Четыре стороны одной монеты

 


 - Холодно... Холодно за окном, холодно в огромной квартире. Настроения никакого. Послал же Господь мне испытания! Сколько работы навалилось с тех пор, как назначили мне быть правящим архиереем,- так думал владыка Мефодий ранним декабрьским утром, глядя на дождь со снегом за окном и, не замечая того, поеживаясь. Климат не тот, что родном Закарпатье. Тут – море, всю зиму влажно, часто идут дожди вместо  снега.

  Пора... Пора идти в управление. Епископ отошел от окна, прекращая немой разговор с отражающимся в окне человеком с жестким взглядом. Четвертый месяц отец Мефодий возглавляет кафедру, а никак не разберется, кто есть кто из священников, кто  поддерживает его, а кто вспоминает о бывшем владыке. Разогнать бы всех по другим епархиям, все косо смотрят на него. Те, кто образовывали Бердянскую кафедру вместе с епископом Елисеем, считают,
 что нового епископа прислали  на теплое место высокие покровители. Шушукаются за спиной и ищут в делах его и решениях ошибки, уж молод больно он для сана епископа.
- Разогнать!- Архимандрит скрипнул зубами,- Разогнать и поставить молодых, кои будут обязаны ему своим возвышением.

    Много дел. Много. В монастыре не меньше было, но масштаб не тот. Там бил ноги, доставая кран для строительства, тут - деньги на "Майбах" для выездов с помпой, там пускал в ход все красноречие, уговаривая пожертвовать машину кирпича, тут - кусочек акций морского порта.  Но все - для церкви, все - для церкви. Для ее блага. Да и сохранение нравственности священников всегда и везде дело хлопотное. Месяц уже идет разбирательство в Амвросиевском монастыре. Нельзя было разогнать весь монастырь и обвинить настоятеля в укрывании содомского греха монахов. Пришлось скомбинировать ситуацию с обвинением архимандрита  в получении взятки при усыновлении. Отец Мефодий усмехнулся. Чушь, конечно, но сработало. Нервов у архимандрита не столько,  сколько у владыки - не смог выдержать нажима прессы и милицейского разбирательства. Написал заявление об освобождении от должности наместника монастыря.  Эта проблема с Божьей помощью решена, а что делать с пожеланием митрополита Антония в становлении Свято-Троицкого храма Кафедральным собором? Красивейший храм выстроил со своей общиной отец Владимир! В центре города, просторный, с хорошей акустикой. Мысли епископа опять закрутились вокруг  лакомого куска, Свято – Троицкой церкви. Доход большой в храме, прихожан все больше и больше туда ходит. И креститься и отпевать усопших надо. И  венчаться, конечно же. Все, все идут в этот храм. Идут к отцу Владимиру. Деньги гребет лопатой, а на нужды епархии отчисляет скрепя сердце. А ведь у кого деньги у того и власть. Власть... Архимандрит вздохнул.

 Ревность прорвала плотину благоразумия и смирения: "Господи Боже Всемогущий, помоги мне быстрее расправиться с этим отступником"

****

  - Ух ты,- хрусталиками зазвенел мальчишеский голос. Феденька сощурился от снега, выглядывая в окно и  торопясь завтракать, чтобы поскорее убежать на улицу. - Ух ты,  сколько снега.

 Снег шел большими мягкими хлопьями с вечера всю ночь.  Федор спрашивал у папы, откуда берется снег и папа рассказал ему, что это капельки дождя, чтобы не замерзнуть одевают белые шубки и летят к нему в гости. 

  Его папа все знает, все-все на свете. Мама говорит, что раньше он был врачом, а теперь  папа-священник, настоятель храма. Феденька иногда ходит в храм вместе с мамой. Там так красиво поют на клиросе. И папа, отец Владимир, главный священник, ведущий Литургию, тоже такой красивый в праздничной фелони.

