид на секунду умолк. Затем, словно стряхнув с себя воспоминания, сказал: -- Сейчас к вам будут гости. Нона, в пещеры никого, ты поняла меня? -- ни единой души, пока я не явлюсь лично.
Арвид отключился. А я так и не успела спросить его: что с детьми.
Словно в насмешку ярко сияло солнце. Изумрудным блеском, от самых светлых до почти чёрных тонов, играла долина. Я даже боялась мысленно представить себе, что могло бы быть, если бы Генрих не оказался моим потомком; если бы я не влезла в его дневник и не оставила пароль СтанИславу, а СтанИслав, по давней привычке, не стал сводить схемы. Да просто если бы они не успели предупредить меня! Как обычно в голову лезут самые отвратительные варианты. Вопросы , на которые нет ответов. И первый: как случилось так, что бомба оказалась именно здесь, в полусотне километров от ЦИТАДЕЛИ? Когда её заложили? В одно время с лабораторией? Или же позже?..
-- Нона, -- Генрих идёт ко мне по яркому зелёному ковру с бело-жёлтыми головками ромашек. Автоматика аккуратно посадила машины и не скажешь, глядя на эту идиллию, что здесь кругом смерть. В этих остроносых машинах, будто длиннохвостых сороках, присевших на травку передохнуть, прежде чем лететь дальше с новыми сплетнями. Под этим пёстрым ковром зелени, сверкающим под ярким солнцем.
Я блокирую заряды и мысленно представляю, как тонкая плёнка змейкой ползёт внутри между зарядами, надёжно изолируя их от случайной детонации. Что ж… У меня всегда была развита образная фантазия.
А теперь ждём… Скоро тут будет не продохнуть от народа. Мы нарвались на бомбу покруче академика Смирнова. Стоп… Как дела у Саши? Что с детьми? Совет дал нам карт-бланш и трое суток. Но сутки нам уже не нужны, а вот карт-бланш, полагаю, может пригодиться.
Со стороны ЦИТАДЕЛИ на малой высоте идёт машина. Что ж, пора исполнять роль хозяйки. Что за чёрт! Машина целится прямо в лоб моему «Ветру»! Я же не успею поднять эту, набитую смертью бочку! Но несущийся на меня хулиган делает вираж, и я узнаю «Воду» Сашеньки Лордеса. Ну, стервец… Ну кто же ещё позволит себе такую выходку в моём присутствии. Нет! Мальчишка дождётся за свои выходки хорошей трёпки! Ну, я тебе сейчас устрою… Слишком часто сходят ему с рук глупые шуточки. Пользуется своей «дипломатической» неприкосновенностью. Пора бы это прекращать!
«Вода» встаёт крыло в крыло с «Ветром». Алехандро выпрыгивает из пилотской кабины и идёт ко мне. Я, откинув колпак контролёрского кресла, выпрямляюсь и готовлюсь, с высоты моего положения, обрушить весомый ( в виде хорошего подзатыльника) гнев на эту кудрявую голову. Не тут-то было. Саша Лордес -- не Гена Хорько. Вспрыгнув на крыло, он выдёргивает меня из кресла и опускает на землю. Затем спрыгивает сам и отдаёт рапорт:
-- Разрешите доложить: дети доставлены на место и сданы с рук на руки.
-- Отлично. Только не надейся отделаться от меня за свою идиотскую шутку простым внушением. -- Сашенька покорно наклоняет голову, и я шлёпаю его по затылку. -- Ты хоть соображаешь, что за мысли крутились в моей башке, когда ты нёсся мне в лоб!?
Саша виновато улыбается.
-- Нона, знаешь, за что мы тебя так любим, все без исключения? Только с тобой можно так пошутить и не получить за это взыскания. Мы же всё время под смертью ходим. Но нас не ставят на пьедестал как их, -- палец Саши указывает в небо. -- О нас не сочиняют песен и сказок…
-- Мы просто ассенизаторы, -- подхватываю я. -- А об этих людях не сочинялось даже похабных виршей и в моё время. Но на сей раз ты выбрал не слишком удачное время , мальчик. А вот и гости.
С противоположной ЦИТАДЕЛИ стороны на посадку заходил большой десантный бот. Мы втроём стояли и ждали.
-- Командир спецгруппы по ядерным объектам, капитан Данцинг. -- отрапортовал подошедший десантник. -- Я получил приказ…
-- Подчиняться в данный момент будете моим приказам, капитан, -- прервала я его. « А мальчик недурён собой» -- мелькнула непрошенная мысль, -- «Наверняка половина девчонок в округе по нему с ума сходит».
-- Так точно, -- чуть заметно улыбнулся капитан, -- Получил приказ перейти в полное ваше распоряжение.
Чёрт! Опять мои эмоции подставили меня под насмешки. И ведь не боятся подсмеиваться. Ну, чтобы мне не дождаться, пока мальчишка до конца не отрапортует? Нет...! Опять поперёд батьки влезла. Когда, наконец, научусь сдерживать себя? Наверняка никогда. Даже мечтать об этом не стоит. Может быть, именно поэтому каждый раз, когда поднимают меня, вечно случаются какие-нибудь казусы? Словно бы Всевышний проверяет меня: могу ли я соответствовать каким-то его очень серьёзным планам.
-- Хорошо, капитан. Ваше имя ?
-- Данцинг… -- несколько недоумённо произносит он. Потом добавляет: -- Андрей… Андрей Данцинг.
Догадался. А я уж собралась было пошуметь на него за недогадливость.
-- Так вот приказ: перекрыть все входы в пещеры, любую щель, чтобы не только мышь, комаришко не пролетел -- ни внутрь, ни наружу. Самим тоже туда не соваться ни под каким видом. Сидеть и ждать.
-- Как долго? -- прозвучал вопрос.
-- Столько, сколько нужно, -- ответила я.
-- Оборудование?
-- Всё что можно, протестировать здесь. И поискать детонаторы-закладки.
Мальчики на меня смотрели непонимающими глазами. Им, родившимся в эпоху, знающую о войнах лишь из учебников истории, трудно понять насколько изощрёнными были мои современники в искусстве убивать. И за эту чёрную форму с золотыми шевронами они должны благодарить моё поколение, что не желало идти на компромисс, не желало думать ни о чём, кроме своего «я» и признавало только правоту кулака. ЦИТАДЕЛИ полтора века, бомба лежит тут не меньше. СеверИн скажет точно, а то, что он обязательно найдёт время закладки -- я в этом уверена стопроцентно. Такой уж он у нас дотошный. Но молю всех Богов -- существующих или не существующих, -- чтобы не попалась нам под ноги кочка, с которой мы отправимся в Вечность. Такое уже было однажды… Тогда погибло четверо из Семи, бывших Хунтой. Арвид Гремис занимался ЦИТАДЕЛЬЮ, Эстебано Лордес оставался на посту и был в тот момент в Кремле, решая проблемы Русской Равнины. Ким исчез, но куда? Не знал никто. И случилось это в тот самый момент, когда военные решили передать власть в гражданские руки. Оказалось, -- поторопились. Тогда погибло около пятисот человек одномоментно, среди них не один десяток из тех, кого потом назвали «спящими». Казалось , нашли все укромные места, рассчитали всё, что можно и всё-таки одну, последнюю закладку прошляпили. И заплатили… Слишком дорогую цену.
-- Арвид Ноне. Срочно . -- я вызываю Гремиса, прекрасно зная, что сейчас он может послать не только меня, но и председателя Высшего Совета. С дисплея на меня устремлён разъярённый взгляд. Я стоически выдерживаю его.
-- Арвид, свяжись с небожителями. Пусть прочешут округу на детонаторы.
-- Повод?
-- Институт микробиологии, девяносто девятый…
Лоб Арвида прорезает складка, он кивает головой и отключается.
Саше Лордесу тоже не надо ничего объяснять -- это семейная легенда, поскольку Алехандро прямой потомок Эстебано и профессия военного в их семье дело наследственное. Правда, большАя часть наследников дона Эстебано подалась в небожители, но кое-кто остался на земле, чем очень порадовал своего предка. Дон Эстебан умер через год после рождения пра-сколько-то-внука, Сашенькиного сына, который очень торопился произвести на свет наследника. Предок порадовался своему потомку и взял слово с его отца, что тот подарит маленькому Эстебано как минимум брата и сестру, и только тогда выполнит задуманное. Ибо Саша Лордес уже тогда нацелился на ЦИТАДЕЛЬ, а тем, кто служил в охране, а особенно в спецгруппах, не рекомендовалось заводить детей, будучи на службе. Поэтому приветствовалось как минимум наличие троих наследников у тех, кто становился воином ЦИТАДЕЛИ. Были на это свои причины, и достаточно серьёзные. Сашенька и тут постарался: к двадцати шести годам заимел пятерых и был безоговорочно зачислен в штат. А когда ещё и выяснилось, что он обладает высокой степенью сопротивляемости организма, то попал сразу в элиту спецназа ЦИТАДЕЛИ. Это их отправляли на самые опасные точки, и это им приходилось работать в основном со мной, А я, как уже говорилось, имею обыкновение влипать в истории.
Время плетётся черепашьим шагом. Арвида до сих пор нет. Группа Данцинга приняла уже четвёртый борт с оборудованием. Часть занялась приборами, другая -- пошла в обход долины.
--Ищите неотмеченные входы, они могут быть хорошо замаскированными, -- напутствую я ребят. Они согласно кивают, хотя им это известно и так. Но я должна это сказать, а они должны это услышать -- таковы правила игры.
АРВИД
Морис Гринфельд -- один из лучших моих студиозов за всё время существования Института. Я очень хотел, чтобы он занялся научной работой, но Морис предпочёл остаться « в миру», как изволит шутить моя молодёжь. Впрочем, в каждой шутке есть доля правды. И ЦИТАДЕЛЬ, моё детище, вполне может примерить на себя и рясу, и доспехи средневековых монастырей. Создавая ЦИТАДЕЛЬ, я думал только об одном: убрать с глаз долой всё, что может стать попыткой шантажа в руках разодравшихся не на шутку сил. Все против всех. На кону -- власть. И не просто власть, а Власть, именно с большой буквы. Мировое господство. И весь этот передел мира на фоне страшной эпидемии, свалившейся на наши головы чуть ли не в одночасие. Эпидемии грозящей миру до сих пор. Полтора века назад включился счётчик, и выключить его не удаётся. На волне этой страшной беды, обрушившейся на человечество мне удалось, и я даже горжусь этим, наложить лапу на все официальные хранилища той нечисти, что кушает человека из века в век. То, что не передавалось в хранилище ЦИТАДЕЛИ, подлежало уничтожению. И это было оправдано. Человечество и без того ослабленное синдромом ВИЧ, оказалось лицом к лицу с новым врагом. «Антарктика» стала убийцей иммунитета. И, если с первым мы научились бороться, то вторая так и осталась непобеждённой. Единственное, что удалось отнять у этого противника -- внезапность. Теперь человеку не грозит мгновенная смерть. Теперь мы ухитряемся спасти многих. Не всех… Микроскопический монстр спрятался внутри каждого из нас, готовый проснуться в любой момент и забрать не принадлежащую ему жизнь.
Вот и сейчас мой лучший студент наткнулся на такую язву, которая уничтожит и без того не слишком большое население Европы. И Морис поднял Нону. Это мне совершенно не нравится. Знаю по опыту: если задействована моя подружка, приключений не миновать.
Нона… Последняя из тех с кем начиналась ЦИТАДЕЛЬ.
Директором Института я стал в конце 2048 года -- был назначен прямым указанием Кремля на волне скандала с моей бывшей лабораторией. Теперь-то я понимаю, что стояло за этим назначением. Но тогда я был обескуражен. Попытки отыскать хоть какое-то логическое объяснение натыкались на короткое -- приказ Кремля. В конце концов, я махнул рукой на непОнятые причины своего назначения и занялся Институтом. Проблем хватало с избытком. И, пожалуй, главной оказалась моя бывшая лаборатория. Руководил ею Сомов. И раньше-то не очень улыбчивый, теперь он вовсе превратился в угрюмого отшельника. В случившемся скандале Сомов винил себя -- это с его подачи я передал свой пост Василе Клеменски, перед тем как убыть в командировку. Да… Наломал дров его протеже. До сих пор не можем расхлебать. Вина, скорее всего, моя. Знал же об одержимости Клеменски, но очень надеялся, что ответственность за других пригасит его темперамент.
Не случилось. Потребовалось четыре долгих года, чтобы разобраться с наследием Клеменски. И всё же разобрались мы не со всем. Часть опытов, проделанных Клеменски лично, результатов не давала. В том самом лекарстве, из-за которого разгорелся скандал, мы обнаружили следы вируса. Но это был уже не тот вирус, с которым работали мы. Клеменски был чертовски талантливым экспериментатором, но судьба подопытных кроликов его совершенно не волновала. Созданное им вещество уничтожало вирусы гриппа, встраиваясь в иммунные клетки, и человеку уже не грозило повторно заболеть гриппом любой модификации, но остальные болезни для него становились смертельны.
И никакие прививки не могли спасти. И я полагаю, именно попытки вакцинации и спровоцировали эпидемию.
В самом начале эпидемии я потерял жену и дочь. Не сумел… ,не знал, как спасти…. И тогда я ввёл вирус себе. Я выжил…. Получив по полной программе за неоправданный риск. И кое-кого удавалось вытащить. Но это были единицы.
Михаил Сомов, всё глубже уходивший в своё отшельничество, сутками не покидавший лабораторию, обратил внимание на то, что обычно люди заболевали группами связанными кровным родством и стал копать дальше. И докопался до весьма интересного факта: среди выживших преобладали старики преклонного возраста, которым в своё время была сделана прививка от оспы. Несколько добровольцев рискнули, но риск себя не оправдал. Течение болезни замедлилось, но не намного. Следовало искать другой путь. Мы нашли этих стариков. В основном это были женщины. Не отрывая их от привычного образа жизни, мы вели за ними наблюдение, надеясь убедить перебраться в клиники Института, но соглашались единицы. Таковых у меня набралось восемь человек. А эпидемия разрасталась. Именно тогда я решился на опыт с противооспенными прививками. Но мы опоздали… Как обычно… В этом поединке мы всё время опаздывали. И тогда, и сейчас… У врага, противостоящего нам, не было лица. Попав в кровь человека, вирус исчезал. Попытки переливания крови от выживших давали слабые результаты. К тому же мы не сразу пришли к пониманию того, что только переливание крови, причём прямое переливание, давало шанс на спасение пациента. В крови животных Антарктика вела себя так, как и полагается порядочному вирусу: никуда не исчезая и не беря на себя чужих обязанностей.
Хотелось опустить руки и плюнуть на всё. Если Всевышнему угодно покарать своё создание, кто мы такие, чтобы противиться его воле? Но, как во все времена, вскипала гордыня и ставила точку в твоих колебаниях: тебе дана свобода воли и ты покорно склонишь голову? Чем ты тогда отличаешься от прочих четвероногих тварей способных только жрать, испражняться и совокупляться?
И злость на собственное бессилие не давала рукам опускаться.
Шёл первый год этой смертоносной и непонятной эпидемии.
Люди работали на износ. Никаких подвижек. Мы даже не знали врага в лицо, хотя и удалось отвоевать некоторые жизни. Но Нечто приходило неизвестно откуда, убивало человека и уходило в никуда.
Меня опять вызвали в Кремль. Порадовать главу государства было нечем.
Российский президент, пожалуй, самым первым осознал масштабы нагрянувшей беды и ввёл в стране военное положение. Стоит ли говорить какой вой и лай поднялся по этому поводу. Но не прошло и пары месяцев, как то же самое сделал Китай, а за ним и все остальные страны Юго-Восточной Азии. Контакты глав правительств были постоянны. Столь же тесными стали и мои контакты с коллегами из этих стран. Но и это не слишком помогало. Силы, брошенные на поиски врага были огромны, но всё пропадало впустую -- люди всегда опаздывали. С наибольшей достоверностью удалось установить объект нападения -- иммунные клетки крови. Именно по их поведению и удавалось определить, что человек болен. Мы пытались бороться с этой бедой. Но как, скажите, бороться с неизвестностью?
Президент был болен. Ума не приложу, как мы это прохлопали! И держался он лишь за счёт переливания крови, его собственной, химически очищенной. Переливание донорской крови не помогало. Жить главе государства оставалось недолго, и он прекрасно осознавал это. Я предлагал президенту лечь в клинику Института, там мы могли создать необходимую стерильность, но он категорически отказался. Единственное на что он согласился, это на присутствие врача из моей лаборатории. Сегодня дежурила Дарья Меркулова.
Президент с интересом наблюдал за манипуляциями Дарьи, менявшей систему, и чему-то улыбался. Меня до глубины души поразила эта улыбка. Так мог улыбаться только счастливый человек, у которого впереди была вечность. Так улыбаются только в детстве, когда всё впереди. Он решил для себя что-то очень важное и радовался этому решению.
-- Благодарю, Дарья Михайловна, -- проговорил он, когда та, закончив, отошла к столику с медикаментами. -- А теперь не будете ли так добры, оставить нас с профессором наедине и скажите генералу, чтобы он вошёл.
Дарья кивнула и вышла. Президент нажал кнопку селектора.
-- У меня совещание.
-- Слушаюсь, -- прозвучало в ответ.
Вошёл генерал и, повинуясь кивку главы государства, молча прошёлся вдоль стен кабинета, вдоль длинного стола, затем поставил напротив президента небольшую квадратную коробочку и кивнул хозяину кабинета. Тот помолчал, к чему-то прислушиваясь, и, явно удовлетворённый, сказал:
-- Вот теперь будем разговаривать. Доктор Гремис… -- он кивнул Арвиду. -- Генерал Эстебано Эрнесто Лордес…
Мужчины пожали друг другу руки. Затем сели в кресла напротив. Президент заговорил:
-- Арвид Гедиминович, вас я не буду представлять, генерал знает о вас всё что можно и всё, что знаю я. А о Степане я скажу только, что это тот человек, который с очень давних пор прикрывает мою спину. И я очень надеюсь, что и у вас сложится такой тандем. -- Он предостерегающе поднял руку, когда генерал дёрнулся, желая что-то сказать. -- Не надо, Степан. Мы здесь одни, -- он постучал по столу рядом с коробочкой, -- и все трое знаем, что счёт уже пошёл на часы. Пока там не перегрызлись между собой, я должен принять решение, и я его принял. Не всех оно обрадует, но все ему подчинятся, хотя бы сначала. Я ещё не умер, а они делят власть…
Президент замолчал. Не осталось и следа той улыбки, которую он подарил Дарье Меркуловой. Арвид, взглянув на него, поднялся, подошёл к столику с медикаментами, налил в стакан воды, растворил в ней пару таблеток, да так и замер, услышав продолжение фразы:
. -- Мы уже всё обговорили со Степаном, доктор. Моё кресло займёте вы. Как насчёт роли свадебного генерала?
Гремис поставил стакан на столик, поскольку дрогнули руки и, неожиданно для себя, резко бросил:
-- Глупо… Я не политик. Окружение съест меня в два счёта.
Президент усмехнулся.
-- Да, Арвид Гедиминович, вы не политик, но кое-что в этой игре смыслите. Положение таково, что только один человек может сейчас реально работать в том направлении, в котором работаю я и выдержать то давление, которое оказывают на меня мои противники -- это генерал Лордес. Но даже те, кто всецело на моей стороне, не примут его кандидатуры в качестве моего преемника -- он слишком жёсток. То качество, которое приемлемо во мне, неприемлемо почему-то в моём наследнике. А поэтому мы тщательно прощупали, обнюхали, чуть ли не облизали всё моё окружение, и не нашли никого. Ни единой кандидатуры, устроившей бы всех: и моих сторонников, и моих противников. Вот тогда-то Степан и предложил вас, доктор. Однажды вы с ним уже работали.
-- Я этого не помню.
-- И не должны… -- бросил генерал и снова умолк.
-- В какой-то степени, доктор, вы в большей безопасности, чем Степан, -- продолжил президент. -- У вас в руках дело, которое является залогом жизни каждого человека в отдельности и человечества в целом даже сейчас, не говоря о будущем. Ведь уже случалось спасти и смертельно больных? -- Арвид согласно кивнул. -- Ну вот, а вы, профессор, сетовали, что непонятная болезнь не поддаётся. Когда-нибудь вы одолеете её, Гремис. Лучше бы, конечно, пораньше… Мы отклонились. Так вот, именно ваше дело и будет вашей непосредственной и главнейшей задачей, а остальным займётся Степан. Вы займёте моё место в Совете пяти, а генерал Лордес будет при вас серым кардиналом.
-- Я могу подумать?
Арвид опустился в кресло, всё так же, с недоумением и недоверием к услышенному, глядя на президента.
-- Пять минут, профессор Гремис, пять минут. Это не просьба и не предложение -- это приказ. В данный момент, вы тот бык, что обречён на заклание, но в вашей воле не дать себя связать и потащить к жертвеннику. В вашей воле отсрочить время жертвоприношения.
-- Но я ещё раз говорю: я ни черта не смыслю в политике. Меня проглотят одномоментно, даже не удосужившись посолить для вкуса.
«Какого чёрта! Мне хватает проблем и в институте. Я ещё не отошёл от скандала с Клеменски. И вообще…»
Мысль вдруг споткнулась.
-- А скандал с лекарствами? -- спросил Арвид.
-- Он нам только на руку, -- ответил генерал. -- Мы прекрасно знаем, что вы тут не замешаны, профессор. Однако для некоторых это будет той самой «наживкой на живца». Будучи уверенными в вашей причастности, полагаю, они сделают несколько неверных шагов, что позволит нам крепко прищемить нос не в меру любопытным.
-- Арвид Гедиминович, даже сейчас, когда мы столкнулись со столь могущественным врагом, наши коллеги из-за океана продолжают мутить воду. Степан объяснит вам кое-что после. Назначая вас своим преемником, а генерала вашим советником, я всему миру заявляю, что введённая Россией военная диктатура будет существовать столько, сколько мы сочтём нужным, без оглядки на мировую общественность. Приказы о ваших назначениях я уже подписал. -- Президент похлопал по лежащей перед ним папке. -- А теперь, доктор, пригласите сюда Дарью Михайловну и проваливайте оба с глаз долой.
Некоторое время все трое молчали. Гремис и Лордес встали и направились к выходу из кабинета. Эстебано прихватил со стола коробочку.
-- Ох, и не завидую я вам, ребятки, -- вдруг рассмеялся президент.
Профессор и генерал недоумённо глянули друг на друга и снова их взгляды упёрлись в лицо смеющегося. «Ему же нельзя смеяться» -- мелькнула и пропала мысль в голове Арвида, когда он машинально взял стакан, с водой и протянул сидящему в кресле. Президент взял стакан, сделал пару глотков, сморщил нос от растворённого в воде лекарства, и уже серьёзно закончил:
-- Вот теперь на вас откроется настоящая охота.
Они вышли из кабинета. Дарья Меркулова протянула руку, чтобы открыть только что закрывшуюся дверь, как Гремис остановил её, коснувшись плеча. Дарья повернулась и замерла, увидев взгляд профессора.
-- Дарья Михайловна, у меня к вам просьба: останьтесь с ним до конца.
-- Не просьба. Приказ. -- возразил генерал.
-- Нет. Это просьба, Эрнесто, -- Гремис снова взглянул на Меркулову. -- Хорошо?
Дарья Михайловна согласно кивнула и тихо закрыла за собой дверь кабинета изнутри.
Мужчины остались одни.
-- Вы ведь не будете возражать, генерал, если я буду звать вас Эрнесто? -- спросил Арвид.
-- Благодарю… -- ответил тот. -- Вы чуткий человек, профессор. Как долго он ещё протянет?
-- Счёт действительно идёт на часы, но от нас зависит, как долго они протянуться.
Что с его семьёй?
-- Я изолировал их, едва узнал о его болезни. Без меня их не найдут, а теперь уже и не будут искать…
Генерал снова взглянул на дверь кабинета с такой болью и тоской во взгляде, что Арвиду сделалось не по себе, и он даже обрадовался тому, что его жена и дочь лежат под могильными камнями уже полтора года. Семье генерала Лордеса грозило то же, что и семье президента: опасность стать заложниками противника. А в том, что противник не упустит этого шанса, Арвид не сомневался.
« Надеюсь, он их спрятал хорошо» -- подумал Арвид, когда они шли по коридорам к кабинету Эрнесто, давно обосновавшемуся в Кремле.
Человек, благословивший меня во власть, оказался прав: на меня началась охота. Я и раньше не был обделён вниманием научного сообщества, а тут, с невероятной периодичностью, стал получать заманчивые предложения, вначале тщательно завуалированные, потом более и более откровенные. Всё это я переправлял Лордесу. Пусть разбирается, это его епархия. У меня хватало проблем с вирусом: мы никак не могли отследить путь передачи этой заразы. Впрочем, начало чаще всего проходило по одному сценарию: Некто принимал рекомендованную приятелем, знакомым, врачом, да кем угодно, таблетку… И всё. Далее вирус работал сам. Установив кровнородственную схему поражения вирусом, а также исчезновение самого вируса из поражённого человеческого организма, мы не могли понять -- почему? Почему вирус передаётся только родственникам? Почему он засвечивается только на начальной стадии? Почему и куда он пропадает затем? И каким образом он передаётся близким?
Хлопот хватало с избытком.
А ещё -- начались угрозы. В один прекрасный момент мне не удалось выйти с территории, поскольку приказом Эрнесто было введено новое положение, запрещавшее покидать территорию без специального пропуска. Оказалось, предпринимались попытки доставить на территорию Института взрывчатку. Вовсю курсировал слух, что вирус, уже окрещённый «Антарктикой», был специально разработан ( в этом слух оказался, к сожалению, прав; за это надо благодарить Клеменски, но тогда мы не задумывались над тем, что модификация вируса могла быть преднамеренной) в Институте для военных целей. И теперь идёт война, в которой и применено новое оружие, причём с обеих сторон. Поэтому и выживают не все, а только избранные. И это было правдой: гемодиализ штука дорогая, во-первых, а во-вторых: элементарно не хватало аппаратов… и врачей. Они тоже умирали. Да. Мы нашли способ борьбы с этой дрянью и вытаскивали с того света людей, Но это были единицы. Оставалось надеяться на чудо.
К тому времени власть целиком и полностью перешла в руки военных. Единственный способ обуздать разгоревшиеся распри. Эрнесто был прав, когда у гроба президента сказал: «Политики всех мастей сделают всё, чтобы очернить этого человека. Но потомки, если они будут, поймут, что он первый понял масштаб свалившейся на головы человечества беды и принял единственно правильное решение. Перед нами стоит задача: выжить. Выжить в борьбе с неизвестным врагом, для которого нет границ».
Консультативный Совет глав государств и регионов безоговорочно передал власть военным, расписываясь в полном своём бессилии перед разразившимся всплеском преступлений против личности, Высшему Военному Совету, в который вошли пять человек. Европу представлял француз, рекомендованный главой Интерпола. Россию -- я, профессор Арвид Гремис (медицина всегда востребована и на войне и в мирное время, так что ни у кого не возникло и тени сомнения в моём праве представлять Россию в Пятёрке.) Юго-Восток Азии и Китай представлял южнокорейский генерал Ким, сюда же присоединилась и Индия, не пожелав иметь своим представителем человека с исламским мировоззрением. Мусульман Азии возглавил Ашраф Рашид, пакистанец по происхождению, но на данный момент турецкий генерал, единственный кого согласились принять все соперничающие между собой исламские течения. Центральную и Южную Африку представлял человек с совершенно непроизносимым именем и звонкой фамилией Чомбе. Был ещё один человек, облечённый особыми полномочиями правительств США и Канады. Некий господин Грант. Он не был военным. Он был, по его словам, простым наблюдателем, дабы донести до потомков все злодеяния мировой Хунты, захватившей власть в Старом Свете. Больше всего позиция господина Гранта возмущала Кима. И неудивительно: смерть косила жёлтую расу, как искусный косарь созревшее поле. В конце концов, мы нашли причину такой избирательности и сумели заблокировать злосчастный ген, послуживший основой «белка смерти», но людей-то не вернёшь. И по сей день жители этого региона в зоне риска стоят на первом месте. Поэтому-то самодовольство американца и действовало на Кима, как красная тряпка на быка. Впоследствии он признался мне, что у него не раз возникало желание: « пристрелить эту сволочь в каком-нибудь закутке». Признаюсь, господин Алекс Грант и меня настораживал. Причины я понять не мог. Конечно, дипломат не может быть открытой книгой, но, тем не менее, было в Алексе Гранте нечто, именуемое червоточинкой, а его настоятельное желание сблизиться со мной вызывало у меня отнюдь не радужные чувства. Эрнесто не нашёл ни единой серьёзной зацепки, но интуиции редко подводила меня, и он принял это во внимание.
Не стоит думать, что заняв место президента, я полностью передоверился генералу Лордесу. Кстати, впоследствии, когда к Совету Пяти присоединилась Южная Америка, я с удивлением узнал, что Эстебано Эрнесто Лордес там личность вполне известная и поэтому глава бразильского правительства, не раздумывая, предложил Эрнесто представлять в Совете его регион. Так Эрнесто официально занял место в Хунте. Название прижилось с лёгкой руки господина Гранта. И знаете ли, среди простых людей оно стало ассоциироваться со словом «надежда».
К тому моменту, когда всё более-менее утряслось, прошло достаточно много времени, и подспудно зревшая во мне мысль: объединить все хранилища болезнетворных штаммов в одно и спрятать подальше и поглубже, а что нельзя спрятать, то уничтожить, чтобы не возникало соблазна воспользоваться, оформилась во мне окончательно. Я поделился ею с Эрнесто. Тот, хорошенько подумав, со мной согласился. А вскоре появился достаточно веский довод, чтобы обнародовать эту задумку. Одно из европейских отделений (к тому времени все лаборатории Европы и России, занимавшиеся «Антарктикой», были замкнуты на мой институт) подверглось нападению фанатиков - сатанистов, в результате округа, насчитывающая с десяток небольших городков, вымерла. Уцелели единицы. И уж явно не грел их души факт, что из нападавших не выжил ни один. Двух недель хватило, чтобы пара сотен тысяч отправилась к праотцам. И таких лабораторий было достаточно, чтобы сделать Европу мёртвой зоной.
Нельзя сказать, что моё предложение прошло на ура. Да и кому бы хотелось ставить над собой даже группу людей, обладающих такой силой. Но события середины пятидесятых годов, когда «Антарктика» собрала свою главную и страшную гекатомбу, поставив человечество на грань выживания, заставили Хунту принять решение о создании «Хранилища». Таковым было первоначальное название ЦИТАДЕЛИ.
А потом заболел Ким. Проводя обычную инспекторскую поездку по своему региону. На его счастье в санитарном самолёте была установка гемодиализа, и Кима тут же к ней подключили. Его доставили ко мне в институт, и началась многомесячная борьба со смертью. К тому времени нас уже связывали не только деловые, но и дружеские отношения.
В лабораториях института время от времени побывали все. Никому даже в голову не приходило отказаться, когда я предлагал пройти контрольный тест. Для этого был оборудован специальный блок палат, тщательно изолированный, с комплексом аппаратуры обеспечивающей максимально возможную стерильность. В этом блоке я и спрятал Кима. Это было, пожалуй, самое верное слово: спрятал. Попасть в лабораторные уровни подземного блока, где, кроме всего прочего, находилось и Хранилище, было сложно. И без того многоуровневую систему охраны Института с бессчётным количеством допусков, Эрнесто усилил после попытки сбить самолёт доставивший Кима. Только безумное везение и мастерство пилота позволили им спастись.
Я иногда думаю, что не столько «Антарктика» проредила человечество, сколько сами люди, устроив, на фоне новоявленной беды, кровавые разборки. Нет… Тут я не прав… «Антарктика» как раз и способствовала этому -- раненые, даже легко, не выживали. А уж их-то было предостаточно.
Я, конечно, был в курсе всех основных событий, и не надо думать, что в политике я безоговорочно передоверился генералу Лордесу. Нам доводилось и спорить, и ругаться до чёртиков. Только вот разойтись по углам у нас не получалось. Но, несмотря, на всё различие наших взглядов, мы с Эрнесто стали друзьями. Было в нём нечто, что притягивало меня к нему. Что-то в его манерах, в его словах. Да. Это был человек, который прикрывал спину. Мы уже научились останавливать Смерть. Может прав был Василе Клеменски, когда обвинял меня в малодушии. Согласись я тогда с его доводами, и не было бы миллиарда смертей. Впрочем, услышь мои мысли Нона, точно устроила бы мне разборку, как сварливая жена.
Нона…
Сколько раз задавался я вопросом: почему мы двое? Чем провинились мы перед Всевышним, что его взор упал на нас?
Нона… Теперь-то я знал о ней всё. А тогда…
Тогда я заходился бешенством от собственного бессилия. В блоке лаборатории лежал Ким, и я не мог его вырвать из лап смерти, занёсшей над ним свою косу. Там, в невозможной до абсурда, стерильности я удерживал его по эту сторону жизни. Я не мог позволить себе потерять союзника… Соратника… Друга…
Война, все против всех -- закончилась. Во всяком случае, её удалось блокировать на всём мировом пространстве. Но у Хунты оставалось ещё немало противников и гнев толпы, управляемой невидимым кукловодом, внезапно обрушился на тех, кто выжил.
Именно в этот момент и появилась Нона.
Её доставила спецкоманда. Бригады медиков на базе «Скорой помощи» отслеживали все аномалии эпидемии. Их, этих аномалий, было сверхдостаточно, поэтому в клинику доставлялись только самые-самые…
-- Арвид Гедиминович. Ещё одна посылка. -- Молодой человек, лаборант приёмного покоя, с лёгкой усмешкой вошёл в сестринскую. -- И опять женщина… Ну скажите мне, пожалуйста, почему ни одного нашего брата? А всё слабый пол, да и те в возрасте. Чем это объяснить?
Мэдлин Саурс насмешливо оглядела парнишку, прежде чем ответить с ехидцей:
-- А ты себя к сильному полу причисляешь?
Лаборант действительно был невысоким, щуплым, больше похожим на неоперившегося птенца, тогда как Мэдлин, в своей комплекции, немного не дотянула до того, когда даму величают Гром-бабой. Именно из-за своей комплекции, Мэдлин избегала представителей противоположного пола, и поэтому появление в приёмном покое субтильного Миши Кощеева, к её несказанной радости одногодка, восприняла как дар небес. И шуточки над новичком прекратились, как только окружающие поняли, что опекает новичка не кто-нибудь, а сама Мэдлин. Но то, что не позволялось окружающим, вполне сходило с рук самой Мэдлин. Мишенька быстро раскусил комплексы подруги и обратил их себе на пользу. Так что их пикировки иногда позволяли Арвиду расслабиться.
Пока молодёжь пикировалась, Арвид Гремис внимательно изучал сопроводительные бумаги, время от времени хмыкая себе под нос.
-- Ну, нет… Сказкам я не поверю, -- вдруг буркнул он. Поднял глаза на Мэдлин. -- Подготовить комплекс для полного исследования. Посылку сразу Меркуловой в лабораторию. А на ваш вопрос, Михаил, ответ такой: просто слабый пол вынужден защищать двоих, и поэтому в него заложена удвоенная сопротивляемость внешним факторам. А может и утроенная. Женщины иной раз выживают в условиях заведомо смертельных для человека.
Арвид снова уткнулся в сопроводительные бумаги, нашёл глазами фразу, вызвавшую восклицание. Перечитал. Снова глянул в начало. Пробежался по листу бумаги до конца. Опять вернулся к резанувшим его словам. И вновь перечитал фразу дважды.
Она была короткой и невозможной: «Группу крови определить не удалось».
Группу крови определить так и не удалось. Эта старушка оказалась таким крепким орешком, что я едва не поломал зубы. Всё в ней кричало о невозможности самого факта её существования. И, тем не менее, она лежала перед нами в стерильном боксе и держала за горло саму Смерть. Странное состояние между комой и летаргией. Кома ещё не смерть и неизвестно, кто выйдет победителем из этого поединка. Кто кого держит за горло? Но я почему-то был чертовски уверен, что это была не Смерть. И не кома. Это скорее напоминало глубокую летаргию.
Природа, как известно, не любит пустоты и, стоит таковой появиться, она тут же заполняет её чем-то новым, неизведанным, словно бы испытывая своё любимое детище на прочность.
Зазвонил телефон. Охрана доложила о прибытии генерала Лордеса.
Сидели у Арвида в кабинете. Ради такого случая, Гремис достал из бара бутылочку коньяка. Коньяк был настоящий, ибо презентовала его наследница одного из винодельческих хозяйств провинции, в честь которой и было названо вино. Подарок пришлось принять, дама оказалась весьма настойчива. К тому же к её просьбе присоединился и спасённый -- законный супруг, обладавший весьма широкими связями, что могло пойти на пользу Арвиду, а значит и Институту, ибо последний стал для Гремиса не только домом, но и семьёй. Теперь подарок мадам занял место на журнальном столике вместе с двумя рюмочками.
Мужчины сидели в креслах и сосредоточенно молчали. Арвид понимал, что Эрнесто Лордес , один из Хунты, как и он сам, -- прибыл в институт не просто так, проведать приятеля, и терпеливо ждал, когда Эрнесто начнёт разговор. Им уже давно не выпадало такого вот случая: посидеть тет-а-тет, смакуя хорошее вино и не думая о мировых проблемах хотя бы на мгновение.
-- Тем не менее, даже этого мгновения нам не дано. -- Эрнесто отсалютовал рюмкой и поставил на столик, чуть пригубив. -- Ты не изменил своего желания забраться на край света, подальше ото всех?
-- Нет, Эрни. Тут у меня такая бомба, что, если она не взорвётся даже, а просто даст утечку -- мало не покажется.
-- Что с вирусом?
-- Никаких подвижек. Море частностей, но всё согласно теории случайностей. Невозможно вычленить хоть какую-то закономерность, кроме одной: никаких преград, цель поражения : кровь. А именно: иммунные клетки. Это как СПИД, только страшнее, потому что всепроникающ. Даже наши защитные костюмы не являются для него препятствием. И у него нет определённого вида.
-- И что собираешься делать? -- Эрнесто сделал глоток.
-- Попробую задействовать физиков. Но ты приехал сюда не за этим, Эрни. Ким?
-- Ты прав, Вид. Кое-кто уже с нетерпением ждёт сообщения…
-- Ну, этого им придётся ждать долго. Ким ещё жив и будет жить, пока здесь. Так и передай нетерпеливым.
-- С удовольствием…
Снова отсалютовав, друзья сделали по глотку.
-- В чём проблема с Кимом?
-- Кровь. Ему не подошла ни одна из моих донорш. А рисковать им я, естественно, не намерен. Без Кима мы теряем перевес. Тот кандидат на его место ненавидит и нас, и американцев лютой ненавистью. Он стопроцентно убеждён, что русские и американцы в сговоре и создали вирус, чтобы уничтожить жёлтую расу.
