Полвека счастья

Она смотрела исподлобья, и глаза у неё были чёрные, будто две лакированные пуговицы.
N. помолчал, побарабанил пальцами по строгому блокноту. Сморщил длинный нос. Ему было скучно.

- Может, есть у Вас какие-то пожелания?

Старуха глядела нахально своими пуговицами. Глаз не отводила.

- У меня хороший слух. Я люблю петь. Пою по ночам. Тихо, покойно. А они – плебейство – в стену мне стучат. Пишут жалобы. Колют уколы, и я потом весь день лежу. Петь не могу.

N. слушал невнимательно. Пометки какие-то делал в блокноте. Так, для вида. Не цветочки же ему на полях рисовать, в самом деле! Очередная спятившая старушка-процентщица.

- Я хочу, чтобы всех этих людей отсюда выселили, и заселили бы нормальных, по моей рекомендации…

- Но это больница, не жилой дом, - лениво возразил N.

Старуха пожевала беззубыми дёснами и промолчала. N. в сотый раз оглядел стерильную больничную палату. Ни цветка, ни былинки, ни соринки какой. Ни клопика, ни таракашки. Только эта пани со своими пуговицами. Жива, да и то наполовину. Лейкемия, или как там её называют. Кости подгнивают, кровь сворачивается, зубов нет… Волосы, правда, короной на черепе лежат – пышные, молодые…

Несмело гавкнул пёс. N. поглядел на него уничижающе. Ох, ненавижу тебя, тварь. Ездить мне на тебе до скончания веков, а ты псиной воняешь…

Пёс застучал по паркету хвостом. Заискивает перед старухой.

- Вы как про печать узнали? – осторожно спросил N.

Старуха пожевала дёснами, но ответила:
- Матушка перед смертью на ухо шепнула. Сказала, что ты желания исполняешь.
N. вздохнул. Каждая третья про матушку говорит. Фантазии у них нет совсем.

- А Вы знаете, что услуга не бесплатная?

- Знаю, - пуговицы мигнули, поджались тонкие губы.- Душу взамен отдам.

Скрипнул чемодан, вздрогнул худой старик у окна, поморщился N.
 
- Мы говорим «атавизм проявления жизни». Слово «душа» давно устарело.
- Я и сама старая, - огрызнулась старуха. – Пиши что хочешь, только желание моё исполни.

N. опять взялся за блокнот. Тяжко со стариками. Ох, тяжко. Хоть бы этот, с Чемоданом, помог… Нет, молчит. Он всегда молчит. Но души в Чемодан исправно прячет. И на том спасибо.

- Я вас слушаю. Какое будет желание?
Старуха подозрительно сощурилась.
- А выполнить-то сумеешь?
N. пожал плечами. Смешная бабка. Явился к ней в дыму, в меловом пентакле… Верхом на собаке в конце концов! А она сомнения строит. Фу-ты.

Старуха снова пожевала беззубым ртом и начала рассказ.

- Жили мы в то время в Варшаве. Пятеро детей в семье. Мать болела туберкулёзом. Отец -учитель - на работах держался недолго. Националист он был, в русских гимназиях его, поляка, не любили. Мы держали пансион…

N. нетерпеливо постучал длинным пальцем по блокноту.

- Поконкретнее, пожалуйста. Мне не биография ваша нужна, а желание.
Старуха удивилась:
- Вот так вот, просто? Ну, ладно. Как скажешь. Когда я окончила школу, отправил меня отец в деревню, к родственникам. Там я была счастлива целый год. Так счастлива, как никогда больше. И желание моё следующее: чтобы я в той деревне осталась, и никогда я оттуда не уезжала. Замуж не выходила и …ээ… не работала никогда. Пошла бы учителем в сельскую школу, и хватит с меня. Полвека ушедшего счастья - такое моё желание.

N. выслушал внимательно. Записал в блокнот.

- Название деревни сказать? – заволновалась старуха. - Сейчас она уже иначе называется, сейчас это уже городок …

- Не надо названия. Просто подумайте об этом месте.

