Авангарды шли в бой. Пролог

ИГОРЬ НОСОВСКИЙ
АВАНГАРДЫ ШЛИ В БОЙ

Пролог

Послушник мчался вниз по лестнице так ретиво, что подол его грязно-коричневой робы уже несколько раз путался под босыми ногами. Между тем, каменная лестница Башни Целителей и не думала заканчиваться – Сигур взбирался и спускался по ней по двенадцать раз на день, однако еще никогда она не казалась ему столь бесконечной. Один раз послушник все-таки споткнулся, кубарем пролетев десять, а то и двенадцать ступеней, однако, поднявшись, он понял, что ничего не сломал и, поблагодарив Единого за спасение, ринулся дальше. Он был хлюпок для своих шестнадцати лет – невысок, худ и подвержен болезням. Традиционная для монахов ордена Его Дети прическа смотрелась на его голове нелепо, а пушок над верхней губой уже давно стал причиной для насмешек остальных послушников. Когда ступени все-таки закончились, Сигур оказался в просторной зале с высоченными потолками, украшенными мрачными гобеленами. Люди на изображениях убивали друг друга, раздирая плоть, если не кинжалом, так зубами. Где-то виднелись еще более мрачные картины Первой и Второй Войны с Новым Дунгмаром, прочно занимающие свою позицию в истории Эндердаля. Когда-то зодчие постарались на славу, запечатлев здесь все ужасы, с которыми пришлось столкнуться людям и теперь имена их навеки остаются в памяти. Послушника всегда передергивало от этого зрелища, однако опытные монахи говорили, что здесь изображены сцены, без которых не было бы истории и стоит принимать эти события такими, какими они были в Эпоху Освоения и еще раньше в Эпоху Становления десять тысяч лет назад.
Сигур поежился и устремился к выходу из башни. Каждый его шаг отдавался эхом по просторным помещениям Башни Целителей. Он миновал три арки, возвышающиеся на двенадцать футов над головой, окинул взором успевшее поднадоесть за время службы панно с ликами всех святых Эндердаля и покинул башню.
Внутренний двор крупнейшего в княжестве Эшторн храма под названием Древороща встретил послушника ярким солнцем, ослепившим уже освоившегося в темноте монаха. Он приставил ко лбу ладонь, привыкая к свету, и оглядел двор. Позади его осталась Башня Целителей – одно из крупнейших и древних сооружений Ордена. Здесь жили лекари, алхимики и ученые мужи, посвятившие свою жизнь науке. Здесь же был лазарет, куда отправляли хворающих братьев. Он устремился на север по выложенной из камня дорожке, следуя в сторону Белой Цитадели, где обитали высшие саны Ордена.
Рабочий день Его Детей был в самом разгаре. Монахи копали землю, закидывая ее в повозки, запряженные дородными жеребцами, давили виноград, читали Молитвослов, собирали хмель и кололи дрова. Сигур пробегал стремглав мимо братьев, успевая только что сухо поприветствовать тех, чей взор пал на несущегося, словно ужаленный, молодого послушника. С этими братьями, пусть и не так долго, он делил стол, кровать и крышу над головой.
В Древороще служили около тысячи монахов и для каждого из них была уготована собственная ниша в этом многогранном механизме. Сигур попал в сюда два года назад. Он был сыном пастуха из деревни Светлогорка, что в трех лигах езды от столицы графства Рэйнэбор. Мать свою он не знал, но многие поговаривали, что таких как он у нее было больше десятка и все от разных мужчин. Отец состоял на службе у барона Эрица Рикмуна и каждое утро выводил на поле более трех тысяч голов скота. Сигур же был ленивым и слабохарактерным мальчишкой, слишком не приспособленным к суровой жизни простолюдина. Он целыми днями слонялся по ярмаркам в надежде поживиться чем-то съестным, однако часто такие вылазки заканчивались поркой или даже серьезными травмами. Вскоре отец стал брать его с собой на пастбище. Закаленный и гордый папаша отдал всю свою жизнь барону, получая за это жалкие гроши. Он так гордился своей службой и так восхищался Эрицем Рикмуном, что порой, когда вечерами он рассказывал об очередном подвиге барона, Сигуру хотелось двинуть его по обгоревшему на солнце лицу.
