Анно-Николаевский проспект

                3. Деревня Новая Указна.

                «Анно-Николаевский проспект».

Деревня Новая Указна была некогда центром Указинского сельсовета. У меня нет данных, сколько тут жило народа в лучшие годы. Однако тут было несколько головных предприятий для данной местности. Тут была Указинская МТС, Указинское сельпо, Указинская восьмилетняя школа, Указинское сепараторное отделение Шабалинского маслозавода, Указинское почтовое отделение, Указинский телефонный участок с ручной станцией. В Новой Указне был фельдшерско-акушерский медпункт со стационаром на 4 места, пекарня, участок приёма вторичного сырья, три магазина, сельский Дом Культуры, ветеринарный участок. А в колхозе даже была станция искусственного осеменения КРС. Всё это было. Теперь из всего перечисленного остался только магазин.
В самые давние времена моей памяти жилая часть деревни в плане была в форме букв F. В те времена не было названий улиц, хотя народа там жило довольно много. Сейчас можно запомнить всех людей, живущих в деревне, с одного раза, зато улицы получил названия и нумерацию домов.
Вертикальная палочка буквы направлена с востока на запад. В шутку эту улицу назвали Анно-Николаевский проспект, потому что в большей части домов этой улицы жили Анны и Николаи. Если считать началом улицы часть, соответствующую нижней части палочки буквы, то она протянулась с востока на запад. В давние времена зимняя дорога (дорога в Шоломовские) подходила не в конец улицы, а в зады северных огородов. Это потом, значительно позднее стали ездить прямее.
Я буду описывать деревню с самого раннего витка памяти, внося описание изменений произошедших позднее. Моя память может быть не всегда точной, а что-то она может полностью упустить или исказить. Могут быть и ложные воспоминания. Поэтому не судите строго за неточности и ошибки.
Первым был дом Манина Геннадия Степановича. Его жена Люба работала начальником почты и телефонисткой, Геннадий – водителем. Позднее они довольно скоро совсем уехали из деревни. В райцентре Геннадий работал водителем в райпотребсоюзе. Несколько раз он привозил в Указну товары, когда была хорошая дорога. Напротив их дома не было. Тут начиналось поле. Позднее колхозом тут были поставлены три дома.
Рядом с Мариной был дом, в котором всю жизнь в одиночестве прожила женщина. Кажется, слышал, что её жених ушёл на войну, погиб там, а она так и не выходила замуж. Кажется, звали её Паня. Как это имя должно звучать полностью, я так и не знаю. Может, Павла, может, Пелагея, может, как я и не предполагаю. С возрастом жилось ей всё труднее. Трудно стало обеспечивать себя дровами. Чтобы хоть как-то отапливаться, она использовала на дрова ограду. Пилить хлев она не могла. Это сделали сердобольные люди. Как и когда она умерла или уехала, я не знаю.
В наших краях общая планировка домового хозяйства и набор помещений был довольно одинаковым. Можно сказать, все дома были построены по одному проекту с небольшими изменениями. Дома отличались отделкой и обратимой раскладкой помещений. У одних хозяев вход был слева, у других – справа. У кого-то между хлевом и жилым домом было одно помещение, у другого – два. Но у всех была боковая пристройка, чаще всего дощатая, называемая здесь оградой. Ограда защищала входы в помещения от снега и дождя. У всех были собственные колодцы и бани. У некоторых людей они были не близко от основного строения, у других пристроены к ограде. Далеко чаще всего ставили бани. Но я не помню, чтобы бани горели. Видимо, это шло с тех времён, когда крыши были соломенными, а банные печи топились по-чёрному.
Напротив дома Пани стоял дом Шабалина Николая Георгиевича нашего учителя труда и географии, завуча школы. Сколько помню, он всегда был им. Кем работала его жена – Анна Алексеевна – я не помню. Знаю, что у них было много детей. Сын, или один из сыновьёв, Анатолий, часто приезжал к нам с политическими лекциями от общества «Знание». Он рассказывал так замечательно, что люди бросали все дела, чтобы послушать его. В клубе набивался полный зал даже тогда, когда почти у всех были телевизоры. У Николая Георгиевича была и старшая дочь (это я узнал совсем недавно). Это были довоенные дети. После войны у него родились ещё две дочери – Люба и Нина. Нина училась в одном классе со мной. Люба была старше. Нина была отличницей. Она возглавляла пионерскую, а позднее и комсомольскую организацию школы. Она нравилась многим. После окончания Указинской восьмилетней школы Нина десятилетку закончила в Кирове. Там она закончила и политехнический институт.  Теперь возглавляет предприятие АвтоРитм. Про остальных его детей я больше ничего не знаю.
Николай Георгиевич мне дал достаточно много знаний. Я до сих пор помню названия Великих Американских Озёр и названия Малайских островов. По сути, они мне совсем нигде не потребовались, но крепко засели в памяти. От его умелого преподавания я очень хорошо ориентируюсь в географии и без труда нахожу любую страну мира. Хотя это мне тоже очень-то и не пригодилось. Многое пригодилось из уроков труда. Половине того, что потребовалось в жизни, меня научил Николай Георгиевич. Остальному научил отец.
Очень задевало не только меня но и многих школьников то, что у Николая Георгиевича не было мира с Шабалиным Павлом Лаврентьевичем. Не могу сказать, что за чёрная кошка пробежала между ними. Это было как-то связано с тем, что Николай Георгиевич побывал в плену у фашистов. Оба достойные люди, обоих одинаково уважали в деревне, но что-то не ладилось в их отношениях.
Когда я работал шофёром на колхозном автобусе, однажды вёз Николая Георгиевича из райцентра. Он был чуть-чуть выпивши, что я видел первый и единственный раз в жизни, и разговорился. Тогда он рассказал, как выживал там, как на его глазах умер его товарищ. Позднее я очень сожалел, что в те времена не было магнитофонов. Записать бы такие рассказы. Ведь у каждого своя судьба, своё видение чего-то. А с ними теперь всё это кануло в небытие. Может, сожаление о том, что пропала такая поучительная и интересная история, и подвигло меня написать про мой край.
Следующим за домом Николая Георгиевича стоял дом Синцовой Анны (Алексеевны). Честно говоря, отчество её я забыл. Знаю, что у неё было два сына – Николай и Иван. Николая не помню совсем, а с Иваном мне пришлось сталкиваться не раз. Это был довольно своеобразный человек. Трезвый он был мне довольно интересным. А пьяный был совершенно дурной.
В этом конце деревни я бывал довольно редко, поэтому утверждать, что это именно так не буду. Когда был маленьким, меня туда не отпускали. А когда пошёл в школу, стал стесняться Нины Шабалиной. Поэтому вполне могу помнить не точно.
Мне помнится, что напротив дома Синцовой был пустой огород. Значительно позднее на него будет перевезён дом Буркова Николая Павловича из Бурковской. Но это будет уже в те времена, когда я стал работать. Этот дом перевозили для эксперимента в собранном состоянии зимой. Под дом подвели два толстых хлыста – очищенных от сучков дерева – верхушки прицепили к тяжёлому трактору С-100 и потащили из одной деревни в другую. На новом месте ещё летом был сделан фундамент в размер дома. На всём протяжении не было ни проводов, ни каких-либо других помех, поэтому не разбирали даже крышу. Как потом рассказывал тракторист, это был Южанин Александр Матвеевич, он увидел, что из трубы буксируемого дома идёт дым. Остановился и зашёл. А там мужики поставили самовар и собирались пить чай. Видимо даже печь не разбирали.
Следующим за домом Синцовой на южной стороне улицы стоял дом Шабалина Павла Лаврентьевича. В начале моей учёбы в школе он работал директором школы. Позднее я его помню преподавателем физкультуры. По его инициативе около школы была сделана хорошая спортивная площадка. В те времена были сложности со всеми строительными материалами, кроме дерева, поэтому всё было сделано деревянным. Только самые незаменимые конструкции были сделаны из металла: баскетбольные кольца, перекладина турника и подвесы физкультурных шестов. Сколько помню, на площадке всегда стояла высокая конструкция с подвешенными шестами, наклонной и вертикально лестницами. В народе её так и называли – «шесты». Напротив этой конструкции были волейбольная и баскетбольная площадки. А когда было построено футбольное поле, он следил за состоянием футбольных ворот. Все школьные сетки на этих конструкциях снимались. На футбольных воротах и на баскетбольных кольцах сетки мне запомнились только однократно. А для волейбола позднее была молодёжью закуплена сетка, которая висела всё лето.
Жена Павла Лавреньтевича – Анна Андреевна – преподавала в школе химию и биологию. Вот эта учительница мне очень нравилась. Она так умело преподносила предметы, что до сих пор отлично помню все химические реакции, хорошо понимаю биологию. Правда, в жизни это тоже мне практически почти не пригодилось. Зато дало прочную основу понимания и современной химии, и биологической жизни. Она на уроке труда на школьном участке рассказала теоретические основы ручной обработки земли в огороде. Им я тогда научил родителей и пользуюсь до сих пор сам. Однажды мы небольшой группой школьников пошли с ней за ягодами. Дорогой она научила нас, как без проблем воздерживаться в пути от питья. Показала много полевых растений, их особенности. На обратном пути дала мне корневища декоративного вьюнка, которым я потом украсил фасад дома.
У них было трое детей. Старший Сергей. Со мной училась Валя, и ещё была младшая Надя. Учёбу Сергея и Нади я не помню, Мы в те времена особо не общались. Помнится только отличительную серьёзность Сергея. И в те времена, и сейчас мне кажется, что он был самым серьёзным мальчиком во всей школе.
Валя была относительно тихой и скромной девочкой, отличницей, как и Нина. Наши дороги судьба много раз переплетала. После восьмилетки мы вместе учились в средней школе в Лениском, вместе ходили к поезду. Как и я, она жила в посёлке на квартире. Мы в один год поступили в институт. Она училась в педагогическом. Когда она стала работать, я учился в институте заочно. В Кирове мы неоднократно встречались в столовой завода «Маяк». В те неожиданные и редкие встречи я узнал, что она заняла второе место в РСФСР по спортивному ориентированию. И вдруг однажды мне сообщили, что Валя умерла. Я не сразу смог поверить в это. Для меня она была незаметной, но необходимой.
В нескольких метрах от дома Павла Лаврентьевича стоял дом Созинова Андрея Тихоновича. По рассказам моего отца он приходился нам какой-то недалёкой роднёй. Но мы, как говорили в те времена, не роднились. Мои родители были малообразованны и как-то стеснялись этого. Андрей Тихонович был отцом Анны Андреевны. Если Андрея Тихоновича я как-то помню, то его жену не помню совсем. Наверно, и видел-то я её раза три за всю жизнь. Андрей Тихонович с женой были пенсионеры.
Не могу точно утверждать, что напротив этих домов стоял дом Кощеева Семёна. Вполне возможно, что я перепутал расположение его дома с домом Николая Павловича Буркова. Думаю, если моё описание прочитают Нина Шабалина, Сергей Шабалин, может быть, они поправят меня. Семён работал в колхозе трактористом. В девятом классе мы должны были проходить практику работы на тракторе. Главный инженер колхоза направил меня к Семёну. Так мы слегка подружились. Он в то время был ещё парнем, играл на гитаре. Я приходил к нему вечерами и слушал песни. Тогда впервые услышал и выучил такие песни, как «Босоногая» и «Хуторянка». Семён не воздерживался от выпивки, но и не увлекался ею. Скоро женился на сестре моего одногодка Разумова Бориса Нине. После женитьбы что-то пошло не так. Перегоняя после ремонта трактор из Ленинского именно в пьяном состоянии, он попал под его гусеницу и погиб. Это было в декабре 1972 года.
Как рассказывали люди (трудно сказать, как они это узнали), на том прямом участке дороги, который пересекает ледянка, в самом его начале после поворота по какой-то причине трактор заглох. Семён пытался завести его. Мимо ехал Шабалин Василий Петрович. Он попытался помочь, но видя тяжелейшее состояние Семёна, уехал. Не знаю, почему его пришлось оставить. Скорее всего, Вася спешил сделать ещё рейс – он был таким торопыгой. Семён остался у трактора. Каким-то образом он сумел завести пусковой двигатель. А у большинства трактористов в то время была залихвастская привычка запускать основной двигатель коротким включением муфты сцепления пускача. У Семёна она тоже была. Скорее всего он так же лихо запустил двигатель, а трактор оказался на скорости. Его зацепило гусеничным пальцем за телогрейку и бросило под гусеницу. Трактор прошёл весь прямой участок дороги медленно смещаясь влево, в районе ледянки сошёл с дороги и по кювету ушёл в лес. Если бы на пути не попало дерево, он мог бы уйти в речку. Но на высокой скорости мотор сдал и трактор заглох. Кажется, Василий же Петрович и нашёл Семёна на дороге с раздавленной головой. На теле Семёна остался след гусеницы на половине груди и на голове. Как говорил Василий Петрович, голова стала плоской. Хоронили Семёна как раз в тот день, когда мы из леса везли елку для нашего Дома Культуры. Потому мне эти похороны и запомнились
Накануне этого инцидента по деревне ходила страховой агент. Её имя за давностью лет я забыл. Она не могла выполнить план по страховым сборам, поэтому уговорила Кощееву Нину застраховать Семёна, хотя у него страховой срок ещё не кончился. Не случись этой смерти, всё бы обошлось. Но как раз в перекрытии страховых случаев Семён и погиб. А в те времена с такими инцидентами страхования было довольно строго. Все мои знакомые обсуждали, одну страховку выдадут или обе. Выдали обе. Но очень попало страховому агенту.
Следующим за домом Андрея Тихоновича стоял дом Шабалина Анатолия Дмитриевича. У него была дочь Таисья, которая жила с ним, и сын Василий, живший в райцентре. Василий Анатольевич работал в быткомбинате. Он был хорошим гармонистом. Его сын Александр часто приезжал к тёте в деревню. Он был нашим одногодком. В средней школе мы учились с ним в одном классе. В деревне говорили: «дом Таисьи Анатольевны», хотя старшим был Анатолий Дмитриевич. Анатолий Дмитриевич был отличным печником. Сложенные им печи служили даже не два, а три, а порой и пять сроков без ремонта. Даже печи в Доме Культуры, сложенные им, работая в режиме перекала, не перекладывалась со времён моей учёбы в школе до отъезда из деревни. Это около 15 – 20 лет. У них только меняли сгоревшие кирпичи. Примерно то же было и с печами в медпункте. Он был так же и хорошим столяром. В его мастерской можно было найти практически весь набор инструментов, который был у столяра. Он был и хорошим плотником. На редкую серьёзную стройку его не приглашали. Правда, он в последнее время не везде ходил.