-- А по этой теме?..
-- Нет. Люди сутками не вылезают из лабораторий. Химики разобрали клетки до молекул… И… ничего. Что-то где-то теряется. Во времени… В ходе транспортировки… Или ещё по какой причине. Вот поэтому мне всё нужно вот здесь, -- Арвид с силой сжал руку в кулак. -- Чтобы кровь тут же пошла под микроскоп, а не тряслась до ближайшей лаборатории. И. если для спасения Кима потребуется чудо, я его сделаю.
Арвид резко допил коньяк и встал.
Смерть Кима и в самом деле могла поставить крест на многих его начинаниях. Кто-то очень умело разжигал ненависть толпы. От некоторых сообщений явственно несло душком средневековья. Пока спасало одно: вирус. Он косил всех подряд. Невзирая на ранги, имущество, исповедание, пол и возраст. Ему было до лампочки праведник перед ним или грешник, пастырь или овца. Он кушал всех подряд. Но некоторыми давился. И те выживали. И становились вирусу не по зубам окончательно. Их кровь оказалась пропуском в жизнь и для других. Но эти другие должны были быть ближайшими родственниками. Знать бы… Догадаться бы об этом раньше. А они только-только начали опыты с переливанием крови. И где-то уже спокойно ходят люди, что могут не бояться беды.
-- Арвид? -- Эрнесто поднялся. -- Мне пора. И ещё одно… -- Он щёлкнул замком дипломата, достал незапечатанный конверт, положил на журнальный столик.
-- Это то, чего ты всё время опасался.
Арвид взял конверт, тряхнул. На столешницу выпали фотографии.
-- Самойленко Виктор Евгеньевич… -- Проговорил он медленно, словно с трудом выцеживая слоги.
Лицо на фотографии, лицо полностью обескровленного трупа, совершенно не напоминало того жизнерадостного мужчину, который первым рискнул семьёй. Рискнул, потому что тот маленький шанс, что сулил ему опыт, давал надежду на счастье.
Эрнесто заговорил снова:
-- Они не пощадили даже грудного ребёнка. Ты знал, что полгода назад у них родился сын? -- На утвердительный кивок продолжил: -- Мои ребята спасли только девочку, опередив похитителей буквально на минуты. Мать успела активировать контрольный браслет. По пеленгу мы отыскали ребёнка. Ты бы хоть расписку с них брал… О неразглашении…
Арвид бросил фотографии на столик. Средневековье заглянуло и его пенаты. И можно было бы смириться, если бы кровь погибших послужила во благо. Пять человек отомстят за свою смерть сами, своей кровью. Он усмехнулся. Нет, призывы и угрозы это, всё-таки, просто слова. Но когда за ними наступает действие… Вот тут по-настоящему страшно. Скольким успели влить преображённую кровь? Сколько жертв людское недомыслие прибавит к тем, что уже взял вирус? Ну откуда свалилась на головы человечества эта дрянь? Кара небесная? Или результат чьих-то игр со смертью? Не на пустом же месте родился этот слух, подтверждающийся ежедневными сводками: процент смертности среди жёлтых чуть ли не на порядок выше, чем среди остальных. И объяснения у него этому нет. И в ближайшее время вряд ли будет.
-- У тебя есть кому отследить причины смерти, связанные с переливанием крови? -- Арвид аккуратно сложил фотографии в конверт. -- Я полагаю, они не рискнут афишировать свою неудачу. Попытаются скрыть причины смерти. Думаю, братская могила или пожар?
-- Захоронение будет обнаружено почти сразу, и об этом знают все. И всегда найдутся «бдительные соседи». А потом: военное положение пока ещё никто не отменял. Так что похитителям придётся ответить за свои действия по законам военного времени. Это я могу тебе обещать.
-- Если останется, кому отвечать…
-- Ты прекрасно знаешь, что останется. Те, кто стоит за этим похищением, полагаю, прежде проверят на «мышах», которых не жалко. А уже только потом будут афишировать свои возможности. По крайней мере, нам очень повезло в одном, Арвид: техника не болеет болезнями человека. Биологические вирусы ей не страшны.
-- Ну-ну… Не накаркай… -- хмыкнул Арвид. -- Где девочка?
-- Пока у ребят на базе, затем переправим к тебе. Вместе с дополнительной охраной. Не возражаешь?
-- Я не самоубийца, чтобы возражать. А ты, надеюсь, до конца теперь понял, почему я хочу убраться подальше и, желательно, поглубже? А главное -- поскорее. К Киму заглянешь?
-- Нет. С меня хватило прошлого раза. Но привет ему передай. И ещё… Тебе не приходила в голову мысль, что информация могла просочиться от тебя?
-- Пришла. Сразу же, как увидел фотографии. И пытаюсь искать. Я получил парочку интересных бумажек. Копии я переслал твоим ребятам, можешь поинтересоваться. Они связаны каким-то образом с моей работой на Интерпол. Замечу, что об этом известно единицам, среди которых и ты. Кто-то очень хочет втянуть меня, а, следовательно, Институт, в историю. А может, найти крайнего…
-- И в мутной водичке поймать крутую рыбку.
-- Да… Борьбу за власть ещё никто не отменял. С каким бы удовольствием избавился бы я от этого груза.
-- Не для всех власть бремя. Для некоторых -- удовольствие.
-- А это уже отклонение.
-- Ну, ну… Не заводись. Не до всех это доходит. А я опять нечаянно наступил на твою любимую мозоль. Пора…
Они вышли из кабинета и неторопливо шли в сторону холла, где в ожидании томились телохранители Эрнесто. Правда, «томились» не совсем верно: молодой лаборант приёмного покоя демонстрировал крепким парням специальный фильм о борьбе клеток крови с вирусом, подготовленный пресс-центром Института для широкого показа. Завидев начальство, парни мгновенно вскочили.
У Арвида зазвонил телефон.
-- Арвид Гедиминович! Вы должны это видеть сами!.. Это просто немыслимо… Невозможно!..
Голос Дарьи Меркуловой, опытного врача-гематолога срывался от возбуждения. Словно у студентки-первокурсницы, лично присутствующей на операции века.
Профессор протянул руку другу и проговорил:
-- Похоже, чудо произошло. По возможности займись теми бумагами…
-- Обещаю.
Они пожали друг другу руки, и Арвид стремительно пошёл по коридору к лифтам.
Лаборатория крови располагалась на третьем подземном уровне. Там сейчас находился очередной «подарок» коллег. Мягко разошлись в стороны дверцы лифта, и плавное скольжение понесло 63-летнего профессора вниз. Сопроводительная карта пациентки сплошь была покрыта вопросительными знаками. Особенно поразила его фраза о том, что не удалось определить группу крови. Это интриговало. Он и сам собирался спуститься в лабораторию чуть позже, после визита к Киму. Однако звонок Меркуловой изменил его планы. Там происходило нечто, сумевшее вывести из равновесия эту женщину, всегда спокойную, обладающую редкой, для женского характера, выдержкой. Которую , казалось, не напугает даже конец света. И, если Дарья Михайловна едва не визжит от возбуждения, значит, действительно стряслось НЕЧТО. В предбаннике лаборатории два лаборанта облачили профессора Гремиса в полагающееся одеяние. Разница с космическим скафандром была только в весе. Лабораторный был на порядок легче.
Дарья Меркулова, не отрываясь от окуляра микроскопа, махнула рукой, приглашая профессора присоединиться к наблюдению. Арвид подошёл к прибору, включился и… замер.
Это была многократно виденная картина живой капельки крови на лабораторном стекле: деловито сновали туда-сюда клетки эритроцитов, лейкоцитов и прочих составляющих. И в то же время эта картина была невиданной. Неудивительно, что Дарья Меркулова так возбуждена -- мы уже вечность не видели нормальной здоровой крови. А сейчас передо мной на предметном стекле жила капелька абсолютно здоровой крови, соответствовавшая принятым канонам почти полностью. Это был приятный сюрприз. Но, как оказалось, это было ещё не всё. Побуждаемый кивком Дарьи, я снова прильнул к окуляру. На стекле появилась новая капля : культура вирусов гриппа. Какое-то мгновение клетки крови ещё вели себя спокойно, и вдруг, как по команде, кинулись к границе с вирусной каплей. Границы ареалов ещё не соприкоснулись, но уже становилось ясно: враг не пройдёт. Вирусная капля медленно растекалась по стеклу. Чем ближе её граница подходила к кровяному пятну, тем оживлённее вели себя лимфоциты. Они группировались, словно бы подчиняясь приказам неведомого тактика, готовые броситься в смертельную атаку. Вот капля достигла кровяного пятна… И тут началось такое!!! Со времён студенческой практики и по сей день я не видывал ничего похожего. Вирусы, казалось, поглощались мимоходом, настолько стремительной была атака кровяных клеток. Мало того: маленький серповидный эритроцит, оказавшийся на дороге между чужаком и лимфоцитом, был мгновенно съеден. Я просто не верил своим глазам. Здесь что? -- тоже отсутствует знак свой-чужой? Но нет, обычные, недеформированные, красные тельца безнаказанно шныряли между боевыми единицами. Дарья Михайловна смотрела на меня, ожидая реакции, но я просто покачал головой, не в силах переварить увиденное. Агрессивность клеток крови поражала воображение: скорость, с которой уничтожались чужаки, была немыслимой.
-- Получается, -- я кивнул в сторону бокса, где находилась наша пациентка, -- она даже не успевает заболеть? Чем же объяснить её теперешнее состояние?
-- Истощением. Банальным физическим истощением. Похоже, до того как она попала в госпиталь, она не ела несколько суток. И какой-то очень сильный стресс.
-- Интересно, что тому причиной? Впрочем, кроме неё самой, нам никто об этом поведать не сможет. А мы это узнаем, когда наша таинственная незнакомка придёт в себя. Но ведь и это ещё не всё, а? Дарья Михайловна?
Она вдруг зарделась, как девчонка, от смущения, и я понял, что угадал. И сейчас, и полчаса назад, когда сказал Эрнесто о чуде. Мы снова прильнули к окулярам. Теперь Меркулова ввела кровь поражённую «Антарктикой». Неуловимый вирус здесь определялся только поведением крови пациента, вялой и совершенно безразличной ко вторгнувшимся на её территорию чужакам (всё той же капле вирусов гриппа). Для контраста здесь же оставалось и предыдущее стекло, где расправившиеся с пришельцами клетки, снова деловито кружились, подчищая, а, вернее, зачищая территорию, подвергшуюся нападению. Я, наблюдая за действиями Дарьи, думал о том, что за всё время, которое свирепствует вирус, нам удалось отыскать только восемь человек сохранивших абсолютный иммунитет, чей организм самостоятельно защищался от внешних бед. Их кровь тоже не потеряла память и могла помочь другим, но… Тут мои мысли пресеклись, и я снова не отрывал глаз от развернувшейся на предметном стекле баталии. Дарья Михайловна аккуратно внесла лёгкий соскоб с предшествующего стекла на рассматриваемое нами в данный момент. Интересно, сколько, в абсолютных единицах, клеток чужой крови было перенесено? Вполне можно говорить о многомиллионных армиях. Если в одном кубическом миллилитре крови одних эритроцитов насчитывается около пяти миллионов. Вот чужеродная кровь собралась кучкой, словно бы ожидая реакции хозяев. И, не дождавшись, ринулась в атаку на вирус, не трогая, однако, клетки чужой для себя крови. И затем случилось то, чего я подспудно ожидал с того самого момента, как взял в руки сопроводительную карту этой старой женщины, сплошь помеченную знаком вопроса. Чудо! Кровь лежащей в стеклянном ящике пожилой женщины, на только не убила клетки крови хозяина, но словно бы заставила их вспомнить, чем они являются на самом деле. Чего от них ждут. И вот уже в атаку на вирус идут не только пришельцы, но и хозяева. На этот раз зачистка длилась дольше, но, тем не менее, вирус был уничтожен. Мало того, клетки-хозяева обрели определённую уверенность и занялись чисткой своих рядов, не трогая, однако кровь – пришелицу, клетки которой стали постепенно смешиваться с хозяевами.
Я осмысливал увиденное. Несовместимость групп крови была очевидна, и, тем не менее, клетки не отторгали друг друга, а на одном дыхании, совместно кинулись на вирус. Получается, что кровь-пришелица разбудила в крови-хозяйке память о системе опознавания «свой-чужой» Тогда почему же гостья не подверглась изгнанию следом за врагом? И было ещё что-то, что ускользало от меня, но что было в настоящий момент очень важным. Мучивший меня вопрос разрешился через мгновение, когда Меркулова вытащила стекло из камеры микроскопа.
-- Это кровь Кима, Арвид Гедиминович.
Так вот что подспудно мучило меня. Я был увлечён картиной разыгравшейся баталии и не сообразил, что вижу перед собой знакомый до одури пейзаж. Только вот теперь этот пейзаж знакомым быть перестал. И появился новый вопрос: почему же тогда у предыдущих доноров ничего не вышло? Вернее, почему их кровь вызывала полное отторжение? Да, здесь есть над чем поломать голову. Но, во всяком случае, у Кима есть шанс.
Теперь есть шанс.
« Как же тебя звать, неизвестная спасительница? Когда же ты придёшь в себя и расскажешь мне, откуда ты такая взялась?»
Я смотрел на стеклянный ящик с живой загадкой. Потом взглянул на Меркулову -- она улыбалась. И это тоже было не совсем обычно. В довершение всего там, глубоко внутри, проснулся двенадцатилетний мальчишка, избитый двумя четырнадцатилетними братьями близнецами. Братья были настолько ошеломлены яростным отпором полученным от Арвида, что позорно бежали, оставив ему поле боя, а он, с текущей из разбитого носа кровью, возбуждённо прыгал, не чувствуя боли, и орал им вслед, размахивая кулаками:
-- Что? Взяли?
Вот и сейчас этот мальчишка пляшет и кричит: Что? Взяли? Хотя враг ещё не повержен, но я уверен -- благодаря ей, Ким будет жить. Но всё-таки тебе стоит дать хотя бы временное имя. Кто знает, когда ты соизволишь прийти в себя? Ты у меня девятая.
-- Нона…
-- Нона? -- недоумённо переспрашивает Дарья Михайловна.
Оказывается, я проговорил это вслух.
-- Да, Нона. Будем звать её так, пока не узнаем настоящего имени. Сейчас я поднимусь к Киму, а вы, Дарья Михайловна, озадачьте наших химиков. Пусть разберут до молекул всё. И это тоже. -- Я кивнул на контейнер с преображённой кровью.
-- Но это будет долго. У них очень много работы.
-- Пусть всё отложат в сторону, и займутся Ноной и трансмутациями. Это мой личный приказ. Если им будет мало этого, я пришлю бумагу. От Высшего Совета. Я всё-таки действующий член Хунты. В случае чего можете напомнить им об этом, Дарья Михайловна. И ещё одно: если хотите рискнуть, я разрешаю. Только начните с микроскопических доз.
Это была её тайна. Я знал эту тайну, как и всё, что творилось в подчинённом мне коллективе. И не будь это столь важным для Института, я никогда бы не дал ей понять, что в курсе её болезни, Но Дарья Меркулова нужна была мне живой. И, крайне желательно, здоровой. А опыт она всё равно поставит, так уж пусть лучше с моего ведома. Наивно было думать, что нас минует чаша сия.
Ким находился тут же, на втором подземном ярусе. Я выделил для него двойную группу лабораторных помещений, стараясь как можно надёжней изолировать его от окружающего мира. Как и все мои пациенты, он находился в стеклянном боксе. Но в данном случае этих боксов было три, по варианту матрёшки. Снабжённые манипуляторами из особо закаленного стекла, они позволили вот уже который месяц поддерживать Кима в рабочей форме. Постоянное переливание его собственной крови, очищенной в лабораторных условиях, пока не давало вирусу уничтожить слабо сопротивляющийся организм, и, тем не менее, дефектных клеток меньше не становилось. Стерильный воздух внутри основной камеры не позволял вирусу призвать союзников на борьбу с неподдающимся элементом. Такое состояние особенно раздражало самого пациента, хотя внутри камер, всех трёх, были все коммуникационные системы, позволявшие Киму присутствовать на заседаниях Совета, пусть даже и в виртуальном состоянии. Не всем коллегам это нравилось. Кто-то пустил слух, что Ким мёртв, а это просто запись. Тогда я устроил коллегам по власти экскурсию к Киму, который наговорил кучу неприятных слов всем: и «друзьям» по партии, и её оппонентам. Смысл этих фраз можно было кратко передать одной достаточно ёмкой простонародной мудростью: б…-свекровь снохе не верит. Правда, высказано всё было с присущими восточному менталитету, вежливостью и красивостями. После этого слухи слегка поутихли, но начались дебаты о правомерности больного участвовать в принятии решений. На это я коротко ответил, что любой из них может оказаться на месте Кима в любой момент. Так что примерьте ситуацию на себя, господа. И, заметьте, до Института не каждого успеют довезти. Намёк был более чем прозрачен, он даже смахивал на откровенный шантаж, и я прекрасно понимал это. Но сейчас не хватало только внутренней распри в верховной власти. Неведомый мор набирал силу, количество смертей росло с каждым днём, снова начались вооружённые столкновения. Больницы и госпитали становились очагами смерти. Паника приобретала ужасающие размеры, несмотря на введенное военное положение на территории Европы и России, к которым буквально тут же присоединился Китай, а затем и весь Юго-Восток Азии. Однако обе Америки и Австралия пользуясь, а, вернее, прикрываясь океанами, не захотели ничего предпринимать. Обычные разглагольствования о правах человека, о демократии, нарушаемой -- Мой Бог! -- буквально в сердце рождения этой самой демократии, выплёскивались на экраны телевизоров, подстрекая к сопротивлению, к неповиновению существующим властям, к партизанской войне с этими властями. Раздавались призывы к армии повернуть оружие против властей. И всё это на фоне бесконечных смертей, особенно в Азии. Сколько раз мы пережёвывали с Кимом сложившуюся ситуацию? Чтобы спасти людей, нужно было изолировать их друг от друга -- банальная истина при любой эпидемии. О какой свободе личности может идти речь, если каждый миг ждёшь, как смерть постучится в дверь твоего дома? Европа это уже поняла… Азия -- тоже. И Ким, успокаивая меня, обещал, что эти «свободолюбы» скоро так взвоют, что наши слёзы покажутся ручейками против их рек. Он вообще миротворец, наш Ким. Вот поэтому-то я и стараюсь вытащить его всеми правдами и неправдами.
Я уже дошёл до его палат. Охрана действует чётко, как написано в инструкции: полная проверка идентичности входящего, заложенным в память параметрам. Это первый периметр охраны. Затем будут ещё два: меня облачат в изолирующий скафандр, а затем , -- на третьем периметре -- проверят стерильность моего облачения. И только тогда я войду в палату Кима, и займу место у экрана связи. Не зря же Эрнесто отказался проведать Кима. « В ядерный реактор проникнуть легче, чем к тебе», -- пожаловался он Киму в прошлый раз. Мы посмеялись этой, достаточно горькой, шутке, Конечно, я и сам не ожидал, что мне придётся принимать такие крутые меры предосторожности, но всё же лучше перебдеть, чем недобдеть -- жизнь Кима, для меня лично, ставка в большой игре. И эту игру я намерен выиграть. Мы слишком много возомнили о себе, и вот нас, как кутят ткнули носом в лужу, дав понять, что рановато нам равняться с богами. А после не слишком давнего скандала с одним из руководителей подчинённой Институту лаборатории, я эти меры постарался максимально усилить.
Ну вот. Наконец-то я добрался до экрана связи.
-- Привет, кровопийца, -- слышу знакомое приветствие.
Со мной Ким не миндальничает, обходится без вежливостей и красивостей. И то дело, какие уж тут экивоки, когда мы надоели друг другу до чёртиков, хотя спускаюсь я к Киму только раз в сутки. В кабинете у меня стоит экран прямой связи. Это помимо экранов на постах охраны, у Меркуловой и на посту дежурной сестры. Так что Ким под наблюдением круглые сутки. И это ему совершенно не по вкусу. Но деваться некуда. Вот и отводит душу, покусывая меня за все доступные и недоступные части моего бренного тела. Я привычно просматриваю данные и намеренно не отвечаю. Голос Кима наливается старческим брюзжанием. Это тоже вариант нашей игры.
Так, изменений, похоже, никаких.
-- Ну и долго ещё ты собираешься пить мою кровушку, упырь несчастный? -- Вот что значит филологическое образование. Ким начинал военным переводчиком, и его приоритетом был русский язык, идиомы которого он обожал и всегда употреблял к месту.
-- Пока досыта не напьюсь, -- парирую я. -- Ну а относительно времени, ничего тебе пока сказать не могу. Тебе не помогает даже «голубая кровь», ты в этом убедился сам.
-- И твои доноры мне тоже не в силах помочь. И ни одного выжившего после болезни азиата… -- Это тоже потрясает меня в Киме. Умение отстраниться от конкретных вещей, самоирония. Это, как в анекдоте: кто автор самого смешного анекдота про еврея Абрама? Отвечают: еврей Абрам. -- Ладно… Давай по делу. Сегодня здесь был Эрнесто. Правда, я слышал не всё. Но о каком чуде шла речь? Ты литрами отправляешь мою кровь на анализы. Неужели вам не удалось до сих пор не найти ни одной зацепки?
-- Ким, тобой занимаются медики, химики, генетики… Теперь я собираюсь подключить физиков. Эрнесто обещал помочь. Он тоже весьма заинтересован в твоём здравии, не меньше, чем я.
-- Оно и видно, -- ворчит Кимушка. -- Только вот толку от этого что-то маловато. Вот ты медик с высоким статусом профессора-микробиолога, чем ты можешь объяснить сложившуюся ситуацию? Почему мы проигрываем этому врагу? Куда вдруг делись все достижения науки, разобравшей человеческий организм на молекулы? Почему мои соплеменники не выживают вообще в отличие от негров и европейцев? Почему некоторые из нас, я имею в виду монголоидов, тянут месяцами, как я, а другие -- умирают, чуть ли не мгновенно?
-- И таких вопросов у тебя бездонный мешок. Я тоже могу присоединить к ним десяток—другой. Но вот ответов у меня пока нет. Ни на один из них.
Ким молчит. Похоже, ему нечем возразить мне, а может, просто нет желания. Эта дискуссия у нас не первая.
Несколько минут тишины. На Кима это не похоже. Привычно прогоняю данные на мониторе и сбрасываю их на кабинет. И если в системе Института ещё можно покопаться и что-то, положим, подчистить, то в моём кабинете это не получится. Какую уж запятую там поставил этот мальчик, я не знаю и не догадываюсь, но все попытки войти в базу данных не из кабинета, жестко блокировались. Моя команда время от времени пытается взломать этот блок, а ребята подобрались серьёзные, но бесполезно. Жалко, мальчика спасти не удалось. А он шёл на поправку. Укусила оса. Каким ветром её занесло на седьмой этаж клиники, не скажет никто, а двадцати двухлетний парнишка, почти победивший страшную болезнь, умер за два часа. И до конца не верил, что умирает именно от этого укуса.
-- Это невозможно, -- говорил он. -- Я же вырос у деда на пасеке.
И, тем не менее, анализы показали, что именно этот укус спровоцировал смерть. И как память о нём осталась в моём кабинетном компьютере система защиты, которую невозможно взломать. А уж дело парнишке нашлось бы, в этом сомнений и быть не может. Лично бы проследил.
-- Арвид, мне нужна информация. -- подал голос Ким.
-- Ты хочешь сказать, что я скармливаю тебе манную кашку вместо шашлыка?
-- Почти…
Вот тут Ким слегка прав. Кое-что до его сведения не доводится, особенно касающееся личности самого Кима. Совершенно нет необходимости ставить его в известность о неудавшихся попытках покушений на его персону. Ещё возомнит чего-нибудь. А мне совершенно ни к чему, чтобы у него в подкорке засело, что даже здесь он не в безопасности.
-- Сколько было попыток?
Та-а-ак…
-- И как догадался?
Я смотрю поверх монитора на лицо Кима. По его губам пробегает кривая усмешка.
-- Арвид, мы же не дилетанты. Или ты полагаешь, что я поверил твоей сказочке про вирус? Впрочем, ей я тоже верю, но драконовские меры предосторожности… Дополнительные посты на всех этажах… Ты полагаешь это трудно заметить?
-- Если не секрет, как ты до этого докопался.
Ким недоумённо смотрит на меня сквозь стекло.
-- Ты же сам дал мне пароли входа в систему Института.
Вот чёрт! Это вылетело у меня из головы. Действительно, едва удалось стабилизировать состояние Кима, я, самолично, снабдил его допуском в систему, а в аналитических способностях Кима я не сомневался никогда. Сложить два и два может для кого-то и проблема, но только не для Кима.
Я проверяю состав воздуха в боксе, фильтры, меняю питательные смеси, наблюдаю, как манипулятор берёт очередную каплю крови для анализа, как стёклышко исчезает в приёмной камере…
-- Информации, говоришь, тебе надо? Ну и как тебе, например, такой эпитет как «желтомордый» пособник дьявола»?
-- Умеешь развеселить, -- бурчит Ким, сквозь стёкла наблюдая за моими манипуляциями. -- И которой из могучих идеологий я обязан этим титулом? И кто «дьявол»? Уж не твоя ли драгоценная персона?
-- Может быть.
--Ну-ну. Но ты мне не ответил, кто именно: последователи Христа или Магомета?
-- Не угадал. Титул сей тебе преподнёс твой соперник Чанг Тханг.
-- Ну, тогда дьявол определённо ты. А скажи-ка мне, господин мой, -- Нет! В Киме определённо пропал гениальный актёр. И какими нелёгкими ветрами занесло его в армию, да ещё на столь высокий пост? -- о каком таком чуде ты изволил упомянуть семьдесят четыре минуты двадцать, нет уже двадцать две секунды -- Ким скосил глаза на таймер, -- назад?
-- Позволь пока не отвечать на этот вопрос.
-- Боишься сглазить?
-- Боюсь. Но не сглазить. Я тоже получаю угрозы. И не только. Эрнесто усиливает охрану института.
-- Снова? Дошло до нападения?
-- Не совсем. Институт пока не тронут, могут получить обратный результат. Из тех, кого довозят до нас, выживает половина, и, сам понимаешь, до нас доходят не самые лёгкие случаи. Ну и, само собой, Хранилище.
-- Однако фанатикам это не помеха. Они готовы на мученическую смерть ради идеи.
-- Нет: кукловоды не позволят. А полная изоляция континентов невозможна. Всегда найдётся тот, кто готов рискнуть и тот, кто готов продать, не беспокоясь о будущем.
НОНА. ( Лаборатория Клеменски)
Наконец-то! Ожидание уже съело половину моих печёнок, когда на поляну приземлился «Ястребок» Гремиса.
Небольшой по размерам самолётик действительно напоминал эту хищную птичку, в отличие от наших, «стихийных», что больше походили на длиннохвостых сорок. Затем на горизонте появились массивные туши летающих лабораторий.
Арвид уже приблизился, и я передаю ему власть. Теперь пусть командует, ему это привычней. Задаю вопрос , не имеющий отношения к данной ситуации:
-- Что с экспедицией?
-- Лаборатория ушла сразу же по прилёте «Воды». Твоя группа, -- это уже Саше, -- пошла с лабораторией. Здесь они мне не нужны. Ты бы мог уйти с ними.
Арвид явно недоволен тем, что Саша Лордес пойдёт с нами в катакомбы. Однако в ответ он получает весьма выразительный взгляд: приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Я понимаю, Алехандро для Арвида, как и для меня, не просто потомок нашего ровесника, соратника и друга. Он для нас и наш потомок: у Арвида погибли все, у меня -- тоже. По крайней мере, так было до сего дня. И правнук Эрнесто в шестом? колене был для нас таким же родным и близким, как и для Эрнесто. И хочется всеми правдами и неправдами защитить этого ребёнка от бед и невзгод. Но ребёнок заявляет: Я сам! И попробуй противостоять ему -- наживёшь врага. Детей надо вовремя отпускать от себя.
«Небесные киты» приземлились, и на поляне сразу стало тесно. Нам предстоит нелёгкая задача: обезвредить страшную бомбу, заложенную под этот прекрасный мир. Заложенную нами. Каждый раз я проклинаю своё, уже мёртвое, поколение. Поколение двадцатого века. Наука шагнула вперёд гигантским шагом, но забыла о том, что разум человеческий так широко не шагает. И, вместо благополучия, мы оставили потомкам капканы смерти.
Арвид уже продумал всё досконально. Не удивлюсь тому, что во внимание приняты факты мне неизвестные -- Архив ЦИТАДЕЛИ огромен, а аналитическими способностями Арвида я восхищалась с самого начала,-- следовательно, он уже решил, как будет действовать.
И вот уже из туши одного «кита» полезли к выходам шланги для забора проб воздуха, из другого лента транспортёра выдаёт загерметизированные боксы с защитными костюмами.
Андрей Данцинг, козырнув, требует распоряжений. Арвид, направившийся было к костюмам, останавливается.
-- Как только будут готовы пробы воздуха, займитесь арсеналом. Схемы ты получил. Надеюсь, там нет сюрпризов? -- Это уже к Генриху. Тот, подтверждающе, кивает головой. --- Затем ждать моего возвращения. Работать в радиационной защите. Всем.
Группа поиска уже облачается в защитные скафандры. Запищал зуммер планшетки. Арвид переадресует сигнал мне. На экране высвечивается ряд цифр. Показываю его Саше, затем появляется схема долины в реальном времени и цифровой ряд разбегается по точкам. Определены границы маскирующего эффекта. Вне этих границ детонирующих элементов нет. Перебрасываю схему Андрею и добавляю:
-- Будьте предельно осторожны. Детонаторы могут быть внутри. Действуй!
Данцинг снова козыряет и отходит к своим ребятам.
Я иду вслед за Арвидом. За мной Саша… и Генрих. Я не успеваю удивиться, Арвид
резко останавливается и впивается взглядом в Генриха.
-- Ты не пойдёшь, мальчишка. Кто знает, что за дрянь ожидает нас? А твоих границ мы не знаем, и отвечать за твою гибель мне как-то не очень хочется. Уже , за одно то, что ты здесь, нам накостыляют по первое число. А что будет, если я разрешу тебе идти вниз, я предсказывать не берусь.
Генрих смотрит выразительным взглядом разъярённого быка на, неведомо откуда возникшую, преграду.
-- Я пойду с вами, Гремис, по двум причинам: ты прекрасно понимаешь, что если я выжил здесь четырнадцатилетним мальчишкой, то в защитном костюме я выживу даже против твоего желания…
Гмм… У мальчика оказывается есть зубки. Не стоило Арвиду так сильно задевать его. Явно обиделся за «мальчишку».
-- Ну, а что же второе? -- встреваю я.
Надо слегка охладить Арвида. Я-то ещё получу от него головомойку за Генриха, но уж пусть лучше он рычит без свидетелей. Быть эмоциональной в нашей паре, при свидетелях, конечно, разрешается только мне. И поэтому моё вмешательство в таких ситуациях для него всегда, как ушат холодной воды. Лёгкое напоминание о нашем уговоре. Голос Генриха:
-- А вторая причина: я должен быть в курсе всех ваших передвижений, чтобы не допустить подтасовки фактов.
Мгновенный взгляд в мою сторону.
Ах, стервец! Ну укусил… И не ожидала… Мальчик хватает на лету… Ну и ну…
Я готова расхохотаться, но ограничиваюсь тем, что бросаю насмешливый взгляд на Арвида. Впрочем, похоже, он и сам понял, что в данный момент просто перестраховался. Что-то недовольно бурчит себе под нос, затем, смилостивившись, кивает… Ну, типа, пусть идёт. Транспортёр выдаёт ещё один бокс с костюмом.
Экипировка и проверка всех схем защиты занимает минут пятнадцать. Конечно, всё проверено и перепроверено не один раз, но правила требуют… А в ЦИТАДЕЛИ правила стоят выше закона. Поскольку цена им -- человеческая жизнь.
Проверили связь. Голос Генриха:
-- Идём сразу на могильник?
-- С казармами твоих гвардейцев разберётся Данцинг. -- Это Арвид.
-- Тогда прошу за мной.
Генрих поворачивает в сторону от основного поля действия и ведёт нас к восточному бортику долины. Значит, на схеме указаны не все входы-выходы.
Словно отвечая на мой незаданный вопрос, Генрих поясняет:
-- Отсюда к могильнику ближе. Но пользоваться этим ходом опасно -- очень силён радиоактивный фон. Вообще вся восточная сторона была закрыта для проникновения. Тут действительно были лаборатории. От арсенала и казарм в них можно было проникнуть, не все ходы были перекрыты. Когда их удалось отыскать по повышенной радиации, мы постарались перекрыть и их, чтобы полностью исключить доступ к могильнику и заражённым ходам со стороны арсенала. Но радиацию трудно остановить. Её не пускают в двери, она ищет щели в камнях. Арвид, скажите, -- тон Генриха снова стал почтительным, -- мои ребята будут жить?
-- Жить будут, -- отвечает Арвид. -- Вопрос: как?
Генрих молчит. Что за мысли крутятся в его серых извилинах нам неизвестно. Мне трудно делать выводы при таком мизерном количестве имеющихся фактов. Причём фактов доказанных. А я предпочитаю выносить свой вердикт, опираясь именно на них: доказанные факты. Хотя чую печёнкой, что Генрих Хорько, в данный момент, не имеет никаких чёрных мыслей -- ни с подвохом, ни со вторым дном. Он выбит из колеи, выбит основательно, не столько присутствием Арвида Гремиса -- вон как возразил на «мальчишку», -- сколько моим. Похоже, он до сих пор не переварил этого факта. Так что никакого подвоха нам от него ждать не приходится. Он ещё не настолько оклемался. И не стоит опасаться, что заведёт нас куда-нибудь. Тем более что в этой горе пластика и металла мы можем безбоязненно прогуляться по работающему ядерному реактору.
Спасибо «Антарктике» -- научила.
Мы перед массивным камнем. Генрих манипулирует мелкими камушками на небольшом уступе чуть выше уровня его груди. Что-то отбрасывает, что-то перекладывает. Слышится жужжание, и на уступ выползает обычный телефонный диск. Генрих набирает код, и огромный валун медленно отползает в сторону. За ним массивная металлическая дверь, облицованная свинцовыми плитами. Арвид отдаёт распоряжение Данцингу заблокировать вход снаружи, чтобы ограничить утечку радиации. Генрих согласно кивает головой, попутно поясняя, что вокруг могильника есть ещё три подобные двери, и ведёт нас дальше. Он безошибочно находит нужные повороты и ответвления, словно бы проходил по ним не единожды.
Теперь и нам понятно, что это не совсем пещеры. И у меня возникает смутное ощущение чего-то очень знакомого. Это похоже на ЦИТАДЕЛЬ, но не то. Что-то крутиться в моих сереньких мозговых извилинах. Проплывают какие-то картинки то ли прошлого, то ли будущего, так обычно я называю образы, не имеющие отношения к текущему моменту. Эти гладкие отполированные стены кажутся мне бутафорией, в которой снимается очередной боевичок о нападении инопланетян. Какое-то ощущение нереальности во всём происходящем.
Идущие сзади нас люди привычно выполняют свою работу: забирают пробы воздуха на разных уровнях, делают соскобы грунта со стен и пола. Надо бы и с потолка, но технику пока не взяли, а потолок возвышается над нами где-то за три человеческих роста. Изредка переговариваются. Саша тоже с ними -- самый высокий в группе, он оказался незаменим.
-- Нона, -- слышу я в наушниках, -- как ты думаешь, какая будет высота?
Я оборачиваюсь. Саша Лордес держит на вытянутых руках одну из девушек группы, а та делает соскоб со стены на уровне своих вытянутых рук. Я примерно прикидываю высоту.
-- Где-то четыре с половиной метра.
Вернувшись в ЦИТАДЕЛЬ, они снова проделают этот номер и уточнят высоту, но сейчас моё визуальное восприятие даёт им приблизительные цифры. Хотя, уверена, ошиблась я не на много.
На пути начинают встречаться ходы, перекрытые массивными дверями. Наконец перед нами группа дверей, помеченных, так хорошо знакомым нам с Арвидом, знаком радиационной опасности. Генрих поворачивается к нам.
-- Откуда-то отсюда случился прорыв радиации, и она пошла в лаборатории.
Меня удивляет уверенность, с которой Генрих ведёт нас по катакомбам и я, наконец, задаю свой вопрос:
-- Генрих, откуда ты так хорошо знаком с катакомбами? Как ни сильна твоя память, но ты мог запомнить только тот путь, который прошёл сам.
-- Василе Клеменски… Вам должно быть знакомо это имя.
-- Это, случайно, не фигурант скандала с лекарствами в сорок шестом? -- Я поворачиваюсь к Арвиду.
-- Он самый. И, как потом выяснилось, именно он был связан с подпольными лабораториями. И именно его след я потерял в этих местах уже после создания ЦИТАДЕЛИ.
Снова заговорил Генрих:
-- Двенадцать лет назад, будучи аспирантом, я набрёл в архивах на это имя. Оно связывалось и с Институтом микробиологии и с ЦИТАДЕЛЬЮ. Разумеется, я стал копать дальше. К тому времени я уже вспомнил о пещерах. Постепенно вернулись мелкие воспоминания. Например: ровные проёмы и гладкие стены ходов, по которым мы шли. И другие мелочи, говорящие о том, что здесь были приложены человеческие руки. Я стал искать хоть что-то, что могло подтвердить искусственное происхождение этих пещер. Но ничего не находил. Мне не верилось, что такая массовая гибель людей может оказаться незафиксированной. Хоть где-нибудь, но что-нибудь должно было бы быть. Мёртвая тишина. Оставалось надеяться на то, что получу новый допуск. Так и случилось. Через два года, оформляя новые поступления в архив Информатория, я наткнулся на пакет с пометкой «секретно». Но у меня уже был допуск к таким документам. Там я нашёл подтверждение своему предположению об искусственности пещер и вашу переписку, Гремис. Это убедило меня в том, что ЦИТАДЕЛЬ и Клеменски действуют по одну сторону баррикад, То, что не удалось сделать ему, доделает ЦИТАДЕЛЬ. А все эти вопли об опасности древних эпидемий просто-напросто дымовая завеса, попытка и успешная, чтобы увести людей от понимания главной задачи: подчинить себе человечество, запугать. Клеменски исчез. Документального подтверждения о его смерти я так и не нашёл. Но, если Арвид Гремис воспользовался программой «спящих», то , что могло помешать Василе Клеменски сделать то же самое? Что я мог подумать, читая откровения Клеменски, адресованные Вам, Арвид?
