Последний федави

     Загоршино - село среднее по меркам наших мест, всего-то дворов сорок, и принадлежало оно князю Даниле Шкуряту, человеку незлобливому, но хозяйственному. Нам неплохо под ним жилось - и живность какая-никакая у каждого водилась, и избы справные, да и народ здоровый подобрался, трудолюбивый. Мы и подати вовремя платили, и себя не забывали.
     Нет, грех было жаловаться на князюшку. Бывало сам по избам пройдет вместе с княгинюшкой в праздник великий и непременно расспросит о нуждах, позволит лишнего соломы оставить, чтобы крышу подновить, а княгиня непременно ребятишек одарит - кого пряником мятным, кого коржиком. Хоть и невелик подарок, а детям в радость и родителям в удовольствие.
     Одну только хату, стоящую поодаль от других, почти у самой опушки леса, княгиня не решалась посещать. Она с ребятёнками да с прислугой возвращалась в княжий терем, а князь один шел туда, но обычно задерживался недолго и возвращался домой.
     Я-то, помнится, еще отроком был. Тятя рассказывал, что там живет пришлый откуда-то издалека, ну, князь и принял его под свою руку. Это был человек не нашей породы - какой-то смуглый, чернявый и глаза смотрят так, что невольно оторопь берет. Сам по себе высокий, стройный, нос горбинкой... Он слегка прихрамывал на правую ногу, но ходил без батога. Говорил, коверкая наши слова, но со временем обвык и вроде как научился довольно свободно балакать. Но на разговор его вызвать было почти невозможно, да и мужики наши не особенно к нему благоволили - побаивались! Чувствовалась в нем какая-то скрытая силища и затаенная угрюмость.
     Как бы то не было, все постепенно привыкли к его бирючьему виду - ну, живет, никому не мешает, да и Бог с ним! Хату себе выстроил с позволения князя, обитал в ней в одиночестве, только летом к нему водили княжьих отпрысков в сопровождении княжьего ратника Ефимия. Поговаривали, что он их там какому-то особенному воинскому искусству обучает. Не знаю, правда это или нет, врать не буду.
     Так и шло все своим чередом, пока не случилось в нашем доме несчастье. Гришаня, муж моей сестры Глаши, рыбалил на озере, да и угодил в прорубь. Вытащить-то его вытащили, да только недолго он промучился. Мороз-от был злючий, закоченел мужик, пока до теплой хаты вели. Сколь его не отпаивала местная знахарка Меланья, сколь не парили в бане, не отпаивали медами, мужик быстро высох до ужасти, постоянно заходился в кашле, а к весне отмучился, болезный, похоронили его...
     Глаха-то, понятное дело, поревела, поревела, да делать нечего, осталась у нас с маленькой девчушкой на руках. Правда, ближе к Святкам князь отдал сестру тому бирюку - тут уж не спрашивают: князь повелел и пошла, забрав малютку...
     Любил я старшую сестрёнку, хотя она и была она повзрослее на восемь годков. Да и к несмышленой дочке ее, племяшке своей, привязался. После того, как она ушла из дома, скучали мы по ним, да и она частенько прибегала в гости то вроде как за солью, то за дрожжами. Приглашала и нас к себе, да только тятя с матушкой все не решались гостевать - побаивались, что ли...
     А мне, вертопраху ветряному, было все нипочем. Нет, первые разы-то шел с опаской, ясное дело, но потом пообвык и стал все чаще похаживать.
     Как-то летом я зашел к ним. Глаша занималась стряпней, малышка спала, а Ахмед - мужа Глашиного так звали - копался в хлеву, что-то починяя. От нечего делать я решил выстрогать племяннице куклу. Нашел чурку сосновую, покрутился в поисках ножа, увидел на столешнице кривой нож с чудной рукояткой, острый до невозможности, сел на порожек и начал строгать.
     Я настолько увлекся работой, что не заметил, как подошел Ахмед, грубо схватил меня за руку, державшую нож, и вырвал его. Как-то зловеще сверкнув глазами, он грубо крикнул:
     - Нэ бэри никогда! Никогда!
     Я так перепугался, что тут же сиганул домой и целую неделю не ходил к ним. И только когда Глаша, придя к нам за чем-то, спросила меня:
     - Ты что к нам не заходишь? Ахмед спрашивал - не заболел ли ты?
     Только после этого я снова начал ходить к ним..
     Потом Глаша родила еще девчушку, а через год и еще одну.
     Ахмед хорошо относился к ним, не выделяя родных от приёмной дочери. Но, видимо, желание иметь сына сидело у него где-то внутри и, возможно, по этой причине, он стал все чаще и чаще привечать меня, то показывая какие-то приёмы борьбы, то обучал меня метать ножи, дротики, топоры. Сам он делал это необыкновенно ловко. Однажды он попросил меня принести жердочку из тех, что стояли у плетня.
