Коса на камень

***
  Вот уж повезло, так повезло! Шутка ли - книга заклинаний сама в руки свалилась. Да не простая, а иноземная. Если само в руки идет - отчего ж не взять?
  Впрочем, насчет "само" я немного слукавила. Семь потов с меня сошло, покуда я ее добыла, ну, да оно того стоило.
  Однако стоило мне ее полистать, как радость моя потихоньку улетучиваться начала. Книга-то - вот она, передо мной лежит, застежками золотыми сверкает, да яхонтами на обложке глаза слепит. А вместо привычных букв в ней - закорючки, словно птицы по страницам прогулялись. И не поймешь ведь, как их читать прикажете - справа налево, али снизу вверх? А, может, вообще по диагонали?
  Ладно. Разберусь. Даром, что ли, меня Василисой Премудрой кличут?
  Ай, опять лукавлю. Премудрой-то я сама себя окрестила. В простонародье таких, как я, ведьмами или ворожеями зовут. Попробуй только признаться в том, что колдовством заниматься любишь - мигом на костре сожгут или в омут швырнут. А Премудрая - это и звучит красиво, да и суть всю мою отражает. Василис-то вокруг - как лягушек в болоте, а Премудрая среди них одна.
  Кстати, о лягушках.
  Как только книгу я заполучила, как поползли слухи - один другого тревожнее. Колдуну, из чьих покоев книга исчезла, шибко это не понравилось: крепко он осерчал и пустился по следу вора. Вот и пришлось мне отыскать убежище понадежнее. Укрылась я на болотах, за тридевять земель от замка колдунского, и надела лягушачью шкурку. Не простая та шкурка была - простых вещей у меня и не водится - а волшебная. Покуда она у меня - вовек колдун мой след не отыщет. А квакушек в том болоте - что грязи, поди пойми, кто из них и не лягушка на самом деле. Книгу же чародейскую схоронила я в трясине, да так, чтобы только я могла ее вытащить оттуда.
 
  ***
  Долго ли, коротко ли, стала я скучать. Знай себе - сиди день-деньской у трясины, квакай во все горло, и на комаров любуйся. Единственное развлечение - книга, да и в той непонятно ничего. Только и остается, что гадать, что эти закорючки скрывают. Одна на домик похожа, другая - на стул колченогий..
  Вдруг - хвать! Падает с неба стрела. Воткнулась в кочку, прямо у моих лап, аж дрожит. И я с ней задрожала: живехонько представила, как эта самая стрела мне в глаз вонзается.
  Гляжу - спешит ко мне и сам стрелок. Платье на нем богатое, сапожки красные (правда, уже бурые, от грязи-то), шапка сидит набекрень. Глаза лупоглазые, щеки, как два помидора, а нос курносый настолько, что дырки сверкают.
  Красавец писаный, одним словом!
  Обозлилась я на него. А если бы убил? Обидно из-за дураков лишать свет такой умницы, да красавицы, как я!
  Посмотрел на меня этот охотничек, загрустил и сказал:
  - Лягушка, лягушка, отдай мою стрелу!
  Еще пуще меня зло разобрало. Сперва чуть не убил, а теперь еще и требует! Ну, держись, так просто я тебе это не спущу!
  - Не отдам, - сказала я, - бери меня замуж!
  Пошатнулся он от моей шутки, чуть в бочаг не улетел.
  - Ох, диво! - запричитал он, - лягушка голосом молвит человечьим! Видать, не простая это лягушка, раз все про меня знает!
  Навострила я уши, и выяснила, что стрела-то провидицей меня сделала. Молодец оказался Иваном, сыном царским, а отец у него - тот еще изобретатель. Нет, чтобы сватов разослать по царствам соседним, так он придумал штуку позаковыристее. Велел он трем своим сыновьям выстрелить из луков и проследить - на чей двор стрела упадет, та девица и станет его невесткой.
  Посмотрела я на закручинившегося Иванушку, голову лапкой подперла, да похихикала про себя. Сразу видно - недалекого ума этот молодец. А ну, как стрела бы в кучу навозную угодила, или к Бабе-Яге прилетела? Что же - сразу послушно под венец тащить? Хитрость надо проявлять, но, видно, хитростью этот удалец обделен.
  И тут словно солнышко из-за туч выглянуло. Чем в болоте юность да красоту свою тратить, поживу-ка я в царских хоромах, на правах царевны. Все лучше и надежнее, чем мух в чаще гонять.
  Ну, а то, что мне замуж придется за неровню мне по уму и по внешности идти, невелика беда. Сбежать в любой момент можно, главное - тайну свою хранить, как зеницу ока.
  На душе сразу полегчало.
  - Ничего не поделаешь, Иван-царевич, - сказала я, - знать, судьба твоя такая. Бери меня в жены!
  Совсем голову повесил царевич, но спорить не стал. Поднял меня бережно, и понес прочь из болота.
 
