Как я перестал верить в любые чудеса, кроме одного

Состав метро остановился, и в вагон зашел священник настолько карикатурного вида, что я даже непроизвольно потер глаза. Однако видение не исчезло, но двинулось тяжелой походкой через весь вагон к единственному свободному месту. Поп был воистину необъятным, и весил точно не меньше трехсот килограмм, так что, опасаясь членовредительства, сидевшие на лавочках пассажиры стали опасливо поджимать ноги ближе к себе.

Поп ступал медленно и степенно, тряска вагона никак на нем не отражалась, и также неколебимо висел на его шее пудовый золотой крест. На заплывшем жиром лице, из-под косматых бровей презрительно и гордо смотрели поверх голов глаза болотного цвета. Из-под черной скуфьи, как естественное ее продолжение, свисали до плеч смоляные волосы.

Пока я рассматривал священника и представлял, что такой персонаж мог бы жестоко избивать своего малолетнего сына за всякие незначительные провинности, чтобы внушить ребенку «страх божий» – он приблизился ко мне, и нацелился сесть на ни кем не занятое место между мной и девушкой, воткнувшей в айфон. Свободного пространства лавочки хватило бы, чтобы уместиться мирянину крупного телосложения, но служитель церкви явно попирал нормы человеческой физиологии. Подобрав полы рясы, он опустил свой огромный зад на казавшийся крохотным островок сиденья, так что мне пришлось максимально сжаться, и для экономии площади просунуть руку по плечо в отверстие железного поручня, прикрепленного к лавочке. Тут же в нос ударил исходящий от попа смешанный запах пота и ладана, пропитавшего внушительную бороду; это амбре нарисовало в моем воображении картину тесной церквушки, оборудованной под тренажерный зал, где взмокшие от тяжелых упражнений мужики кадят себя после тренировок.

Четверо человек, оказавшихся по его правую руку, тоже все до единого сдвинулись и уплотнились, ощутив не особо желанную близость друг с другом. Я подумал, что единственным верным действием для меня сейчас будет встать, но батюшка будто прочитал мои мысли, повернул голову, и сурово приветствовал меня.

– Здравствуй, тварь земная, дитя божие.

Его определение показалось мне весьма точным, но чересчур фамильярным, однако я не нашел остроумного ответа, и промолчал. Соседствующая с попом девушка недовольно освободила свое место. Стало просторнее, но поскольку мгновение назад я сам собирался оказаться на ногах, то теперь на меня навалилось неприятное ощущения, будто я являюсь фигуркой в чей-то чужой игре.

– Ты веруешь в Бога? – спросил меня поп, выговорив последнее слово так, будто произносил имя криминального авторитета.

Справедливо будет отметить, что голос у батюшки был неординарным: мощный и утробный, он казался раскатами грома, без каких-либо видимых усилий доносящимся из расщелины его гороподобных губ.

– Боюсь, мы с вами вкладываем разный смысл в определение Бога, – ответил я, стараясь не поддаваться гипнотическому звуку.

– Я имею в виду Бога-Творца, причину нашего существования, превосходящего в могуществе смертного человека и любые иные сущности.

Как ни странно, но этому жирному священнику удалось подобрать такую формулировку, что я не находил зацепок для развязывания теистической полемики – он просто ограничился четким определением иерархического положения Бога по отношению к человеку. Задавать уточняющие вопросы из области религиозной философии совершенно не хотелось, поэтому оставалось только ответить: верю, или нет.

– Не знаю, – сказал я.

– Это ты от лукавого глаголешь, – прогремел поп. – Значит, не веруешь. Однако я тебя за это не осуждаю, ибо глупо верить яко слепой, не имея для себя никаких доказательств.

Только сейчас я заметил, что напротив нас сидит пожилая набожная женщина с покрытой головой и молитвословом в руках. Внимательно слушавшая весь разговор, на последней фразе батюшки она откашлялась в кулак и отвела взгляд – его высказывание явно противоречило христианской догматике. Как оно сказано в Священном Писании: «Род лукавый и прелюбодейный знамения ищет, и знамение не дастся ему».

Я ухмыльнулся, но мой собеседник не дал мне возможности вставить слово; он наклонился к моему лицу, и продолжил говорить тихо и вкрадчиво, окутывая меня вибрациями своего волшебного баса.

– Существует всего одна вещь в нашем ограниченном мире, способная зримо подтвердить бытие Господа. Сие есть событие, нарушающее привычный ход вещей, и не укладывающееся в рамки нашего разумения. Иначе говоря, чудо.

Поп самодовольно улыбался. Я решил, что уловил направление его мысли.

– Вы знаете, чудо – это лишь способ толкования событий, зачастую продиктованный ограниченностью наших знаний. Схождение благодатного огня и прочая чепуха вряд ли придадут мне веры, если вы к этому клоните.

Батюшка неожиданно раскраснелся и смущенно опустил ресницы. Я уже начал поздравлять себя с победой в дискурсе, как вдруг заметил в его глазах совершенно новый оттенок: в них явственно плясали огоньки веселой детской проказливости.