     - Которую? - спросил я.
     Ни слова не говоря, он махнул рукой и его кривой нож со свистом пролетел мимо меня и с силой вонзился в одну из жердей.
     - Эту, - буркнул он.
     Я поразился силе и меткости броска - расстояние было немалым, да и при малейшей неточности нож скользнул бы по круглой нетолстой жердине и упал бы на землю.

    
     Слух о моих успехах в боевом учении и умении ловко обращаться со всеми видами оружия дошел до князя и он пожелал лично убедиться в этом. В один из дней он с тремя своими ратниками приехал верхами к хате Ахмеда, где мы как раз проводили бой на деревянных мечах.
     Князь некоторое время молча смотрел из-за плетня на нас, затем спешился и перемахнул через плетень. Потом позвал одного из ратников и приказал ему сразиться со мной.
     Ратник, с которым мне предстояло сразиться, был на голову выше меня да и весил пуда на два больше. Князь приказал ему снять шлем и доспехи, оставив его в одной нательной рубахе. Но и раздетый он выглядел устрашающе в сравнении со мной - шестнадцатигодовалым отроком.
     Мы взяли щиты и деревянные мечи и бой начался.
     Я твердо запомнил заповедь Ахмеда - не бросаться в бой, сломя голову, а если отсутствует момент неожиданного для противника нападения, спровоцировать его на удар, чтобы в момент замаха использовать краткий миг и прямым тычком меча или кинжала встретить кисть его руки, державшей меч.
     Мой противник Ефимий, любимый боец князя, был опытным воем и не спешил нападать, присматриваясь не столько ко мне, сколько к моим ногам. Вдруг он сделал полшага ко мне и почти без замаха махнул мечом параллельно земле, словно отгоняя меня, как муху.
     Я едва успел прикрыться щитом и невольно отступил назад. А меч Ефимия, не доходя до нижней точки, резко остановился и пошел назад вдоль земли, стараясь задеть мои ноги. Я едва успел подпрыгнуть, пропуская меч под собой, а его меч снова шел в обратную сторону, словно Ефимий не сражался, а косил траву... Новый прыжок спас меня от удара.
     Князь и его ратники внимательно следили за боем и, увидев мои прыжки, засмеялись. Кровь бросилась мне в лицо, но я вспомнил слова Ахмеда: "Потеряешь контроль над своими чувствами - проиграешь!"
     В тот момент, когда Ефимий заносил над головой меч для рубящего удара, я обозначил свой удар, целясь сбоку в его левое бедро. Противник дернул щит вниз, защищаясь от удара, в этот миг я резко прыгнул вперед и ударил его щитом в лицо, разбив ему нос.
     Ефимий удивленно вскинул брови и с недоумением посмотрел на меня, не ожидавшего такой прыти от мальца. Он отступил на пару шагов, держа перед собой меч и не давая мне приблизиться к себе.
     Быстрота действий и ловкость были явно на моей стороне, и он прекрасно понял, что драться придётся по-серьёзному и одной силой здесь ничего не сделаешь.
     Некоторое время своими длинными руками с мечом он держал маня на расстоянии, выбирая момент для атаки. В то время, когда он наносил рубящий продольный удар и рука была на полувзмахе, я резко шагнул к нему и со всей силой ударил мечом по кисти руки, державшей меч. Он успел лишь слегка толкнуть меня в плечо своим щитом, но я устоял на ногах.
     Меч выпал из его руки и он оказался обезоруженным. Ефимий непонимающе смотрел то на упавший меч, то на меня, видимо, до конца не поняв, что же произошло...
     Князь засмеялся и хлопнул в ладоши, прекращая бой. Ефимий стоял, потирая ушибленную руку и старался не смотреть ни на кого. Я оглянулся на Ахмеда, ожидая его похвалы, но он стоял с непроницаемым видом, словно не ожидал другого исхода.
     Князь поднялся со скамеечки, заботливо поданной ему Глашей перед боем, и подошел к нам, жестом позвав Ахмеда.
     - Соседский князь упредил меня, что за Волгой оживились татарове. Не иначе, как что-то замышляют. Нам надо готовиться. Посему ты, Ахмед вместе с моими ратниками начнёте обучать мужиков тому, что умеете, а ты, отрок, - повернулся он ко мне, - займёшься своими сверстниками. Ковалю я прикажу делать оружие и дам ему в помощь людей.
     - Много ли их? - спросил Ахмед, имея в виду татар.
     - Говорят, за рекой ставят юрты и их число с каждым днем возрастает. Ох, не миновать нам беды!..
     Собрав всех наших и из соседних деревень мужиков, мы с Ахмедом и ратниками начали обучать их воинскому искусству. Но руки, привыкшие держать ручки рала и косы, плохо держали непривычные для них деревянные мечи и щиты. Дело двигалось медленно...
