Мохенджо-Даро

Метка: ПЛЮС 18

Чтиво 3: В БАВАРИЮ БЕЗ АВАРИЙ
Глава: МОХЕНДЖО-ДАРО


Это одна из самых великих тайн Кирьяна Егоровича, место которой в опечатанной книге. Лучшее место для такой книги – тюремная библио;тека. Тюрьме с толстыми стенами стоять на скале необитаемого острова. Как на Татче. Вот и остров пригодился. Охранять книгу – Маске. Связь Маски с миром через Z-образную трубочку, через которую качают жидкую пищу, и через канализационную трубу с решётками-ситечками, через которые даже таракан не пролезет, не то, чтобы мышка.
Бывалычи, тайна держится тайной два дня на манер горячей лошади в загоне, рвущейся на волю, а Кирьян Егорович держит её крепко за уздцы, нахваливая себя: «Какой я надёжный молодец».
Потом уздцы удлиняются, образуются в поводья, потом в аркан, после в душительную верёвку, а Кирьян Егорович всё устаёт и устаёт больше – он же не мальчик!
А кобыла всё не умирает, увеличивает круги, ластится к прохожим и друзьям через ограду.
Кирьяна Егорович не велит лошади облизывать друзей – они не умеют держать тайну обета в себе, они дети и тут же разнесут новость друзьям по песочнице, а те – по секрету белу свету.
А допустить свою тайну до прохожих можно: а что же, они толком не знают Кирьяна Егоровича; и предмета тайны по фамилии тоже не знают.
Притом Кирьян Егорович может выразить тайну в инициалах, а под эти инициалы подходит половина города: поди догадайся – с кем эта тайна произошла.
А лошадь всё рвётся и рвётся. И вот уже лучший друг посвящён в инициалы, подержи-ка лошадку, пока я сбегаю кой-куда (тут же сболтнуть), потом язык Кирьяна Егоровича испускает последующие буквы и ойкает матерным нутром.
– Да что ты, что ты, Кирьян Егорович, не боись, от меня дальше не пойдёт, я – могила!
– Если что проскользнёт, то ты будешь внизу, а я копщиком, – говорит К.Е. злом. – И горстки сверху не брошу. Побожись!
– Да я же не умею. Я человек советский. Бывший в комсомоле.
– Тогда честью своей мамы.
Честью своей матери можно. Она далеко, хоть не астронавт, и домой не торопится. И не на шутку болеет потворничеством. (Восстанавливает здоровье проституткам). 
И вот лошадь уже живёт у жены товарища.
От жены товарища перебегает к подружке жены, и так далее – по кругу.
И вот уже весь город знает тайну Кирьяна Егоровича, не зная самого Кирьяна Егоровича. Ужасная тайна становится весёлой сплетней, открытой для мира и легко поддающейся художественному раскрашиванию.
И в один прекрасный день какая-нибудь новая артистка Кирьяна Егоровича, приноравливающаяся к постельке, раздеваясь в прихожке, разбрасывая одёжки по пути в спальню, считая, что этот скоростной манёвр поможет любви, под страхом смерти докладывает не вдруг, а по дружбе, Кирьяну Егоровичу, вот уже сама в одних трусиках, вот уже без, и громко: а сходи-ка ты сам поначалу в душ, мало ли что… там сегодня ржавчина  и непонятно, что ж теперь делать, да ладно и так сойдёт, я сама в поту, и скоро у меня спектакль… что один тут в городе чувак натворил такое... Давай-давай скорее, мне ещё надо попасть на работу… Процесс. Затем наскоро обедает, находясь более чем в неглиже. И улетает, чаво-какао!
И Кирьян Егорович, запутавшись в полотенцах, полотенца теперь рыжие до следующей стирки, а стирка согласно распорядку через месяц, с ужасом догадывается, что этот чувак он и есть.
А шифрованная обородевшая фамилия, бродя по глухим телефонным проводам изменяется настолько, что уже и не страшно, напротив, тайна напрочь завуалировалась и на три тыщи километров отодвинулась от правды. И в ней образовались новые подробности; и такие они расчудесные, будто рядом стоял человек со свечкой, а второй был стенографист, а у третьего только кэнон, правда, вспышка не работает, тепловизор сдох, и что нечаянно на выходе из кассеты порвал плёнку, которая моднее цифры, дак проявитель нынче не тот пошёл, а закрепитель сделан из дерьма, и серебра в нём как от старой кобылы молока, поэтому образ героя дегероизирован, а доблестный случай депоэтизировался до анекдота.
Так что К.Е. доволен даже больше, чем в момент тайнообразования. И вообще он – Бонд, и тайно предпочитает блондинок, регулярно и ровно тогда, когда уже не на что надеяться,  приходя на помощь малышам согласно списка добрых дел, спасая кошку буквально из-под колёс автомобиля, нет, лучше из-под поезда в Шанхай, оставя на рельсах манжетку и половину галстука.
Груша, публика, усилитель, 500 рублей в день, периодическая боль у женщин в Библии именуется вежливо. Вообще, вежливо всё в Библии. С привкусом либо недосказанности – вины ленивого переписчика, либо конкретно скрываемой тайны с тонким библейским намёком на будущее, мол недоросли ещё до знания, и с грубой специальной путаницей, рассчитанной на конкретных идиотов.
Девчонки в старости периодически омолаживаются от воспоминаний Кирьяна Егоровича. И плачет их память: раньше было маленько не так.
Обнародование тайны, которую К.Е. хочет доложить сейчас единственно Порфирию Сергеевичу, в самом начале могла бы привести к непредсказуемым последствиям.
Но, время прошло и тайна заросла водорослями и карл его облепился кларами так, что уж и не счесть всех клар, отпробовавших у карла. Последствия покрылись ржой, выкидышами, выскребышами. Фамилии постарели безвозвратно, и дело вообще стало походить на древнюю легенду, хотя прототип ещё довольно-таки живёхонек.
А на легенды никто не обижается, наоборот, легенды добавляют славы самому ему и отечеству в целом, если миру догадаться, откуда он родом.
Раковина пуста. Коллективный сон. Кошмар. Святые ослы принадлежат только тому, кто их видит.
Порфирий Сергеевич же вообще не в курсе.
И Вы знаете, что только он один читает эту единственную в мире книжку, следовательно здесь точно могила!  Как и четыре года назад, когда К.Е. кончил в бане, колдуя с сушкой на пенисе.
Сам дурак.
Не понял, повторите.
Сигнал бедствия.
Чёрт, возьми ничего себе!
SOS, SOS!
Проклятая джинская  лампа! Опять она без топлива не горит: нефтару налейте: нефтар не вечен в волшебной лампе.
Приём.
На связи Индия.
Или Палестина, звать Обалдиной.
Ах, так! А не пошла бы ты... или вы... или говорите по английски: я знаю пять слов, которые употребляйте комбинируя.
Вэбкамеры нет и не будет.
Он – человек явно вымышленный.
Хотя, может быть, это и есть та самая пора, когда просто необходимо рассекречивать.
Припоздал пиар, да ладно. Чёрт с ним!
Будь что выйдет. Я буду жить у тебя с моей мамой, если она выживет в этой дурацкой больничке: так ты похож на моего папу. Такая классная у тебя хата! Спасибо! У тебя есть плюшевый медвежонок? Я буду с ним спать!