Таисья Анатольевна работала в колхозе кладовщиком. Она была одинокой, ребёнка родила, как говорят, для себя. В годы их молодости из-за войны были проблемы с мужским населением. Лишь к концу жизни она нашла себе пару – экономиста колхоза (его данные сейчас не помню, хотя когда-то говорил их часто). Они уехали в райцентр.
У Таисьи был сын Сергей – мой одноклассник с первого по восьмой класс. С детства он был удивительно изобретательным! Мы зимой детворой приходили к ним, где в огороде с помощью Анатолия Дмитриевича Сергей устанавливал на чурку шарнирно закреплённую жердь. Получалось подобие карусели. Днями крутились на этой карусели. Сергей нашёл какой-то радиоприёмник, что-то в нём переделал и, как рассказывал другой Шабалин Сергей, и тоже одноклассник, вышел в эфир. Другой Сергей долго удивлялся, что без всяких проводов услышал по радио знакомый голос.
Во времена моего детства была мода делать «тракторки». На конец круглой палки насаживалась какая-нибудь шестерёнка или звёздочка от цепной передачи. На другую сторону палки делалась ручка из толстой проволоки. Если свободно держать в руке конец палки с ручкой и крутить за неё, то шестерёнка (звёздочка) бежала по земле. Около шестерёнки делали кольцо из проволоки, за которое цепляли тележку (обрезок доски на колёсиках, сделанных из круглых обрезков чурок, приколоченных гвоздями) или сани – дощечку с полозьями. Играющий представлял, что палка с шестерёнкой – это трактор, который тянет за собой прицеп. Катая этот «тракторок» по лужам и кочкам, в том числе искусственным, играющий представлял, что он управляет трактором. «Тракторок» создавал иллюзию сходства с настоящими тракторами, буксуя в лужах, вытаскивая прицеп. Все обочины дороги от дома одного Шабалина Сергея до другого были испещрены «дорогами» этих «тракторков». Особенно этим увлекался в том районе Комлев Витя. Но о нём рассказ позднее.
Сергей каким-то образом добивался денег у родных. Он однажды через «Посылторг» выписал микродвигатель. Некоторое время экспериментировал с ним, потом сделал макет аэросаней и запускал их по кругу. Сани кружились, пока не кончалась горючее. Как-то раз он ошибся в регулировках рулей, а, может, рули сбились во время движения, аэросани убежали в лес. Ни догнать, ни найти их потом так и не смогли.
Под воздействием энтузиазма Сергея мы собрались попутешествовать на плоту во время весеннего половодья. Два года мы в начале весны ходили в лес, чтобы сделать плот. Оба года я попадал под топор, едва не обрубив себе пятки. Это мешало ребятам продолжить начатое. Наверно, бог спасал нас от чего-то более страшного.
С Сергеем мы долго мечтали сделать небольшой самодельный паровоз. Уже без моего участия он с другими ребятами делал ракеты и запускал их в Поскотине. Там же, в Поскотине, он участвовал в создании военизированного детского лагеря под руководством Манина Геннадия. Но об этом тоже пойдёт рассказ позднее. Да много ещё изобретательного он придумал. Я не всё вспомнил из того, что знаю. А что ещё не знаю!
Напротив дома Анатолия Дмитриевича был пустой участок. Мне помнится, что там паслись лошади.
Следующим домом в этом порядке был дом Смертина Александра (отчество забыл). Сколько помню, они с женой Антониной работали свиноводами. У них это не плохо получалось. У них была маленькая белая собака, которая всюду бегала за хозяинм. Он называл её «предатель», потому что приметный пёсик сидел на дороге около того места, где был его хозяин. Тоня, увидев пёсика, сразу определяла, где её муж.
У них был сын Николай. В детстве он тоже увлекался «тракторками». С Сергеем большой дружбы у него не было, хотя они и не враждовали. После школы Николай выучился на тракториста и стал работать в колхозе на «Беларусе». Его трактор был всегда самым ухоженным и самым исправным. Но и "издевался" он на ним отчаянно. Однажды зимой, когда дороги были отличными, а вся техника вывозила на льнозавод соломку, Колька приехал в мастерскую расстроенным.
-- Мужики! Подскажите, что сделать, чтобы трактор быстрей бежал.
-- Зачем тебе?
-- Да, меня сегодня на трассе машина обогнала.
-- А ты регулятор открой, там пружина есть. Семь витков. Отрежь от неё пару витков. Он иначе совсем поедет.
-- Ха! Научил! У меня там всего-то два витка уже осталось!
Гонял Николай, в самом деле, быстрее всех грузовиков.
Примерно в 2012 году я встретил Николая идущим по деревенской улице. Как-то упустил спросить, где он теперь. Говорили о нём, что так и не женился. Но все эти разговоры обошли мою память стороной.
Мне помнится, что рядом с их домом был ещё какой-то старый и более маленький дом. Кажется, в нём жили когда-то Червяковы. Но утверждать это не могу - память подводит. Потом этот дом колхоз купил на дрова, но долго использовал, как жильё для присланных из города работников – шефов. В один год там жили геодезисты-топографы, делавшие съемку местности для генерального плана деревни.
Напротив дома Смертиных был дом Комлевых. Хозяина звали Никофор. А отчество не помню. Он долгое время был мельником и последним закрыл ветряную мельницу. После этого она никогда не работала. Где работала его жена Нина, не помню. Не запомнил и отчества её. Зато с их сыном был знаком. Его звали Виктор, он был младше нас. Такой же изобретатель, как и Сергей Шабалин. Но возможностей у него было много меньше. Не помню, кто был ли у них в семье ещё.
Витя тоже любил «тракторки». Он их любил даже больше, чем Сергей или Коля. Однажды я увидел у него макет трактора на гусеницах. В качестве гусеницы он использовал цепь Галя. После ликвидации МТС этих звёздочек и цепей на территории МТС валялось много, потому что они вышли из моды. Особенностью цепи Галя было то, что её легко можно было собрать и разобрать. Но она была слабее втулочно-роликовой. Поэтому её делали шире. А это всё как раз шло на руку изобретательству Вити. Прикрепив к прямоугольному чурбачку впереди и сзади деревянные оси с насаженными на них звёздочками, Витя надел на звёздочки цепи с обеих сторон. Для большей схожести сверху приколотил кусочек толстой доски в размер чурбачка, создав иллюзию кабины. Чтобы такой «тракторок» можно было катать, как и имитаторы, он к задней оси на самодельном карданном шарнире прикрепил палку с рукояткой.  Поворачивал этот «тракторок» тем, что придерживал приводной палкой одну «гусеницу» или чуть подталкивал её. Этот «тракторок» очень имитировал настоящий трактор.
После школы Витя получил права шофёра и некоторое время работал в колхозе на машине. Работая шофёром автобуса, я уехал на очередную сессию в институте. Когда вернулся, он уже работал водителем автобуса. После него автобус пошёл «по рукам» и вскоре его «расколотили».
Женился Витя в деревне на присланной по распределению учительнице. После окончания срока её обязательной отработки они уехали в Горьковскую область на её родину. Был слух, что он там умер. Больше я про него ничего не знаю.
Рядом с огородами Смертиных и Комлевых был прогон. Прогоном здесь называли подобие улочки, но между огородами. Он служил для того, чтобы прогонять скот на выпас. За огородами Смертиных было поле. Но после уборки урожая на все поля выгоняли коров для пастьбы. Они съедали сорную траву и немного удобряли пашню испражнениями. Но основной прогон был около Комлевых. По нему выгоняли коров в улицу, по которой гнали в Поскотину, которая находилась за огородом Николая Георгиевича. Позднее, когда скот стали гонять в Поскотину за огородами напрямую, по улице шёл скот деревенских жителей. Этот прогон стали использовать трактористы, жившие рядом.
На стороне Смертиных за прогоном жила Шабалина Мария с сыном Василием. Я помню его ещё парнем. На моей памяти он женился, но я тогда был ещё школьником. Первое время его называли Вася Марьин. В деревне многих детей называли по имени матери или бабушки, редко по имени отца. Возможно, это получилось так потому, что с войны вернулось мало мужчин. Вот и приходилось для простоты называть по имени матери. Но по матери Васю называть прекратили довольно скоро. «Вася Шабалин» - это значило всё для всех одинаково. У него был ещё брат Николай, который жил первое время в Пограничном.
Вася кроме водительской работы ещё показывал кино. Он женился на девушке из Старой Указны – Фее Платоновне. Жить они стали в его доме. Теперь главным «киньщиком» стала Фея. Она показывала кино в школе для детей и в клубе для взрослых. Потом почему-то в школе кино показывать не стали, детские фильмы стали показывать в клубе. Кроме того, она выезжала с кино в Старую Указну и Васенёво. Постепенно в Васенёво ездить перестали, но в Старой Указне кино показывали ещё довольно долго.
Вася был исключительным шофёром. Он мог проехать там, где не всегда проезжал «Беларусь». Забуксует. Кажется без трактора тут выбраться невозможно. Вася где-то копнёт, где-то подкинет что-то под колесо. Смотришь, машина будто по волшебству начинает двигаться. Пока Вася был молодой, для него не было бездорожья. С возрастом он отяжелел и уже всё меньше стремился побеждать распутицу. Кроме того, он был очень работящим. Закончив работу в колхозе, он ехал в Оборону, сам грузился досками и вёз их в Крутенский. Там сам и разгружал их. В те времена, когда ездить в Оборону было невозможно (распутица и лето), он либо ремонтировал машину, либо ходил на охоту. Под стать его была у него и собака. Как рассказывала его жена, когда собака долго не была на охоте, то срывалась с привязи, бежала в лес и приносила дичь, которую находила.
Вася хорошо зарабатывал. На накопленные деньги он купил ВАЗ-2121 «Ниву». На этой машине он «летал» в любую погоду в любую сторону. Часто возил народ на Чистое болото за клюквой. Но машину эту он не любил. Не любил он и вездеходы.
Конечно, про такого видного человека было много разговоров и сплетен. Его ещё при мне «складывали» с моей женой. У них и правда, была активная дружба. Мне пытались нашёптывать об их связи, но я не хотел верить. Наверно, потому что не хотел верить.
Василий Петрович сохранял свою романтичность и остатки активности до самой смерти. В попытках сделать что-то для колхоза, он пробовал себя в роли главного инженера и даже председателя. Но видение деятельности со стороны и делать то же самому очень разнятся. Я и сам в этом убедился.
Васю я уважал, как водителя, как работника. В его личную жизнь не вникал.  Немного жалко его жену Фею. Она очень старалась быть Васе хорошей женой, подражая ему, стала такой же активной. Только во власть не стремилась и всю активность проявляла в домашних делах.
У них было двое детей. Так как он женился, когда я был уже на этом свете, то, понятно, его дети были моложе меня. Некоторое время Володя – сын – жил и работал в колхозе. В армии он служил в Кремлёвском батальоне. Для его проживания ему купили у моей матери наш дом. Куда он уехал потом, не знаю. Не знаю, куда делась и его сестра. В 2013 году Фея жила в Указне. Она хоть и постарела, но была ещё очень бойкая. Для многих по заказу ходила в лес за ягодами и грибами. Предлагала и нам, но у меня были планы задержаться у районе, за это время купленное испортится.
Мне помнится, напротив их дома долгое время был полуразваленный заброшенный дом. Кто там жил прежде я не знаю. Через некоторое время вместо него там Пинегин Павел (и у него отчество забыл!) поставил свой дом, перевезённый из Шишмаков. На моей памяти Пинегин работал трактористом на «Беларусе». Иногда он выходил в передовики.
Его жена Лена (тоже без отчества) на моей памяти работала в колхозной столовой поваром. Она была под стать мужу. У нас с ней были хорошие отношения. Была она довольно ловка и трудолюбива. Мы как-то соревновались с ней на вязке льна. Только в один день я сумел её обогнать на пару десятков снопов. Зато в другие дни уже едва смог вязать три четверти своего же рекорда. А она тот же объём делала и в последующие дни. Кем она работала до столовой, не знаю.
Их сын Николай после школы остался в деревне и работал трактористом в колхозе. Он по поведению немного походил на Смертина Николая. Женился он на посланной по распределению учительнице. До свадьбы «колобродил» с другими девушками. С женой они уехали В Набережные Челны. После смерти Лены Павел некоторое время не хотел уезжать, но в конце концов поддался уговорам снохи. Ему в деревне около города купили дом. Привыкнуть к новому месту он так и не смог. Так и умер с тоской о родине.
Дом в деревне они не продали. Теперь приезжают туда для похода в лес на охоту и за грибами-ягодами. Его снохе очень нравится указинская природа.
Кажется, у них была ещё и дочь. Но про неё я ничего не знаю. Может быть, на счёт дочери я просто ошибаюсь.
Следующим за домом Васи Шабалина был дом Шабалиной Марии, в народе, Марии Филихи. Её дом стоял «вдоль дороги», то есть в перпендикулярном относительно других, направлении. Здесь часто женщин называли не по отчеству, а по имени мужа. Отсюда можно сделать вывод, что мужа её звали Филипп. Его я не помню. Помню её и её внука Виктора.  Витя подолгу жил в Указне. Его родители, кажется, жили на Украине. Однажды Витя подарил мне украинскую книжку, объяснил незнакомые мне буквы. Я с упоением читал её и немного научился понимать украинскую «мову». Витя отличался оригинальностью поведения. Когда среди ребятни пошла мода на охотничье оружие, он где-то добыл себе ружьё, соорудил на чердаке целую лабораторию по зарядке патронов. Ребята рассказывали, как он заряжал первый патрон.
В те времена в охотничьем деле применяли два вида пороха. Один у нас называли «дымный», другой – «бездымный». Дымный был слабее, поэтому мерки для заряда патронов были объёмнее. Витя взял мерку для бездымного пороха, набрал в неё дымный порох. Уже хотел засыпать в патрон, но передумал и отсыпал половину обратно. Затем отсыпал ещё чуть-чуть, а остаток запыжил в патрон. Насыпал доверху дробь. Для испытания берданки, которая у него была, вместе с пацанами его окружения пошёл на горку к мельнице, где чаще всего проводились такие мероприятия. Напротив новой пекарни был разобранный сельповский гараж. Улегшись за оставшимся на месте нижним бревном Витя прицелился в сороку, севшую на крышу мельничного пристроя. Щёлкнул курок, но вместо выстрела раздалось шипение, и из ствола неторопливо выкатилась дробь. Этот случай долго вызывал пересуды среди ребятни и насмешки над Витей.