-- Но ответа на эту исповедь ты не нашёл, не так ли?
Казалось, пристальный взгляд Арвида пронзает Генриха насквозь, подобно рентгеновскому лучу.
-- Нет. Ответа там не было.
-- Узнаю Василе. Решив задачу, он привычно уничтожал ответ, дабы другие не могли воспользоваться этим решением. А в ответном послании, мальчик, я поклялся Клеменски достать его из-под земли и уничтожить, если он не прекратит свои опыты и будет продолжать эти игры со смертью. У нас был на счету каждый врач -- «Антарктика» гуляла по планете вовсю, а Клеменски угрожал давно забытыми эпидемиями. И я знал, что он не блефовал, но найти его лабораторию не мог. А потом исчез и сам Клеменски, а с его исчезновением прекратились и угрозы. Все решили, что он умер, и только я сомневался в этом. После первого сна, в 2110-м году, я получил от него послание, в котором он открыто заявлял, что именно его разработка уничтожила Институт в девяносто девятом, и именно он сделает всё, чтобы уничтожить ЦИТАДЕЛЬ, и сделает это так, что никто и никогда не отыщет причин гибели сотен тысяч людей. И обвинят в этом ЦИТАДЕЛЬ, и ты знаешь почему, Генрих. Не ты ли с высокой трибуны призывал общество к нашему уничтожению?
Вместо ответа, Генрих спросил:
-- А для чего потребовалось искать таких, как Нона?
-- Почему ЦИТАДЕЛИ важны такие, как Пит? Как ты? Почему мы готовы на любые затраты, чтобы как можно больше сохранить людей способных защищаться от смерти самостоятельно, без помощи лекарств? Ты об этом тоже хотел спросить?
Я мысленно видела, как Арвид усмехается, перехватив вопрос Генриха. Одним адептом у доктора Гремиса стало больше, а оппозиция в Высшем Совете потеряла весьма весомый голос.
-- «Антарктика» что-то сотворила с человеческой кровью, -- продолжил Арвид. -- Способность человека сопротивляться болезни без помощи лекарств упала почти до нуля. Да, человек, выживший после антарктического вируса, никогда не заболевал им снова, но совершенно не мог сопротивляться другим болезням. Простая простуда и банальная царапина могли убить, если тут же не прибежать в больницу. А ещё страшнее оказалось то, что человек, носивший в себе вирус «Антарктики», мог заболеть мёртвыми болезнями. То есть теми, которые давно стали легендами. Попав в город, где полтысячелетия назад собирала свою дань чума, ты вполне мог умереть именно от чумы. В наше время по Земле уже гулял ВИЧ. Его назвали чумой двадцатого века. Но «Антарктика» оказалась много страшней. Мы до сих пор не находим причины по которой наша кровь потеряла память и не реагирует на сигналы «свой- чужой». Именно поэтому все, кто хоть немного способен вылечить себя сам, так важны для ЦИТАДЕЛИ. И именно поэтому ты останешься безнаказанным. Но учти: работать тебе придётся… -- Арвид многозначительно умолк.
-- Но ты так и не ответил на мой вопрос, -- опять вступила в разговор я.
-- Там, в этих бумагах, были планы и схемы лабораторий и их описания: над чем работали, чего достигли и тому подобное. Однако последняя запись датировалась сто десятым годом. Вроде бы маем… И после этого ничего. Я не нашёл данных по Клеменски нигде. И я стал бояться, Это правда, Нона. Я боялся, что не успею разоблачить заговор против людей Земли, однажды унёсший миллиарды и готовый забрать оставшихся. Смерть меня не пугала, Пугала её бессмысленность. И тогда я решил, что ЦИТАДЕЛЬ должна быть уничтожена, пока не привела свои планы в исполнение.
-- Да… Наломал ты дровишек, мальчик.
-- Эти схемы я выучил наизусть. И мне кажется, что я в состоянии найти дорогу с закрытыми глазами. Но почему вы ничего не знали о лабораториях? Ведь Клеменски писал, что ЦИТАДЕЛЬ имеет выходы на лаборатории.
-- Что? Ты точно помнишь это?
Мы резко остановились. И я, и Арвид упёрлись взглядами в лицо Генриха. То, что он только что сказал, буквально ошарашило нас обоих, Неужели же где-то существовал ход в ЦИТАДЕЛЬ, о котором охрана ЦИТАДЕЛИ не знает?!
Снова ползёт по спине ощущение чего-то очень знакомого… Я замираю. Ещё замечаю, как Арвид останавливает, тянущуюся ко мне, руку Генриха. Мальчик пока не знает о моей способности впадать в транс в самых неожиданных месте и времени, но Арвиду это не впервой, и он знает, что, если ко мне в этот момент прикоснуться, то мысль потеряется навсегда, да и плохое самочувствие будет обеспечено, как минимум на неделю. И пользы от меня будет ноль, а то и вовсе единица с минусом. А кому нужны проблемы? Во всяком случае, ни мне, ни Арвиду.
Потом всё внешнее уходит. Перед глазами извилистая тропа сквозь непролазный кустарник -- лабиринт. Я знаю: я должна увидеть его сверху, если не хочу блукать в нём всю жизнь. Медленно, очень медленно я всё же поднимаюсь над кустарником. Да. Я не ошиблась. Лабиринт. Поднимаюсь выше и выше, и вот уже видны внешние границы кустарника. Но что это? Дьявол и вся Преисподняя! Рядом второй лабиринт и соединяются они между собой двумя короткими рукавами. Тот, кто не видел эти лабиринты сверху, обречён бродить по ним, переходя из одного в другой, и даже не подозревая об этом. Я тщательно запоминаю расположение рукавов, соединяющих лабиринты, и медленно опускаюсь вниз. Коснувшись земли, я схожу с тропы -- кустарник исчезает. Я выхожу из транса, быстро набрасываю на планшетке увиденное. Теперь наша задача попробовать вернуться из этого лабиринта живыми. Арвид вопросительно смотрит на меня. Я перебрасываю ему схему и отрицательно качаю головой, пока я ещё не готова делать выводы. Нужны дополнительные материалы: схемы и карты, которых у меня нет в памяти. После возращения из катакомб. «Если вернёмся» -- мысленно говорю я Арвиду, ощущая ползущую по позвоночнику волну ужаса. «Когда вернёмся» -- поправляет меня он, так же, не разжимая губ.
И вот, наконец, мы у цели.
Подземный зал по своей площади огромен. Радиационный фон не зашкаливает приборы, но регистрируемая им доза смертельна.
Что случилось? Похоже, в этом зале собрались все сотрудники лаборатории, и на них обрушилась мгновенная смерть. Кто-то всё же пытался бежать -- их тела находились чуть поодаль. Но, в основном, трупы лежали на пятачке в центре зала. Генрих тихо проговорил:
-- Я уверен, здесь все. Когда, согласно схемам Клеменски, мы прошли по западной стороне, то наткнулись на множество запертых намертво дверей. Наши попытки их открыть, к нашему счастью, не удались. Это я понял уже потом, когда сюда доставили радиометрическую аппаратуру. Фон у дверей был повышен, Чуть-чуть, но всё-таки выше нормы. Когда удалось достать несколько костюмов защиты, мы начали искать ход в ЦИТАДЕЛЬ, но безрезультатно.
-- Вы хотели взять нас с тыла, -- бурчит Арвид, не отрывая взгляда от экрана. -- Придётся жечь.
На мою планшетку сброшены результаты экспресс-анализов, и волосы на моей голове начинают шевелиться: такой коктейль не выдержит сам Всевышний.
-- Пока не нейтрализуем заряд, жечь нельзя. -- Саша Лордес стоит около меня и внимательно смотрит на экран планшетки. -- Арвид, а почему радиация не убила вирусы?
-- Скорее всего, она накапливалась постепенно, и произошла мутация. Кроме того, Василе именно над этим и работал -- создавал вирус способный выжить в самой агрессивной среде. Но что-то тут случилось… Если только…
-- Если только сам Клеменски не выпустил джинна из бутылки, -- встреваю я.
-- На это он способен, -- соглашается Арвид. -- Но ход вы так и не нашли…
Это уже Генриху.
Что творилось в душе мальчишки, я могу себе представить. Уж если для меня, привыкшей к виду скелетов и многолетних трупов, эта картина архишокирующая, то для Генриха… Неудивительно, что память четырнадцатилетнего мальчика выкинула эту картину из сознания напрочь -- не было этого, и всё тут. А куда делись друзья? А кто знает -- может, уехали? А может, их и не было…
Но в моей голове опять закрутился лабиринт. Это явно реакция на фразу Арвида про ход. На крутящийся лабиринт наползает схема катакомб, которая в Генриховом дневнике. Рядышком волчком крутится нижняя часть лабораторий ЦИТАДЕЛИ. Обе схемы, словно две танцовщицы, демонстрирующие друг другу своё мастерство. Я медленно ориентирую схему лаборатории Клеменски по меридиану и понимаю, что с западной стороны схемы хода быть не может. Там, непосредственно под арсеналом гвардейцев, на многометровой глубине хорошо защищённый, сидит ядерный реактор, обеспечивающий лабораторию энергией. Вопрос: куда девали отработанное топливо?
Видимо, я опять замерла в трансе. Взгляды моих мужчин устремлены на меня. Я чувствую, как меня постепенно покидают силы -- два транса за один час, это слишком много. Нужно собраться, если хочу выйти отсюда на своих ногах. Арвид это понимает и коротко бросает:
-- Возвращаемся.
Мы идём замыкающими. Саша и Генрих с боков, готовые подхватить меня, если вдруг начну падать. Арвид чуть сзади оставляет метки: коридор проверен. Проверен – то проверен, только вот пока мы не разберёмся с запланированным взрывом, ничего нельзя будет предпринимать. А то, что всё здесь должно взлететь на воздух, это я чую всем своим нутром. И -- дай Боже! -- чтобы чутьё меня подвело, хотя бы на сей раз. Каким же образом Клеменски хотел достать ЦИТАДЕЛЬ?
Нужны схемы планы и карты. Самые точные. Те, к которым обычно допускаются единицы.
-- Ход в ЦИТАДЕЛЬ нужно искать из ЦИТАДЕЛИ, -- говорю я. -- В западной части его нет, там реактор, обеспечивающий лаборатории энергией. Он хорошо экранирован и глубоко спрятан. Его не взорвать просто так. Он очень хорошо защищён, даже от случайной детонации. Разрушить его может только землетрясение.
-- Но радиация… -- начинает Генрих.
Саша жестом останавливает его. Перебивать меня в таком состоянии нельзя. Я продолжаю:
-- Радиация идёт от отработанного топлива. Вопрос: где его хранили? Найдём ответ, найдём и причину случившегося. Я так же думаю, что Клеменски тоже где-то здесь, мёртвый. Он выпустил джинна и не совладал с ним. Арвид, а с нижними пещерами под ЦИТАДЕЛЬЮ работают?
-- Они уходят слишком глубоко вниз. По возможности их продолжают исследовать, но, в основном, перекрываем ходы. Площадей в запасе у нас с избытком.
Напряжение уходит. Но радоваться нечему. Я обращаюсь к Генриху:
-- Генрих, где у тебя схемы Клеменски?
-- Всё в дневниках.
-- Хорошо. Арвид мне нужен архив ЦИТАДЕЛИ. И твоя голова. -- У меня ещё получается шутить, но голова Арвида мне нужна на самом деле: он заметит то, что могу пропустить я. -- А так же нужен Генрих.
Меня начинает покачивать, но -- хвала Небесам! -- мы уже вышли. Сквозь силовой колпак над входом протискивается камера приёмного шлюза. Я пытаюсь отойти в сторону, чтобы пропустить лаборантов с пробами, но Арвид буквально вталкивает меня и Генриха в камеру, отдаёт какие-то распоряжения Саше. Я ещё успеваю заметить, как невдалеке от нас материализуется ещё одна камера, к которой устремляются лаборанты, и уплываю в радужный туман.
Я медленно возвращаюсь в сознание. Знакомая комната в ЦИТАДЕЛИ. Моя комната.
Арвид держит мою руку -- считывает пульс.
Жалкая беспомощная улыбка кривит мои губы.
-- Всё! Больше никаких трансов… Хотя бы на сегодня. -- Он прекрасно знает, что говорит в пустоту. ЭТО неподвластно ни мне, ни ему. Только Всевышнему. -- Ты и так нарушила все правила: возможные и невозможные.
-- Арвид! Ты же знаешь моё правило: нарушать все правила, -- каламбурю я.
Однако, состояньице не из приятных . Моя попытка хотя бы чуть-чуть приподняться, пресекается на корню. Впрочем, и без их вмешательства я понимаю, что шарахнуло на сей раз основательно. Голова гудит, словно паровой котёл, готовый взорваться, во рту такое послевкусие, словно там прогулялся добрый эскадрон кошек. Но расползаться на составляющие нет времени.
-- Дай похмелиться, -- говорю я Арвиду.
Эта наша шуточка осталась понятна только нам двоим. Мы ещё помним, что значит напиться. В современном мире алкоголь как таковой присутствует, только вот реакция организма на него совершенно другая -- выпить лишнего никак не получится: всё, что сверх нормы -- пойдёт обратно. А нормы тут микроскопические. И знаете, не очень-то приятно, если тебя, с дружеской посиделки, поволокут в ближайший медцентр. И себе хреново, и друзьям кайф обломаешь. Так что не пьют наши потомки, а только пригубливают. Хотя даже водки не разучились делать. Ну и спирт, само собой. Этого добра требуется очень много. Но внутрь его стараются не принимать. Всё по той же причине.
Арвид вышел. Интересно, что за дрянь он мне приволочёт на сей раз? От прошлого его снадобья я еле пришла в себя: попробуй-ка выпить настой на чистом спирту. Но в норму приводит быстро. А сейчас мне не помешала бы и двойная доза…
Меня опять закружило. Я снова поплыла в туман. Резкое: « Не смей!» Арвида коснулось моего сознания лёгким стрекозиным крылышком и уплыло куда-то прочь. Я снова над лабиринтами. Теперь они оба спокойно лежат на плоскости и не пытаются изменить своё положение. Мерцают многочисленные огоньки. И что бы они значили? Вдруг один из огоньков наливается ослепительно белым светом, и лабиринт, который расположен с востока, начинает уходить вниз, под своего двойника. Вспышка поглощает оба лабиринта. На меня обрушивается полный мрак. Кто-то зовёт меня по имени и шепчет: не умирай! Не умирай! Вот ещё, придумали какую чушь. Можно подумать, что мне позволят умереть! Я бы может и не отказалась бы. Вот только: зъисты вин зъисть, та хто ж йому дасть?
-- Арвид, -- зову я.
Арвид тут же наклоняется ко мне.
-- Молчи. Не пытайся говорить.
Но то, что подсказало мне моё подсознание, ждать не может. И я через силу шепчу, хотя мне кажется, что я говорю в полный голос:
-- Геологи… Сдвиг пластов… Землетрясение… Точка…
Я опять уплываю во мрак.
Очнулась я уже в кабинете Арвида. Можно сказать: святая святых ЦИТАДЕЛИ. К нашей компании присоединилось новое лицо -- СтанИслав СеверИн собственной персоной.
-- Чтобы я ещё раз позволил тебя поднять! -- заявил он во всеуслышание, увидев мой осмысленный взгляд. -- Ничего от тебя, кроме неприятностей. И не просто неприятностей, а неприятностей в кубе! -- При этом он ловко сменил бутылочку в системе.
Так. Значит, я под капельницей… Н-да… Многовато я себе позволила на этот раз.
-- Экран… Дайте экран… -- голос звучит на удивление чётко и внятно.
Сколько же они в меня влили?
Надо мной разворачивается экран со схемами.
Голос Саши:
-- Нона, мы не совсем поняли: причём тут геологи?
Громко говорить я не могу, но тишина в кабинете такая, что не только муха, но и мушка дрозофила пролетит -- все услышат. Я начинаю говорить:
-- Реактор в западном блоке пещер. Укреплён настолько, что ему опасно только восьмибальное землетрясение. К востоку от реактора ЦИТАДЕЛЬ. Следовательно, чтобы разрушить ЦИТАДЕЛЬ, необходимо разрушить реактор и вызвать землетрясение не ниже восьми баллов. Но реактор не разрушится, если нет землетрясения. А устроить его не позволяют вполне объективные причины. И одна из них: где взять такую энергию, что могла бы обеспечить взрыв реактора? -- Я умолкаю. Всё-таки говорить тяжеловато. Удивляюсь, как это губы шевелятся. Ощущение, что на мне возили от полюса к полюсу не меньше сотни тонн в одночасие. Наконец голос снова прорезывается. Я продолжаю:
-- Реактор стоит на материнской породе. На жёсткой плите, которую не возьмёшь ничем. Это как закалённое стекло… Бронированное… Бей, чем хочешь -- бесполезно…
-- Я понял! --голос Саши. -- Я понял, Нона. Это же азы… В любом таком стекле есть точка напряжения, попав в которую стекло может разбить даже крыло бабочки. Ты об этом подумала?
-- Об этом, Сашенька. -- Глаза мои устремлены на экран, по которому скользят схемы, рисунки, карты.
Генрих не отходит от меня и поэтому мне не надо шевелиться, все манипуляции дело его рук.
-- Это всё? -- спрашиваю я, когда поток картинок пересыхает.
Генрих на мгновение задумывается и набирает пароль. Мы снова оказываемся в пещерах. Только теперь они наполнены жизнью и движением. Голосов не слышно, но все торопятся в одном направлении: в сторону нынешнего могильника. Что привело их в этот зал? Когда сделана эта запись? Но Генрих продолжает играть на клавиатуре, и вот передо мной холёное лицо человека, отправившего на тот свет сотню людей безо всяких угрызений совести. История с опытами над людьми, не имевшими ни малейшего понятия, что их пичкают неапробированными лекарствами, наделала много шума. И Клеменски с треском вылетел из Института микробиологии, лишившись своих лабораторий. Официальных… О неофициальных Служба Безопасности не знала ещё очень долго, пока на сего господина не вышел Интерпол, занимавшийся тогда очередной разборкой с наркобаронами. Однако Клеменски ушёл. И не объявлялся до девяносто девятого, дав о себе знать взрывом Института, из которого его очень невежливо попросили. Правда, тогда он не представился и немного опоздал -- всё самое ценное было уже вывезено в ЦИТАДЕЛЬ. Именно скандал с Клеменски, позволил Арвиду и его сторонникам пробить передислокацию Института в такое место, где будет полностью исключена сама возможность спонтанной эпидемии.
А тут ещё и «Антарктика». Неподдающаяся. Неуловимая. Безжалостная. Отследить развитие эпидемии так и не смогли. Развивалась она по закону подземного пожара -- только обретя полную силу, вырвалась на поверхность. Почему вирус получил название «антарктического» сказать трудно, но название прижилось и даже сократилось до привычного ныне: «Антарктика». Говорили, что его первыми носителями оказались участники экспедиции на самый южный и самый холодный континент. А вот это уже интересно… -- задавался ли кто-нибудь вопросом: почему вирус с Южного полюса терял свою силу на полюсе Северном? Так… Меня опять повело в сторону от темы. И как получилось так, что лаборатория Клеменски и ЦИТАДЕЛЬ оказались соседями? На месте Гены Хорько я тоже бы усомнилась в мотивах профессора Гремиса. Куда же, чёрт возьми, Клеменски мог спрятать бомбу? Дурное свойство моих мозгов: мысли скачут как молодые козелки с камушка на камушек. Но, тем не менее, что-то умненькое иногда вылезает. Где? Где уязвимое место этой долины, что способна уволочить в тартарары ЦИТАДЕЛЬ со всем содержимым плюс окружающие полмира?
Генрих ещё раз прогоняет все схемы, что есть у него от Клеменски. Зацепиться не за что. Ну не может такого быть! Я не верю, что можно бесследно спрятать килограммы отработанного топлива. Арвид, по его словам, гонялся за лабораторией Клеменски, когда она ещё не была таковой. И когда он не знал о существовании самого Клеменски. Что нам это даёт?
-- Арвид, когда и как ты познакомился с Клеменски?
На меня смотрят четыре пары недоумевающих глаз: это имеет отношение к делу? Поясняю:
-- Лаборатория появилась здесь раньше ЦИТАДЕЛИ. Создали её люди не бедные и под вполне определённые цели. Наверняка приложили руки и нелегитимные представители отдельных властей: кому выгодно. Работничков туда подыскивали заранее, с таким расчетом, чтобы иметь про запас. И искали не середнячков. Уверена, своим переходом под крылышко Интерпола, ты огорчил о-о-чень серьёзных людей. Ведь к этому времени у тебя было уже несколько неплохих работ? -- Арвид согласно кивнул. -- Чтобы я попыталась предпринять в таком случае? Во-первых: дискредитировать подлеца, посмевшего обломать предвкушаемый кайф; а во- вторых: снова попытаться тебя купить.
-- Нона, причём тут это?
-- Если я пойму, каким образом ЦИТАДЕЛЬ и лаборатория Клеменски оказались столь близкими соседями -- я пойму, где искать бомбу, которая нас взорвёт. Надо искать точку разрыва, что способна сдвинуть пласты материнской породы. Ищите. А я в постельку… На недельку… И чтоб никто не кантовал… -- опять ёрничаю я.
Арвид и СтанИслав переглянулись, и меня отправили в самый дальний угол кабинета, отгородив банальной ширмой.
Уснуть мне было просто необходимо. Все эти предвидения отнимали у меня несметное количество сил, почему-то не столько моральных, сколько физических. И вообще… Я бабушка старенькая, мне отдыхать надо. Пусть молодёжь поработает. А-то совсем мозгами шевелить не хотят. Уже закрывая глаза, я выдала в пространство:
-- Если подушку нельзя пробить, то её можно сдвинуть.
АРВИД
Нона спит. Я лично вколол ей снотворное, хотя, если она об этом узнает, мне несдобровать . С огромным удовольствием отправил бы её « в постельку на недельку», но не могу -- нужна она здесь.
Да… Предчувствия меня не подвели. Если разбудили Нону, значит жди, Арвид Гремис, приключений на свою седую голову. Я всё-таки надеюсь, что она проспит хотя бы сутки. Пусть организм отдохнёт от этих непрошенных и незваных визитёров, что она называет трансами и вещими снами. Но что греха таить, эти трансы, вернее их результаты, помогли предотвратить не одну беду. И волей-неволей начинаешь верить и в предсказания, и в вещие сны, и в прочую чушь, по классификации Ноны. Нет других способов объяснить её способности. И в появлении их мы, и она, и я, подозреваем то странное состояние, которое она сама окрестила комолетаргией, и в котором благополучно пребывала полтора года. У неё стойкая неприязнь к лекарствам. Это тоже результат того долгого бесчувствия. И неприязнь эта не беспричинна , она -- сама себе лекарство. Но трансы настолько изматывают её, что без медикаментозного допинга иной раз и не обойдёшься. Как, например, сегодня. Ещё не наступил вечер, а у нас возникло проблем выше крыши. Собственно говоря, оно так и бывает: для возникновения проблемы достаточно секунды, но вот для решения не хватит и вечности. Что-то я заговорил Нониными афоризмами. Впрочем, с кем поведёшься… Но я очень надеюсь, что в данный момент никакой транс, никакой вещий сон не пробьются через преграду снотворного. Сколько раз давал я себе слово, что буду держать её в сонном состоянии, какой бы острой не была необходимость её присутствия. Достаточно её крови. Одно это полностью компенсирует все расходы общества на её содержание. А её постоянная готовность лезть в самое пекло, доводит меня иногда до бешенства. И хотя пора бы уже привыкнуть к тому, что ни ей, ни мне никакое пекло не может причинить вреда, я всё же не хочу потерять Нону, как потерял Эрнесто. Поэтому, в очередной раз, давая себе слово не трогать её, я, в очередной раз , это слово нарушаю. Слишком уж много обстоятельств, требуют её присутствия.
Природу этих трансов определить так и не удалось, как не удалось понять: почему состав крови реагировал на её эмоциональное состояние. Так что неудивительно, что коллеги в своё время не смогли определить у неё группу крови. Первое время после пробуждения Ноны, я просто трясся от страха, что вот именно сейчас её кровь изменит свой состав и будет не только бесполезной, но и убийственной для других. Но нет, этого не случилось.
А случилась победа.
Дарья Меркулова, получив моё благословение, тут же приступила к опыту. Она была учёным до мозга костей. Если для меня Институт стал Домом в тот момент, когда я лишился близких, то для Меркуловой он был Домом изначально. И результаты её опыта , вкупе с моим, позволили нам создать стратегию лечения. Кровь Ноны словно бы давала толчок, указывала направление, в котором следовало двигаться организму.
Когда число выздоравливающих перевалило за две сотни, из которых более десятка оказались соплеменниками Кима, я рискнул. Мизерные дозы добавлялись сначала к неочищенной крови, затем кровь чистилась и возвращалась к хозяину. Ожидаемый результат случился : кровь Кима зашевелилась. Когда его состояние улучшилось, я рискнул дальше: добавил кровь Ноны в уже очищенную кровь Кима. И был готов плясать от счастья, когда недоумевающий Ким задал мне вопрос:
-- Что ты сделал? У меня руки-ноги в пляску просятся.
Через три месяца Я выпустил Кима из его «тюрьмы». И ещё месяц потратил на то чтобы убедиться: опасность миновала, ничто не угрожало его жизни и, соответственно, моим планам.
Всё-таки порядочная я сволочь. И тогда был, и сейчас остаюсь. Хотя и оправдываю себя достаточно веским доводом. А разве это не веский довод: вернуть человеку власть над собственным телом? Утраченный иммунитет? И даже больше: научить человеческий организм избавляться от врага раньше, нежели тот запустит свои клешни в тебя?
Хоть и говорят, что благими намерениями выстлана дорога в ад, иногда на этой дороге случаются и чудеса, позволяя приблизиться к раю.
Когда Ким покидал Институт, он буквально потребовал от меня, чтобы я представил его спасительнице. И мы спустились на третий уровень.
Дарья Михайловна приготовилась обрушить на меня шквал претензий, потому что, едва появились первые успехи в опытах с Ноной, Эрнесто вновь усилил охрану института. Теперь уже и сотрудники лабораторий были готовы взбунтоваться. И так многие жили на территории Института, так ещё и на рабочее место не попадёшь без проволочек. Я понимал и принимал опасения генерала Лордеса, но тоже считал дополнительные меры излишними. Но не мне спорить с контрразведчиком. А поэтому, собрав персонал, я обрисовал ситуацию и внутреннюю и внешнюю, и искренне попросил всех без исключения выполнять установленные правила, сколь бы нелепыми они не выглядели. Все согласились с моими доводами, но это, тем не менее, не избавило меня от необходимости выслушивания претензий.
Однако на сей раз обошлось. Присутствие Кима запечатало уста, собравшейся выговорить мне наболевшее, Дарье Михайловне, а её лицо осветилось неподдельной радостью победителя. Да и я, не без пафоса, мог заявить, что жизнь Кима это не только победа над неведомой болезнью всего коллектива подчинённого мне института, но и наша с Дарьей личная победа.
Меркулова сразу же поняла причину нашего визита к ней и повела в небольшой закуток лабораторного помещения, где за ширмами и обосновался бокс с Ноной.
Наблюдения за ней Меркулова вела лично и едва ли не круглосуточно. Две молоденькие девчушки-лаборантки, выделенные мной под начало Дарьи, тоже старались как можно реже покидать лабораторию. Тщательно ведущиеся ими дневники, в которых я просил не только фиксировать состояние Ноны, но и собственные впечатления лаборанток, в дальнейшем позволили разобраться с некоторыми не очень понятными моментами.
Но это было потом.
А сейчас Ким стоял у стеклянного ящика, похожего на те, в которых он провёл почти год, и смотрел на пожилую женщину, выписавшую ему пропуск в жизнь.
-- Ты представишь меня ей? -- тихо спросил он.
-- Я представлю её тебе, -- так же в полголоса ответил я.
-- Что с ней?
-- Никто из нас не может этого сказать. Мы знаем, что она не мертва. Мы знаем, что это не кома и не летаргия. Жизненные процессы, правда, с некоторыми нюансами, соответствуют здоровому, спящему обычным сном, организму. Но она не просыпается. Её мозг жив и здоров. Но та составляющая, что и делает нас мыслящими существами, исчезла. Либо спряталась куда-то очень далеко, либо ушла совсем. Однако её организм функционирует как часы. А главное, кровь обновляется в положенный срок и пока не теряет своей лечебной силы. Мало того, она не теряет эту силу и вне организма хозяйки. Ты понимаешь, что это значит, Ким?
-- Это значит, что ты можешь остановить смерть, Арвид. Но ты не представил её.
-- Пока её зовут Нона. Возраст определить сумели только приблизительно : где-то за шестьдесят, но скорее всего больше: на правой руке следы прививки от оспы. Эрнесто обещал поискать в архивах полиции, но ты сам знаешь обстановку, Ким. Так что быть ей Ноной ещё очень неопределённое время.
Ким наклонился над боксом, коснулся пальцем щеки, дотронулся до запястья , лежащей на груди, руки, приподнял её и, поцеловав руку, тихо сказал:
-- Спасибо за жизнь, Нона.
Лично они познакомятся за день до взрыва в девяносто девятом.
А в тот момент мне показалось, что уголки губ спящей словно бы дрогнули в улыбке, когда Ким осторожно опускал её руку.
Или не показалось?..
После возвращения Кима из клиники, дебаты в Совете, по поводу переноса института, разгорелись с новой силой. Хотя и удалось обуздать бойню, но до благополучия , даже доэпидемических времён, было ещё далеко. Надо было, фактически, восстанавливать весь мир, и во многих местах с нуля. И на всё нужны были ресурсы. И людские, и материальные. И, тем не менее, меня очень удивило весьма активное участие в этих дебатах господина Гранта, обычно занимавшего роль стороннего наблюдателя. Причём Алекс Грант выступил на моей стороне. Вот уж от кого я не ожидал поддержки. Я чувствовал какой-то подвох, но не мог объяснить самому себе, что же меня настораживало? Но опять-таки -- ломать голову над этим вопросом не было времени. Случилось ЧП: на генерала Лордеса было совершено покушение. Оно не удалось. Эрнесто получил лишь небольшие ранения, но потерял много крови, так как один из осколков повредил артериальный сосуд.
Переливание делалось в моём институте, и донором был я. Через неделю Эрнесто уже нещадно гонял охрану, а через две вернулся к своим обязанностям. Покушавшихся нашли. Вот только привлекать было некого: Некто опередил нас, и неудачливые киллеры уже покоились в земле, с соответствующими дырками в черепе.
Ящерица обрубила свой хвост и скрылась в щели между камнями.
Всё больше становилось выживших. Смерть медленно отступала. Не желая сдавать позиции, она всё же откатывалась, забирая с собой всё меньше и меньше человеческих жизней. И кровь Ноны вытаскивала людей чуть ли не с того света. Капля крови творила чудо. Но объяснения этому не было.
Прошло полгода после возвращения Кима из моих клиник. Встретившись на очередном заседании Совета Хунты, я потребовал от него, чтобы тот нашёл время на контрольную проверку, но Ким отмахнулся от моих слов и отдал мне запечатанный пакет.
-- На словах просили передать: кровь порвала белок в клочья.
-- Не заговаривай мне зубы. Я знаю прекрасно, что времени у тебя нет, как его нет ни у меня, ни у Эрнесто, ни у кого другого из нас. Но, тем не менее, все его находят, когда я их приглашаю. А вот ты упрямо сопротивляешься моим приглашениям. Меня это наводит на нехорошие мысли, Ким. Что-то происходит?
-- Слишком много дел и слишком мало работников. Арвид, неужели я тебе за год не надоел, что ты так усердно пытаешься залучить меня снова?
-- Мне надоели твои увёртки, Ким. То, что происходит сейчас и здесь, никогда не происходило. Это совершенно новый и во многом уникальный опыт всей мировой медицины, столкнувшейся с неведомым, сумевшей одолеть это неведомое, пусть ненадолго, но всё же. И нам просто необходимо знать, куда это неведомое делось? Какую ещё зацепку оставило для себя? И когда и как надумает вернуться? Вот почему ты, именно ты, Ким, должен объявляться по первому моему требованию. Я не хочу услышать о твоей смерти.
-- А ты не думаешь, что меня могут просто убить? Как пытались убить Эрнесто. Почему ты решил, что моя смерть всенепременно будет связана с вирусом?
-- Потому что вирус никуда не делся. Он всё также сидит в твоём организме. И в организме любого, кто переболел «Антарктикой». Он затаился и ждёт своего часа. Только вот когда этот час наступит, нам знать не дано. А знать это надо, чтобы быть готовым.
-- Готовым к чему?
-- Если бы я знал, Ким. Так что уж будь добр, найди хотя бы сутки. На большее я надеяться не смею.
Ким пристально посмотрел на меня и согласно кивнул.
Я сжимал в руках пакет из Сяньчаньской лаборатории, и не мог побороть в себе чувство страха. Непонятного, неопределённого, необъяснимого. Ещё не узнав, что там внутри, я уже ждал чего-то, что снова разрушит, с таким трудом восстановленное спокойствие и относительный порядок в мире. «Антарктика» преподнесла нам новый «подарок»: в испанской провинции отметили вспышку чумы. Болезнь, о существовании которой сохранились только легенды, и от которой осталось только имя. Выяснилось: любители-археологи раскопали руины старинного городка, пережившего чумную трагедию. Я никогда не слышал, чтобы археологи при раскопках заболевали чумой или оспой, эпидемии которых были частыми гостями в средневековых городах. Погибли только те, кто выжил после «Антарктики» и принимал непосредственное участие в раскопках. Те, кто с ними контактировал, даже не заразились. Это противоречило всему доселе известному. Получалось так, что в организме человека оживал мёртвый вирус и убивал этого человека, и умирал вместе с этим человеком, не пытаясь поразить других. Мы не успевали ответить на один вопрос, как возникали два других. И что-то было не так со мной самим. Что-то очень непонятное. И я не мог объяснить этого самому себе. А объяснения Фёдора Огнева, который работал над «Антарктикой» со своими коллегами ядерщиками, добавили тревог. «Антарктика» никуда не исчезала из человеческой крови, она просто меняла форму. Попадая в кровь человека, вирус становился волной. Осмыслить это было почти невозможно. Согласиться с этим -- ещё невозможней. «Это физика -- сказал Фёдор, -- и это зафиксировали приборы. Надеюсь, с железками ты спорить не станешь?» С железками не поспоришь. Знаю, что прежде чем принести мне эту новость, Фёдор Огнев со товарищи проверил её не единожды и не дважды. И всё же это не укладывалось в голове. И поэтому пакет в моих руках жёг мне руки. И поэтому я требовал от Кима, чтобы тот не игнорировал контрольные тесты. Мы полагали, что победили «Антарктику», но оказалось, это она победила нас. Она завоевала наши тела, уничтожив те, которые ей почему-то не подошли. Иногда я думаю об этом вирусе, как о мыслящем существе. А это попахивает сумасшествием. Я стараюсь не думать о том, что Ли Пинь добавит к моим тревогам ещё одну или парочку, что меня совершенно не порадует. Но Ли Пинь проделал большую работу, и игнорировать это я не могу, какие бы страхи и предчувствия не одолевали меня. Радовало одно: очнулась Нона. Но это же и добавляло волнений: как будет вести себя организм, вернувшийся, можно сказать, с того света? Нет… Надо прекратить это самоедство, иначе, действительно, можно накликать на свою голову неприятностей. Что же принёс мне Ким? И я решительно занялся пакетом. Благо уже добрались до института.
Ли Пинь, руководитель Сяньчаньской лаборатории, был тем самым учёным, который сумел отследить и выделить белок-убийцу. Я отправил ему сто миллилитров крови Ноны для опытов, и он получил великолепные результаты. Пухлый пакет в моих руках содержал подробный отчёт, до мельчайших деталей описывающий проведённые опыты. Результаты Ли Пиня во многом совпадали с результатами лабораторий Института. Мелкие несовпадения списывались на расовые различия, тем более, что генетики зафиксировали непонятные изменения в геноме. Но в четырёх случаях наблюдалось странное явление: после выздоровления, замечу полного, как мы считали тогда, тело человека неожиданно покрывалось мелкими чешуйками. Ли Пинь назвал это «кожей дракона». Через некоторое время все четверо скончались. В присланных мне документах оказались и образцы этой кожи. Всех четверых. Ещё одно неизвестное, и в без того не решаемое, уравнение.
И, наконец, случилось то, чего мы с простительным нетерпением ожидали: эпидемия пошла на убыль. Стремительно. Кровь Ноны не только сама оказалась лекарством, но и передавала это свойство тем, кого излечивала. Правда, тут в силу, опять-таки, вступал кровнородственный закон. Раздав ЦУ и наведя относительный порядок в организме реципиента, капля чужеродной крови просто растворялась в том потоке, что омывал организм, но теперь кровь-хозяйка могла блокировать любого пришельца, не позволяя тому добраться до мины, заложенной вирусом «Антарктики». У нас появилось время для помощи человеку.
А человек наконец-то спохватился. Он понял, что рискует исчезнуть как биологический вид, если не умерит свои амбиции. Если не прекратит быть завоевателем и разрушителем. Оскорблённая планета найдёт, чем ответить зарвавшемуся человечеству. Вам не хватило «Антарктики», что бы понять? Пожалуйста, я придумаю ещё что-нибудь, но не обессудьте: для вас места уже не будет. Вы получили в своё распоряжение разум, но используете его во вред всему Сущему. Так стоит ли, в этом случае, ждать пока вы уничтожите себя, прихватив весь остальной мир, неразумный по вашему мнению? Не лучше ли будет для всего Сущего избавиться от человечества, этой ошибки Создателя? И всё же Сущее не желало полной гибели своего творения, иначе бы оно не создало Нону. А в качестве напоминания оставило в теле человека мину замедленного действия, встроив её в геном человека. И эта мина могла рвануть в любое время, в любом месте. Человек мог умереть мгновенно, и этой смерти не было никакого объяснения.
И мы стали учиться беречь друг друга.
Нона очнулась как-то сразу. Просто открыла глаза, осмотрелась и сказала, то ли спрашивая, то ли утверждая:
-- Я в больнице?..
Чем, кстати, перепугала сидевшую рядом лаборантку. На испуганный вскрик девушки тут же появилась Меркулова. Увидела осмысленный взгляд Ноны и тут же отправила лаборантку за мной, совершенно забыв, как потом призналась, о телефоне в кармане халата.
-- Что со мной случилось? -- снова спросила Нона.