Однажды Сигур предложил угнать трех-четырех овец и продать их, и тогда отец сильно его избил и сказал: «Честь не продается ни за какие деньги. Барон Рикмун доверяет мне стадо, каким не может похвастать ни один из его пастухов». «Какой прок от этого стада, если мы голодные и немытые? – спорил Сигур. – О чести говорят знатные дворяне, а нам что с этого? Нам бы выжить, набив пузо мясом, да промыть глотку пивом». Однако отец снова отвесил сыну оплеуху и приказал сделать два обхода с собаками.
Одну овцу мальчишка в тот вечер, все же, сумел увести. Он перерезал ей горло, разделал и обменял мясо и шерсть на одежду поновее и кинжал. Отец сразу же прознал об этом и напуганный до смерти отправился к барону с прошением о помиловании.
- Тебя я помилую, - говорил Эриц Рикмун, восседая на резном стуле и обсасывая куриную ножку. Барон славился суровым нравом и о нраве этом ходили рассказы от Дроздового Удела до самого Папоротникового Плато. – Ты верный слуга и надежный пастух, каких еще стоит поискать. А вот сынишку твоего нам придется сдать гвардейцам для суда.
Как ни просил отец, а барон был не преклонен. Сигура заточили в одну из тюремных башен в Дуболомнях, а через три дня состоялся суд. Как и всякому преступнику, совершившему незначительный проступок, Сигуру предложили отправиться на службу в монашеский орден Его Дети, чтобы искупить свою вину перед Единым и встать на путь праведный.
Послушник потряс головой, вспоминая о жизни за стенами монастыря, казалось такой далекой и даже вымышленной. На самом деле, здесь все было не так уж и плохо. Горячая похлебка каждый день, гороховая или луковая, по выходным кружка пива, по праздникам штоф вина. Люди здесь в большинстве своем спокойные, хоть многие из них в прошлом изрядно грешили. Единственной проблемой был обет безбрачия, ведь каждый монах в Древороще поклялся соблюдать целибат. Однако далеко не каждый был верен своей клятве. Денег послушники не имели, зато на территории монастыря выращивали рис, овес, овощи, в загонах рос скот, в бочках томилось пиво. Часто в обмен на что-то произведенного в монастыре девушки в соседней деревне проводили с монахами ночь. Многие из старых послушников знали о грехах похотливых молодчиков, однако не часто придавали этому значения, понимая как тяжело порой удержать бурную ретивость в юности.
Остальные монахи Сигура не любили. Он понимал за что – его вообще мало кто любил и там, за стенами Древорощи, а уж тут, где каждый норовит отмолить свои грехи, заработанные в прежней жизни, нужно было держать ухо востро. Многие из монахов могли шепнуть старшим о проделках своих братьев в обмен на мелкие поощрения и Сигуру приходилось все время оглядываться. Он и сам был не прочь пожаловаться на кого ни будь из тех братьев, кто его доставал, однако оказий для этого почти не выпадало, да и старшие монахи редко обращали на лепет пастушьего сына внимание.