Больше всего Феденьке нравится, когда дьякон, стоя пред Царскими вратами говорит: « Благослови, владыко!». Владыко - это Феденькин папа, протоиерей Владимир. И папа отвечает: «Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков». И тогда хор отвечает: «Аминь»

 Потом папа произносит короткие моленья и просит: «Господу помолимся» или «у Господа просим», а хор отвечает: «Господи помилуй» или «подай Господи». И Феденька свято верит, что Господь выполнит  его просьбу и мама будет здорова. Он ни о чем больше не думает все время, когда папа ведет Литургию, только о том, что надо просить Господа о здоровье для мамы.

   Неделю назад, в среду, после папиной ссоры с дядей Сашей, церковным старостой, у мамы пошла кровь из горла. Приехали  врачи и увезли маму в больницу.
   А тогда, в среду, Феденька видел, как папа изменился в лице после каких-то злых слов дяди Саши и ударил того по лицу.  Тогда дядя Саша засмеялся и стал просить всех запомнить этот день.  А папа сказал, что он запрещает дяде Саше приходить к нему исповедоваться. Потом мама плакала, сидя в машине, а папа не мог вставить ключ в замок зажигания.

 ***

  - Вот и вырыл ты яму сам себе, отец Владимир. Не простит тебе пощечины твой староста. А я подогрею его злость, она мне на руку, - Глаза епископа  стального цвета сверкнули резко, как к скорому делу вынутое из чехла лезвие охотничьего ножа,- А  мы тебя подтолкнем в нее, эту яму.  Завтра собирается епархиальный Совет, мне не составит труда настоять на запрещении тебя в служении. Тем более, основания есть. С кем ты сравнил себя, отец Владимир? С Апостолом Петром или со Святителем Николаем? Даже для них рукоприкладство было тяжким грехом. Не слишком ли возгордился ты, не высоко ли ты вознес сам себя за свои заслуги?

      Разговор с самым близким человеком, собой, закончился, и Епископ вызвал в кабинет секретаря епархии протоирея Сергия Ильина, попросив его собрать все документы, письма и жалобы прихожан на настоятеля Свято - Троицкого храма.               

  - Неважно, правдивые или нет, подписанные или без подписи,- глаза Епископа вонзились протоиерею глубже, чем в душу: в самое естество.-  Я прошу Вас, отец Сергий, приготовить к завтрашнему Совету все возможные свидетельства нарушения церковных канонов отцом Владимиром Ивановым. И можете готовиться потихоньку к назначению на место настоятеля храма,- чуть снисходительно - брезгливо  улыбнулся епископ, глядя как секретарь пулей, несмотря на свой сан, вылетел из кабинета правящего архиерея.               
Епископ мог угадывать тайные желания окружающих его людей и использовать себе во благо. Сейчас - любовь митрополита для продвижения по службе, как  раньше - любовь бабушки для лишнего случая полакомиться конфетами, любовь матери для тайн от отца. Все во благо себе. Себе, а сейчас, значит, и Церкви, ведь только для Церкви он служит с Божьей помощью и с заступничеством Божьей матери.               

 ***               

       Вновь в гости прилетел снег. Он манил к себе, как подарок, спрятанный мамой в шкафу к Новому Году. Но на улицу еще нельзя - ангина. Тот первый снег был обжигающе-вкусным, от него и заболело горло. Теперь можно только в окно посмотреть. На яркий снег, на соседку, бабу Нюру, что убирает зародыши сугробов возле  своего дома.  На  машину дяди Саши напротив их дома. Подъехали еще две красивые, большие машины. Но никто не выходит и не идет к ним в дом. Зачем же тогда они стоят тут?


     Двое из «Геледвагена» и двое из «Бешки» вышли из машин, щурясь от яркого снега. Закурили, лениво переговариваясь:

 - Кого ждем? Шеф на месте,- кивнул один из здоровенных парней на машину, стоявшую чуть поодаль.- Нас много, по-быстенькому разх..им  всю эту поповскую хатенку. Стремно чей-то с утра...               