***

Рассекречивание по горячим следам могло привести к непредсказуемым вариантам. Их немного.
Приготовились, включаю, си си си, джи джи джи, ди ди ди два.
В скафандре грелка, в грелке спирт.
И никаких доказательств на ребёнка – документы поддельные. Поздравим задним числом, причём из космоса, когда билеты подешевеют.
Не поверите, что с ним случилось.
Что-то из мира фантастики с болтовнёй как всегда.
Да вы сами поняли: пагубный нарциссизм, когда в столетнем твоём отражении только младенчики.

***

Словом, так:

Вариант 1. Негатив.
Оно могло привести к бесславному краху Кирьяна Егоровича во всех ипостасях и провалом планируемой в том году поездки знаменитости Шонк в столицу Раши, с межгосударственным скандалом, после чего – развод. Даже после подачи аппеляции в суд Шонк-суперстар вряд ли бы смогла путёво разжевать случившийся казус адвокату. И навыдумывала бы лишнего. Например, что этот русский их бинь вор и сциллил у неё харибдины часы.
Вариант 2. Позитив.
Престиж Кирьяна Егоровича взмыл бы  ненадолго, зато на неуiбенную высоту. А его пригласили бы (причём нахалявно) в Турцию и Таиланд. Лишь бы подальше от своей русской родины со скверными жёлтыми журналистами, от папарацци, сколько в них «ц» и «п»? Пусть бы залился своим пивом, помалкивал, а лучше бы потерял с алкоголя память.
Вариант 3. Позитив, непринуждённо переходящий в негатив; шатается, как ртуть в градуснике. Без всякого международного шума отсекло бы ему руки-ноги и язык якобы случайным таиландским крокодилом. Вариант незаметного, биологического принуждения к миру.

***

Место действия: индийского имени отель в Лидо ди Эсоло. Это в Италии.
Прикрытая зарослями магнолий и прочей вьющейся ерундой площадка.
Дышащий паром бассейн.
Площадка соприкасается с рестораном отеля «Мохенджаро» (не ищите его в Гугле), следовательно пиво и вино всегда с тобой.
Экзотика неба, многоэтажки за спиной с лоджиями вкруговую.
В щелях растительности вид на море.
В ресторане никого, кроме дежурного бармена, он же официант.
Никаких папарацци, ибо ночь.
Коли ибо, да ещё и  ночь, а папарацци изобличают ворон в собственных постельках, то утрешние снимки в прессе исключены. А зря (укор папарацци), так как по ночам изредка происходит самое интересное для СМИ, стоимостью до – год не работать: просто не надо быть ленивым, и честно, не щадя живота своего, поджидать и ловить момент удачи.

Учёный ловелас и бывалый курортник Кирьян Егорович (ещё и член фальшивой Угадайской делегации Арх.Бьеннале 07, спасибо О.Ф. из г.N, сертификат с золотым шрифтом и иностранными буквами, висит в офисе на видном месте, оттеснив регулярные отечественные доказательства)… паспортов при знакомстве не показывает.
Спасибо и Насте: у неё любовник в Венеции и она совмещала два полезных и чрезвычайно приятных дела: работу с любовью. Ещё и симпатична. Потому смотрит свысока. И потому не принимает ухаживаний, зато с удовольствием пьёт за счёт расстриг-ухажёров.
Завидую всем бюро путешествий. Одна бесплатно побывала в ста странах. А он только в двадцати пяти.
Спасибо и Карле, она была проституткой на Босфоре, но унырнула – какая редкость – и теперь она – уважаемый гид. И лобка её больше никто не видел. Только под шляпкой на пляже можно, и то, если бы штормец, как весёленький котик на Майами-Бич, сдёрнул бы с неё шляпку.
Кирьян Егорович здесь вообще ни с кем не знакомился, отдыхая от любовной суеты и связанных с нею обременительных обязательств.
Оставаясь наедине с собой, Кирьян Егорович становился человеком модным и свободным, мыслящим сугубо индивидуально в свою пользу.
Другими словами, он как отшабашенная от стада и остриженная овца, ой, я сегодня какая-то по особенному голая! становился крайне любопытным, с одной стороны, с другой ленивым и праздным (чего всегда не хватает, но о чём всегда с ослиным упорством мечтается). Именно овца, непременно овца, которую васильки интересуют исключительно на предмет съедобности, а уже не человек с запросами аморального свойства.
Алча съедобных васильков, а такое бывает, Кирьян Егорович заходил только туда, где ему потенциально могло понравиться. Туда,  где в полунеглиже могли оказаться нагибающиеся над прилавками стройные, жирные и так себе итальянские, французские, немецкие бабцы.
О том, куда направить ноги, спорить не с кем, и это прекрасно.
Как утомительно заниматься спорами. Это не грибные споры, а межчеловеческие. В таких спорах обычно побеждают женщины, так как без осуществления взбредшей в голову мысли женщины попросту не могут жить. Они проедят вам всю плешь и печёнку, если вы не предоставите им такой возможности.
Ни с кем не приходилось ругаться! Мамма Мийя! Какая красота! Беззаботная Майя вне надоедливого, жужжащего об одном и том же, пчелиного роя.
Он прогуливал бабло в кафешках энд шанташах и ему не приходилось рассматривать и обговаривать ценник, и смотреть на просвет чек вместе с попутчиками словно папиросную страницу из лучшей книги на свете. Делал всё, как просили.
Он глазел в витрины магазинов, но поверхностно. Его больше интересовала марка стекла и степень пуленепробиваемости, нежели то, что пряталось за ним. Вот последствия профессии!
