Актёрский дебют

     В ГИТИСе за длинным столом сидели
члены приёмной комиссии: С.Г.Бирман,
В.И.Качалов, И.М.Москвин, Б.М.Сушкевич,
А.П.Петровский. Любезнов прочел пушкинского
"Гусара", потом басню, наконец, "Письмо
к женщине" Есенина... Только прочел первые
строки, заметно "окая" по-волжски, как
услышал смех. Его прервали, и у Андрея
Павловича Петровского, набирающего курс,
состоялся с поступающим Иваном Любезновым
такой диалог:
     - Вы откуда?
     - С парохода.
     - А почему так странно говорите?
     - Я подучусь.
     Его поблагодарили, сказали вежливо:
"Вы свободны". Он был уверен, что провалился,
и с удивлением нашел вечером в списке
принятых свою фамилию.

                О.Дзюбинская.
    Иван Любезнов. В сб. "Малый театр". Т. II.



     Черт меня дернул поступать после школы в театральное училище!
     - Какой из тебя актёр? - возмущалась мама. - Все люди, как люди, а тебя вечно куда-то заносит.
     Но я был упрям и подал документы в ГИТИС - других учебных заведений рангом ниже я не признавал.
     На просмотре я прочел отрывок из "Живых и мертвых" Симонова, "Каштанку" Чехова и басню "Ворона и лисица" Крылова, причем когда по тексту шло "Ворона каркнула во все воронье горло", при слове "каркнула" я так рявкнул, что члены приемной комиссии вздрогнули, а какая-то актриса, сидящая вместе со всеми за столом, схватилась за сердце и полезла в сумочку за валидолом.
     Я был уверен, что меня примут. И меня действительно приняли, о чем я с гордостью вечером поведал маме.
     Заядлая театралка, услышав от меня радостную новость, грузно осела в кресло и обреченно произнесла:
     - Пропал театр...
     А папа положил ей руку на плечо и добавил:
     - Поздравляю! Первый лицедей из вертепа в нашем роду! До такого еще никто не опускался. А почему не пошел в цирковое училище - из тебя бы неплохой клоун получился?
     Я обиделся и сказал маме:
     - Вы еще услышите обо мне. Ты же сама восхищалась игрой Жарова, Качалова, Яншина...
     - Они нам не родные, а всего лишь актеры, - ответил папа. - Вот Карандаш, Попов и Никулин тоже в фаворе. И ты бы примкнул к ним. В цирке людей смешить!
     Я не ответил и, обиженный, ушел в свою комнату.
     Институт я закончил в первой десятке выпускников и по распределению попал в Малый театр.
     Когда я сообщил об этом родителям, папа задумался, а потом тихо сказал маме:
     - Может и впрямь из этого оболтуса что-то получится? Народ смешить, как Игорь Ильинский...
     - Ну, зачем ты так? - упрекнула его мама. - Надо верить в сына и поддержать его. Он только в начале творческого пути.
     Первую роль, которую мне дали в театре, не имела слов - я должен был играть холопа в пьеса "Царь Федор Иоаннович" Алексея Толстого. Роль царя Федора исполнял Иннокентий Смоктуновский, Ивана Шуйского - Евгений Самойлов.
     Я был необычайно горд тем, что первый в жизни выход на сцену состоится в окружении таких великих актеров.
     Само собой, посмотреть спектакль пришли мои папа и мама.
     В кульминационный момент пьесы царь Федор разговаривал с Шуйским. Я стоял справа-сзади царя и ждал от него приказаний.
     И вот когда Евгений Самойлов начал увлеченно читать положенный по роли монолог, Смоктуновский чуть склонил голову в мою сторону и уголками рта тихо произнёс:
     - Принеси закурить.
     Как меня учили на репетициях, я приложил руку к груди и низко поклонился. А потом на цыпочках вышел за кулису. Там сгрудилась почти вся труппа театра, напряженно следившая за ходом действия.
     Я подошел к бывшему сокурснику Витьке Жмыхину и попросил:
     - Быстро дай сигарету и зажигалку.
