Просто он и просто она

                Просто он и просто она
                (маленькая повесть)

Это началось не очень давно, после того как он поселился в общежитии. Все шло как обычно. Обычная работа, обычные будни. Утром вместе со всеми работающими в СМУ, и живущими в общежитии, он шел на завтрак в столовую. После завтрака, ждал на ступеньках общаги, вместе со всеми автобус, выслушивая, поступающие новости и соответственно сплетни. Подходил автобус,  он вместе со всеми втискивался в него и ехал на работу. Как обычно на задних сиденьях, играя в карты с такими же, как сам. Иногда везло, и он за дорогу до объекта выигрывал на бутылку вина к обеду, но чаще почему-то проигрывал тоже не меньше. Женщины как обычно ехали на передних сиденьях и сплетничали. Здесь узнавали про все новости города. Правда это была или нет, но так как до объекта было около получаса езды, а иногда и больше часа. Смотря, на какой объект везли.
Услышать можно было все. О том, от кого родила самая знаменитая певица, будучи замужем за женщиной.  Кто сейчас является любовницей начальника СМУ, о чем он даже сам не подозревал, где он сегодня ночевал, и чем они закусывали коньячок.  И почему у Машки штукатурши, сынишка похож не на ее мужа, а на мужа ее лучшей подруги, который в то же время был лучшим корешем ее мужа. Все они знали точно и досконально.
Женщины сплетничали, мужики играли в карты на две, три колоды, не слушая бабских баек. Один дядя Вася экскаваторщик успевал и то, и другое. У женщин он был авторитетным человеком, потому, что частенько давал дельные советы, рецепты для консервации помидор, как излечиться от рака, с какой цыганкой можно говорить, а с какой нет и как вести себя на рынке, чтоб тебя не облапошили.  Советы и рецепты по всей вероятности были голимые, но так как он их давал с убеждением. Бабы его считали знатоком и все больше и больше советовались с ним.
Когда тетя, маша рассказала свой странный сон, то женщины на перебой начали рассуждать, к чему бы это. Одни говорили к неурожаю, другие к радости, третьи к плохим известиям.  Между баб завязался отчаянный спор. Вволю наспорившись, они обратились за помощью к мужчинам.
Мужики недовольные, прервав игру, матерясь и обзывая  в полголоса баб, кто как умел, все свои взоры обратили, на всегда выручающего их в таких случаях дядю Васю. Дядя Вася как всегда, на своем умняке и как авторитетная личность, успокоив мужиков, попросил тетю Машу  обстоятельно рассказать сон по новой. Тетя Маша красочно пересказала в третий или пятый раз сон. Все сидели молча, все внимание было, сосредоточено на дяде Васе. Он думал. В такой ситуации минута как вечность. Все с нетерпением ждали, мужикам не терпелось, продолжить игру, бабам услышать расклад, от умного, знающего на любые вопросы ответ.
- Вы знаете.-  Наконец произнес дядя Вася на полном серьезе. – Здесь есть два варианта. Сон конечно в руку.
Воцарилась мертвая тишина.  Даже двигатель который не так уж сильно ревел, и тот притих, ожидая ответа, потому, что  водитель,  прислушавшись, сбросил газ, выключил передачу, и пустил автобус накатом.
- Ты Маша не обижайся, но сон к тому, что ты либо обсеришся, либо кошелек потеряешь.
Реакцию надо было видеть.
Мертвая серьезная тишина была разорвана таким ржанием, что автобус трясло как в лихорадке.
Тетя Маша даже не смогла обидеться, она смеялась до слез вместе со всеми. Лишь совершенно спокойный дядя Вася, как будто ни чего не произошло, увеличивал ставку в карточной игре. Он оставался, так же серьезен, как и до ответа, ведя разговор о том, как бы не забыть поправить эксцентрики на крестовинах поворотных барабанов.
   Обычная работа бульдозериста. Много ума не надо, горни то, что прикажут, не прикажут, не горни. Забивай козла в прорабском вагончике, разговаривая о том, что к обеду надо скинуться на пол литра. Это было обыденно привычно, и начальство ни когда не ругало, если во время обеда мужики и многие женщины пропускали по 150грамм водочки или бутылочку винца на двоих.
По окончанию работы, опять толпа в автобус и домой, а такие как он в общагу.
Вечером в автобусе была совсем другая обстановка. В карты играла всего одна колода, потому, что денег обычно брали на обед и 150грамм. Остальные мужики кто разговаривал, кто просто кимарил. У женщин вместо сплетен приходили житейские проблемы, где взять то или другое, как успеть в дет садик, магазин, подешевле, но побольше скупиться, что приготовить на ужин.
Людей развозили по всему городу, и только в последнюю очередь автобус подкатывал к общаге.
Здесь все кипело. Молодежь как молодежь, быстро душ, ужин, переодевание и в город, кино или кафе или просто где ни будь на лавочке со знакомыми парнями и девчонками по соточке хорошей самогоночки, под закусь, состоящую из черного хлебушка, сальца и помидорчика. Это был кайф. 
Потом с подружкой, заняться озорством на какой, ни будь пустующей лавочке, под пышным, укрывающим от посторонних глаз деревом. Обычная жизнь, такой жили почти все его друзья.
Работа, дом или общага, вечеринки в пустующих двориках детских садов.
Он часто слышал от ровесников о пылкой, страстной, преданной  любви. В это он не очень верил, потому, что подружки, которые были безумно влюблены в его знакомых парней, подвыпив, почему-то просыпались рядом с ним на его курточке в мягкой парковой траве, с просьбой, чтоб это оставалось между ними, они растворялись в рассветной мгле.  Он сладко потягивался, улыбаясь птичьему гаму и рассвету, поднимался и шел к общаге, чтоб повторить то, что было вчера, позавчера, третьего дня и тд, и тп.  Он ни когда не задумывался, почему все так устроено. Почему он работает? Почему любит выпить? Почему не любит читать? Почему курит? Почему у него нет силы воли? Почему он собирается жениться? И таких, почему было много при много,
солнце, небо, дождь, звезды, друзья, подруги, родители, родственники, карты и многое, многое другое.  Просыпаясь утром с синяком под глазом, он даже не задумывался, почему именно так, а ни как не иначе.
Но вот буквально два дня назад его переселили в другую комнату. Не задавая вопросов, он собрал шмотки и перешел туда. Разницы, ни какой. Утро, завтрак, автобус, карты, бульдозер. Отгортая мусор со стройки в яму он вдруг задумался. Обычно он задумывался ненадолго. Если дело касалось того, за, что вечером выпить, значит занять. Если будущей его супруге, это было у них уже решено, надо было объяснить, почему он не пришел к ней, он просто врал, потому, что не мог рассказать ей, что по пьяне опять проснулся в парке с ее подругой.  Проблем, кажется, не было, но что-то мелькало в голове, где-то глубоко в его подсознании. Ему что-то мешало в его обычно равномерно спокойных мозгах. Он не мог понять, что. Что-то случилось. Он перебрал все варианты.  Долгов вроде не много. От девчат претензий нет. С блатюками все в ажуре. На выпивку и на мороженое, на вечер есть.  С будущей женой вроде все окей, с ее подругой после их (встречи) тоже без осложнений. Но что-то его тревожило. Что-то вроде этого когда-то было, давно, давно, еще в детстве, когда бабушка прочитала ему сказку. Сказка была написана стихами, и поэтому звучала очень красиво. Что-то потом его долго тревожило, он точно не помнил, толи он хотел оказаться на месте принца или князя, толи ему было жалко девушку. Но что-то сильно тревожило его детское воображение.
Если бы сей час, сгребая строительный мусор в яму, его не посетило знакомое чувство, он ни за, что бы ни вспомнил о той сказке и о своих переживаниях. Но это, что-то было рядом. Он как всегда выбрасывал все из своей, казавшейся ему, самой нормальной головы, кроме мельчайших деталей о выпивке и куреве, даже женщинами там не пахло. 