  ***
  В хоромах царских мне понравилось. Поселили меня в просторном тереме, на подушках шелковых, и стали потчевать изысканными яствами.
  Братья-то над Иваном, ясное дело, позубоскалили. Мол, как можно лягушку в жены брать? Мне до этого и дела-то особого нет; хотя, могли бы и на своих невестушек глянуть. Вот уж где жабы настоящие - одна широченная, как кадушка, а вторая тощая - чистая палка от кочерги. Увидели меня, скривились, будто уксусу хлебнули, и носы свои воротить начали. Шибко это мне не по нраву пришлось. "Ну, погодите, невестушки любезные", - подумала я, - "припомню я это вам, позабудете, как фыркать в мою сторону".
  Случай представился совсем скоро. Надумал царь невестушек своих новоиспеченных проверить - каковы они в хозяйстве. Сшейте, велел, мне рубашку к утру. Дело это, конечно, зряшное - зачем царевнам самим руки пачкать, коли слуг полны палаты? Хотя мне это только на руку пришлось.
  Спровадила я своего муженька спать и сбросила с себя шкурку. Сама я спину гнуть, конечно, и не собиралась - больно надо нежные пальцы иголками колоть. Пусть этим лучше те две дурехи занимаются.
  Кликнула духов лесных и озерных, что мне верой-правдой служили, а те мигом рубашку соорудили, да такую, что не только царь - король заморский с превеликим удовольствием на себя наденет.
  Показал Иванушка ее батюшке - тот, понятное дело, работы двух других невесток слугам отдал.
  Та же история повторилась на следующий день, когда свекор мой царственный приказал хлеб испечь. Думали жабы схитрить, да подсмотреть, как у лягушки выходит по ночам хозяйничать. Подослали они соглядатая - старую бабку. Только не на ту напали - после того, как я пыли ей в глаза пустила, у невестушек такие калачи прекрасные вышли, что их только свиньям на корм пустить и осталось.
  А на третий раз беда приключилась. Затеял царь пир, и позвал сыновей с женами. От досады я чуть было свою косу русую не выщипала - так захотелось перед двумя жабами при полном убранстве пофорсить, чтобы они от зависти перелопались! Боязно лишь без шкурки надолго оставаться - а ну, как приключится с ней чего? Да и увидит меня Иван - знамо дело, влюбится без оглядки, кинется уговаривать, чтобы всегда такой оставалась. Только не хочу я этого: не мил мне царевич, не желаю я долго в царских палатах жить.
  Думала я, думала, и так охота одолела, что решила я на пир хоть одним глазком взглянуть. Заплела косу по-праздничному, воткнула под нее месяц серебряный, платье надела, золотым шитьем изукрашенное, и отправилась на праздник.
  Славно там было. До того славно, что жабы натурально позеленели, на меня глядючи; а я еще и маслица в огонь подлила, поколдовала немножко, позабавила гостей. Хотели было дурехи повторить - но куда им до меня-то! Только опозорились и царя перепачкали.
  Глаза Ивана от меня и не отрывались; все пытался он спросить, что это за волшебство такое, откуда я эдакая раскрасавица взялась. Пришлось отнекиваться. Сама про себя я решила больше таких представлений не устраивать, а то и вовсе под замок посадит.
 
  ***
  Неладное я почуяла, когда царевича на пиру хватились. Глядь - а его и след простыл!
  Вихрем я помчалась обратно, но опоздала - шкурка моя уже весело в печке потрескивала, догорая. А рядом с печкой царевич стоял, угольки ворошил, да сиял, как самовар начищенный.
  - Ну, красавица моя, - сказал он, - теперь никогда уже лягушкой не станешь, будем с тобой жить да поживать припеваючи!
  Ох, и разгневалась я! Еще пуще, чем когда он меня чуть стрелой не проткнул! Как он посмел лезть туда, куда не просили и трогать то, что ему не принадлежало, в печурку это совать? Высказала дураку все, что я думаю и о нем, и о его батюшке, и о братцах-остолопах. Обернулась кукушкой серенькой и вылетела из терема - нужно было спешить на болото, хватать книгу и уносить ноги.
  Да только не дали мне до болота добраться.
 
  ***
  Стоило мне до леса долететь, как заволокло все туманом, да непростым: только я в него попала, как опять человеком оборотилась и рухнула на землю. Поднялась - смотрю, стоит меж деревьев, меня дожидается.
  Правду бают про этого колдуна - глянешь на него впервые, страху не оберешься. Сам высокий, доспехи чернее ночи, а сквозь них голые кости светятся, а на плечах череп скалится, глазищами зелеными сверкает.
  Такой он, Кощей. Бессмертным его еще кличут.
  - Ну, здравствуй, красавица, - молвил он, - отдавай, что без спроса взяла.
  А мне книгу жалко. Решила я дурочкой прикинуться.
  - Не отдам, - сказала, - что с возу упало, то пропало, чудо-юдо ты эдакое. Книгу вовек не сыщешь - я ее надежно спрятала, а куда - позабыла. Да и зачем тебе такая книжка, где и не единого нашего слова нет - только следы птичьи?
  Говорю, а сама чувствую, как поджилки дрожат.
  Расхохотался Кощей, поднял руки и... снял свою черепушку с плеч! Я и ахнуть не успела. Череп-то на шлеме воинском был искусно намалеван, а голова у колдуна обычная - с черными волосами, и лицом еще нестарым и не по-нашенски безбородым. Глаза только прежние - зеленые, как у всего нашего ведьмачьего племени.
  - Как знаешь, - спокойно сказал он, - если по-хорошему не отдашь, придется по-плохому.
  Свистнул Кощей во всю мочь, и возник рядом с ним конь богатырский, с огненной гривой.
  - Если память отшибло, - сказал колдун, - значит, побудешь в моем замке до тех пор, пока она не вернется. То, что для одних птичьи следы, для других - великие заклинания. В руках незнаек любая грамота обернется трухой.
  Ишь, как заговорил! Это я-то - незнайка?! Да я любого колдуна за пояс заткну, а этого - самого в лягушку обращу! В лепешку расшибусь, а из замка Кощеева сбегу, да грамоту иноземную одолею!
  Схватил меня колдун и усадил на коня, а сам позади сел.
  У меня сердце вдруг захолонуло, да так, что все внутри сжалось, а мысли пустились в бешеный пляс.
  Все, кроме одной.
  Так ли уж надо из Кощеева замка сбегать?