От женских, а тем более мужских шопингов его тошнит. Если изредка и заходил куда, то только для того, чтобы рассмотреть интерьер – как бы – вот же слова-мусор – удовлетворить зов профессионала.
И не покупал ровно ничего. Существенного. Из.
Он удовлетворялся значком на лацкан, мини-флажком и магнитным стикером на недолгую холодильную память.
И ему никто ничего не советовал: возьми это, мол, возьми то, сё, вот ещё клёвая вещица... нет, настоящая подделка, говно, генно модифицированное, дешёвое, а это уже уголовное дело, кому этот эксперимент понравится. Всё равно: мне две, нет четыре – дочке, жене и две – любовницам. Выйдешь и продавец не станет брать трубку, хоть ты изорвёшь все телефонные провода в гостинице. Танцуй фламенко перед зеркалом, скворец-джиггаит, на высоких пляши тонах, тварь хвостятая спереди, и ни о чём другом не посмей думать!
Он, совершив деловые прогулки в компании двадцати наискучнейших делегатов с делегатками, которым на бьеннале вообще  наплевать: шоппинг гораздо интересней… вечерком, а иногда и ночью, отдавал себя любимого полностью на пользование себе любимому, не ища лишних приключений для себялюбимого.
В одиночку попивая пивко, трескал наисвежайших устромидий побережья.
Безустанно менял марки вин. Тут марок – не шерсти клок, тут клондайк марок, тысячи клондайков, други мои. Езжайте в Лидо,и неплохо, если угадаете на праздник урожая: тогда попадёте на бесплатное вино, которое возят по улицам прекрасные девушки с пушком над губой, в коротких юбчонках а ля рим, и с венками вокруг головы, и при вашем желании могут не просто дать бумажный бокал с прикрытым жидкостью донышком, а облить вас струёй вина прямо с тележки, придавив пальцем крантик, и при этом хохотать и шутить по-итальянски, а итальянские любовные шутки со словечками – лучшие в мире, а музыка их в эту бесконечную ночь бесплатна – в какую кофейную щель не загляни, и соберутся здесь музыканты с певцами со всей Италии, куда прекрасно встраиваются битлы с рокерами, с волоснёй и бумбоксами. Жизнь в это время не трава, которую можно не только топтать, но и кушать, другую дымить. Словом, жизнь есть Бог, и хочется ещё немного продержаться на белом праздничном, поэтичном свете!
Экономя евры, купался в мохенджарском секторе моря.
Жалея здоровье и жизнь, заходил в мохенджарское море всего лишь по колено.
Ксан Иваныч заходил глубже.
Расчёт Ксан Иваныча проще рецепта варёной репы: раз уж купил номер с навешаными услугами, то надо гасить услуги потреблением их.
Даже ослифф не сезонн, не тулуз, не лотрек в муленруже.
Сезон водокупания то ли ещё не наступил, то ли давно кончился.
Кирьяну Егоровичу лень копнуть фотографии, чтобы посмотреть дату.
Солнце есть и даже жарко.
Вода мурашковой температуры.
Адриатику подштармливало.
Лидо ди Эсоло периодически и слегка, нежно, словно приёмного ребёнка, взятого из-под крыльца в коробке от новогоднего торта с миллионом в пелёнках – это только для начала – носить буду каждый год, карёжило славненькими по-домашнему ураганчиками. Несите, несите ещё, я даже не спрошу фамилии и уж как-нибудь сама придумаю имя. Мини-ураганчики здесь незабываемы своей ласковой прелестью, так как они не сворачивают шей любопытным туристам, особенно с континентов, а просто наклоняют их головы. А таких специальных людей с элементарно, тем более согласительно и любовно наклоняемыми головами, ибо это некий шарм: слабеньких женщин уважают мачи с пнями вместо шеи,  здесь полно.
А вот играть на улице в карты и даже гонять фишки по нардам невозможно: сдувает, путает.
Декоративные ураганчики запущены или кем-то слишком умным на заказ для экзотики, либо кем-то с неба, не слишком озабоченным комфортом земных отдыхающих. Доставляя неудобства коммунальщикам, Красному кресту и карабинерам, выбрав наугад парочку жертв и повырывав самые слабенькие деревца (вот она естественная селекция) они не ломали общего настроя мещанско-прожигательной жизни этого чудесно распластанного вдоль моря городка.
Город – ветчина в окружении живого салата, берег моря – расплавленный  сыр.
К явству полагается вино.
Часам к двум ночи, совмещая предпостельный моцион с лёгким алкоголем – как лекарством для сна – Кирьян Егорович поплёскивал ножками в водах скромненького, масенького, чистенького бассейнчика без всяких вампирских фокусов с людской кровью, которая, как оказывается есть душа и стандарт сценария, и выскакивающих, корявых рук в районе слива, которые запросто и несколько фальшиво утаскивают куда-то под землю, где орут грешники, просто ради пиара заведения и установки им на территории крестов с памятниками. Ни одного важного человека в бассейне ещё не утонуло и не исчезло. Утонуть там можно, если держать тонущего человека в воде минут пять и больше, и чтобы он не сопротивлялся. А он и не будет: такая там вода, просто прелесть какая редкостная жидкость.
Итак, плескание ножками – приятная ежевечерняя привычка.
Он не бедная овечка, а настоящий самостоятельный и одинокий, гордый баран не хуже серенького волчишки или котика, гуляющего методом «сам по себе». В бедном, правда, далеко не в золотом, а в седом руне, торчащем из майки с короткими рукавчиками.
Один на капитанском мостике. И некого бодать ответвлениями лба. А они и не выросли, оттого, что давно холост. Холст. Холокост.
Прекрасно!
Нет, громче и во весь каменный пляж:

П Р Е К Р А С Н О  ! ! !

***

Этим вечером Кирьян Егорович плёлся с уличного, а точнее песочного шоу певички Шонк. Народу много: собрались депутаты от всех отелей. А их там тысячи. Множим на плотность. Добавляем праздных озорников, которые не прочь пошалить ножками, повертеть тазиками, погреть икроножные мышцы и размять яички.
Италия, мы гордимся тобой. Мы в ней как масло в гречневой каше. Нами итальянскую родину не испортить. Славься и ты, наше Отечество: ты ширше всех в длину!
Шёл по берегу, маневрируя между толпами шумных, возбуждённых музыкой людей. Прощальные аккорды трепали людям затылки.
К.Е. хрустел раковинами и давил камушки, подбирая лучшие из лучших на память. Ракушки почти бьеннальные. Бес Плат Но! Йес! Да!
Вот и отель.
К.Е. просквозил ресторан, взял пару попутных бутылок и оказался у бассейна.

***

В бассейне плескалась баба. Вернее, БАБИЩЩА! Акула. Русалка – ноги врозь. Вот так повезло. Щас запечатлеет на память.
А годы летят, как птицы летят. Сереет, размягчается память. Впечатлений всё меньше.
К.Е. присел за стол, разъехались ножки пластмассового сиденья, как когда-то лоханулась одна мебельная фирма в Блатнякове, глотнул пивка и устремил взор в классическом направлении. Туда, где колыхалась потенциальная любовь. Рассмотрел. Бабёнка – будто бы так себе. Да и ладно. Трахопорка, сразу видно. Любит извращения. Выжмет из пениса последний сок. Ну дак и что ж? Кургузенькое тельце. Удобней вращать. Хитрая практичная причёска ёжиком. Лишь бы не кололась. Санта Лючия современная, порезанная на цитаты. А он сам поэт.
– Никому не нужная, обиженная жизнью и брошенная мужчинами лесбияночка. – Так сначала подумал К.Е. Ошибочное мнение.
Одна!
– Энергия свежести!
Где ж такое видано!
– Физкультурой надо заниматься: ковать тельце, выкраивать талию, подуменьшить задницу. А вообще и так сойдёт.
Задница отблёскивала радугой брызг, маскируя детали приглаженных выступов и неявных щелей.
Кирьян Егорович шевельнулся, нечаянно тукнул бутылкой об стол.
Акулка отреагировала. На звук повернула тонкослухое головотуловище целиком. Сжала ноги. Раззявила пасть. Прожорливый западный гомосекоммунизм.
Он же – недооформившийся писатель, графоман совсем, может быть, даже и не конченый, поэт в ду'ше поющий, чёрт возьми! Две матерных оперки на счету. Младенчик с бородой.
Сердчишко Кирьяна Егоровича захлестнуло приливом крови. Задёргались коронары. Процент стеноза позволяет: тридцать баллов, ура, можно трахаться и, ой, ритм синусовый, шестьдесят шесть ударов в минуту, можно даже ***бстись. Лёгкие задышали горячо и часто, будто он в кислородном противогазе. Тело поползло со стула. ЧКВ ХОКА ККД. Контроль липидов. Клопидогрель по утрам. Всё впрок. Даже лестница в три этажа – реакция адекватная. Запишите его в доценты!
– Акулокрокодилица = лапонька и киса! 
Это была точно она!
Шонк!
Ёпа мама, точно Шонк, собственной персоной, не копия!
Ошибке быть?! Не мо'гло!
Вот так дела!
Шонк опередила его, обогнала в пути, хотя он сорвался с концерта задолго до конца. Видимо, её довезли на том самом шикарном автомобиле, что пару суток мозолил глаза клиентов «Мохенджаро». Рязань, блъ! Никаких плакатов и никаких реклам на её предмет К.Е. в Лидо не видел. Не только место проживания, но даже самоё присутствие звезды в Лидо было для абсолютного и подавляющего большинства отдыхающих секретом, как бы сюрпризом побережья.
Шушукались только странненько мохенджарские служащие: бабёнки их похихикивали и показывали зачем-то пальцами на Кирьяна Егоровича.
Кирьян Егорович бесполезно искал на майке дыру, высохшую соплю, невыглаженность штанов.
Всё у него было в порядке. Брился он каждый день и тщательно мылся в душе. Следовательно и ступнями сексуального характера не воняло: пробовали трахать большим пальцем ноги, не остригая ногтей? Он – нет, но знал, что да. Можно так в определённых кругах, модно в треугольниках и зашибись в шведских квадратах.
Видимо оттого, что Кирьян Егорович нынче был образцом для подражания и не задевал никого бутылками, в округе спокойно, как в Сирии перед революцией.
О начале концерта объявлено информатором всего лишь за час  до начала.
И всех людей побережья ровно в момент будто смыло волной. Пять тысяч человек покинули свои номера. А, может, там раздавали денежные подарки, а Кирьян Егорович тупо опоздал к раздаче?
Кирьян Егорович не долго размышлял – стоит ли знакомиться с акулочкой.
Стоит! Разок, ну два разка! Сто'ит и стои'т: две недели без секса! ;;; Мать мою! ;;; Надо, батя, надо! Где ещё подвернётся такая ловля один на один, причём на таком уровне!
Вопрос в одном: как представиться важной  даме и с чего начинать представляться? Это не тётя с набережной Угадая, и не скромная дама с пугливой английской, да ещё королевской болонкой с родословной от Марии Стюарт.
Щекотала, трепетала, уж сознайся, теперь уже не стыдно, когда ты в небесах, а нам ещё жить да жить.
Это величавая величина!
Долларовая миллионщица!
Одна!
Одна!
Одна!
Не Замужняя!
Отдалиска! Ми-ми-ми! Он же – Квакх Ихочет ;;;!
Без всяких дочечек в колясочках!
Незаглаженная жизнь, пескоструйная мощь!

План действий:

1. Он тотчас станет человеком от Культуры, от русского Кунста.
              (И никаких ассоциаций со скунсом!)
2. Он умело притворится. Может победить в схватке умов. Он сможет, когда захочет, если поддрочит.
3. О провинциальности себя – волосатого следует умолчать. Потому что архитектура провинций уронит его шансы.
4. Потому, что он не сибирский медведь и, тем более, не знаменитый Йети Валуев.
5. Потому что на столике его был фотоаппарат, а под столиком авоська с ракушками. Фотоаппарат ночью: это не волосатик и не искусство, а дешёвый гражданин. А авоська с ракушками  –  холостяк, бабник, обыватель, пенсионер в отпуске.

***

У иностранной Культюрмафи' длинные руки. У Кирьяна Егоровича тонкие кисти рук и оволошенность полуобезьянки обыкновенной.
И слабой к тому же.
И – удивительное дело – что, блин, за попустительство! – со звездой не было охраны!
Ночью! Без телохранителя, без кольтов и маузеров!
В бассейне! Ептыть!
Вперёд, герой!
В бассейн за Родину и президента! Нынешних укороченных штатов.
Штаты, штаны, президиум и майку – член конгресса –  в сторону. Он руль переворота. Простой хотячий олух. Плюх в воду. Шлюх в псду.
Запоздало, а может и в самый раз.
С помпой в голосе, будто в Новый год от Деда Мороза: «Хэлло, мадам!!!»
– Хэлло. (Типа здорово, я пусть буду мадам, хотя на самом деле недавно была мамзелью, в газетах писали. А ты, как не красься,  всё равно дедушка).
Посмотрела одним глазом. Поhеру ей мужики, тем более, старцы. У неё принц в Стамбуле, а в Дубайях шейх. В Америке почитатель миллиардер и звать его почти что Майкрософтом.
С такими как русские старички ОНЕ не только не iбутся, но даже стараются не разговаривать.
Евру дать? Кушать хочется? Чаю? На сигаретку не хватает или на билет в Дерьмотаракань свою?
Словом, здоровается в виде подачки. Если бы хотя бы был подстрижен, интонация стала бы другой.
А так...
Не пошли бы вы...
И на столе у тебя не текила со льдом, а дешевле некуда пивцо.
Да ладно, так и быть, скидка тебе.
Уж, извини, с такими принят сугубо деревенский тон, иначе не поймут, хоть и не шестнадцатый век, и не в чудаковатом Брюгге.
Му-у-у.
Подпишись о невыезде, провинция!
Словом, предстояла борьба за место в смежном стойле. А лучше в одном и без привязи.
С зазнавшейся иностранной коровёнкой так-то просто не совладать.
Вода голубая, подсвеченная. Остальное в темноте. Сэршавые каккамушки, шуршашщсции вциказды. Ночь! Ночь, яблоневый корень! Ночь, ранетка, вишенка, нет спелая, располагает, а хрен предполагает. И влагает, выалчивая.
Цимус! С Канар Ейка!