Мусор, состоявший из битого кирпича, обломков бетонных плит, битого стекла, кусков арматуры, труб, уголка, досок заполнял яму, находящуюся на окраине стройки, и постепенно превращался в приличный террикон. Он ни когда не задумывался над тем, что если этот мусор хорошенько перебрать, то рядом можно начинать новую стройку, которая окажется не хуже этой, которую они возводят.
Под нож бульдозера часто попадали целые оконные и дверные блоки, брошенные плотниками, целые перемычки, брошенные каменщиками, трубы сантехниками, кабеля электриками и тд, и тп.   
Его это тревожило гораздо меньше, чем бутылка, закалымленная сварщиком, работающим с ним в одну смену. Они всегда делились после работы или во время обеденного перерыва. Если калым перепадал ему, то он наливал сварщику и наоборот.
Продолжая, горнуть мусор, он успокоился, выкинув все из головы, но вдруг опять что-то шевельнулось, но, что он так и не понял.  О стрессах он не имел ни малейшего понятия. О том, что существует душа, он не знал и знать не хотел. Если он где-то мельком об этом слышал, то он считал, что это все пустое, и быстрее всего базары заумных дебилов о чем-то не существенном.
А тело оно вот здесь, оно работало и ждало выпивки. И с ним все было окей.
Утро было обычным. Проснулся он в общаге, потому, что вечером был со своей, а с ней в парке делать нечего, им хватало двух, трех часов в саду ее предков. У них был частный дом, очень хороший по городским меркам, огороженный высоченным забором сад, в котором стояла беседка с койкой и столиком.
Все как всегда. Завтрак, автобус, карты, сплетни, бульдозер.
Работа сменилась, он дергал рычаги. И смотрел под лопату, снимая жирный чернозем и переталкивая его в сторону. Что-то опять шевельнулось в его чистой от всей ерунды голове. Он резко тряхнул ей. Кажется все нормально. Но когда он сосредоточился на работе, а он всегда это делал, чтоб получалось хорошее снятие чернозема, в его голове опять что-то шевельнулось. Это, что-то начинало ему надоедать, потому, что оно заставляло его напрягаться, что бы понять, что это такое, а он ни за, что ни хотел  напрягать, почти не знакомые с этим чувством, мозги. Он не понимал, что это такое и не хотел понимать.
Вечером, вернувшись в общагу, он был чем-то расстроен, чем удивил всех окружающих. Бутылка водки, распитая с корешем экскаваторщиком, после работы, только добавила этого непонятного шевеления в голове.
Наверное, приболел, решил он. Никогда при своей памяти он не болел и не знал, что это такое, но знал, что больные должны находиться в постели. Он так и сделал. Через час после того, как он пришел с работы, общежитие притихло, потому, что вся молодежь растворилась в вечернем городе.
В общаге обычно оставался один ненормальный очкарик. Он, кажется, заочно учился в университете, и все считали, что у него не все в порядке с головой. Ну а раз он лежал, да еще читал какие-то научные книги, то в понятии остальных он был вообще придурок.
Он походил по комнате и представил, что сей час тоже ляжет, а на улице еще светлым-светло, потому, что стояло теплое южное лето. Но он понял, что у него преимущество, он будет выглядеть без книги просто больным, а не придурком.   
День начался как обычно, все повторялось, но повторялось и то чувство какой-то непонятности в голове, что-то там копошилось, что-то странно волнующее. Он еще этого не понимал, но понимал, что он это что-то  ни как не может уловить. Оно приносит ему что-то тревожаще-приятное, чувство наподобие щекотки в голове.
Сгортая чернозем, он улыбался, но ни как не мог сообразить, что это такое, где он это взял и когда в него это не понятное входит. Оно не было похоже на состояние после водки, на состояние после драки и на то состояние когда он просыпался в парке, с какой ни будь подругой.  Потому, что в тех случаях он ни когда не улыбался и не расстраивался, принимая все как нормальное, обыденное, само собой разумеющееся. А это что-то заставляло задумываться и улыбаться.
Его друзья были не на шутку удивлены.  Как это так, он и вдруг заболел? А когда узнали, что он улыбается в бульдозере, решили, что он заболел на самом деле, или в очередной драке ему чем-то трахнули по башке и у него немного сорвало крышу. Но после последней драки прошло недели две, значить этот диагноз отпадает, видно он серьезно заболел.
Вечером в его комнату для выздоровления пришли кореша с водкой и закуской, пришла его подруга, которая решила, что это у него перед женитьбой. Хотя кореша так не думали.
Когда лечение водкой закончилось, все исчезли, понимая, что он должен продолжить лечение обильным сексом.
Через пару часов его будущая супруга тоже оделась, поцеловав его, пожелав быстрого выздоровления,  исчезла. За окошком было темно, в общаге царила тишина, спать вроде не хотелось, он долго ворочался, а потом незаметно крепко заснул.   
Его кореша по комнате явились за полночь. Они как обычно включили свет, не обращая внимания на спящего, продолжали свои пьяные беседы не о чем. Разговор ни о чем продолжался пол часа, пока один из трех не вылупил глаза на спящего.  Двое других, глядя на него, не понимали,  почему  он вылупил зенки и мычит.
- Че дуркуешь!?
Мычащий,  отрицательно покачал головой, обращая их внимание на спящего.
Через минуту они втроем сидели на противоположной койке и смотрели на спящего.
Если бы он храпел на всю комнату, это было бы нормально, и ни кто на это не обратил бы внимания. Если бы от его не потухшей сигареты задымил матрац, на то место вылили бы графин воды, стоящий на столе и забыли. Но спящий  лежал на спине и вместо ярого храпа, было слышно в этом молчании спокойное мерное дыхание. Спящий улыбался детской  добродушной улыбкой.        Кореша поначалу решили, что у них начинается (баба Галя) то есть, по научному, белая горячка.
Но переглянувшись они поняли,  что у всех троих одновременно (бабы Гали ) быть не может, а значит у спящего точно рвануло крышу, потому, что во сне он мог либо храпеть как конь, либо материться с пьяна. Но, улыбаться!?
Они начали трезветь от такого вывода. Просидев с пол часа, в недоумении лупая глазами и глядя на улыбку спящего, которая изредка менялась из нежной на веселую, они молча решили, что надо срочно добавить.
Смотаться  за самогоном проблем не было. Окно в туалете на первом этаже было всегда открыто, чтоб не будить вахтершу, которая всегда после одиннадцати крепко дрыхла в своей каморке. А торговля шла круглосуточно у тети Люси буквально в ста метрах от общаги.
Решив, что по такому случаю бутылки будет мало, они скинулись на две. Один из них обернулся в считаные минуты. Зазвенели граненые рюмашки.  Через минутный перерыв звон повторился.
 Они были удивлены еще больше. Как же так их кореш не проснулся на самый прекрасный звон.
Можно не услышать грохочущего в тишине бульдозера, можно не услышать скандала в соседней комнате с матами и грохотом, но не услышать звона граненых рюмашек и этого неповторимого чмоканья губами и сладкого чавканья закуской. Такого не могло быть.
Спящий   улыбался.
После третьего звона началась дискуссия. Отчего? Почему? И что за болезнь?
Однозначное мнение было в том, что эта болезнь не венерическая, в остальном были сплошные противоречия. Когда они допили последнее, и все выпитое упало на старые дрожжи, они забыли про спящего, а мычали о чем-то своем, пока не расползлись по койкам и не уснули, кто икая,  кто храпя, и только он продолжал улыбаться.

Ей хотелось чего-то нового в этой жизни, а жизнь шла обыденно своим чередом.
Как всегда все обо всем и все знали. Все кто находился рядом, а это были ее братья, они знали ее мысли и помыслы. Когда они перемещались в пространстве, то по желанию могли  переключаться на ее мысли и знать о чем она думает. Она тоже знала, о чем думают окружающие потому, что они жили одним разумом, то есть владели телепатией. Если они отдалялись, то стоило только подумать, о ком ни будь и разум соединялся, и все мысли были отчетливы  и ясны как свои.
Братья часто смеялись с ее фантазий, потому, что она переключалась просто в никуда и мечтала. Это их тешило. Ее юные мысли были щекотливы, ласковы, наивны и с озорством.  Они понимали, что это баловство. Все знали, что ее любит их друг, и она ему отвечает взаимностью. Они знали их мысли, здесь скрыть было не возможно ни чего. А то, что она  начинала фантазировать и обращаться к тому, кого не существует, тем более рисовать  в своем сознании какое то разумное существо совершенно не похожее на них. А они были уверенны, что на этой планете находятся только им подобные разумные существа.  И  не только на их планете, но и во всей их солнечной системе, по которой они свободно перемещались в пространстве, ни кого кроме  них нет.
 А за приделами их системы они не знали, потому, что их телепатические свойства распространялись только на их систему, также как и возможность свободно перемещаться в пространстве.
Она любила оставаться одна, и была уверена , что оставаясь одна, она живет еще где-то. Она не понимала где и не совсем была уверена там ли это. Ее братья и избранник, часто заставали ее за такими размышлениями, это передавалось им, и они считали, что это какой-то недуг или просто юные мечты. Все шло как обычно, всех волновали единые проблемы, у всех было одно стремление. Но не достигшим совершеннолетия, запрещалось, вникать в государственные проблемы.  Они знали все и обо всем, но выражать свои мысли, если они появлялись отдельно от взрослого общества, им запрещалось, тем более распространять на другие разумы, чтоб не засорять общество всякой не нужной информацией.
Почти у всех ее сверстников были побочные мысли, которые не совпадали с общими. Взрослые от них отключались или старались не воспринимать их в серьез за своими серьезными заботами, и все воспринимали как обычные детские шалости, или обычную игру мышления.  Братья привыкли к ее фантазиям и не обращали на нее внимания. Они знали, как только она станет совершеннолетней и ей будет разрешено войти в общий ритм, в общую работу, фантазии просто исчезнут, их захлестнет работа и проблемы семейной жизни и это будет всеобщей радостью. Тогда она будет жить  полной жизнью общества.  А сей час, она юна и наивна, поэтому ей разрешаются отклонения, как и всем ее ровесникам. Тем более если эти отключения не мешают обществу и не проявляют зла и недовольства. А ее фантазии излучали свет, тепло,  доброту и ласку. Ни кто не мог понять, к кому она обращала свои мысли, а они уходили куда-то в пустоту, обращенные к кому-то, кого на самом деле не существовало.
Оставаясь одна. Когда братья исчезали, и она знала, что ее услышат только тогда , когда переключатся на нее, а это происходило редко, потому, что все были очень заняты. Она начинала мечтать, мечтать о чем-то не реальном, хотя это не реальное становилось реальным. Она ощущала каким-то не понятным, неприсущим им чувством, что ее фантазии начинают осуществляться.  Рядом с ней появился какой-то другой разум, совершенно не похожий на  них. Этот разум был как бы отдельный, отдельный от всех, она его ели-ели улавливала. Она знала точно, что все кто ее окружают, не могут уловить мысли этого существа, потому, что они почти ни какие, в них нет ни последовательности, ни понятия реальности, в общем, ни чего, что должно быть. Но ей очень, очень хотелось чего-то такого, чего нет на самом деле.
Она посылала свою юную нежность, и тепло своей души куда-то туда, в то непонятное  мышление,
которое казалось, находилось рядом, и в то же время за каким-то непреодолимым барьером. Разум приближался, как бы идя на встречу какой-то теплотой, но потом исчезал, и отыскать его было очень трудно. Иногда на это уходило много времени.  Урывками она улавливала непонятное мышление, наполненное каким-то грубым чувством, потом мышление исчезало вообще. Ее старания были напрасны. Она напрягала свой разум, проникая в какую-то тягучую пустоту. Бесполезность очень огорчала ее. Расстроившись, она вообще переставала думать, о чем ни будь. В голове бурлил какой-то не понятный кошмар. Она не могла понять почему.
Братья застав ее в таком состоянии, очень переживали. Им казалось, что этот кошмар сестра создает сама, или вытаскивает откуда-то из вне, которое им недоступно. Они уговаривали ее не увлекаться  такой непонятной игрой. Она обещала, но когда братья исчезали, она начинала размышлять и вспоминала, что где-то там, куда она проникала, среди кошмара были какие-то проблески. Увлекшись воспоминанием, она опять проникала куда-то туда, и на этот раз ей удалось это на много легче, как будто ее там ожидали. Она различила приятный вопрос. Ни чего, не отвечая, она послала нежность и теплоту. Они прошли через какую-то непонятную преграду, и разбудили в том разуме чувство тепла, света и нежности. Она так сильно по-детски обрадовалась, что в это никуда посыпалось море вопросов. Но тут же она поняла, что совершила ошибку.  Тот разум ни чего не понял, сразу напрягся, было понятно, что он не может уловить даже сотой части того, что было к нему послано. Поняв это, она отключила мышление, и опять послала простой поток теплоты. Потихоньку все изменилось, почувствовалось расслабление, и к ней проникло что-то откровенное, согласное с тем, что она послала. Она повторила поток нежности, обратно вернулось что-то хоть и грубое, но в то же время похожее на нежность. Она начала понимать, что этот разум находится в начальной стадии развития, и поэтому его нельзя перегружать, а контактировать нужно осторожно, чтобы он перестал избегать ее, укрываясь за свое грубое несовершенство.  Она опять и опять посылала туда теплые мысли без вопросов. Когда в ответ шла теплота, она задавала легкие вопросы. И в благодарность за ее упорство, она как в тумане увидела какое-то существо.  Ей хотелось задавать и задавать вопросы, но что-то произошло и все исчезло, и вместо теплоты  ей в мышление проникло что-то резко грубое.  Ей стало обидно и больно, она плакала.
Он проснулся от пьяного базара и круто выругался. На соседней койке его друг ни как не мог разрешить сексуальную проблему со своей подругой.
- Вы, варвары, неужели по тише нельзя!
- С каких это пор ты такой чувствительный стал?
Он посмотрел в голубые глаза девушки. С языка чуть не сорвалось, пошли вы на …, но он вдруг улыбнулся, вспомнив, что только, что ему снилось  что-то очень хорошее, хотя он и ни чего не помнил.
Девушка покрутила пальцем у виска, и присвистнув, нырнула под одеяло. Его кореш заржал, и тоже укрылся с головой.
Он встал, вышел в коридор, присел на подоконник и закурил.  Он смотрел в окно, в темную звездную ночь и думал. Он еще толком не понимал, что он размышляет не об авансе и получке, не о выпивке и бабах, а размышляет о чем-то не понятном, стараясь вспомнить. Что ему приснилось, но вспомнить ни чего не мог, только какая-то щемящая нежность.
В его жизни что-то изменилось. Он не раз слышал от мужиков, что придет время покаяния. И это время каждому свое. Он знал многих мужиков, которые бросили пить, говоря, что свою цистерну они уже выпили, и стали верны своим женам, хотя раньше изменяли им везде, где только можно и даже там, где нельзя.  Но мужики мужиками, а он по сравнению с ними еще и не пил, да и девчат знакомых не всех перепробовал. Но он точно знал, что что-то с ним происходит и именно во сне. По утрам у него отличное настроение. Кореша говорят, что он перестал храпеть и во сне улыбается. Он понимал, что это не к добру. Странно, но он начал понимать. Раньше он вряд ли что ни будь понимал.
Он продолжал курить, глядя в окно. А может, кореша правы, что у него рвет крышу. Но он этого не ощущал, а наоборот понимал, что она становится на место. Спать ему не хотелось, но хотелось лечь и забыться, и в полудреме ощущать приятность чьего-то прикосновения к его извилинам. Прикосновения нежного и приятного до щекотки за ушами.  Он вспоминал это ощущение, и ему показалось, что когда он спал, его спросили:- Кто ты? Он хотел ответить, но его разбудил пьяный, сексуальный кипишь. Он зашел в комнату, кореш с подругой  крепко спали.  Выключив свет, он лег и задумался. Раньше он просто посмеялся бы над такими мыслями. Теперь же он думал, неужели сон, это явь. Неужели сон, которого нет, может подействовать на реальность? Но если действует, значит это не сон, а реальность только другая.  Бред какой-то несусветный. Лучше думать о том, как ему было приятно во сне. И он начал вспоминать те чувства прекрасного, которые приходили  во сне, и незаметно уснул. Сон вначале был пустой, но вот появилось что-то светлое и нежное, и где-то далеко, далеко, словно приятная мелодия прозвучало:- Кто ты? Он улыбнулся во сне. В другой раз он бы вы матерился, но вопрос был задан с такой наивностью и понятностью, что от него хотят, что он просто представил во сне, какой он есть. Потом стало еще приятней, как от прикосновения девушки и не просто прикосновения, а прикосновения к чему-то его внутреннему,
может к душе или к сердцу или к чему-то еще. Это прикосновение полностью прошло в него. Ему стало еще  лучше. Это что-то как будто нежно расплывалось по нем  и спрашивало:- Что это? А что это? Ответил он не на многое, потому, что зазвонил будильник.
Просыпаясь, он не чертыхался, боясь оттолкнуть этот внутренний свет и тепло. Потягиваясь, он улыбался прекрасному утру в окошке, бодро поднимался и шел умываться.
На работе произошли изменения, на него стали смотреть совсем по-другому. Многие считали, что он переменился потому, что будущая жена взяла его в руки, и хочет выбить из него блажь еще до женитьбы. Собутыльники и сокартежники считали, что он потерян для общества. Девчата ни чего не считали потому, что он еще иногда с ними просыпался в парке. Но большинство стали к нему относиться серьезно, как к мужику. Даже прораб, который раньше считал его  просто за бестолкового работягу, начал спрашивать у него совета.  Вот и решай после этого, лучше или хуже.
  Она находилась в полузабытье. Для нее уже не было проблем контактировать  с ее новым, находящимся где-то далеко и в то же время рядом, не совсем понятным другом, к которому ее влекло все сильней и сильней.
В этот раз он сам пошел ей на встречу, и она это сразу услышала. Это был сигнал совсем не похожий на их. Это был сигнал другого существа, другой системы.  Она ответила нежностью. Теплом и светом. В ответ она уловила порыв возбуждения и радости, которая передалась ей. Она наслаждалась, посылая вопросы и получая ясные ответы.
Вся информация, которая была заложенная в тот разум, передавалась ей как на экране, формируясь в последовательность по мере ее понятия.
Перед ней проплыли все его познания. Даже то, что он когда-то видел или слышал, но уже забыл.
 Ей этого было достаточно, для того, что бы иметь представление о земле и о человеке. Она знала, как он выглядит, что ему нравится, и что нет. Только ее он еще не воспринимал. Ему еще казалось, что это его прекрасный, хотя очень странный, похожий на реальность сон, и он боялся, что это может закончиться.
Ей от этого было весело, и она не спешила его переубеждать.
Утром он уходил на работу, и она теряла его.
В своей системе она могла подключаться к другим на любом расстоянии без всякого труда. Надо было просто хорошо подумать о том, с кем желаешь войти в контакт и чтобы тот другой желал ответить. Но здесь она не совсем понимала, где он. Ей казалось, что он совсем рядом, казалось, что она может коснуться его, но вдруг он исчезал и становился недосягаем.  Она анализировала все то, что получала из его мыслей. Она знала, что он мужчина, что есть также как и у них женщины, и, что они тоже люди. Планета земля. Солнечной системы. В общем, она знала все, что знал он. Когда она сопоставила все, то поняла, что  ее солнечная система и его, одно и то же, просто каждый называет по своему, на своем мышлении. И что ее родная планета это и есть земля, только почему-то ни кто, ни когда не слышал, о тех людях. Хотя в них поразительно,  сколько общего, но и очень много но. Там разговаривают и не знают мыслей других, здесь не разговаривают, но все слышат и знают мысли других.  Она много думала и ни как не могла понять где же те города, ведь у них города совсем не похожие на их и вообще все по-другому. Она опять начала разыскивать его, но безуспешно. Она уже понимала, что в определенное время он окажется,  легкодоступен, и будет совсем рядом.
С работы он пришел в отличном настроении. Он знал, что приобрел что-то невероятное. Он не мог поделиться ни с кем. Да и что он мог сказать. С него просто бы посмеялись, если бы он рассказал свои сны и потом сказал, что это происходит на самом деле. А теперь он был уверен, что это все происходит. Он много думал и пришел к выводу, что раньше ему никогда не снилось одно и то же, да он и снов то связать не мог. А теперь все сны связались в один.  Кто-то с ним беседовал,  кто-то согревал его душу и разум. Кто-то приводил его в такое состояние, которому он не мог дать названия, но это было прекрасно.
Когда общежитие затихло и все разошлись по своим вечерним делам, он лег на койку, закрыл глаза и мысленно  начал воспроизводить то, что было во сне прошлой ночью. Сей час он не спал и отчетливо воспринял чье-то нежное ликующее прикосновение, и это прикосновение было не только прикосновение разума, что-то было еще. Он лежал и чувствовал. Что рядом находится нежное, хрупкое существо намного разумней его. Он чувствовал именно физические прикосновения. Он не сомневался, он точно знал, что эти прикосновения принадлежат именно женщине.
Он не знал, куда себя деть, в нем происходило какое-то раздвоение. Пить не хотелось, и в то же время он хотел напиться так, чтобы все остальное шло к черту, чтоб пришло опьянение с той четкой легкостью, в которой все ясно. Нужны кореша – собутыльники с беспутными базарами до рассвета,  кажущимися очень важными, нужна подруга, которая в сексе без комплексов, и будет по пьяне казаться ему ночью сказочной принцессой, хотя на утро, глянув на нее, может стошнить. Но это утром.
Он мучился, он знал, что придут мысли легкие нежные, успокаивающие, ласкающие и манящие. Он знал, что ему не надо будет больше ни чего, он знал, что с тем чем-то потусторонним придет полное блаженство.  У него будет все и гораздо лучше, чем пьянка и дебильные разговоры с корешами, гораздо приятней чем с какой-то залетной подругой, но все будет только ощущение, а не на самом деле. Хотя кто знает, что на самом деле, а что ощущения. Может то другое и есть на самом деле, а эта жизнь лишь  какой-то сон или кошмар. Голова раскалывалась от размышлений.
Насколько было проще, когда было все как у других. Бульдозер, водка, кино, танцы, друзья, подруги. Он уже сомневался, что ему надо обзаводиться семьей, хотя так поступают все. Это какая-то неизбежность, после всех гуляний, драк, попоек, картежа, баб это выход из безысходности. Не ясно почему, но к этому приходят все, и оказывается, что попадают в еще худшее. Мысли ворошились как клубок каких-то зверьков, которые визжали, кусали и царапали друг друга. Этот клубок катился по извилинам серого вещества из одного полушария в другое и ни  как не мог остановиться.  Зверьки не могли порвать друг друга на части, потому, что не хотели этого, но и останавливаться и успокаиваться они тоже не хотели. Это был какой-то бред. Уйти от всего? Но куда? Туда в прекрасные мысли? А как же тогда здесь? Вернуться сюда? Но уже не возможно потому, что включен зеленый свет для познаний, для размышлений, сравнений, анализа. Что правильно? Что не правильно? Ни хрена не разберешь. Ему уже кто-то говорил, что надо обратиться к бабке, потому, что на него навели порчу. Может и правда, но он слабо в это верил. Разве это порча, если здраво рассудить. Он не пьянствует, не шляется по бабам, не ввязывается в разные разборки, которые иногда кончаются поножовщиной. Получается ни порча, а наоборот исцеление. Но тогда почему такое мучение? А может исцеление должно проходить со страданиями и болью?  Надо все поставить на свои места. Вначале надо вернуться в прежнюю жизнь, выкинув все мечтания, выкинуть то, что находится  где-то в мозгу, затолкнуть его в глубины извилин, туда, откуда оно проросло. И если получится, он станет прежним и будет жить как все.
Он женится, обзаведется детьми, кумовьями которые будут ходить к ним в гости, иметь любовниц.  И все это будет как само собой разумеющееся. Не надо будет думать не над чем. Не надо будет изобретать велосипед. Но, а если не получится, то он станет похож на какого-то дебильного мечтателя, чего хорошего начнет читать книжки. Голова шла кругом. Что же это такое? Неужели он сбрендил? Вроде бы все просто и ясно, существует какое-то другое существо, которое он воспринял как девушку красивую и умную, даже не так, ее красоту описать было просто не возможно. Он даже не знал таких слов. Ее разум тоже был непостижим, потому, что когда он с ней общался, он понимал, что его разум вмещается в сотой доле ее разума. Да, для него она существовала красивая, умная, нежная, теплая, он даже не мог выразить словами. В ней было сразу все, распускающиеся почки, солнечный свет, облака, вкус фруктов и овощей, запахи розы и мяты, свежесть водного потока и блеск снежных вершин и т.д, и т.п. И все это было как бы в едином и в то же время порознь.
Ему хотелось, этим поделиться с кем ни будь. Но кто сможет это понять? Его и так уже считают не нормальным. А если он заикнется о том, что он чувствует, о том, что запах цветов, грохот снежного обвала, голубизна неба, шелест травы и мычание коровы  можно воспринять как одно целое, то его наверно отправят в психушку.  Если бы он пил и говорил об этом, его бы и не думали отправлять, ему бы просто дали похмелиться, решив, что это пред белогорячечное состояние, а для этого самое лучшее лекарство похмелье. Но он не пил и поэтому ему быстрей всего угрожала психушка. Но с другой стороны он совершенно здоров, даже больше того, сей час он здоровей, чем всегда. Разум чист и ищет чего-то, стремится к чему-то новому. Разум чист? А вдруг это и есть грязь?  Размышления, кому они нужны? Нахрен эти понятия о единстве вкуса, цвета и запаха.  Когда напьешься до беспамятства, там тоже все в едином целом. А разум чист, становится обычно, после пол литры выпитой. Вот тогда там чистота, ноль проблем, ноль эмоций, ноль любви и вообще одни ноли, если исключить стремление достать еще выпить и пока не ушел в нирвану, осчастливить какую ни будь из подруг.
Он просто не знал, куда себя деть. Конечно, приятно уходить куда-то в ни куда, где все так прекрасно. Но извините  есть еще и здесь – это все окружающее бытие. Есть друзья, есть работа, есть невеста, есть город с ментами, с блатюками, с вокзалами и театрами.  Этого ни куда не денешь. Жениться? К черту. Напиться? Нет охоты. От бабья тошнит.  От друзей тоже. В театр? Какого хрена  я там не видел, если за всю жизнь прочитано о колобке и курочке Рябе. Что делать? Он не находил ответа. Порой ему казалось, что есть простой выход. Очень легко стать прежним. Но это только казалось. Стать другим? Но каким он не знал. Покончить собой? Это конечно была идея. Но ради чего? Разве он плохо жил раньше? Да раньше ему бы и в башку такое не взбрело, вот порешить кого-то  это еще, куда ни шло. Он не находил себе места. Хотя по нему это не было видно. Внешне он был задумчив и спокоен, но внутри проходила  непонятная борьба. Откуда-то брались мысли о церкви, о театре, о книгах и это опять сливалось в единое целое с драками, водкой и бабами. Короче в голове был  бедлам.  Оставалось только успокаиваться, задумываться и уходить к ней, туда в тот другой мир, где все так прекрасно.
Но это все было несоединимо с этим миром и ему казалось, что этому не будет конца. Он выходил из прекрасного небытия и ходил по комнате, или если это было на работе, начинал ковыряться в бульдозере, хотя тот у него был всегда в порядке.  Бульдозер отвлекал, а вот ходьба по комнате не помогала, в пору было выброситься из окна.
Это было прекрасно, она попадала в другую реальность. В его реальность.  Ей было не все понятно. Многое было даже страшно, но страх исчезал потому, что она знала, что все плохие мысли, плохое поведение, то, что у него называлось пьянка, драка и отношение с женщинами, пренебрежение к другим, это все было просто нажито, нажито прожитой жизнью, нажито именно для того чтоб выжить и жить как другие.  Она проникала в его сознание и знала, что там, в глубине, где-то в его забытом прошлом, в его детстве было столько светлого и прекрасного, что получалось, что он не отставшее  существо в развитии, а вполне возможно опережающее.  Она просто не могла еще полностью разобраться.  Его разум был просто притуплен. Она знала, что если он захочет, то он будет такой же, как она. Об этом говорило то самое детство. Там, раньше он был частью единого целого, там он воспринимал совершенно по другому то , что его окружало. Собаки, деревья, птицы, цветы, ветер, речка и все остальное для него были единым целым.   Просто ему надо было вернуться назад и начать другое развитие и кто знает, ей иногда казалось, что он был бы выше ее. Она старалась пройти вместе с ним, все от начала.  Он шел навстречу, шел к воспоминаниям, но какое-то «НО»  вдруг все обрывало, и все рушилось, она не могла подействовать на него или просто не знала как. А он маялся, он хотел быть с ней,  хотел в детство, хотел к друзьям и подругам. Хотел всего, что было и того, что пришло, но это было не совместимо.
Жизнь его не выпускала из своих тисков.
После ужина он шел по длинному коридору общаги. В это время он был просто самим собой, ни там, ни здесь, а просто сам.
Какой-то жлоб. Он его не знал. Наверно недавно заселившийся, насмехался над очкариком. Говорил, что очкарик придурок, и что американцы  все дебильные, а турки это вообще что-то подобие обезьян.  И кроме нас русских ни кого нет. В доказательство он говорил о Ломоносове, Циолковском, Гагарине и вообще о том, что СССР везде и во всем впереди. По его понятиям весь современный прогресс начался с СССР. Очкарик отрицал, он назвал какие-то имена и сказал, что это великие люди Турции, Ирана, Египта, Индии и Китая. Жлоб сказал, что он сопливый придурок и, что мы этих чурбанов в упор не видим и вообще раздавим как клопов. Но очкарик стоял на своем, и объяснял, что сила и разум это две разные вещи. И прежде чем спорить, надо хоть немного знать о другом государстве, об их культуре, искусстве и ученых. Жлоб смеялся:- Какие могут быть ученые у чурбанов, они ведь недавно с деревьев по слазили.   Но очкарик заявил, что их цивилизации очень древние и назвал неимоверную цифру. И не известно кто кого опережает на целые тысячелетия потому, что не все людям известно. А ученые выдвигают очень много гипотез, но опять же это только гипотезы.
Но жлоб разошелся не на шутку, в доказательство пошли космические открытия, атомные подводные лодки, лучшие в мире танки и тд, и тп.  И самым последним доказательством было то, что сила она сильнее разума, то бишь  очкарик был ловко поднят за шиворот и получил такого пенка под зад, что пробежав метров  пять с выгнутой грудью и вскинутыми над головой руками, упав, растянулся на полу. Жлоб смеялся.
Раньше он просто бы рассмеялся. Подумаешь придурку пенка дали, впредь может, поумнеет. Но сей час, что-то изменилось. Хотя он был просто сам собой. Воздействие того прекрасного исключало драку.  Правда драки и не было. Он просто спросил жлоба:- Зачем? Тот ответил:- Чтоб поумнел. Жлоба он ударил всего два раза, но эти удары были отработаны в уличных драках до профессионализма.  С выпученными глазами держась за под дых, жлоб оседал по стене он открывал и прикрывал рот как рыба не в силах ни вздохнуть,  ни выдохнуть. Но все-таки откуда-то изнутри прохрипело:- Ты че? - Чтоб поумнел.- Ответил он. Подойдя к очкарику, он помог ему подняться и подал  слетевшие очки. У очкарика из носа текла кровь. Он посмотрел на жлоба            -  Зачем ты его так? Ему же больно.
- Что!? Он смотрел на очкарика, он был ошарашен, в башке просквозил  кошмар. Он потрусил головой из стороны в сторону как молодой жеребец, стараясь чтоб шарики и ролики и все остальное, что находится в его башке, стало на место.
- Ну, ты и е.- Он запнулся на этой букве.- В натуре чокнутый.  Очкарик, не возражая пожал плечами  - Может быть. – И пошел  в умывальник.
Он зашел в комнату. Ребята собирались уходить. На столе стояло две «Билэ мицнэ», или как мы его называли «Биомицин». В этом едином слове сливалось все. Для нас в нем существовал и шум прибоя, и снежная лавина, и вкусы, и запахи, и все, все остальное и хорошее, и плохое. Одна бутылка была почти закончена, другая открыта и полная. В комнате кроме него еще жило трое парней. Ему предложили выпить, хотя сильно не настаивали. Уже привыкли к его ненормальности, но все таки были не прочь, чтоб он вернулся к ним, таким, каким он был раньше. А то получается он такой же как был, даже лучше, но только в том случае, что касается работы и части жизни, которую только очкарик считает нормальной, а в остальной части, которую они считают нормальной, он того.
Он был немного расстроен инцидентом с жлобом и очкариком. Он знал, сто без него на эти две пол литры трое самый раз, четвертый может сбить с нормы.
Странная чисто русская система. Пол литра на троих. На  четверых почему-то сложней, а вот на троих самый раз.  Вот если он сей час нальет и выпьет, его кореша ошибутся в разливе. А вот на троих он прекрасно знал, что каждый из них с закрытыми глазами в граненые по весу,  по звуку, по запаху пол литра разольет безошибочно. Можно замерять на вес и даже на капли. Эта привычка у русских мальцов начинает вырабатываться с 4го, 5го классов. Когда они достигают 20ти, это уже переходит в профессионализм. Идет молва, что больше ни где, ни в одной стране нашей планеты так разливать не умеют, хотя может врут.
Он немного задумался. Вот так получается, что он четвертый лишний. Интересно.
Он подошел и на удивление корешам, налил граненый по  «Марусин поясок» и потихоньку, смакуя с короткими перерывами выпил.  Один из корешей поперхнулся огурцом. Все трое переглянулись, а он, как ни в чем не бывало, отправил в рот кусочек сальца и хлебушек. Аромат вина стоял по комнате. Обычно это вино делалось из всех сборных сортов. С плантации завозили виноград, и если это был не отдельный сорт, а смесь разных белых сортов, его пускали под пресс,        и сок шел в отдельные емкостя. Иногда  это была такая непредвиденная смесь, что запах, вкус и аромат превосходил другие качества, то есть крепость и это вино было не хуже элитных вин.
Сало и черный хлебушек после стакана такого вина, была самая прекрасная закусь. Об этом знают все. Если стакан чисто виноградного вина, выдавленного из различных сортов винограда. А виноград полностью вызрел под солнцем южного берега Крыма и набрался не просто сахаристости, а даже медовости, и вино произвели здесь же у берега Черного моря, ни с чем не бадяжа. Все знают это блаженство, когда небольшими глотками отпиваешь этот букет прелести.
Но когда  стакан заканчивается, а вино довольно крепкое и так как это русский граненый, прелесть начинает исчезать, и на смену приходит другое  ощущение, которое тебя начинает морщить, и тут когда вино из прелести переходит во что- то не совсем приятное, ваше дыхание пронизывает запах сала с ржаным хлебом. И это новое блаженство.  Вы как знаток жуете эти два небольших кусочка, так как показывают в рекламе,  жуют орбит и стиморол.  Но и то и другое просто фуфло перед этими двумя кусочками и стаканом, во всех смыслах вкуса, запаха, питательности и самое главное в философском смысле.  Какая философия может быть в жвачке? Химия. А вино и хлебушек это философия древности. А сало разве это ни одна из главных направлений украинской философии.
Он сидел и улыбался. Кореша что-то болтали, он тоже начал поддерживать разговор. Кореша предложили еще, он отказался, потому, что точно знал, что со вторым стаканом всей прелести вина и закуски не ощутишь. Все заключается именно здесь в одном стакане и в этих кусочках хлеба и сала, даже если это было после ужина. Кореша были удивлены, когда он быстро переоделся и вместе с ними пошел в центр. Они видели, что с ним что-то происходит. Он вроде становится самим собой, но в то же время отказался от вина. Когда на сходняк под грибочком детского сада была доставлена самая лучшая программа в виде отличного самогона,  за который платили чуть дороже, но тетка делала его на совесть градусов 60т. Он был веселый, разговаривал в рядок, но от выпивки категорически отказался. Но стоило еще большего удивления, когда начались пьяные разборки, он лихо перемахнул через забор и растворился в вечерних сумерках.
Темнело, он шел по улице в сторону театра, не замечая гула от пролетавших машин, хотя он не был пьяный, он заметил звезды, которые начали появляться на небе. Он прекрасно знал, где находится театр, хотя внутри ни разу не был. Чего он там не видел? Но именно теперь он шел туда для того чтобы посмотреть то, чего он там не видел.  А он там не видел ни чего. Оказалось, что билетов в кассе нет. Это его сильно удивило.
Он часто включал телевизор, когда шел, какой ни будь спектакль, и не мог его смотреть более двух минут. Так же поступали все кого он знал.  Что там смотреть, болтают не околесную, то спокойно сидят, то бегают как угорелые.
Вначале он не поверил, что билетов нет, подумал, что просто «кина не будет», но оказалось, что билеты проданы. Спектакль начнется через час, но уже толпы народа стояли у входа, о чем-то беседуя. Какой-то высокий и худой спросил у него лишнего билетика. Он отрицательно покачал головой.  Это было для него не понятно. Из его окружения никто ни когда  в этой толпе не стоял.
Они знали, какие толпы бывают на танцплощадках или на стадионе, но почему толпятся здесь. Хотя толпятся совершенно по-другому.  Здесь нет драк, нет матов, ни кто не орет, кто-то попросил извинения за то, что нечаянно кого-то толкнул.  Странно, но желание попасть, вовнутрь не проходило. Он ходил между людьми и прислушивался.  Говорилось о чем-то ему непонятном. Он услышал  в стороне, что есть лишний билет. Он пошел в том направлении. Два парня предлагали билеты, но когда он услышал цену, то опять был удивлен. Но подошла девушка  и без разговора  уплатила  требуемое. Он тоже достал деньги. Оказалось, есть выбор, ближе, дальше, бельэтаж, партер. Он впервые слышал эти слова.   
Люди заходили, спокойно  не толпясь. Он подал билет, ему указали куда идти. Найти место оказалось легко, хотя входов было много, но он попал в точный поток людей. Фойе было большим, освещенным с колоннами, с большой стойкой буфета, на витрине которой красовались спиртное напитки, разнообразие кулинарии и закусок. Мужчины подходили к молодым, красивым буфетчицам, но пили совсем иначе, чем те, кого он знал. Им наливали в маленькие рюмочки на ножках по 30 – 40 грамм. Они аккуратно выпивали, благодарили, закусывая кто ломтиком лимона, кто шоколадкой. Все было чисто, аккуратно. Ширмы на окнах, люстры, паркет, шелк, бархат, красное дерево, бронза, мрамор. В зале было светло, свет был  и не яркий, и не тусклый, а именно какая-то середина, все отлично видно без напряжения зрения. Свет был отрегулирован на успокоение. Все было размеренно, места занимались без шума, изредка выделялся какой ни, будь шорох, или разговор, но тут же стихал.  Кресла были мягкими, обшиты бархатом, подлокотники из красиво выделанного дерева, коричневого цвета, с темным блеском. Для него было все ново, балконы, прожектора, Бархатные ширмы, огромный занавес. Где-то проверяли микрофоны, звук был не громкий, но четкий и ясный. Проверялись музыкальные инструменты. Он только потом увидел, что на задней стороне зала, под самым потолком был балкон, на котором находились музыканты, свет там был ярче, но он почему-то не проникал в зал.
Он все разглядывал осторожно, боясь выдать себя, и чтоб не обратить на себя внимания окружающих. Ему хотелось выглядеть таким же ненормальным, как и они. В кинотеатрах, которые посещал он со своим шалманом, было наоборот. Им нравилось, когда на них обращали внимание. Они всегда перед фильмом что ни, будь, отчебучивали, все вокруг смеялись. Теперь здесь, то, что они вытворяли там, казалось на столько, глупым, грубым и диким, что ему стало стыдно.
Сидеть было удобно, народа было полно, все притихли в ожидании, как будто сей час должно , было, произойти что-то сверх естественное, но сверх естественного ничего не произошло. Заиграла музыка, она была знакомой, он часто ее слышал по телеку, но было какое-то «Но». Та музыка была пустая, как пиво на витрине. Ты видишь его, знаешь, что оно чешское, очень вкусное и пахучее, но оно там, а вот когда ты его пьешь небольшими глотками, смакуя  с кусочком вяленой рыбки, это кайф. Вот так и музыка, та в телевизоре и эта. Она как бы проникала в него большими глотками, расплывалась по всему телу и доходила куда-то в непонятную глубину его. Он почувствовал, как от этой музыки побежали мурашки по телу и зашевелились волосы. Не поворачивая головы, он озирался по сторонам. Все было на своих местах. Люди сидели спокойно, глядя на сцену. Свет начал постепенно тускнеть, пока не погас совсем. В это же время занавес поехал  вверх, за ним оказался еще один, который разъехался от центра по сторонам. Спектакль начался. 
С тех пор как он начал задумываться над окружающим, мир изменился, изменился и он в отношении к миру. Здесь он был посторонним, но он хотел казаться своим. Но оказалось, для этих людей все, кто  сюда шел свои.  Вот если бы он заговорил на «своем»  языке, или закурил. Но он этого не делал, понимая, каким он будет выглядеть идиотом. И прекрасно понимал, каким бы идиотом выглядел бы тот парень, сидевший впереди чуть сбоку, в костюме видать не за одну сотню, аккуратно-лощеный с бабочкой и уголочком платочка , торчащим из бокового нагрудного кармашка пиджака, если бы он вот-такой попал в их самогонображноконопленый  притончик .
 После первой части был объявлен перерыв. Люди выходили в фойе. Он тоже вышел, продолжая, незаметно для других, рассматривать и познавать другой мир. Ему было не по себе, появилось  чувство стыда. Ему хотелось в туалет.  Но у кого спросить, где это, и как спрашивать у этих? Он не знал, какими словами у них это говорится.  Но все оказалось гораздо проще. Над выходом висел плафон, под которым было написано «Выход» а над ним буфет, туалет, сцена и другое, стрелки показывали куда поворачивать. Ступеньки вели в низ. Туалет тоже был особенный, чистый с зеркалами, пол из гранитной плитки, а стены отделаны светлым мрамором, то, что из металла отливало золотом, непривычная успокаивающая чистота.
Буфет в перерыве работал на всю. Казалось, что такую массу народа обслужить проблема, но толкотни не было, все делалось профессионально быстро. Покупатели были довольны. Он подумал, что сходство с уличным буфетом,  в котором продают на разлив, есть. Обсчитывают одинаково, что тут, что там, только там покупатели не хотят замечать из-за пьянки или из-за понтов, а здесь не замечают потому, что культурные слишком.
В общагу возвращался один, он даже не заметил, как в ней оказался. Раньше часто такое бывало, но по пьянке, а теперь из-за размышлений. 
Лежа на койке, он ощущал блаженство, она была с ним. Он ощущал ее прикосновения, ее дыхание, стук ее сердца. Он вместе с ней переживал сегодняшний день. Она проникала во все мелочи, проводя его через этот прожитый день.  Все это проходило в его сознании как в кино, только очень быстро и в то же время четко без малейших пропусков. Удовлетворение, полученное ей, было огромным. Она познавала через него другой мир, в котором она еще не была. Она через него видела все, что он видел в течение дня. Она  ощущала все его ощущения от выпитого стакана вина с кусочком сала и хлебушка, до мелодий, красок и запахов.
                ***
Когда это написано, не помню, а в черновике, который сам не знаю как сохранился среди хлама, и совсем недавно был найден, нет даты. С дядей Васей и с остальными я  работал  в «СМУ»,  живя в общаге с очкариком, жлобом и другими в  1976 – 1978гг.

                Продолжение.
               
Он сидел в парке под ветвистым каштаном на густой траве, опершись спиной на ствол дерева, около небольшой речки, протекающей через город. Она была с ним. Со стороны, для людей он сидел один. Но она  лежала рядом на траве, ее голова лежала у него на коленях.  Он любовался ею, поглаживая ее красивые волосы, по которым кое-где пробивалась седина. Она для него была всегда идеально прекрасна, потому, что он видел ее всегда такой, какой для него была идеальная женщина. Хотя оно так и было. Она для него была идеал, он для нее тоже. Если кто смотрел со стороны, видел одиноко сидящего мужчину с короткой  стрижкой, по которой уже хорошо пробегало серебро седины. Он смотрел, на резво перекатывающую по камням  пенящуюся и журчащую  воду и чему-то улыбался.  По его одежде, лицу, глазам и движениям было видно, что этот человек знает цену жизни, и он в ней повидал многое.
Они разговаривали, разговаривали по-своему.  Он мог думать о своем, она о своем, и в то же время это были их общие мысли, где все было четко и ясно.  Они могли  одновременно рассуждать так, как если бы десять  телепрограмм совершенно с различной информацией пустили в одну. И в тоже время все было ясно и четко все детали до мелочей. Так было между ними. В остальном он был обыкновенным нормальным человеком. В их общении одновременно пробегало многое от космических просторов, до мельчайших частиц атома. От океанских глубин, до головастиков, которые мутили воду в теплой лужице у речки почти под их ногами. От Тибета с его мудростью и древностью до вкусных пельменей,  которые они собирались готовить вечером.
За годы, проведенные с ним, она многому научилась. Он ее ощущал полностью духовно и физически она его тоже. Когда они находились дома наедине, они были как обыкновенные люди. Она уже давно научилась воздействовать на земные предметы из его реальности. Она умела все, чистить картошку, пользоваться пылесосом, поливать цветы и все остальное, воздействуя на здешние предметы  разумом и силой воли. Ему казалось, что она все делает, как и он, как обычный человек. Он видел, как ловко она орудует на кухне, как у нее отлично, получается, быть домохозяйкой.  Но когда приближался кто-то посторонний, а они об этом  узнавали моментально,
То она просто находилась рядом. И лишь изредка кто-то замечал, что в его доме могут сами закрыться двери или выключиться свет, или еще произойти что ни, будь такое, что раньше списывалось на барабашку или домового, а теперь на новую технологию и прогресс.  Но ко всему этому давным-давно привыкли, ведь он всю жизнь немного со странностями.
Все считали его одиноким, но это было не так. С тех пор как она научилась переходить из своего измерения в его, он никогда не был одинок.
Как это было давно и совсем недавно, словно минуту назад.
Теперь получалось, что думали они вместе. Вместе они отправлялись в ее мир, там он оказывался в таком же положении, как она здесь, правда, немного по-другому. Там была другая реальность. Но жили они именно здесь, рядом с нами, ей здесь, в нашей реальности   нравилось. Она никогда не задумывалась, что бы жить там и он тоже. Они были счастливы здесь, именно в нашем  не совсем совершенном, и в то же время для просвещенных и посвященных в очень совершенном мире.
Мимо них прошла компания молодежи, шумная и веселая. Они расположились недалеко на бережку. Это были парни, и девчата красиво по-летнему одеты, крепкие и загорелые. Он улыбался. Они оказываются точно такие, как когда-то был он.
Из целлофанового пакета были извлечены бутылки, расстелена аккуратно клееночка, на которую выложили нарезной батон, нарезанную колбаску, и как не странно отдельно завернутый пакетик, из которого извлекли немного черного хлеба, кусок порезанного сала, и три аккуратных небольших малосольных огурчика.
Все происходило точь, в точь, как когда-то 40к лет назад. Только вино разливали в пластиковые стаканчики, колбаса, сальцо и огурчики помещены в пластиковую тарелочку. Один из парней закусывая сальцом и черным хлебушком, жуя, нахваливал:- Ну, у тебя бабуля, она просто золото, откуда она знает, что перед тем как куда-то идти, мы будем пить, и нам нужна будет закусь. У твоей бабули нюх, ты меня прости. А сальцо домашнее с прослоечкой.
Он сидел и улыбался.  Видно бабушка одного из этих парней одна из наших и прекрасно помнит, что на выпивку мы всегда находили деньги, и все которые у нас были, мы тратили именно на выпивку, а на закуску вечно не хватало, или мы жлобились, ее купить, что бы опять же заначать на похмелье. И так было почти всегда. Вот заботливая бабуля и вручала ему небольшой пакетик, зная их компанию.
Да, сколько времени прошло, а в этом ничего не изменилось, правда, молодежь покультурней и драк поменьше.  Молодежь прекрасная.
При желании он спокойно читал чужие мысли. Он этому научился у нее. Но он сам не желал контактировать. Зачем знать чужие мысли? Он подключался только тогда, когда считал это необходимым.
Он вспоминал то далекое прошлое, когда его переселили в общаге в ту комнату, откуда все и началось. Он вспоминал тех друзей, многих из которых уже нет в живых. Но те, которые живы, были нормальными семейными мужиками, теперь уже дедушками, причем неплохими.
Он их иногда встречал в городе. Тех, кто был ему ближе, он навещал. Некоторые по перемене политического климата, подались в политику, некоторые завели свое дело.
С очкариком – профессором они тогда сильно сдружились. Тихий скромный очкарик, с каждой новой встречей, с каждой беседой удивлял его все больше и больше своими познаниями. В то же время очкарик глядя на него, тоже менялся, приобретая житейские навыки, и уже через год, он  свободно общался с девчонками, и мог свободно постоять за себя перед хамлом. Сей час он уже был настоящим профессором, давно защитил докторскую, и заведовал отделением в одном из городских университетов.  Они часто встречались. Теперь  он знал гораздо больше очкарика, благодаря ей, и полученных, опять благодаря ей способностей. Но он ни когда не переходил границ земной реальности. Он всегда общался на том же уровне. Очкарик часто удивлялся, почему он с такими знаниями всю жизнь проработал бульдозеристом. Почему не окончил университет, аспирантуру, почему!? Ведь для него это раз плюнуть, он хоть сей час может занять кафедру и быть лучше тех, кто ее  занимает. На, что он всегда отвечал спокойно: - Там и без меня умников хватает, а бульдозер, это брат бульдозер. Если все в профессоры подадутся, кто же  строить будет?
Он вспоминал, как ему было тогда сложно с подругой. Он ей не мог, да и не хотел объяснять всего того,  что с ним происходило. Да она бы и не поверила. Тогда они хотели пожениться. Она была хорошая пара. Хорошие родители, свой дом в городе еще и с участком. Он тогда с ней продолжал встречаться, но как-то по-другому. Он ей объяснял, что не может на ней жениться. Она ничего ни понимала. Она его любила и любит до сих пор, он это знал. Еще тогда он уже мог проникать в чужие мысли. Но время шло, а они все оставались друзьями. Он хорошо относился к ее родителям и они к нему тоже. Работяга, почти не пьющий, полностью самостоятельный, частенько помогающий будущему тестю то в постройках, то в саду, то еще в каких домашних заботах.  Правда, немного с  причудами.
До свадьбы дело так и не дошло. Она, посоветовавшись с ним, вышла замуж за одного из его лучших корешей, в общем, нормального парня, любящего ее и поначалу сильно ревновавшего, потому, что он продолжал, как прежде помогать несостоявшимся тестю и теще и оставался другом и корешем. Постепенно все к этому привыкли. Вместе с корешем он забирал жену из роддома, вместе крестил двух дочек, которые считали его, одна, что он брат мамы, а другая, что он брат папы. Потом так же время дошло до внуков, которых он нянчил вмести с дедом и бабушкой. Теперь они его часто навещают, оставляя после себя в его доме настоящий погром. Их пятеро. Старшему тринадцать, младшей пять. Они его зовут, как и родного деда, дедушкой.
Он наблюдал за примостившейся у речки молодежью. Им было весело. Они общались с кем-то по мобилкам и снимали друг друга на эти же мобилки. Они теперь могут свободно общаться на любом расстоянии. У него был тоже хороший мобильный, который, в общем, то ему не был нужен. Он свободно подключался к любой сети, и стоило ему захотеть с кем-то пообщаться, у того звонил телефон и они общались. Там слышали его голос, хотя здесь он не разговаривал, а просто молча думал.
Он, но теперь это были они, одно целое с ней. Получалось, что они опять возвращались в прошлое. Это были такие же и ее дети, и такие же ее внуки, которых «она» очень любила, хотя они никогда ее не видели и не увидят. Но ей было очень приятно, когда они хвалили «его» за отлично приготовленные блюда или торт, уплетая все с аппетитом.
Все эти годы они не расставались ни на мгновенье. Находясь здесь, она всегда была рядом.  Странствуя в пространстве или переходя в ее измерение, он оставлял свое тело здесь, а духовно перемещался с ней.  После того как они начали общаться, он познал столько, что для простого человека это просто не реально. В сущности, он знал все, всю истину нашей планеты, он знал, в чем ложь, в чем правда, где ученые, где лжеученые, в чем заключается истинный прогресс  и т.д, и т.п.  Он свободно мог приобрести власть, деньги и прочее. Но он жил обыкновенной человеческой жизнью. Свои способности он использовал только для познаний. А вся остальная жизнь была такая же, как и у других. Физическим трудом он зарабатывал на хлеб насущный. Благодаря своей работе он побывал во многих местах  нашей необъятной страны.  Ему не были чужды ни мороз, ни голод, ни боль, ни все то, что испытывают все люди. На горбом заработанные деньги, он приобрел участок недалеко от тех, кого считал самой близкой родней « это не состоявшийся тесть, теща и жена». На приобретенном участке, сам построил не очень большой, но красивый со всеми удобствами по нашим меркам дом. Как у обыкновенного человека у него было все путем. Правда, все окружающие его считали чуть, чуть того. Они не могли понять, почему такой мужик живет бобылем. Как можно прожить всю жизнь без женщин, ни с кем, ни когда не скандалить и постоянно улыбаться без всяких причин, то ли на работе, то ли дома, то ли у родственников, копаясь в огороде. А они были настолько счастливы, что он даже не замечал, что почти всегда улыбается ей.
Он прекрасно знал, что мозг обычного человека, такого как он, был до знакомства с ней, работает от силы на 5% от своих возможностей. Мозг человека грамотного и развитого, по меркам первых работает не более чем на 10%. Мозг грамотных, ученых людей, которых называют гениальными, работает на 15 – 20%. Его теперешнее состояние достигло 40%. Он знал, что он такой не один.  На планете были такие, которые превышали его способности, они могли гораздо больше чем он. Они даже могли лишить его этих способностей. Там, где-то среди таких, это происходило если кто-то лез ни туда куда надо, того они вообще лишали разума.
Он же жил обыкновенной человеческой жизнью, не вмешиваясь ни куда.
Молодежь, веселившаяся рядом, уходя, аккуратно все то, что осталось от застолья, сложили в пакет и пошли в город, по пути опустив пакет в урну, стоявшую на обочине аллеи.
Он опять улыбнулся.
Вдруг что-то тихонько ели ощутимо, как будто шепнуло в голове. Он сразу понял, что с мобильного ему звонит младшая внучка.
- Алло! Дедушка!
Он молча ответил: - Что моя красавица.
- Ты где!?
- В парке.
- А ты, что забыл, что ты нам обещал!?
- Как же я мог забыть.
- Так мы уже собираемся и идем к тебе домой.
- Я вас жду.
Они встали и пошли по аллейке в город.
Они были одним целым.
Прохожие видели, легко шагающего мужчину, и если бы не седина и морщинки, выдававшие его возраст, ему было не более сорока.             
Он чему-то улыбался, и было понятно, что он либо счастлив, либо немного того.

                17. 02. 2012год.    Саня.
                А. М. Щагольччин.