- Не хилая хатенка,- усмехнулся другой, чуть пониже, но такой же накачанный битюк,- два этажа отгрохал батюшка на чужое бабло.
- Отвали, братан, - ревниво сказал водитель "Бешки", видя, как битюк нервно постукивает носком легких туфель по новым колпакам
               
- Кончай базарить,- оборвали их разговор из приоткрытого окна БМВ.-  Вовкины доходы приехали сюда считать или что? Пора дело делать, а то вон тетки сбегаются. Гляди, вскоре и ментов принесет.
 - Петрович, пора.
   Двери всех трех машин, как по команде, открылись,  и братва вывалилась на морозный воздух.
               
   Снег хрустел под ногами, звук напомнил Петровичу хруст позвонков или резко вывернутых суставов. Он слышал: под ногой битюка сломалась ветка, напрасно пытавшаяся спрятаться под покрывалом из снежинок. Злой Плохиш добил ее: раздражала, б...ь.
     Пацаны начинали злиться, снег забивался в туфли и кроссовки, таял внутри. Торопились быстрее сделать работу да свалить по домам, переодеться. Не успели дойти до ворот поповского дома, как соседские бабки вывалились на улицу-глазеют. Они все знают, им роток не закроешь:
 
-Сашка, поганец, к батюшке со всей оравой своей идешь? Как и раньше, по-бандюгански, дела свои решаешь? Зря тебя, видать, отец Владимир столько лет к Богу вел...
- Молчи, мать.
- И чагой бы я молчала, нехристь! Разве ж можно к батюшке с силой! Накажет тебя Господь,- бабка перекрестилась, прикрыв на секунду глаза.
  Потом крикнула неожиданным громом куда-то во двор соседнего дома, увидев, как парни ломали кованые ворота, закрывавшие въезд в широкий двор  дома отца Владимира: 
- Звони в милицию, сватья!

- Уже, уже,- отозвалась сватья, не выходя из-за крыльца своего дома, лишь опасливо подглядывая из-за давно некрашеных, сучковатых досок стены веранды таким же, давно потерявшим окраску, глазом.
               
  Тот, которого бабка назвала «Сашкой», стоял чуть вдалеке от  быстро сломавших  ворота и калитку парней, и с удовольствием наблюдал, как  ловко делали они свое дело. Опыт.               

  - Сашка, что, посильнее покровителя нашел, к епископу новому на коленках ползал?
   - Штирлиц, а не бабка Нюра,-подумал Александр Петрович.- Вот если бы все депутаты так работали по добыче информации, как бабка Нюра, цены бы им не было. И откуда эти бабки все знают!

 «Сашка» отвернулся от старухи и пошел, как хозяин, спокойно, вместе со всеми во двор. Он знал тут каждую плиту, сам укладывал, когда считался другом отца Владимира. Курилов вспомнил вкус легкого, молодого вина, что пили  в тот день, когда работали все вместе, гулко-тонкий звук деревянных молотков по сопротивляющейся плитке.
 -Господи, помоги быстрее с Вовкой расправиться...

   Во дворе снега уже не было - убрали. Вот и отлично: легче будет отталкиваться ногами при драке. Это Александр Петрович знал из собственного, еще не ушедшего из памяти бандитского опыта.               
 - Быстрее надо, пацаны, скоро менты приедут.
 - Так не выходит батюшка–то,- слова прозвучали как просьба, которую отец Владимир тут же выполнил, появившись на крыльце.
               
- Александр, ты зачем ко мне?
               
- Чтобы забрать у тебя, Вова, то, что принадлежит мне.
               
- К священнику обращаются «отец Владимир».
- Недолго тебе быть священником. Что ты за поп без церкви? А церковь-моя, на мои деньги построена.       

- Что значит "церковь твоя?" Здание храма, ты имеешь ввиду? Ты же передал его в дар общине, хотя мы и вместе его строили, вместе с общиной, тут не только твои деньги.

