Строительный объект

                Дональд Бартельм
               (перевод с английского)

  Я уехал в Лос-Анжелес и, конечно же, вернулся обратно, чтобы закончить одно важное дело, начатое еще там. Нужно было поработать над одним мерзким, внушающим отвращение договором. После введения новых параграфов и рассмотрения всех его разделов, где уже успел расписать заметки о предстоящих поправках, меня ожидало утомительное занятье – чистовая перепечатка и инициализация бесчисленных документов, откопированных на тонкой гладкой кальке, требующей излишне деликатного обращения. Один из адвокатов не снимал с головы соломенную ковбойскую шляпу со змееобразной ленточкой, заканчивающейся головой гремучей змеи с растянутым ртом и торчащими наружу клыками. Его лицо глубоко пропитал темно-бордовый загар. Хелен по этому поводу постоянно отпускала шутки. Ей не терпелось превратить этот офис на Западном Побережье во что-нибудь веселое и привлекательное. Не думаю, что тут вынашивались какие-то намерения, потому что от нее в полной мере исходило уважение, а в ответ все относились к ней с должным снисхождением: привлекательная женщина, безусловно, наделённая ощутимой харизмой власти, однако тихой, незримой. И обладай я временем, то конечно же расспросил кого-нибудь из коллег, почему, по их словам, она "ходит вокруг да около". Но я поспешил вернуться, потому что никому не хочется тратить все свое личное время на протирание задницы в адвокатской конторе на последнем этаже высотной "стекляшки" Лос-Анжелеса. Хотя это было в январе и там повсюду проходили шоу, яркие представления. Ни на что не похожее место, температура под пятьдесят по Фаренгейту, все в зелени, разнообразие редких видов деревьев, и удивительный гигантский кустарник, опутывающий деревья, что придает городу неповторимые краски... я вижу в этом своеобразный способ спрятать от глаз невзрачные местные постройки, что без сомнений восхищает, радует глаз. Зелень в полной мере делает Лос-Анжелес приятным, сдержанным, зеленым городом. Я заметил это, когда был там.
  Обратный полет из Лос-Анжелеса прошел без приключений. Ночное небо было спокойным и безоблачным. В руках дымилась чашка горячего куриного бульона с вермишелью, любезно по моей просьбе приготовленного стюардессой; она взяла у меня пакетик с концентратом, и надо полагать, (детали мне не известны) залила водой, подогрела в микроволновке, а затем принесла суп – уже не в жестяной банке. Ко всему потрясающий выбор напитков сделал полет еще спокойней и глаже. Самолет был наполовину пуст. Вылет задержался на полчаса, которые я провел, тихо удивляясь построению предложений в журнале: "...этот фильм поднимает сложные вопросы любви и секса, что не теряет актуальности даже для не сохранивших целомудрие...". Удивление было еще сильнее из-за того, что полчаса просидев на полу в ожидании разрешения на возвращение из Лос-Анжелеса, я ожидал адекватный ответ, похожий на "Ладно, с нашего позволения, наконец...", которого не последовало, что все-равно бы напомнило в большей или в меньшей степени оригинальный текст, вырванный мною из журнала, сложенный в четверо и припрятанный в карман куртки, чтобы спустя какое-то время развернуть и поднять себе настроение.
  А затем я спустился из самолета и, волоча за собой тяжелый чемодан, долгими туннельными лабиринтами проследовал до стоянки такси. Мне досталась машина с темнокожим водителем, который, по его словам, бросил автомобильный бизнес и занялся перевозками, начав каждое утро доставлять грузы. У него была "Тойота" 1987 года выпуска, выпускаемая специально для подобных работ. Но и этот бизнес начал терять обороты. Он собирался похвастаться своей машиной матери, и сделать страховку... Вдруг ему стало интересно, что я думаю об экономике. И я ответил, что, по моим расчётам, в национальных масштабах она будет успешно развиваться еще какое-то время, однако на местном уровне, если целиком рассматривать весь регион, это будет происходить все хуже и хуже из-за структурных проблем. А затем он рассказал мне о джунглях Вьетнама, где провел семнадцать месяцев со своим приятелем, получившим письмо от жены, в котором та написала, что беременна, но (я молчу) "не предприняла ничего", а затем парень, путешествующий с ним по джунглям, сошел с ума, и я спросил:
  - Семнадцать месяцев... что можно делать там семнадцать месяцев? Нормальная поездка обычно не длится больше года.
  На что он ответил:
  - Он ее продлил.
  - Продлил?
  - Да, продлил, - ответил он.
  - И сошел с ума, получив то письмо, - сказал я.