Послушник миновал пивоварню, пробежал мимо конюшен, смерил взглядом исполинскую колокольню и добрался, наконец, до Белой Цитадели. Здание утопало в окружении массивных дубов, тисов и кленов. Собственно с Белой Цитадели и началась Древороща, когда уставший от путешествий монах Лиот Белый принял сан Его Детей. Тяжело дыша, Сигур вошел под своды массивного здания из белого камня, выстроенного триста лет назад. Здесь пахло сыростью, стены давно оккупировал мох, а каждая вторая свеча уже давно не горела. Много тяжб пришлось перенести этим стенам – во времена Второй Войны с Новым Дунгмаром Башня была осаждена северянами. Монахи держали оборону тридцать дней, и ни одно из орудий врага так и не смогло сделать брешь в белых стенах. Лишь изредка на стенах цитадели виднелись вмятины от камней, пущенных с катапульт. Их оставили намеренно, как дань тем временам, когда в каждом городе Эндердаля бурлили битвы и даже здесь, обитель спокойствия и покорности не сумела избежать подобной участи. Белая Цитадель в конечно итоге была взята, а каждого монаха после повесили в назидание. С тех пор у подножья исполинского здания существует алтарь, выстроенный в честь двадцати трех монахов, казненных северянами. Изваяние каждого из братьев четко повторяло характер и те страдания, которые им пришлось пережить. Каждый пятый день месяца Новогодия сюда стекались монахи со всех уголков Эндердаля, чтобы почтить память героически ушедших братьев.
Изваяния остались снаружи. К ним Сигур уже успел привыкнуть и даже не обратил на них внимания. В полутьме Цитадели и гробовой тишине коротал свои будни первый монах Древорощи – Бовин Эльтирон, некогда знатный дворянин, виконт и прекрасный полководец. Ныне – сосланный графом Бертираном в монахи мятежник, чудом избежавший веревки. Бовин Эльтирон был очень стар. Его морщинистая кожа угрюмо свисала, усыпанная коричневыми пятнами, волос на голове монаха почти не было, а те, что остались, уже давно окрасились белым. Серые глаза послушника выцвели, а руки одолевала судорожная тряска. Однако за маской дряхлого старика скрывался дух некогда умелого воина с манерами знати, а благородство с лица его так и не сошло.
Бовин Эльтирон поднял свой взор на вбежавшего под чертог Белой Цитадели мальчишки и вопросительно покосился на него, отставив в сторону перо, которым что-то медленно царапал на пергаменте.
- Ваше святейшество, - поклонился Сигур, - Норвиль отдал душу Единому.
Верхняя губа первого монаха дрогнула. Он с презрением покосился на Сигура, которому было доверено ухаживать за умирающим послушником. Норвиль – столь же старый монах, как и сам Эльтирон, был известной в Эндердале личностью. Считалось, что старик на склоне своих лет прозрел и получил от Единого некий дар. Он мог видеть будущее, предсказывая непогоду или урожай, безошибочно говорил роженицам, кого они носят и точно определял сколько остается жить тому или иному монаху. Среди всего прочего он часто нес и несусветный бред, среди которого некоторые пытались выискать скрытый смысл.
- Отмучился, значит, - покачал головой Бовин Эльтирон и в свойственной ему манере, присущей лишь тем, чья кровь принадлежала к знатным корням, покосился на монаха, принесшего дурную весть. – Что он сказал перед смертью, послушник?
Лицо Сигура покрылось багрянцем. Единственной его задачей на этом посту было запоминать то, что говорит умирающий монах. Каждое слово провидца было бесценным, особенно на смертном одре, когда предсказания его носили более точный характер. Для того, чтобы обучаться грамоте, Сигур был слишком худого роду, однако память мальца была прекрасной, не зря именно он прошел отбор на должность стюарда для старого Норвиля среди десятка остальных послушников. В момент, когда Норвиль умер, Сигур благополучно спал, невзирая на строгие указания первого монаха.
Бовин Эльтирон прищурился, усматривая в суетном поведении Сигура смущение. Старый монах был известным знатоком человеческой натуры и теперь, когда покрасневший от стыда молодой послушник стоял перед ним, переминаясь с ноги на ногу, тот все понял сразу.
- Что сказал Норвиль перед смертью? Отвечай! – насупив брови, спросил Эльтирон. В голосе его слышался некогда приказной тон, которому в свое время подчинялись сотни людей.