Старуха кивнула и закрыла, наконец, свои пуговицы. Крепко зажмурила. Думала о месте.
В благодатной тишине N. переглянулся с Хранителем Чемодана. Тот безучастно кивнул. Его дело маленькое – извлечь душу, посадить её под замок и хранить, хранить до Конца времён. Пальцами узловатыми ощупывать тёплый комок сквозь лакированную кожу, сквозь чёрное дерево. Любовно замочками чемодана играть. Под холодными звёздами лететь, обняв драгоценный груз… Собака тоже не мог дать совета N. Бессловесная тварь только под седло и годилась.

N. прикинул в уме вероятности, набросал пару графиков, посчитал точки искажений… Сложновата задача. Прошлое без особой нужды трогать не следует… Хотя, что проку от этой старухи? Что изменится оттого, что останется она жить в своей деревне? Мир и не заметит такой мелочи. И лучше, добрее и светлее точно не станет. Глупая бабка, ну  пожелала бы себе здоровья, молодости, денег… Любовников, красоты неземной… А она – смешно сказать – в деревню хочет. А глазищи какие злые у неё, так и просятся в Чемодан.  А у них с Собирателем конец квартала и премия…

N. пощёлкал пером, поплевал на него и принялся за работу. Исписанные блокнотные страницы полетели по комнате. Буквы на них горели, и сами листы тлели по краям: такое знатное колдовство тут было наколдовано.
Самый воздух сгустился и клубился туманом в тесной комнатушке. Волосы и пёсья шерсть стояли дыбом. Один только Собиратель с Чемоданом спокойно блестел своей лысиной. Ждал своего часа.

В комнате, между тем, происходили изменения. Она раздалась и посветлела, больничная узкая кушетка уступила место уютной козетке и чешскому фарфору на стенах. Мрачный больничный переулок за окном превратился в уютную сельскую улочку. Менялась и сама старуха. Черты её сморщенного, ссохшегося личика разгладились, исчезли суровые злые морщины, появились мелкие «гусиные лапки». Пробило три часа. Несмело прокричал петух на улице. N. поморщился и поставил точку.

Работа проделана. Паутина реальности сплетена по-новому. Старуха – уже старушка – устало улыбнулась. Глаза её, карие, мягкие, теперь не казались чёрными пуговицами на кукольном неживом лице. Ровный, спокойный взгляд. Пани получила свои полвека счастья. Теперь одна её подпись – и сделка завершена.

N., ухмыляясь, протянул перо. Собиратель изготовился отбирать душу, скрюченные пальцы зашевелились плотоядно… Старушка послушно подмахнула договор неожиданно сильным, мужским росчерком.

Залаял, закружился на месте Собака. Где-то в гигантском часовом механизме Вселенной сдвинулась со своего места малая песчинка. И застопорила механизм, и заскрежетали невидимые шестерни, и миллионы погибших вернулись на свои места, и затрещала ткань реальности, раздирая на тысячи кусков и Собирателя, и Чемодан, и пса, и самого N. И полетел в тартатары и квартальный отчёт, и премия, и много ещё чего туда полетело…

Пожилая благообразная пани сидела у своего окна и радостно махала всем проходящим мимо. Кто-то махал в ответ, кто-то отворачивался. К старушке давно привыкли и прощали её причуды.
Маленькая девочка остановилась, указала матери на странную бабулю:

- Мам, а это кто?
- Это пани Склодовская. Баба Маня.
- А почему она всегда улыбается?
- Потому что у неё хорошее настроение. Потому что солнышко светит.
Девочка подумала. Потрогала носком ботинка тонкую, незаметную паутинку на мостовой. Прислушалась, кивнула невпопад.

- Она, наверно, сделала что-то очень хорошее?
Мать, теряя терпение, потянула дочь за руку.
- Наверно, доченька. Пойдём.

А баба Маня, пани Склодовская глядела в окно и улыбалась, и махала радостно всему миру. Она не сделала ничего плохого, и это уже было очень, очень, ОЧЕНЬ ХОРОШО.