     Князь, наблюдавший за этими мучениями, только качал головой, отворачивался и уходил к себе в терем.
     Так прошло три недели, когда к нам прискакал человек от соседей и рассказал, что татарове переправились через Волгу и идут в нашу сторону. Они уже разорили и сожгли несколько селений, неся разрушение и смерть.
     Мы продолжали обучать мужиков искусству боя, а тут новая беда - коваль известил князя, что железо кончилось и мечи ковать не из чего. Переработаны в мечи даже лемеха. И всего-то мечей получилось менее двух десятков.
     Через пару дней князь собрал своих ратников, пригласив и меня с Ахмедом. В этом сборище людей перед княжеским теремом оказался какой-то чужой человек, явно взволнованный чем-то и постоянно озирающийся по сторонам.
     Князь, стоя на крыльце, обратился к нам.
     - Этот человек прискакал от соседей. Ему велено передать, что татарове уже на подходе к ним и их великое множество. Соседи просят нашей помощи. Как много их? - обратился он к посланнику.
     - Тьма великая. Беда князь, не справиться нам одним, - ответил тот.
     - Перед тобой едва ли не всё моё войско. Можем ли мы выстоять вместе с вами? - князь снова спросил гонца.
     Тот ничего не ответил, а только опустил глаза в землю.
     - Не сможем, - заключил князь. - Значит, только погибнут и ваши, и наши, а победы нам не видать. Ввяжемся в драку, только людей положим. А как дальше жить? Молчишь, - тихо проговорил он, отвернувшись от посланника.
     - Что братия думает? - обратился он теперь к своим.
     Толпа молчала, люди стояли, опустив головы. Через некоторое время раздался негромкий голос Ахмеда:
     - Позволь сказат, киняз!
     - Говори, Ахмед.
     - Я знаю, степняки - люди бэз жалости. Они, как саранча. После себя оставляют пустыню. Такой малый войск, как у тэбя, они смахнут и нэ замэтят. Все уничтожат...
     - Что же ты предлагаешь? - в нетерпении проговорил князь.
     - Уйти подальше в лес с жэнщинами, детьми, скотом, забрав всё добро. Там татарови нэ смогут напасть всэй стаей, Людэй спасём, сами живы будэм...
     - Они сожгут избы, амбары, - крикнул кто-то из толпы.
     - Лэс многа, людэй сохраним, патом пастроим, - коротко ответил Ахмед.
     - Хорошо, расходитесь, - заключил князь. - Я подумаю.
     И, уже обращаясь к посланцу, добавил:
     - Извинись за меня перед своим князем. Невелика моя помощь, да и проку от нее никакого...
     Народ молча разошелся по своим хатам, говорить было не о чем. Только Ахмед по приказу князя пошел в его покои.
     На следующий день князь снова собрал людей возле своего терема.
     - В десяти верстах есть поляна с озерцом. Немедля начинайте переводить туда семьи и скот, рыть землянки. Да не торите дорогу толпой, идите порознь, разными путями, чтобы по следу не навести татар.
     Услышав такой наказ, бабы подняли было вой, но мужики пресекли их стенания:
     - Будя выть, время зазря терять. Берите все необходимое, включая и зимнюю рухлядь. Кто знает, сколько придётся в лесу отсиживаться?
     Вскорости к лесу потянулись нагруженные добром люди и лошади, гоня впереди себя скотину. Телеги князь велел оставить на месте, чтобы не выказывать следы от груженых телег.
     В назначенное время бабы с детьми начали рыть землянки, а мужиков угнали за две версты от будущего стана сооружать круговой завал из поваленных деревьев.
     Поздно вечером, когда мы вечеряли у костра, я спросил Ахмеда:
     - Зачем мы это делаем?
     - Татар привык воевать на конэ толпой, а в лэсу так нилзя. Они хорошо стрэлят из лука, а в лэсу это бэсполэзна. Завал дэрэвьев остановит их, а нам даёт защита. Потом, нашэ сэлэние нэбольшой, зачэм им останавливатся и искат нас, когда впэрэди ест балшой город, гдэ многа добыча?
     - Но они сожгут дома, постройки...
     - Злыя, навэрна сожгут. Ничэго, останэмся живыя, руки эст, пастроим всэ заново...
     - А как татары обратно пойдут, снова бежать?
     - Зачэм спэшит? Подождём здэс, пока уйдут свой стэп. Они живут набэгами.
     - А если они не скоро уйдут? Чем питаться-то будем - поля-то брошены...
     - Здэс пахат будэм. Лес трава многа, скотина прокормит...
     Через несколько дней мы закончили сооружать завалы, землянки были выкопаны, укрыты сверху бревенчатым настилом, поверх которого уложили пласты дёрна. В центре "подземной деревни" поставили небольшой рубленый дом для князя и его семейства.