Поняв, что он мало насыпал в патрон пороха, Витя исправился и насыпал даже чуть больше нормы. Во всех инструкциях было написано, что в патрон и дроби должна засыпаться определённая норма. Витя насыпал дробь до верха. Лишь бы пыж вошёл. Но теперь идти на мельницу не хотелось – долго. Выглянув в окно чердака, увидел на дымовой трубе дома Анны Фёдоровны, жившей от него через дом, стоящее ведро, прицелился и выстрелил. Бабах был мощный. Но через минут 10 бабка Анны Фёдоровны бежала с криком по улице, неся в руке ведро, похожее на решето. Она собиралась побелить трубу, уронила кисть. Пока спускалась за ней, Витя выстрелил. Пороха, дроби и кучности ружья хватило, чтобы издырявить ведро. А бабка сразу догадалась, чьих рук это дело. Вите бы хорошо попало, если бы он не затаился на чердаке. Но, не попав сразу под «горячую руку», сумел обойти это наказание. (Витя! Если тебя это воспоминание обижает, дай мне знать. Мне кажется, что ничего предосудительного в нём нет.)
Это те смешные ситуации, которые знаю я. А сколько их было и не таких крупных, и не таких известных?
Через дорогу от дома Марии был дом, обшитый досками. Тут жил Шабалин Борис Егорович – родной брат Николая Георгиевича. У него тоже было много по нынешним меркам детей. Младший Сергей учился в одном классе со мной 10 лет. Он был невысокий и коренастый, как я помню, часто кашлял. Сергей Шабалин Таисьи Анатольевны в классе имел дополнительное имя Первый, а этот Сергей – Второй. За постоянный кашель Первый пытался дать ему кличку Кашлюнка, но она не привилась. Зато обоим настолько прилипли их вторые имена, что они среди одноклассников стали почти основными. Это как раз тот Сергей, который с удивлением принимал радиопередачу Первого.
Борис Егорович был очень рукодельным. Практически вся мебель в их доме была сделана его руками. Кажется, он был когда-то председателем колхоза и точно был председателем сельсовета. Единственное, что помню о нём, он был довольно строгим и наказывал Сергея за провинности. Кроме того, что он провинился во время праздника на Куке, а потом отбывал наказание в Верхнекамском районе, я ничего не знаю. Однако, когда бывал у них в гостях, он всегда был серьёзным, я его уважал.
В их семье была дочь Надежда, рыжая и левша. Она мне очень тогда нравилась. Нравилась и тем, что левша, и тем, что рыжая. Позднее, когда я учился в старших классах, при встрече мы разговаривали. Мне нравилось, что она не считала меня ребёнком и всегда разговаривала серьёзно, как с равным.
Других детей в этой семье не помню. Став уже совсем взрослым узнал, что есть Галя. С её мужем мы как-то учились на курсах повышения квалификации среднего звена. Звали его Смаль Василий.
Жену Бориса Егоровича Августу вспоминаю с трудом. Она захаживала не беседки к матери, но вспоминаю её очень контурно. Да  и тогда, когда бывал у них в гостях, в глаза она не бросалась.
Последним жителем этого дома помню Синцова Ивана с семьёй. Иван работал в колхозе трактористом, а его жена (имя не помню) - дояркой. В их семье был парнишка. Он с моим сыном ходил в садик. Но кроме его фамилии Ванеев, ничего не помню.
Следующим за Марииным в порядке домов был дом Манина Петра Андриановича. Говорили, что он работал когда-то шофёром, но я это не помню. Было время, когда он работал в колхозе оператором искусственного оплодотворения коров. Я бывал в осеменаторской с Витей, но Петра Андриановича там тогда не было. Сколько его помню, он работал кладовщиком в мастерской после Елизара. Он пытался держать порядок такой же, как был при МТС, но в колхозе отношение ко всему стало совсем другое. Однако, пока заведовал складом Пётр Андрианович, в кладе был относительный порядок. Кроме работы со складом, он считался слесарем. Косильщики сдавали ему косилочные ножи, а на следующий день могли уже получить с восстановленными сегментами. Он не только переклёпывал их, но и затачивал затупленные, проклёпывал ослабевшие заклёпки и пр.. Пётр Андрианович занимался и сменой накладок тормозных колодок. Ещё делал относительно простые слесарные работы, которые поручал заведующий мастерской.
Его жена Анна Алексеевна работала учительницей младших классов. Ничего сколько-нибудь существенного сказать про неё не могу. Она была полноватой, а значит, доброй.
В их семье было два сына: старший Виктор и младший Николай. У Виктора были рыжеватые волосы. Он отстал от своего класса по какой-то причине и заканчивал нашу школу уже вместе с нами. Так как Маниных Викторов в нашем классе оказалось два, то ему было дано второе имя Второй. Но это имя мало звучало, не так, как у Шабалиных Сергеев. Оба брата были довольно компанейскими. Витя дружил с Сергеем Первым и Витей Шабалиным. Большая часть приключений проходила у них вместе. Ребята рассказывали, что после того, как стала проходить мода на ружья, они стали делать ракеты. Началось с того, что в фольгу от шоколадки туго заворачивали отломанные от гребёнки зубья, один из которых выставляли для запала. Чтобы эта ракета могла лететь прямо, втыкали ещё длинную тонкую щепку или толстую травину. Гребёнки были целулойдными, а он сгорал быстро, давая хорошую реактивную струю.
Кто-то нашёл состав горючей смеси из пороха и угля. Стали приспосабливать консервные банки. Наконец, сделали ракету из нескольких консервных банок, спаяв их. Припаяли даже стабилизаторы, как у настоящей ракеты. Но зажечь смесь было опасно. Решили поставить ракету в костёр. Костёр сделали в лесу. Ребятишки зажгли его и попрятались за деревья. Костёр уже прогорает, а ракета не сработала. То ли Витю послали, то ли он сам решил проверить. Но едва стал приближаться к костру, как прогоревшие дрова осели, ракета упала носом в сторону приближающегося Вити и заработала. Увидев это, Витя метнулся обратно. Прыгая по корням, ударяясь в стволы деревьев, ракета летела по земле за ним. И так получалось, что где Витя поворачивал, там ракету в его сторону поправлял какой-нибудь корень или ствол дерева. Витя, запнувшись, упал, а в этот момент и в ракете всё топливо кончилось.
Эту историю мне рассказывали те, кто был на испытаниях. Меня в тот момент с ними не было.
После школы Витя закончил горный техникум и стал работать в Караганде мастером на добыче медной руды. Ещё до перестройки он умер.
Младший Николай был почти тенью Вити, своего рода Санчо-Панса. Он не выделялся такой активностью, как Сергей и Витя, но присутствовал почти на всех их мероприятиях. После школы Коля работал электромонтёром в районном объединении электросетей (РОЭ), потом работал электриком в предприятиях Ленинского. Был женат. Жил в доме около рынка. Когда я заходил с ним поздороваться, с ним был сын, жена умерла.
Чей был дом напротив в самое раннее время, я не знаю. Позднее тут жил Манин Николай Макарович. Не помню я ни его детей, ни его жены. Помню только, что однажды он повесился на ремне от льнокомбайна. Мы учились, наверно, в средних классах школы. Было жаркое лето. По деревне пронеслась весть, что Колька Макарович повесился. На велосипедах поехали посмотреть. У дома собралась большая толпа народа. Николай лежал на земле. Кто-то делал ему искусственное дыхание, тут же суетился медик – Машковцев Александр Ефимович. Потом его увезли в больницу. Позднее говорили, что ему сделали операцию, а после этого случая он скоро уехал с семьёй из деревни. Кто потом жил в том доме, не помню.
Следующим в том порядке улицы был дом Муравьёва Николая Андреевича. Это был инвалид. В армии он был летчиком, участвовал в финской кампании, где и получил ранение в голову. Из-за раны у него отказали левая рука и левая нога. Иногда он ходил с палкой, иногда нет. Он часто писал в районную газету заметки на разные темы. Государство выделяло ему инвалидную машину. Самой первой была трёхколёсная с мотоциклетным двигателем и брезентовой крышей. Машина была очень неустойчивая. Наверно, поэтому он часто брал с собой детей, чтобы помогали ему выехать или выбраться из машины. Скоро машину ему сменили на четырёхколёсную. Но и на ней он ездил очень неумело. Родители стали бояться за детей и не разрешали с ним кататься. Да и не интересно с ним было. Когда я учился в старших классах, у него уже был «Запорожец». У этой машины была электромагнитная муфта сцепления и какое-то неудобное переключение передач. Бывало остановится он где-нибудь, а тронуться не может. И стоит машина колыхаясь от работы той механики-автоматики.
Соседи не раз наблюдали, как Николай Андреевич разбивал изгородь, не попав в ворота. Благо, что у «Запорожца» мотор был сзади. Когда его сын Анатолий стал взрослым, он забрал с собой в Ригу отца вместе с машиной и матерью. Бабушка к тому времени уже умерла.
Жена Николая Андреевича Анна Фёдоровна работала учителем русского языка и литературы в Указинской школе. Она как раз учила и наш класс. Она была женщиной среднего роста и очень стройной. Меня всегда удивляла красота её фигуры.
У них был сын Анатолий, который был старше нас. Он запомнился мне тем, что как-то стал болеть. Его возили в больницы райцентра и области, но разобраться с его болезнью не могли. Когда моя бабушка узнала об этом, она предложила помочь.
Прихожу из школы, а бабушка гладит живот Толи, лежащего на моей кровати. Рядом сидит Толина бабушка, потому что парень не мог идти сам. На другой день Толиной бабушки уже не было. Моя бабушка сказала, что он пришёл сам. Я стал смотреть, что она делала. Бабушка намыливала руку, глубоко вдавливая в его живот, проглаживала в определённом направлении и что-то нашёптывала. Потом она объяснила, что читала то ли молитву, то ли какой-то наговор. Мне она сказала, что вместо её слов можно было бы просто считать, но в её наговоре были подсказки куда и как направлять руку. После третьего сеанса Толя восстановился. Больше он не приходил к нам, а скоро стал прежним.
В их семье была ещё и бабка. Имя её я совсем забыл. Бабка была хорошая, спокойная. Она дружила с моей бабушкой. Они встречались не очень часто, но очень дружески. Вот у этой бабки Витя Шабалин и продырявил выстрелом из ружья ведро.
За огородами Николая Макаровича и Бориса Егоровича в те времена было сепараторное отделение Шабалинского маслозавода. Кто тогда там работал, сказать не могу. Но было время, когда там работала моя мать. Я ходил помогать ей. В мои обязанности входило смотреть за топкой и ушатом со сливками, откачивать из выгребной ямы воду, а после работы помогал матери носить фляги со сливками в ледник. Зимой я намораживал лёд. Это не значило, что только я этим занимался. Я только помогал. Позднее, когда я сбежал из института и работал возчиком молока, восстановил молокопровод в свинарник. Он какое-то время не работал, перекачиваемый туда обрат свернулся, поэтому всё восстановление свелось к тому, что я упорно пытался прокачать систему водой. И это получилось. Тогда сепараторщицей работала Нюра Южанина - жена Матвеича.
Сепараторное отделение стояло не на самом сухом месте, поэтому вокруг было много грязи. Особенно много её стало после того, как перевозку на лошадях сменили перевозкой на тракторах. Это сепараторное отделение было более приспособлено под механизацию. Сепараторы были с электроприводами, установлены в понижении, молоко подавалось в них после подогрева в специальном котле самотёком. Надо было только регулировать его количество. Насосом откачивался обрат в специальную ёмкость, из которой возчики забирали его для телят, а остаток насосом перекачивался в свинарник. Ручной была только работа со сливками, приём молока и топка котла.
До того, как построили сепараторное отделение тут, оно располагалось за огородами Петра Андриановича и Николая Андреевича. Тоже примерно на границе. С тем сепараторным у меня было много воспоминаний.
То сепараторное отделение было всё на поверхности. Только топка котла была на половину заглублена. Половина котла-подогревателя была в земле, а половина над поверхность. Котёл был накрыт деревянной крышкой с вырезанными в нём круглыми отверстиями. В эти отверстия отпускали круглые высокие ушаты с молоком или сливками. Молоко тут просто нагревали перед сепарацией, а сливки пастеризовали. Привезённое возчиками молоко переливалось в ушат, а затем ушат отпускали в круглое отверстие. Низ ушата оказывался в горячей воде. После нагрева возчики помогали маме доставать ушат и выливали молоко из него в чашу сепаратора. Сепараторы стояли на земле, были довольно высокими, поэтому поднимать ушаты надо было высоко. Кроме того, надо было крутить ручку сепаратора, чтобы он работал. Крутить надо было до такого состояния, когда в ручке начинало что-то щелкать. Тогда можно было передохнуть и залить молоко. Ротор сепаратора вращался очень быстро, но скоро он начинал крутиться медленнее и надо было снова крутить ручку. Молоковозчики даже очередь завели, кто должен крутить, потому что работа была тяжёлой.
После сепарации обрат забирали эти же возчики, а остаток сквашивался в казеин, который отправлялся на маслозавод. Оказывается, из него делали сыр или отправляли на изготовление клея. А из сливок на молокозаводе делали сливочное масло.
По воскресениям я приходил с мамой и помогал ей сначала вычерпать воду из-под топки, а потом или качал воду, или пилил дрова. Тогда ещё не было бензопил, поэтому дрова пилили ручной пилой. А воду качали из колодца, который был как раз на границе с огородами. При мне туда поставили насос с колесом и приводной ручкой. Сам насос был в воде, а под воду уходила только штанга от коленвала и рама, на которой стояло колесо. Колесо служило для смягчения толчков и для инерции привода. Крутишь ручку (она прикреплена к колесу), штанга периодически ныряет в воду, а по трубе толчками идёт вода. Под эту трубу подставляется обыкновенная молочная фляга. Когда фляга наполнится, её несли в отделение. Потом Фёдор Епифанович с моим отцом сделали специальную тележку из труб и велосипедных колёс. Этой тележкой цепляешь за ручку фляги, наклоняешь её в обратную сторону, и фляга повисает на ручке. А чтобы она не крутилась, на оси тележки был сделан специальный подхват.
