Змеи Горгоны из книги Граждане лабиринта

Свою силу потомственной чародейки она осознала в тринадцать лет, свою красоту значительно раньше. Еще малышкой детсадовского возраста Настя вызывала у мальчиков повышенный интерес, поскольку ее смоляные, очень густые кудри были необычны и никак не вязались с фарфоровым, прямо – таки кукольным личиком, какое не у всех блондинок бывает. Мама же ее, Татьяна Андреевна, гадал-ка и колдунья в невесть каком поколении, цвет лица имела смуглый, соответствующий темному цвету своих волос, и ничем особенным из толпы не выделялась. По профессии она была поваром, а блондинистый, быстро слинявший из семьи папаша, некогда работал официантом. Гадала мама, в основном, знакомым и много денег за это не брала, хотя во всем остальном, в том, как надо вести хозяйство, к примеру, эта женщина проявляла обычную практичность и ее беспокоила изысканная хрупкость дочери, которой неоткуда, кажется, было браться.

Уже в десять лет Настасья с закрытыми глазами могла определить, какая перед ее лицом лежит вещь, руками, так-же на расстоянии, определяла расцветку ткани или цвет бумаги. Еще через пару лет она научилась двигать предметы, не прикасаясь к ним, но делала это не взглядом, а ладонью на небольшом расстоянии. Удивительно, что при этом была Настя неуверенной в себе, трогательно нежной и слабой, как будто родилась не в этом веке.

Зато от взгляда ее, особенно, если девочка сердилась или была обижена, становилось горячо. Татьяна Андреевна ощущала этот взгляд как удар. Однажды, когда запретила Насте идти с друзьями в поход за то, что та попыталась стереть из дневника тройку, даже покачнулась от силы этого горячего вихря из глаз любимой дочери. Похоже, слабость ее перед жизнью, какое – то трогательно нежное восприятие действительности, компенсировалось за счет экстраординарных, экстрасенсорных способностей. Наверное, это свойственно людям одаренным, но такая яркая необычность пугала мать. Как человек суеверный, она боялась спрашивать карты о судьбе единственной дочери, но однажды все же решилась и стала белой, как полотно. Затем последовало при-общение к церковным обрядам, чтение священных текстов и попытка научить талантливую дочурку видеть ауры людей. Но это почему – то оказалось для Насти недоступным.

В пятнадцать лет девочка стала писаной красавицей и впервые влюбилась. Но безоглядной она не была, скорее осторожной, ведь этому ее так долго учили! Однако совсем отказаться от тайных и таинственных встреч со своим ку-миром, артистом и гастролером, не сумела, наивно полагая, что этот взрослый мужчина полон романтики не меньше чем она сама. Но тому, разумеется, до этих детских домыслов не было дела, он должен был вскоре уехать и торопился. Тот ужас, который пережила девочка вследствие своего робкого увлечения, ее бывший идеал с издевательским смехом назвал способом «сломать игрушку». Настя пережила свое горе молча, ничем не выдавая секрета ни подругам, ни матери. В ней появилась некая суровость, которая обычно возникает лишь в душах одиноких людей, знающих, что по-мощи ждать неоткуда и надо бороться с проблемой самостоятельно, не жалея себя. А затем, когда казалось, что самое страшное уже позади, что все обошлось без последствий, она ощутила Это.

Что-то зашевелилось в ее буйных кудрях, и, подойдя к зеркалу, школьница заметила, что из прически ее едва выглядывает такая же черная, отливающая синевой, как ее кудри, узкая змеиная головка. Наверное, даже слово «шок» в полной мере не способно выразить ее ужас, ее отвращение. Дрожащими руками девочка схватила змею и попыталась выдернуть ее из прически, но испытала такую резкую боль, что вынуждена была остановиться. Лишь спустя несколько лет она вспомнила: это произошло когда она со злостью по-думала о своей однокласснице, единственной, которой завидовала из – за ее легкого характера, способности к обучению и умения расправляться с похотливыми притязаниями ровесников, не теряя при этом их дружбы и оставляя им надежду. Настена заметила: когда змеиная голова наконец – то спряталась, ее собственные глаза, менявшие цвет из голубого в золотистый, стали опять прежними. Но это оказалось лишь началом кошмара.

