Музыкальный веер

Студенты нестройным ходом входили в аудиторию. Хоровик Сергей Арсентьевич уже вовсю занимался со студентами, пришедшими вовремя.
- Рот, шире открывай рот. Ма-ме-ми-мо-му. Еще раз. Почему не вместе? Мать-тити! – чертыхнулся он, как обычно. – Почему опаздываем? Нет, я так не могу работать!
Сергей Арсентьевич был беззаветно предан музыке. Это – его страсть, душа и тело всей его жизни.
Он был не молод, 70 с лишним лет, однако энергия в нем била через край. Ее было так много, что многие студенты приходили на хор подпитаться ей, хотя и сами не подозревали об этом.
В то же время студенты наслаждались музыкой.
Да, они любили ее. Иначе стоило бы ждать после учебно-трудового дня ( учеба как работа –платят лишь плевок-стипендию) 3-4 часа хоровых занятий! Какое же это наслаждение -  прийти в аудиторию, вдохнуть морозного воздуха, недавно кусавшего на улице,  и теперь безжалостно впущенного к студентам, и – петь, петь, петь.
Их тянуло, но, правда, с разной силой. Временами ряды хористов редели, и тогда Сергей Арсентьевич злился, раздражался и разряжался ругательствами в адрес непришедших студентов.
А ведь в студенческие времена хочется вести ночной образ жизни. Ночь манит, тянет, занятия при свете дня теряют той необыкновенности и завороженности, которая проявляется с наступлением ее, ночи.  Тут уж чайные посиделки в общежитии  со всякими знакомыми и незнакомыми людьми, просмотр фильма, беготня, уборка, которая неожиданно подступает (фамилии особо забывчивых студентов  подчеркнуты  ярким росчерком маркера всепомнящей старосты в ненавистном графике уборки). Тут еще и уроки – да, да, и они есть в жизни студентов! И все это окутывается ореолом романтичности, необыкновенности.
 А днем семинары, лекции, на которых самой мягкой подушкой оказывается тетрадь,  а самым теплым одеялом – куртка, в особенности,  зимой.
И вечер приближается,  в котором маячком горит хор, хор, хор….
- Ма-ме-ми-мо –му! Проходите быстрее! Вот, опять начинать сначала! Горюхина, - неожиданно поворачивается к  студентке Лене Горюхиной хормейстер,  - почему  не была на прошлой репетиции?
- А,.. я на фотокурсы ходила, - лепечет Лена - первокурсница, которой все интересно, и она не знает нрава Сергея Арсентьевича.
- К черту курсы! На носу концерт, у нас две песни не выучены. Скоро студвесна. Что мы будем выставлять? Нам ведь выступать, да, Алехина? – уже более снисходительно говорит он последнюю фразу и поглаживает по голове старшекурсницу Алину, оглядывая весь хор теплым, добрым взглядом.
Сергей Арсентьевич – человек–огонь, вспышка. Он  может в доли секунд воспламениться – гневиться, но тут же отходить и становиться ласковым. Эта близость со стихией огня наверно способствовала тому, что он почти 50 лет вел работу с любительским хором, в котором пели студенты, приехавшие с самых разных точек области. Нотная грамота для них – это индейские письмена. Но голоса ангельские - свирели, выточенные в глухой российской провинции. Эта мощь, мелодичность, одухотворенность  скрепляется эмоциональным, душевным исполнительством. Да, песня льется из души. Души народа.
- Так, поехали: ма-ме-ми-мо-му!
Хор распевается. Глазами пьют слова и взмахи Сергея Арсентьевича первокурсницы, а старшие студенты уже привыкли к манерам, к  распевкам - ко всему, и потому сидят и между делом пишут слова песни, записанной всем хором в его отсутствие, а кто-то вон читает книгу. Тс-с! Не будем говорить Сергею Арсентьевичу об этом, иначе он разозлится.
- Нежнее, нежнее.. Вы, что, дровосеки?! Вот рубят, рубят. Еще раз..
Постепенно горло разогревается, и внутри разжигается стремленье спеть песню, целую, а не одну волынку тянуть.
- Ну,  все, споем “Путь матери”. Гудкова, где хор?! Почему так мало народу?
- Ну, Сергей Арсе-ентьевич, я всем писала. Что я, мама им что ли? – возмущалась староста.
Арина Гудкова была девушкой необычной, экзотичной. Она беззаветно была предана хору, хотя пела не совсем чисто. Хормейстер часто одергивал ее, прикрикивал:
- Гудкова! Куда поехала? Думай, думай!
Но она задавала настроение внутри хора: приходила и приговорками создавала теплую, душевную  атмосферу:
- Эх, ребята, счастливые мы люди – в таком хоре поем!
- Привет всем! А давайте улыбками встретим Сергея Арсентьевича!
А ее внешность какова: высокая, плотная телом. Густые черные волосы, смуглая кожа, смольные брови и глаза, которые она подчеркивала темными тенями, и алый рот, словно цвет в своем соку, недавно раскрывшийся и теперь радующий все окружающее. Было в ней много восточного, экзотичного.
Одевалась она ярко и…эклектично. Она любила броские, эффектные вещи, однако соединяла порой их так, что далекие по своему стилю оказывались рядом. И в этом тоже было что-то восточное: стремленье украсить себя, кричать о разнообразии мира через яркую, разнообразную одежду. Все это сдабривалось крупными звенящими серьгами, тяжелыми бусами, кольцами с камнями так же воедино собранными в несочетаемом образе.
Арина имела обаяние, которое завлекало мужчин: низкий голос, бархатный, обволакивающий, как будто войлочные вишни во рту, взгляд  теми невероятными глазами из-под бровей…
Звучала песня. Но вот хормейстер остановил.
- Ребята, где душа? Вы что, вы что?! Так нельзя петь! Это невозможно слушать, - он встал ,вывел руки перед собой, тряс ими в тон речи, - давайте, соберитесь, ну. Еще раз!
Спели один куплет. Как будто бы ничего, звучало, но Сергею Арсентьевичу нужен был отличный результат.
- Вы  понимаете, здесь не все просто.
И началась нудная, долгая работа, над каждым словом: Сергей Арсентьевич объяснял, что за чувства скрывались за той или иной фразой, а затем требовал подачи этих чувств от хористов.
Те старались: некоторые с неистовством, с рвением души, некоторые – в полсилы, но так же хотели передать отчаяние, порыв души, либо легкую грусть.
- Наконец- то! Вот этого я ждал от вас! Постарайтесь не забывать об этом состоянии, я не могу каждый раз напоминать. А на сцене? Я ведь там только дирижировать буду. И лицом немного показывать, - намного тише  остальных фраз и чуть улыбаясь, сказал последнюю хормейстер.
Все прыснули, вспомнив, как Сергей Арсентьевич, повернувшись спиной к зрителям, показывает такие  выражения лицом, что если бы им, зрителям, это было видно, они были бы шокированы надолго. Этот немой разговор, древний, архаичный – мимический, был совсем иным, чем то, что было на сцене перед слушателями. Хористы понимали знаки Сергея Арсентьевича, расшифровывали и из своих душ раскрывали перед ценителями музыкальный веер чувств, особо потрясавших чувствительных натур, сидевших в темном зале, вжавшись в кресла. Все-таки хорошо, что хормейстер стоит спиной к зрительному залу.
- Мы поняли, давайте споем сначала, Сергей Арсентьевич, - сказала Лена Сумина, старательная хористка, прилежно занимавшаяся пением вот уже четыре года.
- Да, Гудкова, споем? – с хитрецой подмигнул руководитель хора старосте. – Ну, что же, давайте, спойте, - одобрил он.
Прозвучала песня:

Путь матери лежал с источника домой.
И шла она, держа в руке перо.
Волос ее прикрыв, ложился пух копной,
Сорвавшись  с тополей легко.

Эх, помнила ли мать, те времена, когда
Ходила здесь она, по этой тропе
Ища белесый пух, спустившийся тогда
Прозрачным одеялом, воздушно, налегке.

В те времена я будто возвратился:
По лугу кони скачут, успев траву примять.
Родной мой край бесследно изменился.
Подобно краю, другою стала мать.

-Хорошо, хорошо…Вот бы всегда так...звучали, - странно тих был Сергей Арсентьевич и задумчив.
- А давайте теперь споем “Родники”, - подскакивая и приплясывая, предложил хормейстер.
- Давайте, давайте, - загалдели наперебой младшекурсники.
- Нет, домой пора, - заныли старшекурсники.
- Ну, что вы, споем, - сказала староста.
А Сергей Арсентьевич уже взмахнул властной рукой и из-под рук аккомпаниатора полились звуки:

Тек стремительно родник,
Проносясь под тенью ивы.
Воду черпали там девы,
Отодвинув куст брусник.

Парни шли. И их вниманье
Привлекло дев обаянье.
- Эй, девчат, издалека мы,
Угостите нас, устали!

- Эх, ребята, подходите,
Угостим мы вас водой.
Только вы нам помогите
Донести ведро домой.

Эта заводная песня подняла настроение: всем захотелось плясать, некоторые даже ногами притаптывали в такт.
- Домой, домой, - завопили нещадно нетерпеливые студенты.
- У нас семинары, контрольные, - заныли некоторые.
- Давайте еще одну споем, - попросили те, кто только стал входить во вкус исполнительства.
 - Ладно, идите, - дав разрешение, махнул рукой Сергей Арсентьевич. - Подождите, - остановил их хормейстер.
Шум, гам, возня: кто-то, торопясь, одевался, кто-то кому-то звонил, кто-то стоял и разговаривал, договариваясь о чем-то.
- Слушайте меня. Слушайте! – пристукнул ладонью Сергей Арсентьевич. – Сядь, Егоров, сядь. Не разговаривай со мной одновременно, - грозился он.
Все понемногу успокоились, но перешептывания продолжались.
- Приходим в четверг, по расписанию. Смирнова, Тетерева, чтоб были, иначе, - сделал он выразительную, многозначительную паузу, - все, идите, Кутурина, подойди ко мне.
Все уже вовсю собираются. Дверь аудитории посекундно хлопает, Сергея Арсентьевича окружили студенты- солисты: кому-то нужна была дополнительная репетиция, кому-то диск, кому-то костюм для выступления на свадьбе, а кто-то просто стоял и слушал, о чем они все разговаривают с Сергеем Арсентьевичем. Как мы с вами сейчас.
Постепенно все расходились.
Аудитория опустела. Сергей Арсентьевич  надел шапочку с кисточкой, дубленку, взял черный кейс. Выключил свет. Ключи провозились в замочной скважине.
Тишина. Воздух иной: обогащенный звуками, наполненный чем-то еле уловимым. И не поют уже, но будто обрывки песен притаились по углам и укромным местам: несется их запах, обволакивающий, кожа ощущает приятную истому.
Выйдем отсюда: пусть песни живут до следующего занятия хора.