Дрова на сепараторное отделение привозили разные. Тут была и хоромина – брёвна из стен дома, тут были и сырые свежесрубленные деревья. Если хоромины или сухих дров было достаточно, то топили ими, а если их было мало, то смешивали с сырыми. Часть дров напиливали возчики, а остальную часть приходилось пилить самим. Основное моё время и уходило на распиловку. Я маму жалел, поэтому приходил чуть не каждый день. Однажды я никак не мог положить на козлы толстое бревно. Мама вышла за чем-то и увидела мои мученья. Она бросилась мне помогать. Но и ей это бревно оказалось достаточно тяжело. Когда бревно всё-таки упало в козлы, под ним оказался мой палец. Руку вытащили. Меня удивило, что палец стал совсем плоским. А в школе говорили, что внутри пальца находится кость. Видимо, бревно раздавило даже кость. Меня в тот день мать прогнала и не пускала на сепараторное около месяца.
Моя травма и слёзы матери вынудили отца съездить в Оборону и выпросить там на время бензопилу. Вот ею и распилили остальные дрова. Потом мать уже не давала отцу отговариваться, что пилить нечем.
После распиловки дрова надо было ещё расколоть. Кололи их очень крупно, потому что котёл проглатывал все. Но круглые дрова горели слишком долго, а хоромина прогорала слишком быстро. Потому их и смешивали. В сильные морозы котёл так остывал, что в нем вода начинала замерзать. Мне было интересно его растапливать и наблюдать, как лед тает.
Подвозили молоко и увозили обрат только на лошадях. Со Старой Указны и с ферм Новой Указны молока было столько, что приезжали сразу по две упряжки. Часто повод второй лошадь привязывали в телеге первой повозки. Они так и шли поездом. Хоть вокруг сепараторного отделения и было грязно, но лошади подъезды не портили. Мне казалось интересным, что лошади сами шли по наезженной колее.
Напротив дома Николая Андреевича стоял большой дом с балкончиком. На его стене висели плоские застеклённые ящики, в которых были ведомости учёта работ. Дом этот был Комлева Терентия Владимировича – указинского учётчика. Ведомости вывешивались каждый день. В них утром можно было увидеть, кто сколько заработал за вчерашний день. Если кому что-то не нравилось, то шли разбираться к бригадиру или отказывались идти на ту или иную работу. До 1961 года в ведомостях писали дроби трудодней, а после рубли и копейки. Тут каждый мог посмотреть сколько заработал сам или кто-то другой. Тут же под окнами Терентия бригадир делал назначения на работы.
Позднее, когда построили большую колхозную контору, ведомости пытались перенести туда, но это не очень получалось. А вскоре ведомости как-то отмерли.
Жену Терентия звали Глаша Терёшиха. Клавдия, правильно. Где работала она не знаю. У них были дети, которых я помню: Африкан, Дина и Люба. Может, были и другие, но я их не знал. Африкана я никогда не видел. С Диной мы познакомились, когда я был уже на пенсии, а с Любой знаком со школы. Она была чуть старше меня. В детстве у неё что-то случилось с ногой. Её лечили, но медицина оказалась бессильна. Нога начала «сохнуть». Потом Люба до смерти хромала. Иногда хромота увеличивалась, иногда спадала. Люба закончила курсы бухгалтеров и работала в Указинском сельпо кассиром.
Однажды после ревизии кассы она ушла домой и повесилась. Самое удивительное, что в кассе обнаружилась недостача всего 47 рублей. Это, конечно, по тем временам довольно много, но не настолько, чтобы лишать себя жизни. Слухов было много. Она не оставила посмертной записки, поэтому были только предположения.
Люба мне запомнилась не только тем, что дружила с моей женой до свадьбы и после, но и тем, что была очень добродушна. Она ни кому не отказывала в помощи, если могла. Правда, иногда у неё были срывы, когда она становилась злой и непонятной. Но такое случалось очень редко. В душе я очень её жалел. Напрямую в художественной самодеятельности она не участвовала, разве что только в хоре. Зато была обязательным участником организации концертов и почти штатным суфлёром на спектаклях. Лучше её никто не мог подсказывать слова артистам. Она говорила их внятно и слышно, и никогда не теряла текст. Когда я только начал работать директором Указинского сельского дома культуры, она практически сама провела всю подготовительную и организационную работу по первому концерту. Я попробовал сделать её на полставки худруком, но сельсовет категорически встал против. Видимо узнав про это, от моего предложения стала отказываться и Люба.
Когда она умерла, мне показалось, что она унесла с собой и часть нашей активности. По крайней мере, мне работать стало много тяжелее.
Следующим был дом Манина Василия Андреевича. Ни кем он работал, ни его жену я не помню. Помню его дочерей Валю и Зою. Валя дружила с нашей соседкой, тоже Валей Маниной. А когда стала взрослой, то вышла за её брата гармониста Михаила. Ей даже фамилию не пришлось менять. Она выучилась, кажется, на фельдшера, работала какое-то время в Указинском медпункте, а скоро они уехали в посёлок Свеча. Большего я сказать не могу. В 2013 году я заезжал поздороваться с ней и узнать, где она живёт. Она была, как и прежде, невысокой и круглой женщиной. Если бы не старение, то она оставалась прежней, какой я её помню.
Зато Зою я видел очень мало. Но запомнил очень сильно. В школе на малышню, к кому относилась Зоя, мы не обращали внимания. Колхозное стадо, а с ним и частный скот, редко гоняли в нашу сторону, потому что в этой стороне мало выпасов. Лишь после уборки полей несколько раз пригонят стадо. Мне запомнилось, как Зоя провожала свою корову. Этакая маленькая кругленькая куколка с прутиком идёт за стадом. Мне показалось, что я впервые увидел, как она прекрасно смотрится. Видел я её всего пару раз, но отложилось это видение намертво. Она была именно не полной, не худенькой, но удивительно складной. Со временем это видение отошло и не вспоминалось. Недавно встретил её в Одноклассниках.ру. И тут же оно восстановилось, будто я только что увидел её снова. Теперь она живёт в Сибири. Последней работой была работа пристава. Я так и не могу её представить в этой ипостаси. Мне кажется, что приставы должны быть крупными и жестокими. А тут такая маленькая и кругленькая!
После смерти их родителей в этом доме жил Ончуров Борис, переехавший из Сокола.
Напротив дома Василия Андреевича стоял дом Глаши Мишихи. Так как она мне помнится пенсионеркой, то ни фамилии, ни отчества её я не помню. У ней был сын, имя которого так же не отложилось в моей памяти. Он жил не тут. Позднее, когда прошли ельцинские реформы, сын стал закупать сельхозтехнику и привозить её в Указну. Трудно сказать, для чего он это делал. Наверно, хотел вернуться сюда, но деревня уже почти умела. Я видел около его дома трактор и какой-то механизм. Но что и для чего не задумался.
Огороды Глаши Мишихи и Василия Андреевича служили границами улицы и проезда. На переднем углу огорода Василия Андреевича стоял какой-то дощаной полуразвалившийся склад сельпо. В нём хранилась тара. Кажется, там была ещё и куча соли. Позднее этот склад снесли. Моя мать как раз тогда работала в магазине и очень переживала, куда теперь ящики девать. На месте этого склада потом построили кирпичный магазин на две торговые точки. С одной стороны был продовольственный магазин, с другой – хозтоварный. Как только этот магазин запустили, прежний магазин, который стоял напротив, снесли. В хозяйственном магазине пытались поместить Фею Шабалину, но что-то не пошло. Она вернулась в прежний. Некоторое время хозтоварный магазин открывала моя мать, работавшая в продовольственном. Но из-за малого спроса хозтовары продавать перестали. А Фея с промтоварами категорически отказалась переходить в него. Последнее время, остававшееся в моей памяти, там работала Люба Епифанова. Между моей мамой и Любой там работали Люба Южанина, молоденькая Полина, потом вышедшая замуж за Разумова Бориса. Кто там работал ещё я просто не знаю.
Напротив этого магазина прежде был другой, старенький. В нём до кирпичного магазина работала моя мама, потому я и запомнил его. Но в моей памяти он отложился ещё раньше. Может быть, я в нём бывал и раньше, а в памяти осталось то, как мы с бабушкой ходили туда за учебниками для первого класса. Накануне начала учебного года было объявлено, что привезут учебники и будет их распродажа. Бабушка взяла меня с собой, потому что я очень хотел учиться. Учебники продавали не в магазине, а в пристрое, стоящем вдоль главной улицы. Там открыли широкое окно, как в старых дореволюционных магазинах. К окну выстроилась очередь. Мне дали в руки Букварь, Азбуку, Арифметику и что-то ещё. Кроме того, дали ещё несколько тетрадей в клетку и разлинованных для первоклассников, а также Прописи. Бабушка расплатилась, и мы пошли домой. Дома я сразу стал рассматривать картинки в книжках. Вернувшийся с работы отец велел отобрать у меня книжки, а то мне в школе будет не интересно.
Больше это окно я не видел открытым для продажи. Оно всегда было закрыто ставнем изнутри. В него только принимали товар из машин. Тогда ставень снимали. Потом, когда я учился уже в школе, мне стали доверять покупать в магазине хлеб, конфеты и даже водку. Водку мне выдавали, если я приносил записку от родителей. Но это было уже в самом магазине, который выходил фасадом на поперечную улицу. Там слева была печка, которая отапливала магазин. От входа покупатель попадал к продуктовому отделу. Окна были сбоку продуктового отдела на «Анно-Николаевский проспект» и с фасада за печкой на поперечную улицу. В магазине мне всегда помнился сумрак. То ли там стёкла были грязными, то ли ещё почему-то. Теперь уже не помню.
Почти напротив печки был прилавок без стекла. Снизу у него была дверца, и сверху – крышка. Для выхода из-за прилавка требовалось поднять крышку и открыть дверцу. Без стекла был прилавок и с дольней боковой стены. Но нём отмеряли материю. Все остальные прилавки были с гнутыми стёклами. В продуктовом отделе лежали образцы продуктов, а в промтоварном – образцы мелкой продукции: ручки, пуговицы, часы и прочее. На полках позади продавцов вдоль всех стен были разложены разные товары. В промтоварном отделе там помнятся рулоны материи, настенные часы, вазы, тарелки и прочее. В продовольственном отделе за спиной продавца были полки для хлеба. Окна магазина закрывались деревянными ставнями. На задней стене за входным прилавком была дверь в склад. Там хранился товар, который был выставлен на прилавок. Когда надо было его много: сахар, пряники, конфеты, продавец выносила его оттуда. А под прилавком стояли начатые ящики с развесным товаром.
Рядом с входным прилавком был ещё небольшой участок без стекла. Там стояли чашечные весы. Товар клали на одну чашку, а на другую ставили гири. Равный вес показывали носики, похожие на головы уток. Материю отмеряли деревянным метром с металлическими наконечниками.
В магазине работали два продавца: один продавал продукты, другой – промтовары. Когда один продавец уходил в отпуск, болел или отсутствовал по другой причине, другой заменял его. В моей памяти продукты продавала мама, а промтовары – Евдокия Тихонова. Очень редко её подменяла Фея Шабалина.
У магазина было высокое и широкое крыльцо с перилами. Лестница была во всю ширину крыльца. Потом перила куда-то пропали, а у крыльца появились ступеньки сбоку. Магазин стоял так, что его склад и пристрой занимали часть огорода Глаши Мишихи.
Однажды зимой, находясь в магазине, я услышал грохот пускача, который перемещался по улице. Создавалось впечатление, что трактор ехал «на пускаче» без основного двигателя. Я тогда носил со склада товар и был очень занят. В магазин вбежал какой-то мужик и попросил продать четушку водки. Мать, перехватив меня, сказала, чтобы я посмотрел на аэросани, на которых подъехал этот мужик. Так как я был без пальто, то вышел ненадолго.
На улице стояла конструкция из двух перекрещенных досок. Под поперечной доской около концов были установлены лыжи на качалках, а на продольной доске совсем спереди, как на переднем колесе велосипеда или мотоцикла, на поворотной качалке. Переднюю лыжу можно было поворачивать. В месте соединения лыж стояла металлическая решётчатая конструкция, на которой был установлен пусковой двигатель трактора, а перед ней подобие сидения. Вместо стандартного цилиндра с водяным охлаждением тут поставили ребристый цилиндр от мотоцикла. На маховик «пускача» прикручен пропеллер из дерева. Из-за этого на двигателе не было глушителя. Даже на месте «пускач» грохотал, как пулемёт. Винт вращался, а вокруг начала собираться малышня. Я вернулся в магазин, потому что замёрз, и впереди было ещё много работы.
-- Здорово! Мама! Там ребятишки к саням лезут, а винт вращается. Как бы не пришибло кого.
Мать что-то стала говорить мужику, а я ушёл в склад за очередным грузом. Когда вернулся уже второй раз, мать бинтовала мужику палец.
-- Что случилось?
-- Потом, дорогой расскажу. Заканчивай носить.
Пришлось сделать ещё не меньше трёх походов в склад. Надо было вынести что-то ещё, но мать заторопила домой, потому что время работы давно кончилось, а дома надо было стряпать скотину, готовить ужин. Дорогой она тоже ничего не рассказала. Только во время ужина, когда дома был отец, мать поведала, что случилось.
Когда я сказал про ребятню, мужик вспомнил, что у него нет огражденья винта, что в самом деле кто-нибудь может сунуть голову под него. А на улице уже вечерело. Он выскочил из магазина к своей конструкции, а был уже выпивши и начал хмелеть, да ещё замёрзший.
-- Ребятишки! Сюда головы не суйте – отрубит в раз!
Он хотел пальцем показать, куда нельзя совать головы, но вытянул руку слишком далеко: вращающийся винт рубанул по пальцу. Серьёзного ничего не случилось, потому что двигатель работал на малых оборотах. Был сильный ушиб и содран небольшой участок кожи. Отец рассмеялся:
-- Даже показал, что будет! Техника безопасности наяву!
На перекрёсток у магазина выходила летняя дорога. А про неё я писал при описании дорог. Было интересная примета, что около магазина не было тяжёлых ям. На перекрёстке она образовывалась потому, что тут техника поворачивала. Особенно разрушали при поворотах гусеничные машины. Но напротив этого магазина ни по той, ни по другой дороге ям не было. Зато за перекрёстком в сторону Бурковской была яма ещё во времена конных повозок.