     Было раннее утро, когда в наш лагерь прискакал один из дозорных и рассказал, что татары побили соседского князя, многих людей поубивали, а селения сожгли. При этом они не разбирали, кто перед ними - старики ли, дети. Здоровых мужиков и подростков пленили, молодых женщин насиловали прямо там, где поймали. Причем на одну молодуху набрасывалось сразу несколько человек.
     Эти вести были встречены молчанием, только лица мужчин побледнели, а матери судорожно прижимали детей к себе.
     - У тэбя порты не мокрый от страха? - неожиданно раздался голос Ахмеда.
     - Сам бы увидел, что они сделали, тогда бы я посмотрел на твои порты, - огрызнулся тот.
     - Лучше нюхат, - ответил Ахмед, но князь прервал перепалку.
     - Как далеко татарове? - спросил он.
     - Уже завтрева готовятся двинуться в путь и через день будут в наших краях.
     - Тогда не будем терять времени. Трое пусть отправятся на опушку леса и следят за дорогой. Как только появятся татарский передовой отряд,  один из вас пусть в отдалении следует за ними - надо знать, куда они направляются. Оставшиеся двое - продолжайте наблюдать. Если увидите основные силы, посмотрите, куда они движутся и возвращайтесь к нам.  Остальным проверить оружие и рассыптесь вдоль завала. Да затаитесь там, не подставляйте головы под татарские стрелы.
     Какая-то из женщин заплакала было, но тут же замолчала, встретившись с осуждающим взглядом соседок.
     - Без нужды из землянок не высовываться, - строго наказал князь. - И тихо там. Костры разводить только небольшие и по ночам...
     Этот день прошел в тревожном ожидании. Над лагерем стояла тишина, даже животные, кажется, ощущали тревогу и молчали. А на третий день прискакал один из дозорных и доложил, что в сторону их села движется передовой отряд человек в пятьдесят, все верхами.
     Люди попрятались по землянкам и только несколько человек сгрудилось возле креста, творя молитву о спасении душ.
     Князь, собрав мужиков и ратников, распорядился:
     - С сего дня все к завалам. Будем дежурить там денно и нощно. Еду принесут бабы и подростки. Костров не разводить. Без дела не высовываться - татары стреляют метко и без разговоров. А нас и без того мало.
     Я попал в отряд, укрывшийся за деревьями со стороны нашего села. Командовать нами был назначен Ахмед.
     Утром следующего дня прискакали оба дозорных, следивших за передвижением татар.  Тот, что наблюдал за соседями, сообщил, что основные силы врага снялись и отправились по дороге в сторону нашего села. Тот, что следил за передовым отрядом, рассказал, что татары пометались по Загоршину, видимо, удивленные безлюдием, а потом отослали троих к основным силам, скорее всего, для того, чтобы сообщить об обстановке впереди.
     Ахмед подозвал меня к себе и сказал:
     - Иди к дэрэвня, смотри. Когда пойдут в лэс в наш сторона, бэги сюда.
     Я потянулся было за мечом и щитом, но он остановил меня:
     - Нэт. Только нож, глаз и ноги.
     Я пролез через завал и осторожно, скрываясь за кустами и стволами деревьев, направился в сторогу Загоршина.
     На опушке леса, выбрав подходящую высокую сосну, забрался как можно выше и, пристроившись там, стал наблюдать.
     Основная часть татар уже втянулась в село, но, к моему удивлению, шатры они не стали разбивать. "Стало быть, решили здесь не задерживаться надолго", - подумал я.
     Перед хатами они начали разводить костры из дров, что были запасены нами на зиму. То тут, то там свежевали туши баранов... Но вот татары заполонили всё село и поэтому последние прибывшие располагались уже на околицах и даже в поле, топча всходы ржи и скармиливая ее лошадям. Ясно было, что в это лето мы останемся без урожая.
     Многие татары лазили по амбарам, подклетям и погребам, что-то тащили из них, злобно ругаясь при этом. Понятное дело, что они ожидали взять у нас большую добычу, но все самое ценное, особенно продукты, мы унесли в лес.
     Несколько человек бродили вокруг села, пытаясь отыскать следы нашего ухода. За прошедшие несколько дней, что мы ушли, трава поднялась и определить, куда ушли жители, было почти невозможно.
     Ранним утром следующего дня семь всадников направились в сторону леса, явно намереваясь отыскать хоть какие-то следы в лесу и обнаружить спрятавшихся жителей.
     Не дожидаясь, когда они углубятся в лес и направятся в сторону нашего лагеря, я быстро слез с сосны и направился к нашим. Предупрежденные мною селяне укрылись в землянках, а отряд Ахмеда затаился в зарослях, дожидаясь подхода татарских разведчиков.
     Ближе к полудню мы увидели их. Они двигались кучно, постоянно оглядываясь по сторонам.