- Я… - замешкался Сигур, пытаясь вспомнить хотя бы отрывки фраз усопшего.
Покойный Норвиль говорил все время, без умолку. На старости лет он почти полностью ослеп и оглох на одно ухо. Сигуру приходилось менять его туалет, мыть старика, одевать, укладывать спать, кормить и молодой монах за все время ухаживания стал поневоле ненавидеть его. К предсказаниям он относился с пренебрежением, не веря в то, что его слова могут когда-то сбыться. Большинство монахов Древорощи, конечно, боготворили старого Норвиля и прислушивались ко всем фразам, но не Сигур, уставший от постоянных визитов того или иного послушника, прибывшего в покои к старику, чтобы справиться о своей судьбе.
- Он говорил о каком-то белом медведе, - вспоминая слова старика, ответил Сигур. В памяти всплывали обрывки фраз, которым послушник едва лишь предавал значение. – О разгневанном белом медведе, чей взгляд в третий раз пал на благословенные земли.
- Белый медведь? – подняв одну бровь, совершенно серьезно спросил Бовин Эльтирон. – Норвиль говорил о белом медведе?
- Да, ваше святейшество, - кивнул послушник. – Он много говорил о свирепости этого медведя. Говорил, что остановить его невозможно. Еще он говорил о молодом гордеце, кажется… Да, Норвиль сказал: «Молодой гордец падет, преданный тем, в ком течет его собственная кровь». А дальше снова был бред только не про белого медведя, а про бурого.
Бовин Эльтирон в это время усердно записывал сказанное. Первый монах был ярым приспешником усопшего Норвиля, ибо тот когда-то предсказал ему долгую жизнь. Но от Эльтирона монахи почтенно скрывали всю правду: Норвиль обмолвился, что не успеет смениться и одна луна после его собственной смерти, как первый монах последует за ним.
- Что еще говорил Норвиль? – покосившись на послушника с недоверием, спросил Бовин Эльтирон.
Сигур напрягся, вспоминая сказанное в предсмертном бреду.
- Он говорил про каких-то богов… - задумавшись, ответил послушник.
- Про богов? – взбеленился старый монах. – Бог Един и Норвиль знал об этом. Он посвятил свою жизнь вере в Единого. О каких богах он говорил?
- Он говорил, что боги играют с нами, - пожал плечами Сигур. – И в этих играх часто гуляет смерть, а мы – люди, лишь жалкие игрушки в их руках.
- Ясно, - махнув рукой, ответил первый монах. Он не решился записывать последнюю фразу, вероятно подумав, что старик и вправду был в бреду.
- Еще Норвиль говорил о каком-то предателе, о битве волшебников и прекрасной деве с ножом в руках, - продолжил послушник, вспоминая изречения старого монаха.
- Рассказывай, - кивнул Бовин и приготовился писать.
- Рассказывать особо нечего, - развел руками Сигур. – «Тот, кого все нарекут предателем и братоубийцей, повернет исход решающей битвы», - сказал Норвиль. – «Бойтесь человека в сутане. Он мнит себя богом и свершает гадкую помесь, порождая тех, кому в этом мире нет места».
Первый монах только и успевал, что записывать.
- Что там было про женщину с ножом? – спросил он, обмакивая перо в чернила.
- «Жена вонзит нож в спину своему мужу», - проговорил Сигур. – «И будет править от его лица, нося в себе плод от иного».
- Это все?
- Это все, ваше святейшество, - поклонился послушник.
Первый монах свернул пергамент в трубочку, перевязал его бичевой и закрепил оттиском с гербом Ордена: Ладонь с пятью растопыренными пальцами. Пять первых детей Единого, пять королей Свободных Земель, правивших честно и справедливо.
- Отвезешь это послание в Ясеневый Город, - проговорил Бовин Эльтирон. – Отдашь в руки лично епископу Эшторнскому Гольверу Милатрису.