Через дорогу от магазина на «Анно-Николаевском проспекте» прямо на углу стоял дом Крюкова Леонида Николаевича – бригадира Указны. Дом очень закрывал перекрёсток. Однажды на нём столкнулись ГАЗ-51 с молодым водителем колхоза Зайцевой Любой и МТЗ-50 с водителем Смирновым Борисом. Люба жила в Бурковской. Она была на один год старше меня, училась со мной на одних курсах, но в разных потоках. И Борис, и Люба только получили права и технику. В деревне не очень следили за тормозами, поэтому сразу остановиться не смогли. «Беларусь» при столкновении чуть подпрыгнул и повесился передним противовесом на крюки автомашины. Расцеплялись они довольно долго. Не помогали ни повороты, ни дергания в разные стороны. И только как-то нечаянно сумели разъединиться. В мастерской по этому поводу долго посмеивались над обоими, намекая, что собаки иногда тоже соединяются. На удивление, не была помята ни машина, ни трактор.
Леонид Николаевич на своём же участке построил другой дом, но сносить старый не торопился. Его много раз вызывали по этому поводу в колхозную контору, сельсовет выносил решение, автохозяйство из-за его дома отказывалось пускать автобус, но он обходил все притязания. Дом он снёс значительно позднее.
На той же стороне поперечной улицы в заднем конце его огорода стоял старый колхозный амбар. В нём долго хранилось зерно. Амбар был не большой, но зерна принимал довольно много. И стоял он достаточно удобно – рядом с дорогой.
Напротив, через улицу, на углу огорода Глаши Мишихи построили магазин промтоваров. Этот магазин не занимал территорию её огорода. Задней стеной магазин заменял часть изгороди огорода. В нём сразу стала работать Фея Шабалина. Магазин этот стоит до сих пор. Теперь в нём продают товары первой необходимости. Да и используется всего половина здания.
По средине между старым и промтоварным магазинами стояла контора Указинского сельпо. Здание состояло из двух отдельных домов, соединённых закрытым промежутком. К этому промежутку было пристроено крыльцо, а в самом промежутке была сделана кладовка и туалет, яма которого находилась в огороде Глаши Мишихи. Продавцы обоих магазинов пользовались этим туалетом.
В семье Крюкова Леонида Николаевича  по тем временам тоже было много детей. Его жена Фея работала дояркой. Больше про неё сказать ничего не могу. Зато с их детьми был знаком, хотя никто из них не учился со мной.
Младшая Валя.
Младший сын Геннадий был совсем маленьким, когда в его голову пришла идея научиться плавать. Где-то он услышал, что самый скорый способ научиться плавать, если упасть в воду. Но чтобы не утонуть, кто-то должен спасать. Он прибегал на пруд, где купались старшие школьники и проси бросить его в воду. Пацаны брали его за ноги и руки, раскачивали и кидали ближе к средине пруда, а затем наблюдали. Генка барахтался, пытаясь плыть, но тонул. Тогда его вытаскивали на берег и приводили в себя. Если пацаны не уходили с пруда, то, отдышавшись, он просил опять забросить его в пруд. Его отговаривали, но он настаивал. Всё повторялось. Не поверите, но через три дня он уже плавал по-собачьи и начал осваивать плавание сажёнками.
Парнишка закончил в Казани мединститут и работал хирургом в Татарии. Зато каждый год Геннадий приезжает в Указну и обязательно бывает на кладбище на могиле отца.
Знаю, что у Леонида Николаевича были ещё дети, но я помню только Нину. Кажется, были ещё Николай и Александр. Но сомневаюсь в надёжности памяти.
Напротив нового дома Леонида Николаевича стоит дом Манина Макара. Я его помню очень плохо. Точнее, совсем не помню. Не помню и его жену Варвару. Зато знаком с его детьми. Про Николая я уже рассказал. Но у Макара были ещё Сергей, Геннадий и Лидия.
Сергей Макарович очень долго работал в колхозе механиком по трудоёмким процессам. В его обязанности входил сложный ремонт животноводческой механизации и устройство новой. В сложившемся в колхозе недостатка рабочей силы он оправдывал их. Но из нового нестандартного оборудования внедрены были только две тросовые дорожки для уборки навоза у коровников Новой и Старой Указен. Мужчина был очень трудолюбивый, но не хватало образования и азарта. Работать ему приходилось в связке с электриком колхоза Маниным Викентием Андреевичем. Большая часть инициативности исходила от Викентия. В один из выборных периодов возглавлял партийную организацию колхоза. Тут у него не хватало эрудированности и активности. Сергей был женат на ветеринаре Таисье Васильевне. Жили они до отъезда в отцовском доме. У нас с этой семьёй были самые дружеские отношения. Ни одни вечеринки не обходились без них. Стоило им уехать из деревни, как вечеринки прекратились. Они не были активистами, не были активными. Они были катализатором.
Геннадий был слишком активный. У него было очень много руководительских данных. Он постоянно организовывал ребячьи войска. Если бы учителя смогли найти к нему подход, то получили бы незаменимого организатора любых детских организаций.
Я начал было описывать его памятные мне приключения, но их оказалось так много, что набирается на целую главу. И это только у меня, совсем мало принимавшем участие в его «подвигах».
После службы в армии Геннадий не вернулся домой, но и писать перестал. Родственники многократно запрашивали о нём и в части, и у знакомых, но ответ приходил чужим почерком, что у него всё нормально. В конечном деле связь с ним полностью пропала.
Младшая из всех Лидия, ещё учась в седьмом классе уехала к родственникам в Прибалтику. Там она окончила школу и осталась. По последним сведениям, вышла там замуж и живёт на хуторе. На встречи выпускников ни разу не приезжала. Ни с кем из бывших одноклассников не переписывается. В школе она дружила с Паршаковой Галиной.
Следующим за домом Манина Макара стоял дом вдоль дороги, Как у Марии Филихи. Помню, что там жили двое стариков, но общаться с ними мне почти не приходилось. Надавно мне напомнили, что женщину звали Вассой.
Напротив их был дом Манина Павла Антоновича – тракториста сначала МТС, а потом колхоза. Павел Антонович запомнился мне тем, что он дольше всех работал на старинном колёсном тракторе типа «Универсал». Мне довелось только раз побывать около этого трактора в Пограничном. Трактор приводил в работу льноагрегат. Потом видел его идущим за огородами деревни на последнюю стоянку. Поставил его Павел Антонович около нового склада колхоза за огородами поперечной улицы. Там его постепенно разобрали. Долго там валялась колода от трактора, почти до восьмидесятых лет прошлого века.
После этого трактора ему дали новый трактор МТЗ-2. Все трактористы уже ездили на современных тракторах давно, и только Павел Антонович получил современный трактор последним. На нём он, как прежде, занимался в основном приводными работами. Но скоро приводные агрегаты вышли из моды. Трактор и ремённый привод заменили электродвигатели. Павел Антонович стал работать на общих работах. Мне довелось работать с ним на прицепной косилке и раза два прокатиться на большом прицепе. Кажется, ему поставили на трактор стогомёт, с которым он скирдовал сено, а ближе к осени солому. После его выхода на пенсию, трактор перешёл «по наследству» его сыну. И так же, как Павел Антонович, Витя сменил этот трактор на более современный одним из самых последних. А трактор потом некоторое время ещё использовался со стогомётом.
Жену Павла Антоновича я забыл. Забыл даже имя.
Детей у них было двое: Виктор и Нина. Они оба окончили Указинскую школу в один год. Витя был старше, но мы его догнали класса в шестом или седьмом. Так как Маниных Викторов было в классе двое, то этот Витя был Первым. Витя увлекался тракторами. На нашем участке улицы он был одним из тех, кто играл в «тракторки». Про трактора он знал всё. Его ещё в школе можно было спросить о любой детали любого трактора, и он давал нужную характеристику, которую полагалось знать трактористу. В школе он ни с кем не дружил. После школы дружил с Крюковым Александром Петровичем (о нём речь пойдёт позднее). Витя до пенсионного возраста жил холостяком в Новой Указне с матерью. Всё это время он работал на тракторе «Беларусь». На границе пенсионного возраста женился на одной из местных и уехал в Соловецкое. Был слух, что прожил с женой он не долго.
Его сестра Нина после школы и какого-то учебного заведения была направлена в посёлок Уни Кировской области. После смерти отца и отъезда брата из деревни, она перевезла мать к себе. После перестройки завела собственное хозяйство. А в 2014 году умерла от сердечного приступа. Для матери и детей она успела создать должные условия. Мать Нины в 2014 году всё ещё была жива.
Мне запомнилась ещё их собака Розка. Маленькая щуплая короткошёрстная собачка с тонким голосом. Если она принималась лаять, а у собак бывает беспричинный лай, то её звонкий голос разносился по улице порой почти сутками. Собак её габаритов, кроме собаки Смертина Александра в деревне не было, поэтому она часто «дружила» с высоким кобелём наших соседей. Во время гона этот кобель часами таскал её «на прицепе», почти не обращая внимания на её визгливый лай.
Дальше дома не запомнившихся мне стариков, был дом, в котором жила Галина. Из всех я запомнил только её. Кто были её родители, не помню. Галину помню тем, что ещё дошкольником помню её свадьбу. По старым обычаям невеста должна плакать, когда её забирают из родительского дома. Галина выла так, что я до сих пор помню этот плач. Вышла замуж за Валова Виктора Михайловича. Он был не наш. Сначала они уехали к жениху, но после то ли из-за престарелых родителей, то ли по какой другой причине переехали в Новую Указну в родительский дом Галины.
Виктор Михайлович был трактористом. Трактор ему достался не новый. Он часто ломался. Виктор Михайлович имел права тракториста первого класса, а это уровень механика. Ему в конце концов дали новый ДТ-75. Когда в колхозе стало туго с кадрами, его назначили заведующим мастерской.
Галина Валова работала дояркой. Умерла Галина в бане от угара. Она ушла в баню после мужа, чтобы постирать одежду. Виктор Михайлович после бани выпил и, сев к телевизору, уснул. Проснулся он около 2 часов ночи. Тогда и обнаружилась её смерть.
У них было несколько детей. Они все были значительно моложе меня. Но всех я не помню. Я помню только Валерия.
Около бани Валовых росло несколько яблонь. Правда, яблоки на них были все кислые.
Напротив стоял дом Марьиной Марины, матери Геннадия Степановича. Первое время он жил тут, а потом переехал на самый конец деревни, оставив Марину в этом доме. Ничем заметным мне Марина не запомнилась.
Дальше Валова был дом Манина Алексея и Александры Ивановны. В деревне её звали Саня. Отчество Алексая забылось. В их семье было двое детей: Михаил и Валентина. Оба старше меня. Старшие в моей памяти были пенсионерами.
В деревне Михаила звали Маша Санин. Говорят, в школе он был большим патриотом деревни. После окончания школы выучился на дояра и некоторое время работал им. Для села дояр-мужчина звучало в то время непривычно. Михаил очень хорошо играл на гармони. После того, как его «достали» по поводу дояра, он перешёл работать заведующим клубом. Жаль, что у него не было специального образования. Я был ещё школьником средних классов, когда бывал на его вечерах. Все концерты были в сопровождении баяна, танцы и игры под гармошку. Да, оснащение клуба было слабовато.
Михаил женился на Маниной Валентине Васильевне, дочери Василия Андреевича, что жил около магазина. Валентина какое-то время поработала в Указинском медпункте, а потом они уехали в посёлок Свеча Кировской области. Михаил приезжал на столетие деревни в 2005 году, а вскоре умер. Валентина так и живёт в Свече. Она даже не поддалась на уговоры сестры Зои переехать к ней в Сибирь.
Его сестра Валентина была моложе брата, но старше меня. У меня остались детские воспоминания, как она играла со мной вместе с другими девчонками, возвращаясь из школы. Валентина выучилась на фармацевта, вышла замуж за Крюкова Михаила из Бурковской и они уехали в Свечу. Мне кажется, это они и соблазнили чету Маниных туда переехать. Как-никак брат. О Вале у меня остались самые тёплые воспоминания. Не только по дошкольному детству, но и по более поздним временам. Например, как-то я полюбопытствовал на счёт фармации. Тогда узнал от Вали, что почти все лекарства – яды. Просто дозировка их такова, что они причиняют минимум вреда для человека и максимально помогают бороться с болезнями. Вряд ли кто другой мог так интересно рассказать это какому-то соседскому молокососу. Однажды, проезжая Свечу, я зашёл за чем-то в аптеку и увидел Валю за прилавком. И опять она разговаривала со мной, как с равным.
Напротив их дома стоял наш дом. Бабушка говорила, что она с дедом строили его в 1905 году. Их дом был или четвёртым, или пятым по возрасту от начала строительства. Этот был тот дом или нет, сказать не могу. Мне почему-то помнится рядом с нашим домом среди яблонь какое-то серое строение, обшитое досками. Но я был слишком мал, чтобы запомнить это.
Справа от дома был небольшой яблоневый сад из четырёх или шести яблонь. Помню, что на одной яблоне яблоки были очень пресные, на другой – кислые. За домом в нескольких метрах от ограды был вырыт колодец, метрах в пяти от него стояла баня с дощатым предбанником. Как бы между ними пролегала тропинка в зады огорода. По ней бегали в школу те ребятишки, кто жили напротив, и кто жил у нас на квартире. Первое время огород у нас, как и у всех, был весь около дома. Дом и огород числился бабушкиным, она была колхозницей-пенсионеркой. Помню даже, что пенсия у неё была 21 рубль 20 копеек. Эта цена отложилась в памяти, потому что отец всё время посмеивался над ней, что это как раз стоимость поллитры водки.
Бабушку звали Рыжкова Пелагея Прокопьевна. Деда не было с войны. Он погиб не на фронте, а в тыловом обозе, поэтому никаких льгот бабушке не было. Бабушка была среднего роста, широкая в кости и худощавая. В этом доме я её не помню. Помню уже в другом доме. А в этом мне запомнились девчонки-школьницы, которые возвращаясь из школы тискали меня. Помню, что кто-то целовал меня, а я отмахивался. Так как мои родители переехали сюда из лесоучастка Оборона, то у нас жили две или три девчонки оттуда. Они учились в школе. Потом на квартире у нас жили две взрослые девушки, посланные по направлению: Тоня и Таисья. В те времена это было обычным явлением.
Тоню я не помню, зато Таисью очень любил. Я не помню наших отношений, зато запомнил, как я закатил истерику, когда Таисью сосватал Парфёнов Николай Константинович. Когда до меня дошло, что он уводит её из нашего дома навсегда, я с рёвом побежал запирать входную дверь в дом на внутренний крючок. Конечно, они открыли её. То же я сделал и с дверью крыльца, потом задних ворот. Всех удивило, что меня родители накануне стали учить запирать все их самому, но у меня не получалось. А тут успевал обогнать взрослых и накинуть крючок на двери или задвинуть засов на воротах. Я тогда орал так, как лишь ещё один раз в жизни. Я это помню сам. Помню даже ощущения от всех крючков, помню, как велики были размеры всех этих объектов.