Я мысленно поздравляю себя с тем, что догадался держать лабораторию Меркуловой на постоянной связи. Собственно, с того момента как я занял место в Хунте, генерал Лордес нашпиговал институт прослушкой, как хорошая хозяйка рождественского гуся черносливом. Так что посыльную Дарьи я встретил уже на половине дороги к лаборатории. Не трудно было делать вид, что новость меня обрадовала. Гораздо труднее оказалось скрыть то, что новость мне уже известна. Совершенно ни к чему персоналу знать, что за ним следят денно и нощно. Хоть и нарушение прав человека, зато персонал жив и пока здоров. Но взволнованная девушка не замечала, кажется, ничего. Подхватив под руку, я развернул её в сторону лаборатории. Нам предстояло знакомство с человеком, спасающим мир.
. ОТКЛОНЕНИЕ К АВТОРУ
Теперь, когда написана если не треть, то четверть романа точно, меня вдруг посетила крамольная мысль: а о ком он, этот роман? И о чём? Кто главный герой описываемых событий? Арвид Гремис и Нона, женщина, которую я наделила своими мыслями, заставила говорить своим языком? Их антагонист и противник, жаждущий не только их гибели, но и своей? Человек, ставший монстром, по имени Василе Клеменски?
Два талантливых учёных и старая женщина, волею судьбы обретшие бессмертие?
Нет. Скорее всего, главным героем моего романа является то, о чём мы никогда не задумываемся и вспоминаем только тогда, когда случается беда. То без чего жизнь человеческая вообще-то немыслима. Но до того оно постоянно и обыденно, что мы даже не придаём значения этому существу, живущему внутри нашего тела. Мы даже не даём ему права называться существом. Для нас это просто пять литров жидкой субстанции, циркулирующей по нашим жилам -- артериям, венам, капиллярам.
Да. Это кровь -- то, что позволяет нам называть себя живыми.
Я чуть ли не с детства во всех своих болячках винила кровь. Где-то класса с шестого на уроках ботаники уже задумывалась над той властью, которую кровь имела над телом человека. Абсолютной властью. Если в организме не станет крови, никакие ухищрения не заставят тело быть живым. Ничто не поможет нам, если в нашем теле умрёт это, до сих пор не понятое нами, бесформенное, но не безликое, существо, которое мы называем кровью. Оно столь же индивидуально, как и отпечатки пальцев. Хотя мы можем делиться кровью с себе подобными, никогда не найдётся человека с точно такой же кровью, как у тебя самого. Не зря же говорят: дьявол кроется в деталях. И они -- эти детали, могут натворить больших бед, несмотря на свои очень скромные размеры.
Меня удивляло уже в нежном возрасте, а помню я себя где-то лет с пяти, то, как быстро у меня затягиваются ранки и останавливается кровь. Однажды я порезала ступню осокой. Порезала глубоко, на полсантиметра, это точно. Я не могла идти. Уж не помню, как я очутилась дома. Может друзья довели, может, кто-то из взрослых донёс? ( Была я в ту пору уже школьницей класса второго-третьего.) Так вот: ранку промыли тёплой водой, чем-то присыпали и забинтовали. Повторюсь, ранка была достаточно глубокая и ужасно болела. На ногу наступать было просто невозможно. И вот, засыпая, я пожелала, чтобы нога у меня была, как раньше. Уже на следующий день я свободно наступала на ногу, а на третий день о порезе напоминала только тонкая белая полоска шрама и я снова носилась со своими друзьями-приятелями по кочкам и лазала по деревьям. Замечу: босиком.
И, вспомнив эту историю, будучи взрослой, я вспомнила и о другой своей привычке. Дурной привычке, за которую в детстве не раз получала от матери по рукам, но так от неё, этой привычки и не избавилась. Постоянно обдираю кровяную корочку с болячек. Это строго не рекомендуется. Но фокус заключается в том, что, если я не трогала эту корку -- проверено на себе, и не единожды, -- кожица под ней восстанавливалась много медленнее. Никто не мог дать мне ответа на вопрос: почему? В крайнем случае, задавали встречный вопрос: у тебя, что других проблем нет? Лишь однажды получила достаточно честный ответ: скорее всего это свойство твоего организма. Мы о себе не знаем ничего.
Да и, похоже, не стремимся узнать.
А потом жизнь закрутила, завертела, и стало, в общем, не до всех этих тонкостей: надо было выживать.
Но даже в сложных жизненных условиях, меня не оставляли эти вопросы. Почему там, где другой человек -- мой сосед, коллега по работе, родственники, в конце концов, -- сваливался с температурой и оказывался в зависимости от постели и лекарств, как минимум, на неделю, я ходила гоголем, ограничиваясь лёгким недомоганием и головной болью? Единственным бичом всей моей жизни. Она, головная боль, до сих пор живёт во мне в качестве компаньонки, и, случись ей исчезнуть, я точно буду чувствовать себя не в своей тарелке.
Особенно ярко это моё свойство -- не болеть, как все, -- выражалось во время эпидемий гриппа. Мать всегда ругала нас с отцом: принесут домой заразу, а самим хоть бы хны! И действительно: мать с младшими чуть ли не пластом лежат, а мы с отцом гуляем, как ни в чём не бывало. Был в моей жизни случай, иначе, как курьёзом, я его и не зову. Работала я токарем на большом машиностроительном заводе. В это время как раз и началась кампания по противогриппозным прививкам. Объявили их строго обязательными. Я, тем не менее, категорически от неё, прививки, то есть, отказалась: сама себе прививка. Дело дошло до начальника цеха. А цех у нас большой, сотни две, а может и больше, человек работало. Уж и уговаривали меня, и грозили… . Медики в упор слушать не хотели, что мне эта прививка нужна, как коту апельсин. В конце концов, я согласилась, но с условием: если я свалюсь после прививки, то -- всё то время, что проваляюсь в постели, мне поставят рабочими днями и оплатят по-среднему, поскольку работала я ещё мало, где-то около года, и больничный мне оплачивался в половинном размере.
Две недели мне оплатили без разговоров. Зато больше с прививкой не приставали.
А ещё, хоть и имею я отношение к медицине только как редкий потребитель её услуг, не давало мне покоя , это при всех-то других заботах и тревогах, коих и без того выше головы, -- следующее явление: Почему все человеческие хворобы внесезонны и только грипп ходит строго по расписанию: весной и осенью? Это одно. Другое: почему каждая эпидемия имеет свой вирус, хоть чуточку, но непохожий на своих предшественников? И поэтому вакцинация защищает, опять-таки, не всех привитых. Почему?
И пришла в мою голову однажды светлая, а, может, и не светлая, мысль, что эти регулярные вспышки гриппа не что иное, как способ адаптировать человеческий организм к смене погодного режима: от холода к жаре, от жары к холоду. От сезона влажного к сезону сухому и наоборот. И выбраковать тех, кто эти изменения принять неспособен. То есть перед нами явление, подтверждающее дарвиновский постулат о естественном отборе. Только уже в человеческом обществе.
Любопытная картинка, на которую мало кто обращает внимание: едва человек находит возможность защититься от какой-то болезни, грозящей вымиранием ему, как виду, как Природа ( Натура -- по латыни ) подбрасывает ему новую загадку, позаковыристей. Иногда она, Природа, ограничивается сотней-тысячью жертв, что по сравнению с авариями на автомобильных трассах, просто мизер. Но иногда у неё срывает крышу, скорее всего от нашей человеческой борзости. И Она начинает нас учить.
Наводнения… Ураганы… Засухи… Землетрясения с их последствиями…
Всё это не что иное, как лёгкие предупреждения человеческому стаду.
Опомнитесь!
А если не опомнимся?
Тогда придёт « Антарктика».
Вселенский мор…
Убивающий человека через его главную жизненную субстанцию -- кровь.
Я не враг ни себе, ни человечеству. Люди выживут. Но изменится ли их сознание?
Надеюсь, что да.
Иначе бы в моей жизни не появились бы ни Арвид Гремис, ни Нона, ни сама «Цитадель».
Ни кровь, способная устоять даже перед таким монстром, как «Антарктика». Я ещё не знаю, откуда она взялась. Они, мои герои, пока об этом молчат. Может и сами ещё не знают? Как не знают, какую плату потребует с них монстр, теперь уже совершенно невидимый, но прочно обосновавшийся в телах всего человечества, оставшегося в живых. А от моих героев особенно -- ибо им даровано физическое бессмертие. Что им, собственно, по их же личному мнению, совершенно не нужно.
«Плата за бессмертие» -- таково будет второе название моей «Цитадели».
НОНА
Я очнулась одномоментно. В голове был лёгкий туман и никаких воспоминаний. Значит, Мерлин всё-таки напичкал меня снотворным. Нет… Когда-нибудь я всё-таки оторву ему за это голову и сделаю так чтобы его лучшие ученики её пришить не сумели. Ведь прекрасно знает, что вся эта химия мне противопоказана по психофизическим данным. И что я взорвусь, как атомная бомба, узнав о его инициативе. Тем не менее, продолжает рисковать своей седой башкой. Он полагает, что этим самым защищает меня от истощения, психического и физического, но на самом деле это ничего не даёт. Дутый эффект получается. Ну, просплю я сутки – другие без снов, зато потом они на меня всей кучей навалятся. И что мне делать прикажете? С ума сходить? И без того шансов для этого предостаточно. Одна эта лаборатория чего стоит. Глядишь бы без снотворного мои мозги чего-нибудь, да и накопали бы, поскольку никто и ничто им не мешало бы работать. А тут, напрягай их, отбрасывай в сторону окружающий мир, который самым беспардонным образом влезает в твои размышления. Никак не вдолблю ему в голову. Жалеет он меня, видите ли. Что уж я - настолько беспомощный ребёнок, по его понятиям? Я и без него знаю, что иной раз расходую излишне много энергии, но смысл от моих снов и трансов в том, что почти всегда мне удаётся предугадать события и место действия. А если не удаётся, значит, я неверно истолковала полученную информацию. И подобные казусы случаются со мной именно тогда, когда Арвиду Гремису взбредёт в голову напичкать меня снотворным.
Хотя я понимаю, что им движет. Мои сны, в моё время их могли назвать вещими, не давали мне полноценного отдыха, они приходили не поодиночке и запоминались иной раз настолько прочно, что никакими уловками их нельзя было выжить из памяти. Даже привычка записывать всё на бумагу не помогала. Иные ночные пророчества гвоздём торчали в моих бедных мозгах, не давая сосредоточиться на сиюминутном деле.
И трансы…
Всемогущие боги! Как я ненавидела эту свою способность. Ну, за каким дьяволом Судьбе было угодно наградить меня ещё и этим, выматывающим физические силы, даром? Арвид не зря боялся -- меня могло стукнуть в любом месте и в любой момент. Именно так я попала под взрыв Института. Это оттуда шрамы на позвоночнике. Напоминание мне: чтобы не лезла, очертя голову, во всякие авантюры. Сколько прошло времени, а природу этих трансов мы так и не определили. И посему мой Мерлин старается держать меня по настоящему спящей. Для собственного спокойствия.
-- Мне нужней твоя кровь, -- заявляет он. -- А от трупа крови не дождёшься.
Будь его воля, я бы все эти годы провела во сне. Даже сейчас, через двести лет, моя кровь творит чудеса. И ни одной души, чья бы кровь хоть на чуточку приблизилась, по своим параметрам и возможностям, к моей. У всех определённые границы. Даже у Арвида. Вы просто представить не можете, каково это -- быть уникумом. Идти исключением из всех правил.
Что ж… Это моё правило: нарушать все правила.
Что там нарисовала авторша в своём «Отклонении»? Что она наделила меня своими мыслями и идеями? Ну это как ещё посмотреть… Не стукни я её по темечку, в своё время, вспомнила бы она обо мне? Скорее всего, занялась бы своими сказочками и стишками. А это, что ни говори, гораздо спокойнее и проще, чем пытаться заглянуть в будущее, да ещё в таких условиях, что сложились в начале двадцать первого века. Эта война -- все против всех -- началась уже тогда. Власть предержащие на всех перекрёстках трубили о своём стремлении к миру, а на деле стравливали людей. Имели от этого большую прибыль. О-очень большую… Деньги за проданное оружие -- раз, а его много надобно в войне. Народу меньше кормить -- это два… Ну, а в качестве приза, поощрительного ли, главного ли, земелька на которой этот народишко померший проживал. Самое любопытное и подлое -- освобождали территорию от своего присутствия на ней, именно те, кого защищать приходили. Переселялись, по доброте своей безмерной, в загробный мир. Не по собственному желанию, конечно.
Самое трудное -- достучаться до человеческого сознания. Человек руками и ногами отбрыкивается ото всего, что только пытается нарушить размеренное течение его личного существования. Ничего не знаю и знать не хочу... Это не мои проблемы… Меня это не касается… А того понять не хочет, что когда коснётся -- поздно будет. Поезд ушёл.
Не так ли, дорогая авторша?
Ну, да ладно… Сочиняй дальше, а я посмотрю, что у тебя получится. Ты ведь такая же дилетантка во всём, о чём пишешь, как и я в этой истории. Так что пиши, а я поправлю, если заврёшься. В отличие от тебя, я фантастику терпеть не могла. Особенно твоего обожаемого Ивана Ефремова. Не люди у него в будущем, а ангелы с крылышками.
Что-то я разбрюзжалась не на шутку. Это тоже последствия снотворного. Гремис об этой моей привычке знает, и пока не суётся выяснять, каково моё самочувствие. Взбучку я ему так и так устрою. Но уже не в том масштабе, ежели он сунется в момент моего пробуждения. Так что даёт он мне время окончательно проснуться и успокоиться.
Гремис… Гремис…
Волею судьбы мы остались двое от того мира. Что это? Награда или наказание? В своё время мы, впрочем… Да нет, именно «мы» -- ни за что не поверю, что и тебе этого не хотелось -- мечтали хоть одним глазком заглянуть в будущее: как там наши потомки?
Заглянули…
Не просто заглянули… Стали негласными владыками и диктаторами -- стали сторожами Смерти и перестали быть людьми. Мы можем умереть, только погрузившись в раскалённую плазму. Но пока права на это у нас нет. И ЦИТАДЕЛЬ будет стоять до конца света, или пока не исчезнет последний носитель «Антарктики». Вот тогда мы с Арвидом получим право на покой. И на смерть…
Боеготовность номер один.
ЦИТАДЕЛЬ живёт по этому правилу с самого момента своего создания. И врасплох нас застать невозможно. «Лаборатории Спящих» имеются на всех континентах, и, фактически являясь филиалами ЦИТАДЕЛИ, ведут автономную деятельность. В их непосредственные обязанности входит функция контроля за эпидемическими порогами, все сведения о которых, передаются непосредственно в ЦИТАДЕЛЬ. Также в обязанности «спящих» входит необходимость отслеживать все проявления «Антарктики», даже незаметные глазу изменения должны тут же браться под контроль. К «спящим» же стекается вся информация с санитарных постов, которые располагаются в медцентрах. Ну, а посты получают информацию, как я уже говорила раньше, от датчиков общественного транспорта. Кстати, вагончики траоба также оснащены контролирующей системой. Её, конечно, можно обмануть, изоляционных материалов имеется сверхдостаточно, но только почему то никому это не приходит в голову: прятать свою болезнь. И поэтому, мы не часто пользуемся услугами нашего главного органа, благо имеем полное право принимать решение на местах. Адреса «Лабораторий Спящих», в отличие от самой ЦИТАДЕЛИ, засекречены. Просто потому, что имеющееся там оборудование и прочее обеспечение для предотвращения эпидемических вспышек, а это наша главная обязанность, представляют собой угрозу не только микробам и бактериям. Яд он есть яд. И в неподготовленные руки ему попадать не стоит. Ну, а кроме того, не стоит забывать, что куратор «Спящих» не кто-то, а начальник отдела Штаба Безопасности, и вся химия, что у нас в наличии, подотчётна Штабу. И мы всё-таки подразделение военное. И наша автономность подразумевает полную личную ответственность лица, принимающего решение. Собственно, нас не так уж и много за пределами ЦИТАДЕЛИ. Хотя в каждой Лаборатории на дежурстве всегда по три тревожных группы, каждую из которых возглавляет «Спящий». Разумеется, у нас у всех есть имена, но люди как-то привыкли к нашему статусу, и уже иначе нас не называют. Обычно мы обходимся своими силами, то есть силами подконтрольного данной лаборатории региона. И этого вполне хватает. Мы, чаще всего, выполняем функцию связующего звена, курьеры ЦИТАДЕЛИ, наделённые властью, которую временами приходится применять в полной мере. Как, например, с экспедицией академика Смирнова. И угораздило же их нарваться.
Ну что? Пора дать о себе знать? Проснулась я, дорогой профессор, будь готов к выволочке за свои эксперименты над моей головушкой. Как ни странно, чувствую себя отдохнувшей. Вопрос: как долго я спала? У этого старого обормота хватит ума упрятать меня в постельку и на недельку. Правда, думаю, в данной ситуации он на это не рискнёт. Так же как и меня, его раздражают мои трансы, но информация, которую мы получаем от них, всё-таки стоит переносимых неудобств. Даже скептичный СтанИслав СеверИн согласился с этим. Но как долго он сопротивлялся… Никак его материалистическая составляющая не хотела принимать мои выводы на веру. Как он их перепроверял! Носом землю рыл, чтобы найти хоть какую-то ошибку в моих конечных выводах. И сердился как ребёнок, которому не дали понравившуюся игрушку. Конечно, свои выводы я не выставляю истиной в последней инстанции и, --Хвала Небесам! -- доводилось мне и ошибаться, но, как правило, я слишком часто оказывалась права. А это, знаете ли, тяготит.
Погожу я, пожалуй, извещать о своём присутствии. Может, что-нибудь любопытное услышу: Арвид Гремис иногда пытается скрыть от меня информацию, особенно, если она касается меня и ему категорически не нравится. Так что приходиться идти и на такие шпионские уловки. И ведь знает, что всё равно вытащу из него правду, и тем не менее… Старые привычки дают о себе знать. Временами думаю: и как это у нас мозги не кипят от того количества информации, что в них заложена? Это же тихий ужас! А мы живы, здоровы -- чего и вам желаем. И даже с ума не сходим.
Особенно я.
Я, при желании, могу включать свои воспоминания как кино. Единственное что я не могла вспомнить так это те полтора года, что я пролежала в стеклянном ящике в лаборатории Дарьи Меркуловой. Даже детские годы и те вылезают из своих тайничков чуть ли не по первому требованию. Но тут уж, если верить Арвиду, а не верить ему у меня нет причины, история вообще тёмная -- по его словам у меня не только сознания, но и подсознания не наблюдалось. Одни только животные инстинкты, направленные на физическое выживание. Словно ушла я куда-то из своей законной квартиры по делам ли, погулять ли -- и полтора годика гуляла. А потом р-раз -- и вернулась. «Здрасьте» -- говорю, а народ в панике. И первое, что я вспомнила так это решётчатые ворота очередной больницы. У меня не было сил. Я не могла ни пить, ни есть. Добрые люди пытались влить мне в горло хоть глоток, но вся вода вытекала обратно. Во мне жил ужас смерти. И за ним пришла темнота.
Я очнулась почти мгновенно. Обнаружила себя в стеклянном ящике, опутанную проводами и системами. Всё это здорово напоминало больницу, но таковой явно не было.
-- Я в больнице? -- задала я вопрос.
Сидевшая за столиком молоденькая девочка испуганно вскрикнула и стремительно убежала. Ей на смену тут же появилась женщина лет сорока пяти и так же взволнованно начала крутиться около меня. На свой вопрос ответа я не получила. Ну, поскольку я человек уже в солидном возрасте, возникать по мелочам мне не полагается. Лицо терять не стоит. Но должна же я выяснить: где, в конце концов, я нахожусь? Мне же детей известить надо, что со мной всё в порядке. Они же волноваться будут. Они всегда волнуются, когда я ухожу гулять по вечерам, часиков так в девять, в десять. Люблю я прогулки в это время. Район у нас тихий спокойный. Злачных мест мало. Все меня знают, всё-таки уже более полувека тут живу. Никому и в голову не приходит обидеть старуху. А --не дай Бог! -- плохо станет, найдутся люди добрые, доведут до дому. Как же меня в больницу–то угораздило попасть? И телефон, как на грех, дома оставила. Надо будет сестричку попросить: пусть позвонит, успокоит моих.
Так… А куда звонить-то? Что: склероз, что ли начался? Хотя в моём возрасте это и не удивительно. Забыть собственное имя… Как та старушка из анекдота, что внучка Мариша любит рассказывать. А вот кому она любит рассказывать этот анекдот? И где я живу? Нет. На меня это точно не похоже. Память меня ещё ни разу не подводила. Я, что, головой ударилась?
Меня начал сковывать холодный ужас. Я уже не ждала ответа от крутившейся вокруг меня медички, я даже хотела, чтобы она поскорее убралась к другим пациентам и оставила меня наедине с моими страхами. Но она не уходила. И в этот момент появился Арвид Гремис. Профессор. Тогда я, конечно, ничего этого не знала. Просто около ящика, служившего мне постелью, появился немолодой мужчина и с ходу устроил мне допрос. Дотошно выспрашивая всё, что сохранилось в моих мозгах, он загружал их новой информацией, беспощадно вливая в них горькую правду, словно бы понимая, что для меня недостаток информации губительней, чем её избыток. Это так на самом деле. Я и детям говорила: только полный пакет информации, полуправда хуже лжи. Не хотите ставить меня в известность -- так и скажите, а не вертитесь ужом на сковородке. Информации в первый же день своего нового бытия я получила выше крыши. Уже потом, когда прояснилось многое из моей прежней жизни, я спросила у Арвида, почему именно так он действовал, а не предписанными в подобных случаях дозированными сведениями, не успокаивающими намёками на постепенное возвращение памяти и прочими психиатрическими приёмчиками? Ответ получила предельно короткий и честный: А это на тебя подействовало бы? Я согласилась, что вряд ли. «Тебя выдали глаза. В них был скепсис и страх. Удивительное сочетание, которого я до сих пор ни у кого не видел. И я подумал, твой ум стоит занять чем-то сверхвозможным, чтобы ему некогда было бояться».
Что ж… Он оказался прав. Ошеломлённая полученными сведениями, пытаясь осмыслить ситуацию, в которой оказалась, я начисто забыла о том страхе, что одолел меня в момент пробуждения. Или возвращения?
Через некоторое время, убедившись, что все мои части тела вполне функциональны, мне было разрешено вставать. С Дарьей Меркуловой мы даже слегка подружились, как могут подружиться бабушка с внучкой, а вот помощницы её, меня почему-то побаивались, а одна так вообще смотрела на меня, как кролик на удава. И честно признаюсь, до сих пор не понимаю, почему я вызывала у неё такой страх. Мне-то самой до жути было страшно. А тут ещё в чужих глазах монстром выглядишь. Через некоторое время эта девочка исчезла, а я так и не удосужилась поинтересоваться, что с ней случилось. Да и не до неё мне было в тот момент: свою бы ситуацию осмыслить.
Время шло. Память моя бунтовала, не желая возвращаться в прошлое. Так что оставалась я для всех Ноной. И я привыкла к этому имени настолько, что когда всё вспомнила, то предпочла Ноной и остаться. В летаргии я провела, по словам Арвида, года полтора. И, по его же словам, это была довольно странная летаргия. Мой организм функционировал как при обычном сне. Более того, он самовосстанавливался. Заметили это не сразу. А когда заметили, то уже глаз с меня не спускали. Постоянно брали кровь. Матушка Природа сыграла со мной весьма злую шутку: моя кровь, лишившись группы, стала универсальным лекарством. И охраняли меня -- дай боже! Золотой запас государства так не охранялся. Это напрягало. Но было понятно.
Мне достались апартаменты Кима. Без той стерильности, что обеспечивались его персоне, но с той же охраной. Так что непосредственные контакты с миром были для меня ограничены до нескольких человек, включая и охрану. Зато информационные связи были, в полном смысле, безграничны. И страшная картина трагедии предстала передо мной во всей своей красе. Всё-таки туда, к основанию пирамиды, к тем, кого называют простыми людьми, информацию дают дозировано. И это, в общем-то, верно. Не всякий выдержит неприглядную истину кошмарных событий, захлестнувших мир.
Увы! И в этом кошмаре нашлись индивидуумы, решившие половить рыбку в мутной водичке.
Всё как всегда…
Пусть рухнет мироздание, но я хочу получить свой кусок пирога. И от чужого не откажусь.
Воспоминания в сторону. Моё пробуждение заметили. Я встречаю смущённый взгляд заглянувшего за ширму Генриха (мальчик всё ещё не может смириться с фактом моего существования), и тут же появляется Арвид. Не обращая никакого внимания на мой взгляд, красноречиво обещающий скандальчик, берёт мою руку и считывает пульс. Полученным результатом он явно недоволен. Бурчит себе под нос: дозу надо было взять больше. Я столь же тихо отвечаю: я и за эту голову тебе оторву и скажу -- так и було; и твои ученички тебе её пришить не сумеют.
Арвид смеётся:
-- Уж больно грозна ты, как я погляжу. Мальчики, поделитесь новостями.
Вот кот собачий! Знает, при других я ему слова не скажу. Разве только Сашеньки не постесняюсь. Но Саша, как я уже отмечала, для нас вроде собственного сына, даже если и поссоримся в его присутствии, авторитета не уроним. А вот Генрих и СтанИслав -- дело другое. При них -- низзя! Ни в коем разе! Впрочем, что-то я расхулиганилась. Не к добру.
Встать мне конечно не дали. Этот закуток в кабинете Арвида оборудован специально для меня. Собственно, арвидов кабинет не что иное, как его лаборатория, в которой я главный предмет. И так повелось изначально. Ещё со времён Института, когда он буквально поселился в апартаментах Кима, куда меня и засунул. Частым гостем у меня стал и генерал Лордес. Особенно после случая с «Белым Братством».
Как я уже отметила, информации у меня было море. А поскольку умом меня бог не обидел, и самомнением тоже, привычно анализируя события, я составляла собственную картину мира. Вот ведь фокус: за людьми смерть ходит, а они, тем не менее, лезут в самое пекло, невзирая на опасность. Всегда поражалась я журналистам. Никому в голову не приходило назвать их фанатиками, а на деле они ведут себя именно так. Независимо от жанра, в котором работают. На всё готовы «ради нескольких строчек в газете». Но, благодаря этому их фанатизму и имеем мы информацию об окружающем нас мире и о том, что в нём происходит. Так что, как бы ни ругали мы их за их неуёмное любопытство, а не будь их, так бы и жили в дремучих лесах.
Чего-чего, а информации у меня было достаточно. Пожар, что разожгла «Антарктика» горел в полную силу. А люди из одной крайности кинулись в другую: перестав убивать друг друга в войнах за пространство, начали убивать друг друга за веру. Эти войны, правда, прекратились очень быстро, мировые конфессии почти сразу же поддержали Хунту, но вот расплодившиеся, как тараканы на кухне ленивой хозяйки, секты всё чаще и чаще заявляли о себе в полный голос. А поскольку в той прошлой жизни я каким-то образом была заинтересована изучением религий…
( Вопрос: а почему я об этом помню? Имя не помню. Где живу -- не помню. А то, что занималась религиями -- помню?)
…То много уделяла внимания веточкам мирового религиозного дерева. Интересное занятие, для психиатра, разумеется, наблюдать зарождение секты. И выяснять: почему вдруг человек -- умный, образованный, имеющий достаточно средств для безбедного существования, вдруг бросает всё и тащится, порой на край света, за новым пророком, зачастую безграмотным и беспринципным? То, что видела я в появившейся картине, меня напрягало. Слишком много людей отворачивалось от привычного для них Бога, и следовало за новоявленными пророками. И слишком много этих пророков развелось. Я не знаю, чем задело меня это название: «Белое Братство». Но сразу в памяти ярким пятном высветилась картинка: фотография молодой женщины, закутавшейся в белый платок, ( или шарф? -- не помню) и надпись под ней: Мария Деви Христос. Одна из лидеров секты «Белое Братство», возникшей на переломе двухтысячных годов. Такие секты в то время именовались тоталитарными, а фактически были рабовладельческими. Но никто себе не позволял называть вещи своими именами. Засудить могли… За оскорбление личности… Толерантность! Дьявол её раздери! Правда, то «Белое Братство» на чём-то здорово прокололось, кажется, на несовершеннолетних, и получило по заслугам -- после суда над ними, информации было ноль. И вот снова всплыло это название. Была ли эта секта преемницей прежней, или название новому пророку в голову пришло самопроизвольно, только вот заинтриговала меня она, и очень. А информации по ней оказалось почти ничего. Так, декларация о намерениях. И обязательное для доступа к молениям наличие поручителя уже состоящего в секте. Может именно тогда дало о себе знать Нечто, превратившееся потом в трансы? Но в тот момент я почувствовала, что за этой ширмой кроется опасность, опасность лично для меня. И во время очередного визита генерала Лордеса, я позволила себе вмешаться в разговор мужчин. Они вели свои приватные разговоры в моём присутствии уже давно, не опасаясь моих ушей. Да и кому я побегу передавать содержание этих разговоров, если я и имени своего до сих пор не помню. Чтобы спастись от безделья, я выклянчила, в самом прямом смысле слова, небольшую кухоньку. Меня снабдили и приборами и продуктами, и я отводила душу, придумывая новые рецепты. Сначала я угощала свою охрану, а потом и профессор распробовал мои курьёзы, как он обозвал мой сладкий пирог со свежими фруктами и вареньем. Так что они не просто разговаривали, но и оценивали результаты моих кухонных экспериментов. За что господин Лордес и обозвал меня кухаркой, причём -- великолепной, и предложил профессору назвать цену. Это была, конечно, шутка, но я решила ею воспользоваться и поинтересовалась:
-- А генерал не сочтёт для себя оскорбительным принять совет кухарки?
-- Отчего же нет, если совет разумный. -- Эрнесто с интересом взглянул на меня. Он знал обо мне всё, что знал Арвид. И видимо, даже то, чего о себе не знала я.
-- Секта «Белое Братство». По ней слишком мало информации в открытом доступе, в отличие от других. И, с моей точки зрения, это подозрительно.
-- Только отсутствие информации может вызвать подозрения?
-- Но, если молчат, значит, есть что скрывать. В жизни меня интуиция не подводила.
Стоп! А откуда я это знаю? Даже Арвид встрепенулся от моих слов.
-- Ты что-то вспомнила?
Я отрицательно покачала головой.
-- Только то, что сказала. Интуиция меня подводила редко. А в этом случае я просто уверена, что дело нечисто. Чую всеми местами -- и приличными, и неприличными.
Собеседники рассмеялись.
-- Ну раз даже неприличными… Будем проверять.
В следующий свой визит генерал Эрнесто Лордес смотрел на меня уже с нескрываемым любопытством и без смеха. Увы! -- интуиция меня не подвела. «Белое Братство» оказалось глубоко законспирированной организацией, одной из целей которой значилось уничтожение профессора Гремиса и моей персоны. В ходе расследования всплыло имя Василе Клеменски, но Арвид сразу же отвёл доводы Эрнесто. Да и следов, что привели бы к тому, не было никаких.
Вот так вот и сложился наш триумвират. Только вот нравилось генералу дразнить меня. Частенько в разговоре бросал он фразу:
-- А теперь выслушаем мнение кухарки.
И знал же, что отвечу, не задумываясь, солёным словцом, а всё равно нарывался. И ещё смеялся, стервец. Я и не обижалась… Не до смеха им было… Не до смеха.
Иногда в нашей компании появлялся Алекс Грант. Его приводил с собой Эрнесто. Но при этом господине шуточки исключались. Дипломат до мозга костей, великолепный кавалер, внимательный и любезный, с аристократическими повадками, но скользкий, как угорь, он мне категорически не понравился с первого мгновения. Но за то, что я, наконец, вспомнила, кто я такая, благодарить следовало именно господина Гранта. Просто, в один из визитов, рассказывая очередную байку из своей молодости, он назвал имя женщины. Я в этот момент отправилась готовить новую порцию кофе для мужчин. Услышав имя, я обернулась. Арвид вскочил как мальчишка, быстро подошёл ко мне, загородив от глаз Гранта, и тихо спросил:
-- Ты вспомнила?
Я слегка качнула головой и проговорила:
-- Имя…
Повернулась, и ушла варить кофе.
На попытку господина Гранта называть меня по имени, я категорически потребовала, чтобы ко мне обращались как прежде: Нона. Почему-то мне не хотелось слышать своё имя из уст этого человека. После ухода Эрнесто и Гранта, я написала все данные о себе. Получилась настоящая анкета. Я вспомнила, что вся моя семья собралась у старшего сына, чтобы отпраздновать мой юбилей, а потом, оставив молодёжь праздновать дальше, я пошла гулять. Девяносто пять, конечно, не круглая дата, но всё-таки повод для семейного праздника. И, скорее всего, не сразу хватились моего отсутствия. Если я упала на улице, то меня могли подобрать и чужие люди: в последнее время их в нашем районе появилось достаточно. Дети могли искать меня по больницам, а там была такая неразбериха, что меня вполне могли и не зарегистрировать. А может, и искать некому. От этой непонятной болезни человек умирал на ходу. Нет! Не будем думать о худшем. Арвид передаст сведения генералу, а у того достаточно возможностей отыскать хоть что-то.
Любопытно, что преподнесут мальчики в качестве новостей? А так же интересно: сколько я спала?
-- Двое суток, -- отвечает Арвид на незаданный вслух вопрос.
Ишь ты, расщедрился…
-- Ну, так что за новости, господа хорошие. Или ждёте, когда я от нетерпения на стенку полезу? СтанИслав, не тяни кота за хвост!
Уж кому-кому, а куратору «Спящих» моя натура известна достаточно, чтобы знать -- всяческие проволочки в моём присутствии крайне не желательны. Не первый раз в паре работаем. Но СеверИн улыбается и подталкивает Генриха ко мне. Тот от волнения не может собраться. Рявкнуть на него, что ли, по-родственному? Мнётся, как девка, которую сватать пришли. Арвид ободряюще кладёт ему на плечо руку.
-- Не пугайся, не съест она тебя. Чем быстрее ты скормишь ей информацию, тем добрее она встанет. И пора бы уже смириться с нашим существованием. За три недели привыкнуть можно.
-- Не думаю, что и трёх лет для этого хватит, -- осмеливается ответить Генрих, и подходит к монитору.
По экрану бегут схемы, звучит голос Генриха, дающий пояснения, а меня одолевает ощущение нереальности происходящего. Три недели назад Генрих Хорько и СтанИслав СеверИн были непримиримыми противниками, а я была такой же одинокой, как и Арвид Гремис. А в данный момент вдруг выясняется, что я обзавелась потомком, а непримиримые враги у моей постели зарыли в землю топор войны. А поняла я это, слушая разъяснения Генриха и глядя на схемы, что спрятаны у СтанИслава в сейфе. Вопросительно смотрю на СеверИна и перевожу взгляд на карты. Но СтанИслав отрицательно качает головой. То есть как? Мы же считали их существующими в единственном экземпляре?
Генрих смотрит на Арвида. Тот, наконец, соизволяет дать пояснения: эти сведения Генрих получил из Информатория. Значит, запрос пошёл с компьютера Арвида, поскольку только Арвид имеет неограниченный доступ к информации. Даже у членов Совета Цитадели разные допуски.
-- Но даже если так, -- я продолжаю свою мысль вслух, -- как же вы ухитрились отыскать их в такой короткий срок?
-- Нона, -- в голосе Генриха звучит обида. Или мне показалось? -- Я же занимаюсь ЦИТАДЕЛЬЮ почти десять лет. Я знаю, где нужно искать.
Арвид считывая с приборов параметры моего состояния, спокойно ставит меня в известность, что более половины сведений по ЦИТАДЕЛИ, что получены Генрихом, в архиве самой ЦИТАДЕЛИ отсутствуют. И среди них точное подтверждение того, что Клеменски, живой или мёртвый, находится в Лаборатории.
-- Могу ещё порадовать, -- продолжает Арвид. -- В пещеры ушли три отряда спелеологов оснащённые самым новым оборудованием, и разведанные ими туннели на планах очень похожи на твои лабиринты. В Лабораторию пустили реагенты, чтобы, по возможности, связать имеющуюся заразу. Кажется, доложил всё. -- Арвид усмехается. -- встанешь через полчаса и не секундой раньше. Мальчики, проследите.
«Мальчики» согласно кивают, но Арвид уже ушёл. Я продолжаю смотреть на экран и слушать комментарии «мальчиков», а мысли опять убежали в прошлое.
Она всё ещё находилась в лаборатории под надзором Дарьи Меркуловой. Но скучать ей не приходилось. Девочки-лаборантки, по её просьбе, читали ей свежую прессу, а заинтересовавшие её статьи сканировали и отправляли на экран монитора, что пристроили над её «постелью». Ежедневно приходил профессор, и они вели неторопливые разговоры на всевозможные темы. Её самоё удивляло, как много она помнит. А вот самого главного: кто она такая? -- вспомнить не удавалось. Уже тогда у них начались споры. Впрочем, она не без основания полагала, что профессор специально провоцирует её на возражения, надеясь нажать на ту самую кнопку, что вернёт ей утраченную память. В одном из разговоров, они коснулись темы смерти. И вопрос: когда лучше думать о ней и готовится к встрече, вызвал удививший профессора ответ:
-- Полагаю, думать о ней надо всегда. И готовиться к встрече с ней -- тоже. Но вот жить стоит так, как будто у тебя впереди бесконечность. Сделав одно дело, тут же начинать другое. И не бояться, что не сумеешь его завершить. Но, знаете ли, Арвид, -- Я уже позволяла себе обращаться к нему по имени, в силу своего возраста. Я не помнила, сколько мне лет, но чувствовала, что гораздо старше той дамы, что смотрела на меня из зеркала. -- С костлявой мне ещё рановато встречаться -- не все дела сделаны.
-- А почему Вы считаете её костлявой? -- Арвид с интересом смотрел на собеседницу. Вероятно, если всё будет хорошо, то её можно переводить в другое помещение. Хотя бы в палату Кима. Ему нравилась эта пожилая женщина. Как стойко восприняла она свою трагедию. Не как непоправимую беду, а как досадное недоразумение, которое должно вот-вот разрешиться.
-- Традиция. Я всё-таки в христианской стране живу. Хотя в моём представлении, это красивая женщина, которой выпала нелёгкая доля быть судьёй и палачом человеческого стада.
-- Вы не слишком-то лояльны к человеку, Нона.
-- Не слишком лояльна! Да это стадо двуногих думает только о собственной утробе, а на всё остальное ему плевать. Если было бы иначе, -- женщина взглядом остановила , желавшего возразить, Арвида, -- я не лежала бы здесь. И мы не вели бы этот разговор.
Да. На это возразить профессору Гремису было нечего. Много ещё диспутов и дискуссий случилось между ними. Однажды вернулась память. И люди генерала Лордеса попытались найти её родных. И не нашли.
Это был один из самых чёрных дней её жизни. День, когда она впервые перешагнула порог кабинета Арвида в Институте. Больше она в этот кабинет не вошла ни разу.