***

Плещутся вдохновенно и ждут необыкновенного приключения. Щас осуществим!
Шонк с мыслями о продолжительности звёздности. И как ночью будет считать деньги. Их чемодан наличных.
Кирьян Егорович же – а он как телок на переправе – думает совсем о простом: как бы для начала не утонуть.
– Утонуть? Опоссум! А это ж Эврика! Отгадка. Эвридика твоя.
– Кхе, кхе. – Захлебнулся (умело).
Приданое в трусах.
Оно теперь по колено.
Вроде якоря.
Это один из способов знакомства.
Советуем!
Это то, о чём вы всегда думаете.
Это всё. До встречи.
;еров тебе!
Рано прощаться: всё только начинается!
– Вы откуда (дедушка)? Не умеете плавать? (Вот чухло).
Певичка показывает престарелому как надо грести и шевелить ногами. Не шевелясь не поплывёшь.
– Голые сиськи что ли там колыхнулись? Вот так подфартило!
Расписываем шкатулки яркими, радостными красками, три тыщи километров от Иваново, напоминает библейский сюжет социалистического окраса, температура краски шестьдесят по Цельсию, Палех, плёхск в шесть слоёв, оставлять надолго работу нельзя – не сольётся: «Я Россия, Сайберия. Кунст. Арчитектур. Бьеннале».
Наждачка, окись хрома, люминь, гольдом по меди, патина, чешуйки, хвост, крыла' анжела', Дэвис,  расписать всё, на что ложится. А ложится-же. В ложе и на ложе, и под ложе подложим. А куда оно денется!
Ноги на ширину плеч, руки в стороны, ладони христаллом наружу.
Стараемся достать стопу, повторяем три раза: проехал спорт. Чушь, аневризма, пациент кричал молчалом в интернете. Мистер заинтересован.
Закончил?
Плыву, плыву ногами по дну.
Якорь слегка мешает.
Ага. Кирьян Егорович перевёл с русского на английский вроде бы правильно и продолжал пассировать согласно подсказкам.
А воды чуть выше пояса. Коленки присогнуты, ноги плетутся. Петром под водой.
Слава богу, не особенно видно.
Вроде.
Даже.
Будто.
Бы.
Плывёт.
Подводит память? Помогает дебактериоз на сорок часов от Шварцкопфа, дурья голова, ключ от всех запоров, искусство лечения, новая форма, нурофен, хоть ты и не хочешь, а возвратит тебя к жизни.
Вернула к жизни сама барышня Шонк, не трогайте мою секретаршу: «Ну?» (Типа не фига себе! Сибирь? Сайберия? Быть не может. Даль-то какая! Где это вообще? На краю Земли? На пупу? Именно, пуп земли в Сибири. Не зря хотят изъять новые географы-политологи, вот и на картах уже отметины имеются.)
– Если надо (если не верите), то паспорт в номере. Я Раша, ядью буду.
(Материться можно, потому что – волосатый раскусил сразу –  Шонк русского не разумеет. Это плюс с совсем маленьким, почти-что незаметным  минусиком).
Догадалась, сученька его махонькая, ремонтирует старичка, но не выбрасывает, пусть ещё почелночит туда-сюда, чем старше, тем деревянней, а вдруг пригодится и святой отец на безрыбье. Блеснул глазок фотокамеры в пятом этаже, завтра Кирян Егорович разберётся с этим делом: что за дела, кто давал право снимать, бабло гони полтыщи долларов, или так отформатирую, что не покажется мало, а у него сильный дух, а русские не сдаются, даже не имея чёткого плана победы.
Барышня говорит что-то типа «наhер мне ваш паспорт, вы сами откуда (дед Мороз противный)? Предлагаете заключить брачный контракт на одну ночь?»
– Раша, я же сказал.
– А, Раша, Руссия что ли? Спервоначала не разобралась.
Будто теперь поняла... величину нашей Сибири. Таиланд с Турцией против Сибири отдыхают даже утроенной суммарной площадью!
– Ес, ес.
– Инглиш е?
– ;ера, инглиш!
Какое счастье в незнании языков!
– Руссиш. Руссиш. Единственно руссиш (!), и этого ему для жизни достаточно. Дойч совсем чуть-чуть.
– Найн знать дойч и быть в курсе не хотэйт, нихт желайт.
– И я не страдайт.
– А знаешь кто я такая? – Так перевёл Кирьян Егорович Шонькин английский.
– У! А то! Ладоши оттоптал. Вы – Шонк, вестимо. Звезда Шонк. Вы моя (hera mowo!!!) слабость. Заняли приличную нишу на рынке музик! А уж как незабываемо красивы.
– Да, да, да. Есть маленько. Вероятно звезда (скромная, кто бы поверил). Госпожа дама певица Шонк. Таиланд. Турция. США. Вы, оказывается, знакомы с нашим музыкальным кунстом.
– Само собой разумеется, знаком. А кхулль! Тчут-тчут. (Вау, Неибисзади Жанна так же ошибётся!) Рок, панк, фольк, рэп, нарк, нырк (одним словом, винегреты и ещё какая-то ботва)...
– Не совсем так. Но уже тепло..
–  А я, между прочим,  живу прямо под вами. Когда вы ходите, я слышу ваши шаги. Моетесь в ванной... а я слышу плеск золотой рыбки. Можно вас уже целовать? А зря. А Вы ещё в ванной поёте. Красиво, красиво, рыбка. Вы не рыбка, я ошибся: Вы – соловей Золотое Крылышко, бриллиантовый хвосток. Можно я Вас поцелую? Опять рано? Да что ж такого спросил? Я из просто уважения... без даже намёков (ой, ой, ой). Я ещё удивлялся – кто это там, мол, такой жизнерадостный. А это, оказывается, прекрасная заморская барышня, и это Вы, ха-ха-ха. Какое приятное шоу!
– Ес, да, пою, разрабатываю связки, – и барышня странно хихикает, приспуская глаза. Потом окунает эти глаза вместе с головой в воду. Выныривает из бассейна, потряхивает причёской как мокрая спасательная собака. Летят с такой полезной шавки мокрые бриллианты.
Кирьян Егорович понял: рассмотрела его ноги и наличие трусов.
Кирьян Егорович не удивился. Он продемонстрировал ранее сказанное жестами. Назвал номер в отеле, изобразил её шаги по потолку и плескание в ванной.
– Хлюп, хлюп, буль, буль.
– Я Вас случаем не залила? Тут такой зэр шлэхт сантехник! Позор всей Мохенджаре. Вы, случаем, не сантехник? Ха-ха-ха. Я люблю плескаться. Вот как сейчас.
И она плеснула Кирьяну Егоровичу в лицо.
– Спасибо. Блю, блю. Вы весёлая женщина... извините, девушка, извините, с ребёнком.
А говорит: немецкого не знает!
– Я не сантехник, нет, я АРХИТЕКТОР из Сибири (вот дурашка). Живу вон там.
Махнул рукой за спину, наугад, и, кажется, попал в точку. В шонькино и в своё окно.
Шонька проследила направление и засмеялась: не врёт деревня.
– Да, точно, я над вами. У меня стиль фольк-панк, если что.
– Я и говорю. – Всё жестами. – Мне этот стиль здоровски нравится. Могу слушать бесконечно долго.
– Поболтаем на суше?
– Не люблю суши.
– Да я не про то.
– У меня вон тот столик и пивко. Прошу к моему шалашу.
Она не прочь. И выпить скорее.
Выползли.
Ни herra себе! (голос Галустяна!) Леченье испужным поносом! ДАМА ЭТА ГОЛЕЕ РУСАЛКИ! Голее стада, косяка русалок! Florida citrus exposition! А купальный домик-то ваш сгорел! Извините. Теперь la Plage el l'Hotel Nude. И не прикрывается даже.
Сиськи он уже видел в бассейне тринадцать секунд подряд, как вежливый семейный боевичок, мы смотрим «добрый вечер», а тут вдобавок мохрень в паху. Вот это да! Ещё и свешивается на манер бородки скромной дворянки на порносессии, используя собачью расчёску иначе не выйдет.
Наивно чистоплотный Кирьян Егорович считал, что большинство чистоплотных современных женщин  – у кого бритва под зеркалом – бреются до приличного минимума.