Но это была не самая ранняя память. Самой первой была память дня объявления смерти Сталина. Тогда мне было чуть больше двух лет. Рядом с нами был дом тёти Симы. Когда родители уходили на работу, они отводили меня к ней. Она была инвалидом и никогда никуда не ходила. Вот и сдавали меня туда, как в детский сад. Мать готовила для тёти Симы обед, а чтобы не распыляться, и для всей семьи. Отец приходил туда обедать. Однажды он пришёл и сразу включил радио – большую чёрную тарелку. Там что-то передавали. Он вдруг приложил руки к лицу и заплакал. Я подошёл к нему. Помню, он тогда был громадного роста, я ему был по колено. На нём были чёрные брюки-галифе (тогда такая мода была). Захватил материю и стал трепать из стороны в сторону.
-- Папа! Ты чего ревёшь? Не реви!
-- Стали умер! Как теперь жить-то будем?
Дальше ничего не помню.
Потом ещё помню, как меня отец схватил ночью подмышки и унёс к тёте Симе. По пути он сказал, что завтра у меня будет братик или сестричка. Родилась сестра. Через неделю мне дали подержать свёрток с ней.
В этом доме мне помнится ещё, как позади нашего огорода строился клуб. Его строили по вечерам. Приходили парни и рубили сруб. Я выходил в огороди и издали смотрел, как там работают. Подходить к стройке мне не разрешали родители. Мне казалось интересным, что я видел, как плотник ударял топором по дереву, а звук удара доходил, когда топор оказывался снова вверху.
Ещё в этом доме помнится, как я сбегал из него. Уходя на работу, родители запирали меня дома. Дома у нас во всей деревне были высокими – взрослый едва дотягивался до окна. Я просыпался, а выйти из дома не мог. Садился на подоконник и ждал. Скоро по улице проходила старушка из Пограничного. Её звали Митревна. Видимо, это упрощённое Дмириевна. Я просил её подставить к окну доску. Она брала из штабеля около дома тесину и подставляла, придерживала её, пока я сползал, помогала мне спуститься. Когда я оказывался на земле, она доской прикрывала окно и клала доску обратно. Родители долго не могли разгадать, как я выбирался, пока им кто-то не рассказал.
Но пока они не узнали, мать стала привязывать меня за ногу длинной верёвкой к койке. Не больше, чем через день я научился узел развязывать и опять убегал. Тогда отец сделал что-то вроде одного захвата от кандалов, и мать стала запирать её на замочек на моей ноге. Однажды она пришла в компании с кем-то из подруг или просто знакомых. Увидев дергающуюся в дверном проёме цепочку, та подумала, что родители завели собачку. Мать не успела сообразить, как эта женщина заглянула в комнату. Увидев меня на цепи, она стала срамить мать за то, что родители держат меня на цепи, как собачонку. Мать пыталась оправдаться, но та и слушать не хотела. После этого на цепь меня больше не сажали.
И ещё один момент остался в моей памяти от этого дома. Я был слишком мал, чтобы запомнить последовательность этих моментов. Однажды отец влетел в дом в сопровождении высокого молодого мужика. У того была бутылка водки. Отец должен был поставить закуску. Видимо они кто-то кому-то сделали какую-то услугу. Отец забегал по дому, ставя на стол глиняные блюда с огурцами и горячим супом. Кроме отцовской алюминиевой ложки металлических ложек у нас не было. Остальные были деревянными. Около стола всегда на одном месте стоял стул с резными ножками. Это тоже была единственная не самодельная мебель и была местом только отца. Отец подставил стул для товарища и убежал за кружками. Когда вернулся и поставил кружки на стол, по привычке не глядя сел на своё место. А стул-то он переставил. Вот и грохнулся на пол. Мы с мужиком расхохотались, а отец заматерился на меня, подумав, что стул я переставил. Только тот мужик отговорил его шлёпнуть меня за это.
Помнится ещё, как мы с сестрой оставались опять у тёти Симы. Однажды, когда сестра уже начала ходить, она ковыляла по большой комнате, топая ножками. Вдруг большое зеркало, висевшее на стене, лопнуло. Когда я вбежал в комнату, наискосок стекла поперёк зеркала увидел трещину. Я схватил сестру в охапку, и в этот момент зеркало рассыпалось на большие куски, которые с грохотом повалились на пол, разбиваясь на совсем мелкие. Тётя Сима заругалась, что сестра сильно топала, вот и разбила зеркало. Заходить в комнату она нам больше не разрешила. Вечером мать убрала осколки, а тётя Сима плача сказала матери, что она должна умереть – примета на зеркало. Мать её успокаивала, но та не слушала. Вскоре тётя Сима умерла. Через некоторое время отец перевёз скарб из того дома в дом тёти Симы, перешедший к нам по её завещанию
Это вся моя память о проживании в том доме. Всё остальное моё детство прошло в доме тёти Симы.
Как я уже говорил, за огородом нашего дома построили сельский клуб. Потом я узнал, что он был построен комсомольцами колхоза вне рабочего времени. Клуб простоял довольно долго. Я уже уехал из деревни, когда до меня дошёл слух, что клуб сгорел. Ходили слухи, что его сожгли парни в отместку за то, что их туда не пустили. За огородом Марьиной Марины стояла контора колхоза. Это был шестистенный невысокий дом. Вход в контору был со стороны огородов. Влево – бухгалтерия, вправо – председатель колхоза и специалисты. В средине небольшой тамбур.
Когда родители продали дом Тихоновым, рядом с нашим бывшим огородом по меже с огородом Марины сделали дорожку, по которой люди ходили в контору. Просуществовала она не долго. Скоро стали строить стадион и из-за этого перекраивать огороды, тропинку по настоянию соседних жителей ликвидировали. Но обо всём этом напишу позднее.
В нашем бывшем доме некоторое время после нас жили Тихоновы большой семьёй. В семье были старшие Тихоновы, среднее поколение и их дети. Кроме Тихоновой Евдокии, видимо снохи, из детей того поколения с родителями никого не было, кроме последнего сына. Он родился одновременно с сыном Евдокии. Его мать очень стеснялась, что родила такого позднего ребёнка, хотя я не помню, чтобы об этом в деревне судачили. Дядя с племянником вместе ходили в школу и, кажется, даже в один класс. Оба Тихоновых дружили с моим двоюродным братом Рыжковым Анатолием, который некоторое время жил у нас и учился в нашей школе.
Потом после них приехали Лепёшкины. Владимир Васильевич Работал в нашей школе директором и вёл у нас историю, а его жена Алевтина Ивановна была учительницей русского языка и литературы. Но в нашем классе она не преподавала. У Владимира Васильевича не было ноги. Помню, как он ночью так кричал, что было слышно даже в нашем доме. У него чесалась пятка на отсутствующей ноге. Потом выяснилось, что на месте выхода отрезанного нерва образовался чирей, он и создавал иллюзию потребности. Могу ещё добавить, что Владимир Васильевич был грузным, говорили, что из-за ноги.
Алевтина Ивановна была маленькой, и как в таких случаях бывает, довольно бойкой женщиной. Она сумела найти способ консервировать невозможно кислые яблоки с яблони, стоявшей на меже между нашими огородами. Она же приучила меня есть жареный лук. Уже живя у нас в деревне, она родила мальчика Витю.
В семье стало трое детей. Старшим был Сергей. Он учился на год старше нас. Мы с ним немного дружили. Он занимался фотографией, я приходил к нему учиться фотоделу. Мы печатали фотографии, он рассказывал теорию. Потом, когда они изучали в школе проводную связь, он сделал самодельный телефон для связи с нами – игрушку, которой было сложно пользоваться. С ним мы сделали по чертежам в каком-то пионерском журнале лодку, которая очень долго держалась на местном пруду. Хотя, тут я сомневаюсь. Вполне может быть, что делали её с Толькой и Тихоновыми. Сейчас Сергей живёт в Лянгасово. На приглашения на встречу выпускников он отвечает, что у него не ходят ноги.
Со средним Володей мы учились в одном классе. Парень был общительный и довольно своевольный. Он участвовал во всех мероприятиях Манина Геннадия. Делал пугачи и «поджиги». «Поджига» – это самодельный пистолет, действующий по принципу старинных фитильных пистолетов. Стволы делали из трубок высокого давления трактора, крепили на самодельный деревянный корпус, а заряжали дробинами, подходящими шариками и даже гвоздями. В качестве пороха использовалась селитра от спичек. Одна спичка служила фитилём. Одна из поджиг взорвалась в руках и кусок металла срезал с его носа кусок кожи. Алевтина Ивановна тогда очень расстраивалась, ведь осколок мог попасть в глаз.
Володя легко подружился с Ниной Шабалиной, которая мне нравилась с третьего класса. В этом отношении мы с ним не враждовали, но я на него сердился. Хотя, такие пацаны больше нравятся девчонкам. Алевтина Ивановна настояла оставить его на второй год в восьмом классе. Поэтому он закончил школу не с нами. После школы он выучился на сварщика и работал в Лянгасове.
Младший Виктор был в детстве забавным и тихим. Мы с ним сделали к санкам подобие бульдозерного ножа и чистили дорожки. Я был двигателем, он – трактористом. Когда он стал учиться, Лепёшкины переехали в Николаевское. Там он и окончил школу. Потом поступил в военное училище. После него служил то ли на Сахалине, то ли на Камчатке и в Сибири. Сейчас он служит в Йошкар-Оле в звании подполковника. Витя принимает участие во всех наших мероприятиях. Он приезжал на встречу наших выпускников и на установку памятника Учителю. При возможности ездит и в Николаевское на их встречи.
Позднее в этом доме жил председатель колхоза Шерстнёв Борис Алексеевич. Его жена Евдокия работала в сельской библиотеке. У них было двое детей: Людмила и Сергей. После Шерстнёва колхоз стал оседать. После одних из перевыборов он уехал в Семёновское на должность директора льнозавода.
После Шерстнёва в этом доме жил Кардаков Юрий Яковлевич, работавший парторгом колхоза. Его жена Татьяна работала первой заведующей только что открытого Указинского детского сада. Потом тут жил Смирнов Борис Васильевич из Старой указны. Он был моим одноклассником. Рыжий и, кажется, совсем беззлобный и неконфликтный. Он был очень добрым и дружелюбным Его жена Люба работала воспитателем в детском садике сначала под руководством Кардаковой Татьяны, а позднее Веселовой Галины. Довелось ей поработать и в новом садике.
Борис погиб при ремонте льнокомбайна. Работая с карданным валом привода, он пробил монтажкой печень. Так как у него был хронический ревматизм сердца, умер он моментально. У него осталась малолетняя дочь. Из-за отсутствия детей садик закрыли, а Люба перешла работать заправшицей. Она куда-то уехала, но меня тогда в деревне не было. Позднее я видел её однажды, но переговорить с ней не удалось. Последним в этом доме жил Ефимов Николай, работавший у нас токарем. Он был женат на Вагиной Любови из Казенской. Она работала в магазине. После того, как колхоз развалился, они уехали куда-то, где Николай умер.
Между этим домом и домом Марьиной Марины позднее построили ещё один дом. В нём поселился новый председатель колхоза Минин Сергей Алексеевич. Где работала его жена и были ли у них дети я не помню. Позднее в этом доме поселился сменивший его в председательском кресле Южанин Александр Матвеевич, работавший при Минине главным инженером колхоза. А Минин уехал в Буторинскую. Жена Южанина работала заведующей сепараторного отделения. Сколько у них было детей не помню. После ухода его с председателей, он перешёл работать начальником завода фанеро-штампованных бочек в посёлке Шохорда. Там он и умер.
Про историю колхоза я напишу позднее, если получится.
Следующим за домом Манина Алексея был дом, в котором проживали два старика. Я несколько раз бывал у них, но как для ребёнка они мне интереса не представляли и к нынешнему времени я забыл их совсем. Их дом был интересен тем, что в противоположную от ограды сторону у дома было крылечко на столбиках.  Ещё в их огороде около границы огорода с Маниными рос ряд яблонь. Там одна яблоня была довольно вкусная. Рассказывали, что старик был ранен на войне. В госпитале ему сделали переливание крови и она оказалась не подходящей. С той поры он болел.
После них в этом доме поселился Шабалин Николай Петрович с семьёй – брат Василия Петровича. Николай Петрович был высоким и худощавым. Таким я его помню до последней нашей встречи. Николай Петрович работал шофёром. Было время, когда он водил грузовик, потом водил уазик председателя колхоза, потом отремонтировал и сделал самосвалом ЗИЛ-157, проданный колхозу после армии. При поступлении в колхоз молоковоза ГАЗ-66 взял его. Умер Николай Петрович в двухтысячных годах, но уже в другом доме.
Его жена работала бухгалтером в колхозе, а позднее и главным бухгалтером. Она была маленькой и улыбчивой. Да она и сейчас такая же.
У них было трое детей: Галина, Сергей и Нина. Галина рыжая. В школу она ходила через наш огород. Какими-то судьбами у меня оказался списанный из клуба баян. Я научился на нём пиликать. Когда Галина подходила к нашему дому, я подбегал с баяном к окну и орал, подыгрывая модную в то время песенку: «Рыжая, рыжая! Ты, наверно, всех милей! Рыжая-рыжая, не своди с ума парней!». Галина косо взглядывала на окно и бормотала под нос «Фу, дурак! Фу, дурак!»
Потом они переехали в новый дом, построенный напротив новой колхозной конторы. Я не помню, перевезли этот дом из Пограничного или построили заново. Я уже стал учиться в Ленинском, а потом в других местах, служил в армии. Галина выучилась на медика. Потом работала где-то. Перед моим отъездом из деревни она была замужем, родила мальчика и работала в Новой Указне акушеркой. А когда мы уехали из деревни, стала работать фельдшером. С этой работы она ушла на пенсию. На пенсии её привлекали к работе педиатром в райцентре. Галина и теперь живёт в Новой Указне.
Брат Сергей после окончания школы выучился на шофёра и некоторое время работал к колхозе. Женился на учительнице и скоро уехал в Слободское. Живёт и работает там. У него двухкомнатная квартира. Построил дом для кого-то из детей. Очень активно посещает живущую в деревне маму. По его инициативе и с его участием на месте Александровской церкви установлен крест. Он принимал и самое активное участие в установке памятника Петру Архиповичу в Яранске.