Сигур перенял свиток трясущимися руками и зрачки его расширились.
- Но как… Как я попаду на прием к самому епископу? – спросил он, заикаясь.
- Братьям Ордена, несущим срочные послания, никто не праве отказать, - особенно наделенные саном лица, - ответил первый монах и хлопнул Сигура по плечу, впервые как брата, но не как изгоя. – Тебя накормят, напоят, дадут кров и поменяют лошадь. Как только послание будет передано, возвращайся в Древорощу. Тебя будет ждать здесь достойная награда за службу.
Сигур покинул Белую Цитадель, крепко сжимая в руках котомку, в которую поместил свиток с посланием. Времени на сборы первый монах не дал. Нужно было выезжать тот час. Послушник отправился к конюшням, где ему выдали одного из трех самых быстрых жеребцов в Древороще – величественного эйнденского скакуна, чья порода славится своей выносливостью и скоростью. Он наскоро закинул в котомку краюху хлеба и пару яблок, наполнил штоф водой и выдвинулся в путь.
Не успели массивные дубовые ворота монастыря затвориться за спиной скачущего монаха, как раздался плачевный звон колоколов, повествующий о гибели Норвиля, нареченного Предсказателем. Очень скоро, подумал послушник, этого блаженного слепого старца нарекут святым и будут пускать к его мощам настоящие паломничества. Колокола звонили яро, гулко и долго. Сигур слышал их звон еще долго, удаляясь на север в сторону столицы. Он мчался по узкой поросшей пыреем тропе, минуя поля ячменя, на которых работали монахи, зеленые луга, дающие пищу скоту Древорощи и два небольших озера, подле которых раскинулись владения монастыря. На шесть лиг вокруг не было ни одного поселения – монахи жили в уединении, как было предписано Молитвословом.
Сигур уже давно не покидал стены Древорощи и теперь, когда ветер свободы браво хлестал его по лицу, а взмыленный конь под ним рвался вперед, будто зная куда скакать, монах чувствовал прилив счастья. В котомке за спиной бережно ожидал своей судьбы свиток, написанный первым монахом Бовином Эльтироном. И пускай там был записан несусветный бред… Кому какое дело?
Вскоре тропа переросла в широкую дорогу, способную дать проход двум полноценным повозкам. Появились первые признаки людского присутствия. Где-то на полях работали крестьяне местных баронов, а в дали даже показалась деревушка под названием Светлогорка, в которую частенько наведывались послушники из Древорощи. Там было не больше тридцати домов и девок рождалось в три раза больше, чем парней. Ясно как день, что им не хватало мужской ласки, вот монахи и захаживали вечерами под кров какого ни будь крестьянина, напившегося до слюней.
Сигур остановил коня у одного из водоемов, чтобы дать скотине отдохнуть, напоить его, да и размять кости самому. К монаху тут же подскочили местные мальчики, плескающиеся в воде. Один из них – рыжий до безобразия, с интересом в глазах рассматривал путешествующего монаха и его лошадь.
- Где твои родители? – спросил Сигур, держа жеребца под уздцы пока тот пил воду.
- Мать на полях, - пожал плечами мальчонка, жмурясь от солнца. – Отец – валяется где-то хмельной. Мне почем знать?
- А вы что тут ошиваетесь? – с деловитым лицом спросил монах.
- Вышли посмотреть на разбойников, - подняв подобородок, ответил рыжий.
- На каких еще разбойников? – вытирая пот с шеи, поинтересовался Сигур.
- Говорят, на Гордой Тропе орудуют нелюди из Гильдии Отверженных, - с видом знатока проговорил мальчишка. – Даже на виконта одного напали, да дружина отбила атаку.
- Нелюди? – прищурившись, переспросил монах. – Что им нужно-то на Гордой Тропе?
- К нам княжеские патрули редко захаживают, - пожал плечами рыжеволосый. – А караваны в столицу с юга могут только по Гордой идти. Вот они и орудуют тут, пока барон не спохватится.
