Едва ли

       Чем дольше живу среди вас, закоренелых циников, тем больше вам удивляюсь, недобитым романтикам.
       Вы никогда не видели настоящих. Сумасшедших. Ненормальных. Дурных. Людей. Вы лишь слышите, как новый знакомый рассказывает вам о своей депрессии, дарованной ему природой, о чудных его психических расстройствах, мизантропии, фобии, не дающей спать по ночам. То, что говорит человек - ложь. Не верь, милая, никому не верь. Правда колка. Кто захочет такую дивную обидеть? Я не всегда решаюсь.
       Я видел, клянусь, ей-Богу, видел таких. Быть может, и они мне лгали, вводили и боле не выводили из заблуждений. Но они были страннейшими людьми.
       Ни разу не слышал я от него дурного слова о человеке, сделавшему ему подножку. Он не плакал у всех на виду. Его речь была не ясна тем, кто не пытался её разобрать. Его веки дергались при страхе потерять новую ручку или ланч. От него пахло табачным дымом. Не в затяг. Типичный конформист. Но он не признавал этого. Он просто не знал.
       Мы познакомились при странных (счастливых моих!) обстоятельствах. Он ждал автобус, а я, получив сообщение о том, что пришло письмо, любимая, твоё письмо, несся по улице, как идиот, и сшибал всех детей, бежавших, как я, по каким-либо важным делам. Как вихрь снес я его, но на его лице, вместо негодования, растерянности, гнева, я вдруг встретил страх, дичайший, о, дичайший страх! Забыв о письме, я обрёл нового, верного мне и, конечно, себе, друга.
       Он спал по ночам лишь, когда я говорил ему, что ждут его сны совершенные. Он не ел морковь потому лишь, что боялся потратить юность и молодость на поедание моркови. Черт подери, таких вы встречали? Едва ли.
       Он не улыбался. Совсем. Вернее, когда обязывал случай. Улыбка на его лице - верный признак того, что он рад твоим успехам, или шутка, сказанная моим ангелом пришлась ему по душе. Не нарочно, он по себе был таковым. Цинично отнесётесь - дерзайте, но только знайте - искренность одна лишь в свете хороша.
       Его речь, я хотел бы вернуться к ней. Прерывистая, местами невнятная. Да с ним никто не разговаривал. Лишь я и моя драгоценная. Я ценил её больше, когда она старалась, как он, без притворства, понять эту нежную речь.
Он заикался. Это не был нервный тик. Так можно было понять - он лжет, и ему не по себе от этой лжи. Он ненавидел врать. И именно этим знаком он обозначил свою неприязнь к лжи в целом и отдельным случаям. Да кто пытался это разглядеть? Кроме меня? Были ли они? Едва ли, едва ли.
       Часть из его особенностей я разобрал ради вас. Слишком дороги мне воспоминания об этом странном парне, которого Бог весть куда занесла судьба при моём переезде к самой любимой, моей женщине. Но я знаю, где-нибудь и когда-нибудь найдётся тот, кто искренне заставит его любить проклятую морковь.