Светоч

Я всегда точно знал, что хорошо, а что плохо. Мои родители заботились о моем воспитании настолько, насколько они считали нужным это делать.

Я знаю, что наркотики это плохо. Но я знаю ещё тысячу «плохо», которые вложили в меня мои родители. Их воля, их идеи и их желания рождали во мне личность с противоборствами, как случается у любого подростка в определенный период его жизни.
Я знаю, что мои родители считают наркотики чем-то плохим. Но из всего того, что я делал с собой – наркотики не худшее. Но и не лучшее, если говорить откровенно.
Моя мама всегда говорила, пусть и в шутку, что они могли стараться надо мной получше, когда делали. Дескать я мог бы получиться покрасивее, повыше и поумнее – разве не прекрасное подспорье для океана комплексов и самоугрызения? Я же, наоборот, был его лишен и, кажется, решил действовать от противного: если я не могу заслужить их любовь, то я заслужу внимание их ненавистью.

В детстве я проявлял большую агрессию и всегда был первым среди хулиганов. Только сейчас, лежа на кровати в свои двадцать два года я начинаю понимать, что просто хотел получить внимание в должной мере, которое мне причиталось. Точнее, мне казалось, что оно мне причитается, ведь всех соседских детей родители любили и даже оправдывали в чем- то, а я же был глупым и нерадивым для них.
У них просто не укладывалось в голове, что это я поджигал соседские сараи, гонял кошек и собак, кидал камни в окна старухи Нэн, которую мы между собой прозвали ведьмой. В глазах родителей я всегда оставался несмышленым, провоцируемым.
Не смогли они понять и почему я впервые попробовал наркотики, почему подсел на них и как так вышло, ведь они любили меня. Заботились, воспитывали. «За что?», кричала моя мама вскидывая руки, заламывая их в мольбе и упованию к какому-то богу, а мне было все равно: я ощущал, как все мое тело пронизывает боль сшивая разваливающиеся части, как убогую куклу. Как монстра Франкенштейта. Иголка впивалась в мышцы, заставляя те судорожно сокращаться, проходила сквозь мои ткани, кости и вверх, к мозгу, отчаянно пытаясь возвеличить шум мольбы: «тебе нужно принять ещё».
Мама сидела рядом со мной, когда я покрытый румянцем, совсем, как после обычных прогулок: влажный, с блестящими глазами, раскрасневшийся и вспотевший, просил её подать мне воды. Более того, я и тогда её просил, умолял, угрожал – любые методы хороши, когда тебе нужен спасительный эндорфин.

Стоит ли мне просить прощение у родителей, когда я не считаю, что в событиях не лучшей стороны моей жизни я и не был виноват? Наверное, нет. Так будет честнее.
Мать рыдала и уходила: не в её силах было смотреть на мои муки. Лишь вызвать мне врача, когда я случайно сломал руку себе во время «ломки». Было кроваво, больно и хотелось умереть.
Не разлепить ресницы, ощущая, как твою слетевшую кость фиксируют.
Не сделать вдох, пробудившись от спасительного сна, чтобы увидеть резкий хрустящий белый цвет халата.
Не сказать «мама», ощущая, как слезы стекают по лицу, собираясь в ложбинках и падая на тело и постель.
Мои родители не поняли почему я попытался убить себя. «Все же стало налаживаться», говорили они не думая. Я не к тому, что они виноваты, а к тому, что даже не думая о том, как на самом деле я чувствовал себя и чем для меня стала моя жизнь.

Карусель остановилась, криков веселья уже не слыхать.
Я остался один - позади только стол, табурет и тетрадь.
Прочная лента стянула мне горло, а я улыбался.
Они открыли дверь – я засмеялся,
Шагнул со стула и остался рыдать.
Воздух вылетел, обратившись в синицу,
А по лицу потянулся багрянец.
Мама, я монстр – тело упало на половицу.
Папа, я монстр – удары в грудь добавляют румянец.

На меня смотрели все страннее, а в напоминание об этом позоре на моей шее остался след от веревки. Они смотрели на меня свысока думая, что с ними такого не случится.
А ведь все мы умрем, так или иначе, вопрос того, как и когда. И теперь, пожалуй, я стал понимать, что важно успеть что-то сделать и понять, что ты не врал себе хотя бы тогда, когда мог не врать.
Язвы на руках появляются по разным причинам, но я, конечно, уже давно не ношу футболки это та плата, которую мне пришлось пожертвовать. Пока я был молод, помнится, делал я вещи более безумные и за что стыдно мне было бы в большей мере, чем за то, что я принимал наркотики.
Если быть честным – я вредил себе разными способами, но они становились все более изощреннее, но только сейчас я в полной мере могу осознать зависимость и те нездоровые отношения, в которых я находился. Сейчас, когда жизнь протекает сквозь пальцы я могу осознать, что был не прав.
Гонимый стыдом я переехал из нашего родного небольшого городка, чтобы поступить в университет. Я смог.
Принесло ли мне это счастье? Кажется, в тот момент я просто не мог быть счастливым. Понимание приходит с возрастом и, как оказалось, с несколькими посещениями группы анонимных наркозависимых.

Моя учеба шла плавно, мне нравилось узнавать новое, но даже это не приносило мне счастья – я, пусть и подсознательно, лишал себя любых радостей своей жизни. Было ли это ужасно?
Вопрос, на который я никогда не смогу дать ответ. Как и на вопрос – счастлив ли я сейчас. Но обнимая его, ощущая, что тела касается приятное покалывание шерсти я думаю о том, что действительно живу.
Не существую, как было до этого и я рад, что прошел все те круги ада. Поверьте, есть что-то намного более ужасное, чем боль. Ужаснее остаться одному в этом мире, когда он начнет свою безумную свистопляску. Остаться одному, когда мир начнет вращаться. Просто пропустить того, кто мог бы стать для тебя кем-то и лишит его кого-то, кто будет, значим для него намного больше, чем работа или дом.

Звук срывается, а по кассете ударяет лапка проигрывателя. Я все ещё ощущаю эти нарастающие звуки в своей голове, по всему своему телу и я счастлив в этот Новый год.
Я начну его с чистого листа.
Пусть встретились мы с Дэвидом, когда оба были на грани: зависимы, плохо контролирующие даже себя, но мы смогли сцепив наши судьбы оборвать этот порочный круг: я понял, что наркотики это чушь в попытке освободиться от гнета, которому я подвергал собственную жизнь; Дэвид понял, что творить можно иначе, не прибегая ни к какой из этих ужасных и отвратительных методов, которые лишь замещают, обманывают и подвергают забвению.
Мы справились, а в целом, мне кажется, справиться сможет любой.
Свеча догорает превращаясь в огарок, я лежу на постели обняв человека, которого люблю и есть ли что-то дороже этих моментов? Его рыжеватых волос, которые покалывают мою шею, когда он трется об меня щекой или быть может важнее, чем его свитер с оленями?
Абсолютно нет.
В этом я наконец-то, впервые в своей жизни, уверен до конца.
Мое сердце бьется, а из соседних окон долетает чарующая музыка. Дэвид давно спит, слегка сбиваясь в своем дыхании, а я люблю и все мое естество горит ярче огня, что подарил нам Прометей.
Я получил то, о чем даже не смел мечтать: я люблю и я любим.
Мои отношения больше не отношения зависимости – мы дышим друг другом, растворяясь друг в друге, но наш мир ширится, множится и охватывает все больше людей, которым мы можем подарить свет.
Об этом его песни, об этом моя музыка.
Давать, а не забирать.
Дарить безвозмездно.