Про младшую Нину много сказать не могу. Она живёт в Костромской области. Недавно у неё умер муж.
После Николая Петровича в этом доме жил Шишмаков Андрей Степанович. Ещё проживая в Шишмаках, он работал председателем колхоза, потом долгое время был председателем сельсовета. С моим отцом он служил на Дальнем Востоке во время ВОВ. Настоящей дружбы у них не получалось. По словам моего отца, Андрей Степанович часто подводил и подставлял его. Дружеские отношения у них то возобновлялись, то пропадали.
Выйдя на пенсию, Андрей Степанович увлекался пчёлами и плетением корзин всех размеров от «плетюх» для переноски лёгких материалов до грибных корзин.
Жену Андрея Степановича помню плохо. Знаю, что муж называл её Дюша, а полное имя Авдотья. Ни кем она работала в молодости, ни о её прошлом в моей памяти ничего нет.
У Андрея Степановича были дети. Но в этот дом они приезжали только в гости. После смерти родителей на лето сюда из Кирова приезжает одна из дочерей – Галя. Это всё, что я знаю про их детей.
Напротив его дома жила тётя Сима, дом которой потом стал нашим. Про нашу жизнь можно много написать. Это тоже не на короткое описание. Хозяином дома был мой отец Созинов Анатолий Александрович. В молодости он получил права водителя и закончил ускоренные курсы механиков в Яранске. Женился он до армии. По словам моей сводной сестры, в его первой семье родилось четверо детей, трое из которые умерли в младенчестве. Осталась только она – Земфира. Начал отец служить в 1937 году. Земфира родлась уже без него. Первым место службы был Беломорск. Прямого участия в финской кампании он не принимал, только возил боеприпасы к фронтовым складам. В июне-июле 1941 года их отправили на Западный фронт вместе с материальной частью – автомашинами. Но на станции Клин личный состав посадили в другой эшелон и увезли на Дальний Восток, а автомашины с нарядом охраны ушёл на запад.
На Дальнем Востоке отец служил в автобате и как-то был связан, если мне не изменяет память, со 118-м Хинганским гаубичным артиллерийским полком. К началу японской военной кампании 1945-го года он был старшиной эвакогоспиталя. Точного названия госпиталя в моей памяти не сохранилось. Демобилизовался он в 1947-м году. По словам Земфиры у него там осталась женщина и ребенок. Но никаких сведений про них больше нет ни у неё, ни у меня. Про ту женщину я никогда не слышал и от отца. Когда отец вернулся, у него получился разрыв с первой женой. Подробностей я не знаю. В разговорах проскакивало, что какое-то участие в этом принял и Андрей Степанович.
По рассказам матери, отец стал «бегать» за ней. Как она говорила, «прохода не давал». В 1950-м году они поженились. Жить стали в лесоучастке Оборона, где мать работала в цехе, а отец в какой-то транспортной конторе. Помню, что часто мелькало название «Укрлесзаг». Но это могло быть название и не связанное с его работой. Жили они в бараке на краю посёлка, где 16-го декабря 1950-го года я появился на свет. Но записали меня 1-го января 1951-го года. Матери работать с лесом было тяжело, да и пошли проблемы с молоком. Они переехали в родительский дом матери (напротив Манина Алексая). Тут 12 ноября 1955 года родилась моя сестра Алевтина.
Мы жили очень бедно. В доме был самодельный стол, один стул и глиняные горшки разных размеров для приготовления пищи. Из посуды была одна фаянсовая тарелка и алюминиевая ложка с наполовину съеденным боком. Остальные ложки были деревянными самодельными, а тарелки, как и горшки, из глины. Да и их было мало. Помню большое эмалированное блюдо размером чуть меньше тазика.
Когда умерла тётя Сима, мы переехали в её дом. От продажи прежнего дома появились деньги. Мать, правда, сокрушалась, что продали знакомым, поэтому большую цену взять не могли – неудобно. Кажется, ещё и деньги они отдавали в рассрочку. Но всё равно жизнь стала совсем другая. Наверно, ещё помогло и то, что имущество тёти Симы тоже стало нашим. А она была богаче нас.
Отец после переезда сразу пошёл работать в МТС, мать – на пекарню. Отец работал шофёром. Кто прочитал первые главы моих воспоминаний, тот представил, наверно, какими были тогда дороги. В давние времена дороги были конными. На конной повозке было довольно легко объехать яму, в случае застревания повозки, её довольно легко можно было вызволить. Другое дело – автомашины. Застряв в какой-нибудь яме, машина при буксовании углубляла и расширяла её. Машин тогда было мало, но и дороги тогда ремонтировали дедовским способом, который больше подходил для конных перевозок. Поэтому машины ходили по две, чтобы помочь друг другу в сложных ситуациях.
Отец в уборочную пору работал на самоходном комбайне С-4. Однажды я провёл с ним день на комбайне. Но тогда требования были жёсткие, поэтому детей на технике не приветствовали. Начальство МТС мирилось с присутствием детей лишь потому, что в деревне не было детского садика и девать нас было некуда. Позднее, когда МТС закрыли, отец отказался вступать в колхоз и работал в нём, как наёмный рабочий. После объединения колхозов отца уговорили поработать начальником участка. Но его хватило на год. Потом он один созыв работал председателем сельсовета, а всё остальное время опять шофёром и комбайнёром. Он одним из последних водителей ездил на ЗИС-5. Когда в колхоз стали поступать новые комбайны СК-3, а потом СК-4, несколько лет он работал на таком комбайне. Когда дали первый рисовый комбайн СКГ-4, его отдали отцу, как более опытному и с образованием механика. Когда я закончил школу, комбайн «по наследству» достался мне.
Перед выходом на пенсию отец сказал, как когда-то сказал Алексей Федотович Большаков: «Дня на пенсии работать не буду!» Однако, его хватило на пару месяцев. Он пришёл в контору и попросил хоть какую-то технику, потому что дома сидеть не может. Ему предложили экскаватор. Он попробовал работать на нём, но эта работа не по нему. Скоро вовремя освободился бензовоз. Сначала на стареньком, а потом и на новом бензовозе отец проработал до самой смерти. В последнем его рейсе он почувствовал себя плохо. Вызвали фельдшера – Галю – бывшую когда-то соседку. Она теперь была Смертина. Его отправили в больницу, где через месяц он умер. Похоронили отца на Александровсом кладбище. Я сам сварил ему крест и оградку под руководством кузнеца Южанина Александра Александровича. Я попросил председателя колхоза Кощеева Виталия Яковлевича на прощание подогнать его бензовоз, а когда мы двинемся ко кладбищу, посигналить его гудком.
Прощаться с отцом пришли все жители сельсовета. Я никак не ожидал, что к отцу так относятся. Когда гроб поставили в тракторную тележку (в то время иначе гроб не увезти было) мимо по дороге с сигналами прошли все машины колхоза. Их гудки вызвали слёзы у всех присутствующих. Не заплакал, наверно, только самый сердитый на отца человек. Но мне показалось, что таких тут не было.
Мать Созинова Вера Фоминична, в девичестве Рыжкова, была на 12 лет моложе отца. Я не помню последовательность смены её мест работы, хоть и так или иначе помогал ей всюду. Мне вспоминается, что совсем маленьким я видел, как она доставала из печи хлебы в пекарне, что была в конце огорода Василия Андреевича. Но это всё о той пекарне, что осталось в памяти. Потом она работала на сепараторном отделении, что было за огородами Петра Андриановича и Николая Андреевича. Помню, как она работала в старом магазине, а потом в новом кирпичном. Она работала и в новом сепараторном отделении, что было за огородами Николая Макаровича. Мать работала и в новой пекарне, что была построена недалеко от мельницы. Ещё до школы я ходил с ней на электростанцию МТС, где она работала по вечерам. Но, как я уже написал, последовательность смены работ я не запомнил.
Было время, когда мать ходила на репетиции местного хора, что вызывало у отца насмешки. Пела мать не плохо. Она была не менее общительна, чем отец. Если у отца большая часть общения была за пределами дома, то к матери приходили подруги со всей деревни и даже из других деревень. Женщины подолгу сидели с разговорами. Не знаю, о чём они болтали, но проходило немного времени и они приходили опять. Мне запомнились, как частые гостьи соседки, Таисья Анатольевна (мать Сергея Первого), Анна Алексеевна Серганова (мать моего одноклассника Серганова Алексея), Танёшка (тётя Серганова). Приходили и редкие гостьи. Не помню, чтобы они пили что-то горячительное. В крайнем случае пили самодельное «пиво» - бражку, приготовленную особым рецептом.
Последним местом работы матери была школа. Она там работала сначала ночным сторожем в интернате, а потом техничкой в школе.
Через год после смерти отца мать продала дом Шабалиной Фее, а сама приехала ко мне в Новочебоксарск. Я тогда жил в служебной однокомнатной квартире на улице Восточная. Через неделю она начала думать об отъезде к дочери, а ещё через неделю запросилась неотлагаемо. Оказывается, у неё не хватало мира со снохой. Они не ругались, на ссорились, но Ия Арсентьевна переделывала всё, что делала мать. Это её очень обижало. Остаток жизни мать провела в пригороде Волгограда на станции Чапурники. У Алевтины был свой дом. Пока взрослые были на работе, мать занималась огородом, готовила еду, убиралась в доме, занималась детьми. В их отношениях, как и везде, были небольшие стычки, но приехать ко мне она категорически отказывалась, хотя мне требовался для получения большей квартиры ещё один член семьи.
Развод с Ией Арсентьевной она одобрила, познакомилась со всеми кадидатками на пост моей следующей жены. А умерла она в 2000 году. Мы приехали туда с Ольгой, моей теперешней женой. Похоронена на Чапурниковском сельском кладбище. Так получилось, что умерла она при мне и в присутствии Ольги.
Алевтина – моя сестра. Она закончила Указинскую школу и уехала учиться в Яранское медучилище, после окончания которого была распределена в Шабалинский район. Некоторое время проработала в Лелекском медпункте, познакомилась там с парнем Перминовым Михаилом Семёновичем и вышла замуж. После свадьбы они переехали в Ленинское, где она работала на станции «Скорой помощи», а муж в Шабалинской «Сельхозтехнике». Скоро их пригласил к себе в Волгоград сводный дядя – сводный брат отца Созинов Василий Анатольевич. Он устроил обоих в Гидрогеологическую экспедицию. Алевтину приняли секретарём начальника, а Михаила – водителем. Первое время они жили в бараке геологов. Некоторое время у них не было детей. К тому времени, как появилась первенец Наташа, Михаил построил свой дом. Жили они не плохо. На огороде выращивали помидоры и ездили продавать. У них была и машина «Москвич». В этом доме она встретила и проводила в последний путь нашу маму.
У отца была дочь от первого брака Земфира. После окончания Ленинской школы она приехала попрощаться с отцом. Я запомнил её тем, что приставал к ней со своими детскими заботами. Мне тогда было всего 4 года. С того времени я её ни разу не видел, но всё время хотел найти. Моя мать относилась к этому желанию очень ревностно. Из-за этого я не знал никого из родственников со стороны Земфиры. Отец, как и я, старался не напоминать в присутствии матери о Земфире. И как-то так получалось, что мы все молчали о ней. Когда родителей не стало, я поставил цель найти её. Она оказалась в Перми. Мы с Ольгой приехали навестить её. Это была вторая и последняя встреча. В 2014 году она умерла. Приехать на похороны я не смог из-за финансовых проблем.
Мою бабушку звали Пелагея Прокопьевна. В какой-то дальней памяти сохранилось, что в девичестве её фамилия была Южанина. Но это память могла исказить. Зато точно помню, что она говорила, что родом из деревни Спасена. А вот спросить, в каком доме она жила в той деревне не догадался, слишком мал был. Не очень давно моя сестра Алевтина огорошила тем, что она слышала, что бабушка за дедом Фомой была уже вторым браком. А первый брак был будто бы с кем-то из рода Шабалиных по линии Николая Петровича. Первый муж будто бы погиб на первой мировой. А старшая из тёть – Зоя – именно от него. Но у бабушки было 14 детей, поэтому из первого брака могло не остаться ни одного.
Как её помню, бабушка всю жизнь была старенькой. В первых воспоминаниях морщинок у неё было мало. А перед её смертью я не видел очень давно. Умерла она в посёлке рудника Лёвиха. Там и похоронена.
У бабушки было 7 живых детей. 6 дочерей и 1 сын. Сын в начале войны ушёл на войну добровольцем. Ему не было восемнадцати лет. Он погиб. Но где, так и осталось неизвестным нам, более молодому поколению. Все они родились в Новой Указне. Все уехали на Урал. Тётя Зоя уехала оттуда в Краснодарский край станица Васюринская. Из её детей помню троих Сергей, Юрий и сестра (имя забыл). Тётя Клава долго жила на Урале, а когда её сын Анатолий обосновался в Киеве, переехала к нему. Тётя Надя и тётя Люба переехали в Псковскую область, где обрели свои дома. Тётя Люба жила и умерла в Пустошке, а тётя Надя – в Копылке. Все они умерли в возрасте более 70 лет. Только младшая и самая смешная тётя Тая умерла относительно молодой. Она осталась в Лёвихе  и до последних дней работала на шахте телефонисткой. У тёти Клавы, кажется, не было мужа. Остальные все замужние. У всех были дети. Все их дети живут на последнем месте жизни родителей, кроме меня.
Я родился в лесоучастке Оборона, но с одного года жил в Новой Указне. Её я и считал основной родиной. Тут мне очень нравилось, не смотря на бездорожье. Учась в школе, я уже стал патриотом деревни. Призывал одноклассников оставаться здесь. И в самом деле, большая часть указинской молодежи того времени была нашей. После школы поступил в Кировский сельскохозяйственный институт на факультет механизации, но не выдержал нагрузки и уволился. Первое время в наказание за этот поступок отец устроил меня возчиком молока. Работа мне относительно нравилась. Напугавшись, что она понравится ещё больше, отец нашёл возможность отправить меня на курсы водителей в Котельнич. Сразу после учёбы я работал шофёром, а осенью на гусеничном комбайне отца. В ноябре был призван в армию. Во время отпуска женился. Вернувшись из армии, стал работать в колхозе водителем, поступил на заочный факультет Кировского сельскохозяйственного института на отделение механизации. До 1980 года работал подменным трактористом на посевной, комбайнёром на уборочной, а остальное время шофёром. В 1980 году после окончания курсов повышения квалификации среднего звена был избран председателем колхоза. За время своей работы укрупнил севооборотные поля, попытался изменить подход к отдельным участкам. Но каждый раз получал «по шапке» от районных властей. А когда меня стали лишать того, что я добился для колхоза, то сделал всё, чтобы уйти.