-Да что ты с ним разговариваешь, Петрович?

   Битюк решил положить конец разговорам и толкнул отца Владимира в плечо так сильно, что тот пошатнулся. Это был сигнал. Удары градом посыпались на священника. Стая набросилась на жертву, смеясь и предлагая друг другу удобные для битья места. Старались попадать по рукам и ногам. Главное было - напугать, а не изуродовать. Попасть в лицо-слегка, уронить в снег и посмеяться. Главное унизить, всего лишь унизить. Отец Владимир молчал, только прикрывал лицо и голову, отступая за угол дома: как бы Феденька в окно не увидел. Уже падая в чистый, рыхлый снег, как в перину, батюшка увидел бегущего к нему отца Олега, и подумал: « Зачем! Тебе сейчас тоже достанется». Отец Олег подхватил падающего друга, и так стояли они молча, спина к спине до приезда милиции. Отвечать тем же своим недругам священникам было нельзя.
  Петрович усмехался, глядя на действо: "У кого сила, у того и власть. Власть..."
***

  Утро рождалось морозно-прозрачным. Солнечные лучи придавали золотистый оттенок сотканному из воздуха невесомо-прозрачному полотну за окном. Феденьке казалось, что слова души его летят в небо по этим солнечным лучам, как мамины цветы летом под окном, стремятся по тонкой нити вверх, к солнцу. Ажурное сплетение слов молитвы с едва ощутимыми нитями солнца и рождает золотое сияние сегодняшнего утра. Очень любил Феденька утро. Утром можно поговорить с Богом. Чуть приоткрыв глаза, глядя сквозь пушистые реснички в окно, Феденька рассказывал Богу обо всем сокровенном и просил, просил, просил:

- Господи Боже, дай маме сил, пусть мама скорее выздоравливает и возвращается домой,- Мальчик привставал на цыпочки, так он был чуть-чуть выше, а значит и ближе к небу,- Я очень люблю маму, Господи. Помоги ей. Во имя Отца и сына и Святого Духа. Аминь.
 Все чувства Феденьки вылились в тихое "Аминь" и, покинув Землю, устремились ввысь, к Отцу Небесному.
 

  Мальчику хотелось, чтобы каждое утро  длилось долго-долго, и день не разлучал его с мамой. Но Федор, как уже взрослый человек, должен был ходить в музыкальную школу, или к преподавателю английского, или в бассейн. На следующий год Феденька пойдет в школу, ему надо многое знать и уметь. Поэтому им приходилось каждый день расставаться. Маме тоже приходилось почти каждый день уходить от сына. Она торопилась в большой светлый зал, который назывался "диализная", это Феденька точно знал. Также он знал, что такое гемоглобин, гепарин и фистула. Две фистулы были вшиты в мамины руки, через них  кровь шла из маминой руки в аппарат и возвращалась обратно. Так надо было. Чтобы мама могла дольше быть рядом с Феденькой и не уходить к ангелам.
 
 ***
  Дверь захлопнулась. Тяжело и гулко. Хрипло смеясь не смазанными петлями. Могущественная дверь. Он чувствовал спиной ее силу и осознание ею самой этой силы. Чувствовал не остывающую усмешку этой чертовой двери. Зачем его понесло на это представление? Ведь финал этого спектакля был предсказуем. Новый Епископ тот еще Master of paper. И его куклы точно знали свои роли. Несмотря на это отец Владимир был обязан быть там. Был обязан быть одной из таких кукол. Обязан кукловоду и таким же куклам, как и он, ведь все связаны одной нитью. Он не смог отнять у них шанс доказать их лояльность епископу. А куклы на этой гротескной репетиции будущего спектакля старались точно соизмерить длину поводка кукловода. Репетировали, учитывая силу of the Master, возможность самим дергать кукловода за веревочки. Куклы учились больно дергать, но не лишать кукловода пальцев. Чтобы тоже знал свое место. Знал, что без них он лишится возможности наслаждаться  своим могуществом.
 Дверь захлопнулась. Отец Владимир вспомнил другую дверь из детства, когда у него, маленького мальчика, не хватило сил вырвать у такой же могущественной двери свою руку. И эта дверь до крови прикусила ему пальцы, выплюнув ему в варежку большой сгусток крови. Больно тогда, больно теперь. Отчего? Отчего так больно? Ведь он просто зарабатывал деньги, служа церкви. Не Богу, а Церкви. Ведь сказано в Библии:  « и посредник между Богом и человеками человек Христос Иисус»