  - Бинго! - воскликнул таксист. И мы оба расхохотались. Он оставил меня у главного подъезда. Я поднялся наверх и вскипятил воду, чтобы сделать напиток из пакетика с концентратом "Горячий Острый Сидр", полученного мною бесплатно, когда покупал бутылку "Tree Top Apple Sider", стоящую у меня в холодильнике, а затем сел, расслабив галстук.
  Это было дома. Я вернулся из Лос-Анжелеса.
  Подумал о еде, которая была там, и что делать дальше, на следующий день, ближайшие несколько дней, и о долгосрочном плане... Я сидел в темной комнате без рубашки, которую снял, раздевшись по приходу, думая о том, что же такое я ел в Лос-Анжелесе: обычные котлеты "Торнедос Россини", простейшая яичница "***вос Ранчерос", и это было в весьма недешевом ресторане, где, однако блюда подают на тонких металлических тарелках и кофе в чашечках с потрескавшейся голубой эмалью. Оно называлось "Вагон-Универсал". Завтрак с Хелен – с той, которая создает атмосферу влияния, в источник которого так сразу и вникнуть. Я слишком устал после длинной ночи в Лос-Анжелесе – настолько, что трудно было чем-либо интересоваться, задавать вопросы обо всех ее связях или рассказывать о своих, выспрашивать о ее бизнес-идеях, что бы позволило мне вникнуть в ресурс ее влияния в этом огромном городе. Лос-Анжелес был для меня местом, куда я приезжал по необходимости, не слишком часто, что-нибудь подписать, заверить или возобновить переговоры, которые нуждаются в особом внимании. Моим глазам там было доступно немногое: кустарник и деревья, маленький лоскуток океана, видимый из окна моего номера на одиннадцатом этаже. Еще я наблюдал за пожилой женщиной в зеленом купальнике на балконе здания напротив – на том же этаже, что и мой номер. И лишь было любопытно: она – постоялец гостиницы или занимается работой по уборке гостиничных номеров? И если второе, то выглядит не очень привлекательно: выходить на работу в зеленом купальнике? Думаю, что даже если она и одета таким образом, то не похожа на приезжую или квартиросъемщицу. Она больше похожа на тех, кто выходит из игры, начиная терять и никогда не выигрывает. Редко в этом ошибаюсь – так называемая фотографическая память. Перед моими глазами до сих пор стоит фигура мадонны, изваянная на остроконечном куполе храма Мормонов. Она будто ведет куда-то вдаль. А еще вспоминаются неописуемые улицы города, мелькающие в окне лимузина, на котором меня повсюду возили, и небольшие скульптуры, одна фигурка держит в руках другую, такие попадаются повсюду недалеко от автобусных остановок. Лос-Анжелес...
  Песок... хотя в Лос-Анжелесе его я не видел, а лишь слышал, что там должны быть роскошные пляжи. Лоскуток океана, бросающийся в глаза из окна моего номера в отеле на Уилшир, не вызывал сомнений, что таковой должен там быть, но на протяжении всего пребывания в Лос-Анжелесе мои глаза были лишь в разных документах, влекущих за собой развитие долговременного плана строительства, не оставляющего меня в покое, пока уже здесь по возвращению продолжал сидеть без рубашки. Я сравнивал в уме наш город и Лос-Анжелес. В этой конкуренции мы мало в чем уступали друг другу, можете быть уверены, особенно в ценах на что бы то ни было. Если поднять вопрос о сумасшедших домах, то у нас должное превосходство, не в счет большие бульвары и закусочные (в которых никогда и никому не подают ***вос Ранчерос на тонких, жестяных тарелках). Ко всему наш замечательный мэр, обычно выступающий перед городским советом с "Библией в зубах". Однако желания побывать на матче между командами Лос-Анжелеса и моего города у меня не возникло. В своих размышлениях я снова вернулся к проблемам долговременного строительного плана.
