Коллаборационист Чужак-1

Сентябрь 1952 года

Северо-запад Белоруссии. Хутор Груша.

Сегодня я принял решение взять день отдыха. Наконец-то представилась возможность передохнуть, собраться с мыслями и подумать том, что делать дальше. В ближайшее время главная для меня задача состояла в том, чтобы наладить контакт с какой-нибудь активной группой и первое, что надо сделать это поискать выйти на группу Хорунжего, которая по слухам активно действует в окрестностях Энска. Моим руководителям казалось, что мое подключение к этой группы имеет перспективы. То, что в лесу в районе поселка Илья есть люди, которые не приняли Советы у меня не вызывало ни капли сомнения. Но для начала мне надо было немного переждать, отсидеться в схроне, хотя бы несколько недель, думается, что НКВД отслеживает пролеты неопознанных самолетов над территорией Белоруссии. Так, что на некоторое время нужно выдержать карантин, что представляется мне жизненно необходимым. Для большинства здешнего населения и людей, которых я могу встретить завтра или послезавтра, я чужак, и непременно найдется кто-то, кто доложит, куда следует о появившемся в районе незнакомце. Надо заметить, что местное население во время войны научилось отличать своих от чужих инстинктивно. Оно и понятно. Первая мировая война, гражданская война, польско-русская, Вторая мировая война – разве это не университеты?
После войны в здешних лесах скрывается множество людей, которые волею судьбы оказались вычеркнутыми из нормальной человеческой жизни. Аковцы, полицаи, литовцы, именуемые большинством лесные братья, немцы. В последнее время к ним добавились молодые люди, которые службе Советам предпочли дезертирство, это призывники, которые не хотят идти служить в армию. Всю эту информацию я смог получить от тети во время наших разговоров за ужином. Желание поговорить со мной у нее особенно велико вечером, когда за окном темнеет и все работы по хозяйству закончены. Оно и понятно, люди живущие на хуторах не имею ежедневной возможности для общения с людьми. 
За окном идет дождь. Сегодня тетя Ханна пошла в местечко, я попросил ее навести для меня справки и купить не почте несколько газет. Хотя даже эта просьба мне показалась необычной. Не обратит ли на нее излишнее внимание почтальон. Пришлось придумать для нее отговорку, сказал, что на всякий случай скажи, что сосед попросил газету купить для самокруток.
Я надеялся найти в местных газетах хоть какую-то информацию о том, что происходит в районе. Газеты, особенно местные, могут быть ценным источником для оценки состояния дел в районе. Я, конечно же, не сильно надеялся на то, что в газетах будут сообщения о стычках войск НКВД с бандитскими формированиями. Но, какие-никакие статьи могли помочь понять, чем живут здесь люди. За то время, что я здесь отсутствовал, многое изменилось. Люди начинают привыкать к тому, что произошло и воспринимают новую власть, как необходимость с которой придется считаться. В одной из газет, которая чисто случайно сохранилась у тети, я прочел короткую заметку, в которой говорилось о том, что крестьяне, которые составляют 80% населения западных областей, плохо информированы о жизни в СССР. Автор статьи сетовал на то, что рост численности коммунистической партии за счёт местного населения идёт неудовлетворительно и упрекал местные газеты в том, что они фактически не занимаются систематической пропагандой идей советского патриотизма, слабо пропагандируют советский строй и социалистическую идеологию. Эта небольшая заметка подтверждала то, что в нашей местности советский образ жизни не воспринимался населением.      
Почему-то вспомнилась моя последняя встреча со Стасевичем, которая послужила началом для всех событий, приведшим к моему возвращению в Белоруссию. Это произошло в маленьком городке, который находился на границе Германии с Францией. Встреча с Стасевичем, ближайшим соратником известного на Новогрудчине Франтишком Рокулей, была проинициирована Игнатовым, председателем землячества при университете в котором я учился. Эта встреча была не случайной, потому, что именно благодаря Стасевичу я вскоре оказался в Бельгии. Надо сказать, то, что я сейчас оказался в Белоруссии  – это тоже его заслуга.
В июле 1945 года, после освобождения из лагеря для перемещенных лиц я уехал во Францию в надежде, что в свои неполных двадцать, я смогу получить хорошее образование. Мне удалось поступить в университет на отделение истории. Для парня из небольшого местечка на севере Белоруссии это была неслыханная удача. Однако, надежды не всегда сбываются. Вскоре по университету среди репатриантов прошел слух, что французские власти собираются передать нас Cоветам. Это вынудило меня действовать. Понимая, что слухи, как правило, имеют основания, я не стал полагаться на божью милость - и  в течение суток собрался и, никому ничего не говоря, покинул Париж. 
Потерпев поражение во Франции, я перебрался в Бельгию, где попытался продолжить учебу в католическом университете. Здесь, в отличие от Парижа, было довольно сильное студенческое землячество белорусов. Мне неслыханно повезло, земляки помогли мне неплохо устроиться. Нет худа, без добра. Я  смог не только продолжить учебу на факультете теологии, но и активно включился в жизнь землячества. Моя активность в студенческой жизни университета была замечена. И прежде всего, моими земляками. Правда, это доставило мне только лишние заботы.
Мной стали интересоваться. Первым, кто заинтересовался мной, был Стасевич. О нем мало я почти ничего не знал. В студенческой среде он слыл агитатором, который вербует белорусов на выезд в Канаду. Так это было или нет, фактов подтверждающих это я не смог отыскать. Стасевич встретился со мной вскоре после того, как я определился с учебой. Наша первая встреча состоялась в небольшом кафе. Стасевич в разговоре со мной был не только достаточно корректен, но и настойчив. Правда, вначале разговор не задался. Оно и понятно, Стасевич был со мной не на равных. Он был старше и имел за спиной совсем другой жизненный опыт, чем я. О нем я слышал раньше и знал, что он при немцах в Новогрудке ходил в высоком чине, а его непосредственным начальником был Ракуля, который  здесь, в эмиграции, имел и солидное положение, и большое влияние на жизнь белорусского землячества.
Я понимал, что Стасевич не простой человек, поэтому в разговоре с ним я старался не говорить ничего лишнего.
- Ты доволен своим положением? – спросил Стасевич. Его вопрос показался простым, но я уже имел некоторый опыт общения со Стасевичем, насторожился, чувствуя какой-то подвох. «С чего бы такая отеческая забота!» - мелькнула мысль в моей голове, увеличивая мою настороженность.
- Не то, чтобы очень, - ответил я уклончиво.
- Домой возвращаться не собираешься?
- Ты думаешь это возможно?
- Думаю, что да! – уверенно ответил Стасевич.
- Смеешься? Вернуться в Белоруссию, чтобы сразу же оказаться в Сибири?