Двое сидят в полутьме кабинета.
Мужчина и женщина.
Яркий круг от настольной лампы бросает отблески на их лица. В кругу света листы бумаги. Женские руки, обтянутые сухой морщинистой кожей, перекладывают эти листы, словно пытаясь сложить их в определённом порядке, от которого изменится решение задачи. Взгляд мужчины тревожен, женщина же, наоборот, спокойна, и даже безмятежна. Спокойна тем покоем, который приходит к людям много пожившим, много страдавшим и приближающимся к окончанию своего жизненного пути. Только одна предательская слезинка медленно покидает уголок глаза и ещё медленнее ползёт по щеке.
-- Это всё? -- Голос женщины нарочито равнодушен.
-- Всё что мы могли разыскать.
В голосе мужчины тревога и нескрываемая боль. Он знает, что чувствует эта, сидящая напротив него, очень пожилая женщина. Он прошёл через это. Но ему всё же было гораздо легче: он видел своих мёртвых и их могилы. У этой женщины не было ни первого, ни второго. Лишь вот эта жалкая кучка бумаги, не дающая ни одного конкретного ответа, но и не позволяющая даже теплиться огоньку надежды. Её семья оказалась в эпицентре стихийно вспыхнувшего бунта и погибла, вне всякого сомнения. На месте её дома груда руин, пепел и обгоревшие останки ни в чём не повинных людей, которые вечером легли спать, а ночью простились с нашим миром, сожженные напалмом. Немного утешало одно, если это, конечно, могло утешить, люди погибли во сне. Многие даже и не проснулись.
Арвид Гремис, а это был именно он, с того самого момента, когда очнулась та, которую он назвал Ноной, и когда выяснилось её настоящее имя, пытался разыскать родных этой женщины. Но полтора потерянных года, ибо именно столько провела Нона в своём странном, похожем и на летаргию и на кому, состоянии, позволили времени стереть следы и людей и событий. Рука Арвида потянулась к щеке женщины, чтобы смахнуть одинокую слезинку.
-- Эл…
-- Нона. Зовите меня Нона, профессор. Та женщина умерла. -- И, уронив голову на скрещённые руки, она, наконец, заплакала.
Но даже плакала она спокойно и сдержанно. Приглушённые рыдания словно бы утекали в дерево столешницы, пытаясь спрятаться от внимательных, понимающих глаз. Наконец слёзы прекратились. Нона подняла голову, и Арвид увидел, как высыхают остатки этих слёз в уголках глаз. Взгляд был отрешённым и спокойным. Спокойным до неприличия.
-- Я знала, что так и будет, -- заговорила она. -- Знала… Я же видела всё это своими глазами. Я же была там, Гремис.
Устремлённый в никуда взгляд вдруг ожил, и Арвид Гремис на мгновение увидел отблеск того пожара в тёмных зрачках, вдруг полыхнувших нестерпимым жаром. Слезинки снова побежали по щекам, оставляя дорожку.
-- Когда вы вспомнили об этом, Нона?
-- Только что. Когда плакала. Я видела, как полыхали эти дома. Как складывались их стены. Последнее, что я помню, как из окна пятого этажа, охваченная огнём молодая женщина выбрасывает ребёнка. Больше я ничего не помню, пока не очнулась в вашей клинике, профессор. Там горело всё: трава, деревья, кусты… Горела даже вода в лужах.
Теперь Арвиду стало понятна причина столь долгого моего беспамятства. Да и мне тоже. Мой организм был здоров и не собирался умирать, но вот мозг категорически не желал возвращаться в существующую реальность, где на твоих глазах жгут твоих детей, а ты ничего не можешь сделать, чтобы спасти их. Даже не можешь броситься в пожирающий их огонь, чтобы сгореть вместе с ними. Потому что твоё тело отключило твоё сознание, и теперь им командует инстинкт самосохранения, который тащит тебя, куда глаза глядят, лишь бы подальше от увиденного ужаса. Так что Дарья Меркулова не ошиблась в своём диагнозе. Я вполне могла бродить в беспамятстве по городу без воды и пищи не один день, пока не свалилась с ног. На свою удачу у ворот больницы.
И много лет спустя , Эрнесто рассказал мне, что не бунт был причиной гибели сотен людей в нашем, таком спокойном прежде, районе. Просто кому-то надо было испытать новое оружие, вот они и закосили под бунт. А вот кому? Выяснить так и не удалось. Но и причастность к случившемуся господина Клеменски доказать тоже. Мы с Арвидом на тему этого типчика иссобачились на нет. В последнее время он не находит себе места пытаясь отыскать нечто. И это нечто должно оправдать человека ввергшего окружающих его в смертельную игру. Я просто исхожу яростью, слушая его доводы. Но не в состоянии переломить упрямство этого типа именующего себя Арвидом Гремисом. Не далее, как вчера, Клеменски опять возник на нашем горизонте. Нам мало того, что мы раскопали его нору, и нам надо и «лисицу» достать. Но я не просто рвала и метала молниями, я сыпала искрами. И, кажется, впустую.
-- Я категорически отказываюсь понимать тебя, Арвид. Исходя из чего, ты вдруг изменил своё мнение и превратился в адвоката Клеменски? Ты отрицаешь его вину в играх с «Антарктикой»?
Арвид вздохнул. Они уже не первый раз возвращались к этому разговору. С одной стороны Нона была права. Права той извечной правотой женщины-матери: человек, причинивший зло моим детям -- мой враг. А с другой стороны… Арвиду не давала покоя мысль, что в заданной головоломке уж слишком много подсказок. Хотя многое можно отнести к категории случайностей. Многое… Но не всё. Некоторые вещи столь назойливо лезли в глаза, что от них просто отмахивались -- не раз и не два нарываясь на пустышку. Иногда вылезало нечто совсем неудобоваримое. Шутников в команде хватало, если судить по размерам могильника. Но почему Клеменски пошёл на это?
-- Нона. Я знал Клеменски лично. Пусть мы не были на дружеской ноге, наши отношения не выходили за рамки: начальник -- подчинённый. Но я не могу поверить, что Василе мог допустить такую оплошность: открыть Хранилище вирусов.
-- Что? Ты уверен в этом?
-- Увы, Нона. Наши мальчики спустились на четвёртый ярус. Ниже дорога перекрыта обвалами. До реактора не добраться. Как вы, мадам, изволите знать, автоматика лабораторий работает отлично, энергопитание поступает бесперебойно, что означает -- ни один подводящий кабель не повреждён, несмотря на обвалы. Все двери закрыты наглухо, даже заблокированы. А вот те двери, что должны быть даже законопачены намертво, стоят открытыми настежь. -- Арвид отмахнулся, не давая Ноне его перебить. -- Нет, Нона, Это сделал не Клеменски. Может он и психопат, и шизофреник, как ты его окрестила, но это не его работа.
-- Почему ты так решил?
-- Я не решил. Я знаю. Хранилище было открыто после того, как были заблокированы все входы и выходы. Внешние входы расчистили мальчики Генриха. Не все, конечно… Через один из них ушёл тот, кто закрыл лабораторию.
-- Ты говоришь об этом так уверенно, словно…
-- Что-то знаю? -- перехватил мысль Арвид. -- Да, Нона, знаю. Мальчики СтанИслава пробились через пустоту и нашли улику: сигнал закрыть лабораторию и открыть Хранилище пришёл извне. С поверхности. Оттуда же пришёл приказ на ликвидацию памяти, по которому все компьютеры умерли. Остались несколько автономных систем автоматики. Тот, кто ушёл, собирался вернуться. Но это был не Клеменски.
-- Вот как… -- хмыкнула Нона.
-- Нона, -- укоризненно протянул Арвид. -- Если бы это был Клеменски, он давно бы объявился. Он не любитель отшельничества. Даже грехи замаливать он предпочтёт при изрядном количестве зрителей. Играть на публику он не играет, но её наличие приветствует. Все наши споры относительно работы проходили в лаборатории на глазах сотрудников и никогда -- в моём кабинете. А после сто десятого года он так нигде и не засветился.
-- И о чём это может говорить?
-- Либо он мёртв, либо где-то внизу. Может в одном из заблокированных помещений, к которым ещё не найден код, либо за обвалами.
-- Ты хочешь сказать: под обвалами?
-- Нет. Именно за обвалами. С каждыми новыми данными, я почему-то всё больше убеждаюсь, что Василе оказался такой же жертвой, как и остальные сотрудники. Но вот почему этот кто-то не вернулся? Он же собирался это сделать. -- На вопросительный взгляд Ноны продолжил: -- Мальчики Генриха не сумели бы отыскать ходы к арсеналу самостоятельно. Кроме того, в арсенале было найдено оружие едва ли не последних модификаций, предназначенных для небожителей.
Ошеломлённая женщина буквально вскочила из кресла и заходила по кабинету. Остановившись перед Арвидом, она несколько мгновений всматривалась в лицо человека, с которым стояла рядом вот уже полтора столетия, и сколько ещё предстоит им пройти по дорогам Времени…
-- Ты хочешь сказать, что выжил кто-то ещё? И нападки на ЦИТАДЕЛЬ это только часть готовящегося переворота? Что кому-то не нравится сложившийся status quo, и он решился ввергнуть Землю в хаос доантарктических отношений? Сегодня он поднимает людей против ЦИТАДЕЛИ, а завтра -- против Высшего Совета?
-- Вот ты и ответила на свои вопросы, Нона.
Арвид поднялся и приобнял женщину за плечи.
-- Это чудо, что Генрих оказался твоим потомком, Ещё и поэтому я не выпущу его из ЦИТАДЕЛИ.
Нона хмыкнула:
-- А как ты собираешься его удержать?
-- В архивах ЦИТАДЕЛИ для историка найдётся достаточно материала для исследований. Ты так не думаешь?
-- Интриги на высшем уровне? А я уж решила, что человечество разучилось строить козни.
-- Только в основании пирамиды… Только в основании… И мы вовсю стараемся, чтобы это так и оставалось.
-- Плохо стараемся, если допустили заговор.
-- Мы не боги, Нона. И, какой бы отлаженной ни была система, в один прекрасный момент наступает сбой.
-- Умолчим о прекрасном моменте, Тем паче, он совершенно не прекрасен. Мы всеми правдами и неправдами стараемся остаться в тени, не ввязываясь в политические и экономические игры. Мы оговорили себе свою десятину и не пытаемся получить содержание выше оговоренного. Более того, мы стопроцентно отрабатываем это содержание…
-- И, тем не менее, ни один закон не проводится в жизнь, не пройдя экспертизу в стенах ЦИТАДЕЛИ. Об этом известно всем. И небожители, и наши стражи Смерти -- все они прошли ЦИТАДЕЛЬ. Об этом тоже знают все. Любой медик даже в самой отдалённой деревушке на пять домов, тоже ЦИТАДЕЛИ не миновал. Да и высокие правители Земли не гнушаются услугами ЦИТАДЕЛИ.
-- Если что -- пойдёшь на шантаж? -- Нона снова сидела в кресле и крутила в руках какую-то головоломку. Они кучкой лежали на журнальном столике, приготовленные специально для неё.
Излюбленным движением Арвид потеребил кончик носа.
-- Вообще-то не придётся. Это сделают без меня. Тем более, опыт есть. -- Нона вопросительно изогнула бровь. -- Когда болел Ким. Пришлось кое-кому пригрозить. Но уверяю, я сделал это культурно.
Арвид улыбнулся, а Нона, рассмеявшись, поднялась с кресла и, с присущей ей стремительностью, пошла к выходу.
-- К детям, -- ответила она на незаданный Арвидом вопрос.
Спорить с Гремисом гиблое дело. Хотя она и сама способна вывернуть событие наизнанку и вытащить из него то, чего там и в помине не было, тем не менее, до Арвида ей было далеко -- это было её собственное мнение. Но в чём-то она была права. Что ж, она привыкла судить события на основании фактов подтверждённых документально. Излагая интерпритацию случившегося, она не забывала добавлять: с моей точки зрения. Это здорово осаживало многих оппонентов. Если ты не можешь предложить убедительных доводов, за каким же лядом лезешь спорить? И с Арвидом она спорила скорее по инерции, потому что прекрасно понимала: информации по Клеменски у Гремиса гораздо больше, А она и знает-то об этом, ставшем для них головной болью, человеке только со слов Арвида и из скупых строк документов, сохранившихся в ЦИТАДЕЛИ. Арвид же видел его живьём. Спорил с ним, смотрел в его глаза, пожимал ему руку. А это не менее, а может и более, важная информация. Так что она, Нона, рискует остаться при своём, весьма предвзятом, мнении относительно Василе Клеменски.
Она шла по длинному коридору, а мозг продолжал лихорадочно работать. Импульсы бешено метались, как табун обезумевших лошадей. В игру вступила третья сторона, и Клеменски из монстра превратился в жертву. Кто же мог быть этот третий? А она сразу и безоговорочно приняла это. Как постулат… Если выжили они, так почему же не мог выжить кто-то из их противников? Тот же господин Грант. Нет… Смерть Алекса Гранта подтверждена документально. Скорее всего, это кто-то из тех, что стояли над Грантом. Хм… Опять заскоки? Почему? На каком основании она убеждена, что это третье лицо было связано с Грантом, погибшем при взрыве в Институте? То есть, бешеные лошади не метались бессистемно -- у них было определённое направление. И оно привело к кому-то стоящему над господином Грантом и Василе Клеменски, причём второй был посредником между первым и третьим. И тогда вполне объяснимо как Некто мог попасть в лаборатории, отдать приказ системе изнутри, а затем, выйдя, дать нужный сигнал. Гипотеза получилась стройной, но фактов её подтверждающих не было, кроме одного и то известного ей со слов Арвида: приказ компьютерам «умереть» пришёл извне. В том, что программисты не ошиблись, она была уверена: Арвид, как и она сама, требовал семь раз отмерить, а уж потом резать, но что-то… Нечто, в основе которого лежит её предвзятость к Василе Клеменски? Она и сама не могла понять, что её так тревожит.
Полтора века власти. Серые кардиналы постантарктического мира. До недавнего времени -- триумвират.
Со смертью Эрнесто Арвид так и не сумел смириться. Но она понимала генерала Лордеса -- терять потомков, а самому оставаться живым страшно. Тяжело хоронить детей, ещё тяжелее -- внуков. Арвиду это трудно понять: единственный сын, потерявший всех одновременно, взваливший на себя непосильную ношу, но с упорством муравья-трудяги тащивший её на своих плечах. Он и от других ждал того же. А вот «другие» поимели нахальство увильнуть от ноши. Ей проще, чем Эрнесто. До недавнего времени она считала себя такой же одинокой как Арвид и, хотя пыталась представить весь ряд событий от рождения до смерти внука или правнука, это умозрительное занятие не причиняло ей боли. Да, она представляла себе, как держит на руках маленькое тельце, прижимает его к себе, но эти ощущения жили с той поры, когда о внуках и правнуках только мечталось. Скольких малышей держала она в руках… Но это были просто маленькие дети. Да, сердце замирало, когда маленькое тельце касалось её кожи, но не было того инстинктивного понимания, что в этом малыше частица тебя, что это твоё продолжение. Твоё бессмертие, наконец. Она свыклась с той мыслью, что род её пресёкся, и ничто уже не способно возродить его. И никого из близких родственников не осталось в живых. Во время Хаоса погибло много документов, которые могли бы помочь. Так же как и Арвид, она осталась одна и стала верной спутницей Старому Мерлину -- незаметно для него и для себя. И всё же она защищала Эрнесто, его право распорядиться своей жизнью, ибо в отличие от Арвида, она понимала то чувство безнадёжности и тоски, которое овладело Эрнесто к концу его дней. Однажды она тоже испытала его и запомнила навек. В то безумно далёкое время, когда она была молода, и будущее казалось безоблачным, несмотря на житейские пороги -- даже не пороги, а так, камушки на дне говорливой речушки по имени Жизнь. Её жизнь… В тот миг, ей казалось, на землю пришла тьма Вечности. Яркое солнце, летний ветерок шевелит листву деревьев. Звонкий щебет птиц. Всё это покинуло её сознание одномоментно. Она не видела и не слышала, перебирая почти мгновенно высохшие волосы на головке маленького тельца, а вокруг неё была Тьма. Такое можно пережить только однажды. И не всякий способен на это. Наверное, и поэтому наши предки предпочитали иметь кучу детей. В мельтешении десятка лиц некогда тосковать по одному. Она выжила, не сошла с ума от боли и смирилась с ней. А вот Эрнесто не смог. Да и какая разница, в каком возрасте умирают твои дети. Главное -- умирают дети и внуки, а ты живёшь. И эта повторяющаяся боль оказалась сильней.
Нона остановилась у балюстрады, с удовольствием глядя вниз, где на большой лужайке резвились дети.
Внутренняя котловина была невелика, самое большее до полукилометра в диаметре. Отлично защищённая скалами от ветров, она была полностью отдана на откуп детям, и Нона ежедневно, когда находилась в ЦИТАДЕЛИ, конечно, обходила игровые и спортивные площадки, уютные маленькие скверики, где дети могли спокойно посидеть после шумных игр, с друзьями или в одиночестве. Высмотрев своих любимцев, Нона пошла к ближайшей лестнице и начала, не торопясь, спускаться.
ГЕНРИХ ХОРЬКО.
Да, я знал, где искать.
Немногое сохранилось от тех страшных дней, когда погибла почти вся наша семья. Отсутствие Ноны заметили, но все за столом знали о её привычке гулять по вечерам и забеспокоились не сразу. Семейное предание гласит: правнучка Ноны, Мариша, моя прабабка, со своим приятелем отправились на поиски. Всё-таки Ноне исполнилось девяносто пять, хотя выглядела она, опять же по преданию, гораздо моложе и была на редкость подвижна и самостоятельна. А может молодые просто захотели сбежать от всевидящих глаз родни и побыть вдвоём. Чтобы не послужило причиной для их ухода с семейного праздника, это позволило им остаться живыми: квартал, в котором жил дед Мариши, старший сын Ноны, сгорел в ту ночь со всеми своими обитателями. Уже много позже, когда я получил доступ к секретным материалам, мне удалось кое-что найти в архивах. Так, косвенные намёки, но именно тем и страшны оказались сведения, что не давали правдивой картины. Никто не мог сказать: кто, зачем и почему сжёг целый квартал жилых домов и убил сотни людей? В документах сохранилась только одна версия: на людях испытали новое оружие, но подтвердить её не удалось ничем.
Может именно это желание: узнать, что же именно погубило моих прямых предков в те страшные годы, когда люди умирали и без того десятками и сотнями от неведомой болезни, и стало причиной, побудившей меня стать историком. Да ещё дневники Ноны. Она с пятнадцати лет вела их постоянно. И, читая её откровения, я удивлялся тому, насколько схожи наши мысли о жизни. Особенно меня удивляло это сходство, когда я читал записи соответствующие моему возрасту. Словно бы написаны были эти слова не два века назад, а только что моей собственной рукой.
Мало что сохранилось за два века.
Но свято берегли толстые тетради дневников и книгу. Мариша, я так и называл её в детстве, почему-то считая её своей ровней, а она так же, как и я, сердилась и обижалась с непосредственностью маленького ребёнка. Мы ссорились и тут же мирились, словно малыши в песочнице. А ещё Мариша рассказывала мне о Ноне. Уже тогда называли её так -- с того самого момента, как появилась на свет Мариша. Для других она была мамой, бабушкой, а для Мариши Ноной, самой старшей бабушкой. Действительно, для ребёнка было бы трудно звать её по имени, а уж прабаба выглядело бы очень нелепо. И как же Гремис угадал с именем? Но он угадал.
А теперь Генриху вдруг вспомнилось как готовился он к зачётам по истории Второй Мировой войны двадцатого века. Что он чувствовал тогда, сидя за столом в читальном зале университетского информатория.
Молодой человек сидел, тупо уставившись в монитор. То, что мелькало сейчас перед ним, с трудом доходило до его сознания. Рушился его мир. Рушился, как тогда, в той страшной пещере с мертвецами.
О пещере он вспомнил недавно, на тех самых психотестах, какие проходит любой студент-историк, начиная с первых зачётов. Тесты были не менее сложны, чем для космических войск.
-- Нас, что готовят в космические археологи? -- съёрничал однажды Генрих Хорько. А это был именно он. На его издёвку препод ответил вполне серьёзно:
-- Ещё неизвестно, где нужна психика крепче: в космосе, или в прошлой жизни человечества.
И теперь, с трудом улавливая смысл давно знакомых слов, Генрих понимал: его ирония была совершенно неуместной. Теперь была понятна та грустинка с болью, что проскальзывала в глазах многих из тех, кто занимался историей новых веков -- двадцатого и двадцать первого. За эти два столетия на Земле было уничтожено столько людей, сколько, пожалуй, и не жило за всю историю человечества до этих веков. Одна эпидемия «Антарктики» чего стоила.
Теперь, когда он получил доступ к подлинникам тех веков, он понял, почему тесты были такими жестокими. Одно дело прочитать в художественной книге или в учебнике о гибели горстки молодых людей, подивится их мужеству и стойкости. Всегда можно свалить на автора -- приукрасил, преувеличил. И совсем другое -- читать с монитора цифры подлинников: справок, докладов, донесений с реальными данными о количестве уничтоженных людей. «Таких же, как я» мелькнула мысль. И понять, что автор книги даже приуменьшил ужасы войны.
То, что было сейчас перед ним на экране, называлось: «Освенцим».
Он даже пожалел, в данный момент, что выбрал для диссертации именно эту тему.
Вторая Мировая Война двадцатого века. Только так писалось её название везде. Во всех учебниках: от начальной школы до высшей. Во всех трудах и работах. Каждое из трёх слов с заглавной буквы.
Как ни тяжело и страшно было читать ту книгу, почти ровесницу событий, о которых в ней повествовалось, всё равно это как-то согласовывалось со всем тем, что он знал, что учил. Что понимал, в конце концов. Но то, к чему допустили его сейчас -- не влезало ни в какие рамки. Одно дело знать, что человеческая история зиждется на войнах. Видеть на картинах изображения рыцарей всех эпох, их схваток. Копировать их поединки, напялив на себя маскарадный костюм. Тешиться своей ловкостью и удальством. И совсем другое: видеть подлинные факты: свидетельства очевидцев, протоколы допросов, кадры фото- и киносъёмок, сделанных по горячим следам во время военных действий и после них. Читать отчёты лагерных начальников, в которых скрупулёзно перечисляется -- сколько литров крови передано на госпитальные нужды, сколько золотых коронок изъято у отправленных в крематорий, сколько тонн пепла вывезено на поля в качестве удобрения.
И всё это творили люди, такие же, как те, отправленные на смерть. Такие же, как он, Генрих Хорько, аспирант-историк.
Он вспомнил надпись на книге: «Это поколение моих родителей. И цель выживших -- не дать своим потомкам забыть о тех, у кого отняли право на потомков».
Книга хранилась в семье как величайшая ценность. Она, эта книга, да ещё фотография, на которой хозяйке книги было семнадцать лет. Сама хозяйка пропала во времена разгула эпидемии. Её не видели мёртвой, но и живой не видели тоже. Впрочем, сейчас она точно мертва. Их разделяет полтора века. Генрих взглянул на портрет -- разумеется, копию той фотографии -- словно ища у изображения поддержки: ну не могут такого сделать люди!
Но прабабушка, бог знает, в каком поколении, только слегка улыбалась: грустно и участливо. Словно бы просила прощения за своих дедов, развязавших ту войну. И вспомнились строки из её дневниковых записей:
« В табели о рангах животного мира -- человек самое незащищенное существо. Ни крыльев, ни когтей, ни панциря. Но фактически -- это самый беспощадный зверь , нацеленный на одно: уничтожение окружающего мира. Разумный, он не задумывается над тем, что на обломках природы, ему не выжить».
Генрих читал все бумаги, что долго хранились в семье, прежде чем бабушка передала их во Всемирный Информаторий. Может, эти записи тоже повлияли на решение Генриха стать историком. И была ещё одна, тщательно оберегаемая тайна, которую он скрывал даже от самого себя. Генрих Хорько был влюблён в ту, чей портрет сопровождал его всю сознательную жизнь. Ради неё он выучил тот архаичный русский язык, на котором были написаны и книга, и её бумаги.
И не пожалел…
Он окунулся в безбрежное море информации. Именно на просторах евразийской территории России сохранилась масса информации о том, «доантарктическом» мире, потому что именно Россия первой ввела военное положение и этим самым предотвратила начинающийся хаос на своей территории. Именно в России под охрану военных попали, одними из первых, информатории всех рангов: от доступных каждому общественных библиотек до секретнейших архивов. Спохватившаяся Европа потеряла не только больше половины населения, но и значительную часть своего культурного наследия. Раздираемое внутренними конфликтами европейское общество проморгало тот момент, когда единичные происшествия переросли в погромы. При этом национальные, религиозные, даже экономические и социальные проблемы, отступали на второй план, когда появлялась возможность потешить себя разгулом жестокости. Арабы, турки, африканцы, искавшие себе прибежище от невзгод, в спокойной и сытой Европе, методично принялись эту Европу уничтожать. И начали с не понимаемой и не принимаемой ими европейской культуры, навязывая своё видение мира. Европейские наци, сломив сопротивление собственных властей, ответили тем же, разрушая мечети, устраивая пожары в местах компактного проживания мусульман, не гнушаясь, однако, содрать шкуру с ближнего своего, если подвернётся такая оказия.
И невозможно было высчитать: что же больше унесло жизней -- смертельный вирус или эти погромы? Потому что, кого ранили погромы -- тех добивал вирус. И наоборот: тех, кого прихватил вирус, уничтожали погромы.
Невозможно было отсидеться в стороне. Вирус проникал в самые потаённые уголки. Европа решилась, наконец, сделать то, что давно сделали Россия и Китай -- объявить военное положение. Но было поздно. Погромы сделали своё чёрное дело -- несколько разгромленных секретных лабораторий, где велись опыты по созданию бактериологического оружия, добавили немалую толику дров в бушующее пламя смертного костра, пляшущего по Европе.
И бежать от него было некуда. Смерть собирала свою гекатомбу. Стало нелепым охранять границы, которых фактически уже не было. А для вирусов их не существовало и раньше. За океаном кое-кто довольно потирал руки, недвусмысленно ожидая, когда некогда могучий и сильный партнёр испустит дух, и можно будет прибрать к рукам бесхозное имущество. Но Господь Бог, оскорблённый меркантильностью своей паствы, нанёс сокрушительный удар: два сильнейших землетрясения, наводнения, ураганы -- всё это одновременно обрушилось на Америку вкупе с вирусом.
Это было начало того мира, в котором жил Генрих и его современники.
Не нами сказано: большое видится на расстоянии. Наверное, и впрямь должно было пройти почти два века, прежде чем кто-то, так же как он, Генрих Хорько, осмелился задуматься о той роли, что сыграла ЦИТАДЕЛЬ в те страшные времена мировой междусобицы. Впрочем, в то время она называлась Институтом микробиологии. Именно оттуда узнал он имена Гремис и Клеменски. И долго ещё Арвид Гремис -- член Хунты и Арвид Гремис -- профессор-микробиолог, были для него совершенно разными людьми.
И мёртвыми.
И сведения о причастности ЦИТАДЕЛИ к тому страшному мору, он собирал по крупицам изо всех доступных источников. С его фотографической памятью Генриху не составило большого труда овладеть несколькими основными языками того времени. Так что большую часть документов он читал в подлиннике. А то, что не мог прочитать сам, ему переводили коллеги-языковеды. Он делился своими сомнениями и подозрениями с такими же неравнодушными людьми, получал через них дополнительные сведения, до которых не мог докопаться сам, и однажды получил недвусмысленное предложение: присоединиться к противникам ЦИТАДЕЛИ. Лишить её того влияния, которым она располагала. И -- уничтожить. Тогда он счёл это предложение глупой шуткой. Он был слишком молод, чтобы стать лидером, но при этом совершенно не желал быть в подчинении у кого-то. Он желал во всём разобраться сам. И постепенно взрослел. Однажды он решил, что настало время действовать и пошёл во власть -- стал членом городского Совета. Нет, он даже и не думал подниматься выше, справедливо полагая, что его знаний совершенно недостаточно для большего. Но кому-то, видимо, было крайне необходимо иметь в верхах человека, способного доказать ненужность и вредоносность самого существования ЦИТАДЕЛИ. И политическая карьера Генриха Хорько полетела вверх. Так он добрался до своего последнего ранга: наблюдатель Высшего Совета. Получив при этом допуски к таким документам, которые были тайной за семью печатями даже для глав мировых регионов. А самое главное -- он получил доступ к документам ЦИТАДЕЛИ. Конечно, он осознавал, что это малая часть того, что передавалось оттуда на хранение. Но и того, что было, для него вполне хватило, чтобы примкнуть к оппозиции Высшему Совету. Убедившись, что Высшим Советом не планируется никаких мер по ограничению запросов ЦИТАДЕЛИ, он решил действовать. К тому времени у него было уже достаточно единомышленников. Так появилась его «Молодая гвардия». И однажды, глядя на карту, он вдруг понял, что он может сделать: перекрыть дорогу к ЦИТАДЕЛИ. Задушить зверя в его логове. Ему так и не удалось докопаться -- откуда появилась на его странице эта карта. Но, когда он сравнил её со своей, на которой были отмечены и ЦИТАДЕЛЬ, и место, где он выбрался из пещер, его поразило не столько полное соответствие карт, сколько небрежная надпись между двумя этими точками -- пещеры. Там действительно была небольшая и очень красивая долина. И располагалась эта долина почти рядом с ЦИТАДЕЛЬЮ, стоило только перевалить хребет. Они действительно нашли там пещеры. Впрочем, пещерами их назвать было трудно, везде чувствовалась человеческая рука. Это его не удивило. Как и не удивило наличие современного арсенала, спрятанного в одном из помещений. И тогда у него впервые появились сомнения в своей правоте. Он вдруг почувствовал себя пешкой в чужих руках. Нет, у него ни на мгновение не возникло и мысли, что ЦИТАДЕЛЬ тут не причём, но скажите: для чего создавать арсенал и выдавать его местонахождения своему потенциальному противнику, могущему, с помощью этого оружия, перекрыть тебе же кислород? Нелогично.
Генрих чувствовал подвох, но не мог понять, в чём тот заключается. И может всё то, что случилось потом -- закономерно? Самое главное, чтобы те, кто поверил ему, остались живы.
Чёрт возьми! Он же должен был сообразить, что его подставили как глупого мальчишку. Даже не случись того, что случилось, виновным оставался только он. Ему удалось добраться до вершины, но он не учёл одной единственной вещи : на этой вершине мог стоять ещё кто-то, кому не нужен ни друг, ни соперник. Уж кому, как не историку, знать об этом. Сколько интриг было построено на ненависти одной личности к другой. А в выигрыше всегда оставался кто-то третий, и окружающие удивлённо задавались вопросом: а этот-то тут причём?
Окатило нестерпимым жаром от осознания конечной цели. Неужели же он оказался настолько слеп в своей ненависти к ЦИТАДЕЛИ, что не разглядел направления удара?
НОНА
-- Значит, целью был Высший Совет? -- Генрих даже не заметил, что проговорил это вслух.
-- Ты о чём? -- спросил СтанИслав в недоумении глядя на Генриха.
-- Это он о том, что его провели, как мальчишку, и заставили разгребать горячие угли голыми руками, -- проговорил вошедший Арвид. -- Как долго ты до этого доходил? Ты уже можешь встать. Хватит бока отлёживать -- работать надо. -- Это он уже мне.
Похоже, наметились какие-то неприятности. Иначе бы мой профессор не зарычал.
-- Не рычи на мальчика. При той информации, что он выкопал, я бы тоже усомнилась в твоей порядочности. Нет же, чёрт возьми! Меня подняли для того, чтобы доставить в ЦИТАДЕЛЬ ребёнка с неизвестным вирусом, а не для того, чтобы раскрывать противоправительственные заговоры! Гремис, ты нарочно подтасовываешь события? -- Я с деланным возмущением поднимаюсь с кушетки. В ответ слышу:
-- Этот вопрос я должен задать тебе, Нона. Стоит тебе проснуться, как на нас кучей сваливаются проблемы.
Хвала Небесам! -- ответил. Однажды он промолчал на мои подначки. Когда ушёл Эрнесто. К несчастью это случилось в тот момент, когда меня только-только подняли на дежурство. Но это уже действительно чересчур. Мало очага неизвестной заразы в населённом районе. Мало неизвестной лаборатории, создававшей биологическое оружие. Так ещё и, нате вам, здравствуйте! -- заговор на самом высшем уровне. Не слишком ли много для одного раза. Тут поневоле задумаешься: не тащишь ли все эти приключения за собой на длинном королевском шлейфе, а попросту -- на хвосте.
-- Генрих, а почему ты пришёл к такому выводу? -- задаю я вопрос правнуку.
Для собственного удобства буду звать его так.
-- Просто понял, что в любом случае окажусь проигравшим, и ощутил себя марионеткой в чужих руках. Как ты думаешь, СтанИслав, логично ли давать оружие в руки человеку, который тебя ненавидит?
-- Думаю, что глупо. -- СеверИн пожал плечами.
-- Вот и меня это смутило. Карта соответствовала действительности, и арсенал был в указанном месте. Но оружие в нём не тянуло на полторы сотни лет, оно было современным. А зачем ЦИТАДЕЛИ снабжать меня оружием против самой себя? Значит, была третья сторона, готовая прийти на пепелище и затушить тлеющие угли. Но это я понял только сейчас, когда «скармливал» Ноне информацию. -- Генрих улыбнулся мне.
Разумеется, я прощу ему эту дерзость. Не стоит пугать обретённого, по воле богов, потомка с первых же дней. Пусть хоть немного привыкнет к нашему существованию.
В миру мы с Арвидом стараемся появляться как можно реже. Поэтому работы в Лаборатории Клеменски пока идут без нашего участия, но, разумеется, под нашим контролем. Мы просто не хотим, чтобы нас знали все. Это правило установили для себя мы сами. Уж если человек, которому, по долгу службы, положено находиться в нашем обществе, не сразу привыкает к нашему существованию, что же можно говорить о тех, кому известна лишь сказка о том, что есть какие-то мифические «спящие», которых не берёт даже смерть, и они приходят на помощь, когда случается большая беда. И если людям случиться лично лицезреть кого-то из нас, они об этом забудут тут же. Мало ли людей приходит на помощь? Скорее всего, это был кто-то из соседей или волонтёров, что служат при станциях «скорой помощи». Да объяснений можно найти вагон. И никому не придёт в голову соотнести нас с мифическими «спящими».
Ещё одно свойство человеческого мозга: всё, что невозможно понять, сразу отправляется за границу мифа. Ну не желают наши мозги быть сами по себе: всё, что не подвластно логике -- есть бред.
Стало ясно, чего разрычался Арвид: получил выговор от одного из командиров спелеологических групп. Оказывается, все три группы получили на руки схему моих лабиринтов, и один из спелеологов через своего командира поинтересовался: за каким дьяволом их послали в пещеры, если планы уже есть? Никогда ещё субординация не нарушалась столь явно. Гремис внимательно смотрел на меня, словно бы желая сказать: ну и как тебе в роли всезнайки? Однако смолчал. Раньше он любил подтрунивать надо мной в такой ситуации, равно, как и Эрнесто со своей «кухаркой», но однажды я устроила ему настоящую бабью истерику, и Арвид на самом деле перепугался: как бы мой эмоциональный взрыв не уничтожил его драгоценное лекарство. Моя кровь до сих пор востребована. Так что больше никаких подначек на тему: ты опять оказалась права. И без этого нам хватает темы для споров: Василе Клеменски. Будь он сто лет неладен! Ну почему бы ему не сдохнуть, как прочим смертным..? Я, сидя за своим компьютером, очень надеюсь, что там, глубоко под озером мы найдём окоченевший труп и только.
Стоп…
Откуда это? Что за озеро? Откуда эта мысль? Что если…
Я не поняла, что сказал Генрих, но в сердцах бросила в ответ на его реплику, продолжая крутить на мониторе схемы пещер:
-- Фильтруй базар.
Арвид оторвался от монитора, за которым работал.
-- Ты бы хоть разъясняла мальчикам свои идиомы.
-- Перабьются, -- пробурчала я, гоняя по экрану картинки и всё больше раздражаясь.
Арвид поднялся, встал позади, очевидно пытаясь понять тот хаос, что я сотворила на экране из схем и рисунков.
-- И что у тебя не идёт? -- спросил он.
-- С чего ты взял, что у меня что-то не идёт?
Я совершенно не собиралась быть вежливой. Его присутствие за моей спиной злило меня не меньше, чем убежавшая мысль.
-- Дорогая Нона, -- Арвид позволил себе усмешку, -- Когда ты переходишь на свой архаичный линго, да ещё и безжалостно коверкаешь его при этом, я сразу понимаю, что ты ухватила за хвост Жар-птицу…
-- Но эта скотина не только улетела сама, но и в клювике утащила перо, которое мне удалось вытащить. -- Я в раздражении стукнула кулаком по столу. -- Вот так вот не вовремя сказанное слово убивает рождающуюся мысль. Теперь чёрт его знает сколько времени понадобится, чтобы добраться до следующей ступеньки и шагнуть на неё.
Арвид внимательно вглядывался в меняющиеся картинки.
-- Генка, -- опять возникла я, -- ты мне все схемы отдал?
-- Вроде бы все… -- проговорил Генрих.
Мне показалось, или в его голосе, в самом деле, появилась робкая нотка? Не хватало ещё запугать мальчишку в самом начале работы. Тем не менее, так же раздражённо я пробурчала:
-- Вроде Володи, наподобие Кузьмы!
Мысль билась о стенки черепа, пытаясь вырваться наружу, но чего-то не хватало. Маленькой такой зацепочки… Петельки для крючка… Червячка для рыбки…
-- А озеро причём? -- спросил Арвид. -- Это уже пятнадцатый ярус. Но мы пока обходимся половиной. Так… А это лабиринты, что ты увидела вовремя транса в могильнике, и за которые я получил выговор от собственных подчинённых. Я прав?
-- Ты прав, но не отвлекай. Не то взорвусь не хуже ядерной бомбы.
«Стоп! Вот оно!»
-- Стан, а такое возможно, чтобы ядерный реактор сотню лет проработал на автоматике?
СтанИслав оторвался от планшета.
-- Официально таких разработок не велось. Возможно в военных институтах и закрытых лабораториях…
-- Я говорю о самой физической возможности процесса. Возможно ли это?
-- Я не могу ответить, Нона.
-- А почему ты вдруг задалась этим вопросом? -- Арвид наблюдал, как я пыталась сопоставить лабиринты и озеро.
-- Если в течение века ядерная реакция шла в автоматическом режиме, и никто её не контролировал, какие могут быть последствия? И какие выводы можно сделать из этого?