Тут ровно наоборот.
В воде картинка совершенно врала: он посчитал поначалу, что она в стрингах с модной чёрной нашлёпкой в кружавчиках и с сердечком от Мensа.
Кирьяну Егоровичу из всiх причёсок подобного рода оченно ндравится «сндрижка повдольс» и когда поделено напополам. Типа буквы «V». Добавим «V» в коллекцию драгоценных мхов-бобровых мехов среди камней.
Кто ещё претендует на этакое сокровище?
– Спасибо за приглашение, мерси, экскьюзми. Простите, я немного не одета. (Она ещё и вежливая!) Не против маленькой вечерней нуды?
– Фуйня вопрос.
Возьмите мое полотенце.
Мне снять трусы тоже?
Не обязательно. (У тебя, поди, в трусах ничего и нет.)
Якорь от прохлады поднят на борт, блЪ, точно замечено, и свёрнут в трубочку, ё-пэ-рэ-сэ-тэ!
Присаживаются. Певичка небрежно прикрывает грудь и колени  полотенцем, качает ногой. Нога колышется в резонанс с авантюрой. Ни разу не любилась с русскими, не лебезила передом, не любезничала по-серьёзному, лесбиянству бой.
– Вы курите? Мои сигареты в номере.
– Что-что?
Синдром дракона. Младшая сестричка, старомодные тапочки, не пора ли поменять платьице и прочий гардероб?
– Берите мои. Взял бы я Вас в разведку.
Что дальше?
Кирьян Егорович собрался шлёпать за бокалом.
– Зачем, зачем, я могу из бутылки.
Кирьян Егорович тоже умелец из бутылки. А по пьянке может одарить кхой-кхудом. Слышали такой чуй-чуй фрукт?
Хлебнули по чутку. Ух, хорошо ночью!
Языковый барьер мешает активному проистечению приставания.
Кирьян Егорович подмигнул и направил шонькин взгляд с помощью пальца на небо: звёзды – ты звезда, луна – ты ещё и луна.
Я – тёмное облако. В Сибири до хрена облаков, весна, осень.
А главное там –  длинный снег. Шило там всегда в мешке.
Человек в онучах чернее янычара кучерявой чумазости.
Мои подмышки особенной внешности! Я – предположительно победитель медведей. Вы королева! А я серый воротничок с красной подкладкой. И всех по хрiстиански wыiбу. Даже не заметишь как.
– Знаю-знаю таких добрых сибирячков – не дура. Читала Достоевского. Одна по грибы не пойду. Только с ружьём.
– Здоровски же тут, да? Романти'к?
– Согласна, романти'к!
Пальцевая дробь по столу.
А Шонк вспоминала час назад  пропетую и станцованную (и неплохо ею же сплясанную) современную полулатину под названием «Магнит Хэрриес». Джон, Джон, нет тут Джона, одни иваны, да и тот один Иван. Нет-нет, она не может сдаться без достойной артиллерийской подготовки, иначе не отчитаться перед ревнивыми любовниками.
Ха-ха-ха, хариус. Есть такая рыба, да.
– Я слышал. Это...
Тут пальцевая дробь по столу в такт с певичкиным барабаном. Танцевала правая и левая рука Туземского. И пумкали искромётным сексом щёки. Фанданго, джига. Весьма похоже.
– Вот так. Это Вы. Так пели и плясали. Прекрасно. Плюс Вам. Я Ваш поклонник! Ей, ей! Люблю ваш «Магнит». (Кто же не любит её наинижайший магнит хариус: так же ротиком хавает!)
– Ха-ха-ха. Похоже.
Не заграждай рта волу, когда он молотит челюстями. Будто бегемот Нила.
Туземский продолжает танец пальцев на столе.
Туда-сюда, кач назад, кач вперёд.
Шассе,  балансе.
Всё слитно и скромно, как в кукольном театре «Скоморох».
Отлить даже некогда.
И негде.
Зима, снег, утопнуть можно в этой непредсказуемой весенней Венеции.
Дверь закрыта. Детям оставаться на местах и не подглядывать. Сатана тоже хочет стать человеком для пробы этого вида сладости.
Дети кругом, даже в интерьере.
– Смотрели нашего «Поросёнка Вуду»? Нет? А «Зимнего Мюнхгаузена»? А если в исполнении. А хотя бы по радио? Тоже нет?
Профессионально. Похоже.
Туземский лепечет и подпевает.
Певичка похихикивает.
И прикрывает рот рукой, чтобы не оборжаться перед этим смешным русским.
Ха-ха-ха: поросёнок, мюнхгаузен, поссать ему негде, ссы в бассейн, я стерплю, я же оттуда вышла и больше не пойду.
Водообмен.
Нет, нет и нет. Вдруг вода с фенолфталеином.
Тогда за куст, а я подгляжу.
Ха-ха-ха!
Зубы не ровные у неё, блестят по отсветами фонарей фосфором.
Совсем белые, совсем настоящие зубы.
Были бы искусственные – были бы гладкие полярной свежести.
У Кирьяна Егоровича в комплекте только передние зубы.
Коренные в четырёх местах отсутствуют.
На помощь ему бесплатно не придут.
Потому смеётся аккуратно.
Будучи с девочками, не заказывает твёрдых блюд.
Мясо он потому не любит, яблок он потому не ест.
Кукурузу за 650 и той только одна банка на заказ из Узбекистана не покупает: ешьте сами такую долгую жевательную кукурузу.
На очередном куплете четыре пальца Туземского слипаются в едином порыве и изображают страстное танго.
Потом сваливаются на стол и имитируют  известные всему трахающемуся миру телодвижения.
Всё под тумканье кирьяновских щёк.
Певичка клюёт: она радуется спектаклю. Душа раскры-вай-вайется.
Под расслабленную вай-ваем душу сползает полотенчишко.
И снова открыто миру преисподнее.
Корона с бриллиантами, а не просто пах!
Блестит каждой своей посеребренной каплей.
Зовёт к приключению.
Он превыше небес, – что можешь сделать? совершеннее преисподней, – что можешь узнать там в глубине кроме заразной энергии?
Приём с пальцевыми танцами Кирьяну Егоровичу знаком.
Так однажды мужской свитер сплёлся со свитером некоей девушки. Сначала было смешно. А потом всё по схеме: свадьба, дети, развод.
– Ха-ха-ха, – Шонк смеётся почти по-русски.
Хе! А как ещё должны смеяться звездатые американские турчанки с тайками?
– Ещё бир? – Шонк, бухнув из горла последнее, совсем принаглела.
Очаровательный вид: «Я только-что поймал тебя. А ты меня. Слушайся. Я буду председатель с маузером, а ты будто помощница без всего».
– Биру! Гражданин бывших советов… с маузером, ха-ха-ха, дайте биру!
– Ноу проблем.
– Гарсон!
Гарсон и так наблюдает за парочкой твикс из витража без отрыва от производства. Один из парочки – русский, какие все русские странные, дома расскажу жёнке, похохочем.
 – Два бира! И роте вин.
Принёс, заразец этакий.
Самоочевидно за счет русского.
Включит в счёт номера или сдерёт сейчас? Хэр с ним. Деньги у К.Е. есть и даже в приличной (то бишь разглаженной утюгом) купюре. Стыдно не станет.
– Ес, ес, сеньор. Мерси, спасибо, сэнкью. И карандаш ещё, ну ручку, чиркалку (показал) будьте добры. И салфетку. Писать на ней чиркалкой (показал, поняли, принесли).
И пошёл народ как я сказал ему в свой дом.
Шонк восседала, мокря парусину кожей. Панталон её – что теперь стрингом зовётся – ниточкой обвил ветку, теперь стринг оттелева сроду не отодрать.
Час или два ночи.
Мохенджаро увлечено храпом.
Кто-то постельным комедиантом, кто-то немецким поревом форевел подружку.
Егорыч по наташростовски  тосковал, по князьандреевски крепился.
И судорожно старался  не опускать предсмертно судорожно цинично глаз ниже столешницы.
Где зов вечен, а зев розов.