- Отчего же сразу и в Сибири? – улыбнулся Стасевич. - Как мне кажется приближаются большие перемены.
- В это как-то не сильно верится. Я где-то читал, что многие, из тех, кто воевал за Советы, надеялись, что после войны Сталин распустит колхозы. И что в итоге? Колхозы как были, так и остались.
- Если сидеть здесь, в Европе, то в Белоруссии ничего не изменится. Кроме того, ты наверно, знаешь, что в соответствии с договоренностью об обязательной репатриации советских граждан, которая была достигнута на Ялтинской встрече Сталина, Рузвельта и Черчилля в 1945 году, союзники тебя рано или поздно передадут Советам?
Я не готов был что-то ответить Стасевичу потому, что уже прочувствовал на себе, как французы относятся к репатриантам. Тем более что у многих кто, волею судьбы оказался в эмиграции, на слуху была история с выдачей Советскому Союзу казачьей армии атамана Краснова. В истории все повторяется.
А Стасевич, тем не менее, продолжал начатую тему.
- Суть договора подписанного в Ялте в том, что обязательной репатриации подлежат все советские граждане. Правда, в английской и американской зонах от обязательной репатриации освобождены те, кто согласился сотрудничать с английской и американской администрацией, думаю, что французы в ближайшее время тоже изменят свое отношение к «обязательности». У меня имеются сведения, что французское правительство дало указание своим службам считать, что советскими подданными могут считаться только те, кто жил в государственных границах СССР 1939 года.
- Я уже на себе прочувствовал всю прелесть жизни эмигранта-беженца, - сказал я. Чтобы объяснить, что я имел в виду под «прелестью жизни», я рассказал Стасевичу о том, что меня вынудило переехать из Франции в Бельгию. Он посочувствовал мне.
- Да, Европа не очень рада нам.
- Похоже, все мы помечены татуировкой «чужак», которую никогда не удастся стереть.
Стасевич улыбнулся, но улыбка не удалась, что-то горькое было в ней. Он некоторое время молчал, как бы раздумывая о чем-то, потом неожиданно заговорил, спокойно и уверенно:
- Хочу тебе сказать, что многие в моем окружении поговаривают, что послевоенный расклад таков - оккупированные Советами западные районы Белоруссии в ближайшее время станут очагами упорного сопротивления Советскому режиму. И надо сказать, американцы подтверждают это. Многие считаю, что западные союзники Советов будут настаивать на демократическом решении задач послевоенной реконструкции Восточной Европы. Надо полагать, что война не закончена и американцы с англичанами в ближайшее время могут столкнуться в войне с Советами, тем более, что у них есть козырь - атомное оружие.
Я не был удивлен, услышанному. Слухи в среде эмигрантов были разные, и мало чем отличались от того, что сказал Стасевич. Мне показалось то, что в Европе были люди, которые жили надеждой, что Советы должны вскоре столкнуться в войне с Западом. Я считал такие надежды иллюзией. Я был уверен, что Европа устала от войны, а американцы, похоже, стремятся продолжать бизнес на войне, столкнув лбами новую Европу и СССР. Но, разъяснять свое отношение к войне Стасевичу я не стал.
- Мне думается, - продолжил свои рассуждения Стасевич, - в Белоруссии сейчас есть очаги вооруженного сопротивления Советам. Белорусская эмиграция в Европе уже активно включилась в эту борьбу, это реальная возможность повлиять на будущее Белоруссии. Американцы обещают выделить помощь на борьбу с Советами и это не голословные обещания.
- Меня тревожит другое, - сказал я. Разговоры о борьбе с властью меня не очень вдохновляли. Говорить можно все что угодно, а как оно там на самом деле мало кто знает. Но у меня складывалось впечатление, что Стасевич упорно хочет от меня чего-то добиться. Сказать прямо он не может, поэтому  разговор у нас складывался какой-то странный. – Могут ли бельгийцы нас насильно репатриировать?
- Наверно могут. -  Стасевич достал сигареты и закурил. Я видел, что он нервничает.
- Я именно по этой причине  прервал студии Франции, - мне не хотелось продолжать разговор на неприятную мне тему. – Не знаю, чем там все закончилось, но активность французской полиции меня последнее время сильно раздражала.
- А если бы была возможность вернуться в Белоруссию, ты бы воспользовался ею? – Стасевич задал вопрос, ради которого наверно он пришел на встречу со мной. По крайней мере, я почувствовал, что именно этот вопрос он придерживал до поры до времени.
- Вернуться? Это невозможно, – я на вопрос Стасевича ответил вопросом. Разговор не ладился. Он во второй раз предложил мне поехать в Белоруссию. А это означало, что он намерен предложить мне какой-то фантастический вариант возвращения домой. Среди студентов-белорусов ходили слухи, что американцы вербуют белорусов в спецшколу. Какая это спецшкола было понятно, но шпионской ее вслух никто не называл.   
- Если ты заинтересуешься моим предложением, то я организую тебе встречу с Ракулей, он активно контактирует с американцами и расскажет тебе более подробно о том, что это за возможность. Надо заметить, что это так же  возможность неплохо заработать.
Я не сразу нашел, что ответить Стасевичу, мне было понятно одно, меня вербуют в службу, где придется распрощаться с собственным мнением.
- Надо подумать, - ответил я Стасевичу и добавил: - Честно говоря, мне надоела неопределенность. Надоели бесконечные страхи. Выбор между «выдадут – не выдадут» не очень то приятен. 
На этом наша встреча закончилась. Стасевича очевидно удовлетворило то, что я высказался открыто обо всем. Сыграть откровенность в разговоре с таким человеком как Стасевич было не просто. Я пообещал Стасевичу, что подумаю над его предложением и дал свое согласие на встречу с Ракулей. В последнее время меня стала раздражать жизнь в Европе. Я, конечно же, был осведомлен о том, кто такой Ракуля. Еще во время войны я неоднократно слышал о нем, когда поступил в войска самообороны. Не скажу, что я сильно горел желанием служить немцам, но выбора после окончания школы у меня фактически не было. Я вынужден был определяться со своим будущим. Выбор был не богатый. Ехать на заработки в Германию мне не хотелось, но и оставаться без работы никак дома нельзя было. Немцы считали что тот, кто не работает, бандит и помогает тем, кто скрывается в лесах. Мое первое обращение за работой закончилось тем, что я получил предложение вступить в войска самообороны. Посоветовавшись с отцом, я принял решение вступить в сомооборону. Одним из начальников самообороны в нашем районе и был тот самый Ракуля. О нем говорили, как о настоящем белорусе, который переживает за земляков. У немцев он пользовался особенным расположением и уважением. Поговаривали, что он добился такого распоряжения благодаря конфискованному у евреев золоту. Что было правдой, а что слухами определить было трудно. 