     Приблизившись к завалу, они остановились и о чем-то переговаривались между собой. Затем шестеро из них спешились и отдали поводья седьмому.
     Постояв в нерешительности возле завала, они долго вглядывались в глубину леса. И, не увидев опасности для себя, стали перелезать через поваленные деревья...
     Ахмед жестом подозвал меня и также жестами приказал мне обойти татар стороной и убрать коновода, оставшегося в одиночестве.
     Татары двигались медленно, постоянно осматриваясь и держа сабли наготове.
     Я не знаю, что произошло за завалом. В это время я тихо крался по родному лесу и обошел татарина с конями с подветренной стороны, чтобы лошади не учуяли меня. Но чуткие кони, видимо, почувствовали мое приближение и стали прясть ушами и фыркать. Татарин, заметив беспокойство животных, стал оглядываться и вытащил саблю, держа ее наготове.
     Звук боя отвлек его внимание и он стал вглядываться в ту сторону, пытаясь понять, что там происходит. Именно в этот момент я выскочил из укрытия, вспрыгнул на круп его лошади и с силой вонзил ему нож в шею пониже правого уха. Он даже не вскрикнул и стал заваливаться набок.
     Привязав его лошадь  к другим, я одолел завал и крадучись направился на звук боя, держась чуть в стороне.
     То, что я увидел, ужаснуло меня. Татары лежали кто с разрубленными топорами головами, кто заколотыми мечами, а над ними уже кружились нивесть откуда взявшиеся крупные мухи. Но и наших полегло четверо, а еще трое сидели, прислонившись в деревьям и прикрывая раны руками. И вдруг я увидел Ахмеда. Он лежал на татарине, все еще держа в руках свой знаменитый кривой нож, воткнутый в грудь врага. Но самое страшное было то, что в спине его торчала татарская стрела.
     - Ахмед! - с криком ужаса я подбежал к нему. - Ахмед!..
     Неожиданно он слегка пошевелился, обернулся ко мне и прохрипел:
     - Зачэм кричишь? Памаги встать... Забэри их кони...
     После этого он потерял сознание.
     С помощью Фрола мы подняли его и прислонили спиной к сосне. Изо рта его сочилась кровь.
     Проделав в завале проход, мы ввели внутрь упирающихся татарских коней. А на звуки боя к нам подбегала подмога во главе с князем. Осмотрев поле боя, он спросил:
     - Кто-то из татар успел уйти?
     - Никто не ушел, все здесь, - ответили ему. - Один коновод за завалом - Митька его завалил.
     Князь одобрительно посмотрел на меня, а потом распорядился:
     - Татар закопать здесь, прикрыть хворостом, чтоб никаких следов. Наших всех в лагерь. Мертвых там похороним, раненых - к Фомушке, пусть лечит, как может...
     Мы бережно перенесли убитых и раненых на нашу поляну, где тут же послышался вой осиротевших баб и ребятишек.
     Для каждого раненого быстро соорудили шалаши. "Негоже им лежать в затхлом воздухе землянки, - объяснил Фомушка, сельский знахарь, лечивший травами и какими-то изготовленными им мазями. - Хворым свежий воздух нужон".
     Ахмеда положили на толстый слой лапника и укрыли овчинным полушубком. Фомушка возился с ним, выгнав всех из шалаша. Глаша стояла возле и словно окаменела, а ее дочки прижались к мамке и тихо поскуливали. Прибежавшие тятя с маманей гладили малышей по головам, а маманя все время твердила Глаше:
     - Ты поплачь, поплачь, дочка, легче станет...
     - Чего загодя реветь, - осаживал ее тятя. - Чай не над покойником. Даст Бог, все образуется...
     Сам же при этом постоянно хлюпал носом, словно простудился в летнюю пору
     Вскоре, пятясь задом, из шалаша вылез Фомушка.
     - Уснул он, не глядя ни на кого, - проговорил он. - Не трожьте его...
     - Можно, я с ним посижу, - робко спросила Глаша.
     - Только одна. Воздух ему важнее всего, - разрешил Фомушка.
     На следующий день знахарь осмотрел раненого и, когда вылез, сказал мне:
     - Иди, тебя зовёт...
     Я несмело вполз в шалаш и сидел, не зная, что делать. Слабым жестом Ахмеж показал жестом на место возле себя. Собравшись с силами, он заговорил:
     - Возми мой кинжал. Конэц, Митка, Аллах зовёт. Нэ хочу уходит с тайна свой. Тэбэ скажу, потом Глаше передаш...
     Он попросил воды и, отпив из баклажки, начал исповедоваться...
     Окончив долгий рассказ, он еще попросил напиться и велел привести Глашу с детьми.
     Оставшись с родителями, я молча сидел, обхватив голову, а на вопрос тяти: "Ну, как он?", только махнул рукой и заплакал.