     Тот, не отрываясь от сцены и находясь словно в сомнамбулическом состоянии, подал мне просимое. И я с чувством исправно выполненного поручения царя  вернулся на цену и встал позади него. Хотел было незаметно сунуть ему сигарету в руку, но он также, слегка повернувшись ко мне, шепнул:
     - Прикури.
     Полагая, что великий Смоктуновский, как это иногда бывает с ним, вносит что-то свое в роль, я, укрывшись за его короной, засунул сигарету в рот и чиркнул зажигалкой. И только после того, как у царя мелко затряслись плечи от едва сдерживаемого смеха, я понял, какую глупость совершил: во времена Федора Иоанновича на Руси вообще не курили, тем более сигареты.
     Растерявшись, я незаметно сунул горящую сигарету с зажигалкой в карман портов и стоял, словно ничего не произошло.
     Почуяв табачный дым, до того обративший лицо к залу, Самойлов повернулся и подозрительно оглядел нас обоих. Увидев смеющиеся глаза партнера и мой удрученный вид, он все понял и незаметно для зрителей погрозил нам кулаком.
     А зажженная сигарета начала проедать ткань портов, сшитых из синтетики, и даже начала жечь мне ногу. Но я стоически терпел. И только когда Самойлов учуял запах жареного мяса и тлеющей тряпки, он, прервав монолог, обернулся к нам со Смоктуновским и посмотрел уничтожающим взглядом.
     В заде начали раздаваться редкие смешки и хихиканья. Царь Федор Иоаннович закрыл лицо руками и было непонятно - то ли он плакал, то ли смеялся.  Наконец, чувствуя, что спектакль вот-вот провалится, обернулся ко мне и прошептал:
     - Пошел отсюда, клоун!
     И я, сдерживая слёзы от боли в обожженной ноге, поплелся за кулисы, похлопывая себя по ляжке и слегка подпрыгивая...
     Как мне досталось после спектакля, рассказывать не приходится. Особенно усердствовал наш пожарник:
     - Еще раз увижу сигарету на сцене, потушу из бранспойнта!
     Режиссер настаивал на том, чтобы меня выгнали из труппы, но заступились Смоктуновский и Самойлов.
     - С кем не бывает, молодой ишшо, - сказал Евгений Самойлов. - А ты, Кеша, - он погрозил пальцем Смоктуновскому, - больше не шути так - мог спектакль сорвать. Этот молодняк, - он указал на меня, -  верит каждому слову мэтра, а ты...
     Дома меня встретили сдержанно-холодно. Сидя за ужином, отец не выдержал и спросил:
     - И чего ты во время кульминации спектакля корчил рожи залу? Такое изображал... А потом пошел вприсядку за кулисы, пританцовывая цыганочку. Даже ладошками по ногам хлопал. Перепутал трагедию с комедией?
     Я повторил всё, чем оправдывался перед режиссером и даже показал ожег на ноге.
     Увидев рану, мама засуетилась и начала смазывать ожег какой-то мазью. А папа снова съехидничал:
     - Травма на производстве! Оказывается, актерский труд опасен для жизни!
     Мама советовала пойти в поликлинику и взять больничный лист, но я заупрямился:
     - Еще чего! Только дали первую роль и сразу на больничный? Ты хоть представляешь, сколько насмешек на меня обрушится?
     А папа снова не удержался:
     - За битого двух небитых дают! А вот кривлянье у тебя хорошо получается. Натурально. Прямо физиономист-универсал!               
     В театре я был объектом для насмешек недолго. Мы, молодые актеры, начали готовить капустник, в котором иронически представляли наших мэтров в их основных ролях. И это, кажется, у нас получилось - все смеялись, никто из мэтров не обиделся. Наоборот, после капустника ко мне подошел Евгений Самойлов и, положив мне руку на плечо, сказал:
     - А в тебе что-то есть! Дерзай, отрок...
     Это ободрило меня, и главреж обратил на меня внимание, включив в следующий спектакль по пьесе Тренева "Любовь Яровая". Правда, это была роль красногвардейца, тоже без слов, но на сцену я должен выходить уже в двух актах. И играть мне предстояло с не менее знаменитыми актерами - Пашенной, Гоголевой, Рыжовой, Садовским, о чем я с гордостью поведал родителям.