Спустя шесть лет, в белом медицинском халатике, будущий фельдшер Анастасия Сергиенкова по – прежнему казалась беззащитным очаровательным ребенком с телом юной чаровницы. Она была округлой и хрупкой одновременно, на выпуклом, высоком, ослепительном лбу – ни морщинки, светлые до прозрачности глаза прячутся в смоляных ресницах. А какие кудри! Рядом с ней мужчины теряли хладнокровие и цинизм. За исключением некоторых.

Тот, первый, тот единственный, тот страшный был, разумеется, таким исключением. И в один из первых же вызовов во время ее практики на «Скорой помощи», Настя по-пала к нему, в элитный дом в элитном районе областного центра, туда, где обитала его семья, где беспокоилась за него горделивая блондинка, где бегал вокруг и «путался в ногах» его маленький сын. Она так боялась, что старый фельдшер, приехавший с ней, заметит змееныша, обратит внимание на ставшие золотистыми, жарким взглядом полыхнувшие глаза практикантки! Но тому было некогда оглядываться на-зад, он был очень и очень занят, он спасал, но так и не спас этого гипертоника, взгляд которого внезапно остановился, а лицо словно посыпали пеплом.

В этот вечер Настена впервые вздохнула с облегчением. А потом сама же этого облегчения испугалась. Но время затишья все же наступило. Анастасия окончила колледж, устроилась на работу и усталость, ставшая ее постоянной спутницей, притушила ощущения. Она много читала, в основном, по ночам, а легенду о Горгоне изучила во множестве вариантов. Но ни в одном из них не содержалось подлинного сочувствия к этой жертве насилия, не по своей воле ставшей чудовищем и убийцей. Свою чудовищность она также, насколько это возможно, изучила. Так первая змей-ка (Настя называла ее первой страшилкой) грозила вылезти наружу именно в тех случаях, когда зависть и чувство не-справедливости терзали сердце ее госпожи. Вторая, медноглазая, могла показаться из вороха кудрей сразу после того как не осуществилось какое – либо сильное и естественное желание Насти, к примеру отдыха или жажды.

Однажды они все-таки появились, поднялись в полный рост, причем вместе. Это снова случилось на дежурстве. Анастасия тогда зарабатывала мало, а работала много. Даже ее безупречная красота стала как бы бледнеть и истончаться от перекусов на скорую руку, ночных бдений и недовольства собой. Ей хотелось отдыхать, хотелось красиво одеваться и жить в довольстве, она остро ощущала то, что в глазах окружающих становилась обыденной, неинтересной. Прекрасное требовало оправы, тем более что ужасное пряталось в глубине. И это смутное ощущение бессилия перед жизнью! И это глубоко запрятанная вера в то, что она заслуживает участи более легкой, опоры, радости! За исключением…Не-смотря на…А так ли это? Тайная вера, тайные сомнения… И вот снова вызов в богатую квартиру, где невзрачная хозяйка слабым, но тем не менее надменным голосом жалуется на боль в висках и велит принять меры. Настя так и не поняла почему, желая просто помыть руки, вместо ванной зашла в другую комнату этой уставленной антиквариатом квартиры. Может, это была случайность, а, может, рок. Она ступила в комнату и буквально остолбенела: на низких столах и полках до потолка валялись стопками пачки валют и крупных рублевых купюр. Так вот откуда металлические нотки в голосе! Вот как везет иным невзрачным, ничем не примечательным капризулям! Вот, оказывается, сколько можно иметь! Иметь, а не зарабатывать…