     Похоронили Ахмеда на берегу озерца, услав могилку  еловыми лапами. Из лесины кривым ножом Ахмеда я выстругал идола и врыл его в головах чужого, но такого близкого нам человека.
     На следующий день прибежали наши дозорные и радостно возвестили, что татары полностью ушли из Загоршина. Последний отряд задержался на некоторое время, поглядывая в сторону леса, но их начальник крикнул что-то гортанным голосом и они повернули лошадей, направляясь вслед за основным отрядом.
     После этого князь с ратниками направились в сторону села, чтобы уточнить обстановку...


     Загоршино горело, полыхали все постройки и даже плетни. Князь разослал верховых осмотреть поля и определиться, как много посевов сохранилось. Большая часть будущего урожая была окончательно потеряна.
     Князь снова собрал ближних к себе людей, пригласив и меня.
     - Если татарове сожгли селение, значит, не собираются возвращаться прежним путём, - стал рассуждать он вслух. - Но это только предположение. Посему велю: остатки посевов беречь, как зеницу ока. Бабам и детям - собирать 
грибы и засаливать их. Лучшие охотники - заготавливать мясо дичины и тоже засаливать и вялить. Часть мужиков - косить траву и заготавливать как можно больше сена на зиму. Остальные - рубить лес и собирать срубы. Поставить дома к заморозкам не успеем, придётся зимовать в землянках. Ближе к весне перетащим срубы и восстановим избы.
     Работы было так много, что мужикам и бабам было совершенно некогда отдыхать. Да и ребятишкам было недосуг - собирали и сушили ягоды и грибы, ворошили сено, присматривали за малолетними братишками и сестрёнками.
     С каждым днём было заметно, как наращивались венцы срубов в высоту, а сама поляна приобрела вид обжитого селения. Деревьев вокруг поляны становилось всё меньше, пни выжигались и однажды люди поняли, что нет никакого смысла возвращаться на прежнее место. Не имело смысла перетаскивать срубы и заново собирать их на пепелище. Как-то само вышло, что на новом месте есть и расчищенное поле под посевы, есть и ограда из завалов, рядом озеро, полное рыбы...
     Некоторые из селян еще пытались найти что-то на пепелище, но это было занятие бессмысленное. Оказалось, что не осталось ни одной телеги - их забрали татары, впрягая в них гужевых лошадей и верблюдов.
     Осенью собрали урожай с оставшихся нетронутыми частей засеянного весной клина, обмололи и убрали в общий амбар. Убрали и лён, что выращивали на лесной делянке, куда не заглянули татары. Когда выпал первый снег, настало время теребить лён и сучить из него пряжу.
     Кто успел накрыть и утеплить избу, устроили из землянок погреба, куда и складывали провизию, запасенную на зиму, позволяя пользоваться этими погребами и другим соседям, кто еще остался зимовать в землянках.
     Наступила зима, укрывшая всю округу белым снегом, работы по строительству прекращали только в лютые морозы. Именно в такую пору, когда все сидели в тепле, вылезая на белый свет только по нужде, я начал пересказывать родным то, что мне поведал Ахмед перед своей кончиной.
     Вскоре об этом проведал князь и заставил меня повторить исповедь Ахмеда в своём терему в присутствии своих домочадцев и ближних ратников. Мне не очень хотелось уходить из семьи на целый день и отрываться от дел, но приказ князя не оспаривается. Повествуя о необычной судьбе чужого для нашего села человека, отдавшего за нас жизнь, я старался не упустить ничего, но и не добавлять лишнего...


     Фархад ибн Мехмет Масала - подлинное имя Ахмеда. Он - перс и ушел к нам, скрываясь от преследования родственников убитых им людей.
     Его отец, как и он, был профессиональным убийцей правителя Хасан ас-Сабаха или, как его еще называли, "Старца Горы". Именно он, убежав из Египта, Где служил при дворце халифа, сколотил шайку разбойников, наводившую страх не только на мирных жителей, но и на военные гарнизоны. В конце концов, это надоело султану Персии Мелик-щаху и он бросил на разбойников регулярное войско.
     Дело шло к полному уничтожению воинства ас-Сабаха, но он сумел хитростью захватить неприступную горную крепость Аламут (Орлиное Гнездо) на севере Персии.
     Именно там ас-Сабах стал готовить федави, или как их еще называли ассасинов - смелых и умных убийц, готовых пожертвовать по его приказу своей жизнью. Делал он это очень хитро. В ущелье, примыкающем к крепости, он возвел прекрасный сад и поселил в нем самых очаровательный гурий.
     Юношу, которого предназначали в федави, опаивали опиумом и бесчувственного заносили в этот сад. Проснувшись от дурмана, он видел настоящий рай, где ему подавались лучшие кушанья, а ни одна из молодых красавиц не отказывала ему в близости. Он мог требовать все, что пожелал, и ему ни в чем не было отказа.