Честно признаюсь, что ушёл не совсем честно. Для того, чтобы облегчить уход, продвинул Кощеева Виталия Яковлевича, добился возвращения его в партию. То, как это легко получилось, ещё больше укрепило меня в намерении уйти с такой работы. Пока не определился с направлением отъезда, жил в деревне. Кроме работы в колхозе приходилось заготавливать дрова для медпункта, для квартиры, для родителей и для школы. А когда шурин из Новочебоксарска предложил переехать туда, принял это предложение. Через некоторые трудности устроился в «ЧебоксарГЭСстрое» главным инженером ЖКО. Снимал квартиру. Через год ведомственное жильё передали горисполкому, а обещанное жильё стало призрачным, перешёл в Новочебокарское городское производствен-техническое жилищное хозяйство, куда передали наш жилой фонд начальником ПТО. Там в течение месяца получил жильё сначала в маневренном фонде, а через 2 месяца переселился в однокомнатную служебную квартиру. Через 11 лет мне уже дали двухкомнатную. Если бы мать была прописана у меня, то мне выделили бы трёхкомнатную и в течение 5 лет. Но двухкомнатных квартир было мало, а трёхкомнатной мне было не положено.
В Новочебоксарске отношения с Ией Арсентьевной ещё больше обострились. Я ушёл от неё к брошенной мужем женщине с трем детьми. Это была вторая в жизни женщина, которую я любил, как это описывается в классической литературе. Жили мы очень хорошо. Но она была невозможно ревнива (не зря была брошенной). Не выдержал. Два года прожил в рабочем кабинете, пока меня почти силой не переселили в комнату в секционке. Так как я не пьянствовал, то желающих заполучить меня было слишком много. Не всегда я устаивал. «Перебрав» несколько женщин, сошёлся с Сольновой Ольгой Григорьевной. А когда прожил с ней несколько лет, зарегистрировал брак.
Из-за отсутствия строительного образования пришлось перейти старшим мастером РСУ в том же предприятии. После перестроек и реформ финансирование предприятия стало катастрофическим. Пришло время, когда нам три месяца не давали ни денег, ни талонов на продукты. Наше предприятие сдавало вновь построенный цех частному предприятию. Его хозяева постоянно намекали мне перейти к ним. Когда в конце третьего неоплачиваемого месяца мне пришлось три дня ничего не есть, я пришёл к ним для пробы. Понравилось, так и остался. Считался там рабочим, а делал всё, что требовалось, и что мог. Проектировал строительные работы, собирал канализацию и водопровод, прокладывал электропроводку, придумывал непроектные изделия, изготавливал воздухопроводы и собирал аспирацию и вентиляцию, разрабатывал и собирал автоматику. В общем, делал всё, что было надо. Не на всё хватало знаний.
За упрощение автоматического управление 1000-тонным облицовочным прессом и последующей его перевозки, а так же отопления прессовочного цеха хозяин выдал хорошую премию. Эти деньги ушли на помощь друзьям и ремонт машины, а на остальные деньги Ольга, с которой мы тогда жили, купила комнату в малосемейке. Покупали мы для её сына, но он отказался. Тогда комнату продали и купили дом в Янышах Чебоксарского района, где сейчас и проживаем. Квартиру Ольги сдаём квартирантам. Ия Арсентьевна категорически отказывается поделиться со мной построенными в то время дачей и гаражом.
Следующим за домом Шабалина Николая Петровича стоял дом, в котором Жила подруга бабушки Парасья. Никаких других данных про неё не помню. У Парасьи были большие верхние клыки. Первое время я побаивался её, как бабу Ягу из сказок. Она очень часто приходила к бабушке «побалесить» – поговорить.
Я не знаю, кому она была матерью. Мне кажется, женщине, жившей с ней.
После закрытия МТС они уехали куда-то. Некоторое время дом стоял без жителей. Потом его купил колхоз и передал его ветеринарному врачу Кубасовой Елене Филипьевне. Она была одинокой. У неё бал сын Леонид. Мы с ним дружили, хотя он был на год старше меня. Иногда Елена Филипьевна уезжала с ночёвкой, тогда просила меня переночевать с Лёнькой. У Лёньки было много интересного. Мы с ним играли в карты, играли в игры, какие у него были. Он дружил и с Володей Лепёшкиным. Пожалуй, он и цементировал мою дружбу с Володей. После окончания школы Лёнька уехал. У него были слегка натянутые отношения с матерью, поэтому он приезжал к ней не часто, а в последнее время вообще не приезжал. Даже писал ей редко. Он закончил какое-то учебное заведение по связи и занимался телефонизацией. После школы мы встречались пару раз. Больше я его не видал.
Елена Филипьевна держала коз. Когда она вышла на пенсию и перестала работать, то занялась их разведением и огородом.
Не совсем напротив, чуть в сторону поля был дом Шильникова Ивана Кузьмича. Иван Кузьмич был зажиточным человеком ещё до революции. Он как-то избежал раскулачивания. Дом его был пятистенным. Во второй половине жил ветеринарный врач Маринкин. С Иваном Кузьмичём жила жена Мария Ивановна. Если Иван Кузьмич был скуповатым и зажимистым, то Мария Ивановна была сама доброта. У них было 18 ульев пчёл. Когда они качали мёд, Мария Ивановна всегда приглашала попробовать свеженького. Она угощала нас и чистым мёдом, и сотовым. Мы уходили от них перемазанными мёдом чуть не с головы до ног. Разозлённые пчеловодами насекомые набрасывались на нас, почуяв запах отобранных у них запасов. Мы спасались только в нашей ограде, куда пчёлы почему-то не залетали. Отец говорил, что укусы пчёл для нас полезны.
Из окна нашей кухни я часто наблюдал в окне кухне Ивана Кузьмича, как Мария Ивановна довольно часто кормила его блинами. Он съедал целую стопку.
У Ивана Кузьмича своих детей не было, поэтому он усыновил племянника, оставшегося сиротой Шильникова Александра Николаевича. В память родного отца Александр Николаевич оставил себе его отчество, а фамилию взял приёмного отца. Александр Николаевич жил в деревне Созиновы и работал там в школе. Приезжал не часто, но очень регулярно. Зато почти на каждое лето посылал своих детей Володю и Галину. Володя был на один год старше меня, а Галина много моложе. С Володей мы чуть-чуть дружили. Мой отец всегда ставил мне Володю в пример. Володя окончил Кировский политехнический институт и был направлен на Пермский авиационный завод. Там он и женился, там и получил квартиру. С этого завода он и на пенсию ушёл.
Галина живёт где-то в Сибири. С Володей мы поддерживаем общение в Одноклассниках, а с Галиной – только знакомство.
Когда Мария Ивановна умерла, Александр Николаевич забрал отца к себе. Дом продали Созинову Аркадию. Теперь там живут его потомки.
Маринкин по партийной линии был направлен в Жирново директором зверосовхоза. Его жена Люба была очень красивой и очень следила за собой.  Ей бы следовало жить где-то в городе, чтобы там сиять перед людьми, а их направили в самую глушь – в Жирново, которое было на самой границе с Горьковской областью. Говорили, что на этой почве она и потеряла рассудок. А однажды, когда самого Маринкина не было дома, сгорела вместе с домом.
За изгородью огорода Ивана Кузьмича была дорога. По схеме деревни, это верхняя палочка буквы F. За дорогой вдоль неё стояли три одиночных дома. Первый отличался от остальных. В нём жил председатель колхоза Бобров. Дом был обшит досками, за которыми было утепление из костры. Я был в том доме пару раз, но был мал и ничего не помню. В памяти осталась симпатичная девочка – дочь Боброва. Да и то она запомнилась мне не в доме, а в окне, когда болела. Она мне показала игрушечную швейную машинку, на которой девочка шила своим куклам платья. И в подарок от последнего посещения их перед отъездом она подарила мне раскрашенный ею учебник ботаники. Я им пользовался в школе. Но в нём не было последних глав, так как был он от старой программы.
После их отъезда дом долго пустовал, а потом как-то оказался сельповским пунктом приёмки вторичного сырья. Там долго валялись связки книг, журналов и прочей макулатуры, а так же тюки тряпок. А однажды зимой дом загорел. Приезжали пожарные машины из Ленинского и из Гостовской, но погасить пожар не могли из-за тлеющей костры. Одной из главных целей тогда было не дать загореть дому Ивана Кузьмича и дому напротив. Мы, ребятишки, тогда дежурили на своих крышах. Я видел, как вода, попадавшая на стену дома Ивана Кузьмича со стороны пожара, мгновенно превращалась в пар. А стена лишь на несколько секунд становилась влажной. Влага тут же испарялась, хотя стоял мороз больше 40 градусов. Искры и мелкие горящие щепки перелетали не только дом Ивана Кузьмича, но и наш дом. Зато водопадом сыпались на крышу дома Лепёшкина. Наша крыша была шиферной, поэтому отец там остался один. А крыша Лепёшкиных была дощатой, потому нас, ребятишек, послали туда. Да ещё и Владимир Васильевич сам не мог на неё забраться из-за инвалидности. Но на досках хорошо держался снег, поэтому нам не составляло труда бороться с искрами. Потом сказали, что интернатовские ребятишки перед выходом из деревни там покурили, оставив непогашенные окурки. Вот и получился пожар
Напротив этого дома стоял дом Абрамова Ивана Фёдоровича. Его жену, да и самого его я не помню совсем. Зато помню его 6 дочерей, а особенно младшего мальчишку. Правда, имя его забыл. Говорили, что Иван Фёдорович сказал жене, что ему нужен сын, что она будет рожать, пока не получится мальчик. Мальчик получился седьмым. В те времена такие семьи уже стали выходить из моды. Да и мальчишка получился бракованным – килун. Килой у нас называли паховую грыжу. Она у парнишки вышла в мошонку. Для забавы он показывал её, зажимал рукой, и она вся уходила в живот. Когда он руку убирал, кила медленно вылезала обратно. Ещё мне запомнилось, что все сёстры всегда и всюду ходили вместе, а мальчишку сторонились. За коровой или в магазин, все шестеро, когда играя, когда цепочкой шли вместе, вместе они и играли на улице. Ещё помнится, что одну из сестёр звали Капа.
После закрытия МТС Иван Фёдорович уехал, продав дом Крюковой Анфисе Тимофеевне из Бурковской. У Анфисы было три сына и дочь. Старший сын Николай работал в мастерской токарем. Перед тем, как вырос его средний брат Володя, он женился. Когда Володя получил квалификацию токаря, Николай передал станок и инструменты ему, а сам уехал в закрытый город в Горьковской области. Володя работал у нас долго. Оба потихоньку учили меня токарному делу, но очень-то станки и инструмент не доверяли. Когда женился Володя, он уехал, через некоторое время в райцентр. На работе его сменил Епифанов Николай.
В доме остались Анфиса и Саша. Саша работал шофёром в колхозе. Некоторое время нам даже путёвки давали на одну работу. Там мы и сдружились. В колхоз прислали ветврача по направлению Валентину. Скоро Саша и Валя поженились. Как только кончился срок направления, они уехали в Нолинск, на родину Валентины. Саша там работал бригадиром в «Сельхозтехнике», заочно выучился на механика и стал преподавателем в Нолинском сельхозтехникуме. Оттуда ушёл на пенсию, а нынче (в 2014 году) умер от рака лёгких. Рядом, ближе к центру деревни построили новый дом, а этот разобрали.
До семидесятых лет прошлого века этот дом был последним. Когда началось относительно массовое строительство жилья в деревне, за домом Анфисы ещё при её жизни построили дом (перевезли откуда-то), в котором жил со дня постройки Кощеев Виталий Яковлевич, сын Якова Алексеевича из Шоломовской. До переезда в Указну он жил в Красаве и работал там заместителем директора Шабалинского откормсовхоза. Эту должность тут держали для парторга. По некоторым личным причинам переехал в Новую Указну, лишившись партбилета. В Указне он стал работать простым трактористом-бульдозеристом на новом Т-4. При этом трактористом он был не простым, а очень аккуратным. Даже на бульдозере, практически постоянно ковырявшемся в навозе, он работал в чистом костюме с галстуком и в туфлях. Коллеги трактористы постоянно ставили его в пример Валову. Позднее его назначили бригадиром тракторной бригады (а по сути диспетчером).
Виталий изъявил желание стать председателем колхоза. Мне стоило немалых трудов и партийного выговора, чтобы добиться восстановления его в партии и отправки на курсы повышения квалификации. Я со своей стороны делал всё, чтобы облегчить ему работу. Взял арендованный ещё при мне мелиоративный погрузчик на болотоходной базе и собирал остатки кормов в полях, поднимал спрессованный корм у ферм, при отсутствии работ чистил мелиоративные канавы, выстилал плитами подъезд к ферме. При этом сам был и бульдозеристом, и грузчиком песка и возчиком его. Сам и стропил плиты. И в то же время я заготавливал дрова для медпункта, школы и родителей. При этом за мной следили, чтобы я делал это не в рабочее время. Поэтому приходилось рубить дрова с корня топором. Ну, об этом позднее, если получится.
Следующим за домом Виталия был построен дом Шабалина Георгия, работавшего в начале шофёром в колхозе, а позднее слесарем вместо Петра Андриановича. Работать шофёром Георгий не мог, потому что во время одного из ремонтов машины она сорвалась с домкрата и сломала ему отросток позвоночника. Работать водителем ему запретили. Он был женат на учительнице Нине Петровне, которая в последнее время была директором школы. Сколько у них было детей, я не знаю. Мне пришлось учить только их старшую дочь.
Последним домом в этом ряду стоял дом Буркова Василия Антоновича, работавшего до пенсии трактористом колхоза. Его жена Валентина работала дояркой. Одна его дочь Люба работала в колхозе бухгалтером, а позднее продавцом в магазине. Другая Надежда – уехала в Ленинградскую область. Василию Антоновичу я очень благодарен за терпеливое обучение меня на производственной практики. Все остальные мои знания об этой семье их родственники публиковать не разрешили. Если где-то в текстах они встретятся, просьба подсказать место, чтобы можно было удалить.
Тут «Анно-Николаевский проспект» заканчивался, если не считать здания ветеринарного участка, который стоял далеко за прудом.