     - Ты только не отчубучь чего, - серьёзно сказал папа. - И физиономию не корчи, как прошлый раз.
     - Да полно тебе, - вступилась в мою защиту мама. - Хватит ему напоминать прошлое...
     - Я тоже волнуюсь за него, потому и предупреждаю, - начал было оправдываться папа, но мама махнула на него рукой и он замолчал.
     В день спектакля я волновался так, что закружилась голова. И хоть я попытался взять себя в руки, волнение не прошло. В таком состоянии я, одетый в солдатскую шинель, папаху с красной лентой и с огромной трехлинейкой за спиной, вышел на сцену и встал там, где мне полагалось быть - на краю сцены рядом с кулисами.
     Там уже толпился народ, а впереди всех стоял наш пожарник в брезентовой робе, медной каске на голове, держа в руках приготовленный бранспойнт.
     По ходу спектакля Яровая-Пашеннвя села на скамью под балюстрадой и вытащила из кармана плаща сигареты и спички, намереваясь закурить.  Видимо, по сценарию, она нервно копалась в спичечном коробке, чиркала спичками и небрежно бросала их на пол.
     И вдруг я услышал шепот из-за кулис, явно обращенный ко мне:
     - Скажи, чтобы она прекратила это безобразие - кругом фанера, ткани - горючий материал.
     Это был наш активный огнеборец.
     Подумал, я осторожно прикрыл рот ладонью и тихо прошептал:
     - Ты с ума сошел?
     Тот буквально взорвался. И уже вполголоса прикрикнул:
     - Я тебе дам "с ума сошел"! А ну, иди и скажи, чтобы она прекратила. А то я закрою к чертовой матери весь спектакль да и театр заодно!
     Я хотел было покрутить пальцем у виска, но, увидев его яростный взгляд, понял, что этот недоумок вполне способен сделать это.
     И тогда я решился. Строевым шагом я подошел к Яровой-Пашенной и сказал:
     - Здесь курить не положено.
     Она оторопела от такого отклонения от текста и, посмотрев на меня долгим изучающим взглядом, словно на законченного идиота, спросила:
     - Это кем не положено?
     - Вон им, - я ткнул пальцем в сторону огнеборца, которого свободные от данной сцены актеры старательно заталкивали вглубь кулис.
     И тогда она чиркнула сразу тремя спичками, прикурила и демонстративно бросила их перед собой.
     Я покачал головой, затушил сапогом эти спички и направился на свое место. Пашенная же продолжила вести свою роль, изредка с опаской посматривая в мою сторону.
     Мне дали доиграть спектакль до конца. Но после того, как занавес задернули в последний раз, постановщик Прозоровский взял меня под руку и нежно поинтересовался:
     - Серёженька, дорогой, ты давно не был у психиатра?
     - Я вообще там не был, - буркнул я.
     - А ты сходи, родной, проверься. Не волнуйся, я отпущу тебя со спектакля. Ты прямо завтра и загляни к нему. Договорились? На репетицию можешь не приходить...
     - Завтра? - глупо спросил я, имея в виду репетиции.
     - Да никогда, - также ласково ответил он. - Ты полечись, а то ведь все так запущено у тебя.
     Вера Николаевна Пашенная, проходя мимо нас, остановилась и спросила у меня:
     - Ну, и для чего ты все это устроил?
     Я честно рассказал про то, что требовал пожарник и чем он грозился - сорвать спектакль.
     - Уволь ты этого дурака, - обратилась она к Прозоровскому.
     - Я уже уволил его, - ответил тот.
     - Да не этого, а пожарника, - саркастически усмехнулась она. - А этот, видишь, спектакль спас.
     - Ладно, - постановщик посмотрел на меня. - В бригаду декораторов пойдешь?
     - Пойду, - выдохнул я. - Только не выгоняйте.
     - Вот и ладно, а там посмотрим, - заключил он. - Может быть, и сгодишься еще на что...