– Ты молвишь так, поколе еще не испытал чуда на себе, – произнес он, пригладив свою курчавую бороду. – Или испытал, но засим положил оное под скальпель рассудочного искуса.

– Ваша правда, – согласился я. – Только если я смог логически объяснить для себя это чудо, значит оно было не таким уж чудесным.

Священник замолчал и, насупив широкий лоб, погрузился в свои думы. Я решил, что беседа наша закончена, но он внезапно заговорил на отвлеченную тему.

– Поезд до «Чертановской» идет, верно?

– Верно.

Женский голос из динамиков не забывал напоминать об этом каждую остановку.

– Жаль, – выдохнул он. – Мне до конечной.

– Мне тоже.

– А если бы этот самый поезд довез нас до конечной станции, останавливаясь везде, где положено, явилось бы сие чудом? – спросил он заговорщическим тоном.

Я рассмеялся над тем, как ловко он перевел тему из возвышенного русла в мелководье.

– Это как-то не серьезно.

– Отчего же? – искренне удивился поп. – Ты часто предпочитаешь метро автомобилю, поскольку тебя забавляют люди, но за все это время хоть единожды случилось, чтобы поезд спокойно продолжил движение по маршруту дальше заявленной станции?

Его проницательность касательно моего отношения к людям настораживала.

– Нет, такого не было. Но в любом случае, это всего лишь предположение, поэтому какая разница.

– А вот и не предположение, – произнес он почти шепотом. – Я предлагаю проверить факт существования Бога при помощи чуда.

– Ладно, – хмыкнул я.

– Только для этого от тебя кое-что потребуется. Чай, памятуешь изречение «где двое или трое собраны во имя Мое, там Я среди них»? Так вот, тебе нужно будет помолиться со мной о том, чтобы сей поезд пошел до конечной.

Это было уже слишком. Эксцентричность громадного и подозрительного попа стала меня порядком раздражать.

– Что за чушь!

– Иначе ничего не выйдет, – развел он руками. – Дабы молитва была услышана на небеси, нам полагается вознести ее соборно. Ты, конечно, можешь теперь предаться гордыни и отторгнуть меня бранным словом, а затем с прибаутками поведывать своим товарищам о полуомном попике, встретившемся тебе в метро; а можешь проверить мои слова. В первом случае ты останешься все тем же гомосаспенсом, а во втором – тебе откроется страшная истина. Ты душою чуешь, что я прав, и дрожишь от страха, ибо прикосновение к пламени присутствия Господнего способно испепелить человечью сущность. Решение остается за тобой, но поспеши – следующая остановка «Чертановская».

Голос из далека в очередной раз напомнил, что через пару минут полицейский и работница метро отправятся с двух противоположных концов платформы по опустевшим вагонам, чтобы будить уснувших пассажиров.

Состояние мое было отвратительным. Священник был прав: по совершенно непонятной причине я чувствовал густую концентрацию страха внизу живота, он пульсировал, и ритмично, как за ниточки, стягивал к себе мои мягкие внутренние органы. Я глубоко вдохнул воздух в легкие.

– Что нужно делать?

– Ничего особенного. Обрядовую часть я беру на себя. Просто мысленно произноси следующие словеса: «Свят, свят, свят, Господь Вседержитель наш, яви рабам Твоим презренным незримый и безначальный лик Твой. Откройся нам, со страхом и трепетом приступающим к Тебе, посредством чуда. Сделай так, чтобы поезд сей имел конечной станцией не «Чертановскую», но «Бульвар Дмитрия Донского». Да будет воля Твоя. Аминь».

Батюшка посмотрел на мое ошарашенное лицо, и мягко улыбнувшись, отечески похлопал по плечу огромной ладонью.

– Ежели что запамятуешь, не страшно. Главное – благое намерение.

– Начинать?

– Да.

Я кивнул, и чувствуя себя ужасно глупо, принялся сбивчиво повторять в уме слова только что услышанной молитвы. В это время поп дико вытаращил глаза и начал креститься так широко, что разбудил уснувшего рядом мужчину с усами-щеткой, задев его локтем по лицу.

Поезд остановился, двери открылись. Мужчина проморгался ото сна, услышал название станции, вскочил на ноги, и выбежал на платформу. Вместе с ним вышло еще пару человек.

«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Южная» – объявил знакомый женский голос, и это сообщение в прямом смысле слова оглушило меня. «Господь Вседержитель, как сие может быть? Это же пи**ец какой-то!» – мешались в моем уме слова молитвы и изумления.

В голове будто что-то взорвалось; тело налилось свинцом; перед глазами помутнело; уши заложило, и звуковое поле заполнилось непробиваемым монотонным гудением, на фоне которого хорошо слышалось мое возбужденное дыхание.

Я посмотрел на батюшку: выпрямив спину, широко расставив руки, и сверкая улыбкой как июльское солнце, он беззвучно хохотал. Мой потрясенный вид его явно забавлял. Он пародийно вздернул брови, прикрыл рот в театральном изумлении, а затем залился смехом с удвоенной силой, хватаясь за живот, так что даже слезы выступили на глазах.