Когда Настя вернулась к больной, та посерела. Еще мгновение она с ужасом глядела в золотистые глаза, а затем откинулась на подушки и прекратила дышать. А ведь Горгона убивала только мужчин…и только тех, кто сам желал ее погубить. Значит, она, Анастасия, еще хуже, еще убийствен-ней? Но ведь она этого не желает! Никогда не желала! Она просто больна, больна сознанием своей беззащитности. И когда что – то в ней восстает против этой самой беззащитности, появляются они, ее змеи. Так что же делать? Ясно одно: с работой фельдшера пора распрощаться…
 И Настя распрощалась, без сожаления ушла из «Скорой помощи» и занялась тем, что хорошо умела делать с детства– гаданием. Она надеялась, что если станет богатой, не будет людям завидовать и хорошо отдохнет, обида на жизнь отпустит ее, и змеи успокоятся, может даже исчезнут. Только вот в кудрях зашевелилась третья, какая-то особенная, с более крупной головой и белесыми глазами. Настя , сама не зная почему, боялась ее пуще прежних. Подозрительным было уже то, что эта мутноглазая тварь в лицо хозяйки не смотрела и, стоило той подойти к зеркалу, пряталась, но была беспокойной и могла даже причинять боль. Однако что же с этим можно было поделать? Ведь не пойдешь же к хирургу – косметологу и не попросишь удалить с головы непрошеных гадов!
Так и жила Настя, опасаясь приходить в церковь, избегая встреч с матерью и уклоняясь от всех попыток пригласить ее на свидание. Благо, нынешнее ее занятие большого круга знакомых среди мужчин дать не могло… И снова потянулись невеселые, но относительно спокойные годы. Только вот тоска иногда сжимала сердце, но Настя научилась с этим справляться.

Анастасии было уже за 30 когда, остановив свой «Лексус», она согласилась подвести парня в простенькой, насквозь продуваемой кенгурехе, и обратила внимание на ясный взгляд его блестящих оливковых глаз. Парня звали Павлом, и он оказался весельчаком с незатейливыми жизненными принципами, которым трудно следовать, если желаешь идти по жизни с комфортом. Настя влюбилась в него так, как никогда не влюблялась прежде, с восторгом, забыв об утонченности. Он был обычным технологом, любил под-выпить по выходным и обожал анекдоты. В нем была чисто-та, та самая, редкая чистота, которая, как ни странно, бывает свойственна лишь мужчинам и не имеет отношения к их мимолетным грешкам: он умел отдавать себя любимой женщине. На Настю Павел смотрел с обожанием, относился к ней бережно и – удивительное дело! – змеи куда – то прятались, когда своей твердой ладонью он ласково проводил
по кудрявой голове удивительной любовницы. Они были вместе уже около года, и, казалось, прошлое отступило, от-пустило Анастасию. Она научилась за это время прилично готовить и смеяться, она понадеялась жить как обычный человек. Но случилось непредвиденное: на один из сеансов к ней, гадалке, пришла молодая, приятной наружности женщина, и принесла с собой фото ее Павла. Она просила узнать о судьбе своего гражданского мужа, который два года назад уволился с завода и исчез из ее жизни, так и не узнав, что может стать отцом. А до чего мальчик - то на него похож! До чего похож!

Нет, она не хотела этой женщине зла, она даже не по-чувствовала, случилось ли с ней что – то плохое за порогом комнаты, где проводился прием посетителей, она успела отвести свой огненный взгляд и покрыла платком голову. Но секунда ее страшного воздействия все - таки была, и маленький сын ее любимого человека все – таки мог остаться сиротой. А, главное, они ожили. Они ожили! Как она могла теперь гарантировать безопасность тому, кого любила? Она не винила его, прошлое это прошлое, она не винила свою соперницу и не винила себя. Она проклинала того, перво-го, усопшего, проклинала свою жизнь, свою убийственную способность. Она внезапно ощутила весь груз собственной слабости, своего отчаянья. Может, надо было прежде кому – то признаться? Может, стоило как – то побороться? Но как? Поздно, все поздно, у нее нет больше сил надеяться. Она подумала о том ужасе, о том отвращении, которое обязательно отразится на открытом лице Павла, стоит ему увидеть ее превращение. Она вспомнила, какими серыми становились лица тех, других, перед тем как…
Ни боги, ни люди не прощают чудовищ, даже тех, которых сами и создали. Тех, которые несут гибель…Она подошла к своему трюмо, своему большому зеркалу. Она увидела эту, последнюю, змею, вгляделась в ее хищную крупную голову, в ее тусклые, белесые, почти бесцветные глаза. Она смотрела и смотрела, смотрела и смотрела, не в силах опустить взгляд. И каменела, каменела, каменела…