  И вот он – долговременный план. Он продолжал давить на меня всей своей необъятностью: восемьсот семьдесят четыре миллиона долларов, выделенных на всю его реализацию, непрерывная критика, выслушиваемая мною от моих партнеров и уже от их партнеров и, кто знает, от партнеров партнеров моих партнеров, с конкретными ссылками на отходы – землю из котлована будущей подземной автостоянки... И тут позвонила мать, чтобы спросить, как называется левая страница в раскрытой книге. Она часто звонит мне в два ночи – у нее трудности со сном. "Правая страница", - говорю я. - "Это лицевая или оборотная... не помню, которая из них, посмотри в словаре... как ты?" И мать начала рассказывать, что она великий эксперт по ночным кошмарам, если ей удастся заставить себя заснуть. И вот в долговременный план оказались вовлечены ее сновидения. Я взял домой папку с документами на сумму восемьсот семьдесят четыре миллиона долларов, чтобы показать матери. Несколькими месяцами прежде, она изучила отпечатанную копию в несколько сот страниц, а затем проанонсировала, что, весьма вероятно, это станет еще одним ее кошмаром. Мать была воспитанницей Шумахера - "маленького" человечка, ученицей Мамфорда, и (возвращаясь назад во времени) Фурьера, а затем и Француа Митерана. Она долго еще удивлялась, почему у нас не может быть такого президента, как он, ко всему настоящего социалиста, говорящего на идеальном французском. Моя мать несколько оторвана от реальности и осознает, что мироощущения давно уже не те, однако чувствует, что отец учил меня совсем не тому. Хотя, по моим ощущениям, основное, чему столь смело и драматично он меня учил – это самой смелости и драматичности, и, надо полагать, что для него самого в его жизни все было до невозможности драматичным, но чем я в полной мере воспользовался позже – конечно же, шпагой... выкупленный в кредит контрольный пакет акций... Вторая Глава... хотя, на самом ли деле он так меня любил, очевидно, прилагая много усилий к руководству фабрикой, производящей кондиционеры воздуха, их продаже, установке и обслуживанию. Моя проблема с долговременным планом строительства была не этической, как у моей матери, а практической...
  Зачем я это делаю?
  Насколько же сложно, продолжать жить среди неразрешимых вопросов, ответы на которые больше напоминают нездоровую пищу, сильно приправленную острыми, чуть ли не ядовитыми специями. Терпеть не могу их! Они преследуют меня в каждой банке куриного супа или чашке горячего приправленного сидра. От изжоги страдаю как по утрам, так и по вечерам, и ночью, и днем (а сон у меня не лучше, чем у матери). И ко всему зараза уравновешенной серьезности и воли к победе. "Во имя Америки", - говорю я себе. - "Во имя Америки"..., и оно работает... а иногда нет, но звучит лучше, чем "потому что я это могу", однако не настолько, как слащаво-убедительное "движение исторических сил", которое само по себе в еще меньшей степени убеждает, чем "что еще?" или "почему бы нет?". Где же тут, спрашиваю себя, где ответ на любой из этих вопросов во всех этих новостройках и подземных автостоянках, протянувшихся отсюда и до самого Сент-Луиса? Где ответ? Ведь трудно не заметить, что все строительные партнеры попросту зациклились на двух казенных словах: "строительный объект". А чего стоят все эти до невозможности положительные ноты поздравлений, будто приржавевшие к этому понятию и бесконечному процессу, определяемым простым словом "строительство"...
  Зачем я это делаю, и зачем мне это?
  Что еще? Почему бы нет?
  Напоминает волшебство Хелен: ее настроение – то до ужаса агрессивное, то праздничное, то обиженное, то выжидательное или напоминающее унитазный слив, дотошно всасывающий в себя все и вся. Дотошность – вот ее ключ к уклонению от вредных и разрушающих жизнь вопросов, которые озадачивают, портят жизнь, вгоняя в депрессию, и угрожая деликатным принципам строительства. Строительные объекты можно сравнить с ростом маленького ребенка, увяданием старика или же отчаянием мужчины средних лет, барахтающегося в супе жизненных проблем. Увидев в бульоне вареного лобстера, нередко узнаю в нем самого себя. Вопрос от ответа разделяет субстанция, напоминающая слой маргарина, отделяющий от хлебной мякоти варение, что становится похожим и на слияние мотиваций, и на божественное вмешательство, (будь то Новый Иерусалим или подземная автостоянка – одно и тоже). Ведь, закладывая новый фундамент, обязательно нужно осушить какое-нибудь болото или превратить Рай в Ад. И реализованы могут быть все три выше упомянутые категории, а слово "реализованы" само по себе звучит как испытание почвы на устойчивость. Ко всему затраты – слово, от которого вообще не хочется жить! Как-то раз, думая обо всех лазейках в законах, человеческой порядочности или, например, о рычагах управления, рациональном использовании материалов, плотности почвы и строительных нормах, которые до ужаса переменчивы от места к месту, и налоговых условиях хотелось бы найти золотую середину, тот самый один процент творчества в ста процентах рутины. И как же надоела тупая безысходность, когда глазам, пусть немного бы, хотелось венской классики! А вместо этого торчащие уплотнители и не удаленные оболочки, случайно ободранные поверхности, неаккуратные фаски на стекле и не до конца забитые гвозди, будто скоро тут закишит блошиный рынок... пора спать...
  На следующий день, я заскочил в офис, чтобы лишь проинструктировать Рипа – личного секретаря, после чего закинул нашего бизнес-курьера к Хаби к тому самому таксисту, отдавшему мне свою машину, и полетел обратно в Лос-Анжелес, чтобы наконец познать все таинства Хелен.