 На сегодняшнем епархиальном Собрании он был запрещен в служении: " За избиение старосты храма Александра Курилова". Так решил новый епископ, тому и подпели члены Собрания. Отец Владимир просто бесил многих. Он не научился прогибаться перед мнением высокопоставленных особ, а уж перед мнением равных себе по званию - тем более. Настоятель храма, отец Владимир, был запрещен в служении, и возвратить все на круги своя уже невозможно. Отец Владимир предполагал, что Епископ сделает следующий ход-его лишат сана и двери в стены построенного им храма  будут закрыты навсегда. Его детище, рожденное им, наученное ходить и думать, уже забрали у него. Может, он потерял свой храм потому, что не был он для него Храмом? Он шел туда не очищать и очищаться, не давать надежду и надеяться, не делить скорбь свою и ближних, а просто зарабатывать себе уют в доме, покой рядом с любимой женщиной и возможность продлить ей жизнь?  Да, сегодня его лишили возможности зарабатывать деньги на Сашино лечение. Отец Владимир, не помня себя, дошел до машины, открыл дверь и очутился в своем государстве, нарушить границы которого никто не мог. Стало чуть легче дышать. Поскорее уехать от этого злого места, прочь от здания епархии. Он снова глубоко вдохнул: оставшиеся с утра запахи тел жены и сына подействовали на него успокаивающе. Это были ароматы любви и нежности. Но эти запахи вызвали неожиданный флешбэк. Перед ним всплыло лицо, которое было синонимом несчастья.
 И это не было лицо Епископа, или Алексашки. Это было лицо врача из приемного отделения, встретившегося им десять лет назад. Пустые глаза, как казалось ему тогда. Глаза, как шторка для души - понял он только теперь. Глубоко, слишком глубоко цеплялись испуганными взглядами, как крючьями, больные за глаза врача: " А может, это ошибка? Я не хочу сюда. Я хочу вернуться в привычный мир!" Тогда им с Шурой показалось, что он - паук: "Нет уж, дорогие, попали, так попали,ха-ха-ха". Все эти десять лет он не мог отказаться от чувства, что именно этот доктор-паук затянул их в свой слюнявый кокон. Именно он был во всем виноват. Он и никто другой. Вернуться в свой беззаботный мир они уже не смогли. Эти воспоминания и вызвали повтор такого сильного приступа отчаяния.
 А потом на флешке пямяти как отметки возникло:
    Поздняя весна, жаркий день, море и Сашино переохлаждение.
    Глубокая ночь, испуганное лицо молодой жены, больница и доктор-паук.
    Белоснежный полупустой кабинет, реаниматолог, тяжелый разговор и реальное     ощущение  глубокой ямы полного  безденежья.
     Бесперспективные поиски работы и денег на пересадку почки.
     Случайная встреча с Куриловым, петля на шее- предложение учебы в семинарии и одолженные на неопределенный срок деньги .
      Сложнейшая операция и неудача, почка отторглась через год мучений.
      Детский дом и восьмимесячный мальчик, ставший им сыном.
 Вот так и застрял он на десять лет  между молотом и наковальней. А теперь настала пора исцеления. Исцеления от сопротивления, ожидания, исцеления от обещаний, лжи самому себе.