Но все это было весной, а сейчас уже осень.

Вчера ночью я приземлился в лесу, как потом оказалось, в километрах пятнадцати от хутора, где жила моя тетя Ханна, сестра моего отца. Она жила одна. Муж, работавший еще при Польше лесником после оккупации Западной Белоруссии Советами, был репрессирован и выслан в Сибирь.
После приземления мне первым делом пришлось закопать два парашюта. На это ушло около часа. Потом, разобравшись с вещами, я собрал велосипед, который был в одном из мешков, спущенном на другом парашюте. Оказалось, что это очень полезная и необходимая вещь. Все свои вещи мне пришлось разделить на две части. В первую часть я определил все то, что может мне понадобиться в ближайшее время, во вторую – то, что надо спрятать здесь в лесу, и, что может понадобиться, но позже. Сориентироваться на местности ночью было не просто, поэтому я, погрузив все свое имущество на велосипед, стал неспешно выбираться из леса. Страха не было никакого. В такую слякотную погоду вряд ли какой НКВД-ник будет блуждать по лесу между Вилейкой и Молодечно. Страх нарваться на пулю какого-нибудь лесного брата был и я считал это меньшим из зол.
 Я решил двигаться решил на север. Правда, передвигаться по лесу с велосипедом оказалось не просто. Прежде чем расстаться с второю частью вещей, надо было сориентироваться, и найти какое-то приметное место, куда можно было бы возвратиться через какое-то время. Через час пути, я выбрался на глухую проселочную дорогу, которая была укатана конными повозками. Видно где-то недалеко заготавливали лес, столь необходимый сейчас везде. В послевоенное время заготовка леса была первостепенной задачей. К этому времени на востоке начинало светлеть. Погода стояла мрачная. Моросил мелкий дождь, обыденное явление для этого времени года. Я определил, что нахожусь в километрах трех от дороги, которая ведет в сторону Молодечно. Пройдя по проселочной дороге с километр, я приметил старый дуб. Решил его определить за ориентир и спрятать часть своих вещей здесь. Выкопал яму и опустил в нее два вещмешка. Сверху землю разровнял так, чтобы не было заметно, что здесь что-то раскапывали. На выровненную землю разбросал опавшую листву и ветки. После всего этого я сделал на дубе зарубку на память.
Мой груз уменьшился, теперь я мог сесть на велосипед и продолжить движение. К шести часам я выбрался на проселочную дорогу, которая не была обозначена на карте. По моим предположениям хутор Старая Груша был в километрах трех от того места где я находился я. На дороге было тихо.
Меня выбросили тепло одетым, за моей спиной был парашют, спереди - вещевой мешок с НЗ, на ремне через плечо автомат. Если же ко всему этому прибавить личное оружие, снаряжение, то общий мой вес был примерно сто двадцать килограммов, а это предельный вес для парашюта. Теперь избавившись от большей части моего груза, я повеселел. Налегке передвигаться по проселочной дороге было намного проще.
До хутора Cтарая Груша, где жила моя тетка было уже недалеко. Ее дом стоял на окраине леса, который тянулся на много километров. В детстве я неоднократно слышал, что грибники, заблудившиеся в нем, порою выходили к людям через неделю. Хутор был приписан к деревне Брод и находился на труднодоступном островке, окруженном болотом и лесом. До войны здесь была пасека, мой дядя Кристофор был лесником и отличным пчеловодом. После его ареста в 1939 году и высылки этим занятием продолжила заниматься тетя, ее власти не тронули, что было удивительным. Среди местных было немало хозяев-одноособников, которые разводили пчел. За занятие пчеловодством нужно было платить большие налоги, что вынуждало крестьян скрывать от властей свое занятие и держать борти не на своих участках, а прятать их в лесу на деревьях. Все это создавало массу неудобств, но другого выхода не было. Моя тетя, получив в наследство от мужа ульи, вначале хотела забросить занятие пчелами, но трудное послевоенное время диктовало свои правила. Ей пришлось освоить специальность пчеловода потому, что продажа меда позволяла получить на руки хоть какие-то деньги. Те из селян, кто вступил в колхоз, получали зарплату натурой в конце года. У колхозников денег на руках почти не было для того, чтобы завести хоть какие-то деньги, нужно было что-то продать из своего подворья. Событием для любой деревни было появление в ней заготовителя, который скупал сельхозпродукцию – сало, яйца, ягоды, грибы. Заготовитель представлялся крестьянам благодетелем, который давал им возможность увидеть деньги, которые можно было получить в обмен на сельхозпродукцию и дары леса.
Моя тетя уже давно жила одна, она часто принимала меня на постой во время войны, когда я служил в ахове и волею службы оказывался в здешних местах. Меня всегда интересовало, как она не боится жить в лесу одна, на что тетя всегда отшучивалась словами: «В лесу жить проще, чем в селе, где неизвестно от кого и что ждать!»  В этом она была права, люди за последнее время сильно изменились, как будто кто-то свыше, невидимый поделил всех селян на две категории: «своих» и «чужих».
Вскоре я добрался до хутора. Дом тети Ханны стоял вдалеке от больших дорог. Рядом с домом рос большой дуб, хорошо приметный издалека. Было около семи утра. Где-то пролаяла собака. Я решил оставить велосипед в лесу и подойти к дому налегке. Кроме того, мне нужно было выйти на связь с центром, так требовала инструкция. Я вспомнил, что на усадьбе тети имеется банька, которая стоит в стороне от усадьбы, почти у самого края леса. Летом баньку часто использовали как летнюю кухню, здесь готовили еду и корм для свиней. Я осторожно подошел к баньке, открыл дверь и вошел внутрь. В баньке было темно. В маленькое окошко, затянутое паутиной пробивался тусклый свет. Я включил фонарик и поставил его на пол.
Радиостанция представлялась мне гарантом моего возвращения на Запад после того, как основная часть моей работы здесь будет закончена. Поэтому я не оставил ее в лесу вместе с мешками в которых было много ценного.
Сейчас было важно выйти в эфир. Я решил, что выйду на связь сейчас, банька, которая находилась в стороне от дома, показалась мне самым подходящим местом. В разведшколе курсантам внушали простое правило, обеспечить выход на короткий радио-контакт в течение трех часов после их выброски в означенный район. Инструкция была понятна. Короткий радио-сеанс должен подтвердить мою удачную высадку. Если бы меня захватили чекисты, я не смог бы в течение трех часов выйти на связь, что означало, о моей неудачной высадке. В случае моего ареста, чекисты затратят не один час на разбирательства, сбор и анализ экипировки, доставку в ближайшую контору КГБ, и это по умолчанию подтвердит центру мой провал. Конечно же были предусмотрены и другие условные сигналы, которыми я должен был воспользоваться в случае своего провала. В четные дни я должен был в сообщении писать месяц цифрой, в нечетные - словом.   