Пантомима эта была замечательна, и придала мне духу, но не силы. Расплывшись на сидении, я расслабленно захихикал в ответ. Услышав мой нервический смех, батюшка восторженно ткнул в меня пальцем, и разразился таким гомерическим хохотом, что в итоге снял с головы скуфью, чтобы вытирать ей слезы и отсмаркиваться. Происходящее казалось мне крайне смешным, и захватило целиком и полностью. Я смотрел на попа, но слышал только бункерный звук собственного безудержного ржания, которое уже начало приобретать истерические визгливые нотки.

Внезапно выражение его лица стало жестким и грозным; он схватил меня за затылок и притянул к себе. Прижавшись лбом ко лбу, и вперив в меня покрасневшие глаза, он заговорил. Только это была не обычная речь, потому что губы его оставались плотно сомкнутыми, а слова возникали прямо в моей голове. Если бы тело мое не было столь обессиленным, я бы наверняка подпрыгнул от неожиданности.

– Я хочу, чтобы ты помнил, – прогромыхал в моей черепной коробке его величественный бас.

Я попытался ответить ему так же при помощи мысли.

– О чем помнить? – словно какая-то бяка всплыл в голове собственный неуверенный голос.

В это самое время поезд проезжал конечный участок тоннеля от «Аннино» до «Бульвара Дмитрия Донского». Батюшка сильно сжал мои волосы на затылке, уперся плотнее лбом, и выдержав пауза, сказал.

– Бл**ь, что за тупой вопрос, прости Господи! Просто помни!

В огранке его голоса даже матерные слова казались драгоценными, и я усердно закивал головой, тут же почувствовав боль от натяжения волос, зажатых в его кулаке.

Поп распрямил пальцы руки, и моя голова безвольно упала назад, на пластиковую обшивку вагона.

По мере того, как поезд замедлял ход, мое восприятие приобретало привычные здоровые формы. Я увидел людей, спокойно сидевших на своих местах; ощутил под ладонями кожу лавочки, и упершись руками, принял приличное сидячее положение; вспомнил строки пушкинского «Пророка»; услышал шипение тормозов подвижного состава, и наконец, женский голос из динамиков: «Станция «Чертановская». Поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны».

– Черт возьми! – выкрикнул я, хлопнув себя по коленям.

Место рядом со мной пустовало.

Все до единого пассажиры вагона косо посмотрели на меня, по всей видимости решив, будто я не смог сдержать расстройства из-за того, что поезд уходит в депо не с конечной станции. Мужчина с усами-щеткой проморгался ото сна, вскочил на ноги, и выбежал на платформу. Почти сразу люди потеряли ко мне интерес, и стали спокойно покидать вагон.

«Поколе еще не испытал чуда на себе, или испытал, но засим положил оное под скальпель рассудочного искуса» – далеким эхом прозвучало в памяти. И в этот момент произошло нечто такое, что не сможет достоверно передать даже богатый русский язык со всем своим сленгом и заимствованными словечками.

Словно рассеялся туман, который до этого я считал своей головой, и предо мной предстал Ум – безгранично протяженным, проникающим во все видимые и невидимые вещи, являющимся причиной нашего существования, и превосходящим в могуществе смертного человека и любые иные сущности, как это точно определил батюшка. Ум оказался не подвержен влиянию времени и пространства, поскольку сам их создавал. Я видел также отчетливо, как сейчас свои пальцы, печатающие текст, что не существует никаких разграничений между личностью, окружающим миром, Богом и чем бы то ни было еще. Всё есть одно, и наоборот. И наконец я вспомнил бесчисленное множество чудес, каждое из которых открывало собой целый новый мир, проводило тебя по нему, а затем возвращало в исходную точку, с одной стороны не изменив совершенно ничего, а с другой – перевернув целую Вселенную вверх тормашками. Создавать эти чудеса для Ума было такой же легкой игрой, как и поддерживать линейность нашей повседневщины. И как же я не видел его раньше, ведь вот он, прямо здесь, всегда.

– Молодой человек, покиньте вагон, – прозвучал раздраженный голос работницы метро.

Мое сознание мгновенно вернулось в свой привычный шалаш из трех измерений. Я поднял глаза и тихо произнес.

– Чудес не бывает.

– Молодой человек, покиньте вагон, – повторила женщина, несколько усилив интонацию.

Я прикинул, что будет забавно и мне сказать свою фразу другим тоном, но в этот момент подошел полицейский и уставился на меня. Я поднялся.

– Да, чудес не бывает, если только не считать чудом эту жизнь, которая могла быть лебединой песней Бога, если бы мы так усердно не превращали ее своими судьбами в непотребный анекдот.

Полицейский с подозрением всмотрелся в мои зрачки. Я развернулся, и вышел из вагона, решив, что сегодня доберусь отсюда до дома пешком.