Красная омега. Глава тринадцатая

                Г Л А В А   Т Р И Н А Д Ц А Т А Я               
   

                Если дело – дело, оно и само сделается, а
                если не дело, то его и делать нечего.

                А. Покровский (бывший подводник)               
 

    ПОИСК НАЧАЛСЯ
    Ну, кто бы мог вообразить, что тетка Дарья, простая совхозная полеводка, -- есть гражданка, достойная особого внимания и уважения. А она, к удивлению многих, как раз и являлась такой персоной! Это установили в результате всекамарского опроса ленинградские музейные работники.  Выяснилось, что в молодости Дарья Авдеевна активно участвовала в одном, теперь уже полностью забытом, военно-трудовом подвиге. За такое участие она получила  два осколочных ранения, благодарность от генерала Мерецкова и медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне».

    Когда 8 ноября 1941 года немцы взяли Тихвин, то они тем самым перерезали железную дорогу, по которой доставлялось к Ладожскому озеру продовольствие для осажденного Ленинграда.  В то время, кроме этой дороги, других путей (ни железнодорожных, ни шоссейных), подходивших бы к Ладоге с востока, не существовало. Таким образом, падение Тихвина означало для блокадников неминуемую голодную смерть.

После учета всех продовольственных запасов, которые имелись  в распоряжении ленинградского руководства, оказалось, что, даже при  самых скудных нормах расходования продовольствия, в частности, муки, ленинградцы смогут продержаться не более 24 дней.

По решению Ставки, осознавшей  критичность положения, группа войск под командованием генерала армии К.А.Мерецкова начала готовиться к операции по освобождению Тихвина. Однако уверенности в успешном завершении этой операции не было, поэтому тут же последовал  приказ о начале строительства автомобильной дороги, которая должна была начинаться от двух маленьких  железнодорожных станций, Заборье и Подборовье, находившихся в 100-120 километрах восточнее Тихвина. На этих станциях после падения Тихвина стали концентрироваться продовольственные грузы для Ленинграда.

 Трасса пробивалась через Никульское, Шугозеро, Аэродром, Еремину Гору, Новинку к поселкам Леднево и Кобона, расположенным на восточном берегу Ладожского озера.  Срок для выполнения приказа был установлен жесткий: к 1 декабря дорогу следовало сдать в эксплуатацию. Для постройки дороги, в помощь военным строителям и саперам, были мобилизованы из окрестных деревень молодые колхозницы. Разместили их по дощатым баракам, наскоро сооруженным вдоль будущей трассы. Попала в эту трудовую армию, в большущий 7-ой барак  и молодая в то время тетка Дарья. 
               
Дарья Авдеевна ни прежде, ни, тем более, теперь не считала свое участие  в прокладке автомобильной дороги, где она занималась разделкой сваленных деревьев,  каким-то  значительным  жизненным моментом.  Работа как работа, трудная, конечно, да и условия были тяжелые. Так, ведь война. Кому тогда было легко?

Зима в тот год наступила рано. Крепкие морозы, глубокий снег, а под снегом коварная мокрота все еще теплых болот. Чтобы сберечь ноги, женщины, придя со смены, снимали свои лапти, поливали их водой и выставляли на мороз. Поливку осуществляли несколько раз, пока хлипкая обувка не покрывались снаружи прочной коркой льда и  не становились непромокаемой.

Из всех барачных «удобств» действенным было лишь одно: ряд из трех чугунных печек, установленных вдоль барака. Основная обязанность дневальных заключалась в непрерывной топке этих печек, так чтобы их металлические стенки были всегда малиновыми. Это  позволяло поддерживать  в помещении вполне приемлемую температуру. Воду для умывания топили из снега.

Баня отсутствовала. Для крайних нужд один угол барака был завешен холстиной, за которой по очереди плескались над большой лоханью изможденные женщины.
Горячей пищей кормили один раз. К бараку, перед выходом на работу очередной смены, подъезжала полевая кухня. Пожилой красноармеец большим черпаком наливал женщинам по полкотелка густого супа с мясными консервами. Почему-то суп чаще всего был гороховым. Пайку хлеба женщины брали с собой, в лес, чтобы съесть её во время перерыва, запивая вскипяченной на костре водой.

Музейщики внимательно слушали Дарью Авдеевну и в процессе повествования задавали ей многочисленные вопросы. Больше всего их поражала выносливость тружениц тыла, сноровисто справлявшихся с суровой мужской работой.

 -- Работа, это что, -- бодрилась Дарья Авдеевна, -- к работе мы привычные. Хуже было с немецкими бомбовозами. Они часто летали бомбить наш ерадром. После бомбежки фрицы летели вдоль трассы и строчили из пулеметов. А иногда и бомбы бросали. Одна такая дурища ухнула недалеко от меня, и я получила два осколка в руку. На этом мой «трудовой вклад в Победу» и закончился.

А дорогу построили. Правда, не к 1 декабря, как приказывалось, а на пять дней позднее.  Ранним утром 6 декабря пошли по ней в обход Тихвина первые колонны машин, груженные продовольствием и горючим. Продвигались машины медленно. Часто выходили из строя и  застревали в сугробах. Пропускная способность дороги была критически низкая. Но в ночь на 9 декабря Мерецков нанес удар по немецким позициям и штурмом овладел Тихвином. Надобность в автодороге сразу же отпала.

Поговорив с Дарьей Авдеевной о  войне, о житье-бытье, сотрудники музея приступили к вопросу, ради которого они и прикатили в Камары. Для начала они подробно рассказали ей о таинственной пропаже в районе Шугозера большой группы известных ученых, а затем стали допытываться, что ей известно об этом деле.  Наткнувшись на полную недоуменность собеседницы, они стали задавать ей конкретные вопросы:
+
-- Не проводились ли расстрелы врагов народа или кого-либо еще в шугозерских лесах?
 
-- Нет ли в округе массовых захоронений?

-- Не существовал ли возле Шугозера какой-нибудь лагерный или тюремный объект?
Когда на эти и подобные им вопросы Дарья Авдеевна дала решительно отрицательный ответ, один из музейщиков спросил:

-- А не было ли в ваших лесах какой-нибудь таинственной или секретной, охраняемой зоны?

Дарья Авдеевна подумала малость и ответила:

-- Да, вот кроме военного завода на Пороховых, больше ничего такого у нас не было.

-- А, что это за завод был, и что там производили?

-- Говорили, что на заводе порох делали, но я точно не знаю. А  закрыли его  еще при Сталине. После, как закрыли, так то место, где был завод,  несколько лет охраняли, а потом охрану сняли. Теперь там лес.

-- Скажите, Дарья Авдеевна,  местные жители на заводе работали?