-- Сразу возникает вопрос об отработанном топливе. Так, Нона?
СтанИслав смотрел на меня глазами восхищённого ребёнка. И как это ему удаётся? Мы уже столько времени работаем вместе. Пора бы привыкнуть, что два с половиной века дают неплохую возможность для дополнительного образования. Но я и не скрывала, что мои знания -- это знания дилетанта. И СеверИн об этом прекрасно знает. Однажды он задал мне вопрос: как мне удаётся ухватывать суть проблемы и находить связи между совершенно далёкими друг от друга вещами и событиями? Как мне удаётся связать несвязуемое? Мой ответ его явно обескуражил: Я бы сама хотела об этом знать.
-- Либо не стала ли ядерная реакция термоядерной, -- закончила я.
-- Ну, это вряд ли, -- возразил СтанИслав. -- Иначе тут давно была бы весьма приличная ямка.
-- Вот именно. Даже сверхнадёжная автоматика, работающая в режиме автономии, за полтора столетия просто обязана дать сбой. И что из этого следует?
-- А из этого следует, что кто-то контролирует реактор, -- снова подал голос Генрих.
-- В самый кон, -- милостиво соглашаясь, кивнула я. -- Но вот кто?
-- Выходит в эту нору есть ещё где-то вход? -- Арвид потеребил кончик носа. -- А наша служба безопасности ловит ворон?
-- Гремис! Твою службу безопасности ставил Эрнесто. И я не думаю, что за десять лет его отсутствия мальчики расслабились до такой степени. Не забывай, Что! проворонили мы. -- Я не отрывала взгляд от монитора. -- А это ещё что? Генрих, твои шутки?
На экране, вместо схем, появилась карта окрестностей ЦИТАДЕЛИ. И на этой карте мерцала зелёная точка.
-- Это не шутки, Нона. Это место, где меня нашли.
-- Но это же у чёрта на куличках! -- Я внимательно вглядывалась в карту. -- Очень интересно…
Теперь за моей спиной стояли все трое. Я меняла масштаб карты, то увеличивая, то уменьшая разрешение, словно бы пытаясь увидеть приветственно распахнутую пасть пещеры.
-- Меня нашли примерно здесь. -- Генрих указал на мерцающую точку на карте.
-- Того паренька мы взяли здесь. -- Мы с Арвидом одновременно ткнули в монитор пальцами и рассмеялись. Но сразу же оборвали смех.
-- Расстояние между точками серьёзное, -- заметил СтанИслав. -- И нет гарантии, что где-нибудь не существует ещё парочка дырок, сквозь которые можно просочиться внутрь. Ты можешь что-нибудь добавить, Генрих?
-- Не думаю. Тот ход, по которому я бежал, не создавал впечатления искусственного. Но, если учесть моё тогдашнее состояние, я мог многого просто не увидеть.
-- Пожалуй ты прав, -- задумчиво проговорил Арвид. -- Ну а если предположить, что подобный ход существует? Значит, выход из него должен быть максимально замаскирован, и не находиться в пределах досягаемости ЦИТАДЕЛИ. Вопрос: где он может быть?
-- Там, где его меньше всего будут искать, -- подала голос я.
-- Но где именно? -- этим вопросом Арвид положил конец спонтанно возникшей дискуссии. -- Об этом мы подумаем чуть позже. Сейчас главное обезопасить лаборатории, чтобы можно было с ними работать. Дезинфекция идёт полным ходом, но не так быстро, как бы мне хотелось. И боюсь, мы основательно скушаем запасы реагентов, и нам, на сей раз, крепко надают по шапке. Твои коллеги будут в восторге, когда Совет получит отчёт по этой операции.
Арвид улыбнулся Генриху.
Прозвучал зуммер. На мониторе Арвида появился командир одной из групп, ушедших в нижние пещеры.
-- Гремис. Мы упёрлись в потолок.
-- То есть? -- Арвид не сразу понял смысл сказанного.
-- В самом прямом смысле. Ходы сузились настолько, что даже разведчик не проходит.
Робот-разведчик напоминал двухголовую гусеницу, которой не было необходимости разворачиваться, чтобы выползти обратно. Начинённая кучей различных датчиков, тем не менее, в диаметре эта гусеница не превышала десяти сантиметров, и выдавала данные по полусотне параметров. Это был ещё тот червячок. И если этому червячку в проходах было тесно, то, значит, хода дальше не было.
-- Как далеко тянутся лазы? -- спросил СтанИслав.
-- Самый длинный более полукилометра, а дальше стена.
-- Завал? -- спросил Арвид.
-- Нет, -- покачал головой спелеолог. -- Скала. Гранит, базальт. В общем, материнская порода.
Гремис повернулся к Генриху.
-- Ты уверен, что правильно расшифровал записи Клеменски?
-- Да, -- коротко ответил тот. -- Их, даже, и расшифровывать не надо было. Об этом ходе он писал открыто.
На какое-то время в кабинете воцарилось молчание. Затем его прервал спелеолог.
-- Остаётся один вариант -- озеро. Его мы ещё не отрабатывали. Оно слишком глубокое. Нужно вызывать водолазов.
-- Будут тебе водолазы, -- буркнул Арвид.
Похоже, в этот момент его мысли никак не хотели выстраиваться должным образом. Лицо его было лицом человека твёрдо знающего, то искомая вещь должна находиться именно здесь, но, тем не менее, эта вещь упрямо не желала быть найденной. Спелеолог ещё помолчал, ожидая комментариев Арвида, и, не дождавшись, сказал:
-- Я отзываю все группы к озеру на пятнадцатый уровень. И, раз уж мы разведали ходы, не мешало бы их укрепить и перекрыть.
-- Хорошо. Отправь докладную коменданту. И сбрось данные с разведчиков. Есть ли какие соображения по реактору?
СтанИслав, подтверждающе, кивнул головой. Реактор -- это его епархия. И если бы Арвид не задал этого вопроса, его бы задал СеверИн.
Спелеолог ответил:
-- Радиация в норме. В некоторых точках даже ниже нормы. Что значит: пещеры очень хорошо защищены от влияния реактора.
-- И, тем не менее, где-то существует кротовый ход к Хранилищу ЦИТАДЕЛИ. А мы, наивные детишки, даже не подозревали об этом.
Арвид раздражён, хотя и старается это спрятать. Да уж… Попробуйте-ка остаться спокойным, когда вы вышли выбросить мусор, а вас переезжает трамвай, которого здесь и быть не может, поскольку рельсы отсутствуют.
Я в разговор не встревала. Но всё же пыталась сложить два и два. Почему-то четыре не получалось. И перед глазами крутились схемы, равно как и на мониторе. Не отдавая себе отчёта, я продолжала строить «башни и пирамиды» из имеющегося материала. Вот оно! Ажур сложившегося узора давал полную картину возможного взрыва при определённых допущениях. И эти допущения подтверждались фактами. Не верить Генриху у меня не было повода, а уж сейчас, когда он самостоятельно дошёл до мысли, что стал игрушкой в чужих руках, тем более… Виртуальные факты были таковы: чтобы взорвать реактор, а, соответственно, и ЦИТАДЕЛЬ с её окружением, необходимо вызвать землетрясение не ниже восьми баллов. И то не факт, что реактор взорвётся. А вот если обрушить на него водопад из озера, то взрыв неизбежен. Я осторожно двигаю схемы относительно друг друга. СтанИслав и Генрих за моей спиной затаили дыхание, Арвид что-то проворчав, отходит.
-- Нона, -- СтанИслав не скрывает возбуждения, он понял мою мысль и теперь не стоит опасаться, что она исчезнет. -- Если рвануть межуровневую перемычку вот в этом месте, то реактор взлетит безо всякого землетрясения.
-- А вместе с ним и мы, -- заканчиваю я его мысль. -- Иногда, Станик, полезно быть дилетантом -- над тобой не довлеют никакие законы. И ты можешь навязать узлов, где хочешь, и в клубок смотать нитки разных цветов. Просто так, чтобы посмотреть: а что из этого выйдет. Ну а поскольку этот узел должен развязаться мгновенно, то необходимо отыскать верёвочку, за которую следует дёрнуть, чтобы открылась дверь. И постараться сделать так, чтобы дверь ни в коем случае не открылась. Арвид, тебе не стало казаться, что кому-то очень надо, чтобы мы добрались до Клеменски?
-- Ты хочешь сказать, что между нами есть какая-то связь? -- Арвид поднял голову от своих расчетов.
-- Не какая-то. А самая прямая. Я в этом уверена. Я. Ты. Клеменски. Лаборатория. ЦИТАДЕЛЬ. Мы крепко связаны. Вернее, спаяны, в одну цепь. Но вот кем? И зачем?
Я слишком мало знала о Клеменски. Но я знала о фанатиках, готовых ради идеи уничтожить человечество. Я, к счастью, ошиблась в Генрихе, но за ним, как и за Клеменски, стоял кто-то кому очень не нравился существующий статус-кво. И этот невидимка уже зондировал почву на возможность переворота. Наши пальцы лежали на нервных узлах. Но ведь ещё существовала обширная периферия, в которую мы старались не вторгаться без крайней нужды. Наше положение не давало нам права ломать чужие судьбы, хотя иногда это и следовало бы сделать, чтобы потом не пожинать плоды своей гуманности. И «Антарктика» тому подтверждение.
Любопытство сгубило кошку. И это счастье, что кошка погибла только сама.
Человеческое любопытство имеет дурную привычку тащить за собой в бездну миллионы. Но не успевают выжившие более-менее ликвидировать последствия, как появляется новый любопытный, и человеческое сообщество идёт по новому кругу, принося очередную гекатомбу любопытству отдельных особей.
Мысли, как обычно, увели меня в дебри. Этак додумаюсь до того, что лучшим вариантом будет полное уничтожение вида Хомо сапиенс. Пора спасаться.
Я поднялась и пошла к выходу. Арвид вопросительно выгнул бровь.
-- К детям, -- ответила я на незаданный вопрос. -- В случае чего, знаешь, где искать. Боюсь, из-за всей этой каши рискую заработать серьёзный мозговой вывих.
Всякий раз, когда мне становится особенно тошно, я убегаю в детский городок к малышам. Вид их милых и честных мордашек целебным бальзамом льётся на мою, измученную самоедством, душу. И все проблемы тушуются, отступают на задний план. Я забываю об Арвиде и Клеменски, об интригах прошлого и настоящего.
И наслаждаюсь волшебной атмосферой детства.
АРВИД
Жизнь ЦИТАДЕЛИ идёт своим чередом. Я в неё не вмешиваюсь, но остаюсь в курсе всего. Держу, так сказать, руку на пульсе. СеверИн время от времени исчезает в Большой мир. Генрих же оказался, по сути, пленником ЦИТАДЕЛИ. Я его не выпущу отсюда ни за какие коврижки. И за то, что он узнал. И за его организм, выживший в страшной атмосфере могильника. И за то, что он оказался потомком Ноны. В отчёте Высшему Совету я указал на необходимость полного клинического обследования, а это, как минимум, год. Высший Совет, сцепя зубы, продлил полномочия господина Хорько, в качестве Наблюдателя. Кто-то там был очень жёстко завязан на Генриха, и, в сложившейся ситуации, вполне мог убрать, ставшую опасной, пешку из игры. Интрига завязывалась крупная и крутая. Но мне-то она была совершенно не нужна. Здесь, в ЦИТАДЕЛИ, он в относительной безопасности. А Нона жаловалась, что наши потомки интриговать разучились. То-то постоянно сбегает в детский городок. Там интриги на уровне: если не отдашь мне машинку, я спрячу твою куклу и не скажу куда. Сашенька Лордес, бабушкин любимчик, вернулся к своим обязанностям. Сейчас его группа на связи с экспедицией Смирнова. Морис Гринфельд потребовал госпитализировать ещё троих. На что же нарвался Сергей Смирнов? Аналогов в Хранилище мы не нашли. Наконец-то разобрались с могильником. Пришлось повозиться, но всё же удалось законопатить все щели и безнаказанно выжечь зал. Рисковали, конечно. Но, как говорили в наше время: кто не рискует, тот не пьёт шампанское.
И Клеменски… Я полагал, что все наши дела остались в прошлом. Почему-то судьбе угодно сталкивать нас в тот момент, когда я начинаю забывать о самом его существовании. Это у неё такие шутки? Разумеется, со счетов его мы не сбрасывали, но он был, как бы запасным вариантом, тем паче, что не удалось найти даже его следов. Как в воду канул. Ну что ж, теперь мы точно знаем, что канул он в землю, вернее, под землю. И перед нами стоит задача выковырнуть его оттуда, живого или мёртвого. Лучше, конечно, мёртвого. Но это уж -- как повезёт.
Последнее время у нас с Ноной не проходит и дня, чтобы мы не сцепились по поводу Клеменски. Я не понимал той маниакальной ненависти, которая пропитывала все его обращения ко мне. Не понимал даже того, что заставляло Василе постоянно напоминать мне о своём существовании. Их было не так уж много, этих писем, но в каждом он ухитрялся спрятать столько лжи и откровенной злобы, что я начинал сомневаться в самой человеческой природе господина Клеменски. Это был не тот молодой человек, который написал талантливую работу; не тот, который мог безвылазно сидеть в лаборатории, наблюдая и сопоставляя факты микрожизни, задавая вопросы и выискивая ответы на них. Это было существо, сотканное из всего, что приписывается Врагу Человеческому. Никто из нас не знает -- только ли «Антарктика» бороздила просторы человеческого мира? Может, не пустыми были угрозы, которыми пугал нас изгнанник? Сейчас об этом говорить очень поздно. Да и не к чему, я думаю.
И всё-таки не давало мне покоя какое-то, свербящее где-то глубоко внутри чувство, что здесь не всё так просто и ясно, как кажется на первый взгляд. Нона кипит, как паровой котёл на грани взрыва, когда заходит речь о Клеменски. Она уже вынесла ему свой приговор. И он, этот приговор, обжалованию не подлежит. Но для меня Василе Клеменски -- ещё одна нерешённая задача. Я догадывался о его честолюбии. Выдавали глаза. Они загорались яркими огоньками, когда ему удавалось продвинуться хотя бы на шажок в нужном направлении. Но при этом он был чертовски скрытен. Я до сих пор не могу понять, как ему удавалось сочетать в отчётах успешное проведение опытов и отсутствие конечного результата? Не единожды возвращался я к этим бумагам, но не находил ничего. Не было ни намёка на подтасовку результатов. Но не было и конечного результата, особенно в тех опытах, которые он проделывал лично. Сколько раз повторяли в лаборатории Института опыты Клеменски, и на самой последней стадии наступал сбой.
Разумеется, я шёл своей дорогой. Если бы я тогда поддался на уговоры Василе… Если бы разрешил ему опыты на людях… Впрочем, к чему гадать. «Если бы» уже не переиграешь. В научном открытии, как и в лавине нужны два фактора: наличие физической массы и камушка, который эту массу сдвинет с места. Так случилось и у нас. Однажды появился лишний камушек, и пришло решение.
Когда однажды находишь решение неподдающейся задачи, то всегда поражает простота этого решения. Ты пытаешься взглянуть на себя сторонним взглядом и награждаешь себя такими «лестными» эпитетами, что злейший недруг не додумается. Дурак… Дебил… Недоучка… Это всё детский лепет по сравнению с тем, что ты сам о себе подумаешь. Я наблюдал за Ноной. На моих глазах она становилась моложе. Её биологический возраст не соответствовал фактическому, и, на данный момент, определялся где-то на лет шестьдесят. Да и внешне она соответствовала этому возрасту. Но, поскольку были приоритеты поважнее, причины этого омоложения мы и не торопились выяснять. Так, мимоходом, проверили кровь на свободные радикалы. Помнится, именно им приписывалось старение организма, всё оказалось в пределах нормы. Только вот кровь Ноны никак не хотела вписываться ни в какие рамки. Даже следуя появившейся в то время теории о существовании, как минимум, пятнадцати групп. Её кровь стояла особняком. По-видимому то, что придавало её крови лечебный эффект, и делало эту кровь уникальной.
Тогда мне уже не надо было ставить опыты на животных. У меня хватало человеков. Это было самое страшное время в моей жизни. Из сотни выживал один. И, тем не менее, люди шли добровольно, и ответ на все наши доводы был одинаков: а вдруг я и буду этим одним.
Однажды ко мне пробилась молодая женщина с ребёнком, которому от силы был год, и открытым текстом предложила использовать его для опытов. Я был шокирован настолько, что не сразу сообразил что ответить. А женщина печально продолжила:
-- Это мой сын. И он уже трижды должен был умереть. Но он жив… Почему? Я врач. И я знаю признаки этой смерти. Насмотрелась. Мне самой осталось недолго. Но мой сын каждый раз побеждал в этом поединке. Трижды… Поэтому я принесла его вам.
Женщину и ребёнка отправили в лаборатории. А я подумал: как бы не пытались изничтожить человечество неведомые силы, пока есть такие подвижники -- его, человечество, не убить. И мы начали отвоёвывать у смерти время. Часы… Дни… Месяцы…
Появление Ноны ускорило бег событий и добавило нам возможностей в поединке со смертью. Но не единожды я просыпался в холодном поту от одной только мысли, что вот с сегодняшнего утра я потеряю главного союзника в непримиримой войне с непонятным вирусом. После того как она вспомнила себя, и людям Эрнесто удалось собрать сохранившиеся сведения о ней и её семье, я стал бояться того, что неприятные события лишат её той уникальности, присущей ей одной. Ни кто и ни что не поведает о том, что же произошло за то короткое и бесконечно длинное время между увиденными ею огнём и решётчатыми воротами госпиталя, из которого и привезли женщину. Когда она успела подхватить вирус и победить его? Почему так изменилась её кровь? И где она его поймала? Все бумаги, что удалось разыскать, по этой женщине были изъяты из мест хранения, но даже никаких намёков не мелькнуло в не слишком толстых медицинских карточках -- семья очень редко обращалась к врачам. Вот оно наше кредо, навредившее человечеству не меньше иных вирусов: медицина изучала больных, но знать не хотела здоровых. А как было бы хорошо открыть медкарту и, прочитав генетический паспорт, дать человеку совет избегать, положим, простого мороженого, поскольку есть предрасположен- ность к ангине. Мечты, мечты… Это сейчас каждый попавший в поле нашего зрения получает личный паспорт, где указаны все параметры организма и все его особенности. А тогда-то этого не было. И мы знали всё об уродствах организма и ничего не знали о самом организме. Да и сейчас о нём мы знаем чуть больше, чем тогда. А Нона не жаловала врачей. Прожить почти век и не оставить заметного следа в чьей-то медицинской практике? Очень серьёзное упущение медицины. Но чтобы там ни было в прошлом, благодаря её крови выжил Ким. И удалось блокировать пресловутый «белок смерти».
И постоянный, не дающий покоя страх, что в один прекрасный момент Нона превратиться в обычного человека с умирающей кровью, поскольку с каждой порцией крови, взятой у этой женщины, состав этой крови менялся. Не менялось только агрессивное стремление иммунных клеток уничтожать любого чужака, не принадлежащего этому организму, причём, собственные клетки, подвергшиеся деформации, также переходили в разряд чужих; и умение клеток подстраиваться под кровь реципиента. Тогда, когда она вспомнила гибель своей семьи, я трясся от ужаса: как мог сказаться на поведении организма Ноны данный стресс? Как поведёт себя её кровь, которая сама по себе стала пропуском в жизнь десяткам людей? Мне было стыдно перед самим собой. Перед Ноной. Я искренне сочувствовал ей и её горю, и в то же время меркантильно определял размеры предполагаемых «убытков», если вдруг произойдёт очередная перестройка её организма, которая уничтожит уникальность этой женщины. Восславим Всевышнего и Всемогущего! -- страхи мои не оправдались. Он в компании с Матерью Природой, явно не хотел полного уничтожения своих созданий.
Очень медленно… Нестерпимо медленно, но всё же удавалось загонять страшный вирус в определённые границы. И важность Ноны в этом поединке была неоспоримой. Она уникальна. До сих пор второго такого человека найти не удалось. А уж в те времена даже чёрт, пожалуй, над грешной душой не трясся так, как я над своей пациенткой.
Доходит второе столетие, а я так и не понял, что же такое -- Нона? Да что там говорить. Я не понял, во что превратился я сам. Мы разобраны на молекулы и атомы. Нас проверили на всевозможных новейших и древнейших приборах. Наверное, только через реторты средневековых алхимиков не пропустили. Результаты ежедневных анализов уже превратились в многотомные энциклопедии под названиями: «Арвид Гремис» и «Нона», она так никому и не позволила называть себя по имени, даже мне. Как я угадал тогда, и самому непонятно. Генрих рассказал, что Ноной её стали звать с того самого момента, когда начала говорить Мариша, его прабабка и, соответственно, правнучка Ноны. И я до сих пор не понимаю, что же произошло? Почему именно мы стали носителями этой непонятной и доселе не найденной причины бессмертия организма? Чем мы пришлись по вкусу этому Врагу человеческому, выкосившему полмира? И почему он дал нам в руки оружие против самого себя?
Да. Ему не сразу удалось прийти в себя после шокирующего заявления Фёдора Крайнова, чья группа была задействована в экспериментах с Ноной.
Фёдор, этакий тип русского богатыря, но с раскосыми глазами степняка, воззрился на появившегося в лаборатории Гремиса. Будучи чуть ниже по рангу, Крайнов не упускал возможности поддразнить старшего коллегу, хотя время и события не очень-то располагали к шуткам и розыгрышам. Но таков уж был физик Крайнов. Любой факт в его понимании нуждался хотя бы в намёке на философскую составляющую. Здесь собрались все, кто работал с кровью Ноны и Арвида. Причём последнего пристегнул к исследованию сам Крайнов, хотя Арвид не сразу понял для чего это нужно Фёдору.
И вот сейчас, глядя на профессора, Фёдор Крайнов глубокомысленно изрёк: -
-- Чем глубже проникаю я в тайны материи, тем острее чувствую присутствие Бога.
-- Твоя сентенция? -- раздражённо спросил Гремис.
-- Нет, Арвид. Где-то читал, -- добродушно отозвался Крайнов. -- Ты слишком взъерошен. Пригладь-ка пёрышки.
И кивнул в сторону свободного кресла. Но Арвид сел не сразу.
-- Фёдор! Относительно вируса и Ноны высказались все, кроме физиков, а ты устраиваешь философскую дуэль.
-- Не кипятись. Негоже светилу науки бушевать.
-- Солнце тоже бушует и беснуется…
-- От чего на нём появляются пятна. Но ему уготованы, как минимум, пять миллиардов лет. А вот сколько вам двоим?.. Кроме Бога ни кто не скажет.
-- Объясни. -- Арвид, недоумевающе, уставился на Фёдора, пытаясь разобраться: в чём смысл прозвучавшей шутки.
-- Объясню. Твоя Нона не просто уникум. Твоя Нона, по моему мнению, создана самой Природой, как противовес вирусу «Антарктика». Причём, полагаю, созданы они одновременно. Видишь ли, мы нашли следы вируса, хотя ни твои химики, ни твои медики отыскать ничего не сумели. Без обид, Арвид. Это не упрёк и не злорадство. Просто это не ваша епархия. Я и сам не знаю чем объяснять сложившуюся ситуацию, но думаю, всё заключается в её желании жить. Я сказал бы даже: сверх упрямое желание выжить вопреки всему. И это желание настолько глубоко сидит в её подкорке, что даже смертельный вирус об неё споткнулся. Мало того: он оказался перемолот той мельницей, что зовётся иммунной защитой, включён в обмен веществ на молекулярном уровне. И теперь он охотится на самого себя.
-- Всё равно непонятно. И при чём тут я?
-- При том. В твоей крови тоже сидит эта дрянь, и так же охотится на самого себя. А вот почему ты живуч, это ещё стоит подумать. Насколько я тебя знаю, ты никогда не боялся влезть в самое пекло и всегда ухитрялся выжить. Не знаю, почему твои химики упустили из виду то, что вашу кровь не берёт сама Смерть. Мари, будьте добры, продемонстрируйте.
На большом экране побежали кадры. Капли крови помещались в различную агрессивную среду. Мари, химик, в данный момент, будучи по сути связной между двумя лабораториями, комментировала происходящее на экране.
Арвид и сам видел, как мгновенно гибли клетки чьей-то крови, вместе с вирусами, заносимыми для контраста в различные кислоты. И только две группки отчаянно сопротивлялись, пытаясь перемолоть окружающий яд в пыль, удобную для поглощения.
-- Ты и Нона…
Фёдор не стал комментировать своё высказывание. Но Арвид и так уже понял мысль физика. На каком-то физическом уровне бытия они двое перестали быть людьми.
Смириться с этим стоило большого труда.
* * *
-- Арвид, у нас проблема.
Нона буквально врывается в кабинет, что на неё не очень похоже. Обычно из детского городка она возвращается благостная и умиротворённая. Значит ЧП серьёзное. Я поворачиваюсь к ней и, едва взглянув на её лицо, понимаю, что у нас не просто проблема. Даже когда она лежала в приёмном покое: истощённая, без имени и прошлого, она не была и в половину так бледна, как сейчас.
-- У нас с тобой, вообще-то, не одна проблема. А десяток. Сядь. Успокойся. Изложи суть.
Знаю, подобного тона она не переносит, и румянец гнева появляется на её лице. Тем не менее, она безоговорочно исполняет мой приказ и опускается в кресло. Ещё один признак серьёзности случившегося. Её пальцы судорожно вцепляются в подлокотники, и она словно бы выплёвывает всего два слова:
-- Кожа дракона.
Тьму лет назад, мой китайский коллега Ли Пинь, открывший «белок смерти», что косил монголоидную расу под корень, наблюдал редчайшее проявление вируса «Антарктики»: образование на коже пациента чешуек. Он назвал его «кожей дракона». Появлялись эти чешуйки, когда человек считался вполне излечившимся. Во всех известных нам случаях, первое проявление наступало месяца через три-четыре, и буквально через месяц, человек умирал. А так как «кожа дракона» поражала единицы, и нам не удавалось сразу захватить болезнь, то приходилось довольствоваться результатами посмертных опытов. И знали мы об этой болезни очень мало, практически -- ничего. За всю историю ЦИТАДЕЛИ в нашем архиве сохранилось не более трёх десятков имён связанных с «кожей дракона».
Мои коллеги генетики пришли к выводу, что это не болезнь, а результат мутации, поскольку в молекуле ДНК нашли участки совершенно не соответствующие человеческому геному. Кто-то выдал умопомрачительную гипотезу: «Антарктика» -- вирус инопланетный и её цель превратить людей в монстров. Над этой гипотезой тогда вволю поиздевались журналисты. Рефреном всех публикаций звучал полувопрос - полуутверждение: и есть у людей время сказками заниматься.
Как бы то ни было, «кожа дракона» доставалась нам от мёртвых. И знали мы о ней две вещи: это мутация, и ей подвергается человек, излечившийся от «Антарктики». Все известные нам случаи произошли в конце двадцать первого -- начале двадцать второго веков. После этого о подобной мутации известий не было. Может быть то, что мы все были под плотным колпаком медицины, позволяло блокировать негативные изменения в самом начале? Может вирус, сидящий в каждом из нас, был настолько эгоистичен, что не допускал мутации, полагая её соперником, которого нельзя пускать на собственную территорию. Но факт остаётся фактом: такого явления, как «кожа дракона» в новейшей истории медицины не наблюдалось.
Что ж, это объясняло и бледность, и взъерошенное поведение Ноны.
-- Кто? -- задаю я вопрос.
-- Лита.
Маленькая девочка из экспедиции академика Смирнова?.. До сих пор мутации подвергались только взрослые. Впрочем, мы не знаем механизма, запускающего мутацию.
-- Что ты сделала?
-- Во-первых: изолировала в лабораторию на полное автообследование. Гремис, я сделала ей четыре инъекции.
-- Четыре? -- я даже поперхнулся этой цифрой. Обычно хватало кубика крови Ноны, чтобы механизм самозащиты включался и начинал работать сам. Но четыре кубика маленькому ребёнку? -- Ты хочешь сказать, что сломала об неё зубы?
-- Арвид, мне не до шуток. От этой дряни умирали взрослые, но она же ещё дитя.
-- Только без слёз Нона. Ты слишком привыкла к своей исключительности.
-- При чём тут исключительность! Как мне смотреть в глаза её родителям?
-- Смотреть в глаза её родителям буду я. А ты прекратишь истерику и будешь заниматься своими обычными делами. Мальчика, что прислал вместе с ней Морис, тоже изолировать, а также и тех троих, что госпитализированы позже. Всех в одну лабораторию. Может быть, мы поймаем дракона за хвост, Нона. И не дадим ему съесть ребёнка. А, попутно и узнаем, что же включило механизм мутации.
-- Мне сейчас только в голову пришло: не могла ли я спровоцировать это включение?
Я внимательно смотрю на Нону. И эта женщина постоянно обвиняет меня в самоедстве? В стремлении взвалить на себя все грехи мира? Первая мысль, что приходит ей в голову: не её ли действия спровоцировали мутацию?
-- Нона, всё может быть. Каждый из нас индивидуален. Не мне тебе об этом говорить. И кому, как не тебе, об этом знать.
-- Но она же маленький ребёнок, Арвид!
-- Смерть, как и болезнь, всегда несправедлива, подруга. И нам давно пора к этому привыкнуть. Сколько их было на нашем пути. И сколько будет ещё…
-- К этому невозможно привыкнуть, Арвид. Невозможно…
Что я могу ответить ей? Мне бы самому кто ответил. Божественное безразличие для нас пока ещё недоступно. Мы ещё не научились: не замечать людей и их бед. Да и сами мы пока ещё люди. Но и сложившуюся ситуацию грешно не использовать. На что же такое наткнулся Сергей Смирнов? Природа весьма изобретательна в способах убийства. Но и человек помогает ей в меру своих сил и возможностей.
Боги-разрушители всегда предпочтительней богов-созидателей. Видимо потому что ломать легче, чем строить. Кажется, я сказал это вслух, поскольку тут же откликнулась Нона:
-- Знаешь, похоже, нам ещё рано примерять на себя доспехи Бога. Мы так обрадовались, что всё позади, и сюрпризы кончились.
-- Ты не могла ошибиться, Нона?
-- Нет. Слишком хорошо твой коллега описал все симптомы. Тогда…
-- Но девочка ещё больна, и криза не было. А «кожа» появлялась у уже излечившихся. И не сразу.
-- Что будем делать, профессор?
-- Пока наблюдать. -- Арвид, успокаивающим жестом, положил руку ей на плечо. -- Нона, их были единицы. И всех их означили уже мёртвыми. Мы ничего не можем знать об этом, потому что у нас не было ни одного живого человека с «кожей дракона».
-- Да понимаю я. Понимаю, -- отмахнулась женщина, даже не пытаясь скрыть подступившие слёзы. -- Но она ребёнок, Арвид. Двухлетний ребёнок. Чем она успела провиниться? -- Нона нервно заходила по комнате, ожесточённо массируя виски.
-- Пора бы привыкнуть. -- Он сосредоточенно набирал текст.
-- Мать Литы уже у нас. -- Нона остановилась за спиной Арвида.
-- Значит, нужен отец. И -- напряги генеалогов. С генетиками я займусь сам.
-- На что, всё-таки, наскочил Смирнов? -- Нона опустилась в кресло у журнального столика, привычным движением взяла головоломку и начала её крутить.
-- С огромными допущениями определили, как оспу, но так и не уверены.
-- Великие Небеса! Ну, мало нам своих земных проблем. -- Нона бросила головоломку в кучку других и снова заходила по комнате.
Арвид усмехнулся.
-- А почему ты возникшую проблему считаешь неземной?
-- Арвид, у меня ни малейшего желания выслушивать твои…
Нона осеклась, перед глазами снова встал тот кошмар: молодая женщина в огне, вышвыривающая, из окна пятого этажа, ребёнка. Он, этот кошмар, навещал её не часто, но никогда вот так вот, наяву. Иногда ей казалось, что память чего-то не договаривает, потому что она бросалась бежать, но бежала к огню, а не наоборот.
Острая боль пронзила виски, и, нелепо взмахнув руками, она стала медленно оседать на пол.
Арвид услышал короткий вскрик и успел, вскочив, подхватить женщину.
-- Что? Что случилось? Нона…
Прикрепить датчики… Запустить комплекс… Браслеты контроля… Всё это заняло минимум времени. Сбросить данные с браслетов… И внимательно вглядываясь в бегущие по экрану линии, ждать.
* * *
Он настроился на долгое ожидание, и потому был удивлён, увидев внимательный взгляд Ноны, устремлённый на монитор.
-- Ты опять что-то вспомнила? -- спросил он с тревогой.
-- Да. Лекарств не надо. Я быстро приду в норму. -- проговорила она, заметив, как Арвид потянулся к шкафчику у кушетки, на которой лежала почти без движения, только напрягая мышцы, словно проверяла их на прочность. -- Я вспомнила пожар. У меня всегда при этом воспоминании было ощущение, что память чего-то мне не додаёт. А сейчас я, кажется, вспомнила последние детали. Огонь словно бы лился сверху. Я побежала, когда увидела, как молодая женщина выбросила ребёнка. Арвид, это невозможно! Пусть я была крепкой старухой и даже гуляла без палочки, хоть дети и ругали меня за это, но мне было девяносто пять! А я побежала в надежде поймать ребёнка. Нам повезло: ребёнок упал на ветки разлапистой липы с противоположной огню стороны, и в этот момент дерево упало.
Огонь стекал по стволу к корням, а ветви, принявшие малыша, клонились в сторону от пламени. Дерево медленно падало, накрывая ветвями старуху, отчаянно ковылявшую навстречу огню. Старуха упала, сбитая кроной, умирающей в пламени, липы, а на неё из объятья ветвей, скользнул ребёнок. «Беги… Беги!.. -- словно бы прошелестели листья дерева. -- Ещё можно уйти». И женщина поползла, прижимая к груди ребёнка, прочь от ревущего огненного ада.
-- Я почти выбралась. Но донёсшийся до меня обрывок разговора, заставил меня замереть. Разговаривали двое, Они стояли совсем недалеко от кустов, под которыми затаилась я. Ветер доносил до меня их голоса, и я поняла, что эти двое имеют прямое отношение к пожару. Разговор сводился примерно к таким репликам: «Поздравляю, коллега. Ваши расчеты оказались верны. Теперь мы имеем возможность наносить более точные удары, не уничтожая окружающий ландшафт в целом. Это весьма серьёзная экономия финансов». Всё это длилось какие-то минуты, потом приехали пожарные, появился народ. Эти двое исчезли, я и не заметила как. Мне помогли подняться, взяли у меня малыша, куда-то повели. Сообразив, что сейчас меня отдадут медикам, я, в суматохе, благополучно смылась и пошла, куда глаза глядят. А, вернее, пошла искать этих двоих. Вот в тот момент я очень пожалела, что у меня не было с собой клюки. Разумеется, долго я бродить не могла, вот и упала у ворот какой-то больницы. А уж сколько времени ушло у меня на это бродяжничество, сказать затрудняюсь. Ну, а дальнейшее ты знаешь лучше, чем я. Только вот мне непонятно: почему это вспомнилось именно сейчас? Ведь, если память выдаёт какое-то событие из прошлого, то оно должно быть как-то связано с настоящим. А я не вижу никакой связи.
Нона замолчала. Я задумчиво потеребил кончик носа. Давно пора бы избавиться от этой привычки. Многое становилось на свои места. Правда, связи с Клеменски в данной ситуации не было. Похоже, его хозяева к этому пожару отношения не имели.
-- Как ты утверждала сама: случайных случайностей не бывает. Пожалуй, теория случайностей столь же математически стройна, как и любое другое логическое построение.
-- Ты к чему это, Арвид?
-- Мы ещё многого не знаем о себе, Нона. О своих силах и возможностях и физических, и психических. Ты вспомнила о пожаре, когда мы нашли сведения о гибели всех твоих родных…
-- Не всех, -- грустно улыбнулась Нона.
-- Но тогда-то ты этого не знала. А перед этим ты вспомнила: кто ты.
-- Когда Алекс Грант назвал моё имя…
-- Да, именно. Теперь ты вспомнила, что тебе удалось спасти ребёнка и случайно подслушанный разговор двух убийц, которых ты начала искать.
-- Уж не хочешь ли ты сказать…
-- Что твоя кома была не случайна.
-- Ну, Арвид. Уж в чём, в чём, а в фантазёрстве я тебя не замечала. Это что же получается: моё «Я» покинуло моё тело и отправилось на поиски тех двоих?
-- Не только двоих. Кажется, ты тогда угробила целое подпольное предприятие. Но искала ты их долго -- полтора года.
-- Арвид! Давай без сказок на ночь. И, вообще, с какой стати такой полёт фантазии? С какого бодуна тебе приснилось такое? Сочинять сказки вроде бы моя привилегия -- дети их ужасно любят, особенно страшные. Это я впадаю в трансы и вижу «вещие» сны. Но от тебя такого никто не ждёт и не требует.
-- Нона, мои выводы основаны на фактах, и фактах доказанных, как ты и требуешь. Факт первый: твои трансы. Ты ведь не будешь отрицать их существование?
Нона пожала плечами:
-- Вопрос глуп.
-- Ну, нет. Не так уж и глуп, как ты желаешь это представить. Факт второй: в небольшом населённом пункте взрывается небольшое предприятие со всем своим содержимым и персоналом. Следствие показывает, что это предприятие занималось изготовлением оружия, причём технология была настолько проста и уникальна, что позволяла делать это оружие буквально «на коленке». К счастью для всех, технология погибла вместе со своими создателями. И пожар на предприятии по своим характеристикам соответствовал тому пожару, в котором погибли твои дети. Но дело не в этом. Дело в том, что несколько человек, которых удалось спасти, в один голос твердили, что перед внезапно вспыхнувшим пожаром видели старуху и слышали, как она заявила: «Наконец-то, я вас нашла голубчики». Можно сказать, что у них помутился разум. Все они хватанули угара, когда выбирались из горящих помещений, но находились они в разных местах и никак не могли бы увидеть фантом одновременно. Но им привиделась одна и та же галлюцинация, в одно и то же время: и зрительная, и звуковая. Это ты примешь как факт?
-- Пожалуй, приму.
-- Факт третий: в тот самый момент, когда закончился пожар, когда всё выгорело дотла, ты очнулась. Нона, ещё тогда, после разговора с Эрнесто, я, из чистого любопытства сопоставил время, хотя потом благополучно об этом забыл. Пожарные и их помощники к территории не могли подступиться, настолько сильно было пламя, и ограничивались тем, что не давали огню перекинуться на округу. И, наконец, факт четвёртый: когда появилась твоя фотография в «Галерее пропавших без вести», была тогда и такая газета, её экземпляр попал в психиатрическую больницу, куда и поместили спасённых для лечения, они в один голос заявили, что именно тебя они и видели.