Испускает он (Крепкий) из уст своих как бы дуновение огня и из губ своих как бы дыхание пламени и с языка своего пускал искры и бури, и всё это смешалось вместе: и дуновение огня, и дыхание пламени, и сильная буря.
 
Поболтали. Розе вин на исходе. Бир снова убыл.
Растенье хрен с ним!

Траву полевую жевать и цветы пустые теперь ему семь дней подряд.

–  Бир!
Опять? Начинается! Пить так пить по-русски.
– Два бира! И ещё айн розе вин.
Тут уж полегчало сильно.
Совсем полегчало, аж шибче шибкого расслабило.
Кирьян Егорович почесал нечто в трусах. Так же в открытую как эти слова. Тому, что там, перепало.
– О-о! Какой Вы совсем смешной! Вы (скрюченный кренделем герр) наверно женаты?
Вау! Если яйца есть, то сразу что ли уже женат?
– Нет. Зачем. Дети есть и хорош. Четыре бэби.
– Ого! Моя печень с маткой не выдержали бы. Певицам надо держать форму. У меня один бэби, один бишь девочка.
Ему не рожать: «Знаем, слышали, видели, продолжаем за Вами повсеместно наблюдать».
Разговаривали пальцами по столу и шоркали по салфетке. Тут Кирьяну Егоровичу равных нет.
Он нарисовал полушарие (без соска – как странно) и встроил в него Русь с Европой.
Сбоку пририсовал круг с Америкой и провел между ними две уверенные линии со стрелками.
В середине изобразил сердце.
Сердце обозначало крепкую любовь Америки, Турции и Европы с Россией. Может так и есть, но они пока не осознали?
Америка, когда ты строила себе блудилища при начале всякой дороги и делала себе возвышения на всякой площади, ты была не как блудница.
Изобразил Турцию, поселил в неё Шоньку.
И снова любовь, теперь уже с Турцией и лучшей её представительницей – Шонькой.
Посему выслушай, блудница, слово... В блудодеяниях твоих раскрываема была нагота перед любовниками твоими и перед всеми мерзкими идолами твоими... я раскрою... я, я, я – кто же ещё тут есть?
И увидят... увижу я весь срам твой... в движеньи.
Кирьян Егорович рассказал, как он видел Шонк неголою и как он слушал Шонк, красавицу, неголую, не голою к сожалению, а голос грудей и сердца – ну вот недавно совсем. Припёрся пешком, едва пробрался к сцене – до того приплясывал с банкой пива – вторая была в кармане курточки.
Без цветов. Без ничерта. Девочки его скучали и потому ушли, а он не такой, он не ушёл так вот сразу, до последнего не вкусив.
А она не давала никому подарков материальных, а дарила любовь через голос.
Но он  через головы не увидел всего того, что хотел увидеть в Шонк.
Пританцовывал, плевался, продирался и подпевал.
Средство от насморка и для радостей.
Не замёрз – даже взмок.
Не причастен.
Звал фотографироваться для модного журнала сексуального характера.
По-русски бесконечно!
Выкурил немало. Видели дым в толпе? Так это он один на всём побережье пренебрёг правилами уличных общежитий. Ради неё и Христа ради простите! Пожалуй, узнал некоторые клипы, посчитал количество переодеваний, вы здорово одеваетесь. А мои сородичи так не могут. У Вас непременно вкус и супергардероб. Угадал? Тяжело не угадать у миллионщицы гардероб. Так это не Шобчак, а дороже. Никто кроме Вас так не умеет переодеваться за кулисами. Дело не в быстроте, а во вкусе.
Спасибо.
Посылал бешеные воздушные поцелуи – Вы видели мои поцелуи Пса? И про Пса Жанчика не читали?
Нет.
Слышали глас в пустыне? А «ура»? А дым?
Это крик моего рыжего петуха. И дух сраженья. Перекрыл музыку? Это я в перерыве громче всех крикнул: я люблю тебя, Шонк, через своё боевое ура. Я же не пела банзай. Извините. Конечно.  Кто бы его там заметил!  Это вам не Харатс. 
И не запомнил Кирьян Егорович по существу ничего. Ни харатса, если точнее. (Вы понимаете? Великое дело языковый барьер!). Но клёво, потому что бойко и... Ритм, бешеный ритм. Супер. Одетый пляж – вечером здорово! Мы – члены. Извините, члены одного экипажа. Бляж торчал и орал. Криков всё равно не было слышно – динамики забивали всё; и звук музыкального неистовства, пожалуй, слышен был даже в накарнаваленной Венеции. А Венеция всего-то на расстоянии плёвого выстрела. Кирьян Егорович – попроси его – не смог бы пропеть ни одного куплета, не вспомнить ни одной мелодии, не произнести толком и вообще никак и ни одного названия кроме Магнита Харриэс.
– Как Вас, мистер Русский, извините, не познакомились сразу, зовут? Какие у Вас ближайшие и дальние планы?
Названо вымышленное имя: «Я – Эфирьян».
Что ещё, блЪ, за Эфир такой, ещё и Ян? Фантазия выскочила невзначай. Шонк – некрасивая, но всё равно сучечка (простительно, ладно-ладно, без обид, он же в уме) – даже такое фантастически яркое имя не запомнит.
Проплыл по морю пароход.
Ба! Конкордия! Там по палубе скачут люди и раздаётся сплясательная музыка. Такая музыка не боевая сирена, не спасёт.
И возвратили Садок и Авиафар ковчег Божий в Иерусалим, и остались там.
Они ещё не знали, бедные, бедные люди, матросы, капитан, что через пару-другую лет опрокинутся набок, спародировав подвиг Титаника. Горько! Горше свадьбы врага с его бабой!