- Быстрее бы он спохватился, - глядя на дорогу, по которой монаху предстояло проехать, пробубнил он себе под нос.
Послушник оседлал жеребца и продолжил путь с опаской, бросив рыжему мальчишке яблоко. Он знал, что какими бы не были дорожные разбойники, на служителей веры они вряд ли нападут. Хотя нелюди не верили в Единого бога, а в Гильдии Отверженных человеческому отпрыску места не было.
Когда солнце стало скрываться за горизонтом, появилась Гордая Тропа – широкая и ровная дорога, которая на западе упиралась в столицу графства – Дуболомни, а на востоке перерастала в Грязный Тракт, ведущий прямо в столицу Эшторна – Ясеневый Город. Здесь часто курсировали купеческие караваны, на перекрестках можно было встретить небольшие трактиры, а также путешествующих торговцев, предлагающих мех, кожу или сталь. По левую руку раскинулись знаменитые пасеки виконта Лаварта, по правую виднелись деревья Эрбинского Полесья – некогда величайшего леса Эндердаля, теперь же – всего лишь оставшаяся от него малая часть. Постоялых дворов на протяжении пути не было, и Сигур решил устроить привал, когда Гордую Тропу с обеих сторон уже обступили могучие дубы и грациозные вязы. Ветра здесь почти не было, зато часто вскрикивал неясыть, завывал волк или шакал, а то и рычало что-то побольше. Кровь в жилах у молодого послушника стыла, ибо еще в далеком детстве он не один раз слышал истории о том, как звери из Эрбинского Полесья нападали на людей. Он с упоением слушал о волках, размером с лошадь, которых боялись даже бывалые охотники, однако ни он, ни кто-либо из его знакомцев волков этих не встречал.
Но было здесь что-то и пострашнее зверя. Сигур стал замечать, что чем дальше он продвигается к Грязному Тракту, тем меньше становится упоминаний о присутствии в этих местах людей. Безлюдная тропа, окруженная по обеим сторонам могучими деревьями, уходила вдаль, заставляя вздрагивать каждый раз, когда с дерева срывалась птица. Сумерки принесли с собой холод и послушник, накинув на голову капюшон, укутался плотнее в свою порядком истрепавшуюся робу. Он похлопал скакуна по загривку, успокаивая животное, хотя сам нервничал куда сильнее. Сигур хлестанул его, когда из леса, где-то совсем рядом, донесся шорох, однако конь, порядком изнеможенный, нуждался в отдыхе. Он нехотя переставлял ноги и даже пару раз попытался скинуть назойливого наездника.
- Обезумевший! – выругался монах. – Скачи, что есть мочи! Мне так хвалили тебя. Нужно попасть на Грязный Тракт, а уж там и заночуем в каком ни будь постоялом дворе.
- Эт вряд ли, - донесся скрипучий голос с жутким акцентом, какой Сигуру еще не доводилось слышать.
Из темноты навстречу монаху вышел низкого роста человек, похожий на ребенка не старше десяти лет, облаченный в вареную кожу с металлическими заклепками. Подъехав ближе, послушник понял, что ошибся – это был не ребенок и даже не человек. О нелюдях Сигур только слышал из рассказов, но еще никогда не видел редких и вымирающих представителей расы горовиков или борхов. Густая смольная борода незнакомца умело была сплетена в десяток косичек, каждая из которых закреплялась раскрашенными костяшками, металлическими заклепками или кожаными веревочками. В руке горовик держал короткий метательный топорик.
Нелюдь гаркнул, да так, что конь с испугу встал на дыбы, сбросив наездника наземь. Сигур грохнулся вниз, ударившись спиной, и взвыл от пронзившей его боли. Послышался смех, однако донесся он теперь сзади. Монах с трудом поднялся на ноги и увидел, что лошадь его уже держит под уздцы второй нелюдь – немного больше того, что преградил дорогу. Он довольно неплохо справлялся с ретивым жеребцом и вот уже эйнденский скакун послушно фыркал, получая от разбойника морковку.