-- А почему же ты об этом не рассказал мне раньше?
-- Просто в единую картину всё сложилось только сейчас. Люди Эрнесто вышли на эту лавочку с опозданием, через неделю после пожара, по наводке Алекса Гранта. Ну, были же у нас и общие интересы, -- усмехнулся Арвид на удивлённо-вопросительный взгляд собеседницы. -- А эта компания мешала и нам и тем, кого представлял Алекс Грант. Возможно, они хотели заполучить эту технологию, да и мы против этого не возражали бы.
-- И это был мелкий хищник, решивший поживиться на фоне драки акул?
-- Что-то вроде этого…
-- И он, конечно, не ожидал, что акулы оставят свои разборки и накинутся на него.
-- Однако, если принять твою точку зрения, я устроила всем крупный облом.
-- Да. Но, подозреваю, хищник был не мелкий, если его лапы протянулись на территорию подотчётную Гранту и его хозяевам.
-- Тем не менее, не понимаю, какое ко всему этому имею отношение я?
-- Просто в определённый период, глубоко законспирированная организация, существование которой, если и подозревалось, то только чисто умозрительно, начала совершать ошибки и довольно грубые.
-- И этот период пришёлся на мою кому, -- утверждающе произнесла Нона.
Арвид согласно кивнул.
-- Что ж, похоже, действительно: случайных случайностей не бывает, -- Нона закрыла тему, усаживаясь к своему компьютеру. -- Подумать тут есть над чем.
Какое-то время работали молча. Неожиданно Нона развернулась.
-- Послушай, Арвид. А почему ты сказал: по наводке Гранта?
Оторвавшись от монитора, на котором он сортировал данные с датчиков о состоянии женщины, Арвид ответил:
-- Эрнесто слово в слово передал разговор, состоявшийся между ними и, как мне казалось, был несколько озадачен той откровенностью, с которой Алекс Грант пошёл на контакт. Кстати, перед этим он нанёс визит тебе в моё отсутствие и ваш разговор то же передал мне дословно.
-- Ты мне ещё язык покажи, -- парировала Нона, в ответ на ухмылку Арвида.
А сама, смутившись, вспомнила их разговор.
-- Я категорически не понимаю вас, мужиков. -- Нона поёрзала на кушетке, стараясь поудобнее устроить ушибленную ногу. Угораздило же споткнуться на ровном месте. -- Будь добр, подай мне соку.
Эрнесто поднялся, отошёл к холодильнику, Тень усмешки скользнула по его губам. Выговор за трусость он уже получил. Какие ещё претензии у неё могли возникнуть?
-- И в молодости не могла понять, а теперь и того больше. Особенно на вас двоих глядя. -- Нона приняла стакан из руки Эрнесто, отпила и продолжила: -- Если волею судьбы вы получили неограниченную власть над простыми смертными, это вовсе не значит, что вы получили и возможности Вседержителя. Смотреть на вас тошно. Один хвост поджал и носа не казал, потому что он, видите ли, стыдился того, что не сумел должным порядком властью своей распорядиться и виноватых найти в истории чуть ли не трёхлетней давности. Другой себя до костей обглодал, поскольку не разглядел в своём сотруднике сумашедшего. Как будто у вас других проблем нет. А по большому счёту все вы тут немного того, свихнутые на одну сторону.
Эрнесто улыбнулся. В какой-то мере старуха была права. Ситуация складывалась патовая. Слава богу, что удавалось договориться по мелочам. Пока. Падало напряжение -- эпидемия шла на убыль, но возникло много новых мелких трещин и шероховатостей. В Хунте назревал разброд. Военным всегда трудно между собой договориться в силу специфики взаимоотношений. Тысячелетняя привычка смотреть друг на друга сквозь прорезь прицела не исчезнет сразу же, даже если убрать границы. Встречаясь на широкой дороге, воины показывали друг другу пустые руки, но у каждого за плечами был меч, легко выходящий из ножен. Нет. Невозможно в одночасие избавиться от привычки в каждом незнакомце видеть врага. Хотя не всё так мрачно: удалось договориться по двум серьёзным вопросам -- передислокации института Арвида, и проработке вопроса передачи власти гражданским органам. И, если первый вопрос сейчас в полной компетенции профессора Гремиса, то со вторым придётся ещё намаяться. Трудно взять власть, трудно удержать её, но гораздо труднее от неё отказаться.
Слушая ворчание Ноны, генерал Лордес порадовался отсутствию профессора. В кои-то веки Арвид Гремис бросил своё драгоценное детище на «чужого дядю». Конечно, требования к новому месторасположению института были оговорены давным-давно, и большинство вариантов отметалось на первом же этапе, а затем к делу приступали эксперты Эрнесто. И лишь в самом конце Арвид Гремис лично инспектировал предлагаемый вариант. И сейчас профессор находился в такой вот инспекторской поездке, что весьма радовало Эрнесто, поскольку эти двое ухитрялись устроить дискуссию на пустом месте. И тогда генералу Лордесу не удалось бы спокойно подумать.
А подумать было над чем.
Вчерашний визит Алекса Гранта не давал покоя. Эрнесто чувствовал, что там крылась ещё какая-то неизвестная ему и непонятная цель. Арвид не доверял Гранту -- и это было понятно. Но и Нона не приняла его, А это уже наводило на определённые мысли. И, тем не менее, ухватить Гранта не удавалось. По всем параметрам Алекс Грант был чист. И уж слишком гладок.
Адъютант открыл дверь кабинета и доложил:
-- Господин Грант.
Алекс вошёл стремительной походкой человека не привыкшего терять время даром.
-- Господин Лордес, приветствую.
-- Добрый день. -- Эрнесто встал и приглашающим жестом указал на кресло, давая понять, что визит не считается официальным, хотя и существовала предварительная договорённость. Дождавшись, когда Грант устроился поудобнее, опустился в кресло напротив.
-- Что привело вас в мои пенаты?
-- Острая необходимость. В подвластном мне секторе кому-то очень хочется поиграть в партизан.
-- Люди всегда противятся ограничению личной свободы, мистер Грант. -- Генерал кивнул адъютанту. Тот поставил на столик поднос и ждал нового приказа. Эрнесто новым кивком отпустил его и продолжил: -- И уж тем более, когда им не позволяется уйти из заражённых мест. Согласитесь, даже нам, имеющим перед глазами полную картину событий, трудно подчиниться необходимости. Что же тогда говорить о простых смертных.
Собеседники помолчали. Алекс Грант пригубил кофе, покатал капельки на языке, явно наслаждаясь вкусом, затем, как бы мимоходом задал вопрос, похоже интересующий его гораздо больше, нежели партизанщина в его регионе:
-- Как дела у доктора? Он всё ещё в поиске?
-- Да. Он отметает варианты один за другим.
-- Не слишком ли привередничает?
-- В его ситуации -- не слишком. То, что имеется у него, будет пострашнее термоядерной бомбы. Поэтому он ищет такой вариант, чтобы не возникло ни малейшей утечки материала. В его руках такая сила…
-- Пожалуй, нам повезло с доктором Гремисом. -- Алекс Грант усмехнулся.
Лордес насторожился.
-- Повезло в чём?
-- Доктор Гремис -- фанатик порядочности. Имея на руках такой козырь, вполне можно диктовать условия всем.
-- Да. Для него власть лишь досадная помеха.
-- Ваш покойный друг всё рассчитал верно. Вас бы его окружение не приняло. А профессор Гремис… Чем не шахматная пешка…
-- Ну, я бы не сказал, что его можно так назвать, -- усмехнулся Эрнесто, вспомнив недавний спор с Арвидом. -- Когда профессор уверен в своей правоте, его очень трудно переубедить. И мои доводы не всегда срабатывают. Но, простите, господин Грант, почему вас так интересует медицинская деятельность Арвида Гремиса? Я нахожу, что вы о ней неплохо осведомлены.
-- Помилуйте, генерал. На профессора и его коллег сейчас молится весь мир, и одно слово правды тут же обрастает легендами. Вы же не станете возражать, чтобы слов правды было больше, чем легенд?
-- Вы правы -- не стану. К тому же легенды очень вредят имиджу профессора. От него ждут и требуют едва ли не божественных деяний. А он всего лишь человек, ухвативший неизвестное за хвост, но в результате неизвестное исчезло, оставив в руках профессора и его коллег малюсенький кончик хвоста. Сумеете ли вы по лапке жука, определить, что это за жук?
-- Разумеется, нет, генерал. Полагаю, этого не сумеет даже опытный учёный, который этими жуками занимался всю свою сознательную жизнь.
-- Ну, опытный-то, скорее всего, сумеет понять, что данный вид ему неизвестен и будет искать этого жука. Но на это необходимо время, которого нет. Как говорится, всё должно быть сделано ещё вчера. И кто-то умело подогревает страсти.
-- О чём вы говорите, генерал? -- нахмурился Алекс Грант. -- Неужели на профессора покушались?
-- Увы, господин Грант. И не единожды.
-- Но это невозможно. В конце концов, это совершеннейшая глупость! По сути дела, наши жизни в руках Арвида Гремиса. Откровенно, господин Лордес, я не думаю, что кто-либо из коллег профессора способен пойти на прорыв. Нигде. Ни в одной из лабораторий мира, которые сейчас занимаются этим загадочным вирусом.
-- Вы так уверены, господин Грант? Почему?
Эрнесто искал подвох. Арвид почему-то очень не доверял Алексу Гранту. А тут прямо-таки чуть ли не обожание со стороны сего господина. Но сколько бы генерал-контрразведчик не искал зацепок, Алекс Грант всегда ускользал из рук, как угорь. На руках оставалась слизь, а самой рыбины не было. Однако, по какой-то причине, она продолжала крутиться рядом.
-- Это не моё мнение, генерал. Это мнение тех, кто занимается той же проблемой, что и профессор Гремис. Они все предлагают варианты и гипотезы, но пока подтверждаются только выводы лаборатории Гремиса. Другие приводят в тупик, то есть к смерти. Словно Некто заявляет, что из этого лабиринта существует только один выход, и он найден профессором Гремисом.
Алекс Грант помолчал, затем тряхнул головой, словно отгоняя непрошенные мысли, и продолжил:
-- Впрочем, я к вам явился не за этим, генерал Лордес. Мои осведомители, -- Грант сделал лёгкий нажим на последнем слове, -- донесли до меня некоторые данные, позволяющие думать, что подпитка этих самых партизанских настроений идёт откуда-то из Европы. Где-то здесь существует координационный центр.
-- Вы уверены, господин Грант?
-- На эти выводы подталкивают имеющиеся материалы. Мы готовы передать их хоть сейчас. Я думаю, вам тоже ни к чему излишняя нестабильность в регионе, генерал?
«Что удалось накопать осведомителям Гранта? -- подумал Эрнесто, усмехаясь. -- Однако он прав. Нам тоже не нужен никакой центр Сопротивления, даже если его требования, с любой точки зрения человеческого общества, справедливы. О какой свободе личности может идти речь, если за порогом собственного дома тебя ждёт невидимая смерть, готовая сожрать и тебя, и твоих близких? И порог этот она перешагнёт, даже не заметив. Только вот не все это понимают. Или не хотят понять? Или стараются урвать кус пожирнее, надеясь, что коса пронесётся мимо и позволит наслаждаться тем, что удалось хапнуть? Кажется, я начинаю рассуждать, как Арвид. Но, тем не менее, у Алекса Гранта есть какой-то побочный интерес, связанный с Арвидом Гремисом. Впрочем, гораздо подозрительнее выглядело, если бы этого интереса не было. Занятно другое: почему всех так сильно интересует, где найдёт убежище профессор Гремис. Его требования известны. Но он один за другим отвергает предложенные варианты. А между тем, похоже, что-то уже готовит… Полагаю, окончательный вариант у него уже есть, а все эти разъезды похожи на дымовую завесу. Что ж, на его месте я поступил бы так же».
Эрнесто отвлёкся от размышлений.
-- Благодарю, господин Грант. Надеюсь, ваши документы окажут нам неоценимую поддержку. И мы всё-таки выловим тех, кто мутит воду.
-- И заодно выясним их интересы. Не так ли, генерал?
-- Вы правы, -- вздохнул Эрнесто. -- Крайне немаловажно выяснить, кто именно стоит за этой партизанщиной, и какие цели они преследуют, обрекая собственных сторонников на гибель.
-- Цель, в общем-то, лежит на поверхности, генерал. Власть… Власть… И ещё раз -- власть…
-- Да. Вы знаете, Алекс, во всей этой ситуации есть что-то голливудское. Вы не находите?
Эрнесто позволил себе обратиться к собеседнику по имени. Грант задумчиво покачал головой.
-- Кто знает, генерал. Кто знает…
Мужчины поднялись и направились к двери.
-- Документы будут у вас сегодня же. И передайте мои комплименты подопечной доктора. Удивительная женщина. Вы согласны?
Эрнесто кивнул.
* * *
-- Грант слово сдержал, документы уже в ближайшие часы были на столе у Эрнесто. Причём, одна из справок открытым текстом указывала на сгоревший заводик.
-- Да-а… Придётся мне в твою сказочку поверить.
Нона помолчала, потом резко тряхнула головой и, крутанувшись на кресле, уставилась в монитор.
-- Давай работать. Дел выше крыши.
Арвид откровенно улыбнулся, зная, что она эту улыбку не увидит, проговорил ей в спину:
-- Вот увидишь, Нона. Мы спасём эту девочку. Ты же сумела спасти ребёнка, будучи дряхлой старухой, неужели теперь отступишь?
И отвернулся к своему компьютеру.
НОНА.
Сегодня с самого утра я опять сцепилась с Арвидом из-за Клеменски. Нет! Он точно сведёт меня с ума своим самоедством. И без этого в голове полный сумбур. Что-то ходит вокруг да около, но ни как не даётся в руки. И это «что-то» касается нас троих. Чую нутром, но никак не могу отыскать зацепку. И это злит. Злит не меньше, чем Арвид. Хотя, возможно, он знает что-то, чего не соизволил рассказать мне. И от одного осознания этой недоговорённости мне делается тошно. Ну почему Всевышнему приспичило ещё эту проблему нам втюхать, как будто у нас тишь да гладь, и нас надо немного взбодрить? Словно бы у нас других забот не хватает.
После того, как Арвид изложил свою теорию относительно моей полуторагодовалой комы, я основательно на него разозлилась, и беседы наши касались только самых необходимых вещей, которые волей-неволей приходилось озвучивать. Потом я отправилась отдыхать, а Гремис, похоже, опять проигнорировал необходимость сна. Разумеется, я не удержалась от возможности «поставить на вид»: что хотя мы и не совсем люди, согласно теории Фёдора Крайнова, тем не менее, ничто человеческое нам не чуждо, и ошибки -- тоже. А, следовательно, и отдых тоже. И чего я этим добилась? Только того, что он завёлся с полуоборота и обвинил меня в человеконенавистничестве. В который раз обозвал меня мизантропом. Не стоит и к гадалке ходить -- опять всю ночь сортировал имеющийся материал по Клеменски. Мы просто всеми конечностями увязли в этой истории, и выбраться нет никакой возможности. Пока мы не вытащим все скелеты из прошлого, покоя нам не видать. Но и вздорить мне не хотелось. Закрыть бы эту тему, да и забыть о ней. Ан нетушки! Рад бы в рай, да грехи…
Наш ритуал утреннего кофе кубарем покатился под откос, когда Арвид выдал мне факты, раскопанные им этой ночью. Впрочем, фактами их трудно было назвать, скорее намётки событий, но это не помешало мне выдать тираду отнюдь не в пользу человечества. За что и была остановлена благородным возмущением профессора, доказывающего мне мою неправоту. Но я заводиться не хотела.
-- Арвид, давай не будем опять на эту тему! Ты прекрасно знаешь -- я никогда не числила человека венцом творения. Скорее, божественной ошибкой или неудавшимся опытом. В крайнем случае, самовоспроизводящейся компьютерной системой, в которую не заложена программа. И заметь: к такому выводу я пришла, не имея ни малейшего понятия, что именно из себя представляет этот пресловутый компьютер, и что где-то существует такой человек, который называет себя профессором Гремисом. Впрочем, тут я делаю ошибку, отрицая существование программы. Программа-то заложена, только вот вытащить на свет её очень трудно: слишком много паролей и не все они верны. От того и сбой в воспроизведении.
Арвид не возразил. Вполне вероятно, он думал сейчас о Клеменски. Это не я сидела напротив Гремиса, это -- Клеменски, утончённый, холёный, аристократического вида, задавал Арвиду какие-то несущественные вопросы, тянул для приличия время, тогда как главное было уже сказано. Клеменски бросил на стол главный, как ему казалось, козырь, и проиграл.
-- Арвид Гремис, ты -- дурак! Тебе в руки идёт неисчерпаемое богатство, власть, предел которой устанавливаешь только ты сам, а ты…
-- Смотри, Василе, не промахнись. Есть некоторые вещи, о которых забывать не стоит.
-- И какие же?
-- Клятва Гиппократа, например…
-- Клятва!.. В наше-то время… Нет, Арвид, ты не дурак, ты -- блаженный. Что гораздо хуже.
Похоже, Арвид во время этого разговора нарушил планы Клеменски. Последняя их встреча лицом к лицу. Затем Клеменски исчез, изредка напоминая о себе письмами, и окончательно пропал после взрыва в Институте.
Мне уже давно стало ясно, что он не просто сумашедший. Это был маньяк. Фанатик. Его выдавал огонь, горевший в глубине его глаз и заметный даже на той, не слишком чёткой фотографии, что нашлась в архиве Арвида.
Мы не должны были узнать о взрыве ЦИТАДЕЛИ до самого последнего момента, когда нас не спасло бы и чудо. Но в очередной раз Всевышний пожалел своих неразумных детей и сломал планы сумасшедшего.
Теперь мы знали, где искать бомбу. Мои трансы и дилетантские блуждания по картам и планам опять получили фактическое подтверждение в тех сведениях, что хакеры Штаба и ЦИТАДЕЛИ ухитрились вытащить из пустоты. И это меня не радовало.
Да… В теории случайностей нет ничего случайного.
Когда-то, давным-давно, я прочитала у одного русского фантаста о Законе Равновесия, не позволяющем богам вмешиваться в земные дела. И благодарите смертные этот закон! Ибо, в противном случае, человечество было бы стёрто с лица Земли. Самое пакостное создание во Вселенной -- человек. И Клеменски ещё одно доказательство этому.
Не наткнись Гринфельд на очаг «псевдооспы» (нашим лабораториям так и не удалось определить эту заразу), не устрой Генрих Хорько малую революцию, направленную на уничтожение ЦИТАДЕЛИ и, в конце концов, не окажись он моим прямым потомком, так бы и проживали мы в счастливом неведении о грядущем конце света, приготовленным для человечества обиженным гением, возжелавшим божественного поклонения. Уверовавшем в своё всесилие, и, когда его щёлкнули по носу, решившем провалиться в тартарары вместе с оскорбившим его миром.
Я смотрю на Арвида. Он всё ещё не в силах переварить, то, что узнал. Мне проще. В своё время довелось столкнуться с миром сумашедших, и я могу воспринять поведение Клеменски как данность. Арвид не может, хоть и врач. Вирусы с ума не сходят, за неимением такового. Каждый из них нацелен на одну-единственную задачу, всё остальное их как-то не беспокоит.
В том, что натворил Клеменски, Арвид винил себя. И никакими доводами не удавалось мне пробить брешь в этой его убеждённости. Да. Он был немного старше, немного опытнее, но когда в человеке поднимает голову сам Восставший, могут ли на него подействовать уговоры такого же человека? Но Гремис категорически отвергал всё, что говорила я. Эти наши споры о личности Клеменски велись уже давно. Арвид не верил многому из того, что выползало время от времени от имени Клеменски. Сам не способный на подлость, он и других мерил своей меркой. И всё же не слишком долгое знакомство с Василе, оставляло дорожку для сомнений, и это мучило Арвида, ещё больше усугубляя его уверенность в своей вине.
-- Прекрати, Гремис! -- в очередной раз взрывалась я. -- Ты слишком часто стал возвращаться к этой теме.
-- Я отвечаю за всё… -- Он улыбался в ответ на мои взбрыки.
И эта его улыбка мне категорически не нравилась. Этакая всепрощающая улыбочка Христа, преданного собственными учениками: Что с них возьмёшь? Дети же неразумные. Она доводила меня до белого каления. В том мире, в котором росла я, таких били и били безжалостно. Как же этого ботаника занесло пред светлы очи всемогущей контрразведки? Воистину, неисповедимы пути господни.
-- Знаю. Сама выросла на этой сентенции. Но это не значит, что ты отвечаешь за недоумка, возжелавшего стать Богом.
-- В конце концов, он был моим учеником! Работал рядом со мной…
-- И сделал всё, чтобы свести на нет все твои труды! Не свались на нас эта эпидемия, где бы ты был? В лучшем случае врачом в какой-нибудь захудалой деревушке.
-- Но эпидемия свалилась…
-- Да… И за это тоже стоит благодарить Клеменски с его неуёмным «детским любопытством». Ты так это назвал, кажется? А если мы сделаем вот так -- что из этого получится? И сделал. И полмира сдохло не зная от чего. Да, Гремис, мы выжили. И, ко всему прочему, стали вдобавок бессмертными. А оно нам это надо?
-- Разумеется, нет, Нона…
-- И за это мы тоже должны благодарить этого «любопытного ребёнка»?
-- Нона…
-- Что, Нона?! Ненавижу, когда ты опускаешься до самоедства. Ты -- не бог, Арвид. И тебе не дано читать мысли других, влезать в их души. В те потаённые места, что они скрывают от самих себя.
-- Юнона, ты сердишься.
Давняя его шуточка…
-- Я не просто сержусь. Я, элементарно бешусь, Гремис, глядя на твои попытки взвалить на себя чужие грехи. И я категорически отказываюсь тебя понимать.
-- Я пытаюсь его понять, Нона.
-- Не трудись, Арвид. Логика сумашедшего далека от человеческой.
-- Он не сумашедший, Нона.
-- Тогда тем паче, он преступник и подлежит смертной казни. Даже без суда и следствия. Материалов достаточно. Клеменски пошёл ва-банк и проиграл, но почему-то решил, что по его счетам должны платить другие. А ты пытаешься найти ему оправдание.
-- Не всё так однозначно. Он сумел увидеть то, что мы не сразу сумели определить: в человеческом организме вирус вёл себя иначе…
-- Увидел и предпочёл молчать? Не давали покоя лавры Христа-спасителя?
-- А ты что думаешь -- я об этом не мечтал? Я -- не Мерлин! Я грешный простой человек и мне тоже хотелось славы.
-- И всё же опыт ты поставил на себе, хотя у тебя было достаточно добровольцев.
Арвид устало потёр виски. Всё-таки я была не совсем права, столь яростно накидываясь на него из-за Клеменски. Но мне хотелось вышибить из его сознания это постоянное чувство вины, которое он мазохистски культивировал в себе тьму лет. В какой-то степени цинизм его вечного оппонента мне был более понятен. Нет. Я поражаюсь, как работал с ним Эрнесто? С этим некрещённым христианином? С этим последователем морального кодекса строителя коммунизма? Я не понимаю вообще как на последнем рубеже двадцатого века, когда все эти морали рассыпались прахом, вырос такой идеалист? Как он ухитрился стать профессором к своим сорока годам и его не съели и не раздавили, как таракана?
-- Мне важно было понять, что чувствует больной, поражённый вирусом, -- проговорил Арвид.
-- Зачем? -- Я вовсе не собиралась гладить его по головке и жалеть. Я просто хотела выбить из него хоть чуточку идеализма, как хозяйка выбивает пыль из ковра. Но не думаю, что это мне удалось.
-- Чтобы уловить те начальные симптомы болезни, которых мы не видели в упор.
-- Что и требовалось доказать. А Клеменски плевал на это. Из десятка выжил один -- хорошо. Из сотни двадцать -- отлично. Значит, я на верном пути. Из тысячи половина -- можно застолбить место спасителя человечества.
-- Нона, ты утрируешь. Не может человек так думать, человек, которого знаю я.
-- А какого Клеменски ты знаешь, Арвид? Того, что ставил опыты будучи твоим подчинённым? Писал для тебя отчёты о проделанной работе? Травил анекдоты с коллегами и на перекурах гонял чаи? Ты знаешь то, что ты видел. Может, чуть больше… Ты говоришь, он был гением. А помнишь, в наше время, некоторые видные психиатры считали гениальность заболеванием и достаточно серьёзным, сродни шизофрении. И ставили их в один ряд.
-- Ты упрямо хочешь доказать мне, что Василе Клеменски сумашедший? -- усмехнулся Арвид
-- Нет. Я просто хочу донести до твоего сознания, что пора кончать это самоедство и работать без учёта того фальшивого алиби, которое ты подыскиваешь ему. Думаешь, я не понимаю причины понуждающей тебя к этому? Но ты -- не Клеменски. Ты понял это, Гремис? Не пытайся влезать в его шкуру, -- тебе этого не дано. И никому не дано. Ты можешь поискать логическое объяснение его поступкам и действиям, но ты никогда не будешь на его месте…
-- Ты говоришь так уверенно…
-- Клеменски сумашедший, а я таких, в своё время, знавала. Арвид, вирусы с ума не сходят, поскольку такового не имеют, а люди -- запросто. Только вы, в своей учёной среде, привыкли не обращать внимания на странности своих коллег. А там, внизу, малейшее изменение замечалось сразу и становилось источником долгих пересудов. Так что, дорогой мой профессор, давай работать, разгадывать ребус, что нарисовал твой бывший коллега, и не приписывать себе чужие «достижения». И, кстати, смени маску на лице -- не пугай мальчиков своим унылым видом.
Я поднялась из-за столика, за которым мы чаёвничали, и стала убирать грязную посуду. Арвид сидел, покачивая в руке чашечку тончайшего китайского фарфора, словно она, эта чашечка, могла дать ему ответ на не заданный вопрос. День нам как всегда предстоял весьма насыщенный, и вот такая вот задумчивость Арвида меня слегка пугала. А он, думая о чём-то своём, решал явно не простую для себя, в данный момент, задачу.
Молчание становилось густым и тяжёлым. Наконец, Арвид заговорил:
-- Ты не знаешь всего, Нона.
-- Ты прав. -- Я всё ещё была настроена очень агрессивно. -- Не знаю. Просвети. Объясни, почему ты с таким упорством ищешь оправдание этому монстру?
-- Он не монстр…
-- Если бы он отправил на тот свет с десяток душ, я бы согласилась считать его ошибшимся гением, как хочется тебе. Но цифра в четыре миллиарда тебе ни о чём не напоминает?
-- Нона… -- голос Арвида зазвучал предупреждающе.
Конечно, тут я привычно перегибаю палку, и она может сломаться с треском, раскидывая по сторонам щепки. Но я должна пустить в ход все свои эмоции, все свои уловки, даже такой запрещённый приём, как напоминание о наполовину обезлюдевшем мире, и выбить, наконец, ту причину, по которой Арвид Гремис ищет оправдание для Василе Клеменски. Потому что он пытается оправдать себя. И я позволяю себе снова взорваться.
-- Что «Нона»! Всё давно кануло в Лету. В твоих действиях ни один суд не найдёт состава преступления. А ты поедом ешь себя за чужие прегрешения, за то, что столкнувшись с неизвестностью, не сумел мгновенно отыскать нужное решение. Ты не бог, Арвид. И, если тебе удалось решить задачу не сразу, это не вина, а беда. Гремис, у нас и без того уйма проблем. Надо шерстить Зауралье, там снова непонятные мутации. В районе Конго опять появились обширные очаги лихорадки. Там люди, которым не могут помочь даже наши средства. Они и сейчас умирают. А ты… Ты зациклился на этом «гении». -- Последнее слово я выплюнула, словно сгусток соплей, попавших в рот.
Арвид молчал. Сжатые кулаки лежали на столешнице, ничем не выдавая возраст хозяина. Руки мужчины лет шестидесяти, не больше. Глядя на нас, никто не скажет, что нам уже за двести. «Наверное, такими были его родители в свои последние дни» -- мелькнула непрошенная мысль.
Арвид словно бы решился.
-- Ты не знаешь всего, Нона. ЦИТАДЕЛЬ и все мы, оставшиеся, обязаны существованием именно Василе Клеменски. Я до сих пор не могу понять, что побудило его на этот поступок? Но тогда, в девяносто девятом, Институт должен был исчезнуть с лица земли со всем содержимым. А если бы это произошло, то цивилизация была бы уничтожена полностью. И в том, что мы до сих пор существуем, главная заслуга Клеменски.
Меня трудно чем-то поразить, и гром среди ясного неба не произвёл бы на меня никакого впечатления. Но прозвучавшие слова Арвида и стали этим громом.
-- Что?! -- вырвалось у меня.
-- Да, -- кивнул Арвид. -- Об этом не знает никто. Этому никогда не найдётся подтверждения -- единственная улика растворилась в моих руках. Я даже не смог перечитать эту записку вторично. Открытым текстом, под своим именем, Василе Клеменски посоветовал мне как можно скорее убраться подальше от Института, которому осталось всего ничего. Под Институтом подразумевали0сь не только основные территории, где я командовал непосредственно, но и многочисленные филиалы, переподчинённые на меня. Фактически все, кто работал с «Антарктикой», отчитывались передо мной. Уже тогда, ещё не созданная, ЦИТАДЕЛЬ обретала свои нынешние черты. Клеменски не знал часа икс, но предупреждал, что он близок. Он дал понять, что это заговор против всех, кто имеет хотя бы малейшее отношение к проблеме «Антарктики». И в этом он оказался прав. И ещё он намекнул на то, что кукловоды находятся на самом верху. Закончил он записку в своём духе: прямой угрозой в мой адрес -- «Ты должен умереть, Гремис. И ты умрёшь, но только когда этого захочу я». Он так и не простил мне потерю лаборатории.
-- Можно подумать, что это ты втянул его в авантюру, -- буркнула я.
Вполне возможно, что от всего, услышенного в этот час завтрака, у человека с обычной психикой могло снести крышу. Но я увидела и узнала за время своего существования столько ужасов, подлости и грязи в бесконечной игре, именуемой «борьбой за власть», что завидовала своим погибшим детям. Теперь я поняла, пусть не до конца, что чувствует мой внук в энном поколении. Встречать призраков прошлого страшновато, но видеть, как эти призраки у тебя на глазах облекаются плотью, гораздо страшней. Тех Арвида и Клеменски, известных мне, вдруг не стало. Передо мной были совершенно другие люди, и я их не знала.
-- Кто-нибудь ещё знал об этом предупреждении? -- Я задаю вопрос и тут же понимаю его глупость. Разумеется, знали. Моя голова начинает сбоить, если я спрашиваю очевидное.
-- Только Эрнесто. Этому никто бы не поверил, а доказательств у меня не было. А Эрнесто знал, что всё сказанное мной, правда, пусть и недоказуемая. И благодаря ему удалось эвакуировать самое ценное и самое опасное за одну ночь. Вот только вас не успели. Но кто мог подумать, что до взрыва оставались часы? Потому-то Эрнесто и оказался в Москве, а я в ЦИТАДЕЛИ. Мы просто не успевали вернуться к моменту взрыва. Правда, сапёрам удалось обезвредить все закладки.
-- Кроме одной, -- выдохнула я.
-- Кроме одной, -- хмуро согласился Арвид.
-- Но как же… -- Он не дал мне закончить вопрос.
-- Нона, на это может ответить только сам Клеменски и тот, кто сгорел в пожаре после взрыва. Их нет. Возможно, исполнителей убрали вместе с заказчиком. Но это были люди, имевшие допуск не только на территорию Института, но и в лаборатории. И, если Василе заявил, что взрыв -- его рук дело, то это так и есть. Не его стиль: примазываться к чужим делам. Только вот как он ухитрился это сделать?
-- Да. Задал он задачу. Логика сумашедшего заключается в полном отсутствии логики. Послушай, Арвид, а тебе не кажется, что он блефует?
-- Нет. По какой-то причине он приговорил себя к смерти, но в одиночку умирать не хочет. Он оставил много зацепок -- мелких, почти незаметных для обычного глаза…
-- Только ли он… -- вздохнула я.
-- Что? -- не понял Арвид.
-- У меня ощущение, что кто-то подталкивает нас к поискам Клеменски. Кому-то очень надо, чтобы мы его нашли и открыли, Арвид.
-- И этот кто-то добраться до Клеменски сам не может?
Вопрос был уместен.
-- Похоже так. Слишком много петель, но ни одного кончика. И кругом узлы. Тут что-то не то и не так, Арвид. И я не могу ни за что уцепиться.
Арвид внимательно посмотрел на меня и произнёс:
-- Шла бы ты погулять, дорогая, пока у тебя мозги не закипели.
-- Что? Так плохо выгляжу? -- не удержалась я от шпильки.
-- Иди… иди… Проветрись…
И то… Может, на свежем воздухе весь этот сумбур примет хоть какие-то понятные и приличные очертания?
Может, до чего-нибудь всё-таки додумаюсь?
И я последовала совету Арвида: пошла погулять. Хотя гуляли только ноги, а голова продолжала работать всё в том же безумном темпе, обрабатывая имеющуюся информацию. И что мы имеем на данный момент?
Над лабораторией Клеменски, так она значится в наших документах, мы бьёмся уже почти месяц. Однако -- ничего… Совершенная пустота… Мы ходим вокруг да около. Но ни одной зацепки, что могла бы приблизить нас к разгадке. Меня не оставляет ощущение надвигающейся беды. Где-то рядом этот сумашедший, страдающий манией величия, запрятал бомбу, которая наделает бед не меньше, чем «Антарктика». И тут у меня мелькает мысль, которая и раньше, похоже, посещала мои мозги, но как-то ненавязчиво, лёгкими касаниями, почти не оставляя следа. А не отсюда ли начала своё триумфальное шествие эта, так называемая нами, «Антарктика»? Из этой ли лаборатории, или из какой-то другой -- ведь не одна же лаборатория была у этой компании. Клеменски и К*. Наверняка, где-нибудь скрывается в пустынных, труднодоступных местах ещё одна, а может и не одна, такая вот супернавороченная лаборатория и ждёт своего часа. И остались в живых те, или потомки тех, кто создавал эти лаборатории, мечтая о власти над миром. Если выжили мы, почему бы не выжить нашим врагам? Или, не столь грубо, противникам? Не с бухты же барахты началась эта кампания против ЦИТАДЕЛИ. И, видимо, здесь таится какой-то ключ. Только вот к чему? Что заставляет кукловодов оппозиции так усердно наскакивать на Гремиса? Обвинять его в том, о чём он и сам не подозревает? Что за тайну хранит Лаборатория Смерти, если за неё готовы выкинуть оставшиеся миллиарды людей?
Да… сегодня мой день с утра идёт в раскоряку. Мало того, что опять сцепились из-за Клеменски, так ещё вылез этот дурацкий сон. Если говорить честно, для меня всё, что не поддаётся логическому объяснению в ближайшие полчаса, является кандидатом на прилагательное «дурацкий», а уж сны мои -- в первую очередь. Правда, давненько мне не снилось подобного аллегорического сновидения. И так мозги кипят, а тут ещё и аллегории разгадывай. Обычно мои сны чёткое продолжение дневных забот. Всё конкретно и узнаваемо. Ясные подсказки для принятия решений.
А этот… Какая-то сумятица. Лица, одежда, вещи -- двухвековой давности. И этот телефон, уже по тому времени старый? Маленькая алкателька, что была у меня в начале двадцать первого века. Странная концовка: то ли вся в бинтах, то ли запеленутая, как мумия, я извиваюсь на полу перед постелью своего сотоварища и умоляю его:
-- Выкинь! Выкинь! Его не жалко, Он же стоит копейки!
При этом ощущение, что кричу я криком, но на меня смотрят снисходительно, словно на больного. Но я знаю, что именно этот телефон несёт гибель нам всем.
Я всегда разделяла сны и Сновидения. Только так, с большой буквы. Они всегда были для меня больше, чем просто снами. Те, которые я запоминала. Зачастую их смысл открывался спустя месяцы, когда я вдруг с удивлением понимала иносказание Сновидения. Но вот уже несколько десятилетий со мной не происходило ничего подобного. Меня посещали сны вещие, выдавая на - гора титанический труд подсознания, сны твёрдо стоящие на интуиции, даже неподвластные мне трансы говорили со мной на понятном языке, окружающих меня образов. А вот Сновидения… Они всегда были для меня загадками. И отгадки порой приходили слишком поздно. Так что там меня так тревожило с этим телефоном?
Я пытаюсь вспомнить Сновидение. Это тоже одно из непостигаемых мной свойств моей памяти. Такие вот сны-загадки норовили скрыться из памяти в тот самый момент, когда я открывала глаза, и мне едва удавалось ухватить их за кончик хвоста. Но этот хвост исчезал за непроницаемой дверью, как только в мои мозги вторгалась реальность, неважно в каком виде. Обычных снов это не касалось. Их я запоминала до мельчайшей детали, и подчас было весьма проблематично избавиться от них.
Так что же там с телефоном?.. Маленькая плоская коробочка «сотика»… Чем же она меня так напугала, что я дошла до истерики? Телефон отобран у молодого парнишки -- серенький, невзрачный, старой марки, которая уже давно почти исчезла из памяти. Почему же мой напарник с таким упрямством игнорирует мои предостережения? Он, который не начинал ни одного серьёзного дела, если я не давала ему «добро»? Чем объяснить его упорное желание оставить этот реликт у себя? Что он там надеется отыскать? Это связано с какими-то взаимоотношениями наших соперничающих групп? Но телефон смертельно опасен. Попытка разблокировать его -- а он, оказывается, заблокирован, -- чревата страшными последствиями. Разблокировать его пока не удаётся по непонятной никому причине. Чего боюсь я? -- Телефон окажется в месте, в котором снятая блокировка принесёт наибольший ущерб.
Стоп.
Похоже, это и есть то самое предупреждение. Бомба, заложенная Клеменски под ЦИТАДЕЛЬ должна взорваться из ЦИТАДЕЛИ, и чекой этой бомбы является кто-то из нас, из тех, кого знал сам Клеменски. И знал лично. А таковых осталось двое: я и Арвид.
Стремительно возвращаюсь в кабинет Арвида. Вся тёпленькая компания в сборе, даже Сашенька Лордес нарисовался. Что опять задумал Гремис? Очередное совещание в «верхах»? А так как приказом начальства я отправлена погулять, мои мужчины развлекаются очередным артефактом из Лаборатории Клеменски. Может, я и зря гоню волну, но лучше ошибиться, нежели оказаться правой. С порога я вижу, как рука Арвида тянется к какому-то блоку…
-- Не смей! -- кричу я.