     Через два месяца его вновь поили опиумом и говорили, что он побывал в раю, в который обязательно попадет после смерти, если будет исполнять приказы шейха ас-Сабаха.
     Напарник Ахмеда Низам ал-Мульк, бывший одно время приближенным человеком шейха, рассказывал, что нередко применялся и другой метод воздействия на человека.
     Кандидата в федави приводили в зал, где на золотом блюде лежала "отрубленная" голова. В присутствии федави, отправляемого на задание, шейх спрашивал, а голова отвечала:
     - Где ты сейчас находишься?
     - В раю...
     - Хорошо ли тебе?
     - О, здесь множество прекрасных и сладострастных гурий, здесь есть все, что только душа желает!
     - Счастлив ли ты?
     - Да, господин, лучшего желать невозможно!
     Далее "голова" рассказывала о том, что совсем недавно испытал ассасин, пребывая в раю.
     - Как ты туда попал? - следовал новый вопрос.
     - Я выполнил задание шейха и был убит в схватке.
     - Жалеешь ли ты о том, что умер?
     - О, нет, господин, совсем не жалею. Я счастлив здесь и никуда не хочу уходить!
     - Хорошо, оставайся там навечно.
     Ахмед или Фархад, как его тогда называли, рос сиротой. Его отец зачал его в том самом саду гурий и погиб при выполнении задания шейха. Ребенка сразу же отлучили от матери, так что он рос полным сиротой, воспитываемый слугами ас-Сасина. С детства его готовили в федави или фидаины. Его обучали актерскому искусству, умению владеть всеми видами оружия, ремеслам и способом маскировки.
     Однажды его пригласили во дворец шейха. Там уже находился и учитель Фархада Низам ал-Мульк, самый близкий к ас-Сабаху человек.
     Шейх объяснил наше задание - предстояло пробраться в Англию и убить Конрада Монферратского, одного из рыцарей.
     Довольно просто, без каких-либо приключений, они добрались до этой далёкой страны. В Лондоне, где, как они узнали, правил Генрих, Низам открыл оружейную лавочку, а Фархад прислуживал ему.
     В течение года они мирно трудились, завоевав славу лучших оружейников в стране. Этому помогло то, что Низам действительно был искусным мастером, знавший особые приёмы обработки металла. Фархад не только помогал напарнику, но и, разнося заказы, изучал обстановку в городе, маршруты передвижения Генриха и подходы к его жилищу.
     Само собой, слава об искусном оружейнике дошла до правителя и он заказал себе кирасу. Но для этого требовалось снять мерку. Именно с этой целью их и пригласили в замок.
     Услужливый Фархад понравился Генриху, а узнав со слов Низама, что он еще и отличный воин, усомнился было в этом. Маркиз пригласил одного из лучших своих рыцарей и предложил им сразиться на мечах, но не доводить дела до смертоубийства.
     На заднем дворе замка состоялось это необычное соревнование, за ходом которого маркиз и маркиза наблюдали с балкона. По условиям поединка бойцы не имели никакой защиты, кроме щита, в качестве оружия им были переданы по короткому мечу и кинжалу. Бой должен длиться до первой крови.
     Противник Фархада оказался подвижен, как ртуть. Он нисколько не уступал сопернику в ловкости и умении отражать удары. Сила его ударов была невероятной.  Уже первый удар мечом с одновременным толчком плечом опрокинул Фархада наземь, но он быстро вскочил и приготовился к серьёзной схватке.
     Заметив замах противника, ассасин быстро шагнул к нему, упав на колени, и молниеносно полоснул его кинжалом по бедру. Из раны тут же хлынула кровь. Рыцарь зло сверкнул глазами и приготовился было биться с новой силой, но грозный окрик Генриха остановил бой.
     - Я беру тебя оруженосцем, - обратился он к Фархаду и вместе с маркизой удалился в покои.


     Такой оборот событий вполне устраивал персов: теперь один из них был вхож в замок маркиза и нужно было только выбрать удачный момент для совершения убийства и успешного отхода.
     Неделя шла за неделей, а такого случая не представлялось - вокруг маркиза постоянно были вооруженные люди.  Но в то же время Фархаду оказывалось все больше доверия, а Низам, как оружейник, стал чаще бывать в замке под видом осмотра и ремонта кирас и оружия. Заодно федаины изучали расположение комнат и выходов, систему охраны, режим смены, численность и месторасположение вооруженных постов.
     Наконец, долготерпение убийц было вознаграждено. Утром начальник караула объявил, что Фархад назначен на пост у опочивальни маркиза.
     В этот же день Низам задержался в оружейной комнате с заточкой мечей, секир и кинжалов. Фархад встал у дверей спальни и дождался, когда начальник караула пройдет с проверкой постов.