На радио сеанс я затратил  около получаса. Спрятав радиостанцию, я вышел из баньки и направился к дому тети Ханны.
 Дождь к этому времени прекратился. На небе посветлело, хотя солнца не было видно. Я подошел к дому и тихо постучал в окно. Через какое-то время я услышал возню в доме и звук открывающейся двери.
- Кто? – послышался встревоженный женский голос.
- Свои! Тетя Ханна – это я, Анджэй!
Дверь открылась – и на пороге я увидел свою тетю, сильно постаревшую за эти годы.
- Ты, Андрэйка! – вздыхает тетя Ханна и вытирает уголком платка глаза.
Мы заходим в дом. Только сейчас я осознаю, что дома, в Белоруссии. Та жизнь, которой я еще недавно жил теперь показалась мне миражом, нереальностью, которой просто не может быть.
***
Два дня я отсиживался в доме тети Ханны. В местных газетах, которые тетя Ханна привезла из райцентра, я не нашел ничего интересного. Нужной мне информации там не было. Неопределенность моего положения не позволяла принять актуальное решение. Но, тем не менее, надо было что-то делать. Первым делом я наметил для себя поездку в Энск. Этот городок я хорошо знал, за время войны мне приходилось там бывать много раз.
Прежде чем выбраться первую свою прогулку, я поинтересовался у тети Ханны, как лучше добраться до городка. На мой вопрос она не сразу нашла ответ потому, что в Энск выбиралась очень редко. Ее обычный маршрут – это хутор и деревня Брод. Тетя Ханна предупредила меня о том, что в здешних мечтах можно напороться на лесных братьев или же НКВДдэшников. Передвигаться по здешним дорогам не безопасно, как на велосипеде, так и пешком.
Честно говоря, я не знал как вести себя в ситуациях, когда меня остановят вооруженные люди. С людьми из леса, встречи с которыми я искал сам, я еще представлял как себя вести. А вот с милиционерами и НКВДшниками даже не представлял как представиться. Можно было, конечно же, предъявить паспорт, следуя типичной схеме поведения человека, но как-то надо было учесть тот факт, что паспортов большинство населения не имеет. Тетя подсказала мне:
- Мужчина, как правило, имеет военный билет, который по существу заменяет ему паспорт. Из сельских жителей далеко не каждый имеет паспорт, польские документы показывать при проверке не безопасно. Кроме того, надо четко ориентироваться в том, где ты работаешь, где живешь и кто начальник районного отделения милиции, кто военком райвоенкомата.
Фальшивый паспорт и свидетельство об освобождении от воинской обязанности, которые я получил перед вылетом, как я понял, не являлись гарантией того, что первый взявший их в руки при проверке НКВДэшник не расколет меня.
Тетя Ханна провела со мной беседу о том, что говорить и как говорить и порекомендовала в ситуациях, когда я не найду, что сказать, молчать. Простые сельчане обычно предпочитают помалкивать, понимая, что со страха можно ляпнуть лишнее, что может доставить проблем куда больше, чем молчание или отсутствие документов.
Тетя Ханна объяснила мне, что в последнее время много поляков из района уехало на постоянное жительство в Польшу. Однако партизан в лесу и после этого меньше не стало. Многие молодые люди уходили в лес потому, что надеялись таким образом избежать призыва в армию на действительную службу. Среди них были те, кто пытался избежать ареста и высылки в Сибирь. Были и такие, кто хотел отомстить советской власти за невинно осужденных или расстрелянных родственников, знакомых, друзей. Лес давал приют и подросткам, которые бежали из школ фабрично-заводского обучения (ФЗО), куда их направили учиться по путевкам комсомола. Я понимал, что тетя рассказала мне то, о чем говорили в деревне, что представлялось селянам самым актуальным. Местные жители были прекрасно осведомлены о том, что происходило в районе. Молодечненская область, особенно та ее часть, которая некогда была в составе Польши, и сейчас все еще сопротивлялась советизации. Люди, привыкшие работать на себя, не воспринимали колхозную форму хозяйствования и сопротивлялись коллективизации.
Я, не смотря на предупреждение тети, некоторое время никуда не ездить, все же выбрался в Энск, предупредив ее о том, что несколько дней могу отсутствовать. До Энска было 25 километров, для того, чтобы добраться до местечка можно было воспользоваться велосипедом, но тетя посоветовала мне отказаться от такого способа передвижения потому, что велосипед представлялся для многих богатством, его могут уворовать, стоит только его оставить хотя бы на какое-то мгновение без присмотра. Добраться до местечка оказалось просто потому, что мне повезло с попуткой, которая ехала из МТС в район за запчастями. Водитель грузовика остановил машину, заметив стоящего на обочине юношу с  поднятой рукой. Он притормозил и спросил, обращаясь ко мне:
- Закурить есть?
У меня были сигареты со странным названием «Южные», хотя надо сказать я сам не курил. Сигареты я имел при себе потому, что в определенной ситуации их наличие можно было использовать для установления контакта с прохожим. Угостив случайного прохожего сигаретой, я получал реальный шанс на откровенность незнакомого мне человека в ответах на вопросы, которые я мог бы ему задать. Водителю полуторки я ответил:
- Есть? – и достал из кармана пачку «Южных».
- У меня закончились, - стал объяснять водитель. – А купить в магазине курева не получилось. Магазин в Бродах закрыт, говорят, вчера его обворовали.
Водитель закурил сигарету. Глубоко затянувшись, он сказал:
- Крепкие.
- Да, не слабые, - ответил я. 
- Тебе, хлопец, куда?
- До Энска.
Мой вид, похоже, не вызывал у водителя подозрения. И то, что он не побоялся остановить автомобиль у поворота на хутор, подтверждало это.
В свои двадцать пять, я выглядел на лет восемнадцать, что позволяло мне легче налаживать контакты со старшими. Наверно, причина была в том, что после войны молодые люди, особенно юноши, моего возраста в деревнях и городах были редкостью. Война оставила после себя след пустоты, молодые люди моего возраста на улицах белорусских местечек встречались не часто.    

*** 
Тремя часами позже я уже шагал по Энску, с интересом рассматривая окрестности. Навстречу мне шли люди, на их лицах была озабоченность. Победа Советов в войне, похоже, не добавила им счастья, да и жизнь здесь после войны складывалась не сладко. Но несмотря ни на что, лица прохожих не казались мне недобрыми, на них можно было прочесть озабоченность, тревогу, но никак не злобу.