Спустя мгновение на дороге показались еще три горовика – каждый в достойном обмундировании и при оружии.
- У меня ничего нет! – взмолился Сигур, пятясь в сторону леса.
- У тебя был конь, - ухмыльнулся низкий горовик, приблизившись. От него пахнуло кислятиной и потом. Зубов у нелюдя почти не было. – Который теперь принадлежит нам.
- Значит, есть и еще что-то, - добавил второй приблизившийся. – Этот был крепок и суров. Он поигрывал резным самострелом, заряженным тремя стрелами. Рыжая борода его была аккуратно выстрижена и раздвоена.
- Помилуйте, господа, - падая на колени, вскричал монах. – Я посланник Единого, выполняю его волю. Я облачен в робу, скован обетами и несу в себе слово Бога.
- Бога? – удивился горовик с раздвоенной бородой. – Никогда не слышал о боге.
Разбойники в голос расхохотались, оценив шутку рыжебородого. Тот, что был с двумя кинжалами наголо, подскочил к Сигуру и что есть сил, ударил его в живот кулаком, окутанным кольчужной перчаткой. Монах глухо выдохнул и, свернувшись, плюхнулся на землю, корчась и извиваясь. Горовик сорвал его плеча сумку и бросил кому-то из своих друзей.
- Опомнитесь! – кричал Сигур. – Единый накажет вас за это. Я Его Сын!
- За что ему нас наказывать? – приседая на корточки, спросил горовик с самострелом. Похоже, он был у них главным. – Мы не собираемся тебя убивать, сын божий.
- Правда? – глядя на суровое лицо, исписанное шрамами, спросил послушник.
- Конечно, - хлопнув его по плечу, ответил разбойник. – Правда в том, что здесь, - он обвел вокруг руками, наш дом. А ты – вторгся в наше жилище. Будь ты хоть сам ваш Единый воплоти, нам пришлось бы тебя убить, ведь мы не терпим, когда чужаки лезут в наши земли.
Монах затрясся от страха. Он почувствовал, как по ногам его течет что-то теплое.
- Но мы милосердны, сын Единого, - после паузы проговорил горовик. – Поэтому мы даем тебе шанс покинуть наш дом и больше никогда сюда не возвращаться.
Он взвел самострел и наставил его на Сигура. Монах хотел встать, но ноги его не слушались. Он хлопал глазами, глядя как на него смотрят три стрелы, готовые вонзиться в грудь.
- Беги, сын Единого, - рявкнул разбойник и послушник подскочил на ноги, ведомый лишь собственным страхом.
Он и сам не помнил, как оказался в лесу. Ветки хлестали его по лицу, он запинался о корни, падал, поднимался и снова бежал. Сигуру все время казалось, что разбойники преследуют его, однако это было не так. Страх обуревал его до безумия. Сколько он бежал, монах и не мог вспомнить. Когда силы, наконец, иссякли, он рухнул на землю, тяжело дыша и обливаясь потом. Густо растущие деревья скрывали от взора луну и звезды. Все здесь было темным и мрачным. Сигур лежал на спине, а грудь его вздымалась и опускалась. Даже если теперь нагрянут разбойники, ему было все равно – сил, чтобы бежать больше не имелось.
Прошел час или два и монах нашел в себе волю, чтобы подняться на ноги. Вокруг был лес. Он покрутился, чтобы припомнить, откуда пришел, однако тщетно. Послушник ничего не помнил – как будто последние несколько часов происходили не с ним. Разбойники загнали его в лес, отняв коня и котомку, где было ценное послание от Бовина Эльтирона. Хотя теперь эти мелочи волновали его куда меньше, чем забота о собственном спасении. Он выругался, проклиная и первого монаха, за то что послал его на верную смерть и усопшего старца, за то что тот решил отдать душу Единому именно теперь.