-- Да-а-а! работали. Что вы! Там же платили и паёк давали!

-- А вы их знаете?

-- Многие-то уже померли. Однако, одного точно знаю. Это наш деревенский. Дед Сергей, лесника Ерёмина сын. Живет он сейчас в Шугозере.

Ленинградцы оживились и, выспросив у Дарьи Авдеевны, как его найти, решили завтра же отправиться в Шугозеро.  Покидая избу Дарьи Авдеевны ленинградские визитеры выпросили у хозяйки, чудом сохранившиеся с военных времен, два потертых «Боевых листка», в которых описывались трудовые достижения  колхозницы Дарьи Терентьевой на строительстве «Дороги жизни» и содержались призывы брать с неё пример и еще -- благодарность  Мерецкова, орнаментированную знаменами, штыками и пушками. Вроде бы бесполезные до сего времени бумажки превратились в документы истории.


   БЕЗ  РЕЗОНА  НЕТ  ТРЕЗВОНА
   В начале пятидесятых по полуинтеллигентским кухням загулял слушок. Слушок, как слушок – ничего особенного. Не первый и не последний. В те времена их было много. Страна просто сочилась слухами, домыслами и разными, подчас курьезными, откровениями «очевидцев». Например, в Ленинграде долго циркулировал слух о том, что специальная алтайская экспедиция выследила в горах и поймала громадную, волосатую женщину. Якобы, её поместят в клетку и будут показывать в обезьяннике.. Народ попер в зоопарк.

 Все эти с оглядкой и шепотком передаваемые сведения составляли информационную основу, дававшую хоть какое-то представление о пузырящихся в стране  безобразиях, интригующих событиях и происшествиях. Радио же об этих «пузырях» молчало, и газеты о них не писали.

  Народу ненавязчиво внушался тезис: в стране победившего социализма не может быть крушений, аварий, землетрясений, взрывов, самоубийств, проституции и тому подобного. Вот, у них, на западе, да! Вот, их нравы, ну и ну!  И журналисты со смаком расквашивали жирное капиталистическое мурло.

Особенно доставалось империалистам. Эпитетов для них не жалели.  Однажды молодой еще Александр Иванович, в случайно взятой газете «Правда», насчитал целых 15 определений к слову «империалист». По просвещенному мнению правдистов империалисты и их прихвостни были подлыми, лицемерными, наглыми, зарвавшимися, беспардонными, распоясывавшимися, пресловутыми, отпетыми, махровыми, ярыми, матерыми, гнусными, оголтелыми, озверелыми, бесноватыми и с имперским оскалом.
Помимо критики Запада в газетах много места отводилось воспеванию достижений страны Советов. Многочисленные вести с полей, репортажи со строек, сообщения о трудовых подвигах плотно заполняли газетные страницы. Чтобы как-нибудь оживить этот вроде бы пресный материал журналисты выдумывали красивые штампы.

«Капитаны степных кораблей» – это комбайнеры.

«Мягкое золото» – это пушнина.

« Добытчики живого серебра» – это рыбаки.

«Штурмующие небо» – это строители «высоток».

Но самым важным в газете и самым нечитабельным был блок идеологических статей.  О торжестве идей марксизма-ленинизма, о неизбежности построения коммунистического общества, о дружбе народов СССР. И обязательные панегирики великому вождю и учителю. Эти восхваления редакторы газет вычитывали особенно внимательно. Не дай бог, опечатка или там ошибка: сгноят! Да, что там сгноят – просто расстреляют, как расстреляли главного редактора махачкалинской газеты за опечатку в слове «Сталин».

Таким образом, из  советских газет газет можно было узнать о гадостях, творящихся на Западе и о добрых делах, которыми кишел Союз. О прелестях же капитализма и гадостях социализма узнать можно было только из слухов.
Итак, в начале пятидесятых  по городу пополз слушок. Негромко, с таинственными модуляциями в голосе граждане передавали друг другу очередную ахинею: в Эрмитаже и Русском музее вместо картин великих мастеров висят копии. Оригиналы же власти продали за границу.

Народ повалил в Эрмитаж. К смущению жаждавших скандала граждан и «Даная», и «Блудный сын», и другие шедевры были на месте с положенной по их возрасту притемненностью красок, благородной матовостью и сеткой кракелюр. И все-таки люди засомневались. Когда гулял слух о волосатой женщине, то распространителей этого слуха никто не трогал. А вот трепачей, которые трезвонили об отправленных за рубеж полотнах гениальных художников, органы оперативно прижимали.
Не спроста всё это! Ох, не спроста!


    «ВЕТКА  РЯБИНЫ»
    Генералы и их помощники мантулили, как карлы. Днем и ночью без выходных и отпусков. Они тщательно разрабатывали «Абакан» -- великий план освобождения человечества от гнета проклятых капиталистов. Чтобы не привлекать внимание западных посольств к пылавшим в ночах окнам Генштаба, там, как в войну, стала соблюдаться  строгая светомаскировка.

 Дряхлеющий Генералиссимус торопил своих генералов. Ему очень желалось оставить после себя счастливую планету без войн, насилий, страданий и голода, планету, народы которой успешно строили бы коммунистическое общество в мировом масштабе. Для этого нужно было всего лишь установить с помощью могучей Советской Армии социалистические порядки сначала в Европе, а затем – и во всем мире.

Сталин верил в неотразимость своего бронированного кулака и грядущей войны не боялся. Еще в октябре 50-го года, когда Мао выразил опасение по поводу возможного перерастания предстоящей корейской войны в Ш-ю мировую, Сталин в присущей ему эпической манере заявил: «Должны ли мы бояться этого? По моему мнению, мы не должны…Если война неизбежна, пусть она начнется теперь, а не через несколько лет."

При планировании «Абакана» -- грандиознейшей военной операции, кровавый урок сорок первого года был учтен полностью. Когда И.В.Сталин, выступая 6 ноября 1941 года с докладом  на торжественном заседании Московского Совета депутатов трудящихся, объяснял трудное положение Красной Армии крайним недостатком у неё танков и самолетов, он не лукавил. Действительно, в результате фатальных просчетов, допущенных в начальном периоде войны, Красная Армия за пять месяцев боев потеряла 20 500 танков (из 23 100 имевшихся к началу боевых действий), 17 900 боевых самолетов (из 21 130), 20 000 орудий и много другой военной техники. А если к потерям матчасти прибавить людские потери (только пленными Красная Армия потеряла около четырех миллионов бойцов и командиров), то картина невиданного в истории человечества разгрома становилась уж чересчур экспрессивной. Понятно, что в сталинские времена эти цифры не публиковались, но советские стратеги о них знали. 