***

Конец встречи содеялся резво и так обычно, будто дело происходило под лестницами на склонах улицы Прибрежной Угадайгорода.
Даже не случилось вспышки молнии.
Просто пошёл проводить до кустка, где Шонк ни секунды не размышляя, почти по дороге сделала гусиное дельце и выпрямилась уже просяще.
Молись, чужестранец, тебе повезло увидеть мои мокроты.
Возвратись и оставайся с тем царём; ибо ты – чужеземец и пришёл сюда из своего места.
А дальше как всегда: для начала руку в пах, палец в щель, другой прижать. Крепкая! Магнитным хариусом вцепилась. Кирюха – железо. Конец арматуриной пронзил его скромную мокрую ткань. Ого! Вот так номер, а ещё старикашка! Раздевайся чёрт старый! Я сегодня хочу экзотики! Древнерусский для неё экзотика, язык –  экзотика слабая, зато хрен вечнокрепок, русского старика бы да к Хэмингуэеву морю золотых корыт просить.  Даже Русалка бы такому ферроидному старичку дала.  Улетели куда-то трусы Кирьяна Егоровича. Потом: шелест кустов, отпали завязи хмеля, покряхтывание перголы,  по последним данным утреннего отчёта. В деревяшки упёрлись Шонькины ручища.  Помягче, не садовую мебель ломаешь. И никаких причуд, ну никаких. Дддд – строчит пулемёт. Всё, кончен сеанс, бал закрылся, пробита пулей мишень и опустел патронник, и патронташ закрылся на ночь, и охотничий и магазин.  Но всё равно ух!  Ну всё равно нештяк. Пуст только на щас: на раз зараз! Следующая партия позже. Полчасика отдохнём? Торопитесь? Ну хорошо, минут десять?  Так сразу тоже не могу. Я ж не ****ь. Нужен букетный период. Жаль, жаль. – К столу? – Нет, ноу. – А к столбу. – Нет, ноу. – А припасть к нефритовому жезлу? – Что вы, мы едва знакомы. – У меня стояк. – А у меня нет. – Я писатель. – Я – певица. – Без разницы. – Знаменитый. (Будь здоров врать.) – Быть не может. – Может, погодить прощаться? Вы завтра снова выступаете? – Нет, я завтра с утра уезжаю в Милан. – По бокалу? – Хай, чао, пока-пока, бамбино! 
– Я, кажется, вас люблю... – начал Кирьян Егорович типовое... жилые условия такие... Ксан Иваныча дома, нет... может?
– Кто это? Такой же безобразник вроде вас, и скорострел едва поспел? Нет, нет, какое, не надо... – так же стандартно.
Пожалуй что его послали на... Дак переводчик свечки опять не держал. Извините, спасибо. Да-да. И Вам. Извините... Я...

***

И расстались, не обменявшись ни визитками, ни телефонами. Зачем телефон при  языковом барьерище. В любви язык нужен для другого.
Только истёкшей похотью блеснула улыбка на лице певички под звёздами, рассеянными среди прорех виноградной лозы. Дёрнула стринги – не снимаются, запутались, как обещали. У неё ещё целая сумка. Эти без брюллов – пусть висят. На память хотелю. Накинула халат, слепила накрест поясок. Полотенце оставила – вот же иностранщина – бегать теперь за её полотенцами служки должны! Сглупа приняла ракушку.
А что ещё бедному Эфирьяну подарить знаменитости? Перхоть с головы?

Воздушный то ли факью, то ли поцелуй, слетел с ладошки уже в торце перголы, где  тусклым светом подмигивала и посмеивалась над любовничками гирлянда предновогодняя. 
Вот мать-то её!        Вот Шонк пронзила телом ресторан.
Прощай, прощай!
На кустах певичкины трустринги.
Кирьян Егорыч не без труда распутал, греческая загадка разгадываема, снял и понюхал, сжал в комок, уместилось в горсти, бережно сунул в авоську к ракушкам. Взял ещё пива на посошок. И сел на край бассейна, спустив ноги в воду.
Трусы теперь в Кирьяновской коллекции, в стеклянной коробке, на самом видном месте музея редкостей, рядом лупа на цепочке, трусы стоимостью в память не продаст никому, посмотреть приезжайте, хранят, хранят запах моря.

***

Курит кто-то на третьем этаже, ровно над номером Кирьяна Егоровича.
Море волнуется – раз, море волнуется – два.
Внизу у бассейна копошится служивый мохенджарец.
Хлюпнул отвинченный клапан.
Спускается вода и автоматом подсыхают ноги Кирьяна Егоровича.
Ноги не сокровище. Его предупреждали.
Завтра он снова станет грубым.
А бассейн наполнят свежачком. Без любовного запаха.
И опять тишина, если не считать назойливого стрёкота влюблённо светящегося насекомого.
Дама или он?
Ум шумно за умь заходит. Как восьмимиллиметровая плёнка.
Будто ему семнадцать лет и Смена в руках.
Чтобы он не делал, фотоаппарат был на шаг впереди.
Смена – хорошая девочка и никогда не болела, пока не стала главным танком в пластилиновых играх.
А потом умерло её стекло, заляпанное жиром оттисков.
И она преставилась слепой, и треснутой причём посередине. И со снятой башней, зато с новым дулом.

***

Что-то небольшое тонкой линией полетело с третьего этажа.
Пролетело, упало в траву, прокатилось  и тукнулось о бортик или корень.
Звук глух и пуст как пумс.
Шонк явно развлекалась перед сном, скидывая вниз лишние вещи – словно скорлупу  снимала с любовницких яиц.

И вдруг: «Хэлло, видишь, нет? Это тебе!»

Кирьян Егорович разглядел траекторию. Пошарил. Свет слаб. Не нашёл.

***

– Завтра! – крикнул он.
– Ок! Только очень рано, пожалуйста! Не забудьте. Обязательно обязательно РАНО! Раньше всех, пожалуйста. Спасибо. Пока. Вы были мне будто сказочный добрый мо;лодец.

***

Утром (раньше всех) проверил ещё раз. И что же? А то, что это драгоценный  – от души – ракушечный подарок Кирьяна Егоровича. Я люблю тебя такой, какая ты есть, нелепая Шонк с чёрной миллеровой розой влагалища! Сяксус-ляпсус. Ты прислуга, а не я лакей. Твоя обязанность выполнять мои приказания, а не проявлять инициативы. Зачем кидала? Чтобы ещё раз вернуться? На память о дедушке из Раши?
Или, чтобы навсегда выкинуть из памяти?
Что ещё могла выкинуть Шонк? Разве что какую-нибудь женскую штучку –  браслетик, фенечку для Кирьяна Егоровича?
Он бы не отказался.
Только не в бассейн же кидать, итит твою Шонькину мать!
– Ты не обезьяна, рифовая акула. – Слазь с меня. – А ты верни  мою лапку с колечком не для тебя.

***

Утром Шонк уехала в лимузине, даже не взглянув толком, даже не подав руки Кирьяну Егоровичу, который напрасно встал спозаранку и пару часов подряд делал вид, что почитывает в холле свежие итальянские новости. Подмигнула на ходу и всё. Постучала по запястью.
– Эфирьян, эфир, вчерашний дух, время есть?
– Да, да, время есть.
Это разве прощание? Вот такие они все турецкие звёзды, когда на американские деньги жгут!
Даже с Ксюшой С-к толком не поговорят, стесняясь русской самоотверженности.

***

Уборщик бассейна (звать его вроде Биг или Бэк) через пару месяцев под строжайшим секретом предъявит жёнке швейцарско-аппельские  часы с встроенным айпадом (десять земпляров в мире): вот такая счастливая находка, мол, у него!
– И никто не спрашивает, представляешь, подруга жизни моей!
– Им же цена – целое состояние.
И жена струхнула: «Может в Карабинерию сдадим, пока русские с турками не списались?»

***