Сигур побрел на север, как он сам думал, ибо по его представлениям, так можно было выйти к Дуболомням. Последние карты, что он изучал, говорили о том, что до столицы Рэйнэбора было не больше трех лиг – вполне выполнимое задание для молодого человека. Шел он спешно, изредка оглядываясь по сторонам и прислушиваясь к шорохам, доносящимся со спины. Чувство, что кто-то его преследует, не покидало монаха ни на миг, однако он не сдавался и даже пытался подбадривать себя. Вскоре он вышел на опушку с тремя пнями и немного воспарял духом. У окраины полянки виднелась хижина – старая и покрытая мхом, но все же хоть какое-то напоминание о человеческом присутствии.
Монах прикинул на миг, кто же мог поселиться здесь, в самой гуще леса в полном одиночестве? Некогда деревенские бабки рассказывали о вымершей расе нелюдей – эльтиринах, лесных братьях, как их называли. Люди загнали побежденных врагов в леса и те так и сгинули в бескрайних массивах дубов и вязов. Но мысли путались в голове и думать вовсе не хотелось, тем более о каких-то стародавних сказках. Послушник уверенным шагом двинулся в сторону домика, однако за спиной донесся протяжный вой, заставивший его остановиться словно остолбеневшего. Сигур медленно обернулся и увидел в десяти футах от себя двух огромных волков. Ощетинившиеся звери с горящими глазами агрессивно обсматривали свою добычу, готовясь броситься на нее в любое мгновение. Один из них был серым, облезшим, а второй – черным как ночь и огромным, что медведь. Шерсть на их загривках стояла дыбом, а прерывистое дыхание говорило о том, что хищники уже давно выслеживали свою добычу. Именно черный волк первым устремился в сторону монаха, рыча и дико скалясь. Сигур припустил в сторону хижины, надеясь укрыться ее стенами. Каждый шаг волка равнялся пяти шагам послушника и вот уже он слышал, как шуршит листва всего в паре футов от его спины. Он и сам не понимал, откуда в нем силы для этого последнего рывка, однако ноги все еще прекрасно его слушались, а дыхание, хоть и сбилось, но все же еще не подводило его.
Внезапно дверь в хижине отварилась и в проходе показался небрежного виду старичок. Он был высохший, сморщенный и горбатый. Густая седая борода доставала до пояса. На шее его висела перевязь с сотней разнообразных амулетов, вплоть до черепов белок и усохших каштанов. Старый, казалось, без толики удивления, наблюдал за картиной, которая развернулась перед его жилищем. Он беспристрастно оглядел Сигура своими пустыми белесыми глаза, а затем в самый последний момент, когда монах уже взбирался по ступеням крыльца, он захлопнул дверь. Послышался звук задвигающегося засова и послушник, дернув за ручку, понял, что старик вовсе не намерен его пускать. Он два или три раза ударил в дверь, крикнув что-то бранное, и в тот самый момент острые как иглы клыки хищника впились в его ногу. Сигур взвыл, и ему показалось, что визг этот был слышен на другом конце Эндердаля. Волк одним движением стащил монаха на опушку и принялся трепать, словно игрушку. Второй волк – серый, подскочил чуть позже, когда сознание уже покидало его. Могучие челюсти сжались где-то в районе шеи и в глазах сразу же потемнело. Сопротивляться молодой послушник уже не мог, кричать тоже. Он только бросил последний взгляд на крыльцо дома, где одиноко и равнодушно стоял тот самый старик, наблюдая за расправой. Последними мыслями Сигура перед тем, как уйти в небытие были слова покойного Норвиля: «Два сына – молодой и старый отдадут душу Единому на первую луну после моей кончины». Старым был Бовин Эльтирон, которому решили ничего не говорить об этом предсказании, а молодым… Судя по всему, молодым был он сам.