Мой маршрут по направлению к дому, который я обозначил словосочетанием «Дом с орлом» проходил по тихим улицам. Быстрым шагом я удалялся от вокзала, понимая, что чаще всего всякие проверки случаются в местах скопления людей. Повернув на нужную мне улицу, я наткнулся на патруль. Навстречу мне шли трое в военном, это были НКВДэшники. Они были при оружии, следовательно, в этом месте города не все спокойно, подумалось мне. Их форму можно было отличить издалека по ярким фуражкам с краповым околышем. И хотя оружия у меня при себе не было и документы, как я полагал, были в порядке, на сердце у меня похолодело точно так же, как во время оккупации, когда случалось проходить мимо немецких патрульных. Но сейчас к этому неприятному ощущению присоединилось чувство похожее на некое необъяснимое неудобство.
На меня никто не обратил внимания, что подтвердило правильность выбора мною одежды. Я ничем не отличался от местного населения. Солдаты медленно шли посередине узкой улице, когда я поравнялся с ними, один из них внимательно посмотрел на меня. От его взгляда мне стало как-то нехорошо. Я выдержал этот взгляд, но ощущение от того, что кто-то меня внимательно изучает, было не из приятных. Равномерный, тяжелый стук подкованных сапог удалялся, что несказанно меня обрадовало. Про себя я подумал: «Да, к таким встречам надо привыкать, если я собираюсь выполнить свое задание и не попасть в руки НКВД».
Я направился в центр городка, пройдя вдоль железной дороги, я через какое-то время повернул на улицу, которая перед войной называлась Привокзальной. Мне вспомнилось, что перед приходом Советов я как-то приезжал сюда в аптеку за лекарством. Было это в начале 1940. Я знал, что в конце этой улицы должен был быть нужный мне дом, в народе этот дом называли «Дом с орлом».
Я не спеша шел по улице, рассматривая прохожих. Одеты все были бедно. Одежда чаще всего была с чужого плеча.
Нужный мне одноэтажный дом-особняк был выкрашен в голубой цвет и показался мне немного странным и унылым. На окнах висели ажурные занавески, что говорило о том, что хозяйка дома искусная рукодельница. Я не торопился зайти в дом, в прочем по инструкциям мне этого и не требовалось. Согласно полученной от Стасевича инструкции я должен был бросить в почтовый ящик на двери маленький конвертик с запиской, которую он написал сам. Похоже, Стасевич хорошо знал эту улицу и дом, его описания полностью совпали с тем, что я увидел. Расставаться с письмом Стасевича я не торопился. Содержание записки меня не интересовало, я понимал, что там что-то сугубо личное. Стасевич, вручая мне письмо, сказал, что записка личного характера. По его утверждениям в этом доме жила единственная его родственница и он хотел поддержать ее своим письмом. Это письмо, переданное его знакомой, как действие должно было еще раз подтвердить удачность моей миссии и то, что я не нахожусь под наблюдением НКВД.
Приблизившись к нужному дому, я расхотел выполнять то, что предписано было мне инструкцией. Задача была до тупого проста – бросить в почтовый ящик на двери письмо и уйти.  Однако, я решил перестраховаться, отойдя от дома и остановился, чтобы закурить сигарету. Оказалось, что иметь с собой сигареты иногда даже полезно, их наличие позволяет изобразить из себя курящего и в нужный момент там, где надо приостановиться и оглядеться. Времени затраченного мною на прикуривание сигареты оказалось достаточно, чтобы заметить какое-то движение за занавесками в окне дома. Прикурив сигарету, я неспешно отправился на вокзал, решения, что делать дальше, у меня не было. Вдруг я услышал за спиной топот, я сразу же обернулся, по улице бежала девочка лет семи. Я приостановился, подождал, когда она приблизится и спросил у нее:
- Девочка, не подскажешь, где живут Стасевичи? Я забыл номер дома.
- С такой фамилией у нас здесь никого нет, - ответила девочка.
- А в этом доме, - я указал, на «Дом с орлом», - Кто живет?
- В этом доме живет тетя Кристина. Но ее фамилия Статкевич, а не Стасевич.
Я, изобразив разочарование, вздохнул: - Жаль!
Девочка продолжила свой путь, чуть замедлив шаг, в ее руке была авоська, наверно, она направлялась за покупками в ближайший магазин.
Я никак не ожидал, что на заданные вопросы, получу столь точные и полные ответы, которые позволят мне мгновенно изменить свои планы относительно того, каким способом передать письмо незнакомому мне адресату.
Я принял решение не вступать в контакт с неизвестными мне людьми, кто знает, может быть, они давно находятся под наблюдением КГБ. Я быстро направился в сторону вокзала, рядом с которым находилось почтовое отделение. 
Интуитивно я вышел на очень точное решение, отправить письмо по почте. Сейчас я знал адрес получателя и его фамилию и имя. Почту я нашел быстро, она находилась недалеко от вокзала.
Я знал, что в небольшом городке почта – это место, где можно узнать все последние новости. В небольшом помещение, где располагалась почта, работали три человека, по крайней мере, я видел троих женщин в возрасте тридцати-сорока лет.
Купив конверт и лист бумаги, я сел за стол, чтобы написать письмо. Время было предобеденное и до закрытия почты на обед оставалось где-то около получаса. На столике стояла обыкновенная чернильница и лежали две перьевые ручки. Я сел за стол и принялся подписывать конверт. Все данные, необходимые для заполнения конверта у меня были. Некоторое время я размышлял над тем, какие данные лучше указать под надписью «адрес отправителя». Письмо писать я не стал потому, что посчитал это лишним, чистый лист я использовал для того, чтобы создать видимость солидного письма и веса конверта.
На заполнение конверта у меня ушло несколько минут. В это время работники почты занимались своими делами и шумно переговариваясь. Разговор женщин не представлял собой ничего интересного. Суть их простой беседы сводилась к тому кто, что заготовил на зиму. В конце осени женщины всегда озабочены одним, сколько и чего заготовлено к зиме, все их  речи о том, сколько и чего заготовлено на зиму для себя и для животных.   
Я уже было стал собираться заклеить письмо и, бросив его в почтовый ящик, уйти. Но, клейкая масса на конверте была пересохшей и никак не хотела приклеиваться. Я встал из-за стола и подошел к почтовой работнице попросить клея. У нее рядом с весами для взвешивания посылок стояла большая банка со столярным клеем.
- Можно – обратился я к ней, - у вас взять клея?
Девушка показала мне на большую банку со столярным клеем, которая стояла на столе, служившем для упаковки посылок и бандеролей.
Пока я возился с конвертом в комнату зашел мужчина и, громко поздоровавшись, сообщил, что он привез почту.