Рука останавливается. Все с недоумением поворачиваются в мою сторону. Я подхожу к рабочему столу, за которым и собрались все, сажусь на стул, услужливо выдвинутый Генрихом, и устало говорю:
-- Арвид! Ни под каким видом не касайся голыми руками ни одной вещи из Лабораторий. Мы с тобой -- детонаторы.
-- Опять транс? Я тебя погулять отправил.
-- Я и гуляла… На сей раз просто сон.
-- А у тебя бывают просто сны? -- это съехидничал СтанИслав.
Я просто отмахиваюсь от него, как от назойливой мухи. Мы уже прочесали всю подноготную взаимоотношений Арвида Гремиса и Василе Клеменски, вытащив на свет скелеты, о которых давным-давно было забыто. Разобрали чуть ли не на атомы взаимоотношения несостоявшихся друзей и соратников и, если честно, не нашли ничего, что могло бы объяснить эту паталогическую ненависть Клеменски к порфессору Гремису. Я сижу за столом напротив Арвида и, неожиданно для самой себя, задаю ему вопрос:
-- Как ты думаешь, Арвид, он жив.
За столом молчание. Арвид отвечает вопросом:
-- А ты как думаешь?
-- Теперь -- не знаю… Они же тоже не просто погулять вышли! Ты потому и нужен был, поскольку работал над той же темой, что и Клеменски. Только слегка по-другому. И ещё немаловажная деталь -- твой способ оказался дешевле и намного. -- Тут можно было бы напустить на себя величественный вид, что я досталась Гремису, а не Клеменски и, признаться, ничуть об этом не жалею. -- А для них это было очень важно. Ведь вирус лишил их поступления больших денег, в первую очередь уничтожая самых слабых -- тех, кто и приносил им прибыль.
-- А причём тут Клеменски? -- осторожно встревает СтанИслав.
-- Ненависть. И зависть. Вернее: зависть и отсюда ненависть. Ненависть человека, осознающего свой талант, но не имеющего возможности реализовать его без полной зависимости от третьих лиц.
-- Если принять твою точку зрения, я тоже был зависим от третьих лиц. Да и сейчас тоже. -- хмыкнул Арвид.
-- Не путай кислого с пресным. Ты был зависим не от третьих лиц, а от общества, которое эти лица представляли. И мне думается, что взрыв девяносто девятого был адресован не столько нам, сколько тому, кто платил Клеменски. Мы -- так, за компанию. Одним махом -- всех побивахом. И заказчика работ, и конкурента. Н-да… Ловко же он провернул это дело… -- я хмыкнула, хотя мне было совсем не весело.
-- О чём ты, Нона? -- Арвид внимательно посмотрел на меня.
-- Инфицировал вас, всю верхушку. Почему выжил ты -- мне ясно.Ты работал с вирусом и опыт провёл на себе. Кима спасла моя кровь. Не ясно, почему не заболел Эрнесто.
-- Я был его донором, после покушения. -- Кажется, Арвид догадывается к чему я клоню, хотя этого я и сама ещё не понимаю.
-- Вы все были обречены, мы -- тоже. Взрыв корпуса «Спящих» был своеобразной подстраховкой. Что-то он выяснил. И это что-то его напугало до дрожи в коленках. До такой степени, что он решил уничтожить всех выживших, но почему-то решил оставить вас с Эрнесто. В той записке была схема?
-- Схема минирования пришла на мой личный сайт, -- ответил Арвид, -- ты предполагаешь, что всё-таки «спящие» были главной целью?
Молодёжь, не понимая сути нашего разговора с Арвидом, тем не менее, слушала внимательно, ибо мы забрались глубоко в дела минувших дней, им совершенно неизвестные.
-- Да, но и вы тоже. Не могу даже предположить, что он мог узнать, если решился на прямое убийство.
-- Ты считаешь, что плативший погиб. -- Утверждающе кивнул Арвид.
-- Да. И знаешь, сейчас мне пришло в голову, что это был один из вас.
-- Один из Хунты?
-- Один из семи… И этот один умер.
Перед глазами засеребрилась дымка, я медленно скатывалась в пропасть транса. Я ещё увидела, как замерли мальчики, и рука Арвида дёрнулась в попытке остановить меня. Но уже уплывала в серебристый туман. Кто-то настойчиво звал меня. Торопил. Но куда? Я не могла понять тех коротких фраз, что доносились до моих ушей, словно бы у говорившего ломался голос. И понять его было невозможно из-за невнятной артикуляции. Что это было? В сознании мелькнуло: саркофаг, и я вернулась в реальность. Увидела внимательные и встревоженные глаза моих мужчин и коротко спросила:
-- Сколько?
-- Две минуты, -- ответил Арвид.
-- Тогда обойдёмся без допинга. Две минуты меня не скрючат. Так вот: этот один мёртв, иначе бы Клеменски не исчез бы на сотню лет, не оставив следа. Он сделал главное -- освободился от Хозяина, и теперь ему оставалось только ждать когда ты и вирус сделаете своё дело. Тогда можно будет снова вступить в игру. Но разбудить его, если он жив, а я думаю что это так, можем только мы с тобой, Арвид. И мы просто обязаны это сделать, иначе зараза уничтожит оставшееся человечество.
-- Нона, а ты не слишком преувеличиваешь? -- снова СтанИслав.
Но ему отвечает Генрих:
-- Боюсь, что она всё же преуменьшает. Из того, что мне удалось узнать о Клеменски, этот человек способен на всё, и, даже больше.
-- И всё-таки я мог остановить его.
-- Как? Бросил бы задание и примчался в Институт? -- Я прекрасно поняла, о чём в данный момент подумал Арвид. Впервые наш спор вышел на люди. -- Полагаю, в Интерпол тебя не орешки щёлкать отправили. Арвид! Ну почему ты упёрся в поиски оправдательных улик, а не обвинительных? Даже для моей веротерпимости ясно, что Клеменски монстр, подлежащий уничтожению. А я, как ты знаешь, с уважением отношусь даже к фанатикам, хотя и ненавижу их до фанатизма.
-- А ты не задумывалась над тем, что мы как-то слишком быстро вышли на его лабораторию?
-- Спасибо Генриху, -- парировала я.
Тот дёрнулся, что-то ответить, но Сашенька приложил палец к губам, давая понять, что вмешиваться в наш с Арвидом разговор сейчас это значит потерять много любопытной информации. Генрих понял и притих. Впрочем, мальчикам не мешает определённая доля правды. А узнать её они могут только от нас. Тут уж никуда не денешься.
А Арвид продолжил:
-- Я ведь был в этих местах. В ту, последнюю, командировку. Странное течение знакомых болезней… И смертельный исход у почти вылечившихся… И, не поддающиеся определению вирусы вопреки всем правилам погибавшие в питательной среде. Погибавшие именно потому что для существования им нужна была живая человеческая кровь. Но мы об этом не знали. А Клеменски догадался. Не знаю как, но догадался. Потому-то и настаивал на опытах с живыми людьми. Чего я позволить не мог, не будучи уверенным в результатах.
-- И ты промахнулся…
-- Да, я промахнулся. Верхушку он инфицировал, когда убедился в том, что вирус не только убивает чужеродные клетки организма, но и модифицирует геном на омоложение. Разумеется, о бессмертии речи не шло. Вряд ли в тот момент он об этом думал, А вот долгая и плодотворная жизнь в нестареющем теле стимул весьма серьёзный. А потом что-то пошло не так, И он испугался.
-- И решил уничтожить результаты своего опыта, как обычно…
-- Не совсем так, Нона. Результаты опыта его напугали, и сам опыт вышел из-под контроля. -- Арвид потеребил кончик носа. -- Да, скорее всего, так. Ким и я были заражены первичной формой вируса. Откуда он взялся в тебе -- мы до сих пор разобраться не сумели, сама об этом знаешь. Василе знал о тебе, но не знал, что Кима спасла твоя кровь. А у нас с Эрнесто одна группа, совпадающая по своим параметрам более чем наполовину. Ещё до покушения, я сделал ему парочку инъекций своей крови, по его просьбе, и, скорее всего поэтому, инфекция Клеменски не прошла.
-- Ты поделился своей кровью с Эрнесто, я -- с Кимом. Мы остались живы и не заболели от мутанта Клеменски. Интересное кино получается.
-- Ты знаешь, что все эти годы я искал ключ к исчезновению Клеменски и ничего не находил: Василе камнем канул в воду и не торопился всплывать. И, когда он объявился в сто десятом, я надеялся ухватить его за хвост. Но он, как ящерица, обрубил его и снова пропал. И вот теперь подсказки следуют одна за другой, словно бы он хочет, умоляет найти его. И найти как можно скорей. Что-то он сделал, чего испугался сам.
-- Значит, взрыв Института был действительно нацелен на нас, выживших? А почему же мы остались живы?
-- Об этом блоке, в котором находилась лаборатория Меркуловой, знали все и не знал никто. Подземный бункер располагался в стороне от основного здания клиник, и попасть туда можно было только на лифте по специальному коду, который шёл с моего компьютера. И свободный доступ наверх был только у тебя, но ты им совсем не пользовалась.
-- У тебя и без меня проблем хватало, а, кроме того, наверху мне нечего было делать. Сам знаешь. Я и в тот день не поднялась бы, если бы не Ким.
-- Ну вот. Если бы об этом бункере знали, то было бы придумано что-то другое. Но у меня несколько раз возникало сомнение в полной причастности Клеменски к взрыву.
Это уже что-то новенькое. Очередная порция свидетельств алиби для убийцы? Впрочем, на кого бочку катить, если у самой червяк в одном месте зудит и покоя не даёт. Чую, что где-то я опять крупно прокололась. Вернее, делаю не те выводы. Но где?То ли Гремису удалось убедить меня, то ли сама что-то нащупала, только моё отношение к Клеменски стало меняться. Доморощенный психолог, дьявол меня раздери!
-- Послушай… Как же так? Ты утверждал, что он вряд ли мог покинуть Лабораторию. Тогда, каким же образом он мог устроить взрыв Клиники?
-- Взрыв готовил кто-то другой.
Опять появляется третье лицо и снова вся мозаика складывается в картинку. Наше существование рушило чьи-то далеко идущие планы. Следовательно, мы подлежали уничтожению. Арвид продолжал:
-- И готовился этот взрыв именно потому, что мы стали одерживать верх над болезнью. Кто-то этого очень не хотел. А Клеменски, обозлённый на то, что его фактически лишили имени -- ну кто он был там, в этой лаборатории, только рабочая единица, которую в любой момент могут убрать -- решил взять всё в свои руки.
-- Каким же образом ему удалось такое чудо?
-- Не иронизируй, Нона. Если бы Василе не стал микробиологом, он был бы гениальным программистом. Программы своих опытов он писал сам, может быть ещё и поэтому мы не смогли повторить их до конца. А уж залезть в нутро лабораторных компьютеров, я думаю, особого труда ему не составило. Жаль, что в его семье не оказалось математиков.
-- Ты что-то узнал о его семье?
-- Не я. Генрих.
Ну, конечно же, он тоже ни на секунду не забывал о наших слушателях. И своим ответом мне дал понять мальчикам , что они могут, наконец, спокойно дышать. Арвид кивнул Генриху и тот заговорил:
-- У него был дальний родственник со стороны матери. Очень хороший врач. Сам Клеменски был сиротой, мать умерла во время эпидемии гриппа, а отца не было. Во всяком случае, в тех документах, что я нашёл, о нём не упоминалось вообще. Когда умерла мать, ему не исполнилось и десяти лет. Сохранилось письмо этого родственника, в котором он просит коллегу принять юного Клеменски под своё крылышко для практики перед поступлением в университет.
-- И, исходя из дальнейшего, мы смело можем признать за аксиому следующее: коллега просьбу уважил, и молодой Клеменски получил должность лаборанта при больнице. А где, кстати, эта больница была расположена?
Генрих назвал небольшой городок расположенный, километрах в ста пятидесяти от нашей дислокации. Я вопросительно посмотрела на Арвида, он ответил таким же вопросительным взглядом. Тогда я озвучила вопрос прежде, чем это сделают мальчики.
-- Гремис, это ирония судьбы или шутки дьявола, что вы с Клеменски начинали в одном и том же месте?
Арвид как-то беспомощно пожимает плечами. А мне становится кое-что понятно в судьбе этого несостоявшегося разведчика. Те, кто предлагал молодому Гремису работать в проекте по биологическому оружию, прекрасно знали, что получат отказ и, как бы в наказание, отправляют молодого врача в захолустье, где он ведёт определённую исследовавтельскую либо научную, кому как нравится, работу, результаты которой тщательно анализируются разведкой, выдавая искомые ответы. Н-да… Начиталась я в своё время криминала да военных мемуаров.
Заговорил Арвид:
-- Василе никогда и ни с кем не говорил о своей семье. Он вообще в какой-то степени был вещью в себе, например: не переносил, когда его называли Васей или Василием. Только Василе. Правда, допускал обращение Василь, но это разрешалось только девушкам. Все же остальные должны были обращаться к нему Василе, И никак иначе. Но ты же сама знаешь, что у каждого свои причуды, особенно в учёной среде. И на твкие мелочи внимания не обращается.
-- Ну, положим, тараканы в голове водятся у каждого, не только в учёной среде, -- усмехнулась я. -- Но вернёмся к нашим баранам: ты полагаешь, что он взял под контроль компьютеры лаборатории?
-- Не просто полагаю, даже уверен. Сумел выйти на главного и влез в его планы, причём так аккуратно, что тот и не узнал о посетителе. А, поскольку Клеменски работал с «Антарктикой», все его денежные претензии, скорее всего, удовлетворялись безоговорочно. И я уверен, что убежище он себе выстроил и удачно и комфортно. А самое главное настолько надёжно, что до него не добраться никому. Даже его хозяин не был в курсе: куда мог запропаститься его работник?
Мы молчали. Я и Арвид строили мысленные замки, пытаясь добиться соответствия реальности, ну а мальчики просто осмысливали то, что услышали. Привычно ищу подвох. Гремису зачем-то надо, чтобы мальчики знали о наших разногласиях по поводу Клеменски. А может просто надоело портить утренний чай персоной этого «инфант-террибла», наломавшего столько дров, что за полтора столетия не разберёмся. А разобраться надо, если хотим прожить ещё хотя бы век.
-- Вернёмся к взрыву. -- Я поставила локти на стол и, на, сцепленные в замок , пальцы упёрлась подбородком. -- Возвращаясь к напечатанному, то бишь, озвученному в ходе дискуссии и полемики…
-- Нона, -- укоризненно протягивает Арвид.
-- Ладно, ладно… -- скороговоркой отмахиваюсь я. -- Честное слово больше не буду. Буду говорить на чистом общепринятом языке. -- Уж чего-чего, а возможности поиграть словами я никогда не упускала. -- Так вот, Арвид, ты полагаешь: Клеменски открыл ящик Пандоры, выпустил джинна, а тот, вместо послушания, накинулся на своего спасителя?
-- Нечто похожее… Предполагаю…
-- Всё заключается в вирусе? Вернее, упирается в вирус?
-- Получается так. У нас с тобой вирус первозданный и ему уже не страшны никакие модификации. Он наш хозяин и не позволит чужакам гулять по его территории, А вот те, что подверглись заражению вирусом-мутантом, под постоянной угрозой. И их потомки тоже.
-- Что же он накуролесил? -- глухо прошептала, почти простонала, я. -- Полтора века… Почти два… А Смерть продолжает держать нас за горло.
Арвид грустно улыбнулся:
-- Человек, вообще-то, смертен изначально. Не стоит забывать об этом, Нона.
-- Следовательно, мои подозрения относительно моральной общности целей ЦИТАДЕЛИ и Лаборатории Клеменски имеют право на существование? -- подал голос Генрих. Он вроде бы задал вопрос, но тон его говорил об обратном.
-- Нет! -- опередила я Арвида, прготовившегося было ответить. -- Лучше покажи ребёнку картинку. И остальные пусть посмотрят.
Глаза Генриха вспыхнули зло и тут же погасли. Ясно… Выдержки не занимать. Я видела, как ему хотелось хлестануть меня едкой фразой за всё: и за ребёнка, и за мальчишку, да просто за то, что перевернула весь его мир вверх тормашками самим своим существованием. Но пиетет взял верх над чувством -- негоже грубить собственной бабушке чёрт-те в каком поколении.
Тем временем, на большом экране за спиной Арвида высветилась карта восточного полушария. Карта, покрытая чёрными пятнами. Впрочем, вся Европа и половина Азии были сплошным чёрным пятном.
-- Что это? -- голос СтанИслава слегка дрогнул, словно бы он уже догадался: Что это?
-- Ареал чумы, -- коротко бросил Арвид. -- В разные годы, в разные столетия Во всех этих местах свирепствовала чума. У нас нет гарантии, что не сохранилось ни одной жизнеспособной единицы, впрочем, для вас, ныне живущих, достаточно контакта с чумным мертвецом, чтобы заболеть самим и заразить других. И если такое случится -- эпидемия со смертельным исходом обеспечена. И так с любой другой болезнью, которые, в наше время, звали просто заразными.
На экране появилась другая карта, пятна на которой были заштрихованы. Потом третья, четвёртая… Они различались формой пятен и цветом. Арвид коротко комментировал каждую.
-- Оспа… Брюшной тиф… Сыпной тиф…
-- Но откуда взяты данные? -- Генрих явно испытывал дискомфорт. Он словно бы заглянул за стены свего мирка и увидал там то, что совершенно не укладывалось в границы его мировосприятия. Там, за стенами личного благополучия, существовал жестокий и беспощадный мир, незаметный ни глазу, ни уху, но готовый в любое мгновение отобрать у тебя жизнь.
-- Архивы, Генрих, архивы. Вы себе представить не можете, молодые люди, какая жизнь кипела в некоторых дремучих лесах каких-то полтора столетия назад.
Голос Арвида прозвучал глухо и устало. А я вспомнила, как создавались эти карты. У них не было первоисточника -- сведения добывались по крупицам. По некоторым болезням учитывались даже единичные случаи. Ставились точки, в зависимости от масштаба беды. Едва заметные. И жирные, когда число заболевших превышало эпидемиологический порог. Карты накладывались одна на другую, уточняя границы ареалов болезни. На карте чумы точек не ставили, На ней сразу ставили кляксы. Не зря же именно чума стала символом вселенской беды. Спид -- чума двадцатого века, кричали заголовки газет в конце этого века. Чумой двадцать первого стала «Антарктика». Подлинной чумой, выкосившей полмира. На эти карты был наложен строжайший запрет, даже внутри ЦИТАДЕЛИ об их существовании знали немногие. Есть вещи, в отношении которых лучше пребывать в блаженном неведении. А Арвид продолжал свои объяснения.
-- Теперь ты понимаешь, почему мы взвалили на себя бремя единовластия? Люди порой умирали не столько от болезней, сколько от страха перед ними. Никакая демократия не способна остановить панику. Нам удалось. Трудно осознать, что мир вокруг тебя -- твой смертельный враг. Таких карт как эти, в архиве ЦИТАДЕЛИ много. И создаются они и по сей день. Слишком много болезней, несущих человеку смерть. А для вашего поколения смертельно почти всё. И чудо, если хотя бы четверть живущих, потомков тех, кого помиловала «Антарктика», способна противостоять даже слабеньким болезням, которые, в наше время, и болезнями-то не считались. Так… Лёгкое недомогание. Мы на такое и внимания-то не обращали, а для вас оно смертельно. И это наша вина. Это наше поколение создало и выпустило на волю монстра уничтожающего человечество до сих пор.
Арвид умолк. Сейчас он ещё больше соответствовал прозвищу, полученному от меня. Старый Мерлин. Только вот, в отличие от сказочного волшебника, он не мог просто щёлкнуть пальцами, чтобы получить желаемое.
В кабинете сгустилась тишина. На большом экране карты сменяли одна другую. Никто не выдавил ни звука. Для мальчиков это был шок. Ко многому привыкшим, много видавшим на своём веку, хоть и недолгом, им было трудно осознать, каким ядом наполнена земля, по которой они ходят. Смертельным ядом. Я прекрасно понимала их чувства. В своё время и я, и Арвид, и Эрнесто испытали подобный же шок, при этом осознавая, что лично для нас не существует никакой угрозы. Но одно только осознание того, что воздух, которым ты дышишь, вода, которую пьёшь, еда, которую ешь: всё то, чему ты обязан своим существованием, -- в один прекрасный момент может оборвать это твоё существование…
Именно поэтому об этих картах даже в ЦИТАДЕЛИ знают считанные единицы. Сашенька Лордес и Генка -- ну не хочу я называть его именем, данным ему от рождения, хоть вы меня убейте -- имеют право знать, поскольку оказались, как и мы с Арвидом, носителями первичной формы. А СтанИслав один из немногих, кому подобные вещи не в новинку. Особенно, если учесть, что ему приходится иметь дело с рукотворной смертью, всем тем, что моё поколение оставило своим потомкам.
И что страшнее неизвестно.
Наша дискуссия была прервана звуком зуммера. На экране высветилось лицо командира спелеологической группы. Старший из спелеологов, Иннокентий Щёголев, был в водолазном скафандре, только без шлема.
-- Гремис, мы нашли дыру. Спрятана очень ловко. Вход со дна озера. Можно даже без снаряжения добраться. Правда, водичка… Б-р-р… Ну, если ты не морж и не белый медведь, соваться в воду не советую. Ну и, пока ты не задал мне этот вопрос, отвечу: на самом входе сюрпризов нет. Всё чисто и пока не фонит. Распорядись доставить к озеру ещё кабеля. Мы пойдём дальше, искать подарочки.
Рокочущий голос рисовал картинку морского прибоя, а я думала о тех, кто, не задумываясь, шёл на амбразуру. Что их ждёт за очередным поворотом лабиринта? Какая напасть? Они не знают: сумеют ли вернуться по своим собственным следам, и всё равно идут в неизвестность.
-- Хорошо, -- ответил Арвид. С его компьютера уже пошли необходимые распоряжения. -- Что ещё?
Он, молча, выслушал список дополнительного оборудования и добавил в него миноискатели старого типа, какими пользовались чёрные археологи в наше время. На мой удивлённый взгляд, усмехнулся.
-- Перестраховка не помешает, дорогая. -- И, обращаясь уже к Щёголеву, произнёс: --- Будь предельно осторожен, Инка.
-- Обижаешь, -- фыркнул тот. -- Но, если тебе интересно моё мнение, моя интуиция говорит мне, что всё будет в полном порядке. И половина этих игрушек не понадобится -- ни новых, ни старых.
-- И, тем не менее…
-- Да понял я. Понял. -- Рокочущий басок оборвал Арвида. -- Не младенец же я, в самом деле!
-- Извини. Знаю. Поэтому и прошу.
Как скоро мы выйдем на убежище Клеменски? И что нас там ждёт?
Я наивно полагала, что конец этой истории близок. Оказалось, это было только начало.
ВРЕМЯ ВГОЗВРАЩАТЬСЯ ДРАКОНАМ.
В тихом кафе за угловым столиком сидели двое: молодой человек лет двадцати на вид и мужчина лет на десять постарше. Он что-то спокойно втолковывал молодому, но тот время от времени покачивал головой, то ли соглашаясь, то ли отвергая доводы собеседника. Разговор, похоже, длился достаточно давно. По губам старшего время от времени пробегала едва заметная усмешка, словно бы он ожидал подобного поведения со стороны молодого человека. Прозвучала очередная порция каких-то фраз, но тот резко бросил: нет! Собеседник покачал головой и улыбнулся уголками губ.
-- Такой же упрямый, как и отец. Упрямый и несговорчивый. Договориться с Гедимином было невозможно, если он считал, что это противоречит его принципам.
-- И поэтому от него избавились, -- голос молодого человека дрогнул. Лежащие на столике кисти рук сжались в кулаки.
-- А вот тут ты не прав, Арвид. Ни нам, ни нашим коллегам, -- неопределённый кивок куда-то назад, -- смерть Геда Гремиса была совершенно не нужна. Твой отец работал над темой, которую сейчас никто из его коллег не в состоянии даже озвучить. Он наткнулся на что-то, чего ещё не сумел понять, осознать какое определение можно подобрать этому явлению. Так что «убирать» его было и рано и глупо. Это действительно были просто отморозки, под кайфом. Ты можешь поверить в это, потому что даже мы не нашли ни единой ниточки, которая вела бы в другую сторону. Слишком серьёзным было то, на что наткнулся твой отец. И ты это знаешь -- ты работал с ним, помогал ему. Именно поэтому я и разговариваю с тобой.
Молодой человек молчал. Только сжимались и разжимались тонкие пальцы, выдающие юность их владельца.
Собеседник Арвида смотрел на эти пальцы и, снова усмехнувшись, произнёс:
-- Что у вас за такой семейный секрет молодости? По тебе ни за что не скажешь, что тебе двадцать пять, и ты уже кандидат в аспирантуру. На вид ты едва дотягиваешь до студента первокурсника. Так каков твой ответ?
Медленно тянулись секунды, что обычно летят со скоростью пули. Наконец упрямо сжатые губы разомкнулись и снова выбросили короткое:
-- Нет.
-- Твой окончательный ответ, -- полуутвердительно, полувопросительно произнёс собеседник. -- Ну что ж. Это твоё решение.
* * *
Вошедший кивнул, в знак приветствия, секретарю в приёмной.
-- У себя? -- спросил он.
-- Проходите, ждёт. Уже интересовался, где Вас черти носят.
Лицо секретаря на миг сделалось недоумённо удивлённым. Генерал славился своей невозмутимостью, и подобное нетерпение было совершенно не в его манере.
Эстебано Лордес стукнул в дверь кабинета и, не дожидаясь ответа, вошёл.
-- Как прошла беседа? -- это тоже было не в правилах генерала: атаковать подчинённых вопросами с порога. И кивнул на стул, приглашая сесть.
-- Как Вы и предсказали, господин генерал: он категорически отказался.
-- Надо было знать эту семейку, чтобы не удивляться. Идеалисты до мозга костей.
-- Но я не заметил… -- отозвался Лордес.
-- Теперь, надеюсь, заметили. Ваше звание майор полиции?
-- Так точно.
-- Что же они не сочли нужным дать Вам должность посолидней?..
Генерал опять усмехнулся, а Лордес пожал плечами, выражая полнейшее безразличие к титулам.
-- Полагаю, решили, что для этого захолустья и майора достаточно.
Генерал опять хмыкнул и придвинул майору не слишком объёмную папку -- досье на Арвида Гремиса. Лордес быстро просматривал листы. На одном задержался.
-- А он, этот студент, неплохой аналитик… -- проговорил он откладывая заинтересовавший его листок.
Генерал, взглянув на него, положил рядом лист, взятый из другой папки. Лордес сравнил нарисованные схемы, поднял глаза на генерала.
-- Это схема Гедимина Гремиса, но пришли они к ней каждый собственным умом. Хотя, фактически, работали вместе. Гедимин случайно обнаружил этот листок на лабораторном столе. -- Генерал помолчал и добавил, как бы поясняя, -- У нас не было повода отказать Гремису-старшему в привлечении сына к исследованиям. И я даже жалел Арвида. Гедимин требовал с мальчика больше, чем с других сотрудников. Так что если кто и сможет продолжить исследования Геда, так это только сын.
-- В качестве рядового врача?
-- Ах, майор, Вы не знаете эту семейку. Даже в качестве простого санитара они способны были на открытие. А сынок, и мы в этом уже убедились, унаследовал родительские таланты.
-- Регион неспокойный.
-- Знаю, майор. И рисковать мальчишкой мне бы тоже не хотелось. Но вы сами видите -- и отец и сын пришли к одному выводу. И его надо проверить. Его вовсе не обязательно внедрять. Отказ работать на контрразведку… А утечку информации мы организуем. Тем более, зная ответ мальчика заранее, я позволил себе предпринять некоторые подготовительные шаги. Так вот. Отказавшийся работать на разведку в престижной лаборатории, и за этот отказ фактически сосланный в заштатный городишко, он, надеюсь, вызовет к себе интерес некоторых лиц. И нам надо будет их успеть зацепить, что бы выяснить: who is who? Меня, как и Вас и Ваше начальство, тоже очень смущает смерть Гедимина Гремиса. Я чувствую какой-то подвох, но не могу его определить: ни что он может из себя представлять, ни где он может находиться.
Генерал умолк и, пока Лордес просматривал досье Арвида, не произнёс больше ни слова. Когда же майор закрыл папку, генерал вновь заговорил:
-- Не мне вас учить осторожности, майор. Но будьте предельно внимательны. Документы получите завтра в десять. И исчезните с моего горизонта сию же минуту. А мальчишку постарайтесь уберечь.
Генерал встали, обойдя стол, пожал руку Лордесу.
-- Удачи.
* * *
Арвид сидел в любимом кресле Ноны, держал в руках любимую её головоломку и думал. Думал о прошлом, которое вдруг высветилось неожиданно ярко. Перед той, последней для себя, экспедицией Эрнесто рассказал Арвиду об их самой первой встрече и о разговоре с генералом. Арвид не удержался от смеха.
-- Грош цена всем моим аналитическим способностям! Провели, как сопливого мальчишку.
-- А ты тогда им и был, -- заметил Эрнесто.
Арвид только фыркнул. Теперь-то он понимал, что его ждала участь отца, который очень близко подобрался к неведомой загадке. А он, Арвид, пошёл дальше и обнародовал нечто, о чём никто не должен был знать. Только чудо могло его спасти тогда от гибели. И это чудо, устроенное, как теперь понимал Арвид, Эрнесто Лордесом, позволило ему остаться в живых. Смерть этой женщины от простого гриппа и исчезновение её медицинской карты очень удивило молодого врача. Но он вёл ещё и дневник, о котором не знал никто и эти записи помогли ему тогда восстановить течение болезни и сделать определённые выводы. И вот эти выводы стали для него смертным приговором. Он был прав, когда не верил в официальную версию смерти родителей. Был прав…
Нона спит. Пришлось пригрозить ей снотворным, чтобы она подчинилась. Но ей нужен длительный отдых.Слишком много за эти три месяца трансов и предвидений посетило её и, скрепя сердце, она согласилась на неделю покоя. Когда разберёмся с Клеменски и его Лабораторией, можно будет и себе позволить длительный отдых для регенерации клеток. Алехандро заметил, что я старею. Не удивительно… Клеткам для обновления не хватает энергии. Всё уходит на работу мозга. А работы этой невпроворот.
Генрих корпит над дневниками Клеменски. Он до сих пор убеждён, что ЦИТАДЕЛЬ и Василе по одну сторону баррикад. Но сколько же сумел выкопать мальчик за то короткое время, когда получил полный допуск к Информаторию… Что ж, он действительно знал где искать. Тем паче, что ему не приходится, как говорит Нона, растекаться мыслью по древу. И всё-таки… Сумеем ли мы когда-нибудь ответить на этот вопрос: что же такое эта пресловутая «Антарктика», свалившаяся на наши головы? Откуда она взялась? И почему убивала людей миллионами? Вопросы… Вопросы… Вопросы… И полное отсутствие ответов.
Смотри-ка, головоломка сложилась. Сколько раз он пытался её собрать, но ничего не получалось. Нона разжёвывала ему порядок сборки не единожды, сердилась: маленький ребёнок и то соображает быстрей! -- и всё-таки он непременно где-нибудь делал ошибку. А тут, не вникая в порядок, не думая, подчиняясь -- чему? Интуиции? Или ещё какому-то постороннему вмешательству? -- в общем, чему-то стороннему, он собрал эту головоломку. Похоже, за него, в данном случае, думали руки. И всё-таки… И всё-таки… Каково наше место в этой истории? Наша задача? Ну ладно: задачу мы перед собой поставили едва, столкнувшись с этим ужасом. Перед нами появился неизвестный враг, и мы должны были найти способ борьбы с ним. Но вот способов-то этой борьбы у нас и не было. Этот невидимый захватчик сделал своё чёрное дело: он захватил наши тела и сделал их беспомощными перед собственной средой обитания. Ведь к началу двадцать первого века человек, перешагнувший порог в сто лет, уже не был диковинкой. Да. Такие люди не встречались сплошь и рядом, но, тем не менее, «феномен долголетия» оказался феноменом только по названию. Семьдесят -- восемьдесят лет уже воспринималось как норма. Главная задача -- сохранить работоспособность тела и мозга. И, надо сказать, наука с этим неплохо справлялась. Откуда же вылез этот монстр? Что там сказала Нона, когда я решил подключить к дискуссии мальчишек? Как она выразилась? « Гремис, это ирония судьбы или шутки дьявола, что вы с Клеменски начинали в одном и том же месте?» А и в самом деле. Я над этим никогда не задумывался. Искал связи, протягивал ниточки между разными событиями, но почему-то мне и в голову не приходило связать эти два события. Даже после того, как Эрнесто рассказал мне, о том, что они всё же сумели заставить меня поработать на разведку. Причём, поработать едва ли не в самом змеином гнезде. Мне очень не нравилось состояние той женщины, но я слишком поздно понял, что обычное лечение не приносит ей пользы, а наоборот, только усугубляет её болезнь. Это была моя первая смерть. И я до сих пор не могу себе её простить. Хотя прекрасно понимаю, что моей вины тут нет, да и быть не могло. Я попытался найти свою ошибку, и тут обнаружилось, что вся документация по этой женщине исчезла -- ни медкарты, ни листков назначений, вообще ни одной бумажки. И в компьютерах больницы от неё не осталось и следа. Удивившись этому и выразив своё удивление вслух, я, оказывается, подписал себе смертный приговор. Так что, устроив маски-шоу на глазах у несостоявшихся убийц, Эрнесто Лордес вытащил меня из ада, в который загнала меня смерть этой пациентки. Возможно, ещё и поэтому я не разгадал тогда их игру. Но уже впоследствии я не делал столь категоричных возражений. И время от времени выполнял поручения контрразведки уже сознательно. Но меня тревожили достаточно редко: моим главнейшим делом стала лаборатория отца, перешедшая под моё руководство. В том самом институте микробиологии. Теперь-то я знаю -- на что наткнулся отец. Тот самый вирус, что получил потом название «Антарктика». И я теперь ломаю голову, что же делать мне со всеми теми знаниями об этом завоевателе, и как вернуть человеческому организму возможность прожить хотя бы отпущенный богом срок в семьдесят лет. Потому что и до этого срока сейчас доживают только единицы. Как во время моей молодости до ста с хвостиком. Мы, кажется, перелопатили всё. Удалось ухватить за хвост ящерицу и не дать ей этот хвост сбросить. Но механизма работы вируса мы так и не нашли. Полтора столетия он диктует нам правила поведения, карая за малейшее отступление от них смертью. В хранилищах ЦИТАДЕЛИ полнейшее медицинское досье на каждого жившего и живущего сейчас индивидуума. Мы разобрали человека едва ли не на атомы, но до сих пор не можем упредить удар «Антарктики», словно бы она прочитывает наши мысли, и бьёт именно туда, где мы её не ждём. Стоп. Генетики докладывали мне, что в геноме появились участки нечитаемых соединений. Может это и есть зацепка? И нам остаётся только… «Взломать геном» -- раздался чёткий голос Ноны, отчего-то прямо в голове.
Арвид поднял глаза от головоломки, огляделся. В кабинете он был один. Цифры на мониторе показывали, что все приборы бокса, в котором сейчас находилась Нона, соответствуют необходимым параметрам спящего человека.
-- Не ломай голову, Арвид. Моё тело продолжает спать. Кстати, тебе бы тоже не помешало отдохнуть серьёзно. Это ещё одна подлянка нашей милой подружки, по крайней мере, в отношении меня. В спящем состоянии я ухитряюсь влезать в чужие мозги. Может это в какой-то мере объяснит феномен моих трансов. Но, надеюсь, ты больше не будешь настаивать на длительном моём отдыхе, когда сам весь в работе?
-- Ты в этом состоянии способна вести диалог? -- Арвид даже удивился тому, как быстро и чётко удалось сформировать мысль. -- Получается ей действительно доступны наши мысли?
-- Вот поэтому мы и должны взломать геном.
-- Постарайся всё-таки спать, а не гулять в окружающем мире. У нас и без этого пока проблем достаточно.
Голос Ноны умолк. Арвид взял другую головоломку. В схеме появилась ещё одна линия. Вопрос: куда она ведёт? И ещё вопрос: каким образом взламывать геном? Всё-таки это достаточно варварское действие. Не случиться ли нечто неожиданное, которое может привести к новым и совершенно не нужным потрясениям.
Оказывается "майдан" вещь заразная. Добрался и до самой Америки. Две недели назад полицейский убил восемнадцатилетнего, как пишут, подростка в городе Фергюсон (штат Миссури). Уже через девять дней 18 августа в помощь полиции в город вводятся части Национальной Гвардии. Цитата из "Российской газеты" от 20-го августа 2014 года: "Для разгона толпы полицейские пустили в ход бронетехнику, генераторы сильного шума, слезоточивый газ и световые гранаты." .... Пытался ли сделать что-либо подобное г-н Янукович во время майдана? Как ждал приказа "Беркут", который мог свернуть шею погромщикам, но приказа не поступило. Янукович струсил! Струсил ли? Какая-никакая, но совесть у него оказалась -- не захотел проливать кровь собственного народа. Впрочем, кто знает что именно удержало Януковича от применения силы -- совесть, страх, или что-то ещё? Только вот штатовские власти подобными вещами не заморачиваются: показалось копу, что на него напасть хотят -- стреляет без предупреждения. А мы своих ментов в беспределе обвиняем. Боимся даже думать, что о нас за бугром подумают. Единственное за что можно сказать спасибо хохлам вообще и Петру Порошенко лично это то что позволили нам, наконец, понять, что не стоит сыпаться мелким бисером перед всякой швалью, которая спасибо не скажет, а ещё и погонять начнёт. Ещё одна цитата из той же статьи: "Среди задержанных полицией во время беспорядков в Фергюсоне оказалась 90-летняя Хеди Эпштайн. Эта женщина пережила Холокост. По информации британской газеты "Independent", стражи порядка арестовали возмущённую пожилую женщину после того, как толпа местных жителей, собравшихся возле резиденции губернатора штата Джея Никсона в знак протеста против размещения в Фергюсоне подразделений Национальной гвардии, отказалась разойтись.
Что ж -- пример есть с кого брать г-ну Порошенко. Неудивительно, что война в Донбассе на данный момент ведётся против стариков и детей. И чем дольше продержат на российской границе гуманитарный конвой, тем быстрее посдыхает главный раздражитель украинского "незаконно избранного" президента донбасские старики и дети. А что? учителям можно отправлять в кутузку 90-летних старух и сажать на электрический стул 12-тилетних подростков, то почему же ученикам нельзя делать то же самое, но в более широком масштабе?
Цитадель плата за бессмертие
© Copyright: Волькен Альбина, 2014
Свидетельство о публикации №214081100291
Свидетельство о публикации №214081100291
Рецензии