     Около трех часов ночи, когда в замке спали все, кроме одиночных охранников, Фархад вошел в спальню маркиза.
     Но проклятая дверь заскрипела и разбудила Генриха. Видя при лунном свете приближающегося к нему часового с кинжалом в руке, он успел вскочить, дернуть за край одеяла, которое сползло на пол и на которое одной ногой наступил нападавший. Фархад упал на колено, а Генрих тем временем успел схватить его за запястье руки, державшей оружие.
     Маркиз хоть и был достаточно силён, но молодость и знание приёмов ближнего боя были на стороне Фархада. Резким рывком он опрокинул противника на себя и когда тот падал, успел извернуться телом, кистью вывернуть кинжал и всем корпусом обрушиться на рукоятку. Кинжал с хрустом вошел в грудную клетку Генриха. Рука его ослабла, освободив кисть федаина. И тогда для верности Фархад с силой вонзил оружие в горло противника.
     Выдернув кинжал, перс выскочил из спальни и бросился по лестнице вниз к выходу. Там Низам отчаянно дрался с двумя охранниками. Помощь Фархада оказалась своевременной. Быстро расправившись с помехой, федаины вырвались из замка и бегом по тёмным улочкам бросились к Темзе.
     В эту ночь им положительно везло. Погоня с факелами и криками металась где-то в стороне. Благополучно переплыв реку, они дошли до заранее облюбованного брошенного домика, где у них были припасены одежда для переодевания, еда, деньги и кинжалы. Уже светало, когда они свалились на какое-то подобие лежанки, приходя в себя.
     Когда утренний свет проник во внутренность домика, Низам обратил внимание, что голова Фархада залита кровью и волосы уже слиплись и представляли собой единую кровавую корку.
     Низам промыл рану напарнику и забинтовал голову чистой тряпкой. Он сел рядом и внимательно посмотрел на бывшего ученика.
     - Как себя чувствуешь? - спросил он.
     - Голова кружится и тошнит, - ответил Фархад.
     - Отлежись пару дней и пойдем, - сказал Низам. - Нам нельзя задерживаться здесь надолго.
     Фархад прекрасно понимал, что его ждет, если он не сможет встать - свидетелей ассасины в живых не оставляют. Да и Низам, хоть и заботился о нем, но порой поглядывал на товарища недобрым взглядом.
     Сидя рядом с Фархадом, он поведал, как задуривают головы молодёжи, помещая их в мнимый рай и о том, как он попал в окружение ас-Сабаха.
     - А как же говорящая голова на золотом блюде? - поинтересовался Фархад.
     - Да все очень просто. В дне блюда  сделано отверстие, куда просовывал голову сидящий под полом и рассказывал историю про рай. Правда, после такого рассказа бедолагу обязательно убивали, чтобы не проболтался.
     На другой день состояние Фархада не улучшилось. Он пытался вставать, но голова кружилась так, что он в изнеможении падал на лежанку. Ему стало ясно, что следующий день станет для него последним. Однако виду не подал и еще засветло перед закатом спрятал под покрывалом свой кинжал и сделал вид, что провалился в глубокий сон.
     Низам лег рядом и долго не засыпал, изредка поглядывая на напарника. Но в конце концов сон сморил и его. Убедившись, что Низам храпит не деланно, а вполне естественно, Фархад, собрав все свои силы, быстро высвободил руку с кинжалом и вогнал его в обнаженное горло учителя по самую рукоятку. Тот было дёрнулся, но тут же захрипел, изо рта его потекла кровь.
     Три дня убийце пришлось делить ложе с разлагающимся и воняющим телом собрата и только на четвертый день он встал, превозмогая слабость, собрался и вышел в темноту ночи.
     Его путь пролегал в Шотландию и благодаря полученным урокам актерского мастерства и умению маскироваться, он благополучно добрался до какого-то морского порта, где за приличную плату его довезли до Константинополя.
     Здесь он узнал, что Старец Горы Хасан ас-Сасин скончался, а его место занял молодой шейх Хуршах. Оказалось, что монголы осадили Аламут, разбили его, вырезали всех ассасинов, а самого шейха доставили к владыке монгол Хулагу-хану, где и казнили.
     Тех федави, что были высланы на задание, разыскивали по всем странам и безжалостно уничтожали.
     Фархад понял, что рано или поздно доберутся и до него - уж слишком велика была ненависть всех к этим хладнокровным убийцам. Совесть его была чиста - они с Низамом выполнили задание, а молодое тело молило о жизни.
     Именно поэтому он стал уходить как можно дальше на север, пока не оказался в наших краях.
     Так я рассказал о судьбе Ахмада князю, Глаше и родителям, предварительно взяв с родственников клятву, что они не перескажут историю Ахмада его дочерям.