- Ты вчера должен был ее привести, - с возмущением ответила ему одна из работниц почты.
- Должен, кто же спорит! – спокойно ответил шофер. Было видно, что он с трудом сдерживает раздражение.
- Ладно, - работница, задавшая ему вопрос, смягчила свой тон и стала о чем-то тихо переговариваться с другой работницей. 
Я закончил свои манипуляции с письмом и собрался было уходить, как меня остановил вопросом шофер, привезший почту:
- У тебя закурить не найдется?
Я не ожидал, что он обратится ко мне с таким вопросом. Я не торопясь достал пачку сигарет, вытащил из нее сигарету и протянул ее шоферу. Тот, выглядел встревоженным, по крайней мере он долго копался в карманах, ища коробок спичек.
-Бандиты? – коротко бросил я, не надеясь, что шофер мне что-то ответит.
Мы вышли из помещения почты и на крыльце остановились. Шофер выглядел расстроенным, по крайней мере он испортил несколько спичек пока прикурил сигарету. Мне пришлось тоже затянуться потому, что это, как мне казалось, предоставляло возможность пообщаться с шофером дольше, чем некурящему.
- Да, было дело! – хмуро сказал шофер.
- Ясно дело! Я с теткой живу на хуторе так, что всякого пришлось насмотреться.
Я решил снять с шофера «допрос», ведь возможность поговорить с человеком, который развозит почту по району, может больше не представиться.
- Нагнали милиции и солдат, что чуть ли не через каждые сто метров проверяют, - шофер явно не хотел разговаривать.
- Ловят кого-то? – поинтересовался я.
- Говорят, что дня два назад выбросили в нашем районе десант. Но, это все слухи.   
- Дела! – мне стало понятно, что мое приземление не прошло для местных военных незамеченным.   
- Да уж! – согласился со мной шофер. Ему не хотелось распространяться о том, что он видел, когда развозил почту по району. - Похоже война еще не закончилась.
- Видно мне до дома добираться сегодня будет не просто, - грустно сказал я. Фактически сформулировал задачу, которая сейчас для меня стала первостепенной.
- А ты дня два тут пережди. За день домой на хутор не у каждого и не всегда получается вернуться, - пояснил мне шофер. Похоже, он имел уже определенный опыт в таких ситуациях. - Мои родители тоже живут на хуторе, они привыкли, что иногда приходится день-два проторчать в райцентре прежде чем удастся вернуться домой.
Шофер прекрасно понимал то, о чем говорит. Хуторяне – это особые люди и со временем у них особые отношения. Быстро – это не всегда хорошо. Кроме того, поделиться собственным опытом с человеком, который тебе оказал услугу – это все равно как рассчитаться. Деньги – это не главное в жизни.
Я бросил свое письмо в почтовый ящик, который висел на стене, и, попрощался с шофером. На мое «До свидания!», произнесенное мной по-польски, он что-то невнятно ответил, я не разобрал что. Это было не то «С богом!», не то «Всего доброго!» и чуть громче добавил: «Спасибо, за курево!»
Я шел по городку, не имея какого-то  определенного четкого плана. Задание, которое я планировал на сегодня выполнено. Других планов я и не строил. Пожалел, что не купил газеты на почте, как-то не до этого было. Кроме того, свежие газеты на почте появлялись обычно после обеда, а сейчас до обеда еще было около часа. Да и сегодня, похоже, не тот день, когда все удается.
Сейчас мне надо было найти пристанище на пару дней, где можно было бы переждать акцию, которую в районе проводят войска НКВД.
Размышляя о том, что делать я незаметно оказался в центре города. Время приближалось к полдню и я решил заглянуть в «Чайную» и перекусить. Небольшое заведение общественного питания располагалось рядом с железнодорожным вокзалом. Но, перед этим я решил пройтись невдалеке от вокзала и понаблюдать, что там происходит. Мне подумалось, что если в районе объявлена акция НКВД, то на вокзале должны быть усиленные патрули. Это мое предположение должно было подтвердиться, хотя уже одно то, что с час назад на улице города я встретил патруль, не ставило сказанное шофером под сомнение.
Возле вокзала я не заметил ничего необычного. Народа было не много. Осень это как раз то время, когда на вокзалах поток пассажиров уменьшается. Похоже, акция НКВД происходила не в городе, а за его пределами, где и были рассредоточены основные силы потому, что людей в военной форма я не заметил, да и гражданских в группах по два-три человека не было видно.    
Удовлетворившись своими наблюдениями я отправился в чайную. В небольшом зале чайной было не многолюдно. Несколько посетителей сидели за столами, а небольшая очередь стояла у буфета, куда только-только привезли несколько бочек пива. Два мужчины среднего возраста помогли продавщице открыть бочку и установить ручной насос. Похоже, это событие было для чайной неординарным. Мужчины ловко справились с установкой насоса, не разлив пива. Буфетчица вытерла крышку бочки полотенцем и  начала отпускать пиво. В первую очередь она обслужила своих помощников.
Один из мужчин в очереди показался мне знакомым. Присмотревшись внимательнее, я узнал в нем, работника лесхоза, который был давним знакомым моего отца. Я припомнил имя этого мужчины – Яцек. Для любого сельского жителя не лишне иметь знакомого в лесхозе, с которым всегда можно договориться,  где и когда заготовить хороших дров на зиму.
Купив кружку пива в буфете, я сразу же направился прямо к Яцеку. Поздоровался с ним и спросил: - К Вам можно подсесть? – Яцек не показывая вида, что узнал меня, что-то буркнул. Мне показалось, что это было: Прошу!
- Как пиво? – спросил я. На столе перед Яцеком стояли два бокала пива. Один был полупустой.
- Пиво как пиво! Пили и получше, - мой собеседник, похоже, был в плохом настроении.
- Пили, - согласился я. Вспомнив то, что с Яцеком отец всегда обговаривал закупку дров, я попытался перевести нашу беседу на другую тему и начал издалека: - Приехал в район, чтобы выписать леса на ремонт сарая.
- И что? – не проявляя большого интереса к моим проблемам, спросил Яцек.
- Очередь! – коротко ответил я.
- Еще бы! Ведь зима на носу. Сейчас все больше озабочены дровами, чем лесом на строительство.
Яцек спокойно попивая пиво, посматривал на вход, видимо он кого-то ждал. С виду это был мужчина лет пятидесяти, высокий, крепко сложенный.
- Ты давно здесь? – неожиданно для меня поинтересовался Яцек. Его вопрос меня немного озадачил. Я предполагал, что про меня Яцек ничего не знает, но видимо секреты в небольших городках и местечках скрывать сложно.
- Давно! – сухо ответил я.
- Ты с Востока? – продолжил допрос Яцек, - Или с Запада?
- С Востока, - ответил я, полагая, что Яцек не все знает обо мне, скорее он больше осведомлен о том, как сложилась жизнь после войны у моего отца. Слухи о том, что кого-то раскулачили и выселили в Сибирь распространялись по району быстро. Новая власть прежде всего активно боролась с теми, кто имел собственное мнение.
- Отец тоже вернулся?
Очевидно Яцек решил, что я вернулся с Востока вместе с отцом. Я не стал ничего объяснять, понимая, что даже мой короткий ответ его удовлетворит.
- Нет.
Яцек на мои слова ничего не ответил, только вздохнул и молча покачал головой.    
Наш разговор явно не клеился. Поэтому я решил снять напряжение предложением выпить.
- Может быть по соточке за встречу? Я угощаю.
Мое предложение было принято спокойно. Яцек кивнул головой выдохнув:
- Давай!
Я отправился в буфет, заказал водку два по сто пятьдесят и банку рыбных консервов, которые подешевле. Буфетчица протянула мне банку консервов и ключ для открывания консервов. Пока я открывал банку консервов, она разлила водку в два граненых стакана. Расплатившись с буфетчицей, я вернулся к Яцеку, который к этому времени уже расправился с первой кружкой пива и принялся за вторую.
Сев за стол, я сказал:
- Народу не много! странно, не так ли?
- Ничего странного, - пояснил Яцек, - Все на работе.
- А ты почему не на работе?
- У меня выходной, приезжал в контору лесхоза по делам, - пояснил Яцек.
Мы выпили. Закусили консервами.
Яцек выпил, и, не говоря ни слова, начал активно уничтожать консервы.
Наш разговор застопорился.
- Мне бы переночевать.Не подскажешь у кого можно остановиться?
- Можешь у меня остановиться, - Яцек, налегал на консервы, забыв про пиво. – За постой ничего не возьму. Правда, с женой надо поговорить, она у меня слишком напугана бесконечными визитами НКВДешников.
- Чем?
- Жизнью. И еще тем, что Советы в последнее время выселяют поляков целыми деревнями.
- Только ли поляков?
- Кому повезло с родственниками в Польше, те могут написать заявление и выехать к ним, кому не повезло и кто числится в осадниках, тем светит Сибирь, - Яцек похоже немного захмелел. Лицо у него раскраснелось. Сочетание водки и пива делало свое.
- Яцек, - я посчитал нужным проинформировать его, о том, что планирую в ближайшее время. – Я ищу работу, а такое дело за один день не решишь, так, что я может быть пару дней поживу у тебя?
- Живи!   
Я поблагодарил Яцека за его предложение и тут же, прямо в столовой, предъявил ему свои паспорт, чтобы снять у него подозрения о том, что я с Запада. Мне хотелось успокоить Яцека, хотя он, насколько я помнил, во время войны был сильно обижен партизанами. Я так же решил показать ему справку о том, что работал электриком на железной дороге.
– Настоящие? – Яцек повертел мои документы в руках и вернул их мне. – Фамилия настоящая по отцу.
Мне не терпелось скорее покинуть чайную потому, что в ней становилось все многолюднее и вести разговоры с подвыпившим Яцеком, становилось не безопасно.
Выйдя из чайной, мы сразу же отправились к Яцеку. Я поинтересовался у Яцека, как ему живется сейчас.
– Жизнь как и у всех, - ответил Яцек. – Хорошо еще, что я не колхозник, а так бы работал за «палки» и не видел никаких денег. Правда, в лесу работать тоже, не сахар. Можно пойти на обход и не вернуться.
– Бандиты? - я был краток.
– Сам знаешь. Но, и на НКВД можно налететь. Они со страха другой раз пуляют по всему, что в лесу шевелится.
Пока мы шли до дома Яцека, я успел много что выспросить у него. Оказывается в Энск он переехал в самом конце войны, когда отступающие немецкие войска сожгли его хутор. Работать он устроился в лесхоз. Работа была не из легких, но в отличие от работы в колхозе, работники лесхоза получали зарплату. Яцек рассказал, что в лесу во время работы на заготовке леса, он неоднократно сталкивался с «мальцами», так местные называли скрывающихся в лесу. Встречи такие трудно предугадать, а еще труднее определить, как может повести себя «малец», который всегда в напряжении. Как правило, встречный в лесу человек просил или поесть что-нибудь, или закурить. О таких встречах лучше всего было помалкивать. Во время одной из встреч, Яцек согласился на сотрудничество. Ему пришлось познакомиться с руководителем группы, бывшим офицером польской армии, хорунжим Красневским. По сути сотрудничество, на которое склонили Яцека, свелось к периодической поставке группе провизии, при чем иногда Красневский давал деньги на закупку провизии.
- А отец твой как?
- Не знаю! 
- Как не знаешь?
- Я его после ареста не видел! – шепотом сказал я, - Отца с сестрой выслали и до сих пор у меня нет никаких известий об их судьбе.
- Да? – Яцек был удивлен, тем, что я сообщил. Я все еще надеялся, что отец сможет пережить ссылку и придет время, когда он вернется домой.
-  Я верю, что он вернется! – сказал я.
-  Кто знает! Дай бог чтобы так сталось, – сказал тихо Яцек, - До сих пор пока не было такого, по крайней мере я не знаю никого, кто бы возвратился с Сибири.
- Вернется.
– Зря ты сюда вернулся, – сказал Яцек, – здесь тебе делать нечего. Но пока… пока ты здесь – надо бороться с теми, кто не дает нам жить по нашим законам.
В словах Яцека слышалась и злоба, и обида. Он не очень то, насколько я помнил, восхищался польской властью, но Советы ненавидел намного больше. Оно и понятно, человек, проживший всю жизнь на хуторе, обеспечивал собственное существование своим трудом, налоги и сельхоззаготовки он воспринимал, как узаконенный государством разбой.
Я не собирался воевать с Советами, но попортить этой власти кровь собирался. Мне здорово повезло, что я встретил в чайной Яцека, благодаря ему, мои знания о жизни под советами значительно обогатились. Для меня самым важным было все замечать и запоминать. У Яцека я намеревался прожить пару дней. Пару дней я предполагал затратить на изучения Энска, на расположение местных органов управления и воинских частей. Правда, мои прогулки по местечку становились небезопасными. Слух о том, что в местных лесах высадились парашютисты, будоражили местечко. Кроме того, присутствие войск НКВД говорило о том, что слухи не являются чей-то фантазией.
До дома Яцека мы добрались за полчаса. Его дом находился на окраине местечка, В полу-километре от дома начинался лес, который местами был непроходимый.
Оценив такое расположение дома, как выгодное, я спросил у Яцека:
- Не страшно жить на окраине?
- Чего бояться? – Яцек не удивился моему вопросу.
- Разве не наведываются по ночам люди из леса?
- Всякое бывает, - ответил Яцек, - Но, люди из леса не так страшны, как НКВДэшники, которые могут прийти в любое время. Если людям из леса почти всегда требуется одно и тоже – одежда и еда, то, что потребуется НКВДешникам – этого порой не знают и они.
- Да! – вздохнул я. – Не повезло нам с местом рождения.
- Что охать да ахать! – сказал Яцек. – Надо сражаться!
- Сражаться? – переспросил я. Мне не верилось в то, что Яцек искренен в своих чувствах. Мало ли, подвыпивший человек может начать говорить.
При подходе к дому Яцек резко затих, даже говорить стал тише. Мы подошли к калитке. Яцек открыл калитку, пропуская меня вперед. Потом наклонился и поднял с земли полено, что-то буркнув себе под нос.
– Что случилось? – поинтересовался я.
– Ничего особенного! Почта.
– Какая почта? – переспросил я.
– Из леса весточка, - тихо сказал Яцек. Он проделал какие-то манипуляции с поленом - и в его руках появилась записка. Мне показалось странным то, что Яцек не пытался скрыть свою связь с лесом.
– Да! – вздохнул Яцек, после ознакомления с содержанием записки. – В лесу обеспокоены тем, что усилено присутствие войск НКВД в нашем районе. Облава наверно.
– Говорят, что ловят каких-то парашютистов, - пояснил я.
–  Каких парашютистов? – удивился Яцек.
– Cегодня на почте от шофера слышал. Он рассказал, что в районе проводится операция по поимке парашютистов. Два дня назад высадились.
– Хорошо, что ты мне это рассказал. – Яцев бросил полено рядом с калиткой и мы зашли во двор. Усадьба и дом Яцека занимали около двадцати соток. Дом располагался на окраине и представлял собой типовую усадьбу сельского жителя нашей местности. К дому примыкал небольшой сарай для крупно-рогатого скота и другой побольше, где, скорее всего, хранилось сено. Мы сразу же направились в дом. Яцек, широко распахнув дверь, пропустил меня вперед, громко оповестив своих домашних короткой фразой: «Я не один!»
Я поздоровался с хозяйкой, женщиной лет сорока и с детьми, которые сидели за столом и делали уроки. Послевоенное время было тяжелым, многого не хватало. Я этот вывод сделал, рассмотрев тетради, на которых дети делали письменное домашнее задание. Их тетради были изготовлены из каких-то сброшюрованных старых бланков.
Мне вспомнилась моя жизнь в послевоенной Бельгии. Как ни странно, но в Европе даже после войны, такой долгой и кровопролитной, жизнь была совсем другой.   
Яцек попросил жену собрать на стол ужин. Я чувствовал себя немного неудобно от того, что к Яцеку пришел с пустыми руками, правда в моем небольшом чемоданчике. который я взял с собой была бутылка "Московской" и пол-булки хлеба, который я взял с собой из дома. Но, надо сказать, я не стремился делиться тем, что было припасено на всякий непредвиденный случай, а демонстрировать наличие у меня денег не стоило потому, что у местного населения наличность была редким событием, особенно у тех, кто жил в деревнях и на хуторах. Наличие денег у простого человека вызывало у окружающих подозрение. 
Жена Яцека, миловидная женщина лет сорока, быстро собрала скромный ужин. Картошка, соленые огурцы, капуста, хлеб домашней выпечки и простокваша показались мне особенно вкусными наверно потому, что я не рассчитывал на что-то большее. Простая еда кажется особенно вкусной, когда ее давно не ел.
За столом мы с Яцеком ужинали молча. Детей жена Яцека отправила на чистую половину дома, приказав им не шуметь.
Мне не терпелось выспросить у Яцека о его контактах с лесными братьями. Но, начинать расспросы в лоб мне не хотелось потому, что излишнее любопытство чаще всего настораживает собеседника и он, скорее всего, закрывается и уходит от обсуждения.
 – По дороге в Энск я не заметил ничего особенного, - я начал тему издалека. Не показывая своей заинтересованности.
–  Это не удивительно, - Яцеку хотелось выглядеть опытным человеком в таких делах. – Они обычно не афишируют свои операции по борьбе с теми, кто скрывается в лесу. Скорее всего, НКВДешники маскируются и не засвечивают свое присутствие в районе операции.
– Как я вижу, ты отлично осведомлен о манерах поведения НКВДешников при проведении операций, - мне хотелось заинтересовать Яцека вопросами и похвалами.
–  За последние пять лет я тут пережил не одну облаву на лесных братьев, - ответил Яцек. – Работая на лесозаготовках можно было всякого насмотреться. Ведь мы в разных местах заготавливаем лес и порой делянки выбираются в таких местах, куда нога человека не ступала несколько лет.      
– Как не просто жить в нашем крае, - вздохнул я.
– Жизнь как жизнь! – Яцек не хотел развивать тему.
– Трудно себе представить, как с лесными братьями удается ладить? Я бы побоялся в лес даже сунуться.
– Ничего особенного в этом нет, - сказал Яцек. – Всем надо питаться и одеваться.
– Но ведь про них столько ужасного рассказывают, - я пытался выудить у Яцека еще хоть, что-то про лесных братьев, которые базировались под Энском. Конечно, можно было прямо сказать: «Яцек, мне нужны контакты с лесом». Но, на такой вопрос получить ответ я вряд ли мог получить нужный мне ответ потому, что все осторожничают и боятся обсуждать тему о лесных братьях открыто.
Я посчитал, что лучше всего открыто не выражать свою заинтересованность темой. Cегодня судьба давала мне реальный шанс получить информацию о тех, кто прячется в леса и сражается с властью. Яцек представлялся редкой находкой. Во-первых, он реально контактировал с «лесом», во-вторых, судьба мне связала с человеком, которого я немного знал и который, наверняка, знал некоторые моменты моей биографии. Доверять Яцеку можно было, но, тем не менее, не лишним было не афишировать свой статус. Между нами установились довольно странные отношения, я не спрашивал у него многое, он же в свою очередь ничего не спрашивал у меня.
–Твои то, Анджей, какие планы? – поинтересовался Яцек. Мы заканчивали ужин, я пил молоко с наслаждением и посматривал на Яцека.
– Думаю устроиться на железную дорогу электриком, я эту работу знаю, работал несколько лет.
–А в лес не хочется? Ведь на железную дорогу устроиться не просто. Проверять будут. Не боишься?
– Чего бояться?
Яцек так глянул на меня, что мне стало ясно, конспиратор из меня никакой.