 Потому-то генералы так дотошно и рассматривали не один, а несколько возможных вариантов развития событий. В соответствии с этим рассмотрением в разработку Генерального плана «Абакан» вошли сразу три частных варианта: Наступательный, Оборонительный и Чрезвычайный. 

Чрезвычайный план был уникален. Учитывая агрессивный настрой сталинского окружения, трудно было даже предположить, что это окружение  может планировать  свой  собственный разгром. И, тем не менее, по настоянию вождя такой план был разработан и даже раньше, чем Наступательный и Оборонительный планы. Чрезвычайный план являлся документом, который регламентировал по времени и месту проведение комплекса предупредительных  мероприятий, как на крайний случай тотального разгрома Советского Союза, так и на реально допустимую возможность превентивного нанесения американцами атомных ударов по городам и важным военным и экономическим объектам на всей территории СССР.

 Основой Чрезвычайного плана являлась концепция спасения в условиях адского ядерного пожара  исторических и культурных ценностей, сбережения научного потенциала страны, сохранения генофонда славян.  Судьбой славян озаботились, считая, что кавказцы-то уцелеют в горах, до азиатов ядерный джинн не дойдет, а вот жителям Восточно-Европейской равнины придется кисло.

С этой целью за год до дня «А» (под прикрытием масштабных полевых работ по претворению в жизнь Сталинского плана преобразования природы) было закончено строительство нескольких специально оборудованных  подземных сооружений. В плановом порядке в них стали загружать важные архивные документы, редкие книги и древние рукописи, выдающиеся произведения искусства, музейные ценности, золотой и алмазный фонды, важную научную документацию. В музеи, на место экспонатов, изъятых из  экспозиций, выставлялись заранее искусно выполненные копии. Здесь все было относительно просто: картины – не люди.
 
Настоящие трудности возникли при нахождении способов  сохранения научной элиты – гениальных академиков, перспективных докторов, талантливых инженеров. И контингент  деликатно-капризный, и инженерное обеспечения его жизнедеятельности --  очень сложный и дорогостоящий комплекс. Однако, проблема была решена. С учеными разобрались.

 Наиболее же муторным разделом Чрезвычайного плана являлся тот, который определял методы сбережения славянского генофонда. Этот раздел, получивший японизированное название «Ветка рябины», был (из-за его уникальности) выделен из массива «Абакана» и разрабатывался, и осуществлялся самостоятельно.
Основным пунктом этого раздела являлась научная разработка способов значительного продления  жизни  элитного человеческого материала. С учетом практической неопределенности этой проблемы  планирование  «Ветки рябины» было начато на год раньше, чем разработка «Абакана».

В соответствии с положениями этого «рябинового» раздела ученым-медикам трех научно-исследовательских институтов на конкурсной основе вменялось в обязанность к моменту «А минус 12 месяцев» т.е. за  год до начала Наступательной операции, разработать надежную методику защиты человеческого организма  от старения.
 
Медики в назначенный срок представили для оценки три отличные друг от друга научные разработки. И хотя ни одна из них полностью не защищала человеческий организм от воздействия времени, а лишь в той или иной степени замедляла физиологические процессы, протекающие в организме, работы ученых были одобрены. Для реализации из представленных разработок выбрали лучшую, позволявшую уменьшить в три раза скорость старения человеческого организма. Достигалось это путем погружения человека в состояние близкое к летаргическому сну при постоянным введениии в его кровеносную систему специального биологического раствора. Основным ингредиентом раствора являлся открытый советскими медиками сложный белок, который тормозил процессы старения.

Одновременно с проведением этой важной научной медицинской работы по всей стране  производился отбор молодых людей в кандидаты искусственных долгожителей. Эти юноши и девушки должны были иметь славянские черты лица, обладать отменным здоровьем, приличным интеллектом и правильным телосложением. Обязательным условием отбора было отсутствие у подопытных юношей и девушек близких родственников.

После специальной обработки и интенсивной подготовки, эту отборную молодежь (к моменту «А минус 5 месяцев»),  планировалось  поместить в особое подземное укрытие, которое в дальнейшем полностью защитило бы их безмятежный сон от поражающих воздействий возможного атомного взрыва. Туда же должны быть заключены и ученые.

Важным пунктом «Ветки рябины» было отыскание правильного места для сооружения этого специального  подземного укрытия. По планово предъявляемым требованиям такое место должно было располагаться в сейсмически спокойной зоне на значительном удалении от городов и крупных промышленных объектов. В то же время, рядом с «Укрытием» должны  пролегать как шоссейные, так и железнодорожные  коммуникации, а также – высоковольтные линии электропередачи. Строительство «Укрытия» требовалось вести особенно скрытно так, чтобы не привлечь к нему внимания иностранных разведок. После долгих поисков места с такими противоречивыми свойствами  выбор пал на территорию капсульного военного завода №307, располагавшегося в Затихвинской глуши, в шести километрах восточнее поселка Шугозеро, на территории, незываемой местными жителями Пороховыми.

К дате, определенной планом,  создание «Укрытия» было завершено и, после принятия его компетентной комиссией (с присвоением ему кодового названия «Барак №5»), стало заселяться. Вначале в нем разместили цвет советской науки, 56 наиболее талантливых ученых и инженеров, а за пять месяцев до начала генеральной наступательной операции – более двух сотен специально отобранных и тщательно подготовленных юношей и девушек -- генофонд славян.

После насыщения «Барака №5» человеческим материалом это подземное сооружение было изолировано от внешней среды. Вход в него  со стороны Аэродрома надежно закрыли, а шахтный ствол, соединявший боксы завода с помещениями «Барака №5», заглушили бетонной пробкой. Заводские строения снесли, объявив завод закрытым. Бульдозеры аккуратно спланировали площадку, где прежде стоял завод. Лесоводы засадили эту площадку молодыми елочками.

 «Барак №5» обрел статус  глубокой тайны, которая была ведома лишь нескольким офицерам из высшего руководства МГБ.

   
    СЛУЧАЙНАЯ ДОГАДКА
    Виктор Заломов долго выходил из сонной мороки, а когда проснулся окончательно, то рассмеялся, почти вслух.  Еще бы! Такого чудного сна он никогда еще не видел. Египетские пирамиды, рабы, луковый суп. Какой-то, совершенно ему неведомый, египтолог Гинц. Убедительные теоретические построения некого  профессора Замойского, позволяющие, якобы, создать математическую модель литосферы Земли, хотя Заломов даже во сне осознавал, что создать такую модель крайне сложно, как из-за большого количества текущих параметров, так и по причине недостаточно понятой физической сущности ряда тектонических явлений, в том числе и землетрясений.

А смешно Заломову стало от той лихости, с какой он во сне разрешил проблему строительства египетских пирамид. Мол,  египетские рабы, не мудрствуя лукаво, отлили из бетона несколько геометрически правильных гигантских объектов, да и все! И никакой тайны!

Вот это-то и смешно. Если бы пирамиды были действительно созданы методом бетонирования, то до наших дней они не сохранились бы, так как эти монолитные громадины были бы разорваны мощными внутренними напряжениями. А при существующем дискретном строении пирамид относительная подвижность каменных блоков позволяет гасить внутренние напряжения. Поэтому разрушение пирамид происходит медленно.
      
В этом месте Заломов перестал обсасывать свои сновидения. В его голову под влиянием египетских мотивов вползла следующая мысль: а не делает ли он грубую ошибку, представляя в своих математических построениях земную кору, как монолитную сферу.  Не правильнее ли её определить, как сферическое тело, состоящее из отдельных плотно притертых друг к  другу фрагментов?

 При таком предположительном посыле вся система дифференциальных уравнений должна претерпеть существенные изменения, и, может быть, зашедшие в тупик научные изыскания по математическому моделированию физических процессов, протекающих в земной коре, найдут, наконец, удовлетворительное решение.
Заломов тут же засел за новые расчеты.   


    «ОТСТАВИТЬ!»
    День «А» был не за горами. Скорое пришествие его ощущали не только славные советские труженики, которые в течение последнего года работали практически в режиме военного времени, но и жители Запада. Благонравных европейцев безмерно пугали набрякшие грубой броневой мощью приграничья стран «народной демократии». Даже тугодумным фламандцам было ясно куда ринутся, выполняя волю Сталина, танковые дивизии, сосредоточенные в ГДР, Венгрии, Чехословакии.

Реально встревоженные австрийцы, французы и прочие люксембуржцы требовали установки на своих восточных границах атомных мин. При этом они для спасения себя от советских атомных бомб развернули интенсивное строительство современных  бомбоубежищ.
 
В это время Сталину стало известно о том, что американские военные интенсивно разрабатывают планы нанесения ядерных ударов по крупнейшим промышленным и административным центрам Польши и СССР. Крепко обжегшись в 41-ом году, мудрый генералиссимус не мог теперь  допустить никаких опережающих шагов противника. По звериному осторожничая, он перенес день «А». Теперь операция должна была начаться  на два месяца раньше, чем было запланировано вначале.

Пошла горячка. Сжались и стали совершенно напряженными все  сроки завершения подготовительных мероприятий. Ответственные  исполнители, кроме исполнителей раздела «Ветка ракиты», который начался на год раньше «Абакана» и к этому времени был уже полностью выполнен, забыли про отдых и сон.

Страна натужно напрягала свои силы и бросала на нужды войны все, что производила. Рабочие и колхозники вставали на сверхстахановские вахты, транспортники, изворачиваясь, умудрялись обеспечивать неимоверно возросшие перевозки грузов и людей, военные на картах и на местности отрабатывали отдельные элементы будущих операций, изнуряя людей ученьями, маневрами тренировками. В стране все стремилось вертелось и напрягалось...
Но тут внезапно умирает товарищ Сталин!

Прежде Русская православная церковь была, в историческом плане, самой осведомленной организацией. И понятно почему.  Её представители обязательно присутствовали на всех важных и даже на не очень важных княжеских и царских церемониях. На исповеди священник мог задать кающемуся любой вопрос, и тот обязан был на него ответить.  В отличии от светской публики, церковники  имели привычку фиксировать на бумаге все интересное, что они видели и  слышали, сообщая об этом, как говорится, по инстанции. Церковь все знала!

Современные историки, например,  на все лады обсасывают трагедию, приключившуюся в Угличе с царевичем Дмитрием. Одни считают, что это убийство, другие говорят о неосторожном случае, третьи утверждают, что Дмитрия подменили, и вместо него был умерщвлен другой мальчик. Все спорят, пишут диссертации, издают книги. А церковь не спорит, она точно знает: невинное чадо было убито злодеями. А чтобы  всем было все понятно, стены в угличском храме  Спаса-на-крови были впервые в истории церкви расписаны не на библейские, а на мирские темы. Там большие настенные фрески, уцелевшие до наших дней, изображают и сцену убийства царевича, и события, последовавшие за этим злодейством.
 
При советской-то власти церковь как накопитель информации стала нулем и поживиться у нею какими-либо секретами уже не получается. А коммунисты свои секреты хранить умеют. Поэтому еще долго историки будут озадачиваться: удар ли хватил товарища Сталина или ему соратнички подмогли.

По тому, как сталинское окружение утомилось от отеческой опеки своего вождя, а также и по тому, как оно не хотело еще раз по крупному воевать, можно второе предположение о характере кончины вождя уверенно зачислить в разряд рабочей гипотезы. Тем более, что новое руководство, пришедшее на смену сталинской гвардии, стало очень широко и громогласно анонсировать свои антивоенные устремления.  Хрущев активно развернул кампанию борьбы за мир, эффектно завершив ее шумным государственным визитом в США, где он вместе с президентом Никсоном зарыл, как выражались журналисты, топор войны.

В историческом смысле миролюбивая риторика Хрущева не расходилась с делом. Вскоре по приходу к власти он выдал ряд важнейших антивоенных актов и в первую очередь распоряжение по «Абакану». Суть этого распоряжения  заключалась в следующем.

Считать план «Абакан» аннулированным.
Выполнение всех мероприятий по плану «Абакан» прекратить.
Распоряжение обязывало ответственных исполнителей привести все  свершенное в рамках Генерального плана в исходное положение, а освободившиеся сооружения, строения, инженерные объекты законсервировать.

 Естественно, началась большая суета! И здесь, как в любом не стандартном деле, случилась небольшая чиновничья  накладка. Поскольку «Ветка рябины» была выделена из Генерального плана и стала осуществляться на год раньше «Абакана», то она, формально, под действие хрущевского распоряжения не подпадала. И в то время, когда массы войск и боевой техники начали движение от границ СССР вглубь страны, когда стали пустеть командные пункты, узлы связи, центры управления, когда пошли сниматься с дежурства стратегические эскадрильи, когда исторические и художественные ценности начали возвращаться в места своего традиционного пребывания, когда замороженные туши, консервы, масло, сыры поплыли из государственных хранилищ  на полки магазинов, в таинственном «Бараке №5» царили покой и тишина.

Деятельность «Барака», как и прежде, исправно финансировалась, обеспечивалось плановое снабжение его продовольствием, денежным и вещевым довольствием, новой техникой и транспортом, приборами и материалами.
Образовалось нечто напоминавшее феномен подпоручика Киже, но только наоборот, по бумагам данного объекта не должно было быть, а фактически он очень даже реально существовал.

В этом качестве «Барак» не являлся одиночкой, что для строгого сталинского времени было просто удивительным,  Достаточно вспомнить существовавшую примерно в то же время, что и «Барак», фальшивую военно-строительную часть Министерства обороны, называвшуюся УВС-1 (Управление военного строительства №1). Созданное и руководимое «полковником» Павленко, УВС в течение десяти лет строило дороги, а деньги за выполненную работу через счета, открытые в 21-м отделении Госбанка СССР, поступали в карманы Павленко и его «офицеров». Причем воинская часть УВЧ-1, не числясь в составе МО, ничем не отличалась от других действующих частей. На её территории строго соблюдался распорядок дня, проводились занятия по боевой и политической подготовке, назначался дежурный по части, нес службу караул, часовой поста №1 охранял Знамя части.
Погорел Павленко на пустяке. По суду его расстреляли, а зря. По всему видать -- толковый был мужик. По нашим либеральным временам быть бы ему миллиардером.

Итак, несмотря на хрущевскую команду: «Отставить!», никому уже не нужный «Барак №5» продолжал существовать. Под его бетонными сводами все еще маялись лучшие советские ученые  и продолжали крепко спать десятки молодых людей.


    СТРЕСС  В  ОРГАНАХ
    Роскошный фикус, что с давних времен стоял в углу, возле окна, стал хиреть. Его нижние листья желтели и опадали, а верхние, прежде сочные и упругие, обвисли и являли собой знак угнетенности. Наверное, справедливо утверждение, что домашние растения откликаются на душевное состояние своего хозяина.
А настроение хозяина фикуса, полковника КГБ Луничева было таким. что сердечные капли, успокаивающие микстуры  и настойки, которыми была уставлена вся верхняя полка этажерки, уже не действовали.

Вначале-то, когда расстреляли Берию с Аббакумовым, а затем – Арутюнова, Багирова, Бакрадзе, Гоглидзе, Деканозова, Кобулова, Меркулова и др., когда табунами погнали в суды красу и гордость органов, Луничев заглушал свое тревожное состояние коньяком. Вечером после службы он запирался в своей холостяцкой берлоге и, устроившись на оттоманке, жадно высасывал бутылку армянского. На какое-то время это помогало, но уже с утра и весь день на работе его бил колотун. Видения на тюремно-лагерную тему не отступали ни на мгновение.
Било и колотило не одного Луничева. Работа в органах не для чистоплюев. Почти все сотрудники КГБ были в той или иной степени обременены деяниями, которые не совсем согласовывались с требованиями законов. А новая власть как раз и взялась за законность в органах, не усекая, что профессионалы спецслужб изначально имеют к морали и закону довольно условное отношение.

Большинству чекистов было не до работы. В коридорах и курилках постоянно возникали группки, где обсуждался один и тот же вопрос: кого возьмут завтра. Хотя расстрельные дела закончились, но чистка органов продолжалась. Ответственных сотрудников не только предавали суду, но и пачками увольняли, причем без льгот и пенсии. Когда турнули        непосредственного начальника Луничева, последний понял: наступил его черед. Вот тут-то он и загремел в госпиталь с инфарктом.

То ли от тупой боли, то ли от сумеречности сознания глаза Луничева застилала серо–голубая марь, сквозь которую несколько раз просматривалось красное, круглое лицо женщины. Справа от Луничева какой-то мужик непрерывно просил пить. По тому, как крики жаждущего становились все пронзительнее и громче, было ясно, что воду зажимали. Наверное, пить несчастному было противопоказано.
С левой стороны непрерывно раздавались стоны и хрипы, и от этих звуков накатывала тревога на сердце. Наверху, под белым потолком что-то ритмично щелкало, противно отзываясь в голове.
 
«Скорей бы отсюда выбраться»,-- подумал Луничев. И тут над ним вновь склонилось красное женское лицо и зашевелило губами. С трудом до него доходило:

-- Опасность миновала. Для гарантии вас нужно бы еще немного подержать в реанимации. Однако сегодня здесь очень шумная и нервная обстановка. Лучше будет, если вы согласитесь на перевод в обычную палату.
Луничев энергично закивал головой.

В двухместной палате, куда его привезли, второго пациента не было. и после того как два выздоравливающих рядовых, исполнявших роль санитаров, удалились, полковник КГБ остался один. Боль постепенно утихала. Когда прошло несколько дней и немного полегчало, воображение Луничева лихорадочно засуетилось, а сердце вновь заныло от предчувствия возможных неприятностей.

Зная о правительственном распоряжении относительно аннулирования «Абакана», он зримо представил, что «Барак», возможно, уже вскрыт и ученую публику выпустили на волю, что наверняка начались работы по возвращению к жизни «пупсов», как между собой называла обслуга «Барака» спящих молодых людей, что в «Бараке» во всю шустрит прокуратура. Луничев прекрасно понимал, что как не крути, а перед правосудием он преступник, заслуживающий сурового наказания. А наказать его могут  и за уничтоженных  несчастных грибников, случайно прикоснувшихся к тайне «Барака», и за организацию и проведение преступных опытов над людьми, и за незаконное содержание в заключении лучших ученых страны.

И здесь не отбояришься тем, что выполнял приказ начальника. И не отмажесся ссылкой на Устав: «Приказ начальника – закон для поддчиненного». Со времен Нюрнберга в юриспруденции замаячил дурной принцип: «Выполнение  преступного приказа – преступление».

Луничева в госпитале никто не навещал. Жена от него ушла, родственников в Москве он не имел, а из сотрудников, которые его знали, в Управлении остались единицы, да и те, озабоченные собственной долей, совершенно не интересовались  судьбой попавшего в беду коллеги. Поэтому он не знал, что происходит на его работе.

Конечно, если бы его работа была обычной, гражданской, то можно было бы просто позвонить по телефону на службу и все узнать, но в его строгом учреждении такой звонок был бы сочтен не корректным. Да и звонить-то было практически некому.



     ЧТО ДЕЛАТЬ?
     После месячной санаторной реабилитации бледный и осунувшийся Луничев  наконец появился на службе. Он сразу же понял, что хрущевское цунами иссякло у самых его ног. В управлении царила деловая обстановка. На партсобраниях мусолили вопросы законности, справедливости, честности. На места выбывших сотрудников пришли разнокалиберные партработники. Так непосредственным начальником Луничева стал мытищинский партбосс, который в чекистском деле, конечно же, ничего не петрил.

После выздоровления, первый раз направляясь на работу, Луничев прикидывал, что если его не арестуют и он удержится в органах, то наверняка, в связи с ликвидацией «Барака» его курирующие функции прекратятся, и он получит новое назначение.

Каково же было его изумление, когда на работе ему сразу же поднесли на рассмотрение кучу бумаг и шифровок, связанных с деятельностью «Барака№5». Разобравшись с текущими вопросами и ответив на секретные сообщения, полковник крепко задумался.

Это что же такое происходит? Вопреки правительственному распоряжению относительно «Абакана», секретный «Барак» продолжает функционировать и обеспечивается всем необходимым! Прикидывая так и этак Луничев наконец понял, что бюрократы выдали очередную пенку, хотя формально все было правильно: «Ветка рябины» непосредственно не входила в состав «Абакана», а значит  правительственное  распоряжен её ие касалось.

Снова задергался Луничев. Перед ним возникла дилемма: либо доложить на верха о допущенной ошибке, либо прикинуться шлангом и продолжать курировать «Барак №5»
В первом случае открывалась почти стопроцентная возможность оказаться на скамье подсудимых. Во втором случае вероятность  быть арестованным не уменьшалась, а лишь отодвигалась на какой-то срок. Ведь нельзя же бесконечно, в тихую эксплуатировать «Барак». Когда-нибудь тайна этого секретного объекта обязательно будет раскрыта и несчастного полковника, дополнительно к имеющимся винам, укорят в сокрытии от властей сведений государственной важности. В голове закопошились вопросы: что делать? какой вариант выбирать? 
 
После оклемания от сердечного приступа пить спиртное Луничеву было нельзя. А тревога в его душе разгоралась нешуточная. Вот тогда-то и появились на этажерке многочисленные бутылочки с успокоительными снадобьями.
 
В своих метаньях и тревогах растерянный кэгэбэшник совсем извелся. Он ощущал настоятельную потребность с кем-нибудь посоветоваться. Прикидывая с кем бы можно посовещаться по этому щекотливому делу, Луничев к ужасу своему вдруг осознал, что совещаться не с кем (не идти же с откровениями  к этим партийным уродам, усевшимся на всех этажах чекистской пирамиды), что во всем Управлении только он, он единственный владеет тайной «Барака».

Луничев после мучительных умственных дерганий занял выжидательную позицию. Однако время работало не на него. В государстве набирали обороты реабилитационные процессы. Бывшие враги народа превращались в невинных агнцев, в мучеников системы. Их сотнями освобождали из тюрем и лагерей и возвращали к активной жизни.

Прошел год, другой, и тут подоспел ХХ съезд КПСС. Луничев, после ознакомления с шокирующим докладом Хрущева о культе личности Сталина, понял, что ждать больше нечего. Нужно что-то делать пока его не взяли за хобот.
 
После долгих раздумий решил он позвонить заслуженному пенсионеру  Василию Петровичу, своему предшественнику, у которого он  в  авральном порядке принял дела в разгар заполнения «Барака» людским  материалом. Аврал же приключился из-за неожиданного выхода на пенсию этого. серьезно заболевшего, ветерана КГБ. Василий Петрович  был тертым волком, чекистом до мозга костей. Даже, уйдя на пенсию, он продолжал оказывать органам различные услуги. Такой человек не мог не посоветовать чего-либо толкового.

Звонить отставному чекисту домой Луничев не стал, так как наверняка и телефон и квартира его прослушивались. А позвонил он из уличного телефона-автомата его жене, которая трудилась в Мосгорторге. Через неё он пригласил отставного кэгэбэшника на рандеву, назначив встречу на следующий день в 7 вечера в забегаловке, что располагалась в переулке напротив Телеграфа.

Время Луничев выбрал правильно. Когда он зашел в закусочную, там было уже полно народу. За столиками, накрытыми не совсем белыми скатертями, сидел захмелевший народ и заинтересованно с матерком обсуждал вчерашний футбольный матч. Между столами крутилась чернявая официантка. С заказами она явно не справлялась, поэтому Луничев не сел за столик в ожидании её внимания, а пристроился в очередь к буфетчице. Пока очередь продвигалась вперед, он через стекло разглядывал нарпитовскую снедь, расставленную на прилавке. Он с утра ничего не ел, и все блюда казались ему аппетитными.

Голодный чекист взял двух жареных цыплят, две порции тонко нарезанного сыра, бутылку хереса и два стакана. Устроившись подальше от входа, он наполнил стакан вином, споловинил его и принялся за цыпленка. И тут же появился Василий Петрович. Они молча кивнули друг другу. Луничев налил вина во второй стакан, подвинул поближе к своему визави  сыр и второго цыпленка. Коллеги чокнулись, осушили стаканы, съели по кусочку сыра и, игнорируя жаркое, неторопливо покинули закусочную.


   В  ВОСТОЧНОМ СТИЛЕ
   В середине двадцатого столетья улицы Москвы, в том числе и её главная магистраль, улица Горького, хотя и не были так плотно запружены машинами и людьми, как это будет в начале ХХ1 века, но все же выглядели полноводными и изрядно шумными. Тут был и стар и млад, и местные и приезжие. Москвичи заинтересованным взглядом провожали гостей в халатах, в папахах, обращали внимание на группки иностранцев, пялились на редких негров. Однако больше всего московского жителя озадачивали и удивляли редкие, но зато очень броские и яркие, молодые люди.

Стиляги! Стиляги первой волны. С высокими прическами, не имевшими ничего общего с привычными полубоксами и польками, в широкоплечих, обычно клетчатых пиджаках, сработанных отнюдь не в системе «Швейпрома», в узких, в пику «клешам», брючках. Дополняли облик стиляги шузы на толстой подошве и знойный галстук. Вроде бы ничего неприличного или отвратительного. Тем не менее, власть вступила на путь активной борьбы со стилягами. И вовсе не из-за их нестандартного обличия. Самым  опасным для системы было то, что стиляги разрушали казенный комсомольский пуризм, предлагая, правда, вульгарный, но очень заманчивый эпикурейский стиль. Они бросали вызов пресным будням и демонстрировали желание брать от жизни радость, удовольствия, развлечения. И надо сказать, что это желание не было каким-то гипертрофированным, скорее наоборот, довольно скромным. Действительно, разве тянут на максимализм стремления

бацать только буги,

балдеть только в Сочах,

прикидываться только в фирму…

Однако народные дружинники с азартом ловили стиляг, обстригали им волосы, разрезали лезвием «дудочки», строчили кляузы в места, где учились или работали эти поборники нового. Во всю старались комсомольские организации, прорабатывая своих «паршивых овец». В рубриках «Плесень», «Гниль» журналисты измывались над образом стиляги, помещая там глумливые, издевательские фельетоны и многочисленные рисунки окарикатуренных юнцов и девиц. Но эти меры действовали слабо. В ряды стиляг вливались все новые и новые силы.

Молча свернув из переулка на улицу Горького, оба кэгэбэшника смешались с пестрой публикой вечернего города. Когда на их пути возникала странная фигура очередного стиляги, Василий Петрович издавал фыркающий звук. Луничев поинтересовался:

-- Что, не нравится?

-- Не ненравится, а настораживает. Эти юнцы, не желая того, объективно раскачивают советский строй.

-- Ну, это, по-моему, чересчур! Их же горстка.

-- Да не такая уж и горстка. А, кроме того, к ним примыкают фарцовщики, валютчики, цеховики, фирмачи, проститутки, спекулянты.

-- Ничего. Комсомольцы с ними справятся.

-- Это вопрос. Многие комсомольцы сами не прочь приобщится к стильному образу жизни. В этом деле партия занимает пассивную позицию, а если и противостоит западному поветрию, то очень формально, следовательно – не эффективно. Нужно не стиляг преследовать. Это бесполезно. Нужно молодежь воспитывать, нацеливая её на решение интересных и важных задач. Нужно активно вовлекать юношей и девушек в спортивную жизнь, приобщать к искусству, то есть делать то, что делали мы, готовя молодежный контингент для «Барака№5»…

Он  говорил и говорил, как будто озвучивал газетную передовицу, а Луничев слушал и думал, что, наверное, зря он пошел на контакт со своим предшественником, видать тот сильно постарел головенкой. А, может быть, ваньку валяет? Внезапно ветеран замолк и после длинной паузы прямо спросил:

-- Так зачем я тебе понадобился?

Луничев от неожиданности смешался, но затем собрался и четко изложил суть проблемы.

-- Д-а-а, действительно, хорошая загвоздка, -- протянул Василий Петрович, выслушав своего спутника. – И раскрывать существование «Барака» нельзя: наверняка ты засквозишь по Владимирке, да и меня, наверное, заметут; и замалчивать тайну бессмысленно: родственники, а особенно жены твоих академиков, обязательно достучаться до «Барака». Нужен третий, более приемлемый вариант.
Наступила пауза. Оба закурили. Луничев сделал пару затяжек, а затем, щадя свое сердце, швырнул окурок в урну.
 
-- Может взорвать все это к чертовой матери! – резко предложил он. – И делу конец!

-- Ага! А меня ликвидировать. Вот тогда тайна-то и сгинет в тебе единственном. Хотя, почему в единственном? Водители и конвоиры, что доставляли арестованных на Аэродром, тоже кое-что знают. Нет, это не выход.

-- Это я так просто, -- успокоил собеседника Луничев, -- чтобы не молчать. Да и шуму будет много.

-- Положим, есть много и бесшумных способов. Только этот акт будет натуральным злодейством, за которое даже такое вычурное, средневековое наказание, как повешанье за яйца с одновременным изъязвлением плоти раскаленным железом, можно считать очень мягкой  экзекуцией.

Они снова прошли молча целый квартал. В их головах тяжело корявились какие-то обрывки идей, намерений. Казалось, что решения задачи не существует. И тут Василия Петровича осенило:

-- Слушай! Мысль! Сделай ты вот что! Первым делом в течение месяца, другого выпусти на волю всех этих ученых. Конечно, перед освобождением нужно будет  взять с каждого из них железную подписку о неразглашении тайны, ну и принять превентивные меры, чтобы сам факт их освобождения не получил широкой огласки. Необходимо изменить фамилии освобождаемых, а неиболее известым ученым – подкрректировать внешность.

Вывозить их из «Барака» нужно ночью и в закрытом транспорте, чтобы они до конца жизни не знали где находится то подземезье, в котором отбывали многолетнее заточение.  При освобождении необходимо будет принести «жертвам сталинизма» извинения, назначить денежную компенсацию, что-нибудь около ста тысяч рублей, обеспечить восстановление их в должности по прежнему статусу, но не по прежнему месту работы (чтобы коллеги их меньше выспрашивали)

-- Ученых просто так выпускать очень рискованно, -- прервал коллегу Луничев. – Многие из них владеют важными секретами, наработанными во время пребывания в «Бараке».

-- А ты создай на какой-нибудь нашей базе режимный научный городок, этакий „наукоград“, да и помести туда наиболее ценных исследователей. Представь: коттедж, сосновый бор, озеро и рядом столица или большой город. Ученых это вдохновит.

-- На что вдохновит-то?

-- На новые свершения.

-- Ладно, с учеными ясно, хотя трудностей и разных закавык будет больше, чем хотелось бы. А вот с «пупсами» что делать?
 
-- Что делать, что делать? Восстановить полностью их физиологические функции, выплатить оговоренную договором сумму и устроить на работу или учебу. По их желанию.

-- А офицеры «Барака», а обслуживающий персонал, а подземные лаборатории, а снятие «Барака» с баланса, а…

-- Заладил: а-а-а! Сам думай.

-- Вот я и надумал. Ученых выпущу, а все прочее оставлю как есть. «Пупсам» все равно. Им будет даже интереснее очнуться не сейчас, а лет через 10-20. А за это время или власть переменится, или политические взгляды будут иными, или нас с тобой не станет на этом дурном белом свете.
 
-- Ну, Луничев, мудёр! Чистый Ходжа Насреддин!

Разрулив проблему, оба чекиста зашли в опрятный ресторанчик  и с удовольствием, под белое вино, поднавалились на запеченного в тесте  судака. В конце  ужина Луничев обратился к ветерану с вопросом:

-- Как ты считаешь, Василий Петрович, почему наших академиков не усыпали в свое время также как «пупсов»?

-- Сначала хотели усыпить, но медики воспрепятствовали. Они опасались за здоровье пожилых дюдей и кроме того не гарантировали сохранность их интеллекта.


    ТРАДИЦИЯ
    Выпускники Императорских военных учебных заведений любили, под конец своего кадетства, беззлобно созорничать, отметить завершение опостылевших экзерциций какой-либо забавной шуткой. Например, гардемарины шили большую тельняшку и в ночь перед выпуском надевали её на бронзовую статую адмирала Крузенштерна, стоявшую перед зданием Морского корпуса.

Курсанты советских военных училищ подхватили этот курьезный кадетский обычай. Правда, трудно сказать повсеместно ли он соблюдался, но в Военно-морском училище, где воспитывался Барсуков, его блюли неукоснительно.

В Пушкине, в центре Екатерининского парка  красуется двухэтажная, классических форм каменная палата, которую называют Декамероновой галереей. А называют её так потому, что архитектор Декамерон, построивший эту палату, расположил по периметру всего второго этажа  непрерывную крытую галерею, населив её бюстами античных персонажей. Прямо от грунта до входа на галерею вздымается широкая, открытая, каменная лестница, ограниченная с торцов двумя пилонами. На одном из них возвышается бронзовая богиня Флора, на другом – бронзовый же Геракл.

 Скульптор изобразил героя обнаженным во всей мускулистой мужской красе. Древние мастера, ваяя обнаженную мужскую натуру, прикрывали её срам фиговым листочком, но иногда они обходились и без листика. В этом случае с целью соблюдения классических пропорций  лепился (или высекался) не натуральный, полноценный фаллос, а симпатичный маломерный писюньчик.  Такое художественное решение  соответствовало и воззрениям античной публики, которая считала, что большие детородные члены – это удел козлоногих сатиров  да диких варваров.

 Античные скульпторы тяготели к маломеркам всегда, кроме, разумеется, случая с Гераклом. Действительно, снабди они  легендарного героя скромным пенисом, никто бы и не поверил, что этот могучий эллин мог совершить свой изумительный тринадцатый подвиг. Поэтому героическая деталь Гераклова тела ваялась  не только в натуральную величину, но даже чуточку гиперболизировано. Вот и у нашего Геракла с этим делом все было в порядке.

Если смотреть на Геракла снизу, то фрагмент не покажется очень уж большим, но стоит подняться на пилон, к ногам статуи, как сразу же  становится ясно, что по размерам указанный бронзовый элемент тянет на хорошее поленце. Вот это-то поленце и драили до сияющего блеска питомцы Высшего военно-морского училища накануне своего выпускного бала.

Барсукову «повезло». По жребию, по морскому счету выпала ему честь представлять свой выпускной взвод в сборной команде членошлифовщиков. В условленное время, ближе к ночи образовалась на площадке перед Декамероновой галереей группка переодетых в гражданское мичманов-выпускников. Каждый из морячков имел при себе бутылочку с асидолом (это такая белая жидкость, предназначавшаяся для придания блеска пуговицам, бляхам и другим медным деталям флотского обихода) и жесткую щеточку. Перекурив и побалагурив, курсанты поднялись на правый пилон к подножью статуи и активно принялись за работу.

Белые ночи еще не вошли в полную силу, но было достаточно светло, чтобы романтически  настроенная, припозднившаяся парочка заметила на пилоне галереи кучку хулиганов измывавшихся над Геракловым достоинством. Очевидно, эта парочка и сообщила в милицию о замеченном ею непорядке. 

    К прибытию наряда милиции выпускники уже завершали свою работу. На требование работников милиции «спуститься и пройти» курсанты скатились по лестнице и бросились врассыпную.

Художественная бронза долго не тускнеет, поэтому все лето многочисленные туристы будут с любопытством рассматривать сияющую на темном фоне античного изваяния пикантную скульптурную деталь. Удовлетворяя их любопытство гиды, очевидно шутки ради, многозначительно будут сообщать, что гениталии Геракла отполированы руками озабоченных мужчин, так как существует поверье: мужчина, имеющий проблемы, может освободиться от них погладив руками интимную Гераклову штучку.

Получив из рук адмирала заветные кортики и золотые погоны, а также дипломы инженеров по эксплуатации корабельных паросиловых установок, зеленые лейтенантики, сразу же после выпускного вечера, разлетелись по городам и весям России, чтобы отдохнуть, набраться сил и с боевым настроением устремиться под сень бело-голубого флага, который могучий Военно-морской флот СССР гордо держал на всех морях и океанах.

Когда Барсукова спрашивали, почему он в день Военно-морского флота поднимает над своим домом не Андреевский флаг, а военно-морской флаг СССР, то он неизменно отвечал:

-- Во-первых, я не служил под Андреевским флагом, а во-вторых, этот флаг обесценен Цусимой.

В ответ на удивленные взгляды камарцев, которые не очень-то разбирались в вопросах, относящихся к истории Российского флота, он разъяснял:
--Там три самых мощных русских броненосца спустили перед японцами Андреевские флаги, и хотя решением специального суда командиры этих кораблей были в последствие приговорены к смертной казни, чести флагу это судебное решение  не прибавило.

   Однокашники Барсукова горели желанием честно послужить родному флоту, поэтому большинство выпускников просили направить их на наиболее важный, перспективный Северный флот или на ТОФ. Ни карманный «Бедный Федя», ни придворный «Черный флот» популярностью у них не пользовался.  Вопреки такому прогрессивному настрою Барсуков проигнорировал и Тихоокеанский флот и Северный, а изъявил желание служить именно на не очень престижном Черноморском флоте. И для такого желания имелись существенные резоны. Восторженным первокурсником он свою первую морскую практику проходил на Черном море, на крейсере «Красный Крым».   Настоящее море, которое он увидел впервые (ведь нельзя же считать морем Финский залив, где он иногда купался) очаровало его, а Севастополь просто потряс

    В городе были приведены в порядок только две главные улицы, а повсеместно рядом с ними выступали друг из-за друга острые края каменных руин. Однако как раз эти опаленные огнем войны развалины придавали городу особенно героический вид. Впечатление от исторической значимости Севастополя дополнительно усиливалось возникавшим на каждом шагу свидетельствам давних боевых заслуг города.

     Барсуков с трепетным восторгом обозревал Музей обороны Севастополя -- хранилище героических реликвий русской славы; выступающий прямо из воды памятник потопленным кораблям; Владимирский собор, под рухнувшими стенами которого лежали останки знаменитых российских адмиралов Нахимова, Лазарева, Истомина; Малахов курган с его центральным укреплением; Исторический бульвар с памятником Тотлебену;  памятные обелиски, стеллы, каменные знаки на местах бывших бастионов, редутов и люнетов, где насмерть стояли русские солдаты и матросы.

    В то время, при виде всего этого героического благородства Барсуков и предположить не мог, что настанут времена, когда над Городом русской славы будет развиваться иностранный флаг (правда, недолго), а куцый Черноморский флот станет арендовать свою собственную базу у независимой Украины (правда, недолго). Подобной нелепости еще никогда не приключалось в русской истории.

    А в то время Барсуков мог уверенно предположить, что вскоре Севастополь будет восстановлен, что его окраины обязательно освоят и благоустроят, что к памятникам прежней славы прибавятся новые монументы, которые станут прославлять в веках подвиги  советских воинов, что корабли Черноморского флота будут ходить и в Средиземное море и за Гибралтар.

      Мечты, мечты! А вот реальность: в последний год своего существования Советский Союз держал на Черном море  более 500 боевых единиц, в том числе 28 подводных лодок. А уже в 2009 году, после восемнадцати лет «демократизации», Черноморские флоты России  и Украины совместно имели на вооружении менее 50 боевых единиц, в том числе всего лишь одну, находящуюся в строю, подводную лодку
  Для справки: в составе турецкого военно-морского флота имеется 14 подводнцх лодок.