Хутор. Глава 4. Нетворческий Бес

   Всё, наконец пришло утро. Иду к соседу, нужно посмотреть, как там у них. Дождь хлестал всю ночь, смывал все наши страсти с земли. Зато теперь она дышала, освободившись, и чувствовалась радость в этих покачиваниях. Такая чистая, изначальная, что не хотелось думать, что это мне кажется.
   Я подошёл к избушке, ступил на низкое крыльцо, под нависающую сверху солому, которой была перекрыта крыша. Это у меня крыша сделана щепой, а у Поэта всё какое-то основательное, проверенное веками будто. Глинобитное зданьице вросло в землю и никакой ураган или шторм не смог бы его сорвать с места. Я застыл перед дверью на несколько мгновений, и слегка оттолкнул её от себя. Какие мы с ним разные, даже в обыденных вещах, - у него даже дверь открывается вовнутрь, а у меня наружу.
   Захожу. Справа из-за открывшейся двери выглядывает почерневший от времени металлический чан с водой, спереди чуть поодаль висят пучки и целые веники, слева - ещё дверь, за ней единственная комната.
   Всё чисто, убрано. Гладкий пол, большой стол слева у окна, вдалеке с одной стороны полки с книгами и стопками бумаг, с другой кровать, и между ещё одно большое окно. Просторная комната, - всегда удивляюсь, как она тут помещается, хоть кричи ему, если он в другом конце. Но нет, тут же, возле печки, сидит на стуле, а на деревянном настиле рядом, где тепло спать, сидит путник. Вроде ничего, головой поник, но что-то говорит, руками водит.
   Я положил руку на плечо Поэту, а он будто не заметил моего прихода, что-то спрашивает у своего собеседника. Оказывается, это он только со мной мысленно общается, а язык-то у него всё-таки есть. И подвешен, поди...
   Путник замолкает и смотрит на меня. Тогда и Поэт оставляет его пытать и поворачивается. И я вкратце понимаю о чём речь, поэт мне образами набросал.
   Оказывается, почитай всех бесов он извёл. Заставил путника по-маленьку, хоть тот сначала упирался, идти у него на поводу, - рассказать бесов по отдельности, чтобы Поэт мог мятежных найти в кипе стопок стихов, которые у него были в беспорядке, подредактировать, довести до ума и попарно, по-трое всучить ворону, который унёс их куда следует.
   Но один бес ортачился. Будто бил путника изнутри, то и дело вводил в беспамятство, и хоть Поэт его стихотворение написал, и очень даже ладно, но тот всё не угоманивался. Не давался. Будто хотел иной судьбы, не хотел за Реку. Или стихотворения было ему мало, или написано было не так. Понятно, что такого быть не должно. Бесы не должны иметь своей воли в руках поэта. Им и мир-то наш чужд. Но вот поди ж ты...
   Путник на меня как-то уставился по-новому. И беззлобно, да как-то неуютно мне стало в этой избе. Хоть дёргай дверь на себя и беги по своим делам. Но присосался я будто к этому взгляду.
   -...Зря ты эту строфу отложил.- говорю, - Она ж поди бессмысленная совсем? - сосед подтверждает, - Бес не твой. Он вообще не творческий. Не знаю, кто волшбу творил, но зацепила она тебя крылом, найди сырой вариант и отдай ворону, пусть несёт её к Горестям. Некому тут больше, кроме них, колдовать. А не захочет, я сам отнесу...
   Больше я ничего не сказал, даже не попрощался, развернулся и вышел, озадаченный. Прикрыл аккуратно за собой обе двери и поплёлся домой. Всё не так. В первый раз я видел чью-то чужую волю, повлиявшую на Поэта.
   Я шёл, смотря себе под ноги и думал о том, как понесу написанное на бумаге заклинание к Горестям. Это их работа, тут больше нет никого, кроме них и нашего хутора. Никогда туда не ходил. Но издали видел много раз.
   Горести - это соседний хутор, мы с Поэтом его так называем. Потому что там живут три ведьмы без радости и порядка. У них там три разных дома, точнее избушки, у каждой своя. При этом моются они в общем котле, другим словом их бассейн посреди хутора не назвать. Просто большая грязная яма. И моются поди в одежде, точнее в лохмотьях, которых не меняли и не латали никогда. Нет чтобы к ручью сходить, что в Реку впадает, выше по течению. В Реке-то и мы не моемся, из уважения к радужным струям что ли... А ручей хоть и впадает в Реку, но всё ж ещё не Река.
   Они попали сюда все порознь. Сначала одна - она пришла, как все поломники, переночевала на берегу, а утром проснулась и стала кричать. Я вышел на крик и замер тогда. Я помню это очень хорошо, потому что ни до того, ни после такого не видел. Даже её последователи вели себя иначе.
   Она стояла и кричала в небо, приподняв дрожащие руки, долго, будто ей не нужно дышать. А потом встала на четвереньки и поползла мимо моего дома вверх по склону, на самый верх, туда, где сейчас Горести.
   А две её будущие подруги просто утром просыпались, без крика, и брели вверх, как к неизбежности. Все они были тогда красивыми молодыми девушками. А сейчас три карги. Не думаю, что они ладят даже между собой. К нам не ходят, никакого хозяйства не ведут. Понятно, что у них что-то пошло не так тогда, когда они ушли с берега, не продолжили путь к Океану, как все. Не знаю, были ли они не готовы встретиться с изначальным или гордыня не дала принять прямой путь, но какой-то коллапс у всех троих произошёл. А теперь, как я думаю, они всеми способами ищут путь назад, или наружу, хоть куда-то. Но ищут его по-своему опять же - творят волшбу, кромсают душу.
   Нетворческий бес, который досаждает нашему путнику, видимо, фрагмент какого-то очередного заклинания. А это значит, кусочек души одной из ведьм. А душу, как известно, нельзя дробить. Самые сильные чары получаются таким способом, но как дамы будут восполнять нехватку души, если у них даже всё получится, я не знаю.
   Я уверен, что Ворон такое чёрное колдовство в лапах не понесёт, придётся мне его доставить, а то не будет житья нам, пока неполноценное создание будет метаться в поисках приюта, даже если покинет разум путника. Бес же слышал, что я Поэту сказал про Горести. Наверняка хочет вернуться.
   Такими мыслями томим, я дошёл до дома. Сел на лавку, на которой давече сидел несчастный путник, и подумал, что надо бы мне заняться дровами к зиме. Время не ждёт, пусть бег его у нас и медленней, чем где-либо. Сказывается